Бахманьёр. Год саранчи. Пер. с тадж

Сначала разнеслись слухи. А потом в город вступили беженцы, искавшие спасения от постигшего их несчастья. Нам было жаль их, от их  рассказов волосы на голове  становились дыбом. Беженцы не задерживались  в городе, а, чуть отдохнув, снова собирались в путь, ибо были уверены, что лихо не минует и эти места, обчистит  и эти края. По приказу правителя страны  мы рыли траншеи, собирали сухой хворост, поднимали вкруг города высокие насыпи, хотя беженцы и уверяли, что подобными мерами невозможно предотвратить ту беду.
Её мы ждали с часу на час, ждали, содрогаясь от страха.Священно-служители усердно молились, суеверные женщины — в надежде на спасение — кровавили гребешки откормленным петухам, пожилые люди раздавали нищим деньги, прибережённые на собственные похороны: вдруг это поможет, вдруг да минует стороной беда.
Но беда пришла. Пришла беда — и мы поняли, что означает выражение «как саранча».
Когда саранча поднималась в воздух, темнело небо, а когда садилась на землю — покрывала ее ковром. После саранчи земля становилась похожа на лысый череп, а деревья напоминали обглоданные кости.
Вырытые траншеи в мгновение ока до краев наполнялись насекомыми, и по ним переходили через рвы ползущие следом все новые и новые их полчища. Ни костры, ни валы не могли преградить путь этой лавине. Казалось, мощный  вулкан изрыгает содержимое земных недр в облике саранчи.
Еще когда саранча не достигла наших границ, правитель объявил, что тому, кто предотвратит беду, он отдаст в жены свою дочь и собранные в стране за десять лет налоги.
Но в первый же день после того, как в сады и дворцы набились насекомые, вскормленная молоком и медом шахская дочь скончалась от испуга и навсегда покинула этот мир.
Население городов и сел охватил ужас. Мы не знали, как спастись из этого ада. Те, кто не видел других путей избавления, бежали, торопились покинуть родные места.
Но мы не теряли надежды. Мы не верили, что всё вокруг так и погибнет ни за что ни про что. Не верили, что человек — существо, наделенное таким могуществом, может оказаться столь беспомощным перед ничтожным насекомым.
Однако день от дня на смену надежде приходило отчаяние.
В стране начался голод. Вначале голод ощерился разинутой пастью опустевших  хлевов. В нашем городе и  его окрестностях не осталось ни одного зеленого листочка, ни одной сухой былинки для прокорма скота.
Животные, трубно мыча, словно настал конец света, протягивали ноги.
В паническом страхе перед саранчой мы наглухо закрывали окна и  двери. Тем, кто не успел вовремя заложить дымоходы, ничего другого не оставалось, как покинуть дом, так как в мгновение ока в него битком набивались насекомые.
Эти твари были  всеядны: они пожирали всё — от зелёной травы и соломы до бумаги и тряпок.
Как-то прошел слух, который посеял ужас в душах даже самых мужественных людей. Проникнув в шахские амбары, саранча будто бы уничтожила зерно, припасенное на черный день. Началась паника...
Сказать по правде, эти мерзкие твари были взращены и вскормлены нашими собственными усилиями. Несколько лет тому назад наш государь, опершись великой головой на свои коротенькие руки, крепко задумался. В такое состояние наш владыка впадал крайне редко, и поэтому окружающие, затаив дыхание, ждали, что сейчас решится самая запутанная проблема эпохи. За все шестьдесят лет, что правитель прожил на свете, он лишь третий раз погружался в подобное раздумье.
Первый раз это случилось тридцать лет назад, когда царевич — в то время ещё был жив его отец — женился на царевне из соседнего государства, и в первую же брачную ночь молодая жена пожаловалась ему на кваканье  лягушек в саду. Вот тогда-то, опустив голову на руки, он впервые погрузился  в глубокое раздумье, а выйдя из него, приказал зашить  лягушкам рты.
Мы всем лягушкам подряд зашили рты — сначала во дворце и  в царском саду, а потом и во всём  городе. Нашему примеру последовали жители всей страны. Из конца в конец в ней не осталось ни одной лягушки, которой удалось бы  открыть рот, чтобы поквакать.
В тот же год  страну наводнили мухи и комары. Невозможно стало донести до рта  кусочек пищи без того, чтобы его тут же со всех сторон не облепили мухи. Хорошо, что соседняя принцесса жужжанью мух все же предпочла лягушечье кваканье, и тотчас был отменен запрет на него...
Второй раз владыка страны впал в раздумье, когда заболел желтухой, и некий лекарь исцелил его с помощью нескольких вшей. Еще до того, как состояние больного стало тяжелым, а все тело покрыла желтизна, его пытались лечить — правда, безуспешно — разные врачи. Государь почувствовал облегченье лишь после того, как принял внутрь пять вшей, запив их розовой водой. Ему стало так легко, что выйдя тогда из задумчивости, он объявил вошь священным существом. В стране был принят закон, который почитал разведение вшей святой обязанностью каждого жителя. Отныне вошь ценилась наравне с официальными документами: она могла заменить свидетельство о рождении или грамоту об освобождении от податей.  Когда  в руки миршаба, начальника ночного дозора, попадался человек, не имеющий вшей, то на первый раз с него взимали только штраф. Но если тот же человек попадался вторично, его уже бросали в темницу.
В царскую канцелярию ежедневно поступали анонимные письма. Пользуясь ситуацией, анонимщики сводили счёты со своими врагами, клеветнически обвиняя их в неимении вшей. Некоторые чистоплотные люди и в самом деле не допускали увеличения числа этих тварей на своем теле и жестоко поплатились за это, ибо даже при тщательном осмотре трудно было бы обнаружить затаившуюся в их одежде пару-другую вшей. К тому же царские уполномоченные не очень-то обременяли себя поисками тех поганцев. Множество ни в чем не повинных людей пропали без вести.
Наступило время дубинноголовых. Они сочиняли многотомные трактаты о пользе и достоинствах вши и становились  обладателями всех чинов и наград в стране. Один из них широко прославился, написав сенсационное   сочинение под названием «Отличия в размножении священного насекомого в складках ворота мужчин и рубцах их штанин». В тот же год это сочинение было отмечено высшей в стране наградой—премией Свирепого Льва, а автор занял пост министра по науке...
К счастью, правитель страны женился второй раз, и  новая государыня сразу же по прибытии решительно заявила: или я, или вошь! Хотя царица и была родом из далекой страны, муж не посмел перечить ей — ведь отец её был могучий государь. К тому же нашему владыке и самому до смерти надоели вши, вольготно сновавшие по его рыхлому телу...
От тех времен, когда столь высоко была вознесена вошь, до наших дней дошла поговорка: «Хорошо, что средство от желтухи — не клещ!»
Итак, несколько лет назад наш властелин в третий раз опустил свою великую голову на коротенькие руки и погрузился в раздумье, а окружающие, затаив дыхание, ждали, что сейчас решится самая запутанная проблема эпохи.
Наконец государь поднял голову и объявил приближенным, что,  если уничтожить всех птиц в стране, народ избавится от нищеты, царские амбары наполнятся зерном, оживится внешняя торговля, словом, страна станет богатой и могущественной.
После того, как несколько мудрых голов из царской канцелярии выразили эту государеву мысль в виде цифровых расчетов и диаграмм, мы в упоении обнимали друг друга  и поздравляли с благополучным  будущим.
Дело мы начали с разорения птичьих гнезд. Затем, вооружившись барабанами, вышли на поля. Птицы, испуганные грохотом наших барабанов, стаями носились в воздухе, не находя для себя и краткого пристанища. Носились они, носились, но в конце концов падали на землю и разбивались насмерть или же тонули в реке. Мы собирали их в мешки и сдавали царским уполномоченным и за каждый мешок получали по одной монете. Вечером нас сменяли ночные отряды.
Наша борьба, вошедшая в историю под названием «Великое движение против пернатых»,   продолжалась ровно шесть месяцев. Крупнейший в столице проспект был назван именем человека, сдавшего царским уполномоченным последнего пернатого страны.
Природа не простила нам нашу жестокость, и теперь она сурово наказывала нас. Мы, со всеми нашими ружьями и пулями, пушками и снарядами, оказались бессильны перед ничтожным насекомым.
Астрономы, нацелив в небо свои телескопы, покрытые густой пылью, изумленно застывали на месте. Они не знали, радоваться или пугаться до смерти: на небе среди известных двенадцати знаков зодиака вращалось еще одно, новое созвездие, своими очертаниями напоминавшее саранчу. Сходство с саранчой было столь очевидно, что казалось, будто одно из этих мерзких существ, повиснув в небе, придавало нашему свинству вселенские масштабы.
Переполох в стране был такой, что, как говорится, собака не могла бы найти своего хозяина.
Наш правитель рассылал в соседние земли гонцов с письмами и подношениями, умоляя прислать насекомоядных птиц. Тот, кто раньше за целый мешок убитых воробьев платил одну монету, теперь за каждого живого воробья сулил золотой.
В нашу страну со всех краёв сушей и морем стали доставляться пернатые в клетках. Суда и караваны вместо иноземных товаров привозили воробьев.
Выпущенные из клеток воробьи поедали такое количество насекомых, какого не могли выдержать их желудки, и птицы замертво падали на землю.
Насекомые же   полчищами гибли и   нарождались вновь целыми колониями. Зловоние, исходящее от их  мёртвых груд, отравляло воздух. В стране началась эпидемия.  Население будоражили слухи о том, что в таком-то городе свирепствует холера, а в такой-то местности чума уносит людей, что люди больше гибнут от страха, чем от болезней.
 Однако   природа словно не пожелала, чтобы мы вовсе исчезли.
На сороковой день этого ада выпал град. Мы никогда  не видели такого крупного града: каждая градина была величиной с грецкий орех. Дождь с градом, продолжавшийся три дня и три ночи кряду, очистил  воздух от зловония, а землю — от мерзких тварей. Эти три дня вошли в историю как три дня спасения, три дня возрождения нашего народа.
Мы остались жить.
Но не исчезло опасение, что наш государь когда-нибудь снова задумается, опустив свою великую голову на коротенькие руки.
Дабы предотвратить подобное поползновение с его стороны, мы на целую голову укоротили ему рост.

Перевод с фарси-таджикского Хуршеды Хамракуловой