Мамины песни

     -В низенькой светёлке огонёк горит,-протяжно поёт мама. Она сидит за столом. Одной рукой быстро крутит ручку колеса швейной машинки, другой поддерживает ткань, направляя строчку. Стрекочущий звук машинки сливается с маминым голосом. Я стою у стола. Глаза мои на уровне строчки,бегущей из-под лапки машинки. Я зачарованно смотрю на мамины молодые, с голубыми жилками руки, которые ловко выполняют  таинственную работу. Вот стрекот прекратился. Мама поднимает лапку машины, вытягивает  нитку из дырочки под лапкой и продолжает песню:
      -Молодая пряха  у окна сидит...- Я не знаю, кто такая пряха, но мне кажется, что это мама.
      -Молода, красива, карие глаза.
      -По плечам развита  русая коса...- рассказывает песня. Конечно, это о моей маме. Правда, сейчас у неё коса обвита вокруг головы. Мне очень хочется  потрогать косу, но нельзя мешать. "Русая" я понимаю как"тёмная"и шёлковая,как у мамы.

   Вот моя "пряха" взяла обеими руками то, то шила, встряхнула, расправила на столе. Это было платьице! Красное, с мелкими  голубыми цветочками, с пышными оборочками на груди и на подоле. Мама придвинула меня ближе к себе и приложила ко мне платьице. Я боялась дохнуть от восторга и смотрела на маму так, как, наверное, Золушка глядела на фею.
  Странно, что я не помню тогдашнего маминого лица. Её молодое лицо  я помню только по фотографиям.

  Вот она в украинском костюме: в высоком венке из цветов, в белой кофточке с вышивкой на груди и на длинных пышных рукавах. На плечи спускаются ленты, на груди несколько ниток бус. У мамы лукавое лицо. Пальчиком правой руки  она подпирает щёку, а кистью левой руки придерживает локоток правой. Видно, что мама или пела, или танцевала.

  Тогда она ещё не была моей мамой, а была студенткой педучилища Нюрой Белянушкиной и выступала на смотре художественной самодеятельности. Потом мама рассказывала мне,что после концерта с ней говорил дяденька "из области" и предлагал ей поступить в музыкальное училище, чтобы стать певицей. Мама решительно отказалась, потому что ,как считали в селе, артистки - дурные, легкомысленные женщины.

  А на этой пожелтевшей фотографии с отломанным уголком  мама стоит у берёзы, обняв её ствол, и ,наклонив головку, мечтательно смотрит вдаль. Она похожа на  артистку Валентину Серову, снимавшуюся  в кинофильмах о войне. Только мне мама кажется красивее. Худенькое лицо, большие темные глаза. тоненькие брови, лёгкая улыбка. Короткие волосы слева заправлены за ухо, а справа чёлкой падают на лоб и косым углом ложатся на щёку. На обороте фотокарточки надпись: "Дорогому мужу Ване от Нюры"

  Отец в то время служил в армии, а мама с двумя сынишками - Женей и Олегом - ждала его дома. Канун Великой Отечественной войны. Меня ещё нет на свете... В то время  любимой маминой песнью была "Студенточка, заря вечерняя. Под липами я ожидал тебя.." Когда, уже после войны, мама пела это, голос её срывался , и она  отворачивалась,чтобы спрятать слёзы. Потому что ей сразу приходило на память:"На позицию девушка провожала бойца.Тёмной ночью простилися на ступеньках крыльца.." Эти две песни ассоциировались у неё с войной и разлукой...

  Не помню, чтобы мама как-то специально "воспитывала" нас, вела нравоучительные беседы. Ей всегда было некогда. В детстве я ни разу не видела, чтобы мама ложилась спать или вставала  утром с постели. Было впечатление,что она вообще не спит. Мама работала учительницей начальной школы  в соседнем селе. Туда и обратно - пешком. Она кормила,обстирывала, обшивала, лечила шестерых детей. Отец у нас был, но как-то не запомнилось его активного участия в домашней жизни.

  Жили мы в деревне. Запомнилось из раннего детства , как всё семейство мыли в бане. Старшие мальчики, Женя и Олег, мылись сами под присмотром отца. А потом мама мыла остальных четверых: вымоет одного, оденет, а в предбаннике дожидается следующий; отец забирает вымытого и ведёт домой, а мама обрабатывает следующего. И так в четыре захода. А потом маме надо было постирать бельишко на всю ораву и самой вымыться. Домой она приходила, когда мы, дети, уже спали.

  Я любила, когда мама по выходным стирала дома. Она разрешала мне сунуть руки в мыльную пену  и полоскать какую-нибудь тряпочку. Я "стираю" и слушаю, как мама выводит протяжную песню:
        -На Муромской дорожке стояли три сосны,- поёт мама. и мне представляется дорожка, заросшая прохладной травой-муравой, по которой я люблю бегать босиком, когда летом гощу у бабушки Кати  в Таволжанке.
        -Прощался со мной милый до будущей весны,- продолжается заунывная песня. Ну, кто такой "милый",я уже знаю и не люблю его .И вот почему.

   Была у меня в Таволжанке любимая подруга Настя Гришина. Она была старше на пять- шесть лет,но всё-таки "водилась" с нашей "малолетней" компанией: Валей Кувшинниковой, Мусей Мистрюковой и  со мной, Лиркой Белянушкиной( в Таволжанке я числилась по фамилии бабушки Катерины). И вот однажды наша любимая Настя Гришина  прошла мимо нас, даже не взглянув в нашу сторону. Что такое? Мы пытались вернуть её расположение - тщетно. Настя бросила нас! И вдруг оказалось, что у неё появился этот самый "милый" и что она вечером ходила с ним " под ручку"! Она променяла нас на "залётку",как презрительно мы называли Настиного кавалера.

  Поэтому, слушая финал маминой песни("он видно догадался, что жизнь мою разбил"), я испытываю некоторое злорадство:"Что, Настенька? Променяла нас на"милого"? И что получила? Так тебе и надо!"

  Песней сопровождала мама все домашние дела. Помню,каждое воскресение она пекла пироги. С вечера творила тесто в деревянной ведёрной квашне. А рано утром пекла "пылушки",которые пеклись на сковороде у "пыла",когда дрова в русской печке жарко пылали. Для нас, ребятишек. не было ничего вкуснее этих пышных горячих лепёшек-пылушек с холодным молоком.

  А потом начиналась основная стряпня: все лепили пирожки с картошкой, с морковью,иногда с зелёным луком и яйцами. Говорили за работой мало, больше сопели от старания и слушали мамины песни. Бывало, она поёт:
   - На речке, на речке,на том бережечке
    Мыла Марусенька белые ноги...
  Нет, это не какая-то чужая Марусенька, а я бегаю "на том бережечке" у Барыша по жёлтому песочку, шлёпаю босыми ногами по мелководью, стараясь поднять как можно больше брызг, и восторженно взвизгиваю, когда брызги окатывают меня. И ножки у меня не белые,а загорелые, обветренные до цыпок. И всё равно песня про меня: чувствую комок в горле и готовые закапать слёзы.

  -Плыли к Марусеньке серые гуси,-неспешно тянется песня. Мне хочется подпеть маме, но я стесняюсь, да и горло ещё не совсем поджило после ангины , и я боюсь захрипеть и испортить песню. А Марусенька тем временем  гонит гусей прочь:
  -Кыш вы,плывите, воды не мутите..-Она боится, что гуси разбудят свекра, который "Марусеньку будет бранити". И я её хорошо понимаю, потому что свёкор мне представляется дядей Семёном Дуниным, который пришёл с войны на круглой деревяшке вместо ноги  и которого мы, ребятишки, очень боимся...

 ...Шестьдесят лет прошло, а песня про Марусеньку звучит в душе с мамиными интонациями. Много раз я слышала её в исполнении профессиональных певиц,но самым трогательным для меня остаётся  пение мамы. В моём детстве не помню, чтобы мама просто сидела и отдыхала. Она постоянно что-то делала и пела. Думаю, это был наилучший способ влиять на внутренний мир детей: через песню, непосредственно из своей души переливать в душу ребёнка что-то самое главное, заветное, чего порой  и словами не выразишь...

  Мне лет 12- 13. Какой-то праздник. В сельском клубе концерт художественной самодеятельности. Обычно в первом отделении выступали мы, школьники, а во втором - взрослые. Среди них моя мама.

  Когда она вышла на сцену в своём зелёном крепдешиновом платье с рукавами фонариком, с вырезом в форме сердечка на груди, я испытала странное чувство. Мама была здесь не моя мама, а учительница Анна Петровна Аксёнова. Очень красивая, с гладко зачёсанными и собранными сзади в узел волосами, с большими яркими глазами, с незнакомой улыбкой,эта женщина показалась мне чужой. Сильный. глубокий голос стремительно летит куда-то вдаль, за пределы тесного зала:

           Над полями да над чистыми
           Месяц птицею летит.
           И серебряными искрами
           Поле ровное блестит...
  Чувствую: внутри холодеет, словно вдохнула много-много морозного воздуха. Сердце бьётся сильно, рывками. А незнакомая колдунья на сцене, чуть подавшись в сторону зрителей, подзуживает:

          Н-ну-у, зво-о-ончей. звончей, бубенчики-и,
          За-аливные голоса-а!

  А потом. вскинув голову.взмахнув рукой.весело, залихватски выплёскивает:
          Э-эх ты,у-удаль молодецкая!
          Э-эх ты-ы, де-эвичья краса!
  Я покорно следую за песней - мчусь по снежному полю  под луной:
          Гривы и-инеем  кудрявя-аца,
          Па-арашит снежком в лицо...
  И до конца песни я уже не я,а добрый молодец. Мчусь на тройке к своей красавице. Слышу звон бубенцов,чувствую студёный ветер, бьющий в лицо...

  "Просыпаюсь" от аплодисментов. Мама раскланивается и идёт за кулисы. Потом опять выходит и кланяется. Мне хочется плакать, как будто у меня отняли маму. И почему-то стыдно за неё, словно она притворялась на сцене или будто показалась перед всеми раздетой...


  С годами, по мере становления моего "я", отношение к маме изменилось: она уже не была для меня идеалом и непререкаемым  авторитетом. Я отдалилась от неё. Многие мамины поступки мне казались уже неприемлемыми и посягающими на мою свободу и чувство собственного достоинства. Теперь-то я  понимаю, как нелегко  было маме со своей строптивой дочкой! А тогда  меня стали раздражать и её командирский тон, и манера громко говорить, и привычка петь за домашними делами.

  Но всё чаще я стала ловить себя на том, что тоже напеваю, когда никого рядом нет. И оказалось, что под мамины песни всякая работа становится легче: руки делают своё дело,а душа уносится ввысь, прочь от житейской суеты. Тогда-то и пришла ко мне смутная догадка, что я существую в двух измерениях: в земном и, так сказать, в горнем, трудно объяснимом, но отчётливо ощутимом.

  Чистые, прозрачные ручьи маминых песен выносили меня  в широкую, полноводную реку популярной музыкальной классики. А потом мне открылись и великие океаны оперной и симфонической музыки...

  Передо мной фотография моей уже старенькой мамы. Стоит она на лесной поляне. На маме старенькое  самодельное платьишко, на голове светлый старушечий платок. На ногах шерстяные носки и высокие галоши. Обычная русская старушка.
  Но смотрит она молодо и лукаво, а улыбается хитро и задорно. Кажется, я слышу мамин голос:
   -Я-то допела свою песню, как смогла. А ты?
   -Да,моя родная. Ты допела свою песню жизни до конца. Песню гордую и трагическую, тоскливую и удалую. Вот и я свою допеваю. Какой она услышится дочери  моей и внукам? И услышится ли?