Нити нераспутанных последствий. 20 глава

1977 год. 2 декабря. Квартира на Малой Грузинской улице. Вечер. « У людей почти никогда не бывает такого, чтобы души, две противоречащие души, выбирали себе одних и тех же героев. Нет, конечно, случается подобное особенно в такие дни, когда небо тяжело перенося разлуку с любимой подругой, бросает на какой-нибудь город свои слезы, но крайне редко два человека не могут договориться между собой, не могут уйти, хлопнуть дверью, построенной собственным разумом. И почти всегда, когда подобное происходит, вблизи не оказывается никого, кроме верного свидетеля многого, именно этот светящийся шарик, так полюбивший определённого человека и его окружение, в течение всех лет, находится в одном шаге от единственного сказанного слова. Правда, молчание, давно превратившееся в золото, темнеет, губы трескаются, с ног вместо серебра сыпется черная зола. Ей становится, усеян весь пол в какой-нибудь гостиной, только видна она тем, кто по-настоящему является тем или иным хранителем выбранного человека. И тут возникает вопрос, откуда взялась эта зола, если во вчерашнем дне спинка стула была прикрыта серебряными крупинками? Наверно огонь в душе разгорелся ненастоящими эмоциями, может быть он был вызван искусственной радостью или еще чем-либо, и тогда свидетель много ощутив все на себе, как обычно бывает, на долгие недели спрятал все серебро вглубь сердца. Ему не хотелось этого делать, ему не хотелось прощаться со всей прелестью неких мгновений, за которые можно отдать все. Но часто, после многих явных встреч с этими мгновениями, к ним невольно начинаешь привыкать, уже не с прежним трепетом распахивая двери сознания. Как еж жалко, чувствовать так явно то, что теряешь всю прелесть, о которой когда-то складывались маленькие картинки в разуме. Это безумно грустно, и в этом можно захлебнуться по горло собственным однообразием, что еще пару ночей назад казалось восхитительной чередой жизни. Но время, так выборочно, меняя местами минуты, а иногда и во все обходя их стороной, уничтожает все однообразием одной только секундой. И никогда не знаешь, когда столкнешься с ней, с этой ненавистной секундой в длинном коридоре, настоящем коридоре…» - до тех пор, пока однообразие светлой жизни не изменилось ни на что иное, грубое, холодное, наша Тишина, продолжала проводить время с любимыми героями. Нет, она не всегда была рядом с ними, не всегда стояла за кулисами театра, высматривая эмоции людей, которые непременно глядят на ее героя, на того, к которому она безумно привыкнув, готова смотреть постоянно. А, стоило ей устать от постоянных действий, слов, дней, она ночами бегала по крышам панельных домов, скидывая с высоты весь накопившийся за нелепый час снег. Как она была счастлива, когда в первый декабрьский день в 1977 году она весь вечер провела на крыше знакомого дома с номером 28, она охватывала волшебным взглядом всю улицу, не сводила взгляд с развалин темного Католического собора, который давно надоел ее героям. Те совсем не глядели на него, часто были недовольны, но она, Свидетельница много, была словно заколдована всем тем, что происходило внизу вечером, когда снег, касаясь ног прохожих, покрывал и красные стены здания. Больше всего ей нравилось то, там, на крыше нет никого, и никогда не одна лишняя душа не сможет нарушить ей однообразный покой. Да, пожалуй, вчера, накинув на плечи легкую накидку, подаренную ей Судьбой, она не грея руки, не спуская рукава шерстяного серенького платья с локтей, с замиранием сердца смотрела вдаль на мерцающие огни, те вспыхивали секунду в секунду, и в подобные моменты она ощущала, как в ней просыпается детство. Она ярко вспоминала ту дивную пору, когда она только училась наблюдать за определёнными людьми, когда еще не умела предупреждать их о чем, брать в руки некие предметы. И вот сейчас, умея все это, она не капельки не пользовалась своими способностями, лишь ежедневно болтала ногами по светлой коричневой плитке долгими зимами, а осенью бегала по лужам, говоря с собственным отражением . А то было наивным, часто шутило над своей хозяйкой, в другие же дни, когда ее герои покидали Москву, она даже с некой не охотой следовала за ними по множествам городам. Однообразие окончательно отобрало у нее настоящую радость видеть тех, кого любит, а самое главное - пытаться говорить. Да, часто, положив руки за спину, она стояла в привычной для нее большой гостиной, глядела на неубранный стол, пыталась писать взглядом на лежавшем листке бумаги, но не выходило ничего. Никто из них никогда не слышал, и не видел этой очаровательной Тишины. Но она никогда не обижалась на это, никогда не пыталась умолять Распорядительницу жизней, что бы та дала ей возможность говорить…
В этот год зима наступила быстро, уже во второй день декабря, крыши подъездов и все ступени были посыпаны гладким снегом. Тот был ласковым, не грубым потому, что не таял, не создавал грязь. Весь долго тянувшийся день Тишина была в предвкушение ночи, когда взглянув на своих героев, она, пройдясь по ступням выше, выйдет на просторную крышу дома, и встретит ее, встретит Ветер, ее единственный друг. Но тот почему-то приходил редко, без всякого интереса он оглядывался на Марину, в то время как Свидетельница много, приоткрыв рот, любовалась музой своего героя. Правда, на это, Ветер всегда отвечал загадочно: « И будет у меня еще весь миг, когда в ином, похожем мире, под снегом спрятаны цветы не будут, и август лишь глаза порезав, еще сюда девчонку приведет. И рамы приоткрыв от всей жары, я буду ждать ее молчанья, и мимолетного прощанья…» За эти два месяца Тишина окончательно разучилась понимать своего друга, понимала, что то, о чем он разговаривает с Судьбой, делает его еще более странным, и вся рифма в его словах портит смысл. Но долго думать о его речах она не могла никогда, большую часть времени ее завлекало в свои объятья что-то новое. И вот этого новое представилось перед ней через пару мгновений, когда стряхнув снег с аккуратно причёсанной головы, она с обыкновенным взглядом зашагала по ступеням подъезда, не оборачивалась. Ведь давно перестала наделяться на то, что кто-нибудь заметит незнакомку, остановит, может, дернет за рукав, и она заговорит глазами, это бы убило всю постоянность, с которой она совсем перестала ладить. Раз в неделю, когда в квартире не было никого, она сидела на кровати в маленькой комнате, руками касалась клетчатого пледа, и хотела плакать, каждый такой раз она ждала слез из глаз, просто потому, что желала чего-то такого, чего еще не было никогда. Но на долго отдаваться скуки у нее не получалось. Ведь стоявший от нее справой стороны деревянный стол манил к себе так, словно горел в полной темноте, излучая настоящий свет солнца. У нее чесались ладони, а она, продолжая сидеть, прятала их за спину, после вскакивала и с неутомимым удовольствием читала новые написанные любимым героем стихи. Она забывала включать лампу, приходила к окну с каким-нибудь листком бумаги, и пыталась вчитываться в быстро написанные строки черными чернилами. Свет с улицы часто попадал на нее, и Свидетельница многого отчетливо видела весь текст, улыбалась, а после слышала, как крутится два раза ключ, как дверь открывается, зажигает лампа…Тогда всей грусти приходил конец, она мчалась к двери встречать тех, кого так любила…
Очередной спектакль в театре еще не успел закончиться, а Тишина, успев прогуляться по ее любимому Тверскому бульвару, даже пробежала по трем крышам домом, глядя на вечернюю Москву… Коснувшись ручки знакомой двери, та тут же открылась перед Свидетельницей многого. Перед ней представилась темнота, знакомая темнота, запах чего-то необыкновенного, родного летал вокруг ее замершего носа. Ей тут же показалось странным то, что она смогла ощутить холод зимы, не замерзли только руки закрытые шерстяным платьем. А вот на босые ноги она не прочь была бы сейчас одеть мягкие беленькие сапожки. Вступив ногой на холодный пол, покрутив головой в разные стороны, была готова помчаться к часам в гостиную комнату. На удивление ее смутил свет, исходивший из маленькой комнатки, вероятно, была включена настольная лампа. Остановившись посередине коридора, облокотивший рукой о стену, она, прикрыв рот свободной ладонью, сразу поняла, что все тексты, стихи, может быть наброски, они не в покое, ведь свет бьет не яркой струей, а светлой. Она всегда это видела, даже когда кто-нибудь чужой находился рядом, все вокруг тонуло в бледном свете, но стоило ей поставить руку на гладкую поверхность, как все словно вспыхивало безобидным, настоящим огнем. Да, сейчас она могла это сделать, еще пять шагов, она появится в двери комнаты. Но она продолжала стоять не двигаясь, прислушивалась к каждому шороху, ругала про себя темноту, которая не говорит ей не о чем, затаившись, молчит, прекрасно зная, кто такая Свидетельница многого. И тут стоит сказать, что, не смотря на ее положение, положение Тишины, службу Судьбе, все, абсолютно все не считали ей здесь какой-то особенной, в то числе и темнота, примерив на себя маску высокомерия, все время молчала. Но та не переставала сдаваться, ведь ей так хотелось получить какую-нибудь подсказку.
В первый раз Тишина не могла решиться сделать шаг. Конечно, ей было любопытно, кто, кто коснулся лампы, и почему свет продолжает так тускло гореть? А ведь она рядом, все предметы, вся атмосфера должна чувствовать свою маленькую хранительницу. Но нет, этого нет, и страх скоро разобьет жестким кулаком раму ее души, сейчас он только бьется внутри нее, шепчет что-то разуму, а тот поддается только приказам сознания. И все эти споры, они немыслимы, немного глупы. Поэтому нужно решиться, нужно понять, какая гостья посетила этим зимним вечером ее любимых героев. Свесив небрежно руки по бокам, Тишина, мягко вступая на пол, приближалась к открытой двери. И что ее ждет, что? И исключено то, что там нет никого, кто-то есть обязательно! Вот, прямо перед ней, склонившись над столом, стоит силуэт девушки, у нее ухмылка на лице, кудрявые золотисто тёмные пряди волос лезут на ресницы, та не обращая внимания на серьезный взгляд Свидетельницы многого, закрывает глаза. Тяжело вздохнув, Тишина поднимает руку, как три раза стучит о деревянную полку с правой от нее стороны, усеянную книгами. Она ждет, пока незнакомка развернется к ней, покажет истинные глаза, и она, она вся поймет. Нет, страха нет, он мгновенно потухает, его прикрывает спокойствие, то спокойствие, которому учили Тишину еще в детстве.
- Как мимолетно дни бежали. О чем они со мной не говорили! А про тебя всегда молчали. Ну, что ж, а вот и час, сюда принес меня!- девушка лет семнадцати начала разговор первой, отстранившись от стола, в левой ее руке она держала недавно исписанные листки. Тишина, еще не успевшая прочитать их, протянула тот час руку вперед. Привязанность, заметив всю ее требовательность, искусственно рассмеялась, а после продолжила, - Ах, смех тут не к чему! Но мне так весело безумно. Ведь радость, наконец, настала, поверь, ты только, молчаливость, о том, что дней еще так пять назад, я прибывала в древнем городе Афин, все время на краю сидела, обрыв у ног своих я разбивала взглядом, и хижина чего-то дома, как сам жилец тонула во мраке сердца моего. С тобой боюсь, подобного не будет! А может к счастью это все? И, что я тут прочла мгновений пять назад, сплошное баловство, скрутившись неудачей, не получилось вылить на замятый лист. И настоящий сил прилив, и вдохновенье, вчерашний вечер, кругом обойдя, ушли в закат сегодняшнего дня. А собственно проблема в чем? Не знаешь, не знаешь, милое дитя… НУ я отвечу правду всю!
Тишина нервно вырвала из рук незнакомки листки бумаги, прижав их груди, она вопросительно взглянула на ту, которая замолчав, выпрямив спину, взглянула на нее как-то свысока. Это величие, жившее тогда в Созерцательнице одного чувства постоянно, давало о себе знать почти каждый миг. И вот сейчас, не сводя взгляда с уверенной в себе Свидетельнице многого, Привязанность, сложив руки на животе в замочек, продолжила:
- Любишь ли печаль? Иль вовсе ее заметить, не способна будешь? А может вот уже сейчас ты утонула в ней по горло, и собралась уйти к иным, к иным, хорошим людям. И те, наверно, ничего не любят, сидят, как ты на крышах вечерами, и трубы скуки, в землю зарывая, они опять берут лопаты. От скуки нет спасенья, и от меня, скорей всего не убегут они, прекрасны души! А ты иди, я все потом скажу! Захочешь вдруг вернуться, ты обратись к Судьбе. Она тебя к другим направит, про этих промолчит. Не нужно знать всего, чего желают люди, по-моему,  тебе не суждено всего так явно знать. А то все дни проплачешь на кровати, пытаясь холода, стекло разбить, и будешь так глупа, о девочка моя… Иди, пожалуй, разговор окончен будет.
И вот этот миг, миг страшных лет наступил так внезапно, что Свидетельница многого была в полной растерянности. Неужели именно сейчас ей придется отдать их, своих героев, любимую Марину, прекрасного поэта, и еще многих этой никчёмной девушке, считающей себя взрослей своего ума. Сердце застучало быстрей, от возмущения, от всего сказанного миг назад, ей стало жарко, подняв до локтей рукава шерстяного платья, она присела край кровати, не сводя взгляд с Привязанности. Положив руки на мягкую поверхность, она, сомкнув губы, вытянула шею вперед.
- Не у что ли закон не знаешь? А говорят, что служница Судьбы умнее всех, и знает то, о чем заведомо не знает каждый. К примеру с гор, так быстро скидывая снег, на плечи одеваешь милую накидку, и корочка из льда по повеленью только мыслей на тёпленькой ладони тает… Но все это сейчас не важно. Моя хозяйка так решила, в сегодняшний-то день тебя согнать, меня направить. Но прежде, я прошу, меня ты с ними познакомь, имен не называй, в истории они не навсегда. Придут иные, и об этих одни лишь книги будут тихо всем шептать! И не услышав шёпот весь, я предложу себя другим! А ты, ты только вот свидетель, и наблюдатель гордых лет. А дальше, что с тобою делать? Теперь уж я здесь буду очень часто, тебе наверно надоем, ведь ты решилась все-таки остаться. Ну и гляди на все, что буду я творить, а впрочем, это ведь начало, в нем ничего особенного нет, одна лишь вещь в неделю, и на листках на всех появится прекрасней воли, слова из радости родившееся вновь. Я вижу, смыслю, ты совсем забыла о том, что будет прямо через час.- последнее слово Привязанность сказала приглушенно, практически шёпотам, как присела по левую сторону от Тишину. Обернувшись назад, она с оценкой взглянула на падающий снег через окно на половину прикрытое шторами, как заговорила дальше, - Пройдет и час, и час и будет вся работа в задумчивости синих глаз, а ты посмотришь, прям за всем, за тем, как лед, настроив тусклость на чернила, прольет иной такой ненастоящий свет.
Все эти слова, они проникли вглубь сознания Свидетельницы многого, но смысла в них она так и нашла. Да, эта девушка семнадцати лет, грубо говорившая так, все время пытается сказать о какой-то вещи, и она, Тишина, не до конца понимает ее. Ах, если бы она умела говорить, она бы сказала ей все то, что думает, сказала бы, что ни за какие иные чувства она не уйдет, и даже если Судьба отберет у нее свободу, самое ценное, она останется здесь пусть даже на три года. А что в этих годах? И почему Привязанность назвала их гордыми? Нет, в них совершенно нет гордости, хотя порой Свидетельница многого довольная всем, рассуждает о том, как прекрасно ей быть с любимыми героями, и как прекрасно то однообразие, в котором есть что-то необходимое для глотка воздуха. Сейчас ее легкие сузившись, остановили кислород около сердца, Тишина приподнялась с кровати медленно, ощутив боль в области рта. А все потому, что в этот миг, она усвоила одно самое главное из всего, из чего будет состоять ее дальнейшее пребывание здесь. Привычный образ жизни, весь созданные настрой, рассеялся перед ее глазами, исчез, словно дымка. Подобная дымка всегда остается после грозы в первую половину не дня, а утра. Но когда, когда успела наступить это самое утро? Тишина не помнила, не видела, этот момент обошел ее стороной, в глазах посыпались книги, хотя те стояли неподвижно. Повернув голову влево, опустив глаза, она желала того, чтобы эта невоспитанная, распущенная гостья ушла, ушла хотя бы на час. За это время она надеялась, надеялась найти эту вещь, но совершенно не знала, что она может представлять о себе. Во взгляде ее не было видно всего любопытства, лишь настойчивость горела ярким огнем, и ее нельзя было не заметить.
- Уйду! Я вот уйду! Твой сердца неприкаянный покой с собой не заберу. – заговорила негромко Созерцательница одного чувства, ощутив на себе всю твердость служительницы Судьбы. В этот раз ей не особо хотелось оставаться одной с новым героем и его незнакомым окружением, она поменяла все свои мысли, решила, что будет приходить тогда, когда сама выбранная душа будет ждать ее. Сделав три шага, она  остановилась стоять спиной, глядя на стоявшие книги с разноцветными переплетами, пробежав глазами по мелким названиям, она вспомнила, как еще год назад, познакомившись с прежним героем, она была одна, совсем одна, ведь за той душой не находился никто. А тут, такая заступница, на вид хрупкая, невинная с серебряными глазами, а внутри настоящий боец,  сошедший со страницы какого-нибудь романтического романа. Правда, пока Свидетельница многого не свершила ничего, просто старалась прогнать непонравившуюся ей Привязанность. А та, не став долго сопротивляться, была готова отправиться к матери, и не чтобы рассказать это, а чтобы успеть на бал, бал Черной Подруги. Нужно было закончить беседу быстрей, и Привязанность вмиг утолила все скрытое любопытство, не смотревшей на нее Тишины, - Позволь мне скрытность приоткрыть, позволь тебе поведать о себе, и своем лице. Я долго думала, с чего начать, и как тебе о всем сказать. Но вот сейчас, увидишь все сама. Пойми я просто гостья на пару, может больше лет, я не всегда, я лишь частично твоих друзей упрямых буду навещать. Но все они совсем не интересны мне. И проявлю я интерес к тому, о ком ты смеешь думать раза три так в день, о ком порой не думает Свидетель, о ком года спустя напишут книги, и ты прочтешь, завянешь вся в пустых словах. Ведь настоящие всегда с тобой, а с ними всеми домыслы пустыни играют в игры, незнакомые тебе. И я пойду, я, наконец, уйду, но прежде приоткрою ваш секрет!
Услышав последнее слово, декабрь прислонил руки к окну, и Тишина, не замерев от пробежавших в ее голове громких звуков, резко повернула голову в правую сторону. На столе, рядом с мирно лежавшими чистыми листками бумаги и появилась эта самая вещица, вещица из холодного стекла. Она стояла ровно, словно кто-то нарочно приклеил ее к этому месту. Вот и все, вот и не появится больше никогда привычный образ жизни, и однообразие не скрутит слабые руки за спиной. А без него пусто, без однообразия, к которому привыкло сердце. В разуме завянут цветы, те цветы, которые Свидетельница много «поливала» всегда, когда коснувшись спинки стула, наклонялась над столом. Эти стихи, которые она так любила больше не будут настолько настоящими, нет, будут, но крайне редко. Ведь теперь перед ее печальным взглядом представилась радость, искусственная радость, с которой она встретится еще не раз, через десятилетья, и часы…
« Когда внезапно узнаешь что-то важное, что полностью переворачивает мысли сознаний, понимаешь так явно то, что не сможешь довольно долгое время свыкнуться с новым укладом жизни. Все то, что полюбилось навсегда останется в мирном однообразии, а вот новое, обязательно поменяет всю структуру действий, задумок. Будет сложно, непременно холодно, привыкнуть ко всему тому, которое будет вертеться перед уставшим взглядом. И вряд ли получиться смириться с тем, что теперь строки в каждом тексте будут совсем иными, хотя на первый взгляд точно такими же!»
***
29 ноября. 2018 год. Евпаторское Заведение, училище постоянного проживание на территории Крыма. Утро. « О чем нам говорят сердца? О чем они кричат друг другу? Каждому из нас не дано понять до конца то, что происходит внутри сердца в те моменты, когда слова бегут одной длинной строкой, пытаются слезть со стен того или иного места. И мы смотрим на эту самую строку, та спешит, но пытается задержаться, привлечь свое внимание. А мы словно глядим через нее, ведь в нас прекрасно отражается весь смысл ненавистной строки. Да, своим криком она рушит заслоненные железными прутьями оконца души. Вот теперь они закрыты, в них не сможет пробиться кто-то иной, подкинув в потухший костер хотя бы одну ровную деревяшку. Но строчка, протянувшаяся из сердца, вырвавшаяся наружу, как нервный импульс притягивает к себе тот светящийся шарик, в котором оконца распахнуты настежь. Они открыты даже сейчас, потому что ждут, ссылаются на пустую надежду. Но знают, знают, что железные прутья полюбившейся души не сломятся до конца. Несомненно,  устоят потому, что не бывает так, чтобы побитые рамы становились целыми. Хотя порой у людей получается склеить стеклянные обломки, не царапая запястий, но чаще всего остается трещина, едва заметная, но стоит ее коснуться одним лишь мизинцем, как вспомнится все, все причинённое иным светящимся шариком… А пока, пока побитая, уединённая от многого душа только собирается намазать на руки клей.  Хорошо конечно будет, если тот не засохнет, или тогда все, придется искать новую раму, пропитанную светлым огнем, и яркостью сегодняшнего затменья!»- этим утром Архимей Петрович, накинув на плечи вязаную кофту, что касалась карманов его черных брюк, отправился на привычный для всех нас завтрак. Ах, как я любила завтраки, всю ночь, наверное, я была в предвкушение этих моментов, когда ты коснешься, спинки стула, а Аринка вместе Лешкой сядут напротив нас, а впереди будет идти он этот старик, человек, который ненавистен нам всем. И какой гордой походкой он ходил все эти дни, пил кофе без молока, вероятно увидел что-то на кофейных зернах, и та картинка заставила его отказаться от любимого напитка. А впрочем, это совсем неважно, главное то, что с самого утра перед его глазами бегала эта самая строка, посланная Ольгой ввысь, в воздух. Она думала о том, чтобы вся эта тяга к старику навсегда развеялась в декабрьской прохладе. Но вместо этого весь нервный импульс уловила душа Архимея Петровича, и тот, конечно, не смог сдержаться от всего соблазна, поговорить с человеком, хранившим тайну. Да, ежедневно перед тем, как пойти на завтрак он высчитывал время по секундам, и все это было для того, чтобы лицом к лицу не встретится с Оленькой, той, которая решительно отказывалась говорить с ним, а стоило им увидеться, как она отворачивала голову. Но в этот раз в нем говорила уверенность, в нем говорила желание, желание просто услышать ее голос вблизи, или ощутить всю зелень запутавшихся глаз.
Совсем недавно Ольга только начала выныривать из собственной трясины, она хваталась руками за толстое бревно, а то почти уплывало от нее, на нем позже оставались и следы рук девушки. С какой силой она пыталась зацепиться за него, когда видя нашего героя с русой головой, мечтала подойти ближе, взглянуть в неблестящие глаза. Но каждый раз, бревно уносило течение, течение, созданное в болоте ее же сомнениями. Она всегда отвечала за всех сама своим внутренним голосом, вот и в этот раз, она лишь продолжала скромно сидеть одна за маленьким, но пустым столиком. Положив правую руку на колени, облокотившись на спинку стула, она держала едва не пустой стакан апельсинового сока. Вся его сладость давно впиталась в ее сознание, но то не повеселело, и оставалось таким же мрачным. Она глядела по сторонам, пытаясь показать кому-то то, что вовсе не старается смотреть на нас. Ей безумно хотелось это сделать, развернуть голову в левую сторону, и через два стоящих стола, увидеть Лешку, Аринку, которая теперь почему-то никогда не отпускала его руку, видимо боялась, боялась того, что внезапно он уйдет, и перед ней вновь представится бледная Привязанность. Так и сейчас Ольга видела, как неудобно им было есть зажаренный с укропом омлет, не отпуская рук, не считая того, что ели они совершенно разными. И наверно это выглядело смешно, какая-то ласка пробегала между ними, пытаясь заполонить весь кухонный зал. Но человек, хранивший тайну, уткнулась взглядом в стакан, наблюдала, как по стеклянным стенкам стекает оранжевая жидкость. Она решила, что как только третья капля коснется сока на дне стакана, она отправится за учебниками, растворится в мире учебы. Да, пожалуй, сегодняшний день по ее мнению был неподходящим для разговора со всеми нами, или с одним Алексеем. С того мига, как она открыла глаза, ей уже успел надоесть жестко бьющий по крыше дождь, тем более он смыл собой всю прелесть похожей зимы. Зима была и вправду похожа на московскую еще вчерашним вечером, воспоминания даже утащили Ольгу в те дни, когда года три назад мы бегали по белой дороге,  та слушала про мое появление в воображение.  И еще было множество причин, почему она так не осмелилась подойти к нам, например, ее смутила мать Алексея, одетая в яркое желтое платье, женщина с белыми короткими волосами, уже через минуту подошла к нашему столику. Ольга, перестав вертеть стакан, обратила на это внимание, вытянув шею, принялась смотреть на незнакомку.
Что-то проговорив, Лешка приподнялся со стула, уступив матери свое место. Аринка тогда с неохотой отпустила его, но тут же начала разговор с Эльвирой Николаевной. Смотря на все это со стороны, Ольга тут же поняла, как старательно черноволосая девушка и ты пытались отвлечь эту женщину, много чего советовали ей, Аринка вдруг засмеялась. А глазами, черными глазами, девушка с неким волнением смотрела вслед уходящему Лешке. Тот спешил, спрятав руки в карман серых брюк. Ольга медленно потрясла головой, а после закрыла глаза ладонями. Как только она вновь взглянула на юношу, тот был уже в дверях, правой рукой пытался расстегнуть мелкие пуговицы рубашки на запястье. Но те будто нарочно сопротивлялись, никак не могли вылезли из петельки,  и снова положив руку в карман, он быстро продолжил идти к лестницы.
Кто бы видел в ту секунду Ольгу, тот бы не усомнился в ее мыслях. Та вдруг превратилась из румяной девушки в заледеневшую ученицу с собранными в хвост волосами. Чуть приоткрыв рот, она опустила глаза, которые все еще продолжали бежать за юношей. Но она сидела словно не живая, отодвинув несчастный полупустой стакан на середину стола, она заметила, как проходивший мимо старик, остановился напротив нее, оценивающе взглянул. Не сказав и слова, Ольга вопросительно развела руками.
- О, здравствуй, Оля! Давно не говорили мы, лишь так глядели по-пустому, и прятали в себе несказанные все слова. Но я решился вот с тобою посидеть, и в тишине, грозу упрямо пропуская, капель весны с лица всю снять, одеть сплошную маску безразличья!- начав говорить, Архимей Петрович запинался, не глядел в зелень глаз собеседницы, но ждал от нее какого-нибудь ответа, - Не будь такой уж тусклой ты при мне! Зачем себя сейчас вот мучить, когда еще ты пару миленьких недель, спокойна, не грустна была, со мною кислый чай пила. О, было время мирного покоя, еще не знал никто из нас, как далеко зайдут предположенья, куда они тебя тревожно уведут…
- А вы и лжец,  мой нелюбимый недруг!- перебила его Ольга, сердито взглянув, она сузила брови, - И кто же мне об этом говорит? Не у что священный просветитель? Ах, нет, тот самый человек, что разум, спутав мне, решил забыть о всей вине. И как же это мутно, в моих глазах заполнено волненьем сердце, и воду, словно надо выгребать. И жаль, что ковш такой уж нужный на вашей-то руке весит. Но вы не видите его, меня, себя вы потеряйте скоро! И грустно мне не потому, что ваших мыслей слышу звонкий голос, я беспокоюсь лишь за них. Мечтаю об одном - убрать все дни, что с вами прожила никчемно, и возвратить себя ко всем, кто дорог в памяти родимой. Моя мечта не так проста, у вас же ее нет и вовсе!- сказав это, она была готова встать, разговор продолжать не хотелось. Ведь теперь все о чем, она думала было связано с Лешей. Не глядя на старика, она отвечала первое, что приходило в голову, следила взглядом за незнакомкой, с которой охотно пыталась болтать Аринка.
- Не так, не так все, Ольга! Зачем ты рассуждаешь так про все, что сотворили оба? Не смей, ты слышишь? Ну не смей жалеть себя, подобно водам в океане, что никогда на сушу не прильнут. Я ведь хочу помочь, и помощь эту я тебе доверил. Не у что ль не нашла коробку? Горами разум мой заполнен. Но вижу я отчетливо все то, что происходит вот сейчас в чужих сознаньях, в особенности в их. А ты ответь, ты, что же не нашла? – теперь он говорил уже более быстро, рот кулаком почти не прикрывал, строго глядел на девушку.
А та как будто вовсе и не слышала его огромных слов. Нет, она помнила, помнила тот день, когда сидя на перевернутом шкафу, она нашла эту самую коробку из белого картона, наслаждалась присутствием ее единственного преданного друга Ветра, даже успела взять пару стеклянных вещиц. А потом, потом они все исчезли, не растворились в воздухе, и она перевернула всю свою комнату, растрепала волосы Свидетелю многого, стояла под ледяным дождем, но так и не нашла ее вновь. Жаль то, что Ветер так и не сказал ей про то, что коробку забрала Тишина, передав в мои руки. И вот сейчас, не зная настоящей правды, Ольга ощутила, как ее бросило в жар, щеки стали красными, продолжать говорить не хотелось, но слова сами вы брались из нее:
- Я повторюсь, вы вновь-то лжец! О чем вы говорите, когда на следующий же день, забрали вдруг вещицы все, и, не позволив сохранить и двух, отняли у меня последнюю надежду. Но только вы, конечно, не король, корона из стекла давно разбита, вы ходите в обломках из иллюзий, доказывая всем о том, что нет вины на вашей серой кофте. А по ночам, страдая от бессонницы кровавой, вы ищете ответ на то, зачем решили вы вернуть девчонку, зачем распорядились за нее? И отвечу, я отвечу вам на то, что вы безумно одиноки, что вы безумно холодны, и звездам отомстить хотите за Идочку, за всю свою любовь. Но я причем? Я тут причем? А все они, они сплошные вот игрушки, и жизнь какого-то мальчишки наверно в ваших уж руках. А может, нет, ну, нет, скажите? И все равно мне вас совсем уж не понять, утихла страсть, огонь потух… Не смейте возражать сейчас молчите, вам нечего сказать.
- Права, права ты, безусловно!- громко сказав, старик откинулся на спинку стула, - Но что вещиц касается, так это все тебе. Я отдал их, чтоб им помочь, чтоб ты сама решила, как все исправить, как вернуть ушедшие недели. И знаю я про то, что ты желаешь снова сидеть не здесь со мной, а с ними, с настоящими, и боевыми. Но ты пойми, они тебя, наверно, не простят, а про себя молчу. Корону из стекла стараюсь каждый день разбить, но все давно уже во мне, корона, смысл, и поступки, и действия дурного старика!
Тут человек, хранивший тайну, не выдержала, встала, поставила ладони на стол, а после, прикусив губы, направилась быстро в сторону выходу. Касаясь кончиками пальцев спинок, не задвинутых стульев, она смотрела себе под ноги, пока случайно не наткнулась на тебя в руках с кружкой кофе. Ей только стоило увидеть яркий рыжий вязаный свитер, как она, не поднимая взгляда, узнала в тебе мою Женщину с Загадкой. Ты остановилась перед ней, молчала. Ждала ли ты каких-то слов? Скорее всего, нет, но на удивление, Ольга, подняв взгляд, слегка улыбнувшись, произнесла:
- Доброго вам утра!
По привычке ты кивнула головой, обернулась в след спешившей ученицы. Нет, ты все-таки не ожидала этих слов, но тебя больше поразило то, что она обратилась к тебе на « вы». А еще  недели назад, когда не случилось ничего, мы все обнимали тебя за плечи, смеялись, и ласково называли: « Танечкой». Но теперь для нее ты стала Татьяной Ивановной, преподавателем в Евпаторском заведение, женщиной с обыкновенными глазами. Но ты ошибалась, думая так про нее, ошибалась потому, что представить себе не могла, что Ольга, сумевшая не испугаться стеклянных вещих из прошлого, побоялась просто заговорить с тобой, побоялась спросить про то, как чувствует себя Лешка, как я пишу свой роман… Прислонив кружку едва не остывшего кофе к розоватым губам, ты внезапно вернулась к прежним мыслям, к тому, что через секунду, подойдя к столу, тебе придется говорить с Эльвирой Николаевной, как ни в чем не бывало улыбаться. И главное тебе придется молчать, молчать о том, почему Алексей покинул их за завтраком в тот миг, когда его мать присела за стол. А он ушел не потому, что не было место, он ушел потому, что в дверях его ждала она, приемная дочь Черной Подруги, Созерцательница двух чувств. Тогда она выглядела хорошо, за шею не хватаясь, она пристально глядела на Аринку…
« Искусственная радость не мешает жить, она мешает свободно дышать перед остальными светящимися шариками. И не стоит забывать, что близкие к этой душе люди, тоже начинают чувствовать недостаток кислорода в легких, они теряются в ответственные моменты, ощущают, как за их плечами стоят те, которые запрещают говорить правду, правду. Нет, близкие светящиеся шарики не тускнеют, они понимают одно, то, что теперь на какое-то время пленники Правды!»