***

                14


реприза:  а  потом  я  рассказала ему эту  историю про того необычного мальчика. Про то, как  мы с ним  познакомились,  когда я впервые попала  в пионерский лагерь «Геолог».

   Заняла расторопно койку  у окна,   разложила  аккуратно  вещички,  и,  довольная    жизнью  и  собой,   насвистывая, выбежала  из палаты на улицу,  где просеянное  сквозь   сосновые иголки,  солнце  весело  демонстрировало  любознательным  пионерам  свои теллурические линии.
   И  меня сразу же  окружили  мальчишки  из  нашего двора, человек десять. 
( С  девчонками  в  этом возрасте  я  почти  не дружила; носилась, главным образом,  с братом и  его друзьями).  -  Во что будем  играть?
 Вообще - то,  они  мне  надоели  еще дома,  во дворе,  и  я   для разнообразия собиралась  поиграть  в  лагере   с девочками. Тем более,  что   нам предстояло  жить  вместе в  одной палате.  Но  не  успела я им  ответить, чтобы   топали,  развлекались без меня, как  к  нам  вдруг  приближается  мальчик  постарше и,   обращаясь  к  ним, интересуется:

-  Пацаны,   кто у вас тут главный?

  Они  повернули  головы  ко мне.

   - Вот она. Она у нас атаман!

Это они сами  придумали   так  меня  называть.  Потому,  что  вот  уже года два как  под моим командованием   одерживали  победу  за  победой  над  другой  группировкой   ребят  из  нашего  двора.   То есть сначала они  все  поочередно  подрались со  мной  и  были  уложены  мною  на лопатки, а  уж потом  назначили меня атаманом и  мы  с ними двинулись  в бой.
 Наделали себе винтовок с  пульками из алюминиевой проволоки,  надавили гвоздей на трамвайных рельсах  и сделали  ножи. Добыли свинчатку для кастетов. У  нас был  отличный  арсенал  до тех пор,  пока одному мальчику не выбило пулькой глаз. Мне  нравилось изучать  местность, составлять  план  боевых действий -   где идем каре, где  врассыпную;  расставлять  засады   в кустах и  ловушки  в  подъездах; писать  затейливые шифрограммы, перестукиваться  азбукой  Морзе.  Мы    прыгали   по   стройками,  ползали   по водопроводным   трубам,  сплавлялись  на  плоту  собственного изготовления  по  речке.  Все  было здорово!  Мы побеждали.

      Мальчик в  изумлении  выпучился  на меня.  Я без особого энтузиазма подумала, что  вот  сейчас,  наверное,  опять  придется драться. От этих  бесконечных  драк   к  лету  я  уже  изрядно  подустала и  с  удовольствием  бы обошлась  как-нибудь без  них.  Но  с другой стороны,  я  -  атаман, не  ронять  же  лицо в  грязь?   Я  встала в  боевую стойку, примерилась. Мальчик был выше и  крепкий.  Бой предстоял не на жизнь, а на смерть.
   Но  тут  случилось неожиданное. Этот  сваливший  на нашу голову  неизвестно откуда  шкет,  который  до  этого  недоверчивым  взглядом  обшаривал  меня, вдруг  сделал  быстрый  шаг вперед  и  взмахнув  рукой,    обнял  меня за плечи.
- Значит  так,  пацаны!  -   голосом,   не  оставлявшим моим подчиненным  никакого права  выбора,  заявил он.  – С сегодняшнего дня  я  буду вашим  атаманом, а  она  -    атаманшей.

Я  обомлела.  –  Ну,  ниче  се  наглость!  - я  стряхнула  его  руку  со  своего  плеча  и  опять  приняла  боевую стойку. -  Ща  поглядим, кто  тут у нас  атаманша!

Однако мальчик  ни  в  какую  не  желал  со мной драться.  И  он  совершенно не понимал, почему  я  отказываюсь  от  столь  выгодной должности.
Он  отвел меня  в сторонку и  принялся   терпеливо увещевать,  описывая все  выгоды  и  преимущества  нового  положения.   И  -  убедил.
  Вот так и получилось, что всю ту  смену   я  благополучно,  как и намеревалась с  самого начала,  продружила  с  девочками из  своего отряда, а нечаянно объявившийся  у  меня   друг  -  атаман  чуть не  каждый  день притаскивал  мне  в  палату  что-нибудь   приятное. То  разные вкусности:   стакан  земляники,  горсть  конфет;  то  игрушки и  украшения,   рогатки,  пистолеты,  выточенные из  дерева,  кулоны  из дубовой коры,  колечки, сплетенные из  цветной  проволоки…   Этот  мальчик  был сама предупредительность и  ничего не  просил взамен.
 Та летняя  смена в  семидесятом году  вообще   выдалась  для  меня  удачной. Я  собрала  все грамоты  в  своем  4  отряде. И  за  первое место  в спартакиаде, и  за  чтение стихов, и за  что-то там еще. И с  этой пачкой грамот, зажатых  под  мышкой, в  родительский  день,   радостная,  со всех ног   летела   похвастаться  перед   родителями, но – они   не  обратили на мои успехи  ни  малейшего  внимания. Им   было не  до  меня. Они выясняли отношения между собой.

 А на  следующее  лето  этот смуглый  мальчик  вновь  приехал в  наш пионерский  лагерь.  И   все у нас  с ним продолжалось,  как и в первый раз.  И на другой год, и  на  следующий тоже...  И каждый раз, когда мы с ним в этом  лагере  встречались, он  вел себя  так,   будто  установившееся   между нами  статус  кво   никто   и  никогда  уже    не  сможет   нарушить. Он  – атаман,  я – атаманша  и  этого вполне достаточно, чтобы  я имела  право на свою  долю добычи.  В  промежутках  между сменами он приезжал ко мне домой  и  опять  привозил  подарки.  Браслеты из  грубого металла, цветные стеклянные шарики, кожаные  плетки. Он  писал  мне письма,  где  подробно рассказывал  о  своих  воинских  подвигах, об  успехах  и   желал мне того же.  Интересовался,  насколько  продвинулась  моя  мечта  стать капитаном дальнего плавания,  поступила  ли я  уже в школу юного моряка, как собиралась?    И  сколько   раз   прыгнула с  парашютом? -   ведь я  записалась и в парашютную секцию тоже.   Поздравлял  с  днем  рождения  и  праздниками.  И  никогда  ни  единым  словом не  обмолвился  о любви.  Наверное, это  как  бы подразумевалось.

  В одну из смен, когда мы  уже стали  подростками, он  меня здорово выручил.  На этот  раз я не  успела занять свою любимую койку у окна, что-то меня задержало,  и  я  попыталась  добыть  ее  себе  коммерческим  путем. Я поставила   девочкам в  палате условие,  что,  если они  уступят мне эту койку,  я буду на  ночь  развлекать  их своими рассказами из прочитанных книжек, а нет -   читайте  сами.  Девочки  заявили,  что это  не   по -  пионерски   и  уперлись.  Тогда  я  на тех же условиях   перепродалась   в соседнюю  палату, которая  завистливо  слушая  каждый вечер наш заливистый  хохот  за  стеной,  предложили  мне  не только койку, но и еще  кое-  что в  придачу -  конфеты  и   разные другие  бонусы.  Мои прежние товарки  объявили  мне  бойкот. 

 Вообще-то   говоря,   мне    было  бы  на  них  начхать с  любой   из  наших  пушистых лагерных   сосен, но,  во-первых, я  и  сама была  не  вполне уверена, что  поступила   по - пионерски,  а,  во-вторых,  среди   бойкотировавших  меня  девочек  была  одна, дружбой с  которой  я  почему-то дорожила, а   из-за этого   дебильного  бойкота  эта  девочка  боялась  ко мне подойти.

   Я  поделилась  этой  проблемой  со  своим  атаманом. Он   разрулил  ситуацию  на  раз-два,  наипростейшим способом. Вызвал на ковер  пацанов,  друживших  с принципиальными девочками из  моей бывшей  палаты,  и эти девочки тут же   поведали  этим мальчикам,  откуда  растут  ноги  зла.  Оставалось найти того, кто выдернет  эти ноги.  Такового не  обнаружилось,  поскольку,  как  выяснилось,  зло  исходило от  жирной и  некрасивой девочки. И  тогда мой  атаман приказал  своим мальчикам,  чтобы  они, в свою очередь,  дали команду  своим  девочкам  объединиться  и   принять  контрмеры, то  есть,  развернуть  пушки  и   объявить  бойкот   жиртресту.   Мне  было  тогда  13,  ему -  15  и  вся операция  не заняла и суток.  На следующий  день  все  девочки  из   вражеской палаты,  кроме   жирной,  мне  ласково улыбались. 

     А  между  мной  и  атаманом  все  продолжалось  по- старому. Лето сменяла осень, весна  сменяла зиму,  я  росла,  училась,  думала,  читала,  бренчала на  ненавистном  пианино,  из - за  которого моя  школа юного моряка  вместе с  парашютной  секцией   накрылись медным тазом  -   а  он  все   без  устали  возил  мне  свои  мальчишеские подношения  и  писал  письма с  описанием    славных   деяний  и  многочисленными грамматическими ошибками.  Он иллюстрировал  свои послания  скрещенными шпагами  и  курящимися  пороховыми облачками  пистолетами;  кинжалами, с  которых щедро лилась   кровь,  и   бутылками  водки,  возле  которых  неизменно, как часовые,  стояли  граненые  мухинские   стаканы …    
Потом среди  его  подарков вдруг  стали  появляться  засушенные  букетики  цветов. Потом  не  засушенные.  И, наконец,  в  письмах  зазвучала  тема любви.  Сначала  отдельными   нотками, а потом  все настойчивее  и настойчивее он  стал  предлагать  мне  перейти  с  ним  к  менее платоническим отношениям.
Наверное,  это было естественно, исходя  из  той должности, которую  я  при нем много лет  занимала и  плодами  которой  вовсю  пользовалась. Но -  я его  любви  не  приняла.  И когда  он  в очередной  раз  приехал  ко мне со своими  дарами  и  верным  оруженосцем  я  в недоумении -  как  он  этого  сразу,  еще  пять лет  тому назад,   не  понял? -     заявила  ему,   если воспользоваться   бабушкиной терминологией,   что-то  типа  того,  что  гусь  свинье  не  товарищ.  Что   мне   уже    пятнадцать   и   я   давно   выросла  из  этих  его  детских  пистолетиков  и   окровавленных  кинжалов,  и   что  мне  все  уже  подробно  объяснили,  что   15-летним   капитаном  мне  никогда  не стать,  потому  что   я -  девочка, а   Советском  Союзе  есть  всего одна женщина  капитан, да  и та, наверняка,  родилась   на  море, а   не  на речке;   и  что  в   нашем обществе  для  женщин  годятся   только   бизань -  мачты,   а   на   лямур  – тужур,  извини,   у  меня   нет  времени,  потому  что  я учусь  и  вообще…

Он, как  всегда,  внимательно выслушал  меня, пристально  глядя   мне в глаза  своими  задумчивыми,   темными   глазами,  постоял  немного,  помолчал,  потом  кивнул  своему, болтавшемуся   неподалеку   оруженосцу,  и  - они  ушли.
 Ушли   и  он   больше  никогда  не появлялся. И  я  его  забыла. А  что мне, собственно, мне  было  помнить?  Мы  даже  ни  разу не  поцеловались. А потом однажды,  много  лет спустя,  уже  в  третьем тысячелетии,  я  как-то,   сидя  перед  телевизором,  наткнулась на   передачу  про  Маринеску.  Про военные  подвиги  этого выдающегося  подводника,  про  то, как  его  недолюбливало  начальство,  наказывало  за   слишком  вольное  поведение  и  любовь  к женщинам. И вдруг  на  экране появляется  фотография  – бог мой!  Я  его сразу  узнала.  Одно  лицо  с  моим мальчиком - атаманом.

 Думаете, я  заломила  руки и   воскликнула  обычное:  о, где  же, где же ты  сейчас, мой  милый  мальчик,  друг  детства?  Жив  ли, дорогой?!   И – реплика  в  сторону  мужа. -  Вот  смотри! С   ним  моя жизнь,  наверняка,  сложилась  бы   совсем  по -  другому.  С  ним   у меня  было  бы  все,   как положено:   и деньги,  и любовь!  Он   бы  их  добыл  либо  умер.

   Не  знаю, может,   на какую-то  долю  секунды   мне и захотелось  выкрикнуть  нечто подобное.  Но  чересчур  уж  это  выглядело бы  мелодраматично,  недостойно  нашей   чистой,  боевой,   детской  дружбы.  К тому  же  я  тогда  сама  сидела   с пробитой  головой,  вывернутым плечом и порванными  связками,  и мне меньше всего  хотелось думать о ком-нибудь в  похоронном  ключе. 

 Но как бы то ни  было,  с годами   я  в  полной мере оценила и  эту странную, мальчишескую,   рыцарскую  любовь  и  благородное  поведение своего атамана. 
 И  он  был не единственный из  такого типа мальчишек  и мужчин, которые попадались на  моем   пути  и  предлагали  мне и свою мускулистую  руку в наколках, и сердце,  и  все остальное.

  С одним из  таких  мы  как-то раз на горных лыжах спускались  с Эльбруса, по  офписту.  Он  не умел кататься  вообще. А  я  каталась неплохо, но  только что  перестала  кормить   ребенка и  не  стояла на  лыжах  пару лет.  И вдруг  в него вселилось: а  давай  спустимся  здесь, где  никто еще не елозил? - Ты  что  спятил?  Там   может  быть  что  угодно: расщелина,   каменюка, мы  можем  вызвать  лавину!..  Но не  успела  я  договорить, как он уже  сиганул  за флажки.  И  что  мне  оставалось?  Пришлось  прыгать  за  ним.  Как  мы  оттуда сверзлись,  с этой  второй  очереди, бог  весть?!

     Но мы  это сделали. И   когда   благополучно,  все  в  поту,  на подгибающихся  коленях,  спустились  в долину,  нас   там , внизу,  конечно,  уже  поджидал   патруль.  Скрутили,  повели. Мы  ушли  в   несознанку. Мол, как-то  не заметили  этого ограждения.  Как  его  можно было не заметить  -  красное  на белом  снегу? Но   мы  были   симпатичные  русские  ребята , а  дежурившие  на  склоне  -  симпатичные  кавказские  ребята, и  на дворе  стояла  советская  власть  и  никто еще до крови не передрался
( хотя  разборки  на  национальной  почве происходили  уже и тогда)  и они нас  отпустили  с богом.

  Полагаете,   после этого,  смыв  пот  и  передохнув,  я   вознаградила смельчака   по -  женски   за  непрошенное  приключение?   И не подумала. Думаете, он   стал  мне за  это мелко мстить, как некоторые  мои  коллеги, про которых  и вспоминать не  хочется?  Тоже не угадали. Он  подглядел, что я  накупила ребенку  воздушных  шариков  в  местном киоске ( в Москве  они  почему-то  в  тот   год  все  куда-то  исчезли)  и на следующая  утро, топая   через  сосновый  бор в  компании  горнолыжных  подруг  в столовую  на завтрак,   я  вдруг  увидела  на  одной из  размазанных по скале  живописных сосен -  работа  неуправляемых  кавказских   художников -  ветров -  целый  букет   праздничных  цветных   шариков - салют.

Девчонки  чуть  не  потеряли  аппетит от зависти. А  я до сих пор люблю воздушные шары.  И  любуясь ими,   вспоминаю   того   парня  с  синими – синими -   таким  бывает  небо  в  горах  в просвете между  перистыми облаками   – дерзкими  и  вместе  с  тем  очень  простодушными, искренними  глазами,   парня,  с  которым  мы,  хохоча  и  кувыркаясь,    летели  за флажки...

 Почему я   с  ним не  переспала?  Почему  отвергла  любовь своего детского  рыцаря  Маринеску?  Почему   всегда  отказывала  в  любви  мужчинам с высоким  содержанием  мужского  гормона  в  крови? С  басистыми  голосами, безрассудно   храбрых   и   презирающих  считать деньги?

 Может быть, они  чем-то напоминали  мне  отца?  Или  я думала, что вот сейчас  потрачусь на них:  научу их  кататься на горных лыжах, читать книжки, думать,  выращивать  морковь  и  солить  огурцы,  тренькать  на гитаре, воспитывать  детей,  трахаться,  наконец, а  они  потом обязательно подложат  мне  свиною  и   отплатят  изменой?  И  я даже не смогу  предъявить  им   никаких   претензии, потому  что: в  чем же они  виноваты? Они – такие  как  есть,   дети природы. У  них мощные, неуправляемые инстинкты,  и они просто ничего не  могут  с собой поделать.

 Но  ведь и я тоже  не  смогу ничего  с собой поделать!  И мне придется убить их.  И меня  посадят. И  я буду мотать  срок в какой-нибудь колонии для оступившихся   женщин. И  писать  на  волю  письма  на своем смартфоне с грамматическими ошибками. И   иллюстрировать  их   взятыми из памяти  равнодушного   гаджета   бутылками   водки  и  кухонными ножами,   с которых  капает   кровь. Потому что  у   меня  уже окончательно  переклинит мозг  от   того, что   в камерах  нас   набито  лишком  много, не  продохнуть;   а  за  швейной   машинкой,  на  которой   я   строчу   рукавицы  и фартуки  для  своего любимого  государства  и   за которые  оно  мне   платит черной неблагодарностью  -   только  такие картины и  рождаются в воображении.


                ххх

     Через  два года   mon  ami,  мой  физик – ядерщик,    улетел  в  СаША.  Нашел  себе  там  работу,  какую хотел,  и  растаял,  как ядерный гриб.  Я помахала  ему  ручкой  и  запретила  звонить  и  писать  мне  письма.  Не надо мне  ничего рассказывать   ни   про 2- й  закон термодинамики, ни  про 3-й,  ни  про магнит с опилками, ни   про маятник Фуко.  Я ничего не  желаю  знать!   Я  все знаю  про  эти  физические законы.  Потому что,   хотя  наш  школьный  физик,  закоренелый  сексист ,  и  влепил  мне   4  в  аттестат,  я  запросто  могла  бы  претендовать  и  на  5.  Во всяком случае, на выпускном экзамене  за задачку  я  получила  пятерку

   Да и   кто  сейчас  с детсада,  отодвинув  аккуратно  локотком   в  сторонку  таблицу  Брадиса,  не   начинает  свое  образование  с  изучения  температуры   плавления  человеческих тел? Кто  не  знает, как  быстро они  утрачивают  жесткую,  костную  структуру, сплетаются,  слипаются   в   нелепый  комок,  начинают  вибрировать  в  такт музыке сфер?  Как  сперва   происходит  ускорение, потом  усиливается   фрикция,  толчок,  еще   толчок -  взрыв!  -  рождение новой звезды.

   Нет, мы  с  моим физиком  не хватали  звезд с  неба.  Но  мы  занимались чем-то  не менее важным – освобождались от  гнета материи  и  воскресали.  Раз за разом, раз за разом  -  для продолжения  нормальной  человеческой  жизни, для радости, для  любви.

           Не говори ничего, пусть говорят руки,

           Не говори ничего, пусть говорят губы,

           Молчи, за нас говорят звуки,

           Капельки пота на коже

           Прощай …

                мне не нужна платоническая любовь. У меня есть муж.


                ххх

        Одна моя соседка  по дому, когда  ей стал изменять ее благоверный,  поплакала- поплакала, да   и   обзавелась любовником. С  ним  она  тоже  нарыдалась   вдоволь,  потому  что  ей совершенно  не  хотелось  с ним спать, а  хотелось   делить  ложе со  своим  супругом -  изменщиком,  она любила  этого  балбеса.  Но  она  вычитала в   каком-то глянцевом  журнале, что никогда не сможет  понять  и  простить  измену,   если не даст  на нее симметричный ответ.   
    
   Ирония  в том, что в  любви – так я думаю -   редко бывают  симметричные  ответы.   В  ней, по-моему,  вообще  маловато   симметрии. И  еще  большой вопрос,   что  именно в  этом таинственном   чувстве  довлеет  над   нами   больше:  физические  законы  или  какие-то совсем иные?

    Однако  и  сейчас,   нет  - нет,   да  и  припомнив  ту  (уже отошедшую  в область  преданий)   сумасшедшую  гонку  с  моим  дружком  физиком,  в метро,  тем   весенним   вечером   (любовный  гон   вечной   парочки   -  физика  и лирика)  -  я   чувствую,  как  на душе у  меня  начинают  щебетать  и  заливаться   птички.  И   слушая    их   глупые,   счастливые, упоительные  голоса  я  улыбаюсь  и  думаю, что    все-таки  это  была   чудесная  и   очень правильная  гонка.  Если, конечно,   в   нашем  набитом  электронными потрохами,   перекошенном, опасном  человеческом  мирке,  где  мы все  обретаемся,  вообще  можно  обнаружить   хоть   что-то   правильное.


                ххх

  Я  проработала  в  своем   КБ полтора года  и  ушла,  оставив   этот затонувший    флагман   советской     научно -  промышленной  мысли  гнить на    морском  дне.  За  это время  ни зарплаты, ни  характер работы, ни даже  обмотанный   шоколадной   фольгой   безобразный  удав   -  кондишен  -   ровным  счетом   ничегошеньки  там  не изменилось.  В трюмах,  безмолвно разевая рты, продолжали  плавать  рыбы и  вздувшиеся тела пиратов;   в  герметично задраенных отсеках,  по инерции  оберегая последнюю каплю кислорода,  трудились  вконец   обветшавшие,  но  живучие  советские кадры, оставшиеся  со  времен первых  пятилеток ;  между  ними   растерянно   сновали   в  своих  батискафах, оснащенных  баллонами  со  сжиженной надежной,   не  столь  живучие  и  гораздо   более  редкие представители  двух последующих  мутировавших  поколений.

 Наверху, над толщей  вод,   продолжал  реять  тревожной  и  мятежный дух неопределенности.  И все, кто  сохранил еще  способность  хоть  немного соображать,   прекрасно  понимали, что  только  так, в  этой тревожной неопределенности   в  данном составе  они  и  могут существовать. Если вдруг, паче - чаяния,  что-то  изменится,  старикам  придется  уйти. А справится  ли   пришедшая им  на  смену  молодежь   с серьезной, требующей  современных  знаний  и навыков,   работой – большой  вопрос. Среднее  же звено, здесь,  как и  повсеместно, было почти  полностью  выбито.
   Трудиться от звонка до  звонка за 7  тысяч  в  месяц,   которые   к  тому же постоянно  задерживали,  больше  не имело  смысла.  Все  было ясно.  Au revoir!

           панча  шила  и  вязала

           бипатридам  говорила:

           парабеллум, парабеллум!

          это жила, брат  мой  Шива …

         Россия  -  это латинская Европа.

  При  расставании   мой   по-прежнему  любезный  мне  друг  из  КБ с окнами на парк  и  пруд с почти лебедями – утками,  который  все  еще продолжал  нести  нелегкое для него,  но  такое  желанное   бремя   жизни,  подарил мне  на память  магнит, напоминающий   одновременно и  подкову,  и  очертания  Советского Союза  на  политической карте.  Небольшой по размеру,  по  мощи  -  это   был настоящий советский магнит.

    Я  с   почетом   разместила   его   в   своей  кухне,   на   холодильнике.  И  если   мне  в    кои - то  веки   вдруг  захочется   изменить   его  местоположение,  сделать   это  совсем   не   просто.  Вначале  мне приходится   по - устойчивее   утвердить  одну ногу на полу,  потом упереться   в  холодильник   другой,   затем  покрепче   ухватиться   за  блестящие  края  обеими  руками  и   только,  когда я  изо - всех сил  рвану  один  конец   на себя,    мне,  наконец,  удается   кое - как  оторвать  этот  презент   от   поверхности.  Я  пробовала  его  перетаскивать  потихонечку,   волоком   –  тоже наломаешься.  И  мне  это  нравится.   У меня это вызывает  прилив  законной  гордости  за  свою  бывшую страну, за  СССР.  По правде говоря, мне до  чертиков надоели  эти  чахлые китайские  магниты, которые отваливаются  сами по себе, даже  когда  к  ним не прикасаешься.

    И  второй мой друг, старый  московский  рабочий Е.А.,   тоже сделал мне  на прощание подарок.  Он подарил мне  другой  осколок нашей  прежней  жизни –  бинокулярный  оптический  прибор. Тоже  совсем  небольшой   по размеру, но  тоже  жутко   тяжеленный. Я  отвезла его в  деревню. Он мне нравится эстетически. Матово -  черный,  идеально  гладкий,  с  безупречно  подогнанными  деталями,  каждая  - произведение искусства. Иногда я заглядываю  внутрь  его  вытянутых, как  у глубоководного  рачка,  окуляров – и что  же я там  вижу?  Разумеется, нашу прошлую жизнь: все эти дерзновенные  мечты  и  вдохновенные  упования,  подвиги, свершения...  Я  различаю  в   глубине  своих  родителей, своего  мужа, самого   Е.А…  Короче  я вижу  СССР.  Вижу  и  горжусь: умели же, черт  побери,  делать!..

    И  проницательный  старик  из  бывших начальников тоже не  остался  в стороне. От  него я  тоже получила подарок.   Он научил меня  - чему же он меня научил? Да я  и  без  него прекрасно знала, что в раю климат, в аду – общество!   Но  он увлекался  цветоводством и то деревце, которые мы с ним выкопали вместе  возле  пруда  –  дальневосточная  вишня -  отлично прижилось у меня  в  деревне.

  Я  благодарна  даме  со следами  былой  красоты, и  своему начальнику-шизофренику – все они очень и очень даже  неплохие люди. И при других обстоятельствах  мы  могли  бы  отлично поработать вместе, но…
  Иногда,   глядя на  свою  подкову,  я   размышляю  о  физической природе  любви. Вот  если  бы   наша любовь  к  СССР  была  такой  же мощной  как этот магнит,  думаю  я,  страна  бы  определенно  не   рухнула. Нет, не рухнула  бы!   Но  много  ли   радости  от  неразделенной  любви?