Лицом к смерти Фронтовая быль

Сидели мы с отцом на диване, он мне и говорит: - Хочешь, расскажу, когда я со смертью совсем рядом был?
- Ну, конечно, хочу.
- Было это в Беларуссии. Шли мы от села к селу в составе роты колонной. День, второй, третий. Кухня наша отстала. Крошки – сухарики из солдатского мешка съедены были давно. Страшно хотелось есть, но кухню ждать некогда. Было назначено время «Ч» быть в пункте «Б», и мы шли и шли.
Проходя картофельное поле, я подумал, что картошка должна уже быть. Попросился у командира в туалет. – Прихватило же тебя не вовремя. Только быстро и догоняй.
Картошка правда уже была, выкопал я четыре штуки, положил в карман и догонять в колонну. Иду, а сам картошку в кармане рукой катаю. Полный рот слюны. Не выдержал, достал, хрум, и снова в карман.
- Гусляков, дай мне, дай мне, дай мне. – Со всех сторон. Раздал я картошины. Завязался шум. Командир остановил колонну.
Быстро выяснил причину неразберихи. Когда дошли до колодца, где должен быть привал, командир команду «Рота, привал» не подал, а вместо нее «Рота, направо».
- Рядовой Гусляков, выйти из строя на двадцать шагов. Первое отделение первого взвода, пять шагов вперед марш!
- Рядового Гуслякова за мародерство местного населения – расстрелять! – Осталось только скомандовать – целься, огонь.
А накануне вышел приказ товарища Сталина: за мародерство местного населения расстреливать без суда и следствия.
Тут-то меня и обварило, а потом холодок и пот выступил.
- Ну что ж, - говорю, - стреляй. Три дня на фронте, а уже расстрелять. За что? Немцы нас стреляют, а ты что? – Договорить не успел, послышался вой моторов мессершмидтов. Команда – ложись! И как начали нас бомбить, много нашего брата осталось там, и командир тоже.
Зам. командира роты подал команду: «В колонну по три становись! Вперед шагом марш!»
Не до расстрела, и так личного состава не осталось. Да и опаздывать было нельзя.
Имел я две контузии, три ранения, и «котелок» прошивало пулей, с эсэсовцем один на один в блиндаже заваливало, да много разных случаев было, где смерть рядом была. Но так близко, как у колодца, не встречал.
Отец отслужил год до войны, пять лет война, да два года в госпитале после войны. Оставила проклятая его горбатым. Все это, конечно, сказалось на его здоровье. Прожил он недолгую, но яркую жизнь. Думаю, что четыре картошки с белорусского поля можно простить.
Когда бываю в Б-Куналее, нет-нет да услышу: «Да это Парфена Кирилловича сын», и у меня становится теплее на душе. Надо же, столько лет прошло, а батяню помнят.
Думаю, что и мы их не забудем. Останутся не только на памятниках, но и в наших сердцах.