Осенняя ночь в Козах

Осенняя ночь в Козах

Коктебель, потом Солнечная Долина. Нет, наоборот, Солнечная Долина, где есть, где переночевать, потом Коктебель, джазовый фестиваль. Даже не он сам, а выступление Арчи Шеппа.
И льет, как из ведра – под шквалистый ветер! Что творится с погодой? Одно утешение: в Москве еще хуже. Позвонила мама: у отца вчера была температура 40,5, чуть не умер, увезли в реанимацию. Сегодня лучше. Плачет.
Пока ждал Кота у школы, обошел ее и осмотрел окрестности. Что видят дети, выходя из нее? Помойку с горящим мусором, вытоптанные газоны, пустырь, поломанные заборы, асфальт. А задумано когда-то было хорошо: огромная территория, спортивные площадки, газончики с цветами…
На Пятом километре искал подарок. Купил «Белый мускат Красного камня», 150 гривен за бутылку, самое дорогое, что у них было. Поэтому мы выехали в Солнечную Долину, к Тане К. и Феде П., у которого сегодня день рождения, ближе к пяти. 205 км, три с половиной часа. Много времени, как обычно, съел Симферополь. Кот предсказуемо ропщет, что его сумасшедшие родители тащат его неизвестно куда, где нет детей и игры «Сталкер»! Несусь как могу быстро, чтобы попасть засветло. В Грушевке я ухожу в сторону гор. А потом с петлявой дороги открывается то, про что Кушнер сказал: «Я рай представляю себе, как подъезд к Судаку». В раю еще было светло, а в Солнечной Долине уже нет. И я плутаю по ней, не находя дом. У Феди выходило как-то все слишком просто. Звоню по мобиле, потом еще раз – и, опаньки, мы на месте!
Одноэтажный белый дом с черепичной крышей на окраине татарского села. Рядом стройка другого дома, фединой мамы, поэтому участок наполовину стройплощадка, с которой не до конца исчезли следы рабочих и работ. Мимо идет дорога к морю. Кирпичный пол, лакированное дерево снаружи и внутри, ниши вместо шкафов. Дизайн, планировка – просты, лаконичны и красивы. Сразу хочется что-то сделать в своем доме.
У Коры, собаки Феди, течка, и это создает проблему со Спуки (наш русский спаниель, любовь Маши). После доджей – довольно тепло, все сидят на улице, где между домом и невысокой стеной поставлен стол. У стены скромный цветник типа клумбы. Федя в феске и татарском халате – чистый турок: массивный, круглолицый. Наряд ему очень идет! Я поздравил его с домом и с днем рождения. «Дом еще не намолен», – отвечает он, имея в виду, что он еще не пропущен через многолетний поток гостей. Зато он сделан по запросам хозяина и сделан хорошо, это сразу видно. Только участок гол. Лишь несколько саженцев сидят в сухой  каменистой земле усилиями Тани. Она же нейтрализует Кота, поставив ему «Звездные войны» на хозяйском компе.
Федя уже пьян. Из-за этого Таня на взводе. Много месяцев в Крыму она держала его в завязке, зная, что, стоит ему сорваться, и его уже не остановить.
Федя – своеобразная личность: внук известного советского драматурга, наследник дома Габричевских в Коктебеле, в котором бывал Бродский, совладелец роскошной квартиры в Москве, с подлинным – ой, боюсь соврать – на стене. Он закончил классическое отделение филфака МГУ, где и познакомился с Таней. Второй раз они столкнулись относительно недавно в «Политическом журнале». Тогда и начался их роман. Пару лет назад он стал строить свой дом в Крыму, чтобы отделиться от мамы, Ольги Сергеевны, яркой тиранической женщины. Таня оказалась для Ольги Сергеевны чистой находкой, ибо попыталась сделать невозможное: бороться с федиными запоями. Они провели в Крыму зиму, в новом доме, вместе писали сценарии для сериалов. Федя писал и что-то свое, небольшие пьесы, кстати, очень небездарные. Но стоило ей уехать в Москву по делам или поссориться с Федей, а ссорились они часто, – он немедленно запивал. Любил ли он ее? Трудно сказать. Она была сиделкой при нем, помогала найти заработок, помогала достроить и обжить этот дом, была бескорыстна и терпелива… И при этом у нее не было иллюзий насчет его верности: однажды она случайно наткнулась на его электронную переписку с питерской барышней… Казалось, что он специально доводит ее, чтобы она, наконец, ушла, а он нашел кого-то другого. Да и властная старосветская, старобогемная Ольга Сергеевна не жаловала ее, находя в ней серьезный недостаток, состоящий в том, что если Таня и Федя поженятся, то однажды Таня унаследует все (как в свое время сама Ольга Сергеевна)! О чем Таня думала меньше всего. У Феди, кстати, был сын от первого брака, чьи права на наследство Ольга Сергеевна, вероятно, и хотела защитить от коварной Тани.
И, как назло, скоро Таня снова должна ехать в Москву! Что тут будет, когда она уедет, ей не трудно представить! Особенно с тех пор, как в доме поселился старый друг Феди еще по Универу, тоже Федя – «американец» (по месту теперешнего жительства), преданный любитель крымско-алкогольного стиля жизни.
Два года назад благодаря Тане мы побывали в коктебельском доме. Ольга Сергеевна, полная живая женщина в широком красном платье, державшемся на одной груди, которую (не грудь – не только грудь!) писал сам Альтман, провела для нас привычную экскурсию. Она была приветлива, весела, сыпала именами гостей дома: весь цвет культуры, лучше не бывает, – все это среди картин и росписей Натальи Северцовой, ее приемной матери, супруги Габричевского (который дружил с Волошиным, – вообще между двумя домами существовала тесная связь), ругала современный Коктебель – и упомянула о покупке участка в татарской деревне Козы, как она звала Солнечную Долину. На этом участке с уже выстроенным домом мы теперь и находились.
У Тани ужасный кашель, сродни чахоточному – от беспрерывного курения.
Гости: 73-х-летний Василий Львович Бруни, внук Бальмонта из Судака, колоритный старик слегка мужицкого вида, Андрей, 60-летний московский архитектор (полный, седой, бородатый, в тельняшке под моряка), Федя Блюм, тот самый «американец», довольно монументальный моложавый щеголь, гладкий, сытый, легкого и дурашливого нрава. Ненадолго заходят татарские соседи, мать и сын. Федя-американец беспрерывно частит словами и острит. Я хвалю работу архитектора, автора наблюдаемых объектов. Архитектор тоже уже в «крымском» настроении, то есть в расслабленной немногословной медитации. Тем не менее, нам удается завести разговор, который был прерван Федей-американцем, вздумавшим петь. Петь он стал до кучи по-итальянски, «дядя Вася» его поддержал по-русски. На Тереке и казаках я ломаюсь. Федя-американец объясняет, что надо снисходить к тому, что все знают очень мало песен. А если люди хотят петь за столом!.. «Ты не любишь песни за столом?» – изумился он. «Я предпочитаю магнитофон»... К тому же я не люблю, когда кто-то навязывает стиль застолья. 
Маша и Таня исчезают, так весь вечер. Я предлагаю попробовать «Красный камень», одно из любимых вин здравствующей английской королевы. Ничего подобного я не пил: оно плотное, почти как мед, пахучее, тягучее! Увы, гостям и хозяину уже было все равно, что пить, хоть мускат, хоть самогон из свеклы, лишь бы градус, одна малопьющая Маша нашла вино замечательным.
Я спросил дядю Васю: как он оказался в Судаке? И в ответ получил красивый рассказ с богатой исторической подоплекой. Он связал в один период и себя, и Судак, и два поколения родни. Судак сразу стал толще на современность, которой мне в нем не хватало. Василий Львович не пошел по стопам всех своих родственников, а стал просто геологом, был там, где никто из нас не был (и не будет), делал то, что хотел, и даже советская власть не могла ему помешать. В Судак привез его отец, еще почти младенцем, до войны, и с тех пор он не расстается с ним. 
Вероятно, из вежливости дядя Вася склонил внимание к моей, столь отличной от его, жизни. И он признал ее, даже, может быть, больше, чем она того заслуживала. Впрочем, он постоянно повторяет, что хочет напиться – и честно старается, но у него не выходит: «Это у нас порода такая!» – смеется он. – «Я весь в деда! Тот тоже никогда не пьянел». Оба Феди пьянеют гораздо быстрее его.
Певшие вместе дядя Вася и Федя-американец вдруг ругаются: Федя-американец заявил, что весь Крым – помойка, и единственное отрадное место – дом Феди П. Это было вроде тоста, однако Василий Львович назвал его мудаком.
«Пошел ты со своими брунивскими вые…онами!» – взвился Федя-американец, первый раз став серьезным. Наверное, комментировать тост в подобных выражениях (насколько бы они ни соответствовали делу) было лишнее, зато это стало моментом истины: люди сразу раскрылись. Федя-американец обижено ушел в дом.
Именинник воспользовался агрессией, внезапно вспыхнувшей за столом, и внес свою лепту. Теперь о чем бы ни заходил разговор, он все называл либо говном, либо х…ней – крылатым выражением филолога. Архитектор почувствовал себя не на месте – и от греха ушел. Я бы тоже ушел… Не ушел только из-за дяди Васи – поглядеть, как он пытается спасти безнадежную ситуацию, которой, отчасти, он и был виновник.
Дядя Вася остался невозмутимым. По нему было видно, что он не привык проигрывать. Федя для него знакомый мальчишка, впавший в дурняк. И он хотел понять, что творится с Федей, почему он так отвратительно настроен? Надо, чтобы Федя смотрел на жизнь менее мрачно, ведь все хорошо!.. – убеждает он. «А что хорошего?!» «Как что хорошего?! Например, как тебе повезло с Таней!»…
«Все х…ня, дядя Вася! С Таней у меня нет жизни!» – сообщает Федя со всей определенностью разочарованного в жизни человека. «Нет радости жизни!» – поправился он. «Чего тебе нужно, что ты с ума сходишь?» – удивляется рассудительный дядя Вася, дымя новой сигаретой. «Хочу идеала!» – кричит Федя в пьяной экспрессии. «А заслужил ли ты сам идеала?» – спокойно спросил Василий Львович. «Нет, наверное, не заслужил», – согласился Федя. Но как можно что-то заслужить при такой маме – примерно такая была следующая мысль Феди, – которая с детства заедала его жизнь? Василий Львович не согласен: он рассказал Феде (и нам) про его маму в молодости, которую знает с семнадцати лет, какая она была красотка! Он уверен, что родственникам можно договориться между собой, он не понимает конфликта детей и родителей, точнее Феди и Ольги, он не верит в него. По его выходит, что дети и родители обречены любить друг друга. Вот и Ольга любит Федю, он знает, хоть и характер у нее! – и заботится о нем, дала деньги на дом (продав подлинного, ой, боюсь соврать, со стены) и очень переживает за его здоровье. Надо любить свой род и семью, это самое близкое и верное, что есть у человека. Нельзя без корней, как-то так. (За точность не ручаюсь.)
Я включился в разговор: мол, не всем так повезло с родственниками, некоторые и вовсе не знали их в полном объеме (в связи с известными историческими событиями). Но даже с наличествующими – все не так просто. И я стал излагать, как я понимаю разницу моего поколения и поколения родителей. А заодно про идеалы контркультуры. «Ясно лошадь, коль с рогами», – комментирует Василий Львович (его поговорка). Старик очень разумен, ему нравятся ребята с длинными волосами, он сам выращивал коноплю у себя на участке. У него живая психика, завидное здоровье, он хочет сохранить молодость, и его удручает, что он начинает лениться, не делает то, что делал всегда.
Федю мои слова, сказанные, по сути, в его поддержку, необъяснимо разозлили. Начал он, однако, издалека, с претензии к моей бандане, надетой в пандан к его феске: мол, как я кретински в ней выгляжу. Потом и вовсе заявил, что не любит меня и никогда не любил. Никто не тянул его за язык, крик души.
«Почему?» – спросил Василий Львович. Федя промычал что-то невразумительное. Из-за чего Василий Львович, ставший в этот вечер моим адвокатом, заключил, что Федя просто мне завидует, что у меня все хорошо, все получится, а у него – нет. Я вовсе не разделяю этого оптимистического вывода, но молчу, склоняясь перед мудростью старика (было в нем что-то патриархальное).
В течение следующих нескольких минут Василий Львович пробует воспитывать Федю, как старый друг семьи, но это бесполезно. Федя лишь матерится. Меня он избрал целью агрессии. Наконец, выяснилось, что я много выпендриваюсь, пишу бездарно, и хиппи – все наркоманы и кретины – и пр. «Я терплю только из-за твоего дня рождения!» – предупредил я. «Да пошел ты на х…!» – посылает он меня… «И тебя туда же!»
Он производит впечатление совершенно разложившегося человека. В нем нет ничего светлого и не гнилого, от него веет смертью, настолько все в нем отрицает и ненавидит жизнь. Он словно мстит жизни и матери через саморазрушение. А заодно и другим, насколько хватает смелости.
Уже поздно, густая южная ночь на окраине села, темное поле на полгоризонта без единого огонька. Редкие звезды в облачном небе. Таинственные очертания гор. По небольшому дворику, где мы сидим, огражденному невысокими стенами, гуляет дразнящий ветер, в котором запутался запах степной травы и недалекого моря. За столом остается только четверо: я с Машей, Василий Львович и невменяемый Федя. Таня зовет его спать, она уже постелила, но он не может встать. В конце концов, он просто срубается за столом, вместо лица с именинного места на нас глядит лысое темя. Это даже лучше. Таня убирает со стола. Василий Львович хочет ехать домой в Судак на своем скутере, на котором приехал. Мы втроем с Машей и Таней уговариваем его остаться: нельзя ехать на скутере, еще и ночью, столько выпив! Это кажется безумием! Но старик упрям – и лишь просит Таню сварить ему кофе. За кофе разговор продолжается.
Василий Львович говорит о Феде, Ольге, Тане, которая ему очень нравится, которой Федя не стоит, хотя он любит его. Он прямолинеен и откровенен в оценках, что положительных, что отрицательных, как человек, который может это себе позволить. Он не хочет понравиться, он может признаться, например, что не понимает женщин, хотя любит и всю жизнь хотел понять. Женщин понять нельзя! Непонятно, что они хотят и почему делают то или это? Они находят себе самые неприятные и неудобные варианты, вроде него самого. Мужчина и женщина – два разных существа, как марсиане. Он всю жизнь стремился к свободе, и это было очень трудно: совместить женщину и свободу. Тело хочет женщины, а разум хочет свободы, и как это соединить (передаю примерно)? Странно слышать такие речи от столь немолодого человека, – восхищаюсь я. Но он вовсе не считает себя стариком, и интерес к женщинам это доказывает.
Я тоже часто их не понимаю, говорю я, тем не менее, мне кажется, что понять не трудно, просто мужчина, как правило, не старается понять, глядя на женщину достаточно эгоистически. Лень ему копаться в женской психике и настроениях, не барское это дело! Маша: когда человек влюблен, он отлично понимает другого. А вот когда любовь прошла – он начинает лениться и «не понимать». Василий Львович соглашается. Мы узнаем, что мы третья хипповая пара в его жизни. Одна была очень удачная, другая очень неудачная. И он хочет, чтобы у нас было все хорошо, потому что видно, что мы подходим друг другу.
Я сравнил его с отцом, который едва дышит. А этот – пьет, курит, поет, шутит, ездит на скутере – и сохранил полную ясность ума! Никакой пресыщенности жизнью и обид! Федя по сравнению с ним кажется живым мертвецом.
Василий Львович садится на свой скутер и едет нижней трассой мимо Меганома в Судак. Мы едем следом, только с этим условием мы согласились его отпустить. Маша, как самая трезвая, за рулем. «Василий Львович предпочитает английскую систему», – комментирую я, глядя, как он упорно чешет по встречке. Ни одной машины нам, по счастью, не попалось. Уже из дома Василий Львович позвонил мне на мобильник и поблагодарил. «Я сделал открытие!» – сообщил он: «Я меняюсь, когда на меня смотрят». То есть, когда мы ехали и смотрели за ним (в какую сторону было изменение – осталось тайной). Назвал нас золотыми и пригласил к себе. Таня говорит, что не надо отказываться, там есть, что посмотреть.
В этот момент Федя попытался встать из-за стола, сломал стул и упал в цветник. Оттуда мы извлекли его вдвоем с Таней и дотащили до дома. Чтобы поднять его по ступенькам, Таня стала будить Федю-американца, но он лишь брыкается: «Идите все на х..! Оставьте меня в покое!». «Как пить с ним – он всегда, а как помочь!..» – почти плачет Таня.
А веса в Феде будь здоров! Я беру его под руку, взваливаю на плечо, словно мешок, и волоку до их спальни.
Таня устроила нас в кухне-гостиной на полу, на матрасе Intex: всех троих плюс Спуки. Я предупредил Машу, что завтра я собираюсь отсюда сваливать, пусть накроется Арчи Шепп, которого я так хотел послушать!..

Утром оказалось, что уезжаем не только мы, но и Таня. Она уже успела поругаться с Федей-американцем, когда он предложил ее Феде выпить, хотя ясно, что Феде нельзя, он уже на грани запоя. Но всем плевать! Федя Блюм приехал сюда радоваться жизни и отдыхать, а она все портит! Она напомнила, как пыталась его разбудить… «Кто ты такая, чтобы меня воспитывать?!» Он – старый друг, а она никто! Она и сама это почувствовала, когда Федя не встал на ее защиту. Спокойно сидел и слушал, как посторонний человек.
Втроем с Котом мы идем на море, видное между двух холмов. Место вообще красивое: приморская долина, окольцованная горами, придирчивой Маше нравится. День довольно теплый, иногда даже появляется солнце. Все пространство до моря – колючая ржавая трава с вкраплениями зеленого. Казавшаяся небольшой – дистанция заняла почти час.
Поселок Прибрежное открывается с холма, на крутом повороте дороги, между морем и виноградниками. На холме двое молодых художников рисуют Карадаг, торчащий отсюда темно-синей зубчатой стеной. На море легкое волнение и ветер. Почти всю береговую линию занимает пустой песчаный пляж, замыкаемый мысом, за которым – Лисья бухта. Но все запущено, лучшие места по-прежнему у военной части и какой-то полумертвой базы отдыха. Тут даже есть завод!
Пляж пуст не совсем, люди все же имеются: художница с мольбертом, рыбаки, компания выпивающих, просто отдыхающие, кто-то купается. Спуки роет песок, лает и бегает за бутылкой (не в ларек – за пластиковой), с лаем бросается за нами с Котом в море. Оно могло бы быть и теплее. Маша начинает уже мечтать, как хорошо было бы купить здесь участок – ей интересно, сколько он может стоить? Мол, и ветра здесь меньше, и спускаться к морю не надо. Да, здесь красиво, и дорога назад по шоссе, обсаженном кипарисами, напомнила мне что-то итальянское, тосканское.
Когда мы вернулись, Федя уже был образцово пьян и маловменяем. Сок течет по подбородку, как у ребенка. Его компании (Феде-американцу и Андрею-архитектору) хоть бы хны. Наплевать им и на то, что Таня уезжает. Никто не пробует ее удержать.
Мы невнятно прощаемся и едем в Коктебель. Я хочу хотя бы посмотреть, как выглядит этот фестиваль?
Коктебель полон народа, словно летом. На набережной между сувенирными лотками толчея. С первых метров столкнулись с соседкой Расты по Ласпи. Она задала невыносимо оригинальный вопрос: нет ли у меня травы? Здесь куча волосатых и прочих фриков. Конца сезона тут не наблюдается, да и солнце лупит весьма ощутимо. Я нашел две сцены, около одной толпа: парень играет на гитаре смычком, под электронное сопровождение. Маша, Таня, Ваня и Спу уходят в писательский сад: «Кому еще, как не нам?..» – комментирует Маша. Я слушаю парня и иду дальше. Большая сцена стоит перед самым волошинским домом. Тут же купаются на пляже. Купаюсь и я.
За это время на сцене появилась пара негров. Один с длинным дредастым белым хаером. Есть и белая девушка, не то певица, не то переводчица. Негры дают интервью и начинают настраиваться. А я пошел искать свою компанию.
В фирменном магазине мы купили коктебельского вина. Назад гнал так, что долетели за три часа.
Всю дорогу Таня переживала о Феде. И нам, и ей понятно, что эти отношения надо кончать. Да и не из-за чего стараться: Федя – человек окончательно испорченный, еще в детстве, всей этой компанией золотой молодежи, детей великих. Его не исправить и не воскресить. Она лишь бессмысленно тратит свою жизнь. Хотя все же опыт целого года в Крыму, «своего» дома…
«Совсем не своего!.. Как в «моем доме» могут оскорблять меня и моих гостей?! – восклицает она. – И я ничего не могу сделать! Значит, это не мой дом, и я в нем не останусь!»
Несколько раз она возвращалась к дню рождения – и просила прощения: ей стыдно за Федю, он, мол, никогда так себя не вел! Ей невдомек, чего он сорвался на меня? Всегда говорил, что любит. Полагаю, его «любовь» еще как-то распространялась на Машу, но уж вряд ли на меня. Если он что-то такое и говорил, то это было лицемерием.
Все же Таня думает вернуться, она так любит Крым!.. «Куплю участок и построю «дом мечты»!» – смеется она. И охотно отвечает на вопросы Маши: как тут зимой? Мы же, как известно, остаемся тут на зиму…

Таня вернулась в Крым, еще раз вытащила Федю из запоя, они снова жили вместе, не очень счастливо и очень недолго. А потом Федя умер. А потом умер Василий Львович. Незадолго до его смерти я был у него в Судаке, куда он так звал нас. Я познакомился с его женой и его внуком. Его надежды не оправдались: я расстался с Машей, наша пара была средне-удачной, хоть и долго продержалась. Я спросил его: общаются ли они с Ольгой Сергеевной, мамой Феди? Нет, они считают ее убийцей сына – ведь она рассорила его с Таней, которая одна могла удержать его от алкоголизма. Так ли это, могла ли?
Смерть сына не умерила ее активности: рядом с пустующим домом Феди она возвела большой собственный. На следующий день я проезжал мимо него, следуя по дороге к морю: участок перестал быть крайним, все достроено, чисто, безлюдно.

2008-15