Суп студенческий. 7-ая ложка

Сегодня выпал снег, засыпал всё. Зурик, который встал раньше других, был обречен на его чистку. Обречен, с моей точки зрения. Зурика, разбрасывание снега лопатой приводило в восторг. Не знаю, что было для него таким привлекательным, но он, подкидывая снег, смотрел на него такими смеющимися глазами, как ребенок, который подбрасывает в воздух воду, зачерпнутую в ладони, и любуется россыпью бриллиантовых брызг.
    Зурик был увлечен процессом. За работой наблюдал хмурый Толик, бесцельно слоняющийся по глубокому снегу. Я наблюдал за обоими из кухни, неспешно попивая чай. Из нас троих моё занятие казалось мне наиболее приятным, хотя видя восторженность Зурика, я начинал сомневаться.
    Пятница. Впереди выходные. Оля уехала в гости к родственникам. Чем заняться, пока было не ясно.
    На кухню выбрался сонный Серый, он выглянул в амбразуру окна. Стекло было наполовину залеплено снегом. Увидев Зурика, он зевнул и, дав ворчливую оценку увиденного - Делать не хрен! – уселся рядом со мной за стол.
    - Так предложи что-нибудь, – отозвался я.
    - Что предложить?
    - На выходных чем заниматься будем?
    - Не знаю, а что?
    - То-то и оно, что и я не знаю.
    - Давайте генеральную уборку устроим, что ли? – предложил из другой комнаты голос Толика.
    - Делать не хрен! – отрезал Серый.
    Помолчали.
    - Вот, вспомнил! – оживился Серый - Поехали в К. Там храм завтра открывают или освещают, меня какая-то бабулька вчера на улице агитировала.
    Я с недоверием посмотрел на Серого.
    - Ты с каких пор в паломники записался?
    - Ничего не в паломники, у них целый праздник будет, телевиденье, блины с чаем.
    - Так ты поесть туда едешь? – поинтересовался я.
    - Одно другому не мешает, – обиделся Серый, – а вообще, я крещенный, хотя в церкви ни разу не был. Вот, посмотрю.
    Решили ехать.
    Зурик тем временем закончил работу, и довольный ходил взад - вперед по проторенной им дорожке, не зная, куда деть нерастраченные силы. Наконец он остановился и стал катать снежный ком.
    Серый поглядывал на него в окно - Вот делать не хрен! - вздохнул Серый, наблюдая за тем, как Зурик катит нарастающий шар.
    - На работу придется устроиться, – снова вздохнул Серый.
    - Чего вдруг? – поинтересовался я.
    - Долги в институте надо сдавать.
    - Много?
    - Много, пять из шести. Лотерея прямо!
    - А выучить не пробовал?
    Серый посмотрел на меня искренне удивленными глазами. - Скажешь тоже, выучить. Мне, что делать не хрен?
    Он вздохнул и снова посмотрел в окно, Зурик ловко продолжал свой труд и уже устанавливал второй шар поменьше на первый.
    Серый продолжил, – знакомые ребята вагоны разгружают, платят хорошо, но говорят, труд каторжный…. Может занять у кого?
    - А отдавать?
    - Значит вагоны.
    Зурик слепил третий небольшой шар, установил его поверх второго и скрылся в сарае. Он быстро появился вновь, воткнул в нижний шар обрезок трубы и приладил два уголька, обозначив тем самым мужскую половую принадлежность своего детища.
    Бодрый Зурик и по-прежнему хмурый Толик зашли на кухню.
    - Кофейку покрэпче! – искрил улыбкой Зурик, потирая ладони и ставя чайник на огонь. – Ребята налить? - обратился он к нам.
    - Мне чай, – согласился я.
    - Пойду на воздух, – отмахнулся Серый.
    Зураб взахлеб рассказывал, как хорошо на улице. Толик, который был там с ним, почему-то очень внимательно слушал. Я смотрел в окно, по двору прошелся Серый, осмотрел работу Зурика и прилепил на второй шар ещё два, почти такие же по размеру, конструкция грозила рухнуть, но устояла. Серый сорвал две ягоды рябины и получился бюст, где-то размера шестого с выразительными сосками.
    Глядя на получившееся существо, я хмыкнул, чем привлек внимание ребят, они тоже выглянули в окно.
    Скрипнула дверь, вошел Серый.
    Его встретил расстроенный Зурик:
    - Брат! Зачем такого мужчину испортил? Тебе что, делать не хрен…?
    ***
    Освещение, прошло очень торжественно. Не потому, что была какая-то помпезность, всё было очень просто, а потому, как радовались люди. Священник произнес проповедь, смысл её сводился к тому, что пути Господни неисповедимы, но главное во что нужно верить, это в божью помощь и божий замысел. Во всём было ощущение умиротворяющего счастья. Я, казалось, физически чувствовал это религиозное единение, которое охватило собравшихся: стариков и молодежь, верующих людей и праздных зевак - всех, особенно, когда звонили колокола. Неожиданно для меня самого у меня из глаз просто хлынули слезы. Я закрыл глаза и почувствовал, что колокола звонят во мне. После освещения поставили свечи, Серый предельно серьёзно относился ко всему происходящему, чем удивил меня. Никакого телевиденья не было, но Серый о нем и не вспоминал, он был полностью погружен в себя. Толик тоже проникся атмосферой.   
    На улице установили палатки, в которых угощали блинами и чаем. Народ собирался вокруг них. Мы как-то замялись и собрались уходить. Я лично чувствовал себя неловко, мои друзья, как видно, тоже. Нас остановила немолодая женщина в черной одежде с очень внимательным взглядом, наверно, монахиня и попросила ей помочь. Мы принесли дрова и фляги с водой. Женщина угостила нас блинами с медом и чаем. Она сказала, что мед какой-то особенный, жаль не запомнил название. Она перекрестила нас и дала бутылку вина Кагор, строго посмотрела и велела выпить с чистыми мыслями, помолившись. Поблагодарили и отошли в сторонку. Чувствовали себя как дети в первом классе на утреннике, которым не рассказали сценарий. Пили чай с блинами, от горячего из ртов валил густой пар.
    Вечером втроем пили вино. Не забыв про наказ монахини, помолились про себя.
    И всё-таки у меня остался тяжелый осадок от нашей поездки.
    - Ты чего такой невесёлый? – поинтересовался Серый.
    - Да так, – попытался я, уйти от разговора.
    - Рассказывай, давай, – не отставал Серый.
    - Ты памятник Ленину сегодня видел?
    - Как его не увидишь, если он на площади прямо перед храмом стоит и на храм рукой показывает?
    - А знаете, почему он там стоит?
    Ребята пожали плечами.
    - А я слышал, в толпе кто-то рассказывал. Храм этот построили еще при Николае II, а потом, революция и в нём склады какие-то были, потом казармы, потом дом пионеров, потом вроде опять склады. И только теперь восстановили храм.
    - Ну, а Ленин причем? – спросил Толик.
    - Притом, – ответил я, - что памятник ему поставили, когда там дом пионеров был. Указывает верную дорогу. Пионерии.
    Я вытянул вперёд руку, повторяя известный всем жест вождя.
    - Не любишь Ленина? – хмыкнул Серый.
    - Мне от его присутствия там как-то не по себе стало, – признался я. - Сколько священников, и их семей убито было, сколько народу погубили. А он, вот он, рядом стоит, всё тот же «верный» путь показывает. На каждом углу, куда не глянь, везде он. Сегодня храм освятили, а он тут, как показывал, так и показывает. Не на храм, для него храмов не существует, на дом пионеров…. Не хочется его там видеть.
    Серый промолчал, Толик пожал плечами.
    - А пойди сейчас этот памятник снеси, – предложил я - знаете, сколько людей в защиту поднимется? Вот слышали, говорят «Ленин вечно живой». А я стоял там и думал, он и правду живой, от него какой-то магнетизм исходит, люди ему поклоняются, верят ему, в него. А он там, на храм показывает.
    Помолчали.
    - Вот ты говоришь, он как бог был, – нарушил молчание Толик, – а я, помню и думал, что он бог. Когда в садике воспитательница о нем рассказывала, я верил в него, как в бога. Больше чем в бога. О боге мне никто не говорил.
    - Думаешь, ты один такой, – отозвался Серый. Нам закапали в мозг «Слава Ленину» и всё. И если бы Союз не рухнул, ты бы сегодня, что, на освещение ходил? Нет, ты бы племянника в дом пионеров повел и по дороге рассказывал ему, что «религия опиум для народа», а дедушка Ленин народ этот спас, храм забрал и дом пионеров получился, чтобы деткам всего мира хорошо было. И ещё бы гимн с ним разучивал по дороге.
    - Мы в первом классе учили, – вспомнил Толик, – в букваре на обложке, на внутренней стороне гимн был. Учили, а потом хором пели. А один не выучил и просто рот открывал. Сосед по парте, его учительнице сдал. Как она на него орала! Перед всем классом. И самое интересное, ребята, я себя в ту секунду помню, я его просто ненавидел, он же родину продал!
    - С какой грустью, ты это вспоминаешь, – усмехнулся Серый. – Может обратно захотел? Свернули мы с истинного пути? Тебя надо на броневик и переворот делать. Я, как народная масса за тобой бы пошел!
    - Какой переворот? - отмахнулся Толик. - Ты вслушайся в это слово – переворот. Берут, что-то и переворачивают, людей в грязь, грязь в люди. Сколько их было переворотов, а толку никакого. Кровь и насилие. Насилие порождает насилие.
    Серый привстал со стула, – сейчас подожди, я за ручкой сбегаю, запишу!
    - Вот так и переворачивает нас и мутит до сих пор! – продолжил Толик
     хотя с этим… (Толик, так же как и я повторил жест Ленина)
    вот здесь… (похлопал себя по шее) дальше ехать не хочется!
    - Какой нервный пассажир попался! – полушепотом обратился ко мне Серый.
    Я не ответил.
    «Насилие порождает насилие» - какая затертая и какая правильная фраза. Мне вспомнилось, в моём родном городе одно время появились то ли скинхеды, то ли нацисты, и они стали на домах рисовать свастику. Было противно и омерзительно. Местное население свастику зарисовало. Вместо нацистских крестов появились свежие пятна краски и практически на следующее утро на тех же местах опять нарисовали свастику.
    Это было как вызов, как утверждение своей правоты. Эти нацисты как будто получили одобрение своей деятельности, их видят! С ними уже борются! Это уже значимо! Свастику опять зарисовали. Я слышал, какие-то ребята вызвались дежурить по ночам, стали нацистов отлавливать. Назревало серьёзное противостояние.
    А потом, в одно утро на свастике «выросли цветы». По краям ломаных крестов неумелой рукой из баллончика кто-то нарисовал зеленые стебли и листья, белоснежные лепестки, с оранжевой точкой в сердцевине. Кресты из омерзительных, превратились в комичные. И всё сошло на нет.
    Не знаю, может юные нацисты испугались, что их поймают, может их и поймали, но мне кажется, дело было вовсе не в этом. Кресты больше никто не рисовал и самое интересное, что те, которые были, на которых росли цветы, тоже никто не трогал. Конечно, постепенно, один за другим, и они исчезли, но не было уже в этом никакого фанатизма борьбы со свастикой, а просто с уличным хулиганьём, малюющим на стенах.
    Но один «цветущий» крест остался. В глухом закоулке, на старом саманном домике. Я часто проходил там, и каждый раз смотрел на него. Для меня это был символ, символ сильнее любых других. Символ того, что насилием, действительно, ничего не решить. Я очень переживал, что и его закрасят, но дом, как видно, был заброшен, и моя реликвия оставалась в сохранности.
    Пока я задумался, ребята продолжили разговор. Вернее Толик продолжил своё выступление.
    Надо же, – понял я, – ведь это первый наш разговор на серьёзную тему. Я раньше думал, что мои соседи могут только выпивать, днями валять дурака и материться как сапожники.
    Мне вдруг пришла в голову интересная, как мне показалось, мысль.
    - Толик! – перебил я его на полуслове – а у тебя краска осталась?

Продолжение: http://www.proza.ru/2015/12/05/2342