Смутные днищи

Поэт Воробьёв сидел дома один, закутавшись в стихи свои словно в старую мольную шубу. По оконному стеклу бежала вода, было темно и спокойно оттого, что нечего было ждать. Только одна тревожная муха всё носилась под лампочкой, и короткими перебежками дислоцировались под раковину тараканы.
В полночь постучался художник Поношенков и через дверь, которая закрывалась одним крючком, предложил поэту водки. Воробьёв нахохлился тотчас, распушился, встал и мокротно харкнул в форточку. Затем, нашарив свои калоши, побрёл с товарищем на улицу. Голову прикрывала от дождя старенькая кожаная кепка, тонкие руки зябко ютились в карманах.
Дойдя до магазинчика, Воробьёв остался ждать, пока художник сходит за порцией, но, передумав, сразу сбежал, как только тот юркнул внутрь. Это напоминало бег курицы – враскоряку, пригнувшись, будто изображая какое животное. Но зачем-то ему так захотелось.
Теперь он шёл один. Навстречу попался кавказец: «Эй, зачем ходишь так, эй!» И зарезал Воробьёва ударом ножа в грудь. Поэт упал в лужу, скованный предчувствием румяного ****еца, и прошептал какие-то нехитрые слова в пустотную необычайность неба, ; застывшие на его синих дрожащих губах. Не спасли ни членство в союзе, ни намоленая вятская шуба. Кавказец лукаво скрылся в дождливой ночи.
К утру интернет-паутина обросла слухами, что погиб известный спортивный поэт, в арсенале которого имеется стихотворение «Непобедимый Спартак». Толпы бравых российских фанатов садились в электрички в своих городах и отправлялись в Московию на великие погромы. Омон отказался разбирать рельсы, хотя «Эхо Жидов», визжа, на том очень настаивало. В итоге бахнули приближенную к станции овощную базу. Журналисты в прямом эфире плакали над поверженными помидорами и стенали, собирая обломки арбузов. По телевиденью выступил напомаженный президент в стрингах и сказал: «Не переживайте, ****и, овощей всем хватит!» и поспешил скорее вернуться к своей прерванной БДСМ-сессии. Московские поэты-литераторы выступили на протестную прогулку от метро Баррикадная до храма ЦДЛ, где триумфально, по завершению шествия, напились водкой. База отошла новому предпринимателю и начальнику московской полиции Звонарёву, обещающему впредь правопорядок в рядах картошки и морковки. Преступника поймали этим же днём, застукав за отрезанием русской девочке сосков и клитора. А поэта Воробьёва вскрыли в морге, и из груди его вылетели всякие пернатые и лысые бесхвостые птички. Они взлетели над городом и начали срать. Срали на шляпы прохожих, на девичьи косынки, на чистые светлые волосы славян и на помойного цвета головы. Срали на церкви, мечети и синагоги. На школы и платные парковки срали. На Кремль и общественную палату. Насрали в рот Собякину и патриарху. И так гадили они, пока не засрали весь город. Но москвичам казались они лишь растерзанными удилищами, брызгающими спермой. В извращённом сознании москвичей иначе они и не могли предстать. Москвичи, насмотревшись порнухи, всё видят давно залупами, болтами и влагалищами. И когда идёт дождь, им кажется, что сам бог кончает на них, и потому они ласково открывают рот, чтоб благодушно и счастливо было всё, как в американском классном кинофильме. Ну или хотя бы на европейском уровне чтоб. А иначе не по-нашему ; не по-рАсЕйски, ёб-ты!