Бахманьёр. Водяной конь. Перевод с тадж

               
                Император Калигула для своего коня
                Инцитатутса (Быстроногого) построил
                конюшню и ясли из слоновой кости…
                Говорят, он намеревался пожаловать
                Инцитатусу консульский чин.

                Гай Светоний Транквилл

Человек находился  в седле, седло – на лошади, лошадь – на горе, гора – на земле,  земля  же вращалась в пространстве. И всё живое, всё сущее на земле пребывало  в согласии и гармонии. Но человек не ведал этого.
Тропинка,  по которой шла лошадь, вела к озеру Кахрабо. Озеро  располагалось во впадине Ремон, впадина Ремон – в ущелье Зиндон, а ущелье Зиндон – в горах Обшорон.
Лошади с  трудом давался подъём, хотя по равнине она бежала легко и стремительно. Было заметно, что с такой дорогой она не знакома, что не для горных вершин создала её природа.
Но лошадь была – копыта бронзовые, шерсть серебряная, шея – слоновая кость, глаза смоляные, грива и хвост шёлковые. Словом, такая была лошадь, что гляди – не наглядишься, точно не животное это, а девушка… Да такая девушка, о которой говорят: когда пьёт, вода сквозь горло просвечивает.

Человек был заядлым лошадником. Как говорится, еще в материнской утробе услышал он лошадиное ржание. А при рождении не заплакал, не закричал он – заржал. Словно конь заржал. Повитуха была туга на ухо и не услышала ржанья, мать же была сметлива и утаила это.  Позже его теряли – и находили спящим в лошадиных яслях. Находили – и снова теряли. И табунщик доставлял  его в селение.
Верхом на прекрасной лошади человек поднимался вверх по горной тропе.
Круто вьющаяся тропа, по которой карабкалась лошадь,  вела к озеру Кахрабо.
К единственному озеру, в котором обитал водяной конь.
В озере обитал водяной конь, и человек мечтал получить потомство от него.
Лишь по ночам появлялся водяной конь.
Ночью водяной конь выходил из озера и  пасся на окрестных лугах. И ни травинка не приминалась под его копытами, ни следа не оставалось после него на берегу.
Человек находился в седле, седло – на лошади, лошадь – на горе, гора – на земле, земля же  находилась в пространстве и вращалась. А человек не ведал о вращении земли.
Зато он знал о существовании волшебного создания, в котором было всё: божественное и дьявольское, величественное и низменное,  совершенство и заурядность, бесстрашие и боязливость, чуткость и необузданность…
В этих местах, в этом краю, в этой стране, в этом мире не было такой породистой лошади, такого знаменитого скакуна, которого  не знал бы человек и о котором он не имел бы представления. Чтобы получить хорошее потомство, он готов был отправиться  даже на тот свет, если только там есть настоящий конь, породистый конь, крепконогий конь. Так он ездил на Кавказ, чтобы получить потомство от одного мощногрудого абхазского коня; так он отправился в кипчакскую степь, чтобы получить потомство от вороного афганского коня.
Он увидел вороного, когда тот спустился к реке напиться, и так и обмер от восхищения. Да, так изумился, что готов был, перейдя границу, выкрасть того коня. Однако посчитал этот поступок недостойным мужчины. Чтобы овладеть тем конём,  и нужды не было нарушать границу: стоило показать ему буланую кобылицу, и конь сам прискакал бы к ней, но и на эту уловку он не захотел пойти…
От вороного явился на свет такой жеребёнок, что его до сих пор помнят жители этих мест, да не только этих мест, но и всего края.
Потом человек  выпестовал еще одного коня, которому не было равных в козлодрании. В тот день, когда Сафдар – Витязь, как он назвал коня,  –  сломал ногу, и его зарезали, лошаднику показалось, что сломалась его собственная нога и что это ему самому, а не коню, отрубили голову.
После того случая он целый год обходил лошадей стороной и думал, что будет избегать их и впредь.
Но это был человек, который ещё в материнской утробе услышал лошадиное ржание.
Верхом не прекрасной лошади человек поднимался вверх по горной тропе. Лошади с трудом давался подъём, хотя по равнине она бежала легко и стремительно.
Круто вьющаяся тропа, по которой карабкалась лошадь, вела к озеру Кахрабо.
К единственному озеру, которое волновалось, подобно морю. К единственному озеру, на котором бушевали шторма. К единственному озеру, в котором обитал водяной конь.
Лишь по ночам появлялся водяной конь. Выходил из озера и пасся на окрестных лугах. Почуяв же чье-либо приближение, тотчас бросался в озеро и исчезал в нём.
Мало кто видел водяного коня своими глазами. Большинство говорили, что лишь слышали его ржание. Человек жаждал встретить того, кто воочию видел водяного коня.
Он расспрашивал людей, он не давал покоя людям: кто же в конце концов видел то небесное, да сказочное, да удивительное создание, кто?
Люди называли одного, тот ссылался на другого, другой направлял  к третьему и…
Наконец лошадник набрёл на человека, видевшего водяного коня. Нашёл дряхлого старца, недвижного, да слепого, да глухого, который едва мог говорить и чью речь едва можно было разобрать.
Немало стараний приложил лошадник, чтобы втолковать столетнему деду, зачем он к нему явился.
На мгновение согбенный старец словно приосанился, его невидящие глаза озарились светом, слабый голос окреп. И лошадник весь обратился в слух, затаив дыхание, застыв в ожидании.
– Мы собирались  перегнать отару за гору Обшорон, - начал старик свой рассказ. – Мой товарищ ушёл к перевалу раньше, чтобы узнать, нет ли снежной лавины на пути. Со мной осталась отара, собака да кобылица. Ночь застала нас рядом с озером Кахрабо, и мы остались там ночевать. Овцы разлеглись у подножия горы, а я развёл костёр на берегу. Пёс свернулся рядом. Кобылица паслась у самого берега, то отдаляясь, то приближаясь. Я был спокоен и задремал. Время уже перевалило за полночь и костёр потух, когда меня вдруг разбудил собачий лай. Я глянул в ту сторону, куда смотрела собака, и то, что увидел, удивило и испугало меня.
Я увидел коня – серебристо-белого, как свет луны; тело его сверкало, как сияние солнца; грива и хвост искрились, как пылающая комета. Капли воды стекали по его телу и падали в траву, не капли – горящие звезды падали с небес на землю…
Никогда уж больше не довелось мне видеть чуда подобной красоты.
Старец умолк. Видно, вспоминал в упоении те мгновения.
Лошадник же не в силах был вымолвить ни слова. От волнения он вцепился в угол подушки больного. Так вцепился, что пальцы его посинели от напряжения.
– Заметив, что я проснулся, пёс осмелел и побежал вперёд, а серебряный конь бросился в озеро. Эта минута запомнилась мне на всю жизнь, так и стоит перед глазами чудесное видение. Конь прыгнул – и вода тут же раздалась в обе стороны, подобно тому как распадается надвое тугая дыня, лишь прикоснёшься к ней ножом. Плавно, точно волшебный меч Али, конь опустился в открывшуюся бездну и исчез в глубине, а вода в озере сомкнулась. Но над водой долго ещё сверкали  бесчисленные звёзды. И казалось, что звёзды, по одной отрываясь от поверхности озера, взлетают в воздух, чтобы повиснуть на куполе неба.
Старик опять умолк, надолго умолк. Наконец промолвил:
– Всё это на другой день я рассказал своему товарищу, но он не поверил мне, никто не поверил, да и ты веришь, хотя так стремился узнать о чудесном коне от очевидца.

Верхом на прекрасной лошади  человек поднимался вверх по горной тропе. Человек находился в седле, седло – на лошади, лошадь – на горе, гора – на земле, земля же находилась в пространстве и вращалась.
Человек не верил, что земля вращается, зато он верил в существование водяного коня. Поверил в это, еще не видя коня, а только услышав рассказ о нём от столетнего деда, от дряхлого старца. Да так поверил, что позабыл про сон и еду.
Человек выпестовал кобылицу, чтобы получить потомство от водяного коня.
Он кормил её куриными яйцами да молодым ячменём, чтобы блестели шерсть и кожа, чтобы крепкими были её жилы и сухожилия, чтобы дала она могучее потомство. Дала потомство, подобного которому никто ещё не видел, да и не увидит никогда.
– Тогда и смерть придёт – примешь без печали, – говаривал он своей кобылице. – Ибо человек всего лишь раз рождается на свет, и жизнь его так коротка, что он может наметить себе лишь одну благородную цель и, достигнув её, оставить память о себе, подобно тому как Фирдоуси оставил бессмертные строки своей «Шахнаме», Джалолиддин Руми – книгу притч «Месневи», Мирзо Бобак Хусайни – сорт винограда «хусайни», Мехмон Камонгарони – породу гиссарских овец, а памятью обо мне будет потомство водяного коня…
Человек привёл свою вскормленную молодым ячменём и сырыми яйцами кобылицу к озеру Кахрабо. Он никогда до этого не бывал на озере Кахрабо. Рассказывали, что всякая соломинка, брошенная в воду озера, тотчас же погружается в пучину – сеновал водяного коня,  отсюда и название озера «Кахрабо» - «Поглощающее Солому».
Был вечер, и вода в озере ходила лёгкими-лёгкими волнами, да такими лёгкими, что они давали знать о его полной тайн природе. Движение волн рождало негромкие звуки; ударяясь о скалы и камни берега, звуки разносились эхом. Эхо было чуть громче пения волн, и чем гуще становилась темнота вокруг и глубже тишина, тем тягостней оно звучало. И звуки те напоминали ржание коня. Оттого что звуки напоминали ржание коня, по спине лошадника пробегала дрожь.
Ночь была лунная, и озеро поблескивало своим единственным глазом.
Человек пустил  кобылицу пастись, а сам устроился на уступе горы. Он не в силах был даже развести костёр. Завернувшись в стёганый халат, он прислонился спиной к камню и стал ждать. Долго он ждал и начал дремать, как вдруг лошадиное ржание разбудило его. Он очнулся – и ему явилось чудо. Рядом с кобылицей он увидел коня – серебристо-белого, как свет луны; тело его светилось, как сияние солнца; хвост и грива искрились, подобно пылающей комете. Капли воды стекали по его телу и падали в траву, не капли – горящие звезды падали с небес на землю…

Верхом на прекрасной лошади  человек поднимался вверх по горной тропе.
Человек верил в существование водяного коня, ибо видел его собственными глазами, ибо его вскормленная молодым ячменём и сырыми яйцами кобылица ждала потомства от водяного коня. И одиннадцать месяцев спустя кобылица принесла такого жеребёнка, что люди, глядя на него, надивиться не могли. Такой красоты, таких статей лошадь никто ещё не видел. Когда жеребёнок шёл или скакал, казалось, что его копыта не касаются земли, ибо трава под его ногами  не приминалась, а копыта не оставляли следа даже на вспаханной земле.
Слава об этом чуде мигом разнеслась по окрестностям, и из далёких и близких мест являлись люди полюбоваться на него. Появились и покупатели, которые сулили большие деньги.
Однако владелец жеребёнка и слышать ничего об этом не хотел. Он с большой любовью ухаживал за сосунком и верил, что из него выйдет именно такая лошадь, о какой он мечтал. Одно настораживало: жеребёнок любил нежиться в мелководье, а не на мягкой рыхлой земле. И ещё человек переживал, что это легконогое животное – существо женского пола.
Он назвал её Шангул – Прекрасный Цветок. У Шангул были копыта бронзовые, шерсть серебряная, шея – слоновая кость, глаза смоляные, грива и хвост шёлковые. Словом, такая была лошадь, что гляди – не наглядишься, словно не животное это, а девушка. Да такая девушка, о которой говорят: когда пьёт, вода  сквозь горло просвечивает.
Да, просвечивала вода сквозь горло  этого удивительного, да небесного, да сказочного создания.
Слава о Шангул разнеслась далеко окрест, и из разных мест являлись люди полюбоваться на неё. Являлись полюбоваться – и надивиться не могли и говорили, что владелец такой лошади, должно быть, счастливейший человек на свете.
Но владелец лошади не был счастлив.
Он опять не спал ночами, мучился несовершенством своего творения, опять его влекло к водяному коню, чей образ, поступь, стать после той дарованной судьбой ночи так и стояли перед его взором. Стоило ему закрыть глаза – и видел он водяного коня, с чьего тела, стекая, падали в траву капли; не капли – горящие звёзды  падали с небес на землю.
Когда Шангул подросла, человек начал объезжать её. Два-три месяца прошло, пока лошадь привыкла к седлу; два-три месяца прошло, пока лошадь привыкла к седоку; ещё два-три месяца прошло, пока лошадь стала послушным скакуном, хотя оставалась по-прежнему дерзкой и бесстрашной.
Однако этот недостаток казался лошаднику несущественным. Ибо у него появилась другая цель.
Человек  располагался в седле, седло –  на лошади, лошадь – на горе, гора – на земле,  земля же вращалась в пространстве. И всё живое, всё сущее на земле пребывало в согласии и гармонии.
Но человек не ведал этого.
Он знал о существовании коня, подобного которому не было в целом мире. Он хотел получить от того коня потомство – второе потомство. Шангул должна дать потомство, равного которому еще не было на земле, и увековечить имя своего творца.
Тропинка, по которой карабкалась лошадь, вела к озеру Кахрабо. Озеро находилось во впадине Ремон, впадина Ремон – в ущелье Зиндон, ущелье Зиндон – в горах Обшорон.
Человек не хотел затягивать свой путь  до сумерек и засветло добрался до места.
Вода в озере ходила тяжёлыми-тяжёлыми волнами. Да столь тяжёлыми волнами, что они давали знать о его беспокойной природе. Движение волн рождало тягостные звуки; ударяясь о голые камни и  береговые скалы, звуки разносились эхом. Эхо было громче мелодии волн, и чем гуще становилась темнота вокруг и глубже тишина,  тем больше эти звуки напоминали пьяное ржание изголодавшихся жеребцов. Оттого, что музыка озера на сей раз звучала именно так, по спине лошадника пробегал мороз.
Ночь была лунная, и озеро поблескивало своим единственным глазом.
Человек снял с кобылицы седло и упряжь и пустил её пастись, а сам из осторожности устроился на дальнем уступе горы.
То ли он глубоко задумался, то ли, замечтавшись, забыл, зачем он здесь и чего ждёт, то ли сладостные надежды увели его в свой обманчивый мир, но он не заметил, как рядом с Шангул появился конь.
Он увидел коня – серебристо-белого, как свет луны; тело его сияло, как солнце; хвост и грива искрились, подобно пылающей комете. Капли воды стекали по его телу и падали в траву, не капли – горящие звезды падали с небес на землю.
Сердце человека бешено заколотилось. Так заколотилось, что он невольно вцепился в полу стёганого халата. Да так вцепился, что пальцы посинели от напряжения, как в тот день, когда он услышал рассказ дряхлого старца о водяном коне.
Скрестив шеи, соприкасаясь боками, голова к голове, водяной конь и Шангул осыпали ласками друг друга. То Шангул бежала, словно стлалась вкруг озера, а сереброконь – следом за ней, то водяной конь вышагивал впереди, а Шангул тянулась за ним.
Это было столь притягательное, столь пленительное, столь не похожее на явь зрелище, что человек весь обратился в зрение.
Он совсем позабыл, зачем привёл Шангул к озеру Кахрабо…
Ночь пошла  на убыль, и звёзды гасли одна за другой. По тёмному лику неба разливался  свет, и горы потягивались после сна. Человек вдруг заметил, что водяной конь и Шангул,  стоя рядом, вглядываются в какую-то точку на озере. По тому, как стояли два этих прекрасных создания, человек понял то, о чем должен был догадаться раньше. 
Вода в озере кипела. Исполинские волны накатывались друг на друга и с шумом разбивались. От этой кутерьмы поднимался гул, который разносился эхом,  ударяясь о скалы и камни берега. По мере того, как светлело небо и оживали окрестности, гул нарастал и всё больше напоминал крики наездников, бьющихся за тушу козла, по спине человека струился холодный пот. И от волнения он вцепился в полу своего халата. Да так вцепился, что пальцы его посинели от напряжения, как в тот день, когда он услышал рассказ дряхлого старца.
Внезапно вода в озере успокоилась. И такая наступила тишина, какая бывает в горах перед грозой. Человеку показалось, что в этот миг всё вокруг застыло, всё онемело в тягостном ожидании. И будто эта тишина была знаком, водяной конь и Шангул бросились в воду. Вода в озере  раздалась в обе стороны, подобно тому как распадается надвое тугая дыня, лишь прикоснёшься к ней ножом. И два коня плавно, точно волшебный меч Али, опустились в открывшуюся бездну. Лошади исчезли в глубине, а вода в озере сомкнулась, будто соединились две половинки одного яблока. Но над водой  ещё долго сверкали  бесчисленные звёзды. Казалось, звёзды, по одной отрываясь от поверхности озера, взлетают в воздух, чтобы повиснуть на куполе неба.
Человек, окаменев, оглохнув, долго смотрел на воды озера.
Очнувшись, он увидел себя  одиноко стоящим во впадине Ремон, в ущелье Зиндон, в горах Обшорон. Таким одиноким увидел себя, что, натянув на голову ватный халат, сначала беззвучно, а потом навзрыд заплакал, хотя не плакал, когда закололи Сафдара, хотя никогда вообще не плакал.
…Когда человек, закинув за плечо седло и упряжь кобылицы, спустился с горного  уступа на тропу, что тянулась вдоль озера, – солнце в это время  на длину клинка поднялось над пиком горы Обшорон, – в воде, почти у берега, он увидел безжизненное тело Шангул.
Шангул-утопленница широко распахнутыми глазами с немым укором смотрела на него.

Перевод с фарси-таджикского Хуршеды Хамракуловой