Бахманьёр. Мохноногий петушок Помпон. Пер. с тадж

Соседский петух носил прозвище Куланг — Голенастый.
Голенастый был породистый петух. Все представители его знаменитого рода, до седьмого колена занесенные в родословные  книги, имели громкую славу, жили в свое удовольствие и в конце концов отважно завершали свою петушиную жизнь на сковороде. Поэтому ни одна курица не могла попрекнуть Голенастого породой и обозвать его ублюдком (то есть инкубаторским) или детдомовской сиротой (то есть намекнуть, что он с птицеводческой фермы).
 Куры даже за глаза величали его не иначе, как «господин», «их светлость», «их высочество» и даже «государь». Они смотрели на господина Голенастого с беспредельным обожанием и преданностью, подобно тому как смотрят девицы-болельщицы футбола на футбольного короля.
Куры с чуткостью, свойственной нежному полу, мгновенно ловили каждый знак  и жест петушиного короля и не убегали от него, пытаясь скрыться, а, наоборот, сложив крылья на груди, являлись пред очи светлейшего: дескать, чего изволите, не приведи господь доставить беспокойство вашей милости, чей род столь славен и высок!
Неоперившиеся цыплята, испуганные тенью стервятника или карканьем ворон, прятались под широкие крылья Голенастого, а высунув немного погодя наружу свои желтые головки и не заметив никакой опасности, восхищенно говорили: пуп земли его величество!
Иногда молодые петушки тайком от светлейшего и в подражание ему пытались приударить за курочками, но, отведав свирепый удар крепкого клюва, услышав окрик «пшёл вон, сопляк!», раскинув своим еще неискушенным умишком, пошевелив своими еще незрелыми мозгами, стремились — и не могли понять, отчего такая несправедливость, и, облизываясь, поневоле склоняли головы: «Коли сыт   светлейший, сыты и мы».
Рассказывали, будто прежний владелец Голенастого, продавая петуха теперешнему его владельцу Фармону Муроду, вместе с петухом передал характеристику на семи стандартных листах, в которой были, к примеру, такие строки: «Умён, коварен беспримерно, мужская сила беспредельна, соперников гроза, удалец да хитрец...» и так далее и тому подобное.
Фармон Мурод был не из числа тех простачков, которые принимают на веру разные там характеристики. «Чего только не понапишут на бумаге ради собственного интереса!». Поэтому-то, прежде чем вынуть и отдать парочку, как он сам выразился, «краснопёрых петушков», он изучил петуха и как ветеринар, и как комиссионщик, и как покупщик, посмотрел его в бою с другим,  продававшимся тут же петухом и только после этого решился на покупку.
Фармон Мурод принёс петуха домой и дня через два или три стал довольно поглаживать свои длинные усы. «Не петух, а душа-петушок, просто молодчага!»
С появлением Голенастого куры — по его грозному облику да самоуверенности и высокомерию — поняли, что раздольной жизни нежного пола пришел конец и что теперь уж не скажешь «вольному—воля!», а тайные похождения к соседским петухам увидишь разве что только во сне или представишь в своих фантазиях, забившись в какой-нибудь укромный уголок курятника.
Напоминая иных чиновников, Кулангходжа, скрестив руки за спиной, выпятив самодовольно животик, важно прохаживался по двору или холму за двором, а куры, подобно мотылькам, кружили около него. Он же –  умереть мне за него! –  словно бы и не замечал, как куры в порыве преданности кланялись ему до самой земли, а если и замечал, ни в ломаный грош это не ставил.
Истинным феодалом был светлейший!
Вокруг господина Голенастого постоянно теснились дамы, и от переполнявшей его гордости он стал задирать нос, держал хвост торчком и больше уже не следил за состоянием своих красных сапожек и за опрятностью своего  одеяния.
Ни в грош не ставил гигиену светлейший!
Не приведи бог какой-нибудь курице отлучиться из «гарема»! Тогда уж Кулангходжа демонстрировал свой истинный нрав: от ревности и  гнева перья на его теле вставали дыбом; как опытный борец, он раскидывал в стороны свои руки-крылья; краснота его гребешка как бы ударяла в глаза, а цвет глазных белков передавался гребню, и тут, втянув внутрь своё полное брюшко, вытянув вперед свою жирную шею, он с такой непристойной бранью набрасывался на бедную курицу, что, если повторить его речь, язык воспламенится, если описать пером, перо сломается.
Настоящим деспотом, мошенником да головорезом был светлейший!
Если какому-нибудь соседскому петуху взбредало в голову наведаться в курятник Голенастого, бедолагу вскоре, уложив на носилки, на каких переносят смертельно больных, выносили оттуда четыре преданные курицы, царапая себе лицо, выдирая волосы и причитая: «Горемыка ненасытный, пусть станет памятником на твоей могиле твой кровоточащий гребень! Неужто не знал ты, что лучше довольствоваться коркой хлеба, да своего, чем кидаться за чужим в жаркую печь!»
Шери Хол, решив не отставать от других, решив, что он ничем не хуже Двустволки, то есть Фармона Мурода, притащил с рынка целую корзинку цыплят  и теперь лелеял надежду, что он тоже, как его сосед, скоро будет лакомиться яйцами всмятку и куриным супом. Цыплята хорошо ели и быстро росли, но яйца носить как будто и не  помышляли. Шери Хол терпеливо ждал. Он терпеливо ждал, полагая, что цыплята, выведенные в инкубаторах, позже созревают. Он терпеливо ждал, помня, что великие достигали вершин благодаря терпению. Он ждал до той минуты, покуда жена  не намекнула: требуется, мол, петушок. Почесав себе затылок, дескать, как эта мысль не пришла в голову мне самому, Шери Хол отправился в город и вернулся оттуда с петухом.
Спустя два дня он выпустил кур из курятника и погнал их в сторону холма: «Теперь у них есть хозяин!» Но не успел Шери Хол дойти до своего порога, как услышал за спиной стоны и причитания кур. Обернувшись, он увидел, что куры, жалкие и несчастные, заливаясь слезами, несут петуха, уложив его на погребальные носилки. Шери Хол не стал делать трагедии из этого случая и произнёс только: «Вот неудача!»
Однако через несколько дней, когда жена сообщила ему, что куры стали носиться в соседском курятнике, настроение у него испортилось. «Да они, оказывается, еще вероломнее, чем наши женщины! Ведь не справили по петуху не только сороковин или годовщины, но даже и семи дней, ну и ну!..»
Сказать по правде, Шери Хол уже несколько лет был в ссоре со своим соседом Фармоном Муродом. Ссора с малоприятным и злобным соседом вообще-то была по душе Шери Холу, но этот «выродок», то есть Фармон Мурод, пользовался всяким удобным случаем, чтобы бесстыдно напомнить о своём  подлом нраве: то его корова или осёл нечаянно забредали на клеверное поле Шери Хола, то вода во время полива его посевов «случайно» заливала двор соседа, то снопы клевера дядюшки Шера, словно у них вырастали ноги, перебирались к Фармону Муроду и скрывались в стоге его сена… «Да еще эти куры – будто соль на раны – взяли на себя обязательство обеспечивать витаминами и калориями заклятого врага своего хозяина!»
Не успел Шери Хол принять какие-нибудь меры, как стал свидетелем такой картины, что больше уже  не мог жить, прикусив язык и почёсывая затылок.
Как-то вечером он увидел соседа, который выходил из курятника, держа в руках деревянную миску, полную яиц. Фармон Мурод, тоже заметив краем глаза Шери Хола, подошёл к камышовой изгороди и, доставая по одному из миски яйца, стал бить их об её край, а выпив содержимое, бросать скорлупу на грядки Шери Хола. Несколько голодных кур Фармона Мурода, будто они сидели в засаде и ждали только знака, тут же пробрались через щель в изгороди и принялись жадно клевать скорлупу.
Прямо на глазах Шери Хола его засеянная луком грядка превращалась в кучу мусора. И бедняге Шери Холлу померещилось…
Впрочем, лучше не говорить, что именно ему померещилось. Но только на другой день Шери Хол сел в машину и отправился в город, откуда вернулся с купленным там мохноногим петушком по кличке Помпон.
Жена Шери Хола, лишь только увидела петушка, задымилась от гнева, и в мгновение ока рыжеватые усы покупщика петуха стали чёрными от копоти. «Да вы с петухом стоите друг друга, как лысый – плешивого!»
Мохноногий петушок Помпон и вправду имел неприглядный вид: перья взъерошены, шея облезлая, ноги выше колен вымазаны нечистотами –  словом, ни дать ни взять  беглый каторжник, скрывавшийся по лесам и болотам.
На рынке было полно породистых бойцовых петухов-вояк. Это-то изобилие и сбило с толку бедолагу Шери Хола. Он рассеянно бродил по птичьим рядам и никак не мог сделать выбор. «Бойцового петуха ищешь? На вот, купи моего Помпона». Перед Шери Холом стоял человек  с воспалёнными красными глазами, с волосами, не видавшими расчёски, в мятой неопрятной одежде. От него несло винным перегаром. «Они с петухом стоят друг друга, как лысый – плешивого!» – подумал Шери Хол, как только увидел этого человека, и позже, услышав от жены точно такую же оценку петуха и самого себя, страшно огорчился.
И в самом деле, достаточно было даже беглого взгляда на петуха , чтобы проникнуться к нему омерзением, даром что у него было  красивое имя. «Так назвала его моя дочка, - словно угадав мысли Шери Хола, говорил владелец петуха, - она очень любила Помпона и всегда играла с ним. А петушок никого не подпускал к девочке. На прошлой неделе мою доченьку сбила маш…». Человек осекся, словно что-то сдавило ему горло, из глаз градом  полились слёзы. Шери Хол, человек от природы чувствительный, не выносил слёз и потому, торопливо расплатившись с горемыкой,  побежал с рынка, слыша вслед за собой плаксивое бормотание: «У меня больше сил нет видеть этого петуха…»
Но теперь Шери Хол, обиженный на жену,  –  она сравнила его с каким-то пьянчужкой! – снова оглядел Помпона и, чтобы утешить самого себя, а заодно и петуха, проговорил: «Женщины оценивают нас, мужчин, по одёжке, такой уж они народ, братец!»
Шери Хол длинным шнурком привязал Помпона за одну лапку в дальнем углу двора и, по привычке почёсывая в затылке, подумал: «Через два-три дня и этого беднягу куры принесут на гробовой доске. И тогда, пусть хоть голова треснет под тюбетейкой, а кур я либо в курятнике запру, либо продам».  «А это значит, дружок, - обратился он уже к Помпону, - поднять обе руки перед противником. Но таких вещей тебе не понять! Вам, петухам, была бы горсть зерна да несколько пар курочек, тогда весь свет и всех людей вы и в грош не ставите, живёте в своё удовольствие, кукарекая. Мы, люди, по-другому петушимся, братец…»
Мохноногий петушок Помпон ничего не понял из этой обращенной к нему речи хозяина. Он понял лишь одно: что в этом доме кормят досыта. «О-о-о, да о свежем молотом мясе я и во сне не мечтал!»
Помпон ел с таким аппетитом, что хозяина взяла оторопь: «Если он так ест, то как же он должен работать?!»
Куры, вернувшиеся из очередного паломничества  к Голенастому, сначала как бы из любопытства собрались вокруг Помпона, а затем направились к курятнику, демонстративно кудахтая:  «Поглядите-ка на этого выродка, у него такой вид, словно его отрыли в развалинах Афрасиаба!» Помпон же как ни в чем не бывало всё ел и ел, будто девизом своей жизни избрал слова: «Сначала еда, потом дела».
На другой день, осмотрев петушка – «Если Голенастый побьёт его, он даже на суп не сгодится!» – Шери Хол отвязал Помпона. Мохноногий петушок, почуяв свободу, не поверил самому себе. «Слава богу, отвязал, а то я уже думал, что и этот сытно покормит да и отнесёт продавать меня».
Помпон сначала похлопал крыльями на месте, а потом с угрожающим видом двинулся наперерез  проходящим мимо курам. Он имел столь воинственный вид,  что куры ошеломлённо застыли на месте. «О-о, никак и комок глины способен высекать огонь!»
От повелительного окрика мохноногого петушка куры на миг заколебались: остаться здесь или расценивать эту угрозу как шутку «комочка глины» и отправиться к светлейшему. Но два-три других призыва Помпона положили конец их сомнениям: куры поняли, что не на таковского они напали.
Мохноногий петушок, покрикивая, прошёл вперёд и зашагал по направлению к холму, словно он всю свою жизнь прожил на этом дворе и отлично знал маршрут движения кур, словно бы он и не сомневался в том, что куры, все до одной, пойдут следом за ним.
До чего же загадочен этот мир: ведь так оно и вышло.
Шери Хол наблюдал всё это, почёсывая себе затылок. «Умереть мне за него – он, кажется, знает какой-то секрет!» Не сумев преодолеть своего любопытства, Шери Хол пошёл вслед за курами. «Этот мохноногий, если и погибнет, то уж погибнет по-мужски!»
В это самое время Фармон Мурод, по прозвищу Недреманое Око, по прозвищу Двустволка, выбирал землю для танура у подножия холма позади своего двора. Он, конечно, слышал о покупке своего соседа, но самого петуха ещё не видел.  Теперь же, услышав кудахтанье, он приподнял голову и посмотрел сначала на кур, затем украдкой  взглянув на Шери Хола и криво усмехнувшись, продолжил свою работу. «Надо же, у него и петух, как он сам – такой же жалкий, пришибленный лохмотник!»
Его светлость Голенастый, заметив приближающегося петушка, гордо вышагивающего впереди соседских кур, на мгновение растерялся даже. «Ко-ко-ко,  откуда взялась ещё эта букашка?!» - пробормотал он только и хотел было и дальше клевать зерно, или – как это называли куры – «перебирать чётки», однако не утерпел, снова поднял голову и посмотрел на непрошеного гостя.
Имея властный характер, властности в других не терпел светлейший!
Голенастый для форса сделал несколько шагов вперёд и громко прочистил горло. «Сейчас этот патлатый заметит меня и задаст стрекача, только его и видели!»
Но «патлатый» не только не  собирался отступать, а, напротив, намеревался дерзко пройти мимо Голенастого.
Помпон повёл кур к холму не напрямик. Он вёл их вдоль изгороди, голосом поминутно предупреждая, чтобы они не смели выйти за линию намеченного им маршрута. Поведение мохноногого изумило Шери Хола и повергло в растерянность Голенастого. «Да этот паршивец, видно, хитрая бестия!»
Голенастый взъерошился, выпятил грудь, вытянул шею, как гусь,  и издал воинственный клич. Это был такой клич, что куры, не на шутку испугавшись, мигом разбежались по холму. Увидев, что противник остался один и совершенно беззащитен, Голенастый решил, что одним ударом разнесёт его в пух и прах, и бросился вперёд, втянув  в себя своё объёмистое брюшко, вытянув свою жирненькую шею.
Мохноногий петушок Помпон, будто этого нападения только и ждал, тотчас взлетел и уселся на камышовую изгородь. Этот коварный манёвр соперника свёл на нет план молниеносной победной войны Голенастого. «Вот ведь подлец, не умеешь драться, так чего ж выпендриваешься?!»
Фармон Мурод перестал выбирать землю и насмешливо глядел на мохноногого петуха. Заметив это, Шери Хол покрылся испариной и готов был со стыда  провалиться сквозь землю. «Петушок-то на глазах у врага бросил меня из огня да в полымя!»
Но тут произошло такое, что Шери Хол сдавленно вскрикнул «вах!», а из рук Фармона Мурода выпала тяпка и, ударившись о железную лопату, издала жалкий звон «дзинь!»
Мохноногий внезапно спрыгнул с изгороди прямо на спину его светлости и больно долбанул клювом по голове опешившего Голенастого – «Да что там клювом,  будто кайлом долбанул!» – и,  не дав врагу опомниться от внезапного удара, вновь взлетел на верхушку изгороди.
Что тут началось! От гнева и обиды перья на теле Голенастого встали дыбом; как опытный борец, он развёл в стороны свои руки-крылья, краснота гребешка ушла в глаза, а цвет глазных белков передался гребню, и он, страшно взъерошенный, с такой яростью бросился в атаку на Помпона,  что, казалось, не только петушка, но и всю изгородь он разнесёт сейчас в пух и прах.
Однако тяжесть брюшка и толщина шеи не позволили светлейшему  вспрыгнуть на изгородь. К тому же он всегда считал, что прыжки да скачки приличествуют какому-нибудь шалопаю, а его светлости недостойно  и несолидно  заниматься тренировкой мышц.
Ни в грош не ставил физкультуру светлейший!
Поэтому он очень скоро утомился от прыжков и тяжело, отрывисто задышал, волоча крылья по земле.
В это самое время Помпон, видно сочтя момент вполне  подходящим,  вторично бросился на спину его светлости и снова долбанул клювом по голове уже ослабевшего Голенастого. «Да что там клювом,  будто кайлом долбанул!»
От этого удара Голенастого хватил паралич, из его горла вырвался крик, он повалился на бок и больше уж не мог подняться с места без посторонней помощи, а может быть ни в какой помощи он теперь и не нуждался.
Фармон Мурод, до этой минуты с побелевшим лицом наблюдавший за столь невиданным доселе и неслыханным петушиным боем, молча прошёл вперёд, поднял с земли Голенастого и одним махом отделил его венценосную голову от бренного тела. Бросив голову в сторону Помпона, а тело – к ногам Шери Хола, он резко повернулся и зашагал к своему дому.
На другой день соседские куры снесли яйца в курятнике Шери Хола.

Перевод с фарси-таджикского Хуршеды Хамракуловой