Встречи и разговоры с Сашкой

 Вместо предисловия.
Познакомьтесь, это Сашка. Он мой сосед: живем в одном
подъезде. Сашке 5 лет и 4 месяца. Тем не менее общение с ним  многому меня научило. Благодаря Сашке я стал умнее, даже мудрее! Потому что плох тот взрослый, которому внутренний мир ребенка непонятен и чужд. Тем более, если этот взрослый - педагог.
Благодаря Сашке моя работа с детьми стала более интересной и успешной. Сашка и вам может помочь – да, да!
Познакомьтесь с ним – и вы сами убедитесь в этом.
                .      .      .
Встреча 1.
Суббота. Выхожу утром из дому, возле нашего крыльца  - большая песочница, там  играют дети и среди них Сашка.
Прохожу мимо. Сашка замечает меня и поспешно и очень энергично здоровается. Я вежливо и внятно отвечаю.
Все дети – их человека четыре – как по команде поднимают головы и с любопытством смотрят на меня.
Через полчаса иду обратно. Сашка – радостно и громко:
- Здрасьте!
Двое других детей, которых я вижу впервые в жизни (они не из нашего дома) – тоже здороваются: потише, но с надеждой.
Я отвечаю каждому отдельно:
- Здравствуй, Саша! Здравствуй!.. Здравствуй!
Через десять минут выхожу вешать белье. Теперь уже здоровается вся команда, и я отвечаю – но всем вместе: белье тяжелое, детей много, пока на каждого посмотришь и каждому ответишь…
Возвращаюсь назад. Сашка опять вопит:
- Здрасьте!!
- Здравствуй, Саша.
Рядом с песочницей – скамеечка. Сидит старушка, незнакомая. Она явно очень хорошего мнения о Сашке: смотрит на него с умилением и мне говорит:
- Какой воспитанный мальчик!
Я ничего не отвечаю, но про себя думаю: «Да, воспитанный! Тут охрипнешь, здороваясь с ним по двадцать раз на дню!»
Впрочем, я обратил внимание и еще на одно любопытное обстоятельство: все остальные дети на сей раз меня проигнорировали – не узнали что ли? Или они все поголовно невоспитанные? Или наоборот – такие воспитанные: знают, что здороваться нужно только один раз?
Но почему-то мне показалось, что они на этот раз меня ну буквально-таки не заметили - вот и все.
Увлеклись сооружением замков из песка? Так они этим и раньше занимались.
Все-таки какие загадочные существа эти дети! Всем известно, что они здороваются с нами по сто раз на дню – а ведь знают, что одного раза вполне достаточно. Вообще-то дети, как правило, экономят свои усилия – лишнего труда не любят. Почему же они так стараются?
Если вы помните, еще Л.С.Выготский доказал, что произнося те же слова и фразы, что и мы, взрослые, дети вкладывают в них совершенно иное значение. Взрослый, здороваясь, говорит:
« Мы с вами знакомы, я вас узнал, я вежливый человек и следую установленным нормам этикета».
Разумеется, второй раз с тем же человеком взрослый не здоровается, т.к. это уже нарушение норм этикета – лишнее беспокойство другому и себе.
Для детей же весь это ритуал имеет совершенно иной смысл. Дети не слишком-то уверены в своей значимости, своей важности в мире. И по объективным причинам (малы, слабы, неумелы), и из-за той весьма незавидной роли, какая им отведена в современном обществе. И поэтому ребенку необходимо постоянное подтверждение собственной значимости.
Когда ребенок здоровается со взрослым, он самоутверждается. Если взрослый – с точки зрения ребенка, важное и значительное существо – ему отвечает, то тем самым замечает его существование и как бы подтверждает: да, ты существуешь, ты что-то значишь в этом мире. И ребенку это приятно, это наполняет его ощущением своей значительности, которого ему так не хватает.
Вот почему дети часто «невежливы» друг с другом: у другого ребенка статус низкий, не такой, как у взрослого – чего с ним здороваться? Пусть даже он и ответит: что в этом приятного?
И вот почему дети способны бесконечно здороваться с одним и тем же взрослым. Чем больше самоутверждения – тем лучше. Это как хлеб для голодного: его никогда не бывает слишком много. Только бы взрослый продолжал им отвечать.
Правда, бывает и так, что ребенок, не теряя надежды (вдруг дядя ответит!), продолжает здороваться и с «невежливым» взрослым, не желающим приветствовать его по десять раз подряд. Но чаще дети такого взрослого перестают замечать: от него никакого проку им нет.
Вечером выхожу из подъезда – Сашка катит на новом велосипеде. Вдруг – бац! – и упал в лужу. Лежит на боку, на глубоком месте, велосипед на нем –  тут наш герой заметил меня, с риском свернуть шею повернул голову и громко завопил:
- Здрасьте!!
Вот как это важно для него!
И я вежливо и внятно – как взрослому человеку – ответил, кажется, в пятнадцатый раз за этот день:
- Добрый вечер, Саша!

Встреча 2.

Как-то Сашка спросил меня:
- Дядя Вадик! А вы боитесь дождя?
- Нет, не боюсь.
Посмотрел на меня с уважением.
Но вот откуда ни возьмись набежали тучки и пошел дождь. А мне нужно было в город: сходил я, - конечно, с зонтиком; возвращаюсь назад, на крыльце нашего подъезда стоит Сашка – увидел меня под зонтиком и говорит:
- А вы же сказали, что не боитесь дождя?!
С разочарованием и упреком сказал. Он-то думал, я герой: дождя не боюсь, – а оказался трус!
Потому что, если кто дождя не боится, то ясно же: он будет ходить без зонтика!
Вообще-то Сашка прав: если б мы не боялись дождя, зачем бы нам были зонтики нужны?
Ну а если говорить серьезно, дело тут вот в чем.  Дети любое действие – как свое, так и взрослых – воспринимают не с точки зрения его внешнего результата (что свойственно нам, взрослым), а как своего рода демонстрацию своих сил и возможностей: для них все, что делается, имеет демонстративный смысл. Результат тут не важен, а важно показать, какой ты сам молодец-удалец.
Идет человек под дождем без зонтика и посвистывает – молодец! Дождя не боится!
Получается, для ребенка все, что ни происходит с ним и с другими – это испытание, -  и нужно доказать (себе самому и окружающим), какой ты сильный и смелый.
Вот дождь пошел. Мы, скучные, прагматичные существа, вовсе не воспринимаем это событие как испытание на смелость. А ребенок, как это ни странно, именно так его воспринимает!
Вот  почему дети обожают скакать под дождем, бегать по лужам: им нужно преодолевать трудности, демонстрировать свою состоятельность и смелость. Совершать подвиги!
Мы же довольствуемся малым – стараемся не промокнуть. И уверены, что наше поведение разумное и осмысленное, а поведение детей – глупое и бессмысленное (а штаны стирать кто будет?! А если ты простудишься?!).
Что ж, если цель жизни человека – удобство и комфорт, благополучие и безопасность – то мы правы. Но что если как раз в этом пункте и заключается наша ошибка?

 Встреча 3.

Зима. Хорошая она в этом году: ни зверских морозов, ни оттепелей. Недалеко от нашего дома, в парке, дети катаются с ледяной горки.
Иду мимо, смотрю: Сашка, с ледянкой в руке, лезет на гору прямо по ледяному склону. А рядом – лестница, ее даже от снега очистили. Но он упрямо карабкается и, конечно, с середины скатывается вниз. Постоял, отдышался, и опять упорно, как жук по стеклу, пополз вверх.
Мы-то думаем, что, катаясь со снежных гор, дети развлекаются. Ну а что им еще делать? – они же маленькие, глупенькие.
Но вот это какое-то странное развлечение!
Правда, и среди взрослых есть такие чудаки: альпинисты, например. Что их привлекает? Возможность работать над собой, преодолевать себя, становиться сегодня сильнее, чем был вчера.
Вот и дети такие. Не развлекаются они, а работают над собой.
А вот нам, современным взрослым, это не свойственно. Мы похожи на заигранные пластинки, бесконечно повторяющие то, что было на них записано в детстве.
Мы совершенствуем все, что угодно: средства массового уничтожения, унитазы, бюстгальтеры, автомобили, компьютеры – только не самих себя. Усилия же ребенка направлены именно на самосовершенствование.
А вот и сашина мама. Она зовет:
- Саша!..Шу-рик!! Ну что это за ребенок?!. Куда ты лезешь, а? Сколько я еще буду твои штаны зашивать?!.
Бесполезно: он ослеп и оглох. И дополз-таки! Встал на ноги, сияет, машет руками, как мельница:
- Мама! Смотри!! Я сам поднялся!
Какая радость! Какое огромное счастье! А что еще в этой жизни способно дать человеку такую радость, как преодоление себя, как успех в самосовершенствовании?
И счастливый Сашка садится на ледянку и несется вниз.
Но внизу – мама. Она хватает его за руку, поднимает одну штанину, другую:
- Ну, конечно, опять порвал! А ноги – все в синяках! Все, хватит, пошли домой!
Сашка смотрит на маму даже не с обидой - с недоумением. Ведь он сам поднялся на такую огромную гору, это было так трудно: почему же она не рада?
И в самом деле: почему?

 Встреча 4.

Лето. Наш сосед-пенсионер от нечего делать развел по всему двору цветники, везде понаставил заборов – пройти нельзя. Цветы, правда, красивые.
Сосед с ними возится чуть не круглые сутки, пропалывает, поливает, и очень ревниво следит, чтобы дети и собаки не повредили какой-нибудь цветочек.
Но вот зацвели турецкие гвоздики. Сашка и Танюша (его подруга из соседнего дома, ей 6 лет) вышли погулять. Увидели цветы: ух, ты! Что-то оживленно говорят друг другу. Вдруг Сашка протянул руку и – раз! – сорвал самый красивый цветок!
Дети хотели убежать, но не тут-то было: бдительный сосед уже выполз из своего подъезда, как рак из норки, и строго подзывает детей к себе. Я открываю окно, чтобы лучше слышать: интересно!
Дети медленно подошли. Сашка:
- Дядя Коля! Это я нечаянно сорвал!
Но дядя Коля в этот момент являет собой живое воплощение неподкупной справедливости: прямо-таки Немезида в штанах какая-то!
- Ай-я-яй, как некрасиво говорить неправду! Я сам сейчас видел, как ты сорвал!
Как вы думаете, кто тут прав? Я думаю, что Сашка: он действительно нечаянно сорвал. Ведь цветок красивый, его так и тянет сорвать – вот он и не выдержал.
Но дядя Коля, оказывается, еще и философ: у него и на этот случай есть подходящий довод.
- Если цветок красивый, вот и пусть он растет – зачем его рвать? А ты сорвал – теперь он завянет. Понял?
Понять-то он понял. Но ведь не это главное. Всякий ребенок – исследователь, тем более, мальчик; тем более, такой маленький. Ему все интересно: как это устроено, почему оно такое, что там внутри? А в процессе исследования, конечно, приходится что-то рвать, ломать – не без этого.
Что же – надо этот исследовательский инстинкт в детях угасить, убить? А ведь получается так, что мы именно к этому стремимся: все, что окружает ребенка, даже его вещи, его игрушки, сделано взрослыми, принадлежит взрослым, и рвать и ломать это нельзя.
Хорошо, что дети нас не всегда слушаются! Кажется, только поэтому цивилизованное человечество еще не выродилось окончательно.

Встреча 5.

У Сашки умер дедушка. Сашка, кажется, не обратил на это никакого внимания. В доме траур, взрослые ходят с приличными постными физиономиями, разговаривают тихими голосами (видимо, чтобы покойник, не дай Бог, не проснулся!), а Сашка и в ус не дует: ползает у них под ногами, играет с машинкой, дудит. Наконец, мама его одернула, отобрала машинку и заставила тихо сидеть.
Дедушку похоронили. Прошло три дня, встречаю Сашку во дворе: он весел, как птичка.
И вдруг – будто продолжая разговор, которого не было – он говорит мне:
- Дядя Вадик! А мы никогда не умрем!
- Да?
- Да! И я, и мама, и папа, и Соня (это его старшая сестра) – мы никогда не умрем!
И лучезарно смотрит на меня.
Понятно, мне оставалось только с ним согласиться: попробуй поспорь, когда собеседник так убедительно аргументирует свою точку зрения!
Конечно, нам взрослым – умным, эрудированным современным людям – смешна наивность ребенка. Мы-то знаем: умирают все. Умрет сашкина мама, и папа, и Соня, и сам Сашка. Мы знаем – мы умные!
А когда-то – можно назвать это время детством европейского человечества – все люди верили, что никогда не умрут, а еще, что Земля – это Центр Вселенной. Правда, это было не только и даже не столько физическое представление. Ведь тогда люди верили в Бога и в Его Творение, а самая главная часть этого Творения – мы, люди, Его образ и подобие. А люди живут как раз на Земле.
Вот и получается, что Земля действительно – центр Вселенной, потому что именно здесь происходит самое главное в тварном мире, потому что это Планета Людей.
Но мы – умные. Мы знаем, что Земля – песчинка в мироздании; таких планет и таких звезд, как наше Солнце, неисчислимо много. Значит, Земля – не центр Вселенной, а ее ничтожная частичка. И мы – жалкие мураши, копошащиеся на этой крошечной космической пылинке. И мы, конечно, смертны: как животные.
Вот как правильно мы все понимаем!
Но правильно это только в физическом смысле. А в духовном – совершенно неправильно. Мы выплеснули с грязной водой и ребенка.
А вот представления детей духовно правильны, но они еще не отделены от чувственных, физических представлений. Вот почему дети собираются жить здесь, на Земле, вечно!
Это феноменально нелепо? Возможно. Но ребенок, уверившись в этом, весел и спокоен. Убедив себя в том, что невероятно и абсурдно, он, по-видимому, удовлетворил какую-то свою очень важную человеческую потребность. И по-другому ее удовлетворять он пока не умеет.
Зачем же его разубеждать? Он прав: и мама не умрет, и папа не умрет, и он сам будет жить вечно.
Потому что ведь он – человек!

Встреча 6.

Интересный у нас двор. Чего только в нем нет: и гаражи, и сараи, и цветники, и деревья, и скамеечки для старушек, и контейнеры для мусора, и машины, и кучки собачьего помета. А детской площадки нет – забыли сделать.
В центре двора, правда, куча песка: кто-то из родителей позаботился. Рядом два огромных пня от спиленных деревьев. Это место детских игр.

Как-то вышел я во двор с собакой, вижу: Сашка и Таня играют в магазин. Разложили на пнях кучу всякой всячины: пустые упаковки от сметаны, кефира, йогуртов, пачки от чая и пр., и пр. Сашка торгует, Таня покупает. Платит бумажками: на них написаны цифры – это деньги.
Увидели меня, зовут:
- Дядя Вадик! Идите играть с нами!
Это особая честь. Я единственный взрослый на весь двор, население которого сопоставимо с населением большой деревни, который иногда играет с детьми.
Подхожу. Таня вручает мне целую пачку «денег», Сашка серьезно спрашивает:
- Что будете брать? Чай хотите?
- Очень хочу. Ужасно чаю хочется. А сколько он стоит?
Плачу. Забираю товар. Сашке, видно, нравится, что у него такой солидный покупатель: он норовит всучить мне весь магазин.
Наконец, я говорю:
- Хватит, спасибо!
Повернулся, собрался уходить. Но тут Сашка возмутился:
- А вы все оставили?! Берите!
Про «покупки»-то я забыл! Вот балда! Сколько денег потратил, а покупки оставил «в магазине». Хорошо еще, жена об этом не узнает!
Сашка обиделся, надулся. И недаром.
С детьми нужно играть серьезно, неснисходительно. Т.е. не снисходя к их глупеньким затеям, а стараясь понять их смысл: играть так, будто серьезное дело делаешь – и не притворяться. Между прочим, не так это просто!
Для ребенка очень часто «делать что-то» – это «делать вид, что делаешь это». Дети исключены из социальной жизни: у них нет возможности, скажем, на самом деле работать продавцами в магазине.
И поэтому для ребенка игра – вместо серьезного дела, и поэтому играет ребенок серьезно.
Это мы, взрослые, сравниваем игру с продуктивной деятельностью: для нас игра – то, что противоположно серьезному делу. Для ребенка же она имеет совершенно иной смысл: она для него заменяет серьезное дело, потребность в котором есть у каждого, потому что это врожденная духовная потребность человека.
Игра для ребенка – замена дела.
Вот почему играть с детьми, играя, нельзя. Играть нужно серьезно, по-деловому.
И поэтому я сказал Сашке:
- Ну, конечно: я сейчас все возьму. Вот только пакет принесу, а то куда я это положу?
Принес пакет, сложил в него свои покупки, и понес.
И тогда Сашка закричал:
- Все, хватит! Давайте сначала!
И мы начали сначала, только я теперь был директором магазина, Гоша (моя собака) охранником, Сашка покупателем, а Таня продавцом!

Встреча 7.

Сашурке где-то Бог послал кусочек мела.
И действительно так: где-то наш Сашка откопал большой неправильной формы меловой камень. А раз есть мел, то хочется рисовать и писать.
Сам Сашка писать еще не умеет, а Таня умеет. Она написала на стене как раз под Сашкиным окном (он живет на первом этаже): «ЗДЕС ЖЕВЕТ САЖКА». Сашка в восторге: теперь все знают, что он здесь живет! Когда человек счастлив, он великодушен, поэтому Сашка кричит:
- Напиши: «и Таня тоже живет»!
Написала.
Но кто это такие: Сашка и Таня? Нужно, чтобы люди знали. Сашка взял мел и набросал два эскиза: танин портрет и свой (автопортрет).
Тут-то появилась сашкина мама: подошла, остановилась, смотрит. Таня притихла и толкает расходившегося художника локтем в бок – тот оглянулся, выронил мел, открыл рот – и вдруг говорит:
- Мама! Это не я!
Но мама исполнена скептицизма:
- Да? Не ты? А кто?
- Это Таня! Это она написала, видишь?
- А рисовал кто?
Сашка опустил голову и говорит так тихо-тихо, в землю:
- Не я!
Ну тут, конечно, мама возмутилась: что может быть страшнее лжи! Пусть ее сын растет хулиганом, но хотя бы честным! Честный хулиган – это гораздо лучше, чем нечестный нехулиган! На сашкину голову обрушилась буря:
- Как не стыдно обманывать?! Я тут стою и вижу!.. Ложь хуже воровства! Чтоб я такого больше не слышала!.. – и т.д., и т.п.
Праведный гнев приятен для того, кто гневается – вы заметили?
В заключение Сашку наказали: увели домой и запретили сегодня гулять. Но пока мама волокла сына за руку в подъезд, он все-таки еле слышно бубнил себе под нос: «Не я! Все равно не я!»
Как это понять? Ведь он прекрасно знает, что рисовал, что на стене дома рисовать нельзя? Неужели ребенок - даже пойманный на месте преступления - в самом деле верит в свою невиновность?
Нет, конечно, в глубине души Сашка знает, что согрешил. Но для ребенка так важно выглядеть Хорошим в глазах окружающих, тем более, близких, а главное – в своих собственных глазах: ведь у него еще нет устоявшегося представления о себе. То, что говорила мама, опасно для его шаткой веры в себя, его неокрепшего уважения к себе – а ведь без них не может жить человек.
И ребенок сопротивляется – вопреки всякой очевидности –нашим взрослым попыткам разрушить его представление о самом себе как о Хорошем, Добром и Нравственном. И чаще всего побеждает.
Правда, не всегда. Иногда взрослым все же удается убедить ребенка, что он плохой, злой: ведь отделять себя от своих поступков ребенок еще не научился – ему кажется, если поступок плохой, то и он сам плохой. А раз я плохой, - думает ребенок, - то и должен вести себя плохо.
В таком случае всякий уважающий себя взрослый обязательно поднимет палец вверх и торжественно провозгласит:
- А что я говорил! Я так и знал!
Чувствовать себя мудрым и прозорливым ведь тоже приятно.
И все-таки, как ни нелепы самооправдания детей, не нужно с ними спорить и подрывать их веру в себя. Наказать (если есть, за что) – да. Но критичность к себе – качество зрелого человека. Когда ребенок вырастет – если он вырастет (потому что я имею в виду, конечно, не только и не столько его физический рост, сколько личностный, духовный) – когда окрепнет его уверенность в себе, положительное восприятие себя – тогда он перестанет оправдываться. И иначе этого никак нельзя добиться.
Может быть, это странно, но вот такое противоречащее реальности поведение ребенка не только нужно ему, необходимо, но и вполне духовно. Так он борется за Человека в себе.
Зачем же ему мешать?

Встреча 8.

Как-то Сашка вышел во двор, гордый, как петух, с роскошнейшим автоматом в руках. Автомат – как настоящий: черный, страшный, с оптическим прицелом, а прицел и в самом деле настоящий. Стоит такая игрушка целое состояние: сашкин папа -человек небедный. Казалось бы, случайное обстоятельство. Но не так думают дети!
Сашка огляделся с самым надменным видом и заметил Дениску (6 лет). Дениска робко шел ему (вернее, автомату) навстречу. 
Сашка очень громко сказал:
- Это мой! Мне папа купил!
Дениска, только что сгоравший от восхищения, ответил тем не менее так:
- Подумаешь! Мне еще лучше купят!
И отвернулся. Но долго не выдержал и, глядя исподлобья, попросил:
- Дай поиграть…
- Накось выкусь!
Дениска подумал-подумал: не подраться ли? Но потом все-таки отошел в сторону.
Какая знакомая всем, банальная сценка.
Почему же Сашка, добрый нежадный мальчик из обеспеченной семьи, не дал Дениске автомат? Наверняка на этот сложнейший психологический вопрос большинство взрослых ответит так: «Он еще маленький, он еще не понимает, как плохо быть жадным».
Представьте себе: ваш знакомый купил хорошую квартиру (машину, яхту?), показал ее вам; вы – ему:
- Слушай, дай пожить немного, ну хоть пару лет: я тебе верну, честное слово!
Как думаете, даст?
А ведь для Сашки просьба Дениса почти равноценна этой: автомат для него сейчас – главная ценность, самое дорогое, что у него есть. Сейчас! Через пятнадцать минут положение может измениться. Но сейчас это так.
И все-таки он дал бы Дениске автомат, если уж не поиграть (сам еще не играл: он только куплен), то подержать – если бы Дениска так ему не ответил.
Дело в том, что маленькие дети не отделяют своей собственности от самих себя. Для ребенка то, что у него есть, чем он владеет – это часть его самого: для него «иметь» = «быть». Поэтому тот, у кого больше хороших дорогих вещей – это  более важная и значительная личность. И наоборот.
Так что Сашка, выйдя во двор с автоматом и встретив Дениса, сказал не то, что он сказал. Он на самом деле, сам того не зная, сказал:
- Смотри, какой я важный и значительный! Важнее тебя!
(Еще бы: у Дениса-то автомата – во всяком случае, такого – нет!).
А Денис ответил:
- Неправда! Я скоро стану еще важнее тебя!
(Когда ему купят автомат еще лучше! А будет это… никогда. Потому что Денис из бедной семьи).
Понятно, такого поношения Сашка стерпеть не мог.
Денису надо было ему польстить, почтительно повосхищаться игрушкой, и, глядишь, он бы своего добился.
Но ничего, у него еще все впереди. Вот он станет взрослым и научится вести себя «правильно». Потому что, согласитесь, не только у детей такое странное отношение к собственности: у инфантильных взрослых тоже. А в нашей стране, например, таких большинство.
Но вернемся к Сашке. Папа, сам того не подозревая, портит ребенка, покупая ему самые дорогие игрушки. Если так будет продолжаться все его детство, результат может быть плачевным: мальчик навсегда уверится в своем изначальном превосходстве, ради которого ему ничего не нужно делать (это естественное превосходство: просто я лучше, важнее и значительнее – вот и все).
С другой стороны, есть дети, у которых нет никакой собственности. То есть у них есть одежда, которую они носят, но делать с ней, что им хочется, нельзя: надето это на них – но это собственность их родителей. У них есть игрушки, но их нельзя портить: опять же, играют они, но собственники – не они.
Вот почему дети так любят подбирать всякую, с нашей точки зрения, дребедень: бутылочные осколки, камешки, гвоздики, отломанные кусочки чего-нибудь. Потому что взрослые на это не претендуют: это действительно собственность детей – в полном смысле этого слова.
А собственность ребенку нужна: с ее помощью он укрепляет веру в себя, строит свою личность.
Это для нас вещи отдельно, мы сами отдельно (если мы взрослые не только по возрасту, но и на самом деле). Для ребенка это не так. Ребенок, который ничего не имеет, у которого нет ничего своего, не только страдает от этого, но и не может полноценно развиваться как личность.
Это с одной стороны. А с другой стороны – вот такой автомат. Который без всяких усилий с его стороны ставит ребенка над сверстниками.
Вы спросите: а зачем же их делают? Чтобы получать прибыль. Спрос есть.
И он будет – до тех пор, пока существуют родители, не понимающие собственных детей.

Встреча 9.

- Дядя Вадик, а вы можете поднять вот такое бревно? – как-то спросил меня Сашка и показал руками, какое громадное это бревно.
- Нет, вряд ли, это что-то уж очень большое.
- А мой папа может!.. Мы вот были на даче, и мой папа поднял вот такое бревно!
Да, представить трудно: такое, как он показывает, не всякий слон поднимет!
- А мой папа переплыл через озеро! Большое-большое!
- А мой папа знаете сколько зарабатывает? Он новую машину купил! Хочете посмотреть?
- А мой папа…
Что ж, явление всем знакомое: дети уверены, что их родители – самые-самые: просто какие-то идеальные существа. И в этом убеждены буквально все дети.
И, конечно, все дети любят своих родителей. Но, поскольку «любовь» – слово с крайне неясным значением (фактически означающее любое положительное отношение кого-то к кому-то, или даже к чему-то: можно ведь «любить» и мороженое), уточню: это отношение человека к тому, кто чрезвычайно важен, необходим для его жизни. Но: ребенку больше всего нужен тот, кто о нем заботится; взрослому, наоборот, тот, о ком он заботится.
Вот почему взрослый больше всего любит самых слабых людей (например, детей), т.е. как раз наименее идеальных: им он больше всего нужен, они в нем нуждаются. Он утверждает себя в мире, отдавая себя людям, проявляя свою человеческую силу. Ребенок же любит только и исключительно идеальных людей, потому что идеальный (самый сильный, самый добрый и т.п.) человек может все дать ребенку и ничего не потребует взамен (ему же не нужно ничего, он и так уже идеальный!) – попросту такого человека любить ЛЕГЧЕ: не нужно ничего уметь, не нужно ничего делать для него.
Всем известно, например, такое явление, как поиск «идеального возлюбленного» (возлюбленной). Причина его – личностная незрелость, инфантильность.
Но поиск – это выбор, а у ребенка выбора нет: он себе родителей не выбирает. И потому вынужден верить – вопреки всякой очевидности – что именно на его родителях свет клином сошелся: все люди не без недостатков – кроме моих папы и мамы! Вот почему папа и мама, в представлении ребенка, всегда идеальны.
Ребенок любит того, кто необходим для его жизни, кто является его эмоциональным солнцем, кто укрепляет его веру в себя, кто готов ему дать все, в чем он нуждается, ничего не требуя для себя взамен. Так растение «любило» бы солнце и воду, если бы могло иметь какие-то чувства. Это еще примитивно-эгоистическое потребительское отношение. Это чувство потребителя.
Настоящая же человеческая любовь – желание и умение отдавать, а не брать – развивается постепенно, если ребенок постоянно о ком-то (пусть даже не о человеке, а о животном) заботится. Настоящая человеческая любовь – не столько чувство, сколько деятельность: деятельная забота о каком-то живом существе, ответственность за его жизнь.
Понятно, почему маленькие дети еще не умеют так любить. Печально не это, а то, что многие взрослые так никогда этому и не научаются.
Но если ребенок нормально развивается, если он о ком-то постоянно заботится, постепенно выучивается любить по-настоящему, то одновременно начинает критически относиться к своим родителям. Развитие способности любить сопровождается утратой иллюзий: папа и мама уже не представляются идеальными, а вполне реальными людьми, такими, какие они есть на самом деле. Но любить их ребенок не перестает: он только теперь любит их по-другому.
Если же те, кого любит маленький ребенок – папа и мама – перестают о нем систематически заботиться; или если родители небескорыстны, упорно требуют от ребенка «платы» за любовь (по принципу: ты мне – я тебе), ждут от него чего-то для себя - ребенок может разочароваться в них.
Ребенку кажется, что он любит маму не потому, что это его мама, а потому, что она объективно (да, да, не смейтесь: ребенок сам себе кажется объективным!) лучше всех людей на Земле, потому что она идеальна.
Но если мама требует «платы» за свою любовь и заботу, значит она не идеальна, значит, ей чего-то не хватает, ей тоже что-то нужно! И ребенок разочаровывается.
У каждого ребенка на самом деле есть надежда остаться навсегда маленьким (это прекрасно выражено у Астрид Линдгрен): всю жизнь все, что ему нужно, получать даром, ничего не отдавая взамен. Безумная надежда, что говорить. Но иногда она сбывается, по крайней мере, отчасти.
Во второй своей части сбывается. Потому что, если человек не научился отдавать, любить по-настоящему, он этого и не будет делать.
А вот первая часть детской мечты несбыточна.
Так что дело не в том, что ребенок «заблуждается» относительно своих родителей и нужно ему «объяснить», в чем он неправ: этого как раз делать нельзя – да и не получится ничего: он не поверит. Иллюзии относительно самых близких людей – неизбежное следствие его человеческой слабости. Без них он пока не может жить. Не нужно пытаться отнять их у него.
Если будет у него возможность (и необходимость!) учиться любить –  тогда он постепенно все поймет. Сам.

Встреча 10.

Во дворе играет несколько детей: среди них Сашка, Таня, Денис и Максим.
Максим – довольно большой полный мальчик в очках, старше остальных детей. Тем не менее играет он в те же игры: копается в песочке, что-то строит. Максим – олигофрен, он даже почти не разговаривает. На лице его – блаженная улыбка: он старательно возводит большой бесформенный дом из песка.
Когда строительство почти завершено, происходит катастрофа. Дениска бегал вокруг, бегал, и наступил-таки на дом Максима. Здание рухнуло. Дениска смущен, но виду не показывает; наоборот, смеется и тычет в Максима пальцем. Максим горько плачет.
Тут вмешивается добрая Таня: она пытается утешить Максима и, чтобы он не плакал, отдает ему свою красивую-красивую лопаточку.
Рядом сидит Сашка, у его ног – огромная оранжевая пластмассовая грузовая машина, кузов которой наполнен песком. Сашка смотрит на эту сцену, открыв рот.
Вдруг он резко опрокидывает машину на бок, высыпает песок и кричит:
- Максим! Эй, Максим!! На, поиграй моей машиной!
И почти насильно сует ему машину.
Максим удивлен, он даже перестал плакать: обычно Сашка свою великолепную машину никому не дает.
Тут же на скамеечке сидит и сашкина мама: она видела поступок сына и умиленно взирает на него: Какое благородство! Ребенок растет… весь в меня!
Рядом с песочницей – окна и балкон сашкиной квартиры, под окнами – небольшой цветничок. Цветов, правда, еще нет: не зацвели. Но Сашка ждет их с нетерпением.
Между тем, Максим, рыча как целая колонна самосвалов, ведет свою машину… прямо в цветничок! Сашка это заметил, завопил:
- Стой, дурак! Ты куда едешь?!
Увы, Максим слишком увлекся и не слышит его.
Тогда Сашка подскочил к нему, толкнул, схватил машину, оттащил ее в сторону и кричит:
- Дурак! Лохудра несчастная!! Больше никогда не дам тебе машину!
Максим посидел-посидел, посмотрел недоуменно – и снова заплакал.
А сашкина мама, которая опять-таки все видела, всплеснула руками и говорит:
- Господи! Что это за ребенок? Я не понимаю: добрый он или злой? Кто бы мне объяснил?!
Пожалуй, я могу объяснить.
Ребенок – всякий ребенок - не добрый и не злой (или и добрый, и злой – что то же самое): он НИКАКОЙ. Пока никакой. Или всякий. Он еще не стал кем-то определенным, еще не стал Личностью.
Это о взрослом (на самом деле взрослом, не только физически, но и духовно) можно сказать: он такой, такой и такой – перечислить его постоянные личные качества – и исходя из них предвидеть, как он поступит в той или иной ситуации. Поступки взрослого определяются тем, какой он сам.
У ребенка все наоборот: как он будет поступать – таким он и станет. Когда Сашка отдал машину Максиму, он [Сашка] был (вернее, стал) добрым. Говорю это отнюдь без какой-либо иронии: он действительно в этот момент был добрым – по-настоящему. Но через три минуты, отбирая ту же самую машину у того же самого Максима, он стал злым. И тоже по-настоящему.
Возникает естественный вопрос: а тогда как же из этого неопределенно-противоречивого существа в конце концов получается существо достаточно определенное?
Ну, во-первых, не всегда получается. Во-вторых, если получается, то, видимо, потому, что добрые поступки заметно преобладают над злыми – или наоборот.
А отчего это зависит? Часто от каких-то случайностей. Хотя, конечно, нам, взрослым, следовало бы так организовать жизнь детей, чтобы они совершали, в основном, добрые поступки и тем самым становились бы добрыми. Но мы это редко делаем.
Почему, например, Сашка решил «облагодетельствовать» Максима, пожертвовав ему свою машину? Да просто он собезьянничал: подражал Тане – а отчасти позавидовал ей: она-то вышла добрая, а он что – хуже? Ну нет, врешь: я еще добрее тебя!
Как видите, его мотивы отнюдь не свидетельствуют о его доброте. Но когда он отдал машину Максиму, он, конечно, выражаясь словами Андрея Платонова, «почувствовал добро в своем сердце». Но ненадолго.
Почему он тут же набросился на того же Максима? Потому что испугался за свои драгоценные цветы. Опять-таки, никаких «злых мотивов» тут нет. Но когда он нагрубил, отобрал игрушку, толкнул – он, конечно, «почувствовал зло в своем сердце».
Стихия. Хаос. Почему так? А потому что жизнь детей должны организовывать взрослые. А им лень или они не умеют, не понимают, что это необходимо.
Так что одному Богу известно, что вырастет из этого ребенка: каких поступков, в конце концов, окажется больше – что перевесит?
Ребенок – существо двойственное: его тянет и «вниз» (хочется навсегда остаться «маленьким»), и «вверх» (хочется стать взрослым). Какое стремление возобладает в его душе, зависит часто от внешних обстоятельств.
Скажем, великий русский народ определенно мог стать совершенно другим, если бы не монголо-татарское иго, из-за которого стремление «вниз» возобладало (всякие захватчики поощряют послушание, покорность – т.е. инфантильность). К сожалению, некоторые родители тоже очень любят послушание, хотя они и не монголо-татары. Результат, тем не менее, получается тот же.
Так что ребенок – это мягкая глина, а не обожженный сосуд, имеющий определенную форму. Хорошо, если найдется мастер, который «вылепит» из этой «глины» что-то полезное и красивое.

Встреча 11.

- Шу-рик! Ау!.. Са-шка! Живой ты там?
- Да, мама! Я слышу!
- Ты ничего не забыл?
На сашкиной физиономии – недоумение: что ж это я такое забыл?
- Мы идем в цирк: ты помнишь или нет?
Сашка обрадовался, будто впервые об этом узнал, кричит:
- Помню! Я помню!.. А сколько время?
- Через час выходим… Давай, иди одевайся.
- Счас!
А сам, конечно, думает: через час! – ого! Я еще сто раз успею! И продолжает прибивать гвоздями к пню небольшие палочки: это он учится забивать гвозди – папа ему купил маленький молоток и маленькие плоскогубцы.
 Проходит час. Сашка все возится во дворе. Появляются расфранченные мама и Соня, подходят к нему.
- Ну что, ты остаешься?
Соня подняла палочку и постучала ею по сашкиной голове, скорчив при этом презрительно-сочувственную мину.
Сашка поражен, потрясен, уничтожен: он совершенно не понимает, что происходит.
- Мы идем в цирк, горе ты мое. А ты остаешься, да?
Сашка ревет:
- Нет!! Мама!! Я быстро!!! Я сейчас!!!!
- Ну нет, почему мы должны тебя ждать? А если мы опоздаем? Билеты пропадут.
- Мама! Ну, мама!! Ну, пожалуйста!!!
- Нет, милый мой. Ты с нами не считаешься, почему мы должны считаться с тобой? Оставайся тут…
Сашка ревет, как белуга, размазывая грязными ладошками слезы: ревет так, что, кажется, он сейчас умрет от горя.
Мама это еще выдерживает, хотя по лицу видно – с трудом, но не выдерживает Соня. Еще более выразительно скривившись, она говорит:
- Я ему помогу одеться: две минуты, а?
- Нет, пусть он научится считаться с другими людьми!
- Ну, мама…
Соня заглядывает ей в лицо, хватает брата за руку и тащит, как куль, в подъезд:
- Пошли, балда!
Через пять минут они появляются снова: Сашка в новых штанишках, в зелененькой бархатной курточке, и даже при галстуке. Но руки так и остались грязными.
- Пойди вымой ему руки, ну что это такое! Стыдно перед людьми!
- Мама! Да ладно! Мы опоздаем!
- Конечно, опоздаем… Ну, черт с вами, пошли…
И Сашка, сияя, как новорожденный, идет за мамой.
Действительно ли Сашка такой нехороший: ни с кем не считается? Нет. Просто он еще маленький и у него другое ощущение времени, чем у нас, взрослых.
Время, в котором мы привыкли жить, одномерно и жестко структурировано: мы точно знаем, что такое час, минута, год, десятилетие, столетие. В часе шестьдесят минут, ровно шестьдесят, ни больше, ни меньше. Все минуты одинаковые. Время разбито на равные одинаковые отрезки. Мы движемся в этом механическом предсказуемом времени, что-то делаем в нем, смотрим на часы и точно знаем, в какой точке этого времени находимся. Правда, все это довольно скучно, - и когда в жизни взрослого человека происходит что-то особенное (свидание с любимой или любимым; очень интересная встреча; спектакль или книга), он обычно замечает, что при этом теряется его обычное ощущение времени: оно или вдруг начинает «буксовать», или стремительно летит – или даже совсем пропадает (именно так чаще всего рассказывают об экстазе любви: ощущение времени исчезает – все происходит как бы вне времени). А еще ощущение времени пропадает во сне.
Но ребенок, который не ходит на службу, не пользуется часами, не имеет пока никаких обязанностей, ощущает время совсем по-другому. У него нет чувства целостности, длительности времени (и, кстати, именно поэтому нет ощущения краткости жизни, конечности отпущенного нам времени – которое есть у любого духовно зрелого, по-настоящему взрослого человека). Для ребенка настоящее мгновение – не звено в цепи, а нечто самодостаточное. Неважно, что будет (он не думает об этом); неважно, что было (он не помнит этого): для ребенка субъективно нет ни прошлого, ни будущего – а только один миг настоящего.
Вот почему дети так потрясающе эмоционально переживают то, что происходит с ними сейчас, в данный момент, и в то же время эти их переживания так неустойчивы. Не пойти в цирк – страшное горе, жить не хочется, - но прошло несколько минут, и горе сменяется столь же бурной радостью.
Из-за этого – с нашей точки зрения, очень странного – восприятия времени ребенок не ощущает изменений (которые возможны только во времени: более того, само время существует исключительно для изменений, для развития, для дел), не чувствует, что он может меняться: ему кажется, что он всегда будет таким, как сейчас; всегда будет переживать то же, что переживает сейчас. Он не в состоянии «отойти в сторону» и «взглянуть на себя со стороны», что, опять же, умеет каждый нормальный взрослый. Поэтому, кстати, дети совершенно лишены самоиронии: они любят смеяться над другими – но не над собой.
Поэтому же ребенок совершенно не ощущает того, что мы называем «потерей времени»: его мгновение, его минута, в которой он живет, в которую он погружен, длится вечно, и ему кажется, что никогда не поздно будет что-то сделать, потому что все равно будет то же, что и теперь. И ребенок никуда не торопится, наслаждаясь минутой (или «страдая минутой»).
Между прочим, точно такое же чувство времени характерно и для инфантильных взрослых, коих в нашей стране большинство: и это очень многое объясняет в нашей истории.
Т.н. «детское легкомыслие» – результат особого, свойственного детям, восприятия времени.
Впрочем, крайности сходятся, и вполне возможно, что на вершине человеческого развития (которой современные люди не достигают никогда) ощущение времени в чем-то похоже на детское: во всяком случае, все близкие знакомые А.С.Пушкина отмечали его «легкомыслие» (Жуковский и П.А.Вяземский даже считали, что это главный его недостаток), склонность жить впечатлениями минуты, его совершенно детскую эмоциональность.
Может быть, это странное «детское» время в самом деле выходит в вечность?

Встреча 12.

Сашкин папа решил закрыть свой балкон и оборудовать под ним овощехранилище. Все это он делает сам, а Сашка ему помогает.
То есть он стоит рядом и, по приказу папы, подносит ему то мастерок, то кирпич, то ведерко с водой, то молоток, то гвозди. Работа кипит с самого утра, и с утра Сашка (ему, напомню, всего пять с половиной) толчется вокруг папы, терпеливо стоит по нескольку минут возле него с каким-нибудь предметом в руках, ждет команды.
Увидев меня, он кричит, сияя:
- Дядя Вадик! А мы строим балкон! Видите?!
Я почтительно останавливаюсь и разглядываю строительство. Сашкин папа оглядывается, фыркает через плечо и говорит:
- Пять часов со мной работает! Мужик растет, а?
- Да уж!
Как известно, у взрослых есть такое убеждение (вернее, предубеждение: т.е. «предвзятое убеждение»), что дети очень любят играть: это, мол, их любимое занятие. В том, что это действительно так, сомневался еще Януш Корчак, - помните: «Все играй и играй! А что делать, если нет ничего другого?»
Вот в этом суть: нет ничего другого. Ведь взрослые так организовали жизнь детей, что работать ( я говорю не о зарабатывании денег, а о самой работе, о продуктивной деятельности, производительном труде ) они не могут: во-первых, не умеют и их никто не учит; во-вторых, никто их не допустит к настоящей работе.
Что же еще остается делать? Играть!
Играют дети от пустоты жизни, чтобы хоть как-то заполнить свое время: чаще всего так.
К сожалению, дети вынуждены жить в мире, который построили взрослые для себя и только для себя.
Почему взрослые именно так организуют жизнь детей? Потому что им, взрослым, так легче, проще, удобнее. Дети играют сами, не надо ими заниматься. Для детей это безопасно, и им вроде бы нескучно. Ну и пусть играют!
А для самооправдания, для очистки совести можно ведь убедить себя: а они по природе своей такие! Они больше всего любят именно играть! И даже «научные» теории такие есть. Так что мы очень гуманно поступаем, предоставляя детей самим себе и их игрушкам.
И дети быстро привыкают к такому положению – как привыкают они ко всему. Постепенно жажда настоящего дела гаснет в них и может погаснуть совсем. Но: это результат отношения взрослых к детям – а не их «природа».
На самом деле работать любому нормальному неизвращенному человеку гораздо интереснее, чем играть. Такова природа человека, таковы его врожденные склонности.
Вот почему Сашка проявляет чудеса терпения и выдержки, помогая папе: они вместе работают, они «строят балкон»! А мог бы он пять часов подряд играть в одну и ту же игру?
Ответ, я думаю, всем понятен.


Встреча 13.

Воскресенье. Соню послали на рынок, Сашка увязался с ней. Иду туда же и я.
На рынке прежде всего проходим по рыбному ряду. Пластмассовые коробы полны свежей рыбы: сверкающих серебряной чешуей лососей, зубастых форелей; толстых и благодушных, как бухгалтеры, лещей; черных карасей и карпов и, конечно, обычных обитателей озера: щук, судаков, налимов, плотвы.
У Сашки разбегаются глаза: некоторых рыб он уже знает, других нет – сыплются вопросы:
- А это кто? А этот? Ого, какой!.. Соня! Со-ня!! Ну скажи…
- Отстань…
Но вот казус: на прилавке – два пластмассовых короба с рыбой, в одном – зеленоватые длинные щуки, в другом – светло-серые, с панцирем на голове, судаки. Но написано наоборот: там, где щука - «Судак»; где судак – «Щука».
Сашка этих рыб уже хорошо знает, и, конечно, опытный человек никогда щуку с судаком не спутает: совсем они не похожи. Продавщица просто ошиблась: не туда сунула картонки с надписями.
И все бы хорошо, но Сашка как раз сейчас учится читать, а учит его Соня. Учит именно так: заставляет разбирать на улице вывески, рекламы и пр. Буквы он уже знает.
Как на грех, Соня вспомнила о своем педагогическом долге и говорит:
- А ну, читай, что написано…
Сашка читает и…глазам своим не верит! Тут и Соня заметила «подлог». И решила подкузьмить брата.
- Ну, что молчишь: разучился читать? Что здесь написано?
- Су-дак! Судак!.. Соня?..
Сашка в растерянности замолкает, раскрыв рот. Соня иронически смотрит на него.
- Ну, чего рот раскрыл: муха влетит! Правильно, это судак. А тут что?
- Щу-ка!
- Правильно, щука! – снисходительно подтверждает «учительница».
И ехидно разглядывает растерянную физиономию брата: поймет или не поймет?
У Сашки глаза лезут на лоб. Наконец, он вспоминает о присутствии высшего авторитета – взрослого - и обращается ко мне:
- Дядя Вадик, смотрите – это судак?.. – полувопросительно говорит он, тыча пальцем в щуку, и ожидающе глядит мне в лицо.
Но я в этот момент так засмотрелся на красавиц-форелей, что ничего не слышу. Сашка дергает меня за рукав:
- Дядя Вадик, смотрите – это щука!
- Да? В самом деле…
Заинтересовался и я: мне хорошо известна сашкина осведомленность в породах промысловых рыб. Что это с ним, в самом деле?
Соня, между тем, обращается к продавщице:
- Взвесьте этого судака…
Продавщица тянется к … «щуке»! У Сашки глаза чуть не вылезают из орбит.
Соня говорит снисходительно:
- А у вас тут перепутано: тут написано «щука», и тут «судак»…
- Ах да! Спасибо, сейчас исправим…
И переставила надписи.
Сашка надулся, будто его разбранили. Соня покосилась на него, фыркнула:
- Чего обиделся? Ты же знаешь, какие судаки, какие щуки…
Но Сашка даже и не разговаривает, отвернулся.
Так мы молча и дошли до дома, и Соня всю дорогу весело переглядывалась со мной.
Что случилось с Сашкой?
Примерно то же, что с нашим «электоратом», который искренне верит, что политик, называющий себя «демократом», на самом деле и есть демократ.
Если бы наши ушлые избиратели так же ориентировались, например, в растительном мире, то вполне можно было бы повесить на сосну табличку «Яблоня» – и они были бы убеждены, что это действительно яблоня, и, возможно, даже научились есть сосновые шишки под видом яблок.
Так что даже мы, взрослые, не всегда отличаем название от сути того, что названо. Правда, это касается только относительно сложных понятий, значение которых для нас не вполне ясно, чего мы сами часто не осознаем.
Но дети ведь недавно познакомились с этим огромным миром, где столько всего нового и неожиданного. И каждый предмет имеет свое название. А что бывают «неправильные» названия, этого ребенок еще не понимает.
Для него название и суть предмета не отделены друг от друга, а неразрывно связаны, слиты в единое целое. Раз так называется – значит такое и есть.
Вот почему щуки «временно превратились» для Сашки в судаков, а судаки – в щук. Поэтому ребенку кажется: если изменилось название – изменилась и суть.
Вот почему история нашей страны, население которой на 90% инфантильно, - это вечная «смена вывесок» (разумеется, при неизменной сути): например, наша главная «спецслужба», которая сначала называлась ЧК, затем меняла название в среднем каждые 10 лет. Зачем? Чтобы не нести ответственности за прошлые преступления. Потому что все верят: название другое – значит и суть другая. Детская психология!
Конечно, в рыбах и деревьях дети со временем разберутся. А вот будут ли они понимать, что такое «человек», «любовь», «государство», «демократия» и пр., и пр.; понимать, что не тот человек, который так называется, а тот, который по сути своей Человек; что не то государство «сильное», которое давит и душит, а то, которое заботится и защищает?
Это уже проблема развития речи и мышления ребенка. А кто их будет развивать? Родители? Школа?
И если никто, то каким образом такой ребенок научится правильно ориентироваться в мире?


Встреча 14.

Выхожу из подъезда. Сашка заметил меня:
- Дядя Вадик, а я сейчас пойду домой!
Очень интересное сообщение.
В другой раз:
- А мы идем на речку: с мамой, с папой и с Соней!
- А я уже умею забивать гвозди, смотрите…
И приходится действительно смотреть, хотя я спешу: но куда денешься?
- А я… а мне… а мы… а у меня..., - только и слышишь от него.
Тоже, в общем, явление всем знакомое.
А однажды было так: у меня сломался замок – не попасть в квартиру. Стою у подъезда, думаю, что делать. Тут же возится Сашка: ему папа купил очередную игрушку – машину с педалями. Проезжая мимо меня, он кричит:
- Дядя Вадик! Весело, да?!
Куда уж веселей!
Но ребенку так и кажется, что раз ему весело, то и всем вокруг тоже. Он искренне уверен: раз для него важно, что он «сейчас пойдет домой», - то и для всех.
Такое ощущение себя Центром Вселенной.
Как известно, не только отдельный человек, но и все человечество развивается от детскости к взрослости: например, раньше люди (европейцы, по крайней мере) верили, что Земля, как гвоздь, неподвижно торчит в центре Мироздания, а все прочие небесные тела вращаются вокруг нее. И тех, кто пытался опровергнуть это классически эгоцентрическое представление, норовили сжечь на костре.
Почему ребенок так воспринимает мир, почему он все видит через призму собственных интересов и ощущений?
Просто еще не умеет отделять себя от не-себя. Не осознает себя, свои потребности, не понимает их относительности. Поэтому для ребенка дядя, который дал ему конфетку, хороший; а тот, который поругал, плохой (даже если это тот же самый дядя и все произошло в течение минуты).
Между прочим, зоопсихологи доказали, что именно так воспринимают мир животные: для них каждый предмет и любое живое существо что-то значит лишь в зависимости от способности удовлетворять потребностям этого животного (или, наоборот, угрожать этому животному) – само по себе, объективно, для животного ничего не существует (в том числе и оно само не существует для себя объективно).
Это обидно для человека? Возможно. Мы называем такое – в общем-то, изначальное – состояние человеческой неразвистости эгоизмом. Иногда говорят о детском эгоизме.
А как его преодолеть, как научиться отделять свое субъективное от того, что существует независимо от нас (от объективного) ? Замечать, что другой человек чувствует не то, что ты, а что-то другое, свое; что его интересует не то, что интересует тебя? Воспринимать другого как отдельное живое существо, а не средство удовлетворения своих потребностей?
Очень просто: что-то делать и о ком-то заботиться. В этом случае возникает необходимость замечать объективные свойства предметов и людей.
Так что эгоизм – результат не «детскости», а потребительства и паразитизма, в силу естественных причин свойственных детям. Но: не только детям!


Встреча 15.

Сестра Соня привела Сашку из садика. Сашка весь сияет; увидел меня, говорит:
- А мы клеили котов, а воспитательница сказала, что я лучше всех поклеил!
В другой раз:
- А смотрите, как я быстро катаюсь: скорее, чем Денис! Папа сказал, я быстрее!
- А мама говорит, что я здоровый: никогда не болею! Почти никогда…
Нормальному взрослому это не свойственно. Потому что ребенок получает от других то, что полноценно развитый взрослый «производит» сам.
Что именно? Уверенность в себе, в своей человеческой значимости, полноценности; в способности чего-то достичь.
Как взрослый ее «производит»? Может, путем самовнушения? Садится в кресло и начинает повторять: «Я жутко значимый! Я жутко значимый! Я феноменально полноценный!..»? Нет. Просто он делает что-то полезное, заботится о ком-то. Он уже умеет разбираться в себе, старается поступать по совести.
Но ребенок – тоже человек, ему тоже важно чувствовать себя значимым. А для этого ему нужно, чтобы его значимость постоянно подтверждали окружающие.
Всем знаком этот скверный тип начальника, который ждет от каждого подчиненного подтверждения своей состоятельности в качестве руководителя и не терпит ни малейшей критики. Это обычный инфантил. Существо, психологически подобное маленькому ребенку.
Всякий нормальный ребенок не только самолюбив, но и честолюбив. «Само-любие» – это стремление самому уверить себя в своей человеческой состоятельности. «Често-любие» - стремление к тому же самому, но за счет других людей: они должны «воздать честь» мне, чтобы я поверил в себя. Честолюбие – качество инфантильное.
Так что «чествовать» детей необходимо.
Значит ли это, что их нужно хвалить ни за что? Нет. Но всегда можно найти, за что похвалить ребенка.
Похвалы взрослых для него – как влага для растения: без них он не может расти, развиваться. Но постепенно потребность в них должна снижаться – за счет увеличения способности самому убеждать себя в своей состоятельности.

 Встреча 16.

Хотя Сашка живет на первом этаже, окна его квартиры расположены высоко: это скорее бельэтаж. Под их балконом самый высокий человек мог бы пройти, не сгибаясь. Мог бы! Если бы сашкин папа не оборудовал там овощехранилище. Кроме того, он застеклил балкон, для чего сделал большую деревянную приставную лестницу. Когда она стала уже не нужна, папа все-таки оставил ее снаружи, прибив к деревянной обшивке балкона: для детей – чтобы было где лазить. И карабкаются на сашкин балкон, кроме самого хозяина, и Дениска, и Таня, и даже Максим, хотя он толстый и неуклюжий.
Быстрее и ловчее всех получается у Дениса. Конечно, Сашка из кожи вон лезет, чтобы его перещеголять, но вот… Упал наш Сашка! Упал и заревел.
Из дома выскочила мама, схватила Сашку, гладит его и утешает. Вышел, не торопясь и заранее посмеиваясь, и папа.
Мама – ему:
- Ну, видишь: что я тебе говорила! –Убери ты эту идиотскую лестницу: они тут себе шеи посворачивают!
Папа молчит, похмыкивает, весело смотрит на сына.
- Но пока не свернул? Ну, Шурка, давай: покажи, как ты умеешь лазить…
- Мало ему? – хочешь, чтоб он вообще убился?!
Но папа не поддается на провокацию, не отвечает маме.
- Ну, давай… Только учти: был дождь, понял? - лестница мокрая – следи за своими ногами, чтоб не скользили. Ну!..
Сашка проглотил слезы, подошел к лестнице, посмотрел на нее со злостью, как на врага.
- Не могу этого видеть! – сказала мама и ушла домой.
А Сашка полез, сначала осторожно, потом все увереннее. Залез на балкон, выглядывает оттуда веселый, как воробей весной, кричит:
- Урра! Залез!!! Ха-ха-ха! Я залез-залез-залез!!
А внизу стоит папа и улыбается гордо.
Есть такое твердое убеждение у многих взрослых, что у папы и мамы всегда должна быть одна позиция по отношению к ребенку. Верно ли это? Всегда ли это антипедагогично: предъявлять детям разные требования, противоречающие друг другу – вести себя по-разному по отношению к ним?
На самом деле поведение взрослого определяется его индивидуальностью. Понятно, что мама и папа во многом совершенно разные – и это естественно и хорошо. Мама любит сына за то, что он беспомощен, слаб, ничего не умеет: именно тогда, когда ему плохо, больно, когда он терпит неудачу – тогда она любит его больше всего. Отец же любит сына сильнее, наоборот, тогда, когда он проявляет свои возможности, чему-то научается, в чем-то добивается успеха.
Ребенку нужно и то, и другое. Лишенный материнской любви мальчик может вырасти жестоким человеком с холодным сердцем. Лишенный отцовской любви – то что называется, «бабой в штанах».
А может ли один и тот же человек относиться к ребенку одновременно и отцовски, и матерински? Теоретически – да. Но я такого за всю жизнь не встретил: это слишком трудно.
Так что Сашке повезло: когда он свалился с лестницы, его было кому пожалеть; когда нужно было преодолеть свой страх, его было кому поощрить; когда он добился цели, было кому порадоваться за него.
Так что, по крайней мере, в этом отношении, я за него спокоен.


Встреча 17.

Однажды Сашка собирался ехать в гости к бабушке, в деревню.
То есть собирались родители и Соня, а Сашка валял дурака: такой на него стих нашел.
Мама ему говорит:
- Послушай-ка меня. Папа едет через полчаса. В темноте ехать нельзя. Тебе еще нужно помыться, одеться и попить чаю. Успеешь – поедем. Нет: папа поедет с Соней. А мы с тобой останемся. Ты все понял?
Но Сашка – ноль внимания: продолжает кривляться, бегать по комнате, хохотать.
Мама пожала плечами и ушла на кухню.
Прошло полчаса. Сашка, катаясь по ковру, услышал со двора шум отъезжающей машины. Он подскочил к окну: это же их машина!
- Мама! А куда папа поехал?
- К бабушке.
Сашка с убитым видом сел на пол и заплакал.
Мама вошла и спросила:
- Шурик! Чего ты плачешь?
- А почему папа без нас уехал?
- Как почему? Потому что ты не успел собраться. Ты был занят…
- Я не… я не… не был занят!
- Нет, ты был очень занят: ты валял дурака.
- А почему?..
Мама пожала плечами и повернулась уходить. Сашка схватил ее за передник:
- Я тоже хочу к бабушке!.. Я тоже хочу к бабушке!..
- О господи, Шурик! Но машина уехала! Ты же сам видел. Как ты попадешь к бабушке без машины? Пешком пойдешь?
- Так нечестно наказывать!
- Да кто тебя наказывает? Тебе было сказано: папа ждет еще полчаса. Больше он ждать не мог: скоро стемнеет, а он не хочет ехать по плохой дороге в темноте. Понимаешь?
- У-у-у-у!!.
Вдруг он ударил маму, убежал в угол комнаты, лег на пол и закрыл голову руками.
Мама переглянулась со мной (я был у Сашки в гостях), пожала плечами: дескать, - ничего не понимаю!
Действительно, на что, собственно, он рассчитывал? Рационально этого не объяснишь.
А дело в том, что дети часто уверены: все будет так, как им хочется. Просто потому, что им так хочется. Они даже от неживых предметов и природных явлений ждут, что те станут исполнять любые их желания, не говоря уже о людях, тем более близких.
Однажды мне довелось наблюдать полную растерянность и недоумение довольно большой, 14-летней, девочки, у которой умерла прабабушка. Ей было 88 лет. Она долго болела. Потом ее увезли в больницу. И все-таки внучка была совершенно уверена, что раньше девяноста лет бабушка ни за что не умрет: так ей удобнее было думать, так ей хотелось.
Именно в силу человеческой слабости, неразвитости у ребенка гипертрофирована потребность быть Хозяином жизни, управлять ею: вообще-то нормальная потребность homo sapiens. Но как управлять, если не умеешь пока ничего? Первобытные люди (тоже дети в каком-то смысле) управляли с помощью магии. Дети – посредством своих желаний.
Взрослый считает: «Так будет – потому что так должно быть». Ребенок: «Так будет – потому что я так хочу!».
Взрослый старается соответствовать требованиям, которые предъявляет жизнь. Ребенок хочет, чтобы все люди и весь мир соответствовали его требованиям (были «хорошими» для него).
Как я захотел – так и должно быть. По щучьему веленью, по моему хотенью. Вначале был Я, и Я был Бог!
И ребенок ждет исполнения всех своих желаний. Сибирские реки потекут вспять. Кукуруза вырастет за полярным кругом. ВВП чудесным образом удвоится. Просто потому, что так нам хочется! Вопреки всякой очевидности, вопреки всем законам объективного мира.
Все дети – прирожденные волшебники. Правда, только в своем воображении.
Потому что, чем слабее человек на самом деле, тем более могущественным он жаждет себя ощутить.
Вот почему самые инфантильные, личностно неразвитые народы так часто заболевают манией величия. «Мания величия червяка», - так выразился однажды один из самых едких русских мыслителей, А.Зиновьев.
Бедный Сашка! Он ведь так любит гостить у бабушки! Но, как это свойственно детям, он спутал свое желание (чтобы папа все равно не уехал без него) и реальность.
Противный какой – этот реальный мир! Ну не хочет считаться с нами, и все тут!

Встреча 18.

Как-то мы с сашкиной мамой, самим Сашкой и Соней пошли в магазин.
В магазине мама долго выбирала то, что ей нужно, потом еще дольше оформляла покупку. Сашка соскучился. Они с Соней уже дважды обошли весь магазин и все посмотрели.
Вдруг он заметил под ногами какие-то щепочки: они валялись сами по себе, никто на них не обращал внимания. Сашка уселся на пол, возле входной двери, и принялся играть этими щепочками: строить из них домик. Увлекся, довольный такой! Даже уходить из магазина не хотел: насилу мама догадалась сказать ему, чтобы он щепочки захватил с собой.
- А можно?
- Конечно, можно.
- Может, хочешь заплатить за них? – едко заметила изнывавшая все это время от скуки Соня.
Соня уже большая, она уже потеряла способность мгновенно находить себе занятие где угодно, свойственную маленьким детям.
Действительно, пятилетний ребенок обладает, с нашей, взрослой, точки зрения, совершенно невероятными адаптационными (приспособительными) возможностями. Где бы он ни оказался, он всегда найдет себе развлечение.
Дети настолько внутренне гибкие – хочется сказать, бескостные (как сырое тесто) – существа, что никакие внешне неблагоприятные условия их не угнетают: они очень быстро к ним приспосабливаются, начинают чувствовать себя, как рыба в воде.
Взрослые так не могут. Взрослый человек, попав в явно неприемлемые условия, либо стремится их изменить, либо уходит из этой среды, меняет ее на другую. Если же невозможно сделать ни того, ни другого, это для него чрезвычайно мучительно.
Взрослый внутренне твердый, с жестким стержнем в душе. Ему нужно внешнюю среду приспособить к себе, чтобы хорошо себя чувствовать. Вот почему взрослые так активно преобразуют эту самую среду.
Наоборот, ребенок сам мгновенно адаптируется к любой среде, не уходя из нее и не меняя ее.
В каком-то смысле это, конечно, преимущество детей.
В каком-то другом – конечно, недостаток, ущербность.
Известно, что условия существования т.н. первобытных (психологически подобных маленьким детям) народов не менялись тысячелетиями. Потому что, раз приспособившись к определенным условиям, как бы они ни были объективно неблагоприятны, ребенок уже не стремится ничего менять – ему и так хорошо.
Все-таки неплохо, что население нашей планеты состоит не только из детей!

Встреча 19.

Как-то Сашка ни с того ни с сего спросил меня:
- Дядя Вадик, а знаете, откуда я?
- Из Петрозаводска.
- Нет! Вообще откуда я? Не из какого города, а откуда?
Сложный вопрос. Дети часто задают нам сложные вопросы, на которые мы не всегда в состоянии ответить.
- А мама говорит, что меня нашли в капусте. Шли, шли и нашли. Меня!.. Это неправда, я знаю!
- Ну, почему же. Может быть, и правда…
- Не-е, неправда, я знаю… Так не бывает! А вот откуда я?
Я молчу. Сашка задумался.
Великая это тайна – тайна рождения человека. Откуда мы все, в самом деле? Из материнских животиков? Это физиологическое объяснение, тут речь идет о происхождении тела. Но не души.
А о чем спросил меня Сашка? Он вовсе не имел в виду свое тело (хотя ребенок и не в состоянии пока отделить тело от души, мыслить о них раздельно, как мы, взрослые), он говорил о себе самом.
Откуда я? – спросил он. - Откуда я пришел в этот мир?
А я не знаю, откуда. Да, я большой, взрослый, - но я не знаю.
И я подумал: может быть, это хорошо? Может быть, и не нужны детям наши «научные» и «правдивые» объяснения: может быть, не это они хотят услышать.
Ребенка волнует тайна человека: откуда я пришел сюда, зачем и куда я иду? Может быть, не нужно развенчивать, разоблачать эту тайну? Пусть она так и останется для него тайной. Пусть он попытается сам ее разгадать.
Неужели тогда, живя в этом таинственном мире, он сможет относиться к нему, как к источнику выкачивания из него жизненных благ, прибыли? Мне кажется, современное грубое потребительство имеет причину в том числе и в простых «научных» объяснениях, которые у нас готовы для детей в ответ на все их «проклятые» вопросы.
Может быть, сашкина мама права: его действительно нашли в капусте? Шли-шли и нашли!

Встреча 20.

Сашка и Денис устроили соревнование: кто точнее бросит камешек в цель. Мишенью служит пластмассовая бутылка, которую они где-то подобрали. Камешков в нашем дворе полным-полно.
Денис бросает лучше: он все время выигрывает. На одно сашкино попадание у него приходится 4-5 своих. Денис развеселился и говорит:
- Эх, ты, мазила! Мазилка-косилка, ха-ха-ха!..
Сашка ужасно покраснел, бросил камешком в Дениса и кричит:
- Неправда! Это ты косилка-мазилка! Я просто случайно один раз не попал!
- Да, один раз! Скажи, сто раз! Миллион раз! Ты вообще никогда не попадаешь!
- Неправда!
Дениска, конечно, преувеличивает: иногда Сашка все же попадает. Но в основном-то он прав.
Штука в том, что для ребенка слово «правда» означает не то, что для нас, взрослых (верные сведения об объективном мире); для него «правда» – это «то, что мне приятно». То, что подкрепляет мое высокое мнение о себе. Соответственно, «неправда» – то, что мне неприятно, чего мне не хочется замечать. А если не только неприятно, но и обидно – это уже вопиющая неправда, клевета!
Таково реальное словоупотребление детей.
И в этом смысле Сашка правильно сказал: для него слова Дениса – «неправда». Его субъективная неправда.
Представляете, что бы было, если бы дети решали, что печатать в газетах, чего не печатать; что говорить по телевизору, чего нет. Впрочем, мы-то это хорошо себе представляем и имеем возможность постоянно наблюдать. Потому что инфантильные взрослые в этом смысле от детей не отличаются ничем.
- Неправда! – вопит Сашка. – Вот спроси у моей мамы, как я бросаю!.. Мама, правда же я клево бросаю, правда же?
- Конечно! Ты молодец! - отвечает мама, которая сидит на скамеечке, разговаривает с соседкой и даже не знает, в чем дело.
Сашка гордо, с видом полнейшей убежденности, отвернулся от Дениса, направился в мою сторону и говорит:
- А у меня какая добрая мама, да? Правда, добрая?
Для ребенка «добрый» – это снисходительный к его слабостям.
Но Дениска не удовлетворен. Дождавшись, пока сашкина мама отвернется, он тоже бросает камешком в обидчика. И попадает (Сашка в него не попал)! Сашка кидается в бой. Оба ведут себя чрезвычайно решительно, явно стремясь к уничтожению противника.
Когда я их разнял, у Сашки оказалась царапина на лбу, а у Дениски – ссадина на левом колене. И все.
Как это здорово, что дети не в состоянии причинить друг другу большого вреда, иначе человечество давно бы уже прекратило свое существование.
Увы, в этом смысле инфантильные взрослые как раз очень отличаются от детей: в их распоряжении чрезвычайно разнообразные средства уничтожения друг друга. А психология – та же.

Встреча 21.

Как-то мы ехали вместе с Сашкой и его мамой в автобусе.
Все люди как люди: стоят себе, скучают, о чем-то размышляют и книжечки читают. Сашка – совсем другое дело. Он управляет автобусом! Ему не пришлось для этого лезть в кабину водителя, отбирать у него баранку. Он ведет автобус, находясь в салоне! В руках – воображаемый руль. Когда автобус поворачивает налево, наш «водитель» крутит руль тоже налево; направо – так направо. Еще и фырчит, как рассерженный еж.
Мама его одернула: «Перестань!» Но он продолжает свое: а как же, - не может же быть автобус без водителя! И так ему хорошо, такое он удовольствие получает.
Благодетельная это способность – жить не в реальном мире, а в своем воображении. Если бы дети не умели этого, они не выдержали бы тяжкого груза социальной и человеческой униженности, беспомощности. А в своей фантазии каждый пятилетний ребенок мудр, как Соломон, и могуч, как Александр Македонский.
Но есть тут и своя оборотная сторона. Жить в воображении легче: все твои мечты исполняются, тебе не нужно преодолевать трудности, сталкиваться с препятствиями. И можно к этому привыкнуть, как пьяница привыкает к вину или наркоман к наркотику.
Если ребенок нормально развивается: постепенно врастает во взрослую жизнь,  и врастает успешно – ему такая опасность не грозит. А вот если нет…
Инфантильному человеку свойственно грезить наяву. Без этого он не смог бы жить. Только бы эти грезы не стали для него навсегда заменой реальности.

Встреча 22.

Как-то я сидел у Сашки в гостях.

Мама возилась на кухне, что-то там ответственное делала. Сашка играл на ковре, беседовал со мной и периодически бегал на кухню, лез маме под руку и приставал с расспросами: а что это? А как это? А когда будет готово?
Мама сначала отвечала с подобающей терпеливостью. Но когда Сашка в десятый раз напал на нее, не выдержала и прикрикнула на него:
- Оставь меня в покое! Ну что это за ребенок? Больше тебе нечего делать, как мешать мне? Уходи отсюда! Я тебе запрещаю без спросу сюда заходить!
Шлепнула его и выставила за дверь. А вообще-то Сашку уже не шлепают: считается, что он уже большой.
Сашка сначала ужасно обиделся. Забрался в угол, мрачный, как Чайльд-Гарольд (угрюмый, томный).
Потом вылез из угла, еще немного поиграл. Потом ему захотелось… на кухню! Прямо чувствуется, как его неудержимо тянет туда. А ведь мама запретила.
Он подкрался к двери, заглянул: мама отвернулась к плите. Он чуть-чуть приоткрыл дверь и просочился внутрь, но дверь заскрипела. Мама оглянулась, вздохнула тяжело, но ничего не сказала.
Сашка постоял у двери, какой-то странно скромный и застенчивый, и… вышел обратно в комнату!
Сел на ковер, сидит. Наморщил лоб, думает о чем-то.
А потом мы ели испеченный мамой пирог с грибами. И мама запретила Сашке резать пирог и даже брать самому:  потому что он разваливается. Попроси – дам. Но ему-то хочется все сделать самостоятельно.
И Сашка придумал: потянул носом и закричал:
- Мама! Там у тебя горит чего-то!
Мама всплеснула руками:
- Ой! Извините, я сейчас!
И выскочила на кухню. Сашка, между тем, не будь дурак, схватил ножик и искромсал бы пирог, как пить дать, если бы не возмутилась Соня и не отобрала у него нож (папы за столом не было).
Мама пришла возмущенная:
- Ты что это сочиняешь? У тебя обонятельные галлюцинации, что ли? А я-то, дура, не сообразила: у меня же газ выключен – что там может гореть?
Соня посмотрела на брата свирепо, но не наябедничала. Только погрозила ему под столом кулаком.
Все дело в том, что взрослые часто бывают непоследовательны. То это можно, то уже нельзя. То хорошо, то – через десять минут, то же самое - плохо. Дети ничего не понимают. И начинают приспосабливаться, незаметно превращаясь в лгунов, лицемеров, льстецов, наглецов или подхалимов.
В воспитании главное – последовательность, определенная, всегда одна и та же, линия поведения. Тогда ребенок знает, что можно, чего нельзя, ему и в голову не придет ловчить: ведь это бесполезно.
Есть одна «проклятая» педагогическая проблема, которая не перестает мучить лучшие умы человечества, озабоченные вопросами воспитания: что первично в воспитании – формирующее влияние взрослого или «природа» самого ребенка?
На вопрос этот ответа нет. Потому что первичны человеческие отношения воспитателя и воспитанника. И от того, какими они будут, как сложатся, зависит не только то, каким станет ребенок, но и каким станет взрослый! Взрослые тоже меняются, хотя и не так быстро, как дети.
Здоровые человеческие отношения воспитывают и воспитанника, и воспитателя.

Вот их-то и нужно нам строить, тщательно, терпеливо: ухаживать за ними, поливать, окапывать – не жалея времени и сил. Слишком многое и для нас, и для наших детей от них зависит.

Встреча 23.

- Дядя Вадик! А когда я буду взрослый, я себе построю дом! – говорит Сашка.
- А когда я буду взрослый, я манную кашу не буду есть! (это маме, за столом).
- А когда я буду взрослый, я буду поздно ложиться… (это мне, зевая, когда мама зовет его вечером с улицы).
Конечно, каждый ребенок хочет стать взрослым. Но что это значит для него? Как он представляет себе «взрослость»?
А вот примерно так: взрослые ложатся, когда хотят, не едят манной каши – вообще делают, что хотят. Взрослые – это такие богатые и могущественные дети.
Неужели это и есть стремление к взрослению?
Но ведь есть же у ребенка и подлинная жажда роста, развития? Да, есть. Но субъективно это стремление в неведомое, неизвестное. Ребенок ведь еще не был взрослым, он еще не знает, что это такое. И объяснить ему словами нельзя.
Стремление идти непроторенным путем. Стремление к открытиям. Стремление меняться, становиться каким-то другим.
И оно всегда толкает ребенка на риск, ведет к ошибкам, часто тяжелым. Но без них невозможен личностный рост.
На самом деле, человек – очень странное существо. Вообще-то это такой «полуфабрикат», из которого можно «изготовить» Человека. Но самое забавное, что сделать это может только сам этот «полуфабрикат». Такой вот казус Творения.
И потому привлекательность «взрослости» для ребенка играет свою положительную роль: поощряет его стремление к развитию.



Встреча 24.

Когда Сашка научился хорошо забивать гвозди и пилить, папа дал ему ответственное задание: изготовить ящики для рассады. У них есть дача, и им нужна рассада.
Сашка мучился над этими ящиками больше месяца. Получилось неказисто, кривобоко, но прочно. Там, где обычно забивают один гвоздь, Сашка вколотил десять.
Рассаду посеяли. Сашка с выпученными глазами бегал по всему двору, тащил всех к себе в квартиру, показывал ящики с землей, говорил: «Это я сделал! Сам! Мне папа только показал!»
Это очень важное событие в жизни человека: в первый раз он что-то полезное сделал сам.
Соседка тетя Таня (бабушка-Таня, как ее называет Сашка: у нее есть внучка, тоже Таня, сашкина лучшая подруга) в шутку сказала:
- Ну так, может, ты и нам ящик сделаешь, мастер?
«Мастер» шутки не понял, закричал:
- Я сделаю! Я быстро сделаю! Я уже быстро делаю!! Увидите, как я сделаю!!!.. Папа, есть еще доски?
- Есть. Найдутся.
И Сашка сделал ящик и для бабушки-Тани. Огромный, он его сам не смог даже с места сдвинуть. И уже не такой кособокий.
И глядя на Сашку, идущего рядом с папой (папа тащил ящик к соседям), я подумал: как красив бывает человек, когда он Человек!
Наши человеческие задатки – это как зерна, дремлющие в земле. Может быть, они взойдут; может быть, нет. Ведь не всякую землю есть кому разрыхлять, и поливать, и удобрять.
А если зерна не взойдут, так и пропадут в земле, то «полуфабрикат» так и останется «полуфабрикатом». Только из него уже ничего нельзя будет сделать.
Не на такой ли планете мы все пока еще живем: в царстве полуфабрикатов?
Знаете, как из ребенка получается взрослый? Когда ребенок погибает духовно, он становится «взрослым». Чаще всего так. Современные взрослые – это обычно «трупы» детей. Это такие дети, которые уже не способны стать Взрослыми.
Андрей Платонов как-то сказал: «Жизнь есть упускаемая и упущенная возможность».
Ребенок – это возможность. Чего угодно: как самого хорошего, так и самого плохого.
Не упустить бы эту возможность!




 Встреча 25.            Таинство воспитания.

Папа пришел с работы поздно.
Сашка сидел на ковре в большой комнате и играл новой машинкой.
Войдя, папа поерошил Сашке волосы холодной большой тяжелой рукой. Сашка смотрел на него снизу вверх: папа был такой же, как всегда, и в то же время огромный, удивительный и непонятный.
Папа вообще-то небольшого роста, коренастый и плотный, но Сашке он кажется высоким, как сосна, и могучим, как слон.
Это семейный анекдот: когда-то в незапамятные времена (года три тому назад) мама показывала Сашке книжку с картинками «Животные Африки»; увидев изображение слона (он тащил в хоботе огромное бревно, а на спине его был домик, где сидел человек), Сашка ужасно обрадовался и, тыча пальцем, сказал:
- Это па-па!
Сам Сашка, конечно, этого не помнит: ему тогда и трех лет не было.
Впрочем, он вовсе не хотел сказать, что его папа – слон. Просто он тогда думал, что всякое очень большое и очень сильное существо называется «папа».
А он, Сашка, маленький и слабый. И как же ему хотелось бы стать таким, как папа! Иметь такой же громкий густой голос. Поднимать тяжести. Никогда не уставать. Водить машину. Чтобы все тебя слушались. Уважали!
Но как же это может быть? Ведь если стать таким, как папа, то куда же денется он, Сашка? Исчезнет? Пропадет?
Конечно, Сашка так не рассуждает: он только это смутно чувствует. И в душе каждого ребенка идет эта незримая борьба стремления к взрослению и страха перед ним.
Папа уселся на диван, стащил через голову свитер и начал рассказывать маме последние новости:
- Полностью все дороги обледенели до самого Питера. Нигде ничего не посыпано. Ползем, как на похороны. А шеф парится: вы, говорит, плохо ездите, медленно. Мы, говорит, несем убытки от простоя торговых точек…Я хотел ему сказать…
- Вот чего я всегда боюсь, что ты что-нибудь скажешь! Язык-то без костей…
- Скажу обязательно! Он меня уже достал. Или машину разбить и ездить, как летом? Машина не его, вот ему и до лампочки: давай мне скорость, чтоб товар вовремя поступал в магазины! Я разобьюсь – он мне заплатит? Нет!
- Ну хорошо! Делай по-своему, но не заедайся с ним…
Сашка сидит на ковре, игрушки валяются рядом. Открыв рот, он слушает разговор взрослых. Что происходит сейчас в его голове? О чем он думает, что чувствует?
Вот они какие – взрослые: они всегда все «делают по-своему»! Это так привлекательно! Но и так трудно!
Как хочется проникнуть в Неведомое! Самому испытать, познать, пройти, преодолеть, суметь, научиться, достичь.
Но разве ему плохо живется? Ему так хорошо! Его любят, о нем заботятся, его маленький мирок такой уютный и теплый. Неужели отказаться от всего?
- Папа! – вдруг встревает в разговор Сашка, - а чего обледенело? чего ты говоришь, что оледенело?
- Шурик! Ну чего тебе опять надо? Видишь, папа устал: не приставай к нему, - говорит мама.
- Ну, я устал! Уже и языком двинуть не могу?.. Дороги обледенели, сынок. Была оттепель, помнишь?
- А, помню! Давно еще!
- Давно. Позавчера… Потом ударил мороз, и все замерзло. Колеса скользят по льду, понимаешь? Если ехать быстро, можно попасть в аварию…
Сашка задумывается, потом говорит:
- А когда я буду шофером, я буду на такой же машине ездить, как ты?
- Нет, не на такой.
- А на какой?
- Лучше!
- Я  - лучше? Ух ты!
Он опять задумался, спросил:
- А оттепель будет тоже? И аварии?..
- Ну а как же! И гололед, и аварии. И такие дураки, как мой шеф…
Сашка задумался очень глубоко.
Майстер Экхарт как-то сказал: «Кто хочет стать тем, кем он должен стать, должен перестать быть тем, кто он есть». Каждый ребенок страстно жаждет «стать тем, кем он должен стать». И в то же время так же сильно боится этого, потому что это означает утрату себя, такого, каким он себя знает – а иным он себя не может представить.
Как все-таки странно устроен этот мир: то в нем, что больше всего привлекает, больше всего и пугает.
Между прочим, так, как дети относятся к взрослению, мы, взрослые, относимся к … смерти! Да, да, я не шучу. В душе каждого из нас живет жажда вечности, иной жизни, и одновременно страх потерять то, что мы имеем здесь, на Земле. И так же, как дети, мы очень плохо все это осознаем.
Что победит в душе ребенка? Стремление в Неведомое или боязливое желание сохранить свой детский мирок? От этого для него зависит все.
Будут ли успешными его попытки «подняться наверх»? Принесут они ему радость или боль, разочарования? Станут самым волнующим переживанием, самой большой удачей или самой тяжелой неудачей?
Ребенок движется по жизни сам. Неправда, что личность человека кто-то или что-то формирует. Личность формирует себя сама: своими поступками. Но – не по собственному произволу.
Какой способ существования выберет ребенок, зависит от очень многого, и, прежде всего, от его родителей, от того, насколько они сами взрослые, зрелые люди, от их отношения к взрослости и к инфантильности.
Если родители своими поступками, словами, всей своей жизнью убеждают ребенка, что самостоятельным, взрослым быть хорошо: трудно, но интересно, увлекательно и радостно – то он невольно заразится их убежденностью.
Если они незаметно для себя внушают ему, что самостоятельность – тяжкий крест, от которого лучше избавиться, передоверив свою судьбу правительству, партии, царю-батюшке или доброму президенту, ребенок усвоит этот урок.
Развитие по сути своей – риск, путь в Неведомое. Никто не знает, что его ждет на этом пути: победа или поражение.
Можно изучать развитие, можно знать все его закономерности. И все-таки не развиваться.
Потому что для развития нужно мужество.
А главная задача ребенка – развиваться, меняться, строить себя. И ему нужно много мужества.
Поэтому ребенок достоин величайшего уважения, если он не отступает перед этой задачей.