Записки воспитательницы

В то время, как наша педагогика находится в поисках эффективного и социально (читай - мещански) благополучного учителя, автор этих строк уже много лет ищет учителя счастливого. Это ненаучно, я понимаю. Тем не менее, мои поиски оказались более успешными: я нашел, к своему удивлению, довольно много педагогов, которых могу уверенно назвать счастливыми людьми - именно в своей профессии. Их работа: та самая, презираемая, нестатусная, низкооплачиваемая - дала им возможность стать счастливыми. И больше всего среди них учителей начальных классов и воспитателей д/садов.
И вы знаете, что самое забавное: как я убедился, эффективный педагог и счастливый педагог - это вообще-то одно и то же. Т.е. "эффективным" (попросту: таким, от которого детям польза) может быть только и исключительно счастливый учитель и счастливый воспитатель.
Впрочем, и это ненаучно и никаких научных аргументов вы от меня не услышите. Хотя сами эти записки - по-моему, очень убедительный аргумент.
Написала их моя бывшая ученица, Лена (Елена Михайловна), у которой, в силу ряда причин, изначально было очень серьезное и возвышенное представление о педагогической профессии. После школы Лена поступила в педагогический колледж, по окончании которого начала работать воспитателем в обычном д/саду. Эти записки - выдержки из ее педагогического дневника за первый месяц ее работы.
Что особенного в этих записях, почему я решил их опубликовать? Особенного ничего: все это очень типично. Но тем и интересно.
А еще дневник Елены Михайловны интересен тем, что открывает путь к педагогическому счастью: показывает, как обычному воспитателю обычного д/сада стать счастливым в своей работе.
Нет, Лена не блестяще одаренный человек. она была тихая девочка, никогда ни на кого не стремившаяся влиять, никакой не лидер, конечно. У нее не блестящие внешние данные: так, ничего особенного. У нее половина троек в аттестате, и только по гуманитарным предметам хорошие отметки. В коледже она не была среди лучших студенток курса.
Ее сила в другом: она счастливый человек, она нашла свое призвание. Она по-прежнему работает воспитателем и хотела бы им остаться до конца жизни. Ее тоже волнует низкая зарплата, социальная незащищенность, недостаточная эффективность педагогической работы наших образовательных учреждений. Но она и в этих условиях - счастлива.
Она нашла что-то такое в своей работе, что важнее благополучия и того, что называется "профессиональной эффективностью". И, повторяю, не она одна: я знаю нескольких таких педагогов. Но они скромные люди, не пишут статей, не выступают на конференциях. Они просто работают с детьми и их это удовлетворяет.
Так что, может быть, мы ищем где-то не там. Если человек видит цель своей жизни в благополучии, то его нельзя удовлетворить: завтра ему захочется иметь больше, чем сегодня; послезавтра - еще больше - его вечно гложет ощущение своей социальной ущербности: ведь мы же понимаем, что никогда не будет воспитатель д/cада зарабатывать много - сравнительно с другими.
Нет, не там мы ищем.
Впрочем, предоставляю об этом судить самим читателям.
Фрагменты из дневника Елены Михайловны я даю в своей литературной обработке, некоторые записи я опустил, но ничего не добавил: это действительные факты и переживания одной обыкновенной начинающей воспитательницы.

                .          .          .


10.XI   Дала себе слово делать записи систематически, каждый день, но сразу же слово свое и нарушила. Сегодня уже шестой день, как я работаю, суббота. Но, конечно, в эти пять первых дней и речи не могло быть о каких-то записях.
Эта неделя была самой трудной, даже мучительной за всю жизнь! Ну не было у меня раньше особых испытаний, я понимаю. Но неужели это так должно быть? Неужели иначе нельзя?
Первые 2-3 дня – это было что-то ужасное. Я возвращалась домой не то что усталая, а вся опустошенная, как будто вывернутая наизнанку, потерявшая ощущение себя, окружающего, вообще какие бы то ни было чувства и желания. Хотелось только лечь, ничего не видеть, не слышать, закрыть глаза.
В первый же вечер единственная моя мысль была такая: «Нет, я этого не выдержу! Я не знала, не могла себе представить, что это такое! Подам заявление. Надо уйти!» Но это было так смешно и постыдно: подать заявление после того, как столько ходила, искала работу, нашла, наконец, и так удачно, возле дома, оформляла санитарную книжку: наконец, работаю-то в первый раз в жизни, первые дни. Нет, невозможно было уйти. И в то же время я была уверена эти первые дни: эта работа не для меня – я не выдержу!
Сейчас понимаю, что ничего такого особенного и не было. И не делала-то я почти ничего. И работала, как и положено, в одну смену. Но как это было тяжело!
Во-первых, сразу на тебя обрушивается огромное количество, просто какая-то лавина, неразрешимых и в то же время унизительных проблем. Ведь это унизительно для взрослого человека – не уметь зашнуровывать ботинки! Не свои, конечно. Оказывается, делают такую обувь – это просто головоломка какая-то, так мне казалось сначала.
Детей больше двадцати, они все одновременно одеваются на прогулку. И многие подходят, просят зашнуровать им ботиночки, застегнуть куртки, завязать шарфы и пр. В первый раз я это делала, наверное, час. А в это время некоторые дети, давно уже одетые, должны были ждать тут же, в раздевалке, и преть в своей теплой одежде.
И это на каждом шагу. Давать ли детям пить, если хотят? В первый день они у меня выпили графин кипяченой воды за 10 минут, а потом полгруппы ныло: «Я пить хочу!» – а воды-то больше нет.
Моя напарница, Любовь Борисовна, очень долго мне рассказывала о работе, о детях, о родителях, о программе «Радуга» – все, что кажется ей важным , - но все эти мелочи, она их просто не замечает давно, она же 15 лет работает! Впрочем, я потом вспомнила: она говорила, что есть такие дети, которые не только сами одеваются, но и умеют и даже любят помогать одеваться другим, - даже назвала их имена, но я, потерявшись, об этом забыла, а кроме того, я детей и сейчас еще не всех запомнила по именам.
Оказывается, есть дети похожие, их долго путаешь, а есть какие-то незапоминающиеся – или я просто не умею запоминать лица и имена? Хотя с чего бы уметь? Разве я этому училась когда-нибудь?
Интересно, наши мудрые преподаватели из училища знают, что в первый день работы главное – это просто побыстрей запомнить детей?
А еще: на тебя сразу обрушивается обилие новых впечатлений. И, наконец, самое страшное: ты целый день вынуждена быть вместе с детьми – с «существами из иного мира», как их называл наш незабвенный Лев Израилевич (преп по детской психологии). У этих существ совершенно сумасшедший темп жизни: они задают сто вопросов в минуту, в ту же минуту раз по пять ссорятся, дерутся, мирятся, начинают несколько игр, бросают их, смеются, плачут, что-то просят, и иногда очень трудно понять, что (одна девочка, которую я запомнила одной из первых, именно потому, что не могла ни слова понять из того, что она говорит, - все просила: «Можно мне класки? Можно, да?» Это же элементарно: ребенку 5 лет, она не выговаривает букву «р», ее вопрос означает: «Можно мне взять из ящика мои акварельные краски и порисовать?» Но откуда мне знать, что краски хранятся в ящике, что их нельзя брать без разрешения, наконец, что «класки» – это «краски», - я почему-то думала, что она хочет поиграть в классики! Господи, вот дура-то! В общем, пока мне нянечка не объяснила, что хочет сказать Лиза – так зовут эту девочку – я так и не могла понять!). Это ужас!
Я говорю серьезно: я ничего более страшного не могу себе представить! Я тихая девушка, да. Люблю тишину, у меня медленный индивидуальный темп. Я не очень общительна. Люблю тишину, уединение. Трудно привыкаю ко всему новому.
И при всем при том я уверена: для любого взрослого, не привыкшего к этому, провести вот так сразу, без всякого постепенного вживания, 6-7 часов подряд с пятнадцатью-двадцатью пятилетними детьми, не имея возможности никуда от них уйти ни на минуту, - это пытка. Серьезно, никакого преувеличения.
Рекомендую для будущего гестапо (гуманного).
И вот теперь вечер субботы. Я отлежалась, отдохнула, приняла ванну. Почувствовала себя человеком. И я спрашиваю: неужели это так и нужно делать?
Если я поняла это (мне 20 лет, работаю в первый раз, проработала неделю), то почему этого не понимают те, которые организуют эту работу? Ведь можно же дать указание всем заведующим: приходит «свежая» воспитательша – пусть недельку походит так, одновременно со «старой» воспитательницей: познакомится с детьми, запомнит имена, освоит режим дня – а главное, психика постепенно привыкнет, приспособится. Да мало ли что еще можно придумать!
Я спросила маму (она, конечно, видела, в каком состоянии я прихожу с работы, но – молодец! – молчала):
- Почему так? Почему не написали бумагу всем заведующим?
Мама долго молчала, почему-то ей этот вопрос был неприятен.
Потом говорит:
- А они ведь не знают, что есть такая проблема. Им это не приходит в голову.
Я:
- Ну так я знаю, спросили бы меня. А заведующие – они что?
- Заведующие знают, но не станут говорить. Понимаешь, начальству не нравится, когда им подчиненные указывают, что нужно делать. Такая заведующая, если найдется, долго не усидит на своем месте. Подчиненный должен слушать, что говорит начальство, и исполнять – так у нас всегда было.
И как-то так это спокойно сказала: дескать, так уж оно было, так есть, так всегда и будет.
А я возмутилась! Зафыркала! Стала иронизировать! Потом только сообразила: а мама-то тут при чем? Что она за начальница? – всю жизнь проработала учительницей начальных классов.
Не удержалась все-таки, спросила:
- И ты так всю жизнь работаешь?
Она чуть-чуть смутилась, но ответила твердо, с достоинством:
- Я люблю свою работу, люблю детей. Ради них можно и придержать свой язык, если знаешь, что ничего хорошего из твоих выступлений не выйдет. Да, я так проработала всю жизнь. И ты будешь так работать.
И ушла.
Я, конечно, внутренне возмутилась: «Я?! Да никогда в жизни!»
А вдруг она права? Вдруг действительно буду?
                .     .     .
11.XI  Как меня принимали на работу. Вот тоже странно.
Заведующая совсем молоденькая, на вид ну лет на пять старше меня. Тип тот, который не люблю: уже с жирком, видно, что сладко ест и мало двигается; одета богато, но безвкусно. Лицо невыразительное, какое-то сонное, зовут Наталья Петровна.
Поразила она меня тем, что ровно ничего, ну ни словечка не сказала мне о работе, о детях. Все, что ее интересовало, - документы. Она их очень долго, внимательно смотрела. Потом очень серьезно дала мне кучу бумажек, которые нужно было подписать.
И это все. Какая-то канцеляристка!
Держится она солидно, важно, мельком упомянула в разговоре о том, что у нее есть мобильный телефон, что она часто бывает в городской администрации. Вот так!
Да, чуть не забыла – о своем первом знакомстве с детьми.
Привела меня Наталья Петровна в группу. Впечатление, что детей она не знает и они ее не интересуют: она с ними поздоровалась, как с чужими, они с ней так же. Изобразила на лице умиленную улыбку (при виде маленьких детей так полагается делать, я давно заметила!). «Сдала» меня Любовь Борисовне и ушла.
Ну, а у меня глаза разбежались. Сколько детей! Какие они милые, интересные, смешные!
Я одну крошечную девочку взяла на руки и высоко подняла (сказалось мое спортивное прошлое: мама говорит, я сильная, как мужик), а им так понравилось! – они все захотели, чтобы их подняли! Я всех рассадила по подоконникам, столам и пр. возвышенным местам. Дети были в восторге!
Любовь Борисовна, впрочем, улыбалась слегка испуганно, - я потом только заметила.
И вот я думаю: хорошо ли я сделала? Может, надо было посолидней? Держать дистанцию?
                .      .      .
12.XI   Сегодня, наконец, могу сделать первую запись о конкретном ребенке, как нам советовал наш мудрый Лев (Израилевич). Это все та же Лиза.
Лиза очень хорошенькая девочка, черненькая, глазки как маслинки, довольно большая.
Сегодня она осталась в группе последней: мама запоздала ее забрать. Играть с Лизой пришлось мне. Сначала мы играли в кегли. Оказывается, Лиза очень любит командовать: она весьма решительно распоряжалась: «Ты стань туда! Бласай! Ну, бласай!» Во время игры она называла меня на «ты» (хотя вне игры, конечно, на «вы»), - интересно, почему? Может, она привыкла партнера по игре «тыкать» и не может перестроиться? А, может быть, такой маленький ребенок вообще не воспринимает другого человека как какое-то целостное существо – для него есть только социальные роли: роль Воспитателя, роль Игрового Партнера, Нянечки, Мамы? И способ взаимодействия жестко задается ролью: с Игровым Партнером надо говорить на «ты», можно сердиться, командовать, - а с воспитательницей надо повежливей?
Хорошо, что у меня хватило ума ее не поправлять, хотя, честно говоря, хотелось: вообще я сначала себя неудобно чувствовала: во-первых, моя Лизка уж очень раскомандовалась; во-вторых, я, оказывается, разучилась играть! Т.е. уметь-то там нечего, а вот смысла в этом не вижу и никакого удовольствия не получаю. Играла я с ней из чувства долга сначала. Мне было скучно, чувствовала я себя неловко, ждала, когда же, наконец, придет мама.
Но кегли Лизе быстро надоели. Т.е. она сначала выигрывала, а потом стала проигрывать ( я наловчилась!), и тогда они ей надоели. Оказалось, у нее богатая фантазия: она тут же, у меня на глазах, придумала новую игру – я прямо обалдела: думаю, ничего себе, - какой талантливый ребенок! Игра, правда, похожа на кегли: надо поставить стульчик между двумя играющими и бросать мяч так, чтобы он пролетел между ножками стула.
И я увлеклась! Мне стало интересно! И было так хорошо, время пролетело совсем незаметно! И вот ведь что странно: я пока еще очень устаю от «тихого часа» и всего последующего, когда дети сами играют, что очень напоминает психбольницу, причем именно в тот момент, когда весь персонал празднует именины главного врача и больные резвятся на свободе. Больше всего устаю, кажется, именно в понедельник и именно во вторую смену. А тут после игры с Лизой я вдруг почувствовала себя такой свежей, отдохнувшей! – усталости как не бывало!
И вот я думаю: а что, если это неправильно, что взрослые совсем никогда не играют? Может быть, они потому такие скучные, зажатые? Может, взрослым просто необходимо хотя бы иногда играть с детьми?
Потом пришла лизина мама, вся нервная, раздраженная; стала передо мной извиняться, а я ей по простоте говорю: «Да ничего, это даже здорово, что вы опоздали: мы с Лизой тут так весело поиграли!» Она на меня посмотрела как на психическую.
Потом стала Лизу одевать: нервничает, торопится, - а Лиза одевается, как всегда, медленно, задумчиво, задает вопросы, вроде:
- А откуда в бассейне белется вода?
(у нас в садике есть маленький бассейн, дети ходят туда 3 раза в неделю)
При этом вид у нее, как у ученого, который внезапно столкнулся с неразрешимой проблемой: она так удивлена, недоумевает – и, конечно, перестает одеваться: тут не до колготок и пр. ерунды, когда такой важнейший вопрос еще не решен!
Меня это забавляет, а лизину маму страшно раздражает. Дошло до того, что она ребенка очень резко и грубо дернула, так что Лиза чуть не свалилась со скамеечки, - а мама говорит с такой злостью:
- Ты будешь одеваться или нет?!
Лиза на нее посмотрела обиженно, но как-то так – с большим достоинством – да, да! – и опять-таки с достоинством спросила:
- Почему ты меня делгаешь?
Маме стало стыдно, но, кажется, не перед дочкой, а передо мной; она что-то начала говорить насчет того, что, мол, Елена Михайловна торопится домой, а ты ее задерживаешь и др., и пр.
Интересно, что за мама такая? Впрочем, со взрослыми такое часто бывает.
А ведь интересно получается: дети помогают взрослым расслабиться, отдохнуть – пользу приносят, вот как Лиза мне – эмоциональную разрядку дают; а взрослые детей дергают, злятся на них, раздражаются. Это что – тоже эмоциональная разрядка? Набралась отрицательных эмоций на работе, а разряжает их на родную дочь?
Хотя чем я-то сама лучше? Я тоже сегодня на них разозлилась на «тихом часе». Вот глупость-то этот «режимный момент»: двадцать совершенно разных детей должны одновременно лечь в постели, одновременно все встать. Некоторые ( в моей группе их чуть не половина! ) вообще не спят; другие спят час-полтора и им этого достаточно; третьи, наоборот, не высыпаются.
При этом воспитательнице по идее полагается быть с детьми. А что там делать? Они же должны спать. Надзирать за порядком? Так получается?
Вот это все меня раздражает, а на кого «выплеснуть» свое раздражение? Те, кто всю эту «тихую» глупость устроил, далеко. Вот я и выплеснула на детей. Илюша Воронов вертелся, вертелся в постели: то скрючится, как червячок, то поднимет руку, то ногу, то начинает какие-то звуки издавать – наконец, я разозлилась, выдернула его из постели и поставила в угол. И только потом заметила, что он у меня стоит у окна, где дует.
Вот тоже дура раздражительная! И ведь не люблю детей в угол ставить, но мои так привыкли – их Любовь Борисовна приучила.
Кстати, оригинальнее всех «хулиганит» на «тихом часе» Настя Бабаджанян: у нее бывают приступы неудержимого смеха. Да, да! Лежит она в кроватке и вдруг, ни с того, ни с сего, начинает смеяться! И так весело, так радостно: руками размахивает, сбрасывает с себя одеяло. Смех у нее такой заразительный, что всякий, кто не спит, тоже начинает смеяться, а кто заснул, просыпается.
Дети смеются – мы злимся.
Вот такие мы, взрослые: устроим друг другу какие-нибудь пакости, испортим настроение, а потом все, что внутри скопилось, «выливаем» на детей.
                .     .     .
13.XI   Сегодня могу начать специальную страницу в своем дневнике, под названием «Разговоры детей».
В эти выходные была оттепель. Вчера опять подморозило. Везде много сосулек. Детям они страшно нравятся. Только мы вышли на прогулку, как Настя Бишева увидела, что из водосточной трубы висит сосулька! Она подскочила туда, показывает пальцем и говорит умным голосом:
- Вода засохла в сосульку!
Я отломила льдяшку и ей подарила: она была ужасно рада. Потому что Любовь Борисовна запрещает отламывать сосульки (порезаться можно!), а я иногда сама ломаю и им даю.
Еще она запрещает детям подниматься на т.н. «пожарные» лестницы, расположенные по бокам нашего здания. Лестницы эти имеют кирпичные перила, довольно высокие: если и захочешь, оттуда не упадешь.
Еще Любовь Борисовна запрещает лазить по турникам, горкам и пр., хотя они специально для лазания предназначены. А я не запрещаю.
Это неправильно, конечно. Но я не верю, что смогу ее переубедить, если бы и попробовала: и я молчу, ничего ей не говорю. А делать, как она, тоже не могу: ну просто, это противоречит моим убеждениям, вот и все.
В группе - та же картина: что у нее нельзя, у меня можно; бывает, правда, редко, и наоборот. Во всяком случае, ни о каких «единых требованиях» к детям, о которых нам уши прожужжали на занятиях по педагогике, тут не может быть и речи. Никаких «обще-детсадовских» правил для детей нет: каждая воспитательша делает, как ей вздумается: одна накажет, - другая за то же самое, пожалуй, еще и похвалит.
Детям приходится приспосабливаться. Но хорошо ли это? Что-то я сомневаюсь. Так ведь они привыкнут, что правил никаких нет, законов нет, всякий взрослый (т.е. всякий начальник, потому что мы для них начальники) творит свой маленький произвол.
Потом, когда вырастут, узнают, что, оказывается, живут в ужасно демократической стране. Но вдруг будет уже поздно: совсем противоположные привычки укоренятся навсегда?
На прогулке я веду себя не как другие воспитательницы: играю вместе с детьми. Тут уж сказывается мое спортивное прошлое. Вот забавно: еще ни разу мне не пригодились обширные познания, приобретенные в училище, а спорт пригодился! Оказывается, будущему воспитателю очень полезно заниматься спортом! Потому что бегать приходится много.
Играем мы с детьми «в класки» (в краски), в прятки, «в крокодила». Кто-то один – чаще всего, я – изображает крокодила, остальные рыбки: крокодил гоняется за рыбками, а они стараются удрать и вскочить на горку, на скамейку, на ступеньку лестницы, на забор – тогда они «в домике» и трогать их нельзя – а кого «крокодил» поймает, того он «съедает» (тот выходит из игры, т.е. должен неподвижно стоять, как столб, до конца игры, иногда довольно долго: любопытно, что дети это условие беспрекословно выполняют).
Начинается обычно так: кто-нибудь из моих – чащу всего, Игорь или Маша (особенные любители этой игры) – вдруг вопит с хорошо разыгранным ужасом в голосе:
- Кро-ко-дил!!
И тычет в меня пальцем.
Раздается страшный визг, и все живое разбегается в разные стороны. Я чувствую ожесточение в своем сердце и хищно бросаюсь за ними. С нами играют и дети не из нашей группы: им нравится, когда за ними бегает взрослый – убежать в этом случае особенно приятно, а поймает – не так обидно! Некоторые меня уже знают и по утрам радостно со мной здороваются.
А сегодня мы придумали еще новую игру, вернее, даже две. Т.е. придумали они, а играем мы вместе. Я им еще с прошлой недели читаю на «тихом часе» «Волшебника Изумрудного города». И вот эти игры навеяны «Волшебником».
Одна игра такая: Элли, Тотошка, Железный Дровосек, Страшила и Лев идут «по бревну» через пропасть и на них нападают саблезубые тигры. Элли и др. полагается разбегаться, а Железный Дровосек (обычно тоже я) принимает бой: рубит «топором» (палочкой) головы тиграм. Тигры падают, испуская предсмертные стоны. Но скоро «воскресают» и опять кидаются на Дровосека.
Другая игра: все идут через маковое поле. Лев и Тотошка падают и засыпают. Остальные зовут на помощь «мышей»; Льва и Тотошку укладывают на санки (иногда друг на друга, причем, маленького Тотошку снизу, а тяжеленного Льва сверху!) и вывозят «с макового поля» подальше, после чего «мертвые пробуждаются»!
А Ваня придумал еще такую игру – в Летучих Обезьян. Я поднимаю кого-нибудь, кто полегче: Сеню или Алиночку – и бегаю с ним (с ней), держа его (ее) над головой – это и есть Летучая Обезьяна. Все в ужасе разбегаются.
В общем, весело.
А другие воспитатели чинно стоят в сторонке и о чем-то друг с другом беседуют. Но мной они довольны: я занимаю не только своих, но и их детей.
Да, чуть не забыла: сегодня был один прямо-таки ужасный случай. Ничего особенного, но на меня он произвел очень тяжелое впечатление. Идем мы по двору (только что вышли), а нам навстречу плачущий мальчик, маленький, меньше моих. Плачущего ребенка увидеть в детском саду не штука, но этот так рыдал! Захлебывается слезами, жалкий такой, несчастный! – и горько-горько так зовет:
- Ма-ма! Ма-ма!
Мне стало так мучительно его жалко. Мы с детьми его окружили, стали тормошить, Людочка Кукушкина даже хотела отдать ему свою красивую лопаточку – но он остался безутешен.
Тут же стояли наши воспитательницы: у них эта сцена почему-то вызвала юмористическое отношение.
А я подумала: ведь для этого ребенка детский сад – это тюрьма, это самое страшное место на свете для него. Его разлучили с мамой, он хочет к маме, а уйти нельзя, не пускают. Здесь все для него чужое: ему хорошо только там, где мама, а где ее нет, ему плохо, страшно. Бедный!
Конечно, есть дети, которые охотно ходят в детский сад: обычно это общительные активные натуры. Но есть ведь и тихие. Почему никто не думает о них?
                .      .      .
14.XI   Перечитала свою запись за вчерашний день. Да ведь и у меня в группе есть такой ребенок – Люда Кукушкина. Ей тоже очень нелегко ходить в детский сад.
Вчера я видела, как мама ее привела. Разделась она, повисла у мамы на шее и не отпускает. Мама ее приласкала, ушла, наконец. Людочка зашла в группу вся в слезах.
Она очень тихая девочка. Любит тишину, тихие игры. Ей тяжело в группе, особенно, когда все играют: вокруг шум, беготня. Она обычно играет в куклы с Алиной Вайнер. Та тоже тихая, медлительная, но очень спокойная, довольно уверенная в себе, не страдает от того, что нужно ходить в садик, и за себя постоит, если что. Людочка же совершенно беззащитна, правда, ее редко кто и обидит, разве что та же Алина.
Как-то на улице Людочка мне сказала:
- Знаете, а Алина меня ударила!
Это она не жаловалась и не ябедничала – с горьким удивлением сказала. Смысл такой: чего же можно ожидать от людей, если даже моя лучшая подруга меня бьет! Да, нелегко ей в детском саду (и нелегко будет жить на свете).
Как во всяком приличном садике, у нас два помещения для детей: спальня и «группа». Надо бы во время игр детей разделять: тихие пусть играют в спальне – остальные в группе. Решено: так и буду делать!
                .       .       .
15.XI   Сегодня я поссорилась с Владиком Рябоконем и это имело далеко идущие последствия.
Опять все из-за «тихого часа». Он, конечно, не спал. И, конечно, баловался.
Владик умный и интересный мальчик, но это когда с ним говоришь наедине. В группе он почти нетерпим, потому что он инфантильный, ведет себя иногда просто как двухмесячный щенок, капризный, балованный. Играем, например, в какую-нибудь игру, в группе. Ну, хоть в «котов и мышей». Надо посчитаться: кто будет котом. Владик:
- Я, я буду котом!
Ариша и Вика, наши шестилетки, его останавливают:
- Да подожди ты. Посчитаемся!
Владик:
- Я, я буду считать!
Но кто-нибудь уже говорит считалку. Владик:
- У-у-у!! – ревет, будто его побили стулом по голове, закрывает голову руками, ложится на пол, бьется в истерике.
Правда, это отчасти просто театр: если на него не обращать внимания, он быстро успокаивается.
В играх он не соблюдает никаких правил, хочет всегда быть в центре внимания. Он никогда не бывает спокоен: или смеется, размахивает руками, прямо пенится от радости, - или мрачен и уныл, прямо пятилетний Вертер или Чайльд-Гарольд какой-то! Эмоции у него переходят одна в другую мгновенно, без всякого промежутка между ними.
Сегодня он весь «тихий час» баловался, дудел под одеялом, хихикал, свистел, как паровоз: ему это все кажется веселым и остроумным. Я сначала делала вид, что не замечаю ничего, но это его только раздразнило. Тогда я сказала, что если он не успокоится, то будет лежать в постели дольше всех: все встанут, а он пусть «спит», раз не хочет лежать тихо. Он на это по своему обычному легкомыслию не обратил никакого внимания.
Ну, я и сделала, как обещала: все встали, а его я оставила в постели. Боже, что было! Я такой истерики в жизни не видела! А все потому, что они в этот день должны были идти в бассейн, а он в первой группе (в бассейн «влезает» только 10-12 детей, так что они туда ходят двумя группами).
Я даже вспомнила одну фразу из какого-то классика педагогики: «Вернейший способ воспитать несчастного человека – это приучить его не встречать ни в чем отказа». Приучили ребенка, что его желания – закон для всех: вот он теперь страдает. Мне показалось, что на этот раз Владик не притворялся: истерика была натуральная.
Он упорно лез из постели, хотя я ему твердо сказала: «Нельзя!» – приходилось его силой назад запихивать. И в то же время жалко его: а что делать? Отказаться от своего слова? Тогда он совсем с рельсов сойдет.
В конце концов, он меня ударил, да еще прибавил непечатное слово. К счастью, никто этого не слышал, но Ариша – дежурная по спальне (я с сегодняшнего дня решила назначать дежурных: следить, чтобы все застилали свои постели) – видели, как он меня стукнул: у нее прямо глаза на лоб полезли, - она ему кричит:
- Ты че, с ума сошел?! Ты что воспитательницу бьешь?!
А я на него так посмотрела, что он уже сам залез обратно в кровать, лег лицом вниз – и ревет, как белуга! Наконец, я ему разрешила встать, когда уже первая группа ушла: он вскочил, схватил свое полотенце, пакет с купальными принадлежностями и босиком побежал на лестницу – насилу дети из второй группы его поймали. М-да!
Но это еще не все. Дети, конечно, всю эту сцену передали Любовь Борисовне. А та что-то наговорила маме Владика. Что он дурно воспитан, что он меня не уважает, не считает за взрослого человека – что-то такое. Мама вечером вызвала меня в вестибюль для объяснений. На вид она моложе меня, прямо девчонка: вся обиженная такая, нахохленная.
Я ей говорю:
- Я ничего такого Любовь Борисовне не сообщала, это ее собственная инициатива. Мне ваш Владик очень нравится: он хороший, умный, веселый мальчик. Но он как двухлетний ребенок, он отстает в личностном развитии.
Ну и дальше, в том же духе. Все это спокойным тоном, конечно, потому что она ужасно нервничала сначала. Ну, в конце концов, я ее успокоила; помирились мы на том, что Владик хороший, но, как говорится, «проблемный» ребенок.
Я ей говорю:
- Вы никого не слушайте, а если что-то будет не так, я Вам сама скажу.
Она ушла. А я думаю: зачем Любовь Борисовна это ей сказала? Она 15 лет работает, у нее самой есть дочь: неужели она не понимает, как может мать воспринять такую «информацию» о собственном ребенке? «Дурно воспитан» – ничего себе!
Хотя Владик действительно дурно воспитан. Но разве можно так прямо говорить его маме?
По-моему, раз мы воспитатели, то должны с родителями говорить не так: нужно им помочь понять проблемы их детей, как с ними нужно себя вести – это должен быть деловой разговор. А не жаловаться на них.
Какая же я после этого буду воспитательница, если не умею воспитывать, а хочу, чтобы это за меня – персонально для моего удобства – сделали родители? Зачем тогда я нужна?
                .       .       .
16.XI   Сегодня я, наконец, окончательно поняла, какая я дура. Набитая.
Все опять из-за «тихого часа».
Как я уже говорила, у Любовь Борисовны есть дочь, Геля. Лет ей 12. Она часто заходит за мамой после школы и знает всех детей по именам. Любовь Борисовна ее даже иногда оставляет с детьми на «тихом часе». И вот Илюша (наш главный хулиган) сегодня сказал:
- Мы любим спать с Гелей.
А Вика подтвердила:
- Да, с ней все хорошо спят.
Вот тебе раз! А ведь я-то успеваю вся изнервничаться за этот самый «тихий» час.
Я решила проверить. «Запустила» к ним Гелю, даже читать им не стала, соврала, что занята. Сама сижу в группе. Слышу – действительно тихо! Я вытерпела минут 40, заглянула в спальню: почти все спят! Только Ксюша, Игорь, Маша, Ариша, Лера, которые вообще никогда не спят, лежат так, - но эти дети дисциплинированные: хоть сами не спят, но и другим не мешают. Ай да Геля!
Смотрю на нее: а она взяла кубики, те самые, которыми наши дети играют, села к окну и играет этими кубиками. Сидит спиной к детям, не обращая на них ровно никакого внимания.
Вот тут-то я и поняла, какая я идиотка. Да ведь они «плохо себя ведут» именно потому, что мы с Любовь Борисовной этого от них ожидаем! Больше всех хулиганит Илья Воронов, а у Гели он спит! Просто я оказалась благодарным зрителем для их шалостей: еще бы, такое внимание им уделяла, будто их баловство – самое важное, что есть на свете!
Ну, дурочка!
Все, теперь буду делать так: книжку почитала, вышла в группу – и не обращать внимания на них, если только там не какой-нибудь уж слишком явный шум. Но и тогда не сердиться, а подойти, поправить одеяло, погладить по головке и уйти.
Бедные дети: им приходится среди бела дня два с половиной часа валяться в постелях! Я бы с ума сошла!
                .       .       .
17.XI   Вчера был т.н. «педчас», я познакомилась со всеми своими коллегами. Есть очень симпатичные лица. Но сам педчас мне не понравился.
Начался он с игры, цель которой – запомнить имена друг друга. Проводила игру психолог, Мария Сергеевна, молодая девушка, очень бойкая, даже подчеркнуто развязная, но лицо у нее неприятное, неумное, и бойкость ее мне показалась напускной.
Игра такая: каждый должен назвать цветок, «с которым он себя ассоциирует» (так выразилась Мария Сергеевна). Назвать свое имя-отчество. Потом следующий, по часовой стрелке (все сидели в кругу), но он называет сначала цветок и имя-отчество предыдущего, а уж потом свои – и т.д., и т.п. Потом нужно было назвать животное, потом еще что-то. Продолжалось это долго.
Интересно, что заведующую с трудом удалось уговорить сесть со всеми вместе: она как-то лучше себя чувствует отдельно от других. Играли, в общем, как дети, я пока успела всех рассмотреть.
Больше всех меня интересует Саодат Рустамовна, моя «соседка» по этажу: она работает в подготовительной группе, ее дверь рядом с нашей. Эта Саодат какой-то кавказской национальности: она замечательно держится, гордая, с великолепным достоинством – прямо княгиня! – ну и красивая. Я ее часто вижу на прогулке, в коридоре. Она всегда спокойна, уверена в себе, никогда не повышает голоса, никогда никуда не торопится. Хотела бы и я так научиться! А ведь на вид она ненамного старше меня.
Мне бы хотелось с ней сойтись поближе, но пока не получается: она такая недоступная! Пока мы с ней только что здороваемся.
Еще мне нравится музрук, Светлана Павловна. Она большая, как дом: глыба, матерая человечища! Она мне нравится умением обращаться с детьми. Дети ее слушаются, как собачки: она и пошутит, и поворчит, но никогда не злится, не выходит из себя, - и поет она здорово, и танцует (несмотря на комплекцию!), и играет на пианино. Умеет работать! Я ее за это очень уважаю.
Да, так о педчасе. Играли мы, играли, я уже всех успела рассмотреть. Соскучилась. Честно говоря, странный педчас. Добро бы нас научили играм, в которые можно играть с детьми.
Потом началась «фицияльная часть». Тема – развитие речи 3-4-летних детей. А у меня таких нет, у меня только Сеня четырехлетний, и то ему скоро будет пять. «Докладали» наши воспитательницы скучно, по бумажкам: по-моему, все это они из книг выписали. О «своих» детях ни слова.
И, опять же, интересно: когда играли, заведующая себя явно чувствовала не в своей тарелке. Теперь она уселась за свой стол, отдельно от всех, строго всех слушала, придирчиво задавала вопросы. Но даже я поняла по ее вопросам: она сама в этом ничего не смыслит. Да и не интересует ее развитие речи детей. Это она так: показывает, кто в доме хозяин – чтоб подчиненные боялись и уважали.
Потом заведующая стала высказывать свои претензии по чистоте в группах: что где должно лежать, что куда убирать и пр., и пр. Важная тема, ничего не скажешь! Но самое любопытное, что говорила она это довольно-таки хамским тоном, неуважительно, грубо.
А я вспомнила, как она на этой неделе вызывала меня к себе, стала спрашивать, когда я ухожу с первой смены, сколько часов отрабатываю – ну, я ей по простоте ответила – правду. Она: «Вы не дорабатываете: по КЗОТу положено 36 часов работать, а у вас получается 32». Я, признаться, растерялась, - говорю: «Хорошо, я буду оставаться до двух часов». Это ее удовлетворило, я ушла, а сама думаю: «А что я буду делать во время «тихого часа», когда уже пришла на вторую смену моя напарница? Сидеть, читать книжку? Зачем? Какой в этом смысл?»
А на следующий день заведующая зашла ко мне в группу и говорит: «Извините, я ошиблась: для молодых специалистов установлена норма 32 часа». Я ее вежливо поблагодарила, а сама думаю: «О Господи! Да ведь она уверена, что работать – это значит куда-то придти и там отсидеть определенное количество часов, - чем меньше, тем лучше! Ну и дикарка! Я в жизни такой не видела. Она даже не понимает, что работать – это значит что-то делать, пользу приносить. М-да!»
И действительно, наша Наталья Петровна в детском саду совершенно ничего не делает. Зайдет в группу, мельком бросит «Здравствуйте!», кинет взгляд по углам (чистоту проверяет) и уходит. О нашей работе она ничего не знает и ее это явно не интересует. Детей многих не знает даже по именам. Если она в детском саду, то просто сидит в своем кабинете, или у секретаря, или, наконец, в методкабинете: пьет чай, болтает со своими. «Свои» – что-то вроде адьютантов ее превосходительства – это психолог, методист и секретарь. Все они с детьми не работают и, насколько я заметила, вообще ничего полезного не делают.
Как-то грустно мне стало после этого педчаса.
А дома еще мама нагнала тоски. Я ее спросила: «Как же так?» – рассказала о своих впечатлениях о нашем внутридетсадовском начальстве. Мама вздохнула и довольно-таки спокойно говорит:
- Знаешь, я сейчас работаю уже в четвертой по счету школе: из этих четырех директоров 3 были точно такие же, как твоя Наталья Петровна. А был один, мужчина, - это был карьерист, честолюбец: ему хотелось, чтобы его школа давала самые блестящие результаты, а что это такое у нас? Это оценки. Вот он давил на учителей, чтобы ставили высокие оценки, несмотря ни на что. С ним было тяжелее всего работать. Я тогда и ушла, как только выпустила детей. А если директор ни во что не вмешивается, не ходит на уроки, ничего не делает – это лучше всего.
Уверенно так сказала. И нагнала на меня страшную тоску.
Значит, у нас по-прежнему слаще всего живется бездельникам, паразитам? Помню, как на уроке русского языка в училище нам как-то объяснили, что слово «работа», оказывается, этимологически однокоренное со словом «раб». Работают – значит рабы. Это даже вроде как тавтология.
Но я не хочу быть рабыней! Я хочу быть свободным человеком!
Неужели после всех революций, «перестроек» и «демократизаций» мы по-прежнему живем в рабстве?
                .    .    .
18.XI   Сегодня воскресенье. Кончила читать программу “Радуга”, по которой работает наш детский сад (мне ее дала Любовь Борисовна еще когда я оформлялась). Впечатление странное.
Главное вот что: это все только на бумаге, только так, для отвода глаз. На самом деле никто по этой программе не работает. И вообще ни по какой. Просто воспитатели приходят на свою смену, обеспечивают “режимные моменты”, присматривают за детьми, общаются с ними, кто как умеет. Вот и все.
А в программе все так умно, научно. Но, правда, даже я заметила некоторые несообразности, когда авторы сами себе противоречат. Впрочем, это неважно: все равно к реальной жизни это не имеет отношения.
Я, между прочим, тоже уже начала проводить занятия в первую смену. Их темы предусмотрены в программе, например: “Что такое время?” Я и сама не понимаю, что это такое. Может, Эйнштейн понимал. Но зачем такое пятилетним детям?
А главное: я уже успела убедиться, что заниматься сразу со всей группой нельзя, - т.е. можно, только если дети что-то делают руками: рисуют, лепят. Занятия типа школьного урока с пятилетними детьми, по-моему, бессмысленны: это мука и для воспитателя, и для детей, и, главное, результата никакого.
Впрочем, как говорит моя мама, у нас результаты никого и не волнуют: главное, чтобы машина функционировала в заданном режиме без сбоев и остановок – т.е. чтобы программы выполнялись. А зачем – это неважно.
Ну ладно, буду выполнять.
Но вот я додумалась: как учить детей читать. Наш дорогой Лев Израилевич нам внушал: чем раньше ребенок начнет самостоятельно читать, тем лучше он будет развиваться интеллектуально. Но вот на этот счет в мудрой программе “Радуга” я четких указаний не нашла. Т.е. там об этом тоже есть, конечно, но неубедительно как-то: даже и не хочется пробовать.
Честно говоря, читала я недавно в журнале “Школьные технологии” “Азбуку чтения”, автор А.Кушнир. Вот это здорово! Я бы так хотела работать, но это технически непросто, не знаю, смогу ли. А хочется попробовать.
Пока что я сделала так: написала на больших листах имена всех детей, печатными буквами, конечно, и прикрепила эти листы к стене в спальне. Ну и, только они зайдут, я их спрашиваю: “А это что тут написано? А тут?” Конечно, некоторые дети уже умеют читать: у нас ведь есть четверо шестилеток, эти все умеют. Но большинство пока не читает.
Удивляюсь я, кстати: все эти дети из весьма обеспеченных семей: плата за детский сад у нас 25 рублей в день – не всякая семья учителей или врачей может отдать сюда ребенка, даже если он у них один, - ведь тут еще идут постоянные поборы с родителей: на ремонт, на подарки, на тетради и альбомы для рисования, на наглядные пособия. Все эти дети занимаются или с частными учителями (многие даже английским языком), или в школе; почти у всех дома есть Internet; телевизоры, видики – это уж само собой.
И при всем при том дети эти в смысле развития, даже только интеллектуального, самые обыкновенные. Большинство из них еще не читает, а многие и букв не знают.
Кстати, самый «заорганизованный» ребенок у нас – это Владик Рябоконь. Где и чем он только не занимается! Вот потому-то, наверное, его личностное развитие «застряло»: все силы идут на интеллект и способности. Говорят, Моцарт был очень инфантильным человеком, всю жизнь!
Да, так о чтении. Я теперь еще делаю так: нарисовала на альбомных листах кота, собаку, ворону, воробья, мышь, овцу, сверху написала «кот», «овца», а внизу «Мяу-мяу!», «Бе-бе!» и пр. Дети любят эти рисунки. Я их учу самих так же рисовать и делать такие же надписи. Им нравится. Посмотрим, будет ли результат.
Конечно, играю с самыми «нечитающими» в буквенные игры: слава Богу, у нас их много.
Получается, ученые, которые пишут программы и методички; чиновники, которые их утверждают и рекомендуют к изданию; издательства, которые их печатают, - все работают на себя? Связи с практикой почти никакой? А мы, «низовые работники», выкручиваемся, как можем: «Твори! Выдумывай! Пробуй!»
Знать бы все это заранее: может, лучше было уехать куда-нибудь в Штаты и стать бебиситером, чем воспитательницей детского сада в России?
                .       .       .
Сага о Любовь Борисовне. Мы с ней полные противоположности друг другу. Разве что роста одинакового. Да, роста она тоже высокого, но вся такая мягкая, как сдобная булка. А я совсем не мягкая.
Любовь Борисовна с детьми «держит дистанцию»: она очень редко к кому притронется, разговаривает с ними почти исключительно «педагогическим тоном». Она если и не прямо поощряет ябедничество, то почти всегда ябеды выслушивает и даже иногда «принимает меры». Я ябед не слушаю, говорю: «Доносчику первый кнут!» Не понимают. «Ты, - говорю, - хочешь, чтобы я его наказала?» «Ну да! – отвечает, - А чего он меня ударил!» «Хорошо, - говорю, - драться нехорошо, но ябедничать тоже плохо. Тогда я вас обоих накажу, согласен?» Понятно, он не согласен и спешит ретироваться.
Вообще мне уже стали меньше ябедничать: видят, что бесполезно.
Любовь Борисовна очень послушная подчиненная, а я чувствую, что когда-нибудь обязательно «схлестнусь» с нашим начальством, - хотя хорошо бы отдалить этот момент (до того, как эти дети пойдут в школу, лучше бы всего!).
Словом, ну ничего общего. И тем не менее, я ее очень уважаю, и, как мне кажется, она тоже хорошо ко мне относится.
Она любит детей, вот в чем дело. И очень предана им. Она мне сама рассказывала, что ее приглашали работать гувернанткой в семью «новых русских», за огромные – по нашим понятиям – деньги, и детей всего двое. Она не пошла: говорит, из-за этих детей, не хочет бросать их. И я ей верю.
А почему я ей симпатична? Потому что дети меня полюбили. Да, они меня полюбили: говорю не без гордости. Если я прихожу на вторую смену, в группе ли они или еще на дворе, - увидит меня кто-нибудь первый, как завопит:
- Елена-Михална пришла!!
Ну никак меня не ждали, и вдруг – нечаянная радость!
И вся орава (даже Людочка с Алиной) сломя голову несется ко мне и половина на мне повисает, как на новогодней елке, гроздьями. Я должна каждого погладить, каждому сказать: «Здравствуй, Кирюша! Здравствуй, Ксюша! Здравствуй, Лерочка!» – и др., и пр. И так хорошо становится на душе.
Да, кстати, надо упомянуть и о нашей нянечке, Ольге Юрьевне. О, это суровая тетенька! Иногда и не поздоровается, слова бросает отрывистые, скупые, движения у нее резкие, лицо жесткое, строгое, на детей она часто покрикивает.
Но вот ведь интересно: и она тоже любит детей, и они ее любят!
В общем, мы хорошо дополняем друг друга.
И я думаю, что это так и должно быть всегда во всех группах, но – у нас-то это вышло случайно. А так-то, кто об этом думает? Никто, конечно.
                .       .       .
19.XI   Сегодня опять наказала Илюшу, поставила в угол. Сижу теперь, себя ругмя ругаю. Нет, я совсем не считаю, что детей нельзя наказывать. Можно. А часто и нужно. Безнаказанность – по-моему, не лучший метод воспитания. Но вот Илюшу, по-моему, наказывать – да еще так, как я сегодня – нельзя.
Илюша Воронов и Максим Соколов – наши главные хулиганы. Их и Любовь Борисовна часто наказывает.
Нет, конечно, мальчишки эти, что называется, «трудные» – сравнительно с другими. Есть дети и спокойные, и послушные – их большинство. А с этими – да, трудно.
Илюша мальчик вредненький. Он и ущипнет, и стукнет как-то по-особому, больно. Говоришь ему что-то, он вроде как не слышит. В постели он корчится, будто у него судороги, а то засвистит или начнет биться головой о край кровати: ему нравится звук, который при этом получается. Все собираются на прогулку, дежурные (Надя, Ариша, Вика) давно уже одеты и помогают одеваться другим – а Илюша еще и не начинал одеваться: он или о чем-то спорит с Максимом, или возится с Сеней, или просто кого-то задирает. На прогулке он никогда не играет с нами, уйдет куда-нибудь в сторонку с Максимом, и там они что-то свое делают. Почему он такой?
Максим Соколов, кроме своей «трудности» для воспитателей, ну ничем на Илюшу не похож. Илюша интеллектуально самый слабый мачльик в группе, памяти у него ноль, словарный запас крошечный, букв он не знает, «читать» может только по картинкам (если нарисован петух, он скажет, что это петух). Максим мальчик умный и бойкий, знает все буквы, у него хорошая память. Илюша физически слабый, бледненький, тощий, как червячок, быстро устает; Максим силач, здоровяк, кровь с молоком. Илюша любит возиться где-нибудь в уголку, один; Максим невероятно общителен, ни минуты не может пробыть в одиночестве. Илюша вредный, любит подпакостить ближнему своему, умеет врать; Максим же совершенно добродушный, веселый и довольно правдивый ребенок.
Но от тоже трудный. Он какой-то хаотичный, буйный, его настолько захватывает то, что он делает, что он не видит ничего, не слышит ничего; у него невероятное количество энергии и она так бьет через край, что ну никак наш Максим не укладывается в общие рамки.
Хотя почему, собственно, он должен укладываться? Он что виноват, что он такой? Разве плохо быть энергичным?
Конечно, Лерочка, например, тоже почти никогда не спит днем, - ну она лежит в своей кроватке тихо, ворочается, страдает, самое большее – начнет шептаться с кем-нибудь из соседей. А Максим так не может: он если не спит – а он никогда не спит – то и вокруг него никто не спит.
Накажешь его, он огорчается, даже, бывает, заплачет. И канючит: «Я больше не бууду!» Простишь – он через минуту уже беззаботно весел и опять хулиганит: не может выдержать, да и все тут. К тому же он невероятно легкомыслен и импульсивен, никогда не задумывается о том, что будет хотя бы через минуту.
А вот Илюша внешне нисколько не огорчается наказанием: кажется, он даже иногда специально провоцирует воспитателя – нравится ему, что ли, чтоб его наказывали? Да нет, не может ему нравиться, - но, может быть, он просто по-другому не умеет привлекать к себе внимание? Определенно в душе у этого ребенка что-то не в порядке. Максим же, по-моему, - образец «мальчиковой» нормы, образец здоровья, в том числе и душевного.
И тем не менее, они всегда вместе, и Максим говорит: «Илюша – мой самый лучший друг! Да, Илюха?» Когда у Максима был день рожденья, он всем дал по одному «Сникерсу», а Илюше целых три!
И вот я, кажется, догадалась, в чем тут дело. Не знаю, права ли я, но по-моему, эта странная дружба объясняется исключительно отношением к ним Любовь Борисовны.
Еще когда я в первый раз пришла в группу, она рассказывала мне о детях и отдельно показала на Илью с Максимом: они играли вместе, в уголку – и говорит со вздохом: «Ну, эти дети у нас особые!» И так неодобрительно на них посмотрела.
Если нашалит Игорь или Владик, она к ним довольно снисходительна, а чуть-чуть выбьется из колеи Максим – сразу: «Ну, ты опять?! Да сколько же можно тебе говорить!»
Однажды Вика, увидев, что копуша Ксюша медленно одевается на прогулку (Вика дежурная по раздевалке и должна помогать тем, кто долго возится), возмутилась и говорит ей:
- Ксюша! Ты плохая – как Илюша с Максимом!
Ксюша ужасно обиделась.
Кто им внушил, что Максим и Илюша – плохие? Любовь Борисовна. Конечно, она не ведает, что творит, но это она сделала.
И дети в это поверили, и даже сами Максим с Илюшей поверили, отделили себя от всех и убеждены в своей какой-то особости (плохой!). Максима, правда, в силу феноменальных легкомыслия и жизнерадостности это не слишком огорчает, а вот Илюшу!
А ведь в самом деле, я много раз замечала, что Илюша мальчик ранимый, мнительный, а еще он очень любит ласку, похвалы, тянется к взрослым. Может, ему дома просто недодают тепла? Может, просто это обделенный ребенок и с ним нужно быть терпеливей, ласковей, больше уделять ему внимания, чем другим, вполне благополучным и счастливым детям?
Нет, надо обязательно об этом поговорить с Любовь Борисовной! Скажу ей все, что думаю: посмотрим, что она мне ответит! Но так дальше не может продолжаться.
Между прочим, Сенька такой же хулиган, как Илюша с Максимом вместе взятые, и даже еще почище. Но он у нас самый маленький, ему еще только 4 года, и кроме того, он очень обаятельный ребенок и умеет этим пользоваться – и его почти никогда не наказывают. Все шишки валятся на Максима с Ильей.
Ну, положим, Сеня – просто ужасная шкода, и он у меня никакого беспокойства не вызывает. А вот Ваня! Хотя Ваня-то как раз, с нашей взрослой точки зрения, просто идеальный ребенок.
Нет, мальчик он симпатичный и умный, но все-таки какой-то странный. Что бы кто ни сделал не так, он обязательно придет и скажет (не наябедничает, нет, а – бескорыстно!): «Елена-Михална, смотрите, а Максим снял шапку!» «А Сеня снег берет без рукавиц, разве можно без рукавиц брать?» Иногда возникает жуткое ощущение, что это не ребенок, не живой человек, а робот, автоматически выполняющий программу, заложенную в него взрослыми.
Как-то пришли мы с прогулки (я была во второй смене и застала всех еще на улице), Ваня схватил Любовь Борисовну за рукав и начал ей докладывать, кто что за время прогулки не так сделал, а потом говорит:
- А можно мы еще до обеда поиграем?
Никто из детей, даже Людочка, такого вопроса не задаст: всем понятно, - раз столы еще не накрыты, то пока можно поиграть.
Любовь Борисовна смотрела-смотрела на него, слушала-слушала, да и говорит так задумчиво, - не ему и не мне, а самой себе:
- Ну очень положительный ребенок!
Может, она и впрямь задумается, с чего это он такой «положительный» и так ли уж это хорошо для него? Ваня «положительный», а Илья с Максимом «отрицательные»? А меня, честно говоря, гораздо больше беспокоит «идеальный» Ваня, чем «фулюган» Максим.
И что-то я подозреваю, что и тот, и другой – это в одинаковой степени продукты одних и тех же ошибок взрослых, одного и того же неправильного отношения к детям: отношения с точки зрения своей выгоды, своего удобства – чтоб нам с ними было полегче.
А разве нам должно быть легко? Ведь мы – воспитатели!
                .        .        .
20.XI   Пришла сегодня на первую смену, как всегда, в половине восьмого: Сережа Козлов уже сидит в раздевалке. Он часто первый приходит с папой.
Сережа Козлов мальчик в меру упитанный и чрезвычайно симпатичный: весь такой розовенький, как молочный поросенок; глазки маленькие, веселые; носик кнопкой; ротик тоже маленький и всегда улыбается, волосики светленькие – ужасный симпатяга! У Сережи всегда хорошее настроение, никогда он ни с кем не ссорится, никогда никуда не торопится, всегда всем доволен.
 Меня он обожает и даже обещал на мне жениться: как-то он забрался ко мне на колени и говорит по секрету, на ухо, но очень громким голосом:
- Елена-Михална, а я хочу на вас жениться!
Это он не согласия у меня спрашивал, а просто сообщил. Правда, у него тут же обнаружилась соперница, Маша Горшкова, которая это услышала и сразу же завопила: «Нет, это я женююсь на Лене-Михалне!!»
Конкуренция, одним словом.
Ну так вот: сидит Сережа на скамеечке и не раздевается, а занимается очень интересным делом: задрав голову, смотрит на лампу под потолком, потом изо всех сил зажмуривается и, довольно улыбаясь, говорит (сам себе):
- Перегорела!
Потом опять открыл глаза, посмотрел – лампа горит! – опять зажмурился и говорит еще более довольным голосом:
- Опять перегорела!
Он думает, что если он не видит лампу, значит она и не горит – «перегорела» – и очень этим доволен, потому что чувствует себя полновластным хозяином лампы: захочет, может ее «потушить», не вставая с места и ровно ничего не делая, просто зажмурившись, - а захочет, опять «зажжет». Вот он какой могущественный!
Потом пришли Никита, Максим и Герман, зашли в группу, стоят, разговаривают. Никита пытается им рассказать какой-то фильм, по-видимому, боевик:
- Он как пульнет в того, тот прямо аж на части развалился!.. Слушай, слушай, Макса! Послушай! – и дергает его за руку.
Но «Макса» не слушает, а тоже пытается ему что-то свое рассказать. Очень похоже на заседание Государственной Думы.
Видимо, слушатели нужны пятилетнему ребенку для того, чтобы они его слушали, его оценили, им восхитились: он хочет быть в центре внимания, в виде такого Солнца, а остальные чтоб вокруг него «вращались».
Беда в том, что эти слушатели тоже пятилетние, поэтому каждому из них хоется того же самого. В результате никто никого не хочет слушать, а каждый жаждет сам «выступать».
Потом пришел еще Илья, и они все стали строить башню: вернее, достраивать то, что осталось с вечера – а она уже и так была чуть не в мой рост. Они просят:
- Елена-Михална, помогите нам!
Ну, я помогла: получилась башня чуть не до потолка, но все это шатается, вот-вот свалится им на головы. А они страшно довольны! Построили самую высокую башню!
И чуть кто придет, они тут же бегут в раздевалку и тащат смотреть – пришедший ужасается и восхищается, а «строители» взахлеб хвастаются:
- Секи, как мы построили!
А вот это уже похоже на наше правительство: пятилетку в три года (или удвоение ВВП – то же самое) и пр. – жажда выдающихся достижений: чтоб было чем хвастать.
Может, у нас в правительстве и в Думе пятилетние дети сидят? Но тогда им нужны воспитатели и нянечки, а то они без призору такого «понастроят»! Тем более, они не башни из кубиков строят, а кое-что посерьезней.
                .       .       .
21.XI   Оказывается, у Владика Рябоконя есть маленький брат – Гриша. Ему три годика. Вчера мы его встретили на прогулке, Владик побежал к брату, гладит его по головке и приговаривает:
- Грии-ша! Грии-ша!
Все собрались вокруг и радостно так смотрят.
Вообще мои дети – странно сказать! – обожают маленьких детей! Вот, ей-богу, не вру. Видимо, им нравится роль Старших, Взрослых – и им ее остро не хватает. Ведь целый же день приходится общаться с теми, кто умнее их, старше, кто над ними властен.
И вот я думаю: почему у нас в детских садах нет разновозрастных групп? Ведь это была бы как будто семья: есть старшие дети, есть младшие – старшие о младших заботятся. Это и в воспитательном смысле здорово, и для нас, взрослых, было бы интереснее; наконец, старшие дети нам бы здорово помогали.
Видно, тем чиновникам, которые все эти вопросы решают, так легче: разделили всех по возрасту – порции в столовой одинаковые, учить нужно одинаково – так проще для них, для составителей программ, для заведующих – вообще для взрослых.
Иначе я никак не могу этого объяснить.
                .       .       .
22.XI   Вчера у меня был день ссор и конфликтов, а сегодня получилось еще и продолжение.
Началось с родителей. Вчера была оттепель. Понятно, на улице грязновато, но гулять можно. Вообще, если нет прогулки, это для детей самое тяжелое наказание. Ну, я их повела, как всегда, во двор. Играли мы с ними, в том числе и в «маковое поле», и в «саблезубых тигров»: повалялись они на земле, на грязненьком снегу.
Вечером пришла мама Сени его забирать. Смотрит на его штаны – и мне, строго так:
- Почему у Сени такие брюки?
Я, признаться, и не поняла сначала, о чем это она. А она начала меня серьезно так отчитывать: как же я не смотрю за детьми, Сеня весь измазался, ей теперь придется стирать, а она так устала на работе! А сама выглядит прекрасно, одета с иголочки, в миллион раз лучше меня, и на усталую ну ни капельки не похожа. Я от неожиданности и не нашлась, что ей ответить.
А сегодня явилась сашина мама – с петицией: Сашенька принес в группу машинку, очень дорогую, а Владик Котовский у него забрал и говорит, что это его машинка. «Ну, - думаю, - не случайно же его фамилия Котовский!» Обещала ей разобраться.
Но из этого ничего не вышло. Владик врет (а может, вовсе и не врет?), что знать ничего не знает; Саша говорит свое: где сейчас находится злополучная машинка, никому не известно. Я попросила Ваню, Германа и еще 2-3-х послушных детей найти эту чертову машинку. Никакого толку: будто сквозь пол она провалилась!
Я уж начала нервничать: вечером мама придет, спросит! – смотрю, Саша играет какой-то, действительно роскошной, машиной. Ну прямо мерседес шестисотый в миниатюре (а, может, так и есть?)!
Я ему:
- Саша, это что за машинка у тебя?
Он почему-то страшно смутился и говорит:
- А это моя!
- Та самая?
- Ага!
- Где же она была?
Он замялся. С трудом я у него выпытала, что машинку он сам засунул в диванчик, а потом забыл. Т.к. на этом диванчике всегда сидят наши девочки, то в нем и не искали и машинки не обнаружили. Что до легенды о разбойничьих повадках Владика Котовского, то, как я поняла, все это Сашенька сочинил, чтоб его мама не ругала, т.к. машинка очень дорогая, а в этой семье, чувствуется, к дорогим вещам отношение трепетное.
Ну, пришла мама (кстати, она очень смахивает на голливудскую звезду: такая золотоволосая красавица с конфетной обертки, и Саша у нее хорошенький-хорошенький, в маму), я ей рассказываю всю эту драму, она меня безмятежно выслушала и говорит Саше:
- Так ты ее сам нашел? Молодец! Ну, пойдем.
Я даже слегка обалдела от такой наглости.
Ну ладко, если еще хоть раз такое повторится, я церемониться не стану, объясню им, что я не страж чистоты штанов и не надзирательница за машинками, - моя забота -–это души их детей, их развитие, а вопросы чистоты штанов и пр. пусть уж они улаживают сами со своими чадами.
Впрочем, все это не значит, что я с родителями только ссорюсь. Бывает и так: вечером мама пришла за Машей, а я в это время катаю ее по льду на саночках. Провезу быстро-быстро метров пять, потом резко поворачиваю – и обратно. Получаются почти американские горки! И мама так была довольна! Потому что видит, что я что-то делаю для ее ребенка бескорыстно, не по обязанности.
Ну а сегодня мне еще добавила Наталья Петровна. Вызвала она меня к себе и говорит:
- Почему вы оставляете детей без присмотра?!
И так грубо, хамским тоном – в своем стиле. Я ей отвечаю:
- Почему вы со мной так разговариваете?
Оказывается, все из-за того, что я как-то отпустила с прогулки Ваню, Сеню и Германа: Сеня замерз, Ване и Герману просто надоело гулять и они ушли сами в группу и там минут десять оставались одни, пока мы все не пришли. Да, я знаю, есть такое правило: нельзя оставлять детей ни на минуту, если только они не спят – это мне Любовь Борисовна еще в первый день сообщила. Но ведь в группе есть нянечка; наконец, даже если Ольги Юрьевны и не было в тот момент, то что могло случиться с детьми за эти 10 минут? Да ничего и не случилось. Я-то ведь отвечаю за результат: чтоб дети были целы-невредимы – ну они и целы.
А она продолжает вякать: дескать, а если бы дети вышли опять во двор? А если бы на них наехала машина (это во дворе-то детского садика!)?
Словом, я ее поняла: она боится, что кто-то из родителей на нее накапает начальству (что воспитатели оставляют детей без присмотра) и у нее будут неприятности – вот что ее волнует. А может, просто нравится придираться по всякому поводу, и так бывает: она молодая, сил у нее много, делать она ничего не делает – энергию свою куда-то надо девать.
Насилу я от нее отвязалась, обещала больше так не делать, но в группу пришла ужасно разнервничавшаяся, даже самой противно.
Вот еще чему, оказывается, надо учиться: давать отпор начальственному хамству, сохранять при этом чувство собственного достоинства и не нервничать, а то ведь это на детях отразится. Я этого, увы, пока не умею.
Ну и разозлилась же я: хоть совсем уходи с работы. В самом деле, кто я такая: воспитатель или надзиратель? Называется должность «воспитатель», а фактически на нас все, и родители, и начальство, смотрят как на надзирателей: мы, мол, нужны, чтобы присматривать за детьми! Чтобы они шишек не набили, не разбежались и штанов не запачкали!
Ну и назвали бы эту должность – «надзиратель»: я бы на нее никогда в жизни не пошла! Я педагог и надзирателем быть не собираюсь.
Вот только кому это можно объяснить?
                .     .     .
25.XI   Сегодня с Ксюшей случилась маленькая катастрофа: она обкакалась во сне. А ведь она никогда не спит, но тут спала как убитая, я ее и разбудить не могла. Олеся Лобановская просто на нее залезла, стала на ней прыгать и воспить, как зарезанная:
- Ксюса! Ставай!!
У Олеси свои «фефекты ечи»: она шипящие не выговаривает. А логопеда в садике нет. Лучше бы вместо заведующей логопеда прислали!
Ну, разбудила-таки ее Олеська (тут и мертвый проснется!), Ксюша лежит, не встает, глаза широко открыты и вдруг из них покатились слезинки – я ее глажу и говорю:
- Ксюша, ты что плачешь?
А она, тихо:
- Я обкакалась!
Ну, я ей так спокойно говорю:
- Ну подумаешь, ничего страшного: со всяким может случиться! Вставай, мы сейчас это все поправим!
Повела ее в туалет, заставила снять трусики, помыться, обтерлась она туалетной бумагой. И совсем почти успокоилась. Значит, это она испугалась, что ее отругают за то, что с ней случилось!
Я ей говорю:
- А чистые трусики у тебя есть?
- Не-а.
Тут вошла Ольга Юрьевна, видит, Ксюша стоит голенькая:
- Что такое?! Ксюша!
Интересно, чем же тут ребенок виноват? Хотя правда и то, что стирать-то эти трусики придется ей – это ее обязанность – а не мне.
Одела Ксюша колготки на голую попу и ничего, совсем успокоилась.
А еще там был интересный момент: Ксюше ведь стыдно было перед другими детьми, ей хотелось, чтоб они ни о чем не догадались, и я, поняв это, как прикрикнула на них на всех – их из спальни будто ветром сдуло!
А обычно они меня не очень-то слушаются, иногда приходится по нескольку раз повторять одно и то же. Вот Любовь Борисовну слушаются: она как-то так умеет с ними разговаривать – а я пока нет. Тоже придется учиться!
Сегодня шла домой и думала: как далеко от меня теперь все, что я учила в училище! А тогда казалось это важным. Теперь только поняла, что все это нужно было, только чтобы сдать экзамены и получить диплом. Книжная премудрость.
Как ее теперь привязать к тому, что я делаю?
В какой педагогической книжке сказано, как следует вести себя воспитателю, если ребенок, пардон, обкакался? Вот то-то и оно! А между тем, это очень серьезная педагогическая проблема. Я бы по ней диссертацию защитила, да некогда и не до того как-то. А вообще-то можно бы!
                .     .     .
26.XI   Кончилась третья неделя моей работы. В пятницу я «отпахала» весь день: Любовь Борисовна попросила, у нее Геля плохо себя чувствует. И я почти совсем не устала! Ур-ра!!
Сегодня задумалась: а что вообще из того, чему я прежде училась, теперь пригодилось мне в моей профессии? Ну, спорт, это раз. Второе – любовь к животным. Я в детстве любила животных просто до страсти. У меня в разное время жили две собаки, три кошки, две морские свинки (мама их называла «морские свинтусы», потому что они грязнули), хомячок, декоративная крыса, два попугайчика, пять или шесть канареек и ежик! И сейчас у меня есть собака и кошка.
И я убедилась, что дети вообще очень похожи на животных: они такие же милые и смешные, и такие же недотепы – так что заботиться о животных и о детях – это почти одно и то же.
А еще мама всегда говорила, что я самостоятельная и люблю по всякому поводу голову ломать – это, как оказалось, тоже неплохо! В педагогической работе возникает много проклятых вопросов, а ответов на них в книгах почему-то нет. А, может, и не должно быть?
Ну и чувство юмора – это я за собой знаю. У нас ведь работа какая: или обхохочешься, или вешаться впору.
Но, в общем, я вс-таки начинаю подозревать, что профессию я, кажется, выбрала правильно: это действительно мое настоящее место. Пусть скромное, пусть неденежное – зато не чужое, а свое.
                .       .       .
28.XI   Сегодня Сеня принес в группу роскошную книжку с картинками, географическую: там пейзажи всех широт с краткими пояснениями, а еще животные, какие там обитают.
Ну, взгромоздился он ко мне на колени, рядом примостились Лера и Никита, тоже смотреть. Сеня перелистывает страницы и так солидно объясняет (вообще самые солидные люди – это пятилетние дети, - серьезно!):
- Это океан… Кашалот!.. Это чайка!
И доволен страшно: он все это уже сто раз дома смотрел с папой (сам признался!) и все знает, и вот ему теперь ужасно приятно блеснуть – показать перед нами, какой он умный!
Ну, Никита этого сразу не выдержал, ушел. А кроткая Лерочка терпела-терпела, но и ей стало невмоготу, - тут как раз Сеня открыл страницу под названием «Арктика» – такая иллюстрация к рассказу Джека Лондона «Белое безмолвие»: лед, торосы, снежная пустыня – она посмотрела и говорит (мол, и мы не лыком шиты, и у нас, небось, кой-какая эрудиция есть!):
- Я знаю: там живут Деды Морозы, пингвины!
Тоже солидным таким голосом.
А я себя поймала на том, что мне весь этот разговор ужасно интересен. Честное слово, если собрать в одно место всех самых умных людей на нашей планете, мне не будет так интересно их слушать, как «моих детей» (так я их теперь называю про себя).
Может, и впрямь я педагог по призванию? Здорово бы было!
                .       .       .
29.XI   Сегодня выпал снег, и мы начали строить снежную крепость. Я по этой части дока, сколько раз делала. Берется прямоугольная формочка, без дна, и делается снежный кирпич: формочку набивают снегом и утрамбовывают (дети ногами, я руками). Получается снежный кирпич. Таких формочек (картонных) у нас несколько. Потом кирпичи складывают и обрызгивают водой из обычной брызгалки и на воду «приклеивают» другой кирпич: на морозе они примерзают друг к другу. Получается классно: как настоящая крепость!
Дети замерзли (было –10оС), но не хотели возвращаться в группу ни в какую, так им понравилось: пришлось их чуть не силой загонять. Подготовишки тоже работали с нами, думаю, дня за 2-3 кончим и будем играть в войну!
Сегодня опять было музыкальное занятие: подготовка к Новому году. Раньше они меня раздражали: во-первых, на показуху смахивает – готовят театр для родителей; во-вторых, я же не имею права отсутствовать там, где находятся мои дети – ну и приходится сидеть, как дуре, ничего не делая, ждать, пока кончится занятие (а оно длинное: сорок минут).
А вот сегодня что-то изменилось – не в занятии, во мне самой. Мне было интересно сидеть и смотреть на детей, и так почему-то хорошо было на сердце.
Все-таки детей нужно иметь много – не меньше двадцати: это лучше всего!
                .       .       .
30.XI   Сегодня опять пошел снег, крупный, пушистый и густой-густой. Я вышла на первую смену слишком рано, шла медленно и так мне было почему-то хорошо. Я ведь шла к «своим детям»! Хорошо иметь своих детей!
И, честное слово, ради этого все можно выдержать: и идиотку начальницу, и маленькую зарплату, и пренебрежение родителей, и неизжитое рабство. «Ради детей», - так моя мама говорит. Только теперь я поняла, как она права.
Это ведь самое главное, а все остальное, в сущности, ерунда.
Я шла, ничего не видела: снег летел стеной – и думала о том, что я счастливый человек. Потому что и завтра, и послезавтра, и еще целых полтора года я буду с этими детьми – какое счастье! Я так их люблю, больше всего на свете. Какое мне дело до всего остального?
Пришла ужасно счастливая, как не была еще никогда в жизни, - смотрю, в раздевалке горит свет, стоит Лиза, унылая-унылая, мрачная-мрачная, держит в руках свою (сама клеила) картонную формочку для производства снежных кирпичей – увидела меня и говорит, тоже таким убитым голосом:
- А килпичовая фолма лвется!
Т.е. она у нее рвется.
Мне хотелось подбросить ее под потолок и расцеловать. Но я сказала твердо:
- Возьми в ящике клей и заклей! И, кстати, разденься сначала.
И она разделась и пошла в группу – заклеивать формочку.
                .       .       .
      
                Елена Михайловна рассказывает…

Одна из странностей нашей педагогической литературы состоит в том, что в ней совершенно нет детей. Педагоги пишут только о себе: о том, как они работают, учат, воспитывают; о своих удачах (или неудачах), о своих проблемах (или достижениях); о своих авторских методиках, о своих взглядах. И ничего – о детях; по крайней мере, о детях самих по себе (не как объектах «педагогического воздействия»).
Между тем, самое интересное и важное, что есть в педагогике,- это дети. Более того, само слово «педагогика» означает «детовождение». «Бездетная педагогика» – это как автомобиль без мотора: внешне машина как машина, и только один у нее недостаток – она «не авто мобильна»: неспособна сама двинуться с места.
Оставаясь в рамках «бездетной педагогики», мы обкрадываем самих себя. Лишаем себя всего того, что могут нам дать полнокровные человеческие отношения с детьми: как строить их, не учитывая индивидуальность ребенка? Крадем у себя увлеченность, интерес к своей работе (повторяю, самое интересное в нашей работе – сами по себе дети и человеческие отношения с ними); радость человеческого роста, самосовершенствования (необходимость в котором отпадает, коль скоро мы, как говорит Сухомлинский, рассчитываем на «абстрактного», стандартно-усредненного воспитанника); удовлетворенность достигнутыми результатами (не учитывая индивидуальность ребенка, как их достичь?) и чувство своего профессионального достоинства.
Обворовав себя, страдаем, ощущая свою ущербность и, не понимая ее причин, виним государство: оно недостаточно о нас заботится! Но государство не может сделать нашу жизнь осмысленной, достойной и счастливой.
А кто может? Дети! Наши дети: наши воспитанники.
Не верите? Что ж, если я вас не убедил, может быть, убедит Елена Михайловна. Это увлеченная своей работой, счастливая в своей работе молодая воспитательница, уверенная в том, что она выбрала лучшую профессию в мире.
Елена Михайловна иногда рассказывает мне о своих детях (так она их называет), об отношениях с ними: несколько таких рассказов я записал для вас.

Рассказ 1. Сема-Мишурес.

Вообще-то семина фамилия Резник. Это я его называю «Мишурес» (конечно, про себя). Мишурес – это ловкач, тот, кто любого объегорит. Сема у нас новенький: пришел сразу в подготовительную группу.
Он мне страшно понравился с первого взгляда. Сема – высокий и тощий мальчишка, с тоненькими, как спички, руками и ногами, которые у него вечно в движении; лицо открытое; волосы ярко-рыжие, копной: кажется, что степина голова пылает, как факел; взгляд тоже такой, горящий, - и улыбка до ушей!
В первый же день нашего знакомства, в начале занятия, играли мы в игру «Корова летела…». Игру эту я сама придумала (на основе известной фольклорной «Гуси летят…»), чтобы научить детей слушать меня и коллективно реагировать на мои слова (когда начинала с ними заниматься, впечатление было, что разговариваю со столами и стульями). Игра такая: я говорю: «Дети! К нам в группу залетела…» – и называю, кто залетел (мышь, диван, космонавт, корова, воробей, заведующая и пр.). Если «залетевший» действительно умеет летать, им полагается завопить: «Залетела!» и замахать руками, как крыльями. Если «залетевший» категорически летать не способен, они молчат и не реагируют. Потом я спрашиваю кого-то одного: «Ариша, нужен он нам?» Ответ произвольный: да или нет. Если «нет», я говорю: «Давайте его прогоним!» Они кричат: «Кышш!» И т.д., и т.д.
Поиграли мы, начали заниматься; вдруг подходит Вика,  дергает меня за рукав:
- Елена Михална, а где новый мальчик? Знаете где?
Смотрю: Семы действительно нет.
- Наверно, в туалет пошел.
- Не-а. Вот он…
И в самом деле: Сема спрятался за штору и оттуда хитренько на меня поглядывает.
Признаюсь честно: я человек ненаходчивый. Но тут меня осенило, я говорю:
- Дети! К нам в группу залетел Сема!.. Давайте его прогоним!
Мои натренированные детки как заорали: «Кышш!» – аж стекла в окнах задрожали!
Что же вы думаете? Сема «вылетел» из-за шторы как ни в чем не бывало, и полетел, махая руками, как журавль крыльями, вокруг группы, вылетел в коридор и только тогда, весело улыбаясь, зашел и сел за столик.
Так мы открыли его главное качество: Сема – блестящий актер и ужасный шалун, милый шалун. Он никогда не делает пакостей, никогда не стремится помешать, причинить боль. Но он невероятно изобретателен и эта изобретательность, как червячок, грызет его изнутри, постоянно толкая на самые экстравагантные поступки. Особенно он любит пускать пыль в глаза и вешать лапшу на уши. И делает это виртуозно!
Кто как не Сема додумался набить пустую кожуру от банана бумагой и заклеить ее, а затем поднести столь замечательный плод Любовь Борисовне (моей напарнице, которую дети вообще-то очень любят)! Да еще сочинил целую историю, чтобы убедить ее съесть подношение. После чего, разумеется, вся группа ползала под столами от хохота. И я заметила: Любовь Борисовна сперва очень обиделась! А ведь Сема совсем не хотел поиздеваться над ней: он мог подарить «ценный фрукт» мне, заведующей, собственной маме – ему все равно: было бы смешно!
Кто как не Сема во время полдника нарисовал себе царапину свекольным соком - и так талантливо, что я повела его в медпункт, а дети, вместо того, чтобы есть тертую свеклу с чесноком (блюдо у нас нелюбимое), опять же, помирали со смеху.
И так почти каждый день!
Милый Сема! Как он разнообразит нашу, в общем-то довольно нудную, жизнь! Делает ее веселее, бодрее. Чудный ребенок!
Но как же я была поражена, когда однажды, пропустив два дня по болезни, пришла, и заменявшая меня Мария Владимировна (молоденькая, моего возраста, воспитательша) сказала мне почти с ужасом:
- Какой жуткий ребенок этот твой Резник! Как ты его терпишь?!
Как я терплю? О господи! Да если Сема не приходит в садик (что, к счастью, бывает редко), мы все, и я, и дети, ходим унылые, как в воду опущенные: будто из нас адреналин выпустили! Мы уже не можем без него жить!
Что же это такое?
И я заметила: это наша болезнь, педагогическая.
Думала, думала, и, кажется, поняла: мы, педагоги, хотим, чтобы все дети были одинаковые. Да, да! Мы не отдаем себе в этом отчета, но это так. Это было бы идеально удобно для нас.
Но они разные. А некоторые – как, например, Сема – ну никак не укладываются ни в какие рамки, все время из них выламываются. И этим нас несказанно раздражают.
Что же делать? Что делать, чтобы нормальная, в общем, индивидуальность ребенка не стала его проклятием? Наверно, что-то повернуть в самих себе. Учиться быть благодарными ребенку за то, что он «нестандартный», не такой, как все. Строить свои отношения с ним осознанно, исходя из его индивидуальности.

Сема- это ведь распространенный тип. Шалун. И мы к нему относимся так: он необычный, веселый и хороший. Он нужен, чтобы нам всем было интересней жить. Тут уместна и легкая добродушная ирония. Ну и контроль (иногда ему приходят в голову опасные идеи: кто как не он решил, забравшись на дерево, привязать себя веревкой за ногу к ветке, а потом прыгнуть вниз (чтобы посмотреть «город вверх ногами», как он потом объяснил)? Хорошо, что привязал плохо: веревка сразу развязалась, а кроме того внизу был мягкий сугроб!). Но без серьезных наказаний: за изобретательность наказывать нельзя! Вдруг из Семы получится новый Эдисон? Или, на худой конец, новый Глеб Павловский?
Не такой, как все! Что, собственно, это значит: «такой, как все»? Такого вообще не бывает!

Рассказ 2. Маша-Дракоша.

Машина фамилия Горшкова. «Дракошей» я ее называю про себя.
На вид Маша типичная русская деревенская бабонька шести лет от роду. Крепенькая, бутузка, - но не полная, а плотная, мускулистая; большая, косолапенькая, как медвежонок. Мордаха круглая, глазки маленькие, всегда веселые и возбужденные, и яркий румянец, как на яблоке.
Как-то я пришла на вторую смену: дети раздевались после прогулки. Машин шкафчик возле большого шкафа для воспитателей: я села с ней рядом на скамеечку. Маша мне говорит:
- Елена Михална! А дракон может заглотить дом?!
Очень серьезно спросила, глаза выпучены: по всему видно, она об этом много думала и ее этот вопрос крайне волнует!
Ох, Маша! Какие же ты трудные вопросы задаешь! Ну да что делать: у кого, как говорится, что болит…
Вот с тех пор я ее про себя зову «Дракошей».
Вообще Маша обожает всяких страшилищ (бэтменов, вампиров), а также крупных и зубастых зверей (волков, тигров, мегалодонов). Необычно для девочки!
Маша никогда не бывает спокойна и совершенно не в состоянии ничего не делать в чисто физическом смысле. Она хочет непрерывно двигаться, бегать, кричать, лаять. Да, да, и лаять! Она очень любит «играть в Рекса» (так зовут ее собаку). Игра незамысловатая: Маша бегает на четвереньках по спальне, залезая под мой стол и под кровати, оглушительно гавкает и… кусается! Ей-богу, не вру: зазеваешься – она так хватит за ногу! Куда там собаке! И ей это однообразное занятие никогда не надоедает.
Маша отличается совершенно невероятной физической силой и выносливостью: выйдя на прогулку, она два часа подряд непрерывно носится, сломя голову, выбирая исключительно самые шумные игры, где побольше беготни и толкотни – и я ни разу не видела, чтобы она устала. Как-то зимой мы с ней вместе целый час, как лошади, катали по снегу на саночках всех желающих: я устала (мне 23 года, я была чемпионкой Карелии по лыжам среди юниоров, кандидат в мастера спорта) – она нет!
Однажды Маша решила влезть на меня. Я понятно выразилась? Она решила залезть на меня – как на дерево. И залезла! Я ее вежливо попросила слезть (между прочим, она на редкость тяжелая!). К сожалению, Маша в этот момент была «в образе» (уж не знаю, каком: леопарда, что ли?): в ответ она только зарычала сквозь зубы и, как клещ, вцепилась мне в плечо. Я попыталась ее отодрать силой. Что же вы думаете? Мне это удалось только минуты через три! Она это восприняла как игру: я ее «отклеиваю» – она старается удержаться. Кто кого?
Настоящая Дракоша!
При этом Маша чрезвычайно милый и послушный ребенок. Ее крест – не ее какой-то недостаток, а ее исключительное достоинство: невероятная физическая сила и здоровье. Странно, но это так!
Ведь в садике то и дело требуется тихо лежать (на «Тихом часе»), тихо сидеть (во время обеда) и пр., и т.п. А она при всей своей покладистости на это неспособна.
Тихий час для нее мука мученическая. Конечно, она никогда не спит и, конечно, «хулиганит»: теребит Игоря (он лежит внизу – машина кроватка «на втором этаже»), непрерывно вертится – сделаешь ей замечание, она пугается, на несколько секунд затихает – но надолго ли ее хватит?
И мне иногда так ее жалко!
И я часто думаю: на каком странном принципе построена наша работа! Я называю его принципом «Пастуха и стада». Принцип такой: дети всегда должны все делать скопом, все гулять, все одновременно есть, одновременно спать. Воспитатель всегда имеет дело сразу «со всем стадом»: как будто это, в самом деле, не люди, а овцы или коровы.
Почему так? Может быть, просто так легче, проще для нас?
И еще: Маше в одном отношении повезло. Скажу без ложной скромности: повезло со мной. Ей нужен физически крепкий, активный воспитатель, положительно воспринимающий ее активность.
А если нет? Если взрослый начнет раздражаться из-за этого постоянного шума (Маша ухитряется его производить столько, сколько десять хулиганистых мальчишек, взятых вместе), беготни, оглушительного лая? Что будет тогда? Она не способна молчать и «сидеть спокойно» и в то же время по натуре очень послушна, не умеет внутренне противостоять влиянию взрослого.
Как сложится ее жизнь в школе (кроме всего прочего Маша еще и не особенно способная девочка: ее призвание – физический, а не интеллектуальный труд)?
Неужели мы создали для детей такую «среду обитания», в которой больной хилый ребенок лучше себя чувствует, чем здоровый?


Рассказ 3. Надюша-Монпансье.

Надина фамилия Павлюхина. «Монпансье» – это, опять же, я ее так зову про себя. Сладенькая она очень!
Хотя – как на чей вкус, конечно. «Монпансье» – это такие леденцы, сначала вроде приятные, потом горько-приторные, а под конец прилипающие к зубам, так что и не отодрать.
Вот и Надя – прилипает. И долго я пыталась «ее отодрать» от себя и никак не могла. Так что тип ее индивидуальности – Прилипала.
Надюша довольно большая и на редкость красивая девочка (то что называется «картинка»). У нее роскошные пшеничного цвета вьющиеся волосы, пышные, длинные: она обожает их расчесывать. Большие голубые глаза, великолепный (кажется, это называется «розовый мрамор») цвет лица. Она пластична, у нее плавные (лебединые!) движения. Очень кокетлива, хотя, разумеется, вполне невинно: она и со мной так разговаривает – играя голосом и делая глазки: тренируется.
При всем при том Надя – самый ординарный ребенок в моей группе. Если бы не ее «прилипчивость», ее часто можно было бы просто не заметить: то ли она есть, то ли ее нет. Раньше это называли «шестой нумер калош» (самый обычный, распространенный): ну ни одного яркого выдающегося качества. Неглупа. Но и не особенно умна. В меру послушна. В меру капризна. Небыстрая. Но и не медленная.
 Словом, Чичиков в юбке шести лет от роду.
И только одно качество резко выделяет Надю: она постоянно торчит возле воспитателя и пристает к нему – причем, не именно ко мне (это отнюдь не проявление хорошего отношения персонально ко мне), а и к Любовь Борисовне (моей напарнице). Если нет ни меня, ни ее – кто-то нас заменяет, какая-то чужая воспитательница, даже имени которой Надя не знает – то она точно так же липнет и к ней, я проверяла.
Как она это делает?
Заходишь в группу, Надюша встречает одна из первых, кокетливо, как салонная львица, улыбается, здоровается («Здраасьте!») и начинает, тесно прижимаясь к взрослому, светскую беседу, например, спрашивает:
- Ну что вы сегодня завтракали?
Или:
- А мы будем смотреть фильм после Тихого часа? А какой?
Или даже так:
- А вам нравятся брюнеты или блондины?
Конечно, я с самого начала не верила, что ее интересует мой вкус насчет брюнетов и пр.: ее цель – быть как можно ближе к взрослому, тереться об него, разговаривать с ним – неважно о чем.
Если ей сказать: «Надюша, отстань!» (я пробовала, я с ней все способы перепробовала, вплоть до физического воздействия – просто ее силой отпихивала) – она очень обидится, надует губки, но… не отойдет! Наоборот, прижмется плотнее.
По ее милости в группе часто ощущаешь себя океанским кораблем, на дно которого наросло столько ракушек и полипов, что он уже не может двигаться. Каждую минуту она на тебе виснет (иногда буквально: она любит обниматься), тормозит тебя; каждые десять секунд задает новый вопрос –  нельзя же ребенка постоянно игнорировать!
Я не могу передать, как она меня раздражала первое время моей работы. Я буквально кипела, как перегретый котел: сдерживалась с огромным трудом.
«Отшить» Надю была моя голубая мечта: мне казалось, если она сбудется, мне уже нечего будет желать в этой жизни: останется только тихо умереть, благодаря Бога за такое счастье!
И еще одно сравнительно редкое качество у нее - невероятная обидчивость. Все дети обидчивы, но таких, как Надя, я больше не встречала.
Играем мы, например, в Летучих Обезьян: я поднимаю Людочку и бегаю с ней, она машет руками и «очень страшно» воет «У-у-у!». Она летучая обезьяна.
Вдруг – смотрю: моя Надя сидит, отвернувшись, прямо на мокром снегу и глотает горькие слезки.
- Надюша, кто тебя обидел?
- Вы!
- ?????????
- Да, а почему вы Людку носите, а меня никогда?!
Она в два раза тяжелее «Людки»: она очень крупная – но поди ей докажи! И приходится и ее таскать: такая уж наша педагогическая доля – своя ноша, как говорится, не тянет!
И только тогда, когда я познакомилась с ее семьей, я поняла, какая я идиотка. И мне стало так стыдно. Стыдно – перед ней, перед Надей.
Макаренко как-то сказал: «Ребенок – рентгеновский снимок семьи». Как он был прав!
Нет, я не буду рассказывать подробно о ее семье и даже о том, как мне удалось познакомиться с ней. Но я в конце концов поняла: это самое ужасное, что только может быть для ребенка.
Внешне все гладко. Семья, что называется, «благополучная». Но у Нади – кроме материальных благ – ничего, ну ничегошеньки нет! Нет ни брата, ни сестры. Нет любви, нет даже никакого общения с родителями. Ее не замечают, сами того не замечая (извините за дурной каламбур). И бесполезно им что-то говорить.
Так вот в чем дело!
И странно: когда я ее поняла, меня перестало раздражать ее поведение, я приняла его – ведь это для нее естественно, она не может иначе. Ведь мы не раздражаемся, когда зимой идет снег, когда летом бывает жарко. Потому что это естественно.
И Надя почувствовала, как я переменилась к ней: я это ясно видела! И тогда произошло чудо. Да, да: самое настоящее чудо: я по-другому этого не могу назвать! Она постепенно стала «отлипать» от меня! Как раз тогда, когда я бросила свои безнадежные попытки ее «отшить».
Она получила то, что ей было нужно: мое внимание, любовь, ласку. Она теперь уже была уверена во мне, в том, что я отношусь к ней именно так, как ей хочется. И ей стало уже не нужно виснуть на мне, как якорь, и приставать с дурацкими расспросами. Она стала понемногу выздоравливать.
И вот я думаю: индивидуальность ребенка – что это такое? Если один ребенок обожает шутки, а другой ужасно серьезный – это индивидуальность. Это различие в пределах нормы. Но если один ребенок счастливый, все, что ему нужно, получает в семье, а другой не получает ничего, кроме еды, одежды, игрушек? Это не отличие в пределах нормы! Это болезнь.
И только когда она проходит, из-под нее начинает проступать настоящая индивидуальность ребенка.
Например, Надя оказалась очень веселой и общительной девочкой. Выяснилось, что она хорошо рисует (почему-то она этой способности не проявляла раньше!). И что-то еще откроется в ней!
Как хорошо, что я вовремя перестала «отдирать монпансье от зубов»! Оказывается, не такое уж оно горько-приторное, это монпансье: все дело в том, как к нему отнестись!

Рассказ 4. Настя-Робинзон.

Настя Бабаджанян самая маленькая в группе и ужасно хорошенькая: таких детей называют «куколками». Крошечные, словно точеные, ножки; ручки с ямочками у локтя. На щечках тоже ямочки. Черные волосы аккуратно причесаны; темные, медового цвета, глазки, умные, сдержанно-веселые и немного загадочные (Настя слегка косит). Ушки маленькие, аккуратные; носик маленький, аккуратненький; бровки тоненькие, аккуратненькие; одета всегда красиво, к лицу и рассчитанно по-детски (платьице с передничком, комбинезончик). Чистенькие гольфики. Изящные туфельки. Куколка!
Манеры у Насти степенные и достойно-сдержанные, как у светской дамы. Она не любит бегать, не любит шума, суеты, резких движений. В группе она всегда сидит одна на диванчике или за столиком, где рисуют. Она уважает живопись, потому что это тихое и достойное воспитанной интеллигентной дамы занятие. Правда, учительница рисования никаких специфических способностей у Насти не находит, но говорит, что она «любит экспериментировать с цветом».
Я сказала, что Настя «сидит одна»: это не надо понимать буквально. Конечно, рядом притулились еще человек пять: все они рисуют, толкают друг друга, пачкают друг другу «полотна», обижаются, ругаются и иногда даже дерутся. Настя тоже чрезвычайно ревниво относится к порче своих незаконченных произведений, хотя, разумеется, не дерется и не ругается, а возмущается исключительно в интеллигентном тоне. Но почему-то, где бы она ни сидела, пусть даже бок о бок с другими детьми, все равно кажется, что она одна, отдельно от всех. Между всеми остальными существует какая-то незримая связь, иногда положительная, иногда отрицательная. Настю ничего ни с кем не связывает. Ее случайное пространственное соседство с другим человеком связи не создает. И Настя не ощущает этого, она хорошо себя чувствует, вполне довольна, весела, жизнерадостна.
Играют ли дети в группе, гуляют или едят, я смотрю на них и буквально вижу: есть вся группа, все дети – и есть Настя. Все они вели бы себя иначе, будь они одни. Настя точно так же степенно, не торопясь, гуляет вдоль окон (как светская дама по бульвару); задумчиво (словно дегустируя) хлебает суп; часами пеленает куклу, что-то ей нашептывая; листает на диванчике книжку; на прогулке – отдельно от всех – сооружает снеговика или домик из песка. И все это так, будто она одна, словно вокруг никого нет! Она никогда не играет с другими детьми. Никогда! Никогда не обращает на них никакого внимания, если только они чем-то не мешают ей. Она совершенно самодостаточна.
Сегодня музыкальное занятие (готовимся к Новому году). Все должны идти. Настя это прекрасно знает. Пришла Светлана Павловна (музрук). Все построились. Настя спокойненько сидит за столиком и продолжает «экспериментировать с цветом». На ее хорошеньком личике – выражение сдержанного довольства (все ушли: весь стол теперь в ее распоряжении). Подхожу, сажусь рядом:
- Настя, надо идти. Мы тебя ждем.
Настя поджимает губки, задумывается, говорит:
- Нет, я не пойду. Мне надо закончить вот рисунок.
И это - совершенно спокойным тоном: мило, приветливо, вежливо!
Другой ребенок может закапризничать, но он все равно внутренне чувствует, что должен идти: он ощущает эту ниточку, которая связывает его с группой, с другими детьми; признает принятый в детском саду порядок, хотя и не всегда его соблюдает. А у Насти в душе этой связи нет! Вообще нет!
Конечно, я возьму ее за руку, поставлю в строй. Но и там она останется одинокой, как Робинзон на необитаемом острове, но, в отличие от него, не страдающей от своего одиночества и не замечающей его.
Постоянная история на прогулке: мы возвращаемся в группу, все давно пришли, встали в пары. А где Настя? На-стя!! Ау! Ариша и Вика бегут ее искать. Находят. Пытаются убедить идти с нами, не могут и волокут силой. Настя страшно недовольна.
А однажды было так. Маша решила прыгнуть с пожарной лестницы через три ступеньки, споткнулась о нижнюю и упала, ударившись коленями об асфальт. Рядом Настя копалась в земле. Маша громко заплакала, мы все сбежались, долго ее утешали, потом обсуждали это происшествие. Когда же пришли в группу, я, разговаривая с Настей, обнаружила: она ничего не заметила! Не видела, как Маша упала, как мы все собрались вокруг нее; не слышала ее плача. И ничегошеньки не знает! До ее Острова не доносятся голоса с Большой Земли!
И мне тогда стало страшно. Я подумала: неужели она такой останется на всю жизнь?
Как спастись Робинзону, если он не догадывается, что живет на необитаемом острове и если этот остров – внутри него самого?
Бедная, бедная Настя!
Долго я думала, почему она такая, и, кажется, поняла.
Настя – заласканный сверхблагополучный ребенок. У нее есть папа, мама, бабушка, дедушка (кстати, довольно молодые), дяди, тети: все они любят Настю – так, как это принято на Востоке (армянская семья!): тетешкают ее, умиляются ей. У Насти ведь прекрасная память, она необычайно умна, хорошо говорит и читает. Все у нее есть, все она получает. Ее социальная роль – быть хорошенькой куколкой. Какой счастливый ребенок!
Может быть, эгоизм – это теневая сторона альтруизма? Может быть, в семье, где есть абсолютные альтруисты, должен быть и абсолютный эгоист – для противовеса? А может, абсолютный альтруизм – это форма эгоизма? Что если отдавая, мы порой приучаем другого потреблять? Что если такая любовь к ребенку – это совсем не человеческая любовь?
Что мне делать с Настей? Как вызволить ее с Необитаемого Острова?
Иногда, когда я остаюсь одна и начинаю думать о ней, меня охватывает страшное беспокойство! Идут недели, месяцы, вот они уже в подготовительной группе. Скоро закончится отпущенное мне время. А я так ничего и не сделала для нее!
О, Господи, что мне делать? Люди! Подскажите!

Рассказ 5. Ариша – Вождь племени «Красная Шапочка».

«Красная Шапочка» – так называется наша группа.
В нашей группе трем детям уже исполнилось семь лет. Самая «старая» из них – Ариша.
Ариша – крупная красивая темноволосая девочка с очень уверенными быстрыми движениями, всегда оживленными черными матовыми глазами, смуглокожая, с лицом немного татарского типа.
Первое мое впечатление об Арише было далеко не положительное. Как-то, когда я еще только
знакомилась с работой, меня днем вызвали к заведующей. Дети как раз раздевались и укладывались. Любовь Борисовна тоже куда-то вышла. Вернулась я, в спальне содом: визг, вой, хохот. А Ариша с криком гонится за Илюшей … по кроватям второго яруса!
Когда после Тихого часа я спросила ее, как это все началось, Ариша откровенно призналась, что начала она. И в этом нет ничего удивительного: она у нас главный организатор всех игр и вообще всего, что делается совместно, коллективно.
Мне кажется, как организатор она сильнее меня. Она все обо всех знает, изучила привычки и особенности каждого. Знает, как дерутся наши мальчишки (лично передралась со всеми, изучила на собственном опыте!): кто трус, только кулаками воздух молотит; кто звереет; кто норовит ударить коварно, побольней – и такие есть. Знает, кто в какую игру хорошо играет, и умеет найти подход к каждому.
Ариша и ее и ближайшая подруга Вика (это подруга-тень, подруга-спутник: у детей явление распространенное) совершенно добровольно организуют дежурство в спальне и в раздевалке; собирают детей, строят и пр., и пр.
В то же время, если для них не находится хорошего дела, они готовы взяться и за плохое, мгновенно превращаясь из помощниц воспитателя в лихих атаманш. И верховодит, конечно, умная, уверенная, изобретательная Ариша.
Не знаю, права ли я, но мне кажется, есть такие люди – прирожденные лидеры: в самой их манере держаться, в их внешности, их душевных качествах есть что-то неотразимо привлекательное – какая-то аура – и невольно веришь такому человеку и идешь за ним. Вот Ариша такая.
Благодаря тому, что у нас есть Ариша, наша группа всегда быстро организуется для любой игры; дети довольно дружны и доброжелательны друг к другу.
Ее призвание – вести за собой других. Но куда? А вот это уже зависит от нас, взрослых!
Это исключительно социализированная личность (полная противоположность «робинзонихе» Насте Бабаджанян): она не может жить без коллектива, без постоянной совместной с кем-то деятельности. При этом она совершенно нечестолюбива, не жаждет власти, похвал: она берет на себя функции организатора из чувства ответственности. Да, да! Она знает, что сделает это лучше других: только поэтому!
И вот я поняла: ребенок этого типа не бывает «педагогически нейтральным». Он или лучший друг воспитателя (и вообще любого начальника), или его злейший враг. Потому что там, где воспитатель не организует интересной, полезной для детей деятельности, в которой Лидер способен проявить себя, - там Лидер превращается в Главу Оппозиции. Такие дети на редкость независимы, самостоятельны.
Ариша очень лояльна по отношению ко мне, и вообще к взрослым. Но послушной ее назвать нельзя. Она все делает по-своему и подчиняется тогда, когда считает распоряжение правильным или понимает, что подчиниться необходимо. Она непослушная, но дисциплинированная. Шаловливая, но внимательная!
У нее обостренное чувство справедливости. Замечательное чувство собственного достоинства. Она не нуждается в ласке воспитателя, холодновата в отношениях со взрослыми, но на редкость открыта, правдива. Ей нужен такой воспитатель, которого она может уважать. Она не простит взрослому бесхребетности, непоследовательности, равнодушия, глупости. Когда рядом такой ребенок, стыдно быть плохим педагогом!
Есть люди, особо чувствительные к качеству власти. Они неспособны кому угодно подчиняться. Это потому, что руководить – их призвание. И такие люди очень опасны для нерадивых начальников. Вот Ариша – такая.
Между прочим, я легко могу себе представить воспитательницу, которая бы ее боялась! А я отношусь к Арише с огромным уважением: как к достойному хорошему взрослому человеку.
Замечательная моя Ариша! Как радостно видеть это чудесное лицо в спальне, на прогулке, за столом. Как хорошо иметь в группе такого ребенка!

Рассказ 6. Зеркальный Илюша.

Илюша – наш главный хулиган. Это такой ребенок – головная боль воспитателя.
Как-то в начале Тихого часа я, как всегда, сосчитав до десяти (чтобы они замолчали), начала было читать сказку. Вдруг Владик Котовский из-под одеяла издал звук, который можно услышать в туалете, когда у кого-то случается запор. И сам же громко захихикал.
Я разозлилась и говорю:
- У нас уговор: если в спальне шум, я не читаю. Благодарите Владика Котовского!
И захлопнула книгу.
Дети поерзали, повздыхали  - и занялись своими делами: кто спит, кто пытается заснуть, кто переглядывается с соседом или скатывает из одеяла трубочку, чтобы подуть в нее на «брата своего». И только Илюша ведет себя просто ужасно, вызывающе – напоказ.
Сначала он сбрасывает одеяло на пол и с интересом смотрит на меня. Я спокойно поднимаю одеяло, укрываю его.
- Спи!
Илюша смотрит на меня издевательски-иронично. Начинает посвистывать, как паровоз. Делаю замечание. Он замолкает, но ненадолго. Стукается головой о край кровати.
Максим (его сосед и лучший друг) хихикает и громко говорит:
- А у Илюхи башка пустая! Слышьте?
Илюша опять смотрит на меня, его бледное тощее личико кривится, глаза моргают: он ждет санкций. Я отвернулась, молчу.
И все-таки он меня довел, я его подняла, поставила в угол. И странно: на его лице появилось какое-то удовлетворение! Словно он добился своего.
К счастью, такие сцены у нас давно уже не повторяются. Так было в первый месяц моей работы.
А потом я поняла: Илюша – это зеркало моих ошибок. Как только я допускаю несправедливость, глупость, начинаю злиться, раздражаться, он тут же реагирует на это. Как былинка, которая гнется от малейшего ветра, в то время когда ни одно дерево не шелохнется.
Ведь иногда Илюша «спит хорошо»! Он очень любит сказки. А я лишила его обещанной радости: несправедливо лишила. Все покорно проглотили эту несправедливость. И только Илюша возмутился: по-своему, в своеобразной форме.
Илюшино «плохое поведение» ясно сигнализировало мне, что я не права. Что что-то нужно пересмотреть, изменить в себе; что-то исправить.
Это такая лакмусовая бумажка. А просто он очень слабый, ранимый: как тонкая былинка.
И вот я думаю: Илюша как раз такой ребенок, у которого есть все шансы быть нелюбимым – и даже ненавидимым – нами, взрослыми. Почему же мы не любим таких детей?
И я, кажется, поняла! Потому что они  - зеркало нашей неподготовленности, слабости, глупости, наших ошибок. Они ничего нам не прощают. Стоит нам оступиться – и мы тут же видим собственную «рожу» в зеркале их «дурных поступков».
Но мы-то хотим быть профессионально слабыми – и чтобы все шло хорошо. Допускать несправедливости – и чтобы дети нас уважали и любили. Безнаказанно совершать любые ошибки.
А вот такой «зеркальный Илюша» вечно назойливо выявляет для нас… нас самих. Как кривое зеркало в комнате смеха, утрирующее все недостатки наших лиц и сложения и тем самым делающее их заметными для окружающих и для нас самих.
Но ведь «неча на зеркало пенять, коли рожа крива». А мы – пеняем.
Между тем, присутствие таких детей рядом с нами полезно прежде всего для нас. Это как боль, которая предупреждает об опасности. Но мы не хотим быть здоровыми, не хотим лечиться, не хотим признаться себе, что больны. Мы хотим не чувствовать боли!
Когда-то я читала о маленьких певчих птичках, которых шахтеры берут в забой. Если воздух в шахте хороший, птичка спокойно прыгает по клетке. Но как только сквозь щели в породе просачивается метан, птичка начинает биться, и тогда шахтеры знают: надо скорее подниматься наверх – возможен взрыв!
Илюша – это такая маленькая слабая птичка. Но и она, оказывается, может быть полезной!
И постепенно, с трудом, я все-таки научилась быть благодарной ему за то, что он открывает для меня все худшее во мне самой, выявляет все мои слабости – и тем самым дает мне возможность их заметить, преодолеть и идти вперед.


Рассказ 7. Акула Лена и Доносчик Саша.

Лена Быкова на вид не ребенок, а ангел. Золотистые волосы, все лицо в веснушках; курносый  носик, белая-белая нежная кожа. Такая русская красавица. Но внешность ее обманчива.
Впрочем, если всмотреться в ее глаза, многое становится понятным. Они умные-умные; взгляд острый, насмешливый. Даже как-то не по себе делается: такие глаза – и на этом лице. На лице шестилетнего ребенка!
И еще один ангел во плоти есть у нас – Саша Дьяконов. Такой хорошенький-хорошенький мальчик, не ребенок – конфетка. Чистые-чистые наивные большие детские глаза. Светлые волосики. Тонкие изящные – как у красивой женщины – черты лица. И сам Сашенька маленький, изящный.
Так вот этот милый ребенок – завзятый доносчик: единственный в нашей группе, кого так и не удалось отучить от этой скверной привычки. А Лена ужасная язва, пересмешница: такой Гоголь в юбке шести лет от роду!
Вот сижу я после тихого часа за своим столом, что-то пишу и поглядываю на играющих в группе детей. Все дети как дети: возят по полу машинки, дудят, иногда ссорятся; девочки заняты своими куклами, - только Ариша, Вика и Ваня сидят за столами и раскладывают какие-то цветные картинки.
Саша тоже с машинкой. Но он не столько играет, сколько следит за другими детьми. Следит внимательно, но так, чтобы они не заметили. Машинка для него – отвлекающий маневр.
Вдруг он вскакивает и спешит ко мне:
- А знаете, Илюша взял у Германа кубик и спрятал, и не отдает… Герману кубик не отдает!
И смотрит на меня своими чистыми-чистыми, как родниковая вода, и наивными, как у котенка, глазищами.
Я молчу: это у меня такая тактика – не реагировать. Сашенька, повертевшись вокруг меня, повздыхав, отходит.
Через минуту опять:
- А знаете, Игорь ударил Машу… А Маша плачет!
И смотрит на меня с надеждой.
Я ноль внимания. Хотя знаю: это бесполезно. То, что действует на других детей, на этого ребенка не действует.
Но есть все-таки у нас человек, способный, пусть на время, превратить Сашу из «профессионального сексота» в более-менее нормального ребенка. Этот человек – Лена.
Пока Саша следил за другими, Лена следила за ним!
Вот она в окружении заранее прыскающих в кулаки девочек подходит ко мне. Ее острые, как иглы, глаза сейчас приобрели несвойственное им наивненькое выражение; ручки сложены на груди.
Косясь на краснеющего Сашу, она громким и страшным голосом говорит мне «на ухо»:
- Ой, Елена Михална! А знаете! Стул летел по комнате и ударил Сашеньку по голове! Какой нехороший стул, правда?
Смех. Но Лена не отходит: спектакль еще не кончен.
- Ой, а знаете,  у Сашеньки теперь чего-то не то с головой… Елена Михална! Вы накажите, пожалуйста, стул: поставьте его в угол!
Нечего делать: приходится мне встать, взять провинившуюся мебель и засунуть ее в угол, у окна.
К этому времени хохочет уже вся группа.
А я в душе удивляюсь: откуда что берется у этой девочки?
Ведь что интересно: Лена на редкость хороший человек. Просто золото, а не человек! Добрая, открытая, уравновешенная, честная, всем помощница, а умница какая: говорит она лучше всех в группе. Но при всем при том какая язва! Только попадись ей на зуб!
И ведь удается ей высмеять человека: так и взрослый не догадается!
Понятно, после такой сцены Саша на какое-то время затихает.
Я очень долго не могла понять, зачем ему нужно доносить на своих товарищей и почему это так важно для него, что никаким способом нельзя его от этого отучить. А поняла случайно.
Как-то я спускалась по лестнице на первый этаж; впереди скакали по ступенькам Саша и Сеня. Вдруг Сеня поскользнулся, упал, сильно ударился коленом о ступеньку и заревел. Я бросилась было к нему и… остановилась на полдороге.
Потому что между нами был Саша, и он вдруг начал радостно смеяться. Прыгает вокруг Сени и смеется! Это было отвратительно и страшно.
Потом он заметил меня: ужасно испугался, побледнел и шмыгнул по лестнице вниз, в спортзал.
Так вот оно что! Ему доставляет огромное удовольствие, когда другому больно, плохо. Он ябедничает, чтобы насладиться тем, что кого-то наказали!
Как могла эта ужасная потребность появиться у ребенка из благополучной богатой семьи?
Я пристала к Любовь Борисовне, и та неохотно, морщась, мне рассказала, что сашин папа «очень вспыльчивый человек» (так она выразилась), и он иногда бьет сына. А Саша – очень чувствительный мальчик. И вот это привело к такому результату.
Еще она рассказала мне, что Саша единственный ребенок в нашей группе, который раньше страдал энурезом. Даже и сейчас, после интенсивного лечения, когда ему уже почти семь лет, болезнь не совсем прошла.
Что мне еще сказать о Саше? Нечего мне сказать!
Не могу я спасти его от собственного отца.
Но вот Лена: какая чудная девочка – но и за нее я беспокоюсь. Не любят у нас таких людей.
А ведь она не виновата, что она такая.
Более того, ее остроумие способно приносить пользу – и даже уже приносит! Между прочим, тот же тип индивидуальности был у Пушкина!
Индивидуальность – это то, что дается человеку не для него самого, а для других. Это его роль в социуме. Значит, раз есть такой тип индивидуальности, для чего-то же он нужен?
Бедная! Неужели ей всю жизнь придется страдать из-за своей врожденной «зубастости»? Как помочь ей найти свое место в мире, чтоб и остаться самой собой, и жизнь себе не испортить?

Рассказ 8. Тишайшая Лерочка.

Лерочка Песнина – самый кроткий человек в нашей группе. И внешность ее соответствует характеру: она вся такая мягонькая, розовенькая, полненькая, как только что испеченная маленькая  сдобная булочка.
Лерочка никогда не спит на Тихом часе. Конечно, не может такой маленький ребенок просто
лежать: нужно чем-то занять себя. Лерочка тихо-тихо заговаривает с Ксюшей, начинает смеяться: совсем неслышно. Но Ксюша вдруг прыснула громко. Ой! Лерочка бросает испуганный взгляд на меня и умолкает, даже отворачивается от Ксюши.
Но долго ли выдержишь? Минут десять она томится, страдает, тяжело вздыхает, ворочается, потом испуганно взглядывая в мою сторону, начинает теребить край ксюшиного одеяла. Я, впрочем, специально отвернулась: мне ее жалко.
Лерочка – патологически послушный ребенок. Она не в состоянии не подчиниться, если взрослый ей что-то приказывает. И даже, если ей только кажется, что взрослый ее осуждает, она тут же склоняется перед его авторитетом и делает не то, что ей хочется, а то, что, по ее мнению, хочется взрослому.
Она очень добрая, мягкая, но и бесхарактерная. И вот я заметила: именно по этой причине она всем нравится! Нравится Любовь Борисовне, Ольге Юрьевне (нашей нянечке), заведующей, которая иначе не смотрит на Леру, как со сладкой улыбкой (как на порцию мороженого в шоколаде).
Вот готовили у нас программу к Новому году. Один ребенок во время общего танца должен выйти вперед и послать родителям воздушный поцелуй. Почему-то все дети ужасно стеснялись это делать, и все отказались. Тогда вспомнили о Лерочке. И пришлось ей делать то, чего никто делать не хочет.
Конечно, вроде бы ничего страшного. Но это как сказать! Кто знает, что она при этом чувствовала?
Если дежурные уже ушли, а надо убрать игрушки, обязательно вспоминают о Лерочке: ей только скажи – она покорно идет и убирает.
Удобный ребенок.
Но вот я взяла себе за правило никогда не пользоваться этой ее «удобностью». Ведь так мы только усугубляем ее слабость, а не помогаем ее преодолевать.
Конечно, я понимаю, что этого мало. Я должна еще научить Лерочку быть непослушной. Но как?
Как воспитать непослушного ребенка? Нам почему-то этого никто не объяснил!




Рассказ 9. Принц Игорь.

Игорь самый крупный мальчик в нашей группе. Довольно сильный, здоровый. Но ужасный непоседа.
При этом он трусоват, взрослых побаивается. Но контролировать себя, свои импульсы, совершенно не в состоянии.
Середина Тихого часа. Игорь, конечно, не спит. Он никогда не спит, как и большинство моих детей. Над ним – на кроватке второго яруса – Маша. Ее светлая головка свесилась вниз: Маша показывает ему язык.
Игорь грозно замахивается на нее, вдруг оглядывается на меня: на его лице мгновенно сменяются выражения буйного веселья и испуга. Решив, что я не вижу, он садится и хватает машино одеяло. Борьба.
Я говорю тихо, но строго: «Игорь!» Он поспешно бросает одеяло и ложится на спину, в той позе, в какой хоронят мертвецов, но вдруг мертвец прыскает: «Гы-гы!» От этого еще больше пугается, оглядывается на меня расширенными от ужаса глазами и зарывается с головой в одеяло.
Если его наказать, он, рыдая, умоляет:
- Я больше не буууду!! А-а-а-а! Прос-тите!
Он не боится самих по себе наказаний, но очень боится утратить расположение «начальства»: только твердая уверенность в этом расположении дает ему уверенность в себе.
Он чрезвычайно живой, иногда кажется: даже какой-то слишком живой, суматошный – будто его жжет изнутри какой-то уголек: он кричит, хохочет, размахивает руками, рыдает, дерется, просит прощения – это какой-то ураган, смерч, самум.
И в то же время он по натуре очень неуверенный в себе человек.
Однажды вечером Игорю надо было идти в школу. У нас многие дети ходят в школу еще со старшей группы. Но была хорошая погода, Игорь катался во дворе на санках. Папа раз десять вяло повторил: «Ну, Игорь! Ну что ты, не понимаешь? Немедленно идем!» Сын не обращал на него ни малейшего внимания.
Папа стоял, ждал. Пять минут, десять. Тогда я поняла, от кого сын унаследовал свою бесхарактерность; но поняла и то, почему он такой импульсивный и не умеет сдерживаться: уж очень у него «тряпичный» папа.
Наконец, я не выдержала и скомандовала:
- Ну хватит, иди!
Он покорно отдал санки и пошел. А папа даже и не попрощался со мной: видно, стало стыдно и за себя, и за сына.
Конечно, если ребенок в семье вроде принца: никто никогда не противится его желаниям, нет для них никаких преград – то он в любом коллективе, в любом мини-социуме будет себя неважно чувствовать. Ему только в семье хорошо.
Что получится, если кормить дитятю одними конфетами? Понятно, обычная пища такому ребенку горька покажется.
Вот так и в человеческих отношениях: кому слишком «сладко» в семье, тому будет горько в любых других местах.
Что же до Игоря, то таких детей много. И нужны им доброта, уверенность в хорошем отношении воспитателя – независимо ни от каких их проступков – и в то же время твердость и контроль. Такому ребенку необходимы серьезные «внешние подпорки», чтобы он «не сошел с рельсов».

Рассказ 10. Теперь уже не бедная Лиза.

О Лизе я, наверно, не стала бы рассказывать, если бы не одна ее особая проблема. Я главную ее проблему понимаю так: Лизу, видимо, никто не любит по-настоящему. Кажется, брак ее мамы не сложился, а женщина часто не может любить ребенка, рожденного от нелюбимого мужчины.
И тогда Лиза «влюбилась» в меня.
Не отличаясь вообще-то особым послушанием, меня она слушается мгновенно. Весь Тихий час лежит тихо и почти неподвижно, даже если меня нет в спальне. Потому что знает, что мне неприятно, когда шумят в спальне. Когда мы гуляем, Лиза играет только в ту игру, в которую играю я.
При этом она совсем не «прилипала», как Надя: держится на расстоянии. Но иногда я ловлю на себе ее восторженный преданный взгляд. И порой мне становится от этого не по себе.
Нет, я не очень боюсь чем-то разочаровать мою Лизу. Я уже давно с ними работаю, вряд ли это возможно. Но я думаю: что будет, когда она перейдет в школу? Найдет ли она в своей первой учительнице новую эрзац-маму? Или та оттолкнет ее, останется равнодушной? И если так случится, как Лиза это переживет?
Правильно ли я себя веду, что принимаю ее молчаливое обожание, что сама очень привязалась к ней? Имею ли я – наемный воспитатель – право на это?
А с другой стороны, кого же любить ребенку? Ведь девочка строит свое «Я», идентифицируя себя со своей мамой. Но это невозможно, если нет между ними настоящей человеческой связи. И тогда ребенок ищет кого-то другого взамен.
Долго я мучилась над этим. И в конце концов решила: нет, это не моя прихоть. Если ее не любит мама, пусть она знает, что может быть нужна и любима формально чужим человеком. Конечно, это не то, но все-таки так ей будет легче жить.
Да, неминуемо расставание. Но я очень люблю строки Расула Гамзатова:
         Пускай далеко от меня твой смех
         И до утра один сижу без сна я,
         Я все равно сейчас счастливей тех,
         Кто безмятежно спит, любви не зная.

         Жалеть влюбленных? То не мой удел!
         Любви не знавших я всегда жалел.
В конце прошлого года Лиза подарила мне рисунок: она нарисовала козлика, мышь, кота, собаку и меня! Козлик желтый, мышь красная, кот синий, собака зеленая, а я оранжевая!
Она очень старалась: потому что рисовала для меня. Лиза очень неуверенный в себе ребенок, она долго вообще отказывалась что-либо рисовать, потому что боялась, что плохо получится.
Рисунок этот уже год стоит у меня на полке, вместе с другими рисунками моих детей. Он напоминает мне о моей, теперь уже не такой бедной, как прежде, Лизе, и о моем долге перед ней.

Смотрю на список своей группы. Как много тех, о ком я не рассказала! И каждый из них по-своему интересен.
Мои дети – очень благополучные дети. Более благополучных детей в современном мире, кажется, и быть не может. У всех у них есть родители, бабушки, дедушки. Все семьи небедные.
И мне почему-то горько думать об этом. Потому что сколько проблем у меня с ними! Сколько проблем в их развитии!
Я хотела рассказать об их индивидуальностях. А получилась, во многих случаях, история болезни (духовной, конечно): клиническая патология. И это всегда печать нашего, взрослого, мира в душе ребенка. Как след тяжелого грязного сапога на только-только пробившейся зеленой траве. А сами по себе дети прекрасны!
И еще я думаю: почему я так одинока? Почему я бьюсь одна, как рыба об лед? Неужели дети, мои и все остальные, всем безразличны? Неужели никого не волнует, какими людьми они вырастут, будут ли счастливы?
Как бы я хотела иметь надежных друзей, коллег, с которыми могла бы обо всем поговорить, посоветоваться! Неужели моя мечта никогда не сбудется?