Бахманьёр. Цена жизни. Пер. с таджикского

    Солнце, напоминающее дрожащий холодный диск, катилось с востока на запад. Еще один хмурый недужный день этого подлого времени подходил к концу.
Близ городской стены Нишапура, у самого пролома для лошадей, стоял монгол по имени Чоку и с откровенным презрением разглядывал свой «трофей». До чего же не везет ему: достался пленник, тощий и длинный, ну прямо костыль да охапка бороды! Да еще глазищи! — два лошадиных глаза! Они напоминают глаза того барса, что был преподнесен в дар хану. Только у барса был какой-то покорный взгляд, этот же смотрит с жалостью, будто не монгол его, а он монгола взял в плен! «Клянусь именем Тенгри! Эти люди только на то годятся,  чтобы упражнять руку — рубить им головы  мечом!»
Чоку не любил думать. Он любил скакать на коне, заставать врасплох, топтать, проливать кровь, захватывать добычу. Он исповедовал религию, которая не разрешала проливать кровь животных, а человеческую дозволяла лить рекой.
Плетка, прорезав воздух, опустилась на спину тощего старика с охапкой бороды, и вмиг на его белой рубахе проступил кровавый след.
Вот так, истязая плетью своих пленников, Чоку оберегал собственную голову от вздорных мыслей.
Старик согнулся под ударом плетки, но ни звука не издал. Вдруг один из пленников Тугая вскрикнул и прикрылся руками, словно плетка монгола опустилась на его собственную спину.
Чоку удивленно оглянулся на пленников Тугая, что сидели поодаль, сбившись тесной кучкой. Сам Тугай отправился по каким-то делам, препоручив Чоку охрану своих  пленников.
Чоку показалось странным поведение пленника. Он снова поднял плетку, словно собираясь вытянуть старика по спине,— хотел узнать, что предпримет Тугаев пленник. Но лишь только он взмахнул плеткой, тот вырвался из толпы и бросился на колени перед монголом:
— Бей меня, сколько хочешь, только не мучай шейха!
Узкие, подобные фисташковой костянке глаза Чоку округлились, приняв форму грецкого ореха. За всю свою жизнь он никогда не видел и не слышал, чтобы кто-то желал принять на себя удар, предназначенный другому.
— Этот старик твой отец?
Пленник отрицательно покачал головой.
— Родич или приятель?
Пленник отрицательно покачал головой.
— Тогда кто же он?
— Это шейх Аттор*
Монгол ядовито усмехнулся. Он не понимал этих людей.
Когда Чоку во множестве захватывал их в плен и, не найдя времени продать, требовал, чтобы они, поклявшись именем их бога, не трогались с места, ибо он скоро вернётся  и будет рубить им головы, а через час заставал их, дрожащих и творящих молитву, на том же самом месте, хотя за этот час они спокойно могли бы  куда-нибудь скрыться,— он их не понимал. Когда они, такие сметливые и умелые, и не подумали нападать на других и разорять их, чтобы не позволить разорять самих себя, он их не понимал. Когда...

________________
* Фаридаддин Аттор – выдающийся персидско-таджикский поэт-суфий XII века.


Впрочем, он и не собирался понимать этот народ…
– Он владелец конских табунов?
Пленник отрицательно покачал головой.
– Он богат?
Пленник отрицательно покачал головой.
– Он превращает медь в золото?
Пленник отрицательно покачал головой.
– Тогда кто же он?
– Это шейх Аттор.
Чоку снова ядовито усмехнулся. «Клянусь именем Тенгри! Эти люди только на то и годятся, чтобы упражнять руку — рубить им головы мечом!»
Но в этом народе было нечто такое, что внушало страх монголу. Чоку не знал, что именно, только чувствовал, что в природе этих людей скрыта какая-то неуловимая и непонятная сила. Подобно тому, как он почуял золото в древней цитадели Хорезма. Почувствовал, что здесь, неподалёку от него, излучает сияние  золотой слиток, и достаточно протянуть руку, чтобы завладеть им. Но, как он ни обшаривал всё окрест, золота так и не нашёл. Словно оно было той самой «блуждающей сокровищницей», о которой однажды поведал ему старик-пленник из Бухары. Та сокровищница будто бы в вечном движении, и овладеть ею невозможно.
— Он дал тебе в долг?
Пленник отрицательно покачал головой.
— Он спас тебя от смерти?
Пленник отрицательно покачал головой.
— Тогда кто же он?
— Это шейх Аттор.
Монгол сделал шаг в сторону пленника Тугая.  Он был в ярости. Он походил на голодного пса, которому показали кость, а потом спрятали.
— Ты вздумал насмехаться надо мной?
Пленник отрицательно покачал головой
— Ты морочишь меня?
Пленник отрицательно покачал головой.
— Тогда кто же он?
— Это шейх Аттор.
Монгол размахнулся плеткой и нанес подряд несколько крепких ударов пленнику Тугая. Тот принял удары, корчась от боли, но не издал ни звука. «Если Тугай узнает, что я избивал его пленников, будет нехорошо».
Чоку оставил Тугаева пленника и повернулся к собственному невольнику.
— Раз ты шейх, умеешь ли без аркана ловить диких коней?
Старик отрицательно покачал головой.
— Умеешь ли ты незамеченным пройти сквозь запертые ворота городов и укреплений?
Старик отрицательно покачал головой.
— Можешь ли остановить течение реки?
Старик отрицательно покачал головой.
— Так что за человек ты?
— Аттор я! *
«Клянусь именем Тенгри...». Чоку потянулся к мечу, висевшему на поясе. Он не собирался убивать старика, он не собирался обнажать и меча, а просто так, по привычке потянулся к его рукоятке. Когда он затруднялся в словах, когда он не мог постичь   чужих мыслей, когда он не находил ответа на вопрос... он тянул

__________
* Аттор (фарси)  – продавец галантереи и парфюмерии, галантерейщик. Псевдоним поэта Аттора связан с его житейскими занятиями.


руку к мечу. Меч развязывал запутаннейшие узлы, меч одним  ударом отделял от тела мудрейшие головы, меч был ответом на все вопросы. Поэтому монгол по привычке потянулся к мечу, висевшему на поясе.
Пленник Тугая, по-своему истолковав это движение, в испуге бросился между ним и стариком:
— Возьми все, что у меня есть, только отпусти шейха!
В глазах монгола вспыхнул алчный огонек и тут же погас.
— А что у тебя  есть?
Пленник торопливо развязал пояс и протянул Чоку несколько золотых монет. На этот раз алчный огонек в глазах монгола горел дольше, рождая в Тугаевом пленнике надежду на благополучный исход. «Этот длинный костыль не мелкая сошка»,— сказал себе Чоку и  многозначительно посмотрел на своего пленника. Старик, словно ждал его взгляда, тотчас отрицательно замотал головой: дескать, мало.
— Мало, мало!
Протянутая рука Тугаева пленника безнадежно упала. У него не  было больше ничего, кроме жизни, которая к тому же принадлежала не ему: её владельцем был другой монгол — такой же злодей, как этот.
— Мало, мало!— вскричал монгол, наслаждаясь бессилием  поверженного человека.
Услышав этот дьявольский выкрик, остальные пленники Тугая беспокойно задвигались. Каждый из них положил к ногам монгола золотую монету или драгоценное украшение, которое оказалось при нем или которое он успел захватить с собой на всякий случай во время той кровавой суматохи — осады города.
У ног монгола вырос притягательный холмик, который позволил бы ему купить табун лошадей и десятки других пленников. «Видно, Тугай не улучил минуты, чтобы потрясти их?» — подумал Чоку, наклоняясь, чтобы поднять даром привалившее ему богатство.
Однако услышав, как его собственный пленник, о существовании которого в эту минуту он позабыл, тихо произнес «этого мало», монгол стремительно выпрямился и заорал на Тугаевых пленников:
— Этого мало, мало этого!
Пленники взмолились, что, дескать, ничего больше не имеют при себе, пусть он проявит милосердие и во имя Бога, который сотворил его и всех людей, отпустит шейха на волю.
Монгол удовлетворенно похлопывал плетью по кожаным штанам и, как попугай, повторял:
— Этого мало, мало этого...
Солнце, напоминающее дрожащий холодный диск, катилось с востока на запад. Еще один хмурый недужный день этого подлого времени подходил к концу.
Пленники со страхом и ужасом смотрели на монгола, который представлялся им божьей карой за их грехи. Его сатанинское племя, свалившееся на их головы, разбросавшее человеческое семя по миру, перемешавшее добро и зло, не внушало им доверия. И они не верили, что он способен на жалость, и они не верили, что он признаёт того Бога, который сотворил его и всех других.
Чоку казался раздраженным. Тугая все не было. «Может, он наслаждается где-нибудь или, может, добычу какую нашел,— с завистью подумал Чоку,— а я вынужден стеречь его пленников да еще убивать свой день на этого полудохлого старика, чью жизнь, не знаю почему, все хотят выкупить!»
Монгол снова посмотрел на своего пленника. На этот раз его взгляд напоминал не голодного пса, а паршивого шакала, который издали следит за рвущим добычу барсом. «А может, не напрасно хотят?»
— Ты из царского рода?
Старик отрицательно покачал головой.
— Из рода пророка?
Старик отрицательно покачал головой.
— Ты справедливый судья?
Старик отрицательно покачал головой.
— Тогда кто же ты?
— Аттор я.
Монгол снова принялся хлестать плетью по своим кожаным штанам. От каждого её удара Тугаевы пленники вздрагивали, будто наугад, без разбору, хлестали плетью по толпе, и каждый из сгрудившихся в кучку  людей был уверен, что удар обрушится именно на его голову. Лишь старик сидел спокойно и безучастно, обхватив руками колени, будто всё происходящее не имело к нему ровно никакого отношения.
Чоку был уверен, что эти люди дурачат его, иначе не стали бы они отдавать свою жизнь за какого-то полудохлого старика, иначе не стали бы они отказываться от своего последнего добра...
Чоку не любил думать; он любил скакать на коне, заставать врасплох, топтать, проливать кровь, захватывать добычу...
Сложив и зажав в руке свою плеть, монгол снова подошёл к старику, уставив взгляд на его бороду. Смотреть на охапку бороды ему было легче, нежели в глаза – в глаза, напоминающие того самого барса, что был преподнесён в дар самому хану, только барс глядел покорным взглядом, а этот пленник смотрит с какой-то жалостью, точно не монгол его, а он монгола взял в плен. Монголу было невмоготу видеть подобные глаза. Прямой и ясный, светящийся печалью, взгляд пленника раздражал его.
— Ты умеешь делать то, чего не умеют другие?
Старик отрицательно покачал головой.
— Ты знаешь тайну, о которой не ведают другие?
Старик отрицательно покачал головой.
— Тогда кто же ты?
—Аттор я.
Монгол снова взмахнул плетью, чтобы пригасить пламя своей ярости и злобы или избавить это полуживое тело от обременительного духа. Он взмахнул плетью, но кто-то, окликнув по имени, удержал его. Рядом с ним стоял Тугай, который привёл с собой какого-то богача из Нишапура. Видимо, этот человек водил знакомство с самим ханом, ибо был приказ не трогать ни его самого, ни его имущества. «Ах,  вот за каким покупателем отправился этот хитрый лис Тугай!»
Нишапурский  богач, не говоря ни слова, вынул туго набитый кошель и протянул его Чоку.
—Мало! — ярость Чоку все еще не утихла.
Чоку не понравилось, что прибывший человек не поздоровался с ним и что Тугай нашел для себя столь денежного покупателя.
Человек, так же не говоря ни слова, вынул из кармана другой кошель.
—Мало.
Теперь голос монгола звучал не столь уверенно. Две мошны золота — два табуна лошадей! Отказаться от такого богатства такому, как он, монголу было тяжко. Когда нишапурец вытащил третий кошель, Тугай разинул рот от удивления.
—Мало...
Монгол сказал это помимо своей воли, словно повинуясь какой-то силе, управляющей им извне. Узкие, как фисташки, глаза Тугая приняли форму грецкого ореха. Три мошны золота! За какого-то полуживого старика! За эту цену он продал бы тысячу таких стариков!
Нишапурец пожал плечами, при нем не было больше ни одной медной пайсы.
Во все время этого торга прибывший не отрывал глаз от  пленного старика, но для того он словно бы не существовал — старик ни разу не взглянул на него.
Когда Тугай, забрав своих пленников, ушел вместе с тем человеком, Чоку, опять шагая взад-вперед, хлестал плетью по кожаным штанам, чтобы унять свою злость и постараться забыть уплывшие три мошны даровых денег.
А старик сидел все так же, по-прежнему обхватив руками колени, и было неясно, дремлет он или наблюдает за разъяренным монголом.
Такому монголу, как Чоку, трудно было позабыть об уплывших трех набитых кошельках, дававшихся ему даром. Он снова остановился против пленного старика и, глядя на его руки со вздувшимися жилами, которые не пахли кровью, не пахли лошадьми, не пахли степью, спросил:
—Можешь ли ты овладеть сокровищницей... блуждающей сокровищницей?
Старик поднял голову, с бесконечной жалостью взглянул на монгола и отрицательно покачал головой.
- Так кто же ты, наконец?!!
- Аттор я.
Монгол  свирепо стегнул плетью по своим кожаным штанам, изо всех сил стегнул, очевидно, позабыв, что наносит удар по самому себе. Он побледнел от боли. Злоба его удесятерилась, он повернулся и начал хлестать плетью старика.
«Боже, шейха Аттора избивают!» Продавец соломы, что приближался к монголу и его коню в надежде продать свой товар, бросился между ними. «Ради бога, сотворившего тебя и всех других, отпусти шейха! Мир не видел от него ничего, кроме добра!»
— А что ты дашь взамен?
— Боже, что же у меня есть, кроме этого мешка соломы?
Монголу стало весело, он испытующе взглянул на своего пленника — хотел узнать, как отнесется к такой расценке этот гордый старик. Старик удовлетворенно и согласно кивал головой: дескать, да, такова моя цена.
Целое мгновение монгол не мог вымолвить ни слова, потом из его горла вырвался хрип, напоминающий «ага!», и не успел соломщик что-либо понять, как тот выхватил меч и одним ударом отделил голову пленника от его тела. Затем, вытирая меч о край одежды соломщика, сказал сам себе: «Этот народ не годится даже на то, чтобы упражнять руку, – у них слишком тонкая шея!»
Солнце, напоминавшее дрожащий холодный диск, катилось с востока на запад. Еще один хмурый,  недужный день этого подлого времени подходил к концу.

Перевод с фарси-таджикского Хуршеды Хамракуловой