Глава 5. огневой костровой. и долма

ОФИЦЕРСКАЯ ПОЛЕВАЯ КУХНЯ (или записки кавказского повара-пластуна) история любви, войны и жажды жизни...
     
      Глава 4. Огневой костровой. И долма.    

      Однажды полк наш находился на очереди в траншеях. Время тянулось скучно и мучительно долго. Дела никакого, лежишь себе да слушаешь, слушаешь, слушаешь… Одурь от однообразия берёт. Как вдруг, ни с того, ни с сего, налетели, как коршуны, башибузуки, как знали, где лежали мы… Горячее дело завертелось… Турки нас втрое численностью превосходили. Солдатики наши бились, как львы. Пули, как мухи, роем целым так и жужжат, головы не поднять. Командир полка, а, следовательно, и я с ним, цепь объезжали. Шажком, нога в ногу, двигались, осторожно, стараясь чтобы не слышно было. Командир, останавливаясь, солдат приободрял, как мог.

- Эх, командир, и зачем Вы опасности такой подвергаетесь? – спросил с укором молодой лейтенант, поднявшись из укреплений и встав перед мордой лошади его…
- А Вы зачем? – только и успел спросить командир, как осел лейтеннатик, как-то неловко перед мордой каурой руками всплеснув… Смотрим, а на лбу солдатика тонюсенькая струйка крови потянулась и улыбка на лице укоризненная так и застыла… навсегда… Спешились мы, сняли шапки, перекрестились, как вдруг смотрю и командир мой к каурой осел… кинулся я к нему, оттянул от лошади, а саму каурую шлепнул по морде, чтобы в кусты ушла… Смотрю, а на плече у командира тоненькая кнопочка тёмной крови расходится. Даже дымится, кажется. Что за напасть??? Да когда же все это кончится??? И слава богу, и башибузуки тоже уставать стали. Прекратили огонь, отступили. А мы тому только и рады были… Наших тоже только 3/4 осталось. Отползли мы обратно, да к полку вернулись, пока башибузуки своих с библейских гор собирали… Прибыли и все, как были, спать бухнулись.

     Только около полудня следующего дня собралась у нас небольшая кучка офицеров, и решили мы перекусить малую толику. Достали хуржины (перемётные сумы) и начали выгружать холодное, что было у кого: мясо да сыр, сыр да холодное мясо; у некоторых, впрочем, сардинки оказались, но на них, просто тошно смотреть было -- так они надоели.
   
     - Погодите, ваше благородие, -- говорю я командиру (он меня одного без себя в траншеи боле не отпускал: мало ли, дескать, что с робёнком приключиться может -- не ровён час и ручку оторвут, как будто не его, а меня подстрелили…) - Погодите, -- говорю, - я вам долму изготовлю, я сегодня перцев промыслил.
   
     - Что еще за далма? – говорит. – Не понятное дело! Может, кантузило тебя случаем?
    Ну, и другие офицеры услыхали, повеселели, начали наперечет юродствовать, кантуженными прикидываться да слово «долма» на все лады перекладывать.
   
    Однако обиделся я и отошёл в сторону. Но странное дело, несмотря на то, что другие мне  часто в глаза тыкали из-за пристрастия моего в кухне, все они ко мне относились крайне доброжелательно и любовно. Вероятно, это происходило оттого, что они вовсе не желали зла ни мне, ни кому-то другому, а просто-напросто сами по себе служили хорошо и никогда не оставляли возможности повеселиться в столь месте невеселом вовсе.

     В ожидании моей долмы, выпили все по чарочке фруктовки, сидели, сыром да укропом закусывали и наблюдали, как я огонёк разводил и сковородку накаливал. Я аж приободрился весь – столько важных персон блюда моего ожидают, даже не подозревая, что за блюдо окажется. Устали все в сознании быть, да решения принимать, и с радостью долю эту на меня переложили, да подтрунивали еще, чтобы потарапливался…

     И вот уж я фарш порубил, яйца в него вылил, сейчас узюма добавлю, да рис подоспеет, чтобы вмешать… Перец сладкий болгарский давно почистил, да к костру поставил и строго-насторого костровому наказал следить за перцами, чтобы подсушивались и не подгорали, чтобы переворачивал вовремя… Смотрю, значит, слюнки текут у обывателей,  облизываются… Взял я фарш готовый и направился гордо к костру и перцам моим. Только вдруг в эту самую торжественную минуту над нами проревело что-то, словно поезд железной дороги прокатился, раздался взрыв, и на том месте, где был костер наш с перцами моими, взвился столб дыму и пыли. Гранату разорвало. Мы все бросились к месту, где костровой сидел, да перцы мои крутил. "Ранен... убит", -- мелькнуло у меня в голове, а сердце так и замерло. Смотрим, а он, как ни в чём не бывало, поднялся на ноги и отряхивается.
   -- Не ранен? -- кричу я ему, подбегая.
   -- Никак нет, ваше благородие, песочком только обдало малость.
   -- Ну, слава Богу.
   -- Да вот беда, ваше благородие, перцы ваши... не съедобные более…- говорит, -  Уж не обессудьте, ваши благородия, -- обратился он к другим офицерам и развел руки в стороны.
Офицеры смеются – Да, бес с ними, перцами, сам жив-то???
- А че со мной будет? – смеется костровой – я ж огневой, с огнем дружный по жизни…
Все выдохнули с облегчением, радость накатила на всех неосмысленная…

       Стали искать мы, что еще из припасов осталось, что нафаршировать можно. Идея фаршированных овощей стала панацеей жизни на сегодня. Всем казалось, что если мы хоть что-то нафаршируем сегодня, смерть отступит от нас, оставит. Как весь день сегодня чудесами значился…
Яблоки мы нашли у нашего хорунжия… Ну, думаю, и ладно. Яблоки, так яблоки. Где наша не пропадала? Пусть яблоки, фаршированные фаршем будут – етли эльма долмасы, по-туреческому, и пес ним…

      
      РЕЦЕПТ.
      Яблочная долма / Elma dolmas;
      
      (продолжение следует...)