Детский дом

Лопушанский  Василий

Детский дом
Повесть



Дорогому брату Ивану
и нашим детдомовцам –
       посвящаю
Правду, правду! 
И ничего, кроме правды.
Будьте вы все…

      




                Предисловие


Пятого марта 1953 года. Тот день запомнился на всю жизнь. Занятия в семилетней школе отменили и вся наша пацанская братия очень обрадовалась такому событию. Мы понеслись домой, не обращая внимания на строгие предупреждения учителя о том, что повсюду траур и надо вести себя как подобает.
Было тяжкое и голодное послевоенное время, я заканчивал второй класс. Мы, восьми-десятилетние, не были похожи на нынешних второклашек. Я умел управлять лошадьми, выполнял всю работу по дому и самостоятельно варил наш простецкий сельский суп. Что такое «траур» я не знал, да и в нашем селе такого слова никогда не произносили. Имя того человека, по ком «во всем мире траур», я слышал от взрослых, но оно повторялось только шепотом и со страхом.
Едва я добежал домой, как послышались гудки. Они доносились со стороны железной дороги. По телу пробегали мурашки, захотелось плакать. Забыв о холоде, я смотрел на небо, нашу церковь и расплакался. Так, в ожидании и тревоге, прошел весь день. К вечеру, в нашу хату1 стал собираться народ. Я всегда любил веселые вечорницы2, когда к сестре приходила молодежь, в основном девушки, и начинались «прялки»3. Поздно вечером приходили парни и начинались пляски. Но сегодня собрались только соседи, да несколько парней с других дворов. Все разговоры велись вполголоса. Меня отправили на печь, чтобы я не слушал о чем говорят взрослые. До меня доходили отрывки фраз: "… Батько4 говорил, что теперь всех вернут… Мабуть5 все загынулы6… мама сказала, что отобранных коней и коров возвратят…". Еще до меня доходили отрывки фраз на польском языке, среди них часто повторялись слова: "Джо… Джу… джушвили…" Этого я совсем не понимал. Вскоре я заснул.
Что могло быть в ту пору за плечами восьмилетнего мальчика? Мать не помню, она умерла сразу после моего появления на свет, оставив нас, шестерых братьев и сестру. Отца почти не помню, он тяжело болел. Был первым записан в колхоз после того, как два дня отсидел в подвале сельсовета. Потом, еще раз, жестоко избит бандитами и вывезен в лес для расправы. Сестра Устинья отправилась вслед за ним и на коленях выпросила его, еще живого. Но, возвращаясь, едва не была убита выстрелом в спину.
Помню, как забирали лошадь со двора, в колхоз. Мы плакали, сестра убивалась. На плечи этой двадцати двух летней девушки ложилась огромная тяжесть – больной отец и шестеро ртов. Я часто ходил в стодолу7 и смотрел на красивый хомут, на шее нашего мерина он был таким живым. Я гладил красивые бляшки и украшения, и плакал. Вскоре начались голодные дни. Помню груженную домашним скарбом подводу и заплаканную Устинью. Тогда я звал ее мамой. Я цеплялся за ее юбку и кричал: «Мама, мама, не бросай меня», не понимая, что уезжает отец на поиски лучшей доли. Он взял с собой Андрея. В армию забрали Антона. А Федора определили в ФЗУ, но он вскоре сбежал и втайне от нас завербовался в город Харьков, на тракторный завод. Всех завербованных несколько дней продержали в райцентре. Сестра узнала и ежедневно стала носить туда еду, отговаривая Федора от этой затеи;в то время это был очень смелый авантюрный поступок. Но он уехал и через полгода прислал двести рублей. Устинья ахнула, это были для нее неслыханные деньги, и отправила их обратно в Харьков, с большим письмом. Но спустя еще три месяца она получила триста рублей и очень обрадовалась, не могла нахвалиться соседям: «Какой Федор наш!». Были отданы долги, уплачены «податки»9, у нас появилась овца.
Помню сестру, прекрасной молодой девушкой, с вечно вьющимися кудряшками черных волос на висках, лихо управляющей лошадьми, денно и нощно в работе. Но мы все равно были голодными. От колхоза нам выделили огород. В самом заболоченном месте.  По-видимому, в отместку за отца. До сих пор перед глазами… сестра копает… на белом коне появляется «повелитель» и приказывает идти на работу, в колхоз. 
Вскоре не стало отца. Смерть настигла его на Донбассе, на операционном столе.
Уехал искать лучшей доли брат Иван, это был самый близкий мне, после Устиньи, человек. Жизнь сведет нас в детском доме и на Донбассе. Ушел в армию Илья.
Помню картошку, капусту, фасоль, изредка молоко, хлеба не помню. Помню корь, сильные гнойные язвы на голове и за ушами. Помню белые домотканые штаны и такую же рубаху, школьную сумку с того же материала, ботинки на деревянной подошве, «деревяниками» назывались. Еще врезалось в память, как увозят в Сибирь. Груженые людьми машины еле двигались по сельской разбитой дороге. Мы догоняли их и цеплялись за борта. Никто не отгонял, люди сидели в кузовах машин как неживые, с белыми отрешенными лицами.   
Тогда я еще не знал о Гулаге, Колыме, Кардалаге,Равенсбрюке, Освенциме, Дахау. Не читал Леонида Андреева, Ивана Бунина, Бориса Пастернака, Зощенко, Ахматову, Розанова, Солженицына. Не видел ни одного фильма. Все это мне предстояло узнать, увидеть, разобраться и осмыслить.
Впереди меня ожидали свой Гулаг, своя Колыма. Впереди были «джунгли», чужбина, жизнь без отца и матери, и голод.
Мне нужен был мощный «томагавк»10, чтобы двигаться, падать и вставать. И снова идти вперед – до конца жизни…
Галина Николаевна, школьная учительница, не раз приходила к нам домой, говорила с Устиньей о детском доме. Но сестра была против.
Мы никогда не попрошайничали, не падали на колени, не унижались. Сестра была чиста и тверда, с Великой Совестью, это я осознал позже.
Но детский дом состоялся. Он вошел в мою жизнь своей строгостью, бездушностью, режимом дня; своими драками, атаманами, пайками, поборами, воровством и бедностью.


 



Встреча



В солнечный октябрьский день Галина Николаевна вела меня за руку по незнакомому городу. Впервые я увидел двух трехэтажные дома, городские улицы, переулки, удивлялся обилию магазинов. Красочность этого зрелища подчеркивали деревья – рябины. Они были зелены и роскошны своими красными гроздьями-ягодами. Я заглядывался на них и мне казалось, что они также рассматривают меня. Солнце купалось в этих зеленых и красных красках, сказочная картина передалась мне, то и дело я вскрикивал и щебетал, как маленький птенец.
Галина Николаевна гладила меня по голове и тихо улыбалась. В один миг я заметил на ее лице слезы, но среди этого волшебства не придал этому значения. Теперь я знаю, что она плакала, подходя к детскому дому. Она ненавидела себя за то, что привезла и отдает меня в новый, неведомый мир. Этот мир начинался с красивого трехэтажного здания, со старинной островерхой крышей, на переднем фронтоне которого виднелась таблица: «Турковский детский дом Дрогобычской области».
Уличные декорации продолжали жить во мне и первые два дня, на новом месте, прошли тихо и безмятежно. Я был определен в среднюю группу, но сразу же потянулся к малышам. В первый же вечер пришел к ним в спальню и сказал, что знаю сто сорок тысяч сказок и буду рассказывать. Сразу же рты до ушей и такое доверие. Новенький понравился, пацаны окружили меня тесным кольцом.
Я рассказывал о зверюшках, лесных непролазных дебрях, волках и Бабе-яге. Все, с затаенным вниманием, слушали. На третий день старший первой средней группы запретил мне походы к малышам.
Никуда ни шагу! – был его приказ, - сегодня тебя будут принимать в детдомовцы.
 Вечером, после отбоя, все собрались в спальне. Сидели двумя группами. В углу комнаты выделялся высокий, худой пацан, он искоса поглядывал на меня и ехидно улыбался. От этого взгляда и улыбки я почувствовал зло. Шла непонятная для меня возня. Несколько ребят пересело поближе к худому. Я увидел такие же ехидные улыбки на других лицах.
- Ша! – донеслось от печи, - будет говорить атаман. Все мгновенно затихли и уставились на худого.
- Ты, шкет! – обратился он ко мне, - сегодня станешь детдомовцем и получишь прозвище. У тебя будет батько-атаман…
- Какое имя даем?.. – он обвел взглядом ребят.
- «Лопух!» - донеслось со всех сторон.
- Ты будешь моим штопатником11. Все мои команды выполнять беспрекословно, никуда без разрешения не ходить. И запомни! – заключил худой, - все, что мое, то мое; все что твое, то мое.
 Я еще ничего не понимал, смотрел на всех широко открытыми глазами, во мне зарождались новые непонятные чувства. Нет, это был не страх, это были отчужденность и жалость к самому себе.
Эта сцена сменилась другой: появились ящики с помидорами, хлеб, соленые огурцы. Все принялись есть и что-то рассказывать друг другу. Обо мне забыли. Я боялся, что у меня заберут весь мой скарб, дареный сестрой Устиньей, и тихо, не раздеваясь, лег в кровать. Старался не уснуть, но глаза сами слипались. В этой борьбе выиграли усталость, новые впечатления и тревоги.
Проснулся от дикой боли в ногах. Между пальцами левой ноги горела бумага, все вокруг хохотали. В следующую минуту двое пацанов, по приказу худого, подняли меня вместе с матрасом и сбросили на пол. Двое стали обшаривать постель, а еще двое раздели меня до трусов и начали вытряхивать все с карманов, прощупывая при этом складки и швы одежды. Я дико завыл. На моих глазах все фотографии, тоненькая тетрадь с рисунками, превращались в клочья. Я не видел, как делили  те несколько сухих пряников и копеек, что дала Устинья, как вытянули с брюк ремень, который делал меня взрослым. Перед моими глазами медленно плыли куски разорванных фото, последней родимой нити, связывающей меня с родным селом. Я падал в бездну. Но вдруг поднялся и стал драться, кусаться, колотить своими маленькими кулачками всех, кто мелькал передо мной.
В следующий миг я был связан и поставлен к стенке на то место, где восседал «батько-атаман». Началось избиение. Сначала, с близкого расстояния, в меня попадали солеными огурцами, потом, с дальнего – помидорами. Я ничего не видел, как в кадре фильма мелькали лица братьев, сестры, родное село, наша корова, овца. Тело стало мокрым от помидоров, затем передо мной появились реальные лица, они гоготали, прыгали, кувыркались, азарт достиг высшей точки.
   Мне все стало безразличным. Не помню как попал в кровать. Последующие дни стали еще мучительнее. Перед глазами постоянно всплывало лицо сестры. Она так любила меня, так ласково улыбалась. Особенно мне нравилось возиться около неё, когда на плите что-то варилось, с казана клубился пар, в сковороде шипело, а в печи выпекался вкуснейший кныш13. Я неизменно крутился у ног, то и дело мешая, а она замахивалась на меня кочергой и улыбалась. Избила она меня один раз, за дело.
Дело было на Пасху. Устинья вручила мне настоящие брюки и сказала, показывая на них: «Тетя Михайла сшила, с новенького сатина, носить будешь только на праздники». Я с умиленьем смотрел на брюки, но на улице забыл обо всех наставлениях. Где я только не носился и вдруг вспомнил, что мой любимый кот «Васька» еще не видел меня в этом наряде.
Нашел я его за сараем. Не помню, с чего началось, но я разозлился на «Ваську». Крепко схватил его и побежал по узенькому мостику, который высился над перегноем. И тут мы вместе свалились в жижу.
«Мамочка!» - воскликнул я. Но тут же замолчал, чувствуя надвигающийся страх.
«А что же будет со штанами?.. Быстрей отсюда, в речку». Охваченный ужасом, я побежал, не замечая как течет по ногам. И только в воде я увидел, что с моих брюк стекает синяя краска. «Бежать, спрятаться, - была первая мысль, - но как же теперь без брюк?..» Я разревелся и с этим рёвом предстал перед сестрой, моей мамой и воспитательницей.
…И вот теперь, уединившись, я очень жалел себя, и кота Ваську, и ремень, и монеты, которых мне не увидеть больше. Это чувство жалости и беспомощности будет приходить ко мне на протяжении многих лет. Также, на протяжении всей жизни, я буду нуждаться в матери, во мне все больше будет расти желание говорить слово «мама». Потом, на смену беспомощности придет другое, более сильное чувство – достоинства. Никто не заставит меня падать на колени, попрошайничать в магазинах и домах, тянуть спички с земли. Я буду сопротивляться, драться и всегда защищать малышей. Но это будет потом. Сейчас же я заканчивал пятый класс.

 

 



Первый побег



Худого звали Игнац. Я изучил его, покорился ему, но не боялся. Не было страха и все тут. Особенно после того, как вся малышня встала за меня. После этой памятной ночи младшая группа заявила Игнацу, что скоро мы вырастем. Он же, гад, снимал с каждого пацана огромную дань. Лишал их хлеба, иногда всей порции второго блюда, конфет, печенья. По праздникам давали подарки и почти каждый второй пацан задолжал Игнацу. В его записной книжке пестрели цифры, отмеченные разноцветными карандашами. За этими цифрами стояли малыши, слезы, шепот в подушку, вопросы: "А почему?..", лица мам, сестер, братьев. Здесь защитить было некому… чужбина, беззащитность. Мой новый дружок, Витька Чижик, с грустью сообщил:  "А я должен только полтора подарка, а потом… все мое". Не понимал глупый малыш, что никогда ему не выбраться с оброка. Любимчики Игнаца наказывали малышей за любую провинность, меньше били, чаще записывали в должники. Самым сильным среди них был мой недавний учитель по подвалу. Его звали Нестор.
- Ша! – выкрикивал он всегда, - с кем разобраться? И разбирался быстро, четко, чаще в свою пользу.
Он был правой рукой Игнаца, он не боялся его. Никого не боялся. В свои 14 лет Нестор побывал в колонии, совершил несколько побегов и после долгих мытарств попал в детский дом.
Высокий, стройный красавец-брюнет, с насмешливым взглядом, само воплощение доброты. Он не издевался, не бил никого, не закладывал,  был прирожденным организатором. На дело шел первым и редко попадался. Пользовался большим авторитетом и влиянием у взрослых ребят. Взрослые, восьми - девятиклассники, объединяли свой клан, у них были свои сферы влияния. Среди них были способные и сильные пацаны. Но они никогда не вмешивались в наши "внутренние" дела. Их сфера деятельности – город, даже другие города. Нестор был своим среди них, "учителем" у нас. Нам не разрешали совать нос за пределы своей группы. И категорически запрещали делать добро и поблажки малышам. Вот почему Игнац так рьяно "воспитывал" меня.
В ту пору я еще не мог разобраться в этой иерархии и во всей "организации" детского дома. Это придет позже.
Не сразу изучил воспитателей. Прошел почти год, но я никого не замечал, кроме Розалии Ивановны, заведующей фельдшерским пунктом. Она всегда встречала с доброй улыбкой и провожала с конфетой. Эта милая добрая женщина и теперь перед моими глазами.
Наш воспитатель, Михаил Григорьевич, был единственным мужчиной среди женского коллектива педагогов. Невысокий, спортивного вида, с развитыми бицепсами, чаще с улыбкой на лице. Он не внушал страха, но властвовал над нами. Держался уверенно, с взрослыми был в союзе и не особо препятствовал их похождениям. Бил крепко, особенно беспалой левой рукой, в этом я скоро убедился.
Близился первомайский праздник и мы ждали подарков. И не только подарков. Мы ждали весны, тепла, чего-то необыкновенного. Мне объявили, что за успехи в учебе будет награда. Я носился по двору и запускал бумажные "ласточки", рядом всегда был Чижик. Мы даже перестали лазить через забор на соседний сыр завод, где так притягивал склад льда. Крупные, четырехгранные льдины светились на солнце разными оттенками и отражали наши веселые мордочки. Ах, как вкусно было слизывать живительную влагу. Иногда нам доставалось мороженое, но чаще пинки и ругань. Рабочие не любили, когда мы копались в льдинах, оголяли их, а солнце разрушало. Теперь, перед праздником, было не до льдин. Подарки вручались только за хорошую успеваемость и дисциплину. Наконец-то наступил вечер, предшествующий празднику. Мы готовили одежду, чистили ботинки. Ох, как хотелось, чтобы скорей наступило утро.
В спальне собрались группками. Свободное место ожидало атамана. Он пришел злой, с исцарапанным лицом. И не дожидаясь пока от печи прозвучит "Ша!", начал читать с записной книжки. Я услышал фамилии и клички почти всех малышей; оказалось, что все в огромных долгах.
- Лопух! Твой шкет Чижик должен два подарка. Он отказался, падла. Ты мне отдашь все свое, понял?! Я все понял и уже искал возможности смыться. Пока спорили, доказывали друг другу, я ускользнул. В условленном месте меня ждал Витька. Он плакал. На лице виднелась кровь.
- Игнац, сука, ногой ударил, - всхлипнул он, - я все равно не отдам по-подарка.
Я сам был готов расплакаться, но сказал твердо:  «Даем дёру! Ты мне говорил, что Яблонив недалеко, можно пеша дойти».
- У-у-ух! – воскликнул Чижик. Лицо сразу изменилось, повеселело.- Я давно хочу домой, бежим сейчас! В нашем селе так красиво. Там мама.
Когда Витька произнес слово "мама", я еще больше захотел с ним идти. Мы стали обсуждать план побега. Было решено бежать немедленно. Но, оглядев себя, поняли, что ночью замерзнем, а днем, в одних рубахах, нас поймают. Да и без подарков не хотелось уходить. А как возвращаться в спальню? Игнац не выпустит больше. А как с подарками сбежать?
- Я придумал! Послушай Чижик. С торжественного обеда мы по отдельности идем в сарай. Никто не остановит, потому что там атаманы ждут дань. У сарая незаметно идем к забору, шугнем в дырку и нас только видели. По дну ручья, что за сыр заводом добежим до моста, а там нас никто не узнает. Знаешь этот мост? Ну, где шоссе, машины ездят.
- Знаю, знаю. Здорово придумал! Уж смываться я умею.
Незаметно я проник в спальню и лег в кровать. Еще долго передо мной мелькали лица Чижика, Нестора, Игнаца, нашего воспитателя. Виделось, как отбирают подарок. А он, красивый такой, в огромной коробке, отражается, как льдина с сыр завода.
С утра начались построения, линейка, зачитка праздничного приказа. Ближе к обеду усилилась тревога, словно прессом сдавила тяжесть, пришел страх. В столовой заколотило сердце. Перед глазами, словно в кинокадре, проносились события дня.
Я видел десятки глаз. "Они все знают, все видят".
Мне вручили большую коробку конфет и тюбетейку. Время перестало существовать, не было ни воспитателей, ни столов, ни солнечных зайчиков вокруг.
Я уже шел к сараю. Под забором играли наши сторожевые собаки, Альфа и Бета. Прыгали девчонки, к кочегарке сходились пацаны. А перед глазами маячил огромный сарай. Там ждали, там фаяли15, оттуда повелевание и повиновение.
И вдруг, страх пропал. Я смело шел к забору. Еще десять шагов. Еще два шага. Никто не догоняет. Молнией пронесся за забором. Уже ручей, бегом по воде, к мосту! Тяжело дыша, забрался под бревна, осмотрелся. Надо мной прогромыхала подвода. Она возвратила в реальность. Я стал ждать Чижика. "Где же Витька?.. не придет?! – думал я, - куда же я сам пойду?" Кажется, время остановилось, но Витя появился, с подарком и улыбкой до ушей.
- Смылся, атаман! Получай! Все что мое, то твое.
- Не атаман я, Витька. А твой друг, понял? Один подарок закопаем и тюбетейку спрячем, а второй понесем с собой, идет?
- Идет!
Мы начали рыть углубление под опорой моста и только тогда опомнились, когда над нами, с грохотом, прошла машина. Показалось, что мост развалится. С испугу мы рванули вниз, в сторону стадиона. Главное – через стадион, а там, между домами, поднимемся в горы.
- С той горы, - показывал Витя, – дорога в мое село, до ночи дойдем.
Только вперед! Вскоре мы перевалили ту самую гору, очень обрадовались и испугались. Впервые мы переступали границы недозволенного. Но как нам было хорошо? Такой простор, такая зелень трав и синь лесов. Я увидел желтые, синие и белые цветочки, услышал голоса птиц, моей радости не было предела.
- У-у-ух! Как хорошо, - восторгался Витька, - сколько много синего неба.
 Мы захлебывались от простора и свободы. Уже начали мечтать, как дойдем и что нас ожидает? Было принято решение нести подарки с собой, ничего не трогать. Там больная мама и две сестрёнки.
Солнце клонилось к закату, своим огромным диском оно глядело нам в глаза, а идти предстояло еще долго.
- Витька?! Ты помнишь дорогу домой? Долго еще топать? А может мы заблудились?
- Не-е-е! Вон по той дороге я шел с Турковского базара, с мамой. Мы вели козу, шли до самого темна. Солнце также светило нам в лицо. А теперь мы держимся рядом, идем правильно.
Вскоре захотелось кушать. Мы решили открыть одну коробку… и ахнули? Такого богатства я еще ни разу не видел.
- Вот это да! Рука сама потянулась, но затем остановилась.
- Вить? Давай попробуем. Съедим по нескольку конфет, а остальное понесем домой.
Мой дружок согласился и мы еще веселее зашагали. Я шел и видел свои горы, село, Устинью у дома. Мне казалось, что иду домой. Мир стал таким прекрасным. Стало темнеть, Витя объявил, что подходим к селу. Не помню как дошли, как нас встретили. Уставшие, мы свалились на пол, где была приготовлена постель с соломы. Зато, утром… солнышко во все окна и две пары глазенок смотрят на меня. Только поднял голову, как они показали свои зубки, заулыбались, загалдели.
- Васильку, - донесся слабый голос с другой кровати, - вы сбежали, небось? Я знаю, сбежали. Мой сыночек говорил, что вас отпустили, но таких маленьких не отпускают.
- А я уже не маленький, мне скоро будет 12 лет.
- Дети, вы, мои, бедненькие. Вот встану и угощу вас пирогами, а завтра отпразднуем Пасху.
"Как приятен этот голос, как знаком? Где я его слышал?.. Это же голос сестры, так хочется сказать "мама". Она с трудом поднялась, медленно подошла к плите. А детвора вокруг нас, щекочут брата соломинками, а киса тянет лапу, а солнечные зайчики так играют!
Вскоре мы сидели за столом и уплетали пироги с молоком. Витькины сестры возятся с коробкой конфет, радости нет предела.
Два дня пролетели как один миг и Витькина мама стала собирать нас в дорогу.
- Возвращайтесь, сыночки мои дорогие. Там вас ждут, ищут. Я уже насмотрелась на вас перед смертушкой. Держитесь вместе, любитесь, жалейте друг друга. Тяжко нам всем в этой жизни, нет добра. С тех пор как поляг16 мой Иван, нет добра. Она еще долго причитала, потом вывела нас на дорогу.
 - Идите с народом, сыночки. Люди – на базар, а вы в свою школу. Дай вам бог удачи, храни вас Боже. Она перекрестила нас и долго смотрела вслед. Рядом с ней стояли две девочки и всхлипывали. Как не хотелось уходить от этой доброй, ставшей мне родной, женщины, от ее хаты. Витька плакал, но твердо шел вперед. Не прошло и часа как мы уже обсуждали свое удачливое мероприятие и вспоминали всех, кто повстречался за эти два дня.
- А ты пробовал конфеты и печенья?
- А ты?
Мы только пробовали их, но зато девочкам досталось целое богатство. А Витькина мама сказала: "Вторую коробку отдам за лекарство".
Да что там конфеты. Мы были у мамы, мы плескались в лучах ласки. Не знал я, что больше никогда не увижу Витькиной мамы, что впереди нас поджидает смертельная опасность.
Этот удачный побег сплотил нас. Придал уверенности, раскрыл забытый уже мир добра и любви. С этого момента мы часто будем убегать, ходить пешком, ездить в поездах, скитаться по вокзалам. Это станет нашей второй жизнью.
Снова сарай. Только теперь я оказался внутри. Передо мной восседали сам атаман и его друг Швец-лагерник, с клеймом на лбу.
- Ну что падла, смылся? Кого наколол? Меня, Игнаца?!
- На! Сука! Последовал удар ногой в живот.  Игнац накинулся на меня со злобой, стал пинать, возможно убил бы, но его остановил Швец.
- Ком хер, Игнац. Оставь его, он мне нужен.
Я знал, что лагерник не сволочь, его часто приглашали на такие экзекуции, но как только они начинались, он уходил. Чаще не давал добить виновного, попросту спасал слабых. Тут же он забывал о спасенных им жертвах и посылал ко всем хренам батьков-атаманов и всю собравшуюся шушеру. Исчезнув на два-три дня, он снова появлялся в сарае. Всегда был независим и силен.
Появился Нестор.
- А ты, Лопух, чисто сработал. Это мне нравится. Я беру его к себе, - обратился он к худому.
- Ладно. Отведи его к Михаилу Григорьевичу, пусть потолкуют.
На первом этаже жилого корпуса был умывальник. Здесь часто любил бывать наш воспитатель. Не то ему нравилось "воспитывать" в умывальниках, не то наблюдать как смывают кровь после побоев; благо вода рядом, шумит, приглушая плач и крики. Вся процедура была похожа на предыдущие.
- Ну что, нагулялся, - донесся до меня его голос. – Герой! Ну ты у меня узнаешь. Последовал удар в лицо беспалой рукой.
- Я…я… больше не буду, у меня хотели забрать подарки.
- А пацанов подбивать, Чижика?.. Ты, гнида, гаденыш, еще не  вылупился с яйца.
Второй удар пришелся по носу, пошла кровь. Я разревелся, было очень больно и обидно. "Все бьют, все кровь пускают. Ну подождите", - всхлипывал я.
После первого этапа, "воспитание" продолжалось у директора. На вечернем построении мне объявили табу17 на выход за пределы территории. Витьке тоже досталось. А через неделю все позабылось, только зло и ненависть к Михаилу Григорьевичу остались навсегда.
В городском парке начались танцевальные вечера и наши атаманы "оккупировали" его надолго. Все было распределено до мелочей. Большие пацаны должны были появляться во время танцев и тащить все, что плохо лежит. Нам же, сразу после танцев, предписывалось собирать окурки.
Легко сказать – ходить в парк. Нужна была смелость, ловкость, изворотливость. Ведь пойманных детдомовцев били беспощадно.
  Я получил задание собирать окурки, "бычки".
- Всего по одной горсти табака, - пояснил мне Нестор. – Лучше ночью, вокруг "ша"!
Первые два воскресенья прошли удачно, я принес много окурков. На моих глазах они превращались в небольшие горки табака. А на третье воскресенье мне не повезло. Наверное потому, что рано пришел. Была драка, она то вспыхивала, то затихала. Разъяренные парни, таким не попадись! Среди дерущихся я заметил своего школьного друга – цыгана. Серж учился в пятом классе, второй или третий год, не помню уже, ему было 19 лет. Я обошел его в школе, но наша дружба осталась до последних дней моего пребывания в детском доме. На цыгане была разорвана красная рубашка, мелькала его красивая волосатая грудь. Появилась милиция и мне пришлось смыться. И был бы я избит за порожний рейс, но надвигались другие, более значительные события, обо мне забыли.
Наша школа располагалась на возвышении, с западной стороны города. Рядом с современным зданием сохранился грандиозный и изящный польский костел. Издали он являл собой красоту готического стиля семнадцатого века. А вблизи это было полуразрушенное здание, место наших развлечений, распрей, различных жестоких игр. В здании костела не было ни окон, ни дверей, подвальные помещения были также доступны как и высотные. Здесь мы играли, наиболее распространенными играми были: "монетка", "цыганка"18, "финочка"19. У кого водились монеты, тот играл в деньги. Игры со штык-ножом и финкой были доступны только старшим. Иногда нас, пацанов, допускали туда, как болельщиков. Дух захватывал при виде полета штык-ножа. При умелых  и фигилярных действий играющего – финка мелькала в руках, затем посылалась в цель, с самых разных положений. Здесь никогда не было ссор или драк, наоборот – дух почитания и преклонения перед холодным оружием царил во всем. Я любил игры, но не любил тех, кто играл в деньги. Это были, как правило, прислужники и любимчики атаманов. Мне часто доверяли наблюдательный пункт, "стоять на атасе"20 – почетная обязанность. Да и видик был, что надо.  Город – как на ладони. С восточной стороны, где виднелось большое нагромождение сопок, часто показывался поезд. Он появлялся с тоннеля, как призрак, весь окутанный дымом, громыхающий и шипящий. По всему городу разносился гудок паровоза. От  тоннеля до станции поезд двигался по железнодорожному мосту и казалось – парил над городом. Огромный, длинный мост тянулся через весь город. Нынче, на станции Турка что-то творилось. Виднелся дым, слышались тревожные гудки паровозов, между вагонами бегали люди. Меня охватила тревога. Задрожали ноги и я в испуге побежал. Хотел было рвануть к станции, но тут же вспомнил, что предстоит урок литературы, а Тамару Константиновну я очень уважал. Не только за ее хорошее отношение ко мне, но и за что-то такое, о чем сам не могу сказать. Нравилась она мне, эта полная, добрая женщина, с туго завязанной косой на голове. Я решил отпроситься с урока. Тамара Константиновна, выслушав меня, заявила: "Хороший ты детдомовец, головушка светлая, можешь стать отличником" и пообещала отпустить в конце урока.
На железнодорожной станции такое творилось! Я впервые увидел разрушенный паровоз и перевернутые вагоны. Большая цистерна скатилась к дороге, что проходила рядом. Цыгане шумною толпою вычерпывали жидкость, вытекавшую с цистерны на тротуар. Это был спирт. Кто-то из наших показал мне вагон со сладостями. Я побежал туда. Но там было уже пусто. И только Серж, обнажив свои белые шикарные зубы, протянул горсть конфет.
- Мое вам почтение, юноша. Ваш народец уступает моему.
Я не успел ответить – милиция. Она все плотнее оцепляла станцию.
Только теперь я увидел, что наши все тут. Как я опоздал?! Ни конфет, ни тумаков мне не досталось, обидно. А так хотелось своими руками что-то "сорвать". Увиденное я пытался осмыслить позже. Но так и ничего толком не узнал. Говорили, что это просто катастрофа, какие часто бывают на железной дороге, что ошибку допустили стрелочники и сам начальник станции.
Но среди старших пацанов ходили другие слухи: совершена диверсия, вышедший, на железнодорожный мост, поезд, должен был рухнуть на город. Я цепенел от этой мысли. "Паровоз, груды вагонов на городских улицах, все горит". Не знал я и не мог знать, что надвигались венгерские события. А от нас до границы с Венгрией рукой подать.
Итог катастрофы таков: у старших ребят появился пистолет "ТТ", у атаманов много разного барахла и сигарет. Произошло резкое разделение наших группировок. Обладающие оружием – самая сильная тройка – полностью отделилась. Там руководили Швец и Жорж. Нестор стал атаманом со своим отдельным пацанским войском.
Игнац потерял авторитет и должен был сдать свои позиции. Он "владел" многими богатыми дворами и углом на рынке. Теперь предстояло с этим расстаться  предстояла славная драка за сферы влияния. На такие бои приглашались почти все пацаны, за исключение шкетов с младшей группы.
Я впервые, по-настоящему, изучил наш сарай, его достоинства и недостатки. Для драки "стенка на стенку" он как раз годился: большой, вместительный, стены да крыша, по сути – сеновал.
Все началось быстро, неожиданно. Игнац заявил Швецу, что свое не отдаст. Тот пригвоздил его точным левым в висок и, затем, дал еще в зубы, чтобы кровь пошла. Игнац не упал, а продолжал упорствовать, тогда ему сказали, что он падаль, обирает шкетов, ворует жратву. Последовала серия ударов по животу. Он свалился. Старшие ушли. Преданные Игнацу люди начали возню вокруг Нестора. Ведь он замахнулся на самого сильного атамана, бывшего своего шефа, и к тому же хочет завладеть рынком.
Нестор молод, пацан, но молниеносно завалил троих. И началось! Бились кулаками, валявшимися дровами, сучьями, вырывали доски, носились с одного угла в другой. Захватывающее зрелище. Тут же наш новый атаман объявил, что в воскресенье мы наносим удар по рынку, так сказать "нешумный набег маленького стада бизонов".
- И чтоб – ша! Кто проговорится, будет висеть здесь, на гвозде.
Рынок всегда привлекал. От входа до самых глубинных мест торги, торги, торги.
- Покупайте сало! Лучшее, на четыре пальца!
- Яблоки, груши, свежие, только вчера сорваны!
- Покупайте хром! Настоящая кожа, вечные чоботы21.
- Продаю картины, красивые, цветные. Хотите взять? Прошу за мной.
- Чорти шо! Бабы, голяком! От дурни22, дали себя раздеть и сфотографировать.
- Тише, гоните денежку и вас нету!
- Гроши23, всюду гроши, жинка загрызе24, беру.
- Ша, пацаны! Мы зайдем с тыла. Брать все, что не охраняется, плохо лежит, просится в наши карманы. Цыган не трогать, крупняк не брать. Кто первый раз? Ты, Лопух? С твоей внешностью можно побазарить с бабками и набить карманы без труда. Пойдешь со мной.
Мы двинулись. "Как же мне страшно?" – подумал я. Но Нестор не дал времени на размышления, он показал на крупную торговку с кошёлками. Не стало людей, шума, выкриков. Мир перестал, для меня, существовать. Перед глазами только голова, повязанная платком, и спина. Мерно покачиваются кошёлки. Нужно только запустить туда руку. Одолевает страх, давит какой-то груз, прошибает пот. Нестор подтолкнул меня и пропал. Еще не успев сообразить, я почувствовал, что в мой карман перекочевали два яблочка. В глазах просветлело, увидел толпу людей, услышал разные звуки, а рука сжимает первую добычу.
- Смотри за ней, - услышал я знакомый голос, - сейчас денежки пойдут, соображай.
Я увидел как моя торговка запихивает рубли в правый карман пиджака. Подождал, потоптался вокруг и снова взглянул на карман. Дух захватило! На меня смотрел уголок зеленой бумажки. Появилась дрожь во всем теле. Рука не подчиняется. "Это же деньги?" – пронеслось в голове.
Выхватил, скомкал, побежал. Крик, визг.
- Украли! Рятуйте!25
Ноги вынесли меня на нашу исходную позицию. Сердце колотится, вспотел, огляделся. На рынке все по-прежнему: колышется толпа, слышны знакомые выкрики, идет бойкая торговля.
Собрались в условленном месте. Выложили все, что наворовали. Начался дележ. Три рубля я отдал Нестору. Он похвалил и вручил мне одно яблоко. Но внутри у меня шла ожесточенная борьба: протест против воровства, ненависть к самому себе и ко всем на свете.
"Это первый и последний раз, больше не пойду!" – думал я. После этого похода со мной стали заговаривать старшие и больше никто не пытался бить меня. Вскоре в моей жизни начался новый поворот. К концу летних каникул приехал мой старший брат Иван. Это был самый яркий праздник в моей жизни. Часто видел, как к другим приезжают и завидовал. Представлял, как Устинья появится у ворот нашего здания. И тут, вдруг…
- Лопух, к тебе приехали!
Бог мой! Кто не испытывал этого прекрасного чувства встречи с родными, близкими… какое это счастье! Ты летишь на крыльях, видишь родные лица, ласкаешься, вдыхаешь знакомый, с детских лет, запах.
Запах родного дома. Это мечты, это сказка.
Иван старше меня на шесть лет. Красив, чернобров, с улыбкой на лице. Он прижал меня к себе и мир перестал существовать. А я, как будто, расту. Становлюсь сильным.
"Смотрите все! Какой у меня брат?! Он вам даст, гады!" Иван взял меня за руку и повел в магазин. А там купил целый килограмм(!) конфет-подушечек. Мы спустились к реке и разместились под сенью старой вербы.
Он развернул рушник26 и сказал: "Сначала поешь, а потом будешь рассказывать".
Какое вкусное сало? Какой вкусный кныш! Запахло домом. Я кушал, Иван глядел на меня.
- Наш Илья вернулся с армии. Богатырь, танкист. Скоро и Федор закончит службу, вот кому повезло: Сахалин, Курилы, а теперь во Владивостоке. Доберется ли он домой? Сестра Устинья, как и раньше, много работает, наша Матерь Божья. Между прочим замуж собирается. А я уезжаю на Донбасс. Хватит болтаться дома, хочу учиться и работать.
  Я-то знал, что Иван не болтается, а пропадает в больницах, Слабый он, но не хочет в этом признаваться. Рвется в большую жизнь, хочет уехать туда, где жил и работал отец.
- И я хочу с тобой, Вань. Забери меня.
- Эх ты, малыш, "Алеша с Бухареста", тебе нужно подрасти, накачать бицепсы. В этой жестокой жизни нужны мышцы, нужна сила. Боксируешь?!
-  Да. Записался в секцию и начал заниматься.
- Значит, имеешь понятие?
- Недавно к нам прислали Жоржа – это кличка такая. Чемпион по боксу среди пацанов, но вор сильнейший. Имеет свой пистоль. На рынке чё творит?
- Ты тоже бываешь на рынке?
- Угу, посылают.
- Воруешь?
- Ну да! Скажешь такое. Ненавижу воровство и этих атаманов – гадов. Все заставляют делать, над малышами измываются. Подарки отбирают. У меня хотели забрать, но я смылся.
- Как ты сказал?
- Ну, убежал я, с Чижиком. Тюбетейка, вот, осталась. Я прячу ее всюду, а теперь забери. Давно хотел тебе подарить.
Иван долго рассматривал мятую, цветастую тюбетейку.
- У нас таких не носят.
Мы еще долго обо всем говорили. Я снова просил забрать меня отсюда, но брат возражал и очень просил меня об одном: учиться, учиться, "дойти" до десятого класса. В который раз я переспрашивал его о сестре и только после долгих объяснений понял, что Устинья уйдет из дома и не будет больше нашей мамы.
- Она должна иметь свою семью, - говорил Иван, - своих детей, ей скоро тридцать, лучшие годы отданы нам… 
Я многое не понимал, видел перед собой Устинью, чувствовал, что больше она не будет со мной.
- Да ты не хнычь, - успокаивал меня брат. – Мы прорвемся, накачаем бицепсы и еще поможем нашей сестре.
 Пока Иван сидел рядом со мной, мне было так хорошо и светло. Я забыл обо всем на свете.
Но вдруг все разом оборвалось. Он стал собираться в дорогу. Не помню, о чем мы говорили, расставаясь. Но я дал твердое обещание, что буду учиться, стараться и не сбегу на Донбасс.
Я дошел до нашего забора и только теперь понял, что брата больше нет. Нет ни села, ни Устиньи, никого… во мне происходила сильнейшая борьба: "догнать, догнать, догнать… Иван, забери меня… хочу домой, к Устинье… домой, домой…"
Я упал под забором и долго ревел, все повторяя: "Устинья, мама, забери меня, я буду слушаться, работать, все делать… забери… забери домой". Рядом со мной сидела наша собака Альфа. Я любил ее, часто делился кусочком хлеба. И теперь прижался к ней, согрелся, успокоился. Мы были два равных друга.
Через некоторое время я увлекся столярным делом. Уж очень привлекали шкатулки, портретные рамки, сделанные ребятами в нашей мастерской. Здесь же изготовляли табуретки, ремонтировали стулья. Руководил всем этим хозяйством мастер, Василий Иванович: старенький, сухонький, с вечно дымящейся самокруткой в зубах.
Он был добрым и пацаны тянулись к нему. Правой рукой Василия Ивановича был Степа Дмытрышын. Он взял меня к себе. Степа на год старше, но такой рослый, крепкий, с улыбкой на лице. Я почувствовал в нем защиту и с удовольствием стал прибегать в мастерскую. Для начала мне доверили "лобзик" и фанеру с рисунком. Я начал трудиться, вырезать. Несколько дней провел в мучениях, что-то получилось. Видя нетерпение и нежелание работать с лобзиком, Степа перевел меня на ремонт стульев. Эта работа показалась мне интересней: стук молотка, запах столярного клея, настоящий труд.
Прошло не так много времени и мне доверили мастерить первую табуретку. И вдруг, я почувствовал, что стал взрослей, мне нравилась эта работа.
Еще больше понравилась литература и Тамара Константиновна. Ее уроки я слушал с открытым ртом и, конечно, был влюблен в нее. Меня привлекали книги, в которых рассказывалось о индейцах, морских путешествиях и исторических событиях. Я любил также географию, мечтал о путешествиях, видел себя на корабле "Бигль"27, или рядом с Куком.
История мне тоже нравилась, но сама историчка, сухая и строгая, была больше истеричкой. Мы не любили ее и ждали, когда она уйдет от нас.
Многое изменилось в нашем 7 "б", когда в класс привели Ильюшину Валю. Это была потрясающая сцена.
В дверях стояли двое: высокий капитан, летчик, в портупее, с длинной кобурой. И такая же высокая, стройная девчонка с длинной косой, в чистеньком, хорошо отутюженном, школьном платье. "Ух ты, там парабеллум и патроны… вот это да, - зашептали мы. А эта красавица… наверное отличница?". Нас покоряла не красота, а какая-то чистота этой девчонки, уверенность в себе, гордость. Она долго еще оставалась для нас чужой, неприступной, пока мы не привыкли к ее присутствию. За это время наши девочки подтянулись, стали аккуратней, а пацаны по-прежнему обходили Валю, в своих затрапезных костюмах они чувствовали себя на ступень ниже. Я также почувствовал, что хочу быть похожим на нее, хочу быть красивым. Решил не отставать в учебе и вскоре наш классный руководитель, неизменная Тамара Константиновна, объявила, что я приблизился к отличникам, к Вале Ильюшиной. Это была радость и моя первая победа.
Школа была мне интересна, я бы сказал любима. Здесь также имелась своя мастерская и уроки труда не прошли даром. Интересными были уроки физкультуры. Зимой – на лыжах, весной и летом на волейбольной и баскетбольной площадках. Я часто вспоминаю наши игры, зимние походы в горы, победы на соревнованиях; поддерживаю спортивную форму, не могу жить без утреннего бега и зарядки.
А жизнь в детском доме шла своим чередом. Пришла новая директриса, Антонина Романовна. Тучная, строгая шатенка, с остро пронизывающим взглядом. Начались новые порядки;нас построили на линейку, зачитали постановление отдела народного образования и довели распорядок дня. С постановления мы ничего не поняли, а распорядок сразу не понравился. Запрещалось, после ужина выходить во двор. Нам, пацанам, все это нипочем, а старшие ребята и девчонки зашумели, разом заговорили: "Как же так, а прогулки?.." Потом кто-то прыснул: "А туалеты на улице, в умывальник что ли ходить?" Директриса обвела нас своим строгим взглядом и предупредила, что будет жестоко наказывать за нарушение распорядка. Затем объявила, что в педагогический совет детского дома будут избраны равное количество мальчиков и девочек старшей группы. Призвала провести собрания и выбрать достойных представителей. Говорила о большой заботе государства о детях.
И началось. Старшие ребята после ужина нарочно не возвращались, продолжая бродить вокруг сарая, туалета и мастерских. Девчонки также задерживаются. Дежурные бегают, старший дежурный воспитатель, с красной повязкой на руке, ругается, требует, грозит, но никто не слушается. С большим трудом удается вернуть девочек в спальный корпус. Ребята, как назло, через дверь не возвращаются, а только через окно в умывальнике. Только одну воспитательницу все слушают, Елену Ивановну. Эта молодая, стройная, голубоглазая студентка педагогического института была равной со всеми. От нее исходило сияние, тепло, весеннее настроение. Она могла делать любые замечания и никто не сопротивлялся и не обижался. Учила как вести себя за столом и запросто садилась с нами кушать. Мне часто доставалось от нее в обед.
- Лопушок, как не стыдно левой рукой кушать? Откуда ты к нам свалился, с какой планеты? Да посмотри вокруг, все кушают правой.
Я оглядывался, а девчонки хихикали и выкрикивали мое прозвище, настроение ужасно портилось. Иногда я огрызался.
- Я левша, Елена Ивановна, не умею по-другому.
Она переставляла ложку в правую руку и приговаривала: «Красота в поведении за столом, рождает красоту в поступках, делах». Я, конечно, повиновался и готов был слушать эту милую воспитательницу. Всё вокруг мне начиналось нравиться.
Но наступало трудное время. Там, в родном селе, в нашем дворе, должна состояться свадьба. Сестра, роднулька моя, кровинушка моя, выходит замуж. Непонятная тревога росла изнутри, не давала мне покоя, разрушала меня. "Как так, - думал я часто, - почему она не заберет меня с собой? Ну что ей стоит, ведь я большой, все умею, буду работать…" Разные вопросы возникали в голове, ответа на них не было. Была боль, какая-то подавленность, иногда пустота. В этих чувствах и мыслях всегда присутствовало одно: бежать, смыться, к сестре, в село.

 


Второй побег



Я поделился своими мыслями с давним другом, Чижиком. Витька, как всегда, пришел в восторг.
- Давай рванем! Ведь ты у меня был, а теперь я у тебя. Нам теперь ничего не страшно.
- А может тебе не надо, Вить? Ведь это совсем другое дело. Сестра выходит замуж и никто меня больше не ждет и не будет ждать.
- Ну и пускай себе женихается, ты… и я последний раз посмотрим на нее и дальше рванем, в мое село завернем.
  На том и порешили. До субботы было три дня. Мы провели вылазку, на военном языке – рекогносцировку. Еще раз изучили дорогу до вокзала, расписание поездов, наметили место посадки в последний вагон и стали ждать. Кто не убегал, тот не знает, какое это чувство ожидания, тревоги, страха. И весь ты там, в дороге, у цели. Преследуют разные страшные видения. Толстая проводница смотрит на тебя и кричит: «Люди! Это же детдомовец, сбежал, ловите его». Ревизор ходит и щелкает большими щипцами-клещами, хватает за ухо, тащит куда-то. На последней станции наш воспитатель и мы попадаем прямо в "лапы", прыгаем с поезда, на ходу.
В субботу после обеда, мы собрались под мостом. С тайника достали приготовленные подарки. Тут были конфеты-подушечки, "барбарис" и медяки. В отдельной, уже наполовину истлевшей коробке, елочные игрушки.
- Вот это да! – воскликнул Витя. – Красивые, новенькие.
- Так это с нашей елки. Я таких игрушек сам никогда не видел и в нашем селе не встречал. Так захотелось хоть одну снять. Ночью, залез через окно и взял аж три, самые большие. Думал что не дождутся, не попадут в село. Только, как теперь довести?.. Раздавим ведь?
- Не-е-е, около вокзала свалка мусора, там найдем целую коробку и я довезу, - заверил Витя.
Знакомой дорогой, мимо стадиона, мы вышли к вокзалу. Нашли свалку, все подготовили, там же выждали пригородный поезд. Сели, как и рассчитали, в последний вагон. Никто не кричал, не догонял. Пронесло. Едем! Ура! Радостные, затаились, пристроились к тетеньке с кошелками, достали хлеб и котлеты со своего обеда. Кушаем, беседуем, деловые такие, законные. Незаметно прошло время, объявили нашу станцию. Мы повеселели, груз с плеч, появилось чувство свободы. Уже по пути в село Витя сказал: "Лететь хочется".
Нам предстояло преодолеть сопку и небольшой участок леса, затем уже будем у цели. Стемнело, но мы твердо шагаем вперед. Вдали пасутся лошади, фыркают, виден костер, как все это знакомо.
- Давай завернем к костру, - предложил я.
- А вдруг там плохие люди? Начнут допрашивать.
- Нет, не бойся Вить, пастухи всегда добрые, свои. Помогут, накормят.
Мы подошли ближе.
- Можно погреться?
- А вы чьи-то будете? – спрашивает дед, всматриваясь в наши лица.
- Мы во-о-о-н с того села, за горой, - показываю я рукой, - с базара возвращаемся, корову покупали.
- Такая малышня, а уже на базаре торгуете, цыгане, что ли?
- Не-е-е, отец давно ушел с коровой, а мы поездом приехали.
- А-а, вот оно яке дило28. Ну, присаживайтесь, бульбочки29 с огня возмить30. Молочка дам. Умаялись, небось, с дороги.
Ночная тишина, поблескивают угли костра, видны силуэты пасущихся лошадей, чистое небо над головой, чудное ночное разноголосье. Вскоре раздается команда деда:     - Грицько, немедля доставь сюда Мавку, посады хлопцев31 и сопроводи домой!
- Ясно дед! – с темноты появляется мальчуган, чуть старше меня. Нас посадили на круп смирной лошаденки. Грицько сел на другую.
- Ну, с богом, хлопчики, - доносится знакомый голос.
Мы так благодарны этим добрым людям, и лошадку полюбили. Она идет тихо, мерно, сама видит дорогу. Распрощались на горе, у села. Пошли вниз, стало тревожно.
- Ой, что же будет? – залепетал Чижик, - я боюсь.
- Не боись, друг, мы идем ко мне домой. Вот сейчас увидишь речку, водопад у старой мельницы, а еще церковь; ступай за мной, мне все дорожки знакомы.
Когда речка осталась за нашей спиной, мы услышали звуки музыки. Били в бубен32, играла гармонь. По мере приближения к дому звуки нарастали, слышалось пение, крики, шум. В родном доме свадьба! Не успели опомниться, как были схвачены сильными руками и водворены за стол. Вокруг поющие, пляшущие, кричащие, разгоряченные лица, играет скрипка, народу пруд-пруди.
Я увидел Устинью. В прекрасном свадебном наряде, на груди намысто33, на голове венок с разноцветными лентами. Ее руки потянулись ко мне и я уже между женихом и невестой. Жених дает мне рублевые бумажки, Устинья плачет и гладит по голове. Мне становится противно, растет ненависть к жениху, ко всем пляшущим, поющим, смеющимся. Я вырываюсь, ищу Чижика, нахожу, собираю знакомых ребят, ворую две бутылки водки и мы пьем. Потом иду в огород, достаю из-за пазухи недопитую водку, допиваю и падаю на землю в горьких рыданиях.
Очнулся на кровати, вокруг снуют незнакомые люди, На спине банки, очень горячо.
- Що ж ты дытыно натворыла? Напилось горилки и на сырую землю, хиба так можно? Чуть не вмерло, дытя. Боже – заступнику...
Перед глазами какие-то нагромождения, пытаюсь подняться, меня удерживают, дают пить какую-то теплую жидкость… снова горы, табуны лошадей… К исходу третьего дня кризис миновал, стало легче. Витька вертится рядом, сообщает всяческие новости. Еще через два дня мы обдумываем план дальнейших действий. Нет, мы не будем здесь оставаться, тем более возвращаться.
- Я предлагаю… по вокзалам!
- Ух ты! Как это я сразу не додумался, - восторгался Чижик, - Ну пошарим, всякое увидим!
Мы стали накапливать хлеб, сало и детально обдумывать наш план. Для начала Самбор, а потом Дрогобыч. Перед глазами "вырастали" громады домов, костелов, церквей, шумные вокзалы.
Собрались, зашли к Устинье попрощаться и на ближайшую железнодорожную станцию.
- А если милиция? Что делать? Смываться?
- Нет, Витька. Мы скажем, что возвращаемся в интернат, покажем портфель, я тут книжки старые прихватил. Все будет чин по чину.
Добрались до первого, намеченного нами, пункта.
Вокзал показался большим, красивым. Народу немного.
- Лучше будет, если мы днем проболтаемся около стадиона, в парке, а ночью заночуем здесь, - предложил Витя.
Я согласился и мы пошли искать пацана, чтоб узнать, как туда добраться. Спустя полчаса мы были под трибунами стадиона и наблюдали, как взрослые играют.
Первую ночь заночевали здесь же. Прижались друг к другу, согрелись. Вторую ночь провели в парке. Не голодали, в ближайшем кафе удалось стырить большую булку. Чижик внимательно изучил все подступы к танцплощадке и насобирал монет. Сколько радости было!
Подались на вокзал, но там почти пустой зал, остановиться нельзя. Решили добираться до областного центра.
Большой вокзал, настоящий улей. Народу: на перроне, привокзальной площади, автобусной станции. Полно цыган, разных оборванных типов, шкетов, милиции не видать.
- Вот это да! – восторгался Витька. – Это житуха, настоящая.
- Нам нужно пристроиться к тетеньке с села, где полно детворы, и тогда надолго заживем.
Такой уголок мы нашли, пристроились между буфетом и длинным диваном, а к вечеру уже освоились и вовсю гоняли с ребятней по вокзалу. Наш внешний вид немного отличался, был несколько парадным. Но уже к следующему вечеру мы были похожи на всех пассажиров: немытые, в помятой одежде, с голодным взглядом светящихся глаз.
Выбранную нами позицию мы вскоре оценили: ругань, крики, потасовки, за уши тащат шкета или пьяного мужика – все на виду. Нас же никто не видел. Вскоре мы запаслись большой коробкой, похожей на чемодан, нашли кусок грубой ткани, заменившей нам одеяло, и могли спокойно спать. Стали подумывать о дальнейших вылазках. Ну, не то чтобы в город, а хотя бы на привокзальный рынок. Долго совещались как ходить: вдвоем или по одному. Если накроют сразу двоих, то все пропало, а если одного, то второй останется на свободе. А что он сможет?
- Чижик, нам надо ходить только вдвоем, быстро пристраиваться к торговкам, обходить милицию и в случае чего не убегать. Я умею разговаривать, уже в седьмом классе, скоро получу свидетельство.
- Эх ты, не получим мы никаких табелей и свидетельств, для этого надо возвращаться в школу.
- Это точно, мы на вокзале. А давай достанем учебники по истории, литературе и будем читать.
- Здорово придумал, атаман. Я буду учеником, а ты учителем.
Мы стали знакомиться с мальчишками, которые идут со школы, разыграли все свои медяки и … выиграли учебники. Правда, споров было много и нас чуть не заатасил34 директор школы.
Читали запоем. Ну до чего интересная история, а в хрестоматии такие захватывающие рассказы. "Проглотили" учебники за две недели. Так и за чтением нас повязали. Сначала повели в комнату милиции, потом куда-то, в другое здание, заставили помыться, дали покушать. И начались расспросы.
И вот обратный путь. Но что-то не похоже на знакомую дорогу. Куда это нас везут? Дядя-милиционер строгий, не разговаривает. Приехали на станцию Стрый. Здесь встречают, без эскорта. Милицейская машина везет дальше по городу. Наконец, остановились у кирпичного забора, на воротах табличка: "Стрыйский детприемник". Привели в кабинет директора. Смотрим и не понимаем: военный, суровый такой.
- Передаю с рук в руки, - заговорил наш сопровождающий, - уж очень изворотливые, хитрые, не бандиты. С книжечками ездят.
- Да тут все с книжечками, но такое творят.
Нас поселили на втором этаже. Вечером, когда пришло время спать, собрались жильцы этого заведения. В основном шкеты и один тощий колонист. Все глаза на нас, от этих взглядов ничего доброго не жди.
- Не боись, Вить, мы не таких видали. Не сдадимся. Драться этой ночью не пришлось. Но на следующий день колонист потребовал выложить и сдать все наше добро. Чижик подошел к нему и бросил в лицо: "Ша!" Мы вышли во двор, цель была одна: изучить всевозможные пути бегства. Во дворе садик, две девочки играются в песке. Вокруг забор, кирпичный, крепкий, высокий. Появился колонист с одним сопровождающим. Сходу бросился на Витьку, тот ожидал и сыпанул ему в лицо две горсти песка с пылью. Второй, видя, что сила на нашей стороне, кинулся бежать.
Вечером в ход пошли угрозы, вплоть до "зарежем!" В спальню мы не пошли, а забрались под лестничный пролет, на первом этаже, и держались до последнего. Остаток ночи провели в комнате дежурного. Прибыл майор и давай ругать, кричать, что, мол, мы шарага, шантрапа, никакой дисциплины, приходится по ночам искать. В заключение он сказал: "Вы заслуживаете колонии, хорошего наказания, но мы добрые дяди, умеем прощать. Вы возвращаетесь в свой детский дом". Это было ужасно. Такого исхода мы не ожидали, больше мечтали о дальнем путешествии, о чем-то таком великом, сказочном.
Потускнели наши физиономии, снова появился дух сопротивления
- Может смоемся, - предложил Чижик. – По пути выпрыгнем с машины и только нас видели.
Я задумался.
- Да, неохота возвращаться, но куда нам податься? Домой нельзя, на вокзалах мы пожили, а без денег далеко не уедешь…
Как мы не хотели возвращаться. До сих пор помню этот  фургон с одним окошечком, наши поиски путей спасения, фантастические проекты.
Не буду описывать как нас приняли, какие радостные лица были у пацанов и совсем безрадостные у Михаила Григорьевича и директорши. Наш воспитатель, в присутствии всей группы, кричал: "Червь, гниль, сопля, ты у меня узнаешь, я тебя проучу…" Антонина Романовна приказала доставить меня в кабинет. Пацаны предупредили, что тетка злая, ставит по стойке "смирно" и бьет. Помню черную, покрытую пухлым дерматином дверь, с табличкой "Директор". В сопровождении пацанов, со страхом, ступил через порог. Первое, что бросилось в глаза: кожаный диван, такие же кресла, массивный стол, шкаф – все показалось черным. Антонина Романовна тоже в черном, смотрит на меня.
- Встать вот сюда! – показала она на шкаф. – Руки по швам! Любишь бегать, кататься, нарушать дисциплину? Это до каких-то пор будет? Я спрашиваю?!
Последовал неожиданный сильный удар по лицу. Я вскинул руки.
- Стоять! Смирно!
Последовал второй удар тяжелой мясистой рукой, он получился звонким.
- Я отучу тебя от мерзких привычек! Сопля! Недоросток!
Все произошло так быстро, что я не почувствовал боли. Не успел опомниться, как оказался за дверью, в коридоре. Пацаны окружили меня и потащили вниз.
- Вот это да! Ну дает, Тоська! На весь детдом дает! "Лопух" получил от директорши. Ка-а-а-йф.
Долго еще восхищались мои товарищи и возносили меня до небес. Это был мой первый, но не последний визит к нашему директору. Дальше – хуже. Меня возненавидел воспитатель. В умывальник не тащил, не грозил, но часто поднимал перед ребятами и девчонками, и обзывал разными словами. Мой порыв к наукам враз остыл, росла ненависть к Михаилу Григорьевичу, к детдому, ко всем порядкам. Я очень тяжело переносил оскорбления и унижения. "Что же делать? Как жить дальше? Куда податься?" Эти думы все чаще посещали меня.
"Дома старший брат Антон и его жена, совсем чужая женщина. Не будет мне житья. А как хочется в селе учиться. Я бы окончил школу-семилетку и поступай куда хочешь…"
Очень потянуло домой. Не хотелось бежать как прежде, а по законному приехать и остаться. "Но кто же отпустит? Да и с кем тут договоришься?.."
Чижику сказал: "Поеду в свою школу. Хочу учиться по-настоящему, а потом поступлю куда-нибудь. Адрес брата ты знаешь, если что – найдешь меня".
Я снова покидал детский дом и возвращался к своей первой учительнице. Это был не побег. Это была необходимость, взрослость, первый продуманный и законный поступок.
Галина Николаевна встретила меня как родного. Пригласила в свою комнатенку, что находилась в небольшой пристройке у школы. За столом, при тусклом освещении керосиновой лампы, мы вели детские и взрослые разговоры. Она подливала мне чай, опускала в стакан маленькие дольки нарезанного лимона, ласкала своим теплым материнским взглядом. Я рассказал все – от первого до последнего дня моей детдомовской жизни. Она – о своей сиротской, неудавшейся судьбе. Рассказывала и плакала. И кто кого больше жалел? Учительница Первая моя, я всю жизнь несу твой образ и тот прекрасный Великий Вечер.
Не знаю, с кем она говорила, кого убеждала, но я был принят в седьмой класс родной школы и остался жить у брата Антона и его жены Юлии. Это было самое радостное событие в моей жизни за последние два года. А тут, новая радость – после армии  и длительного путешествия через всю страну, приехал брат Федор. Весь в нагрудных значках, красивая военная форма, сапоги блестят. Стащил меня с кровати, целует, носит на руках, дарит конфеты.
Опять, как в старые добрые времена, в нашем доме собрался народ. На табуретках, скамейке, кровати, самодельном диване – мужики. Курят самокрутки и слушают Федора. А он весь на виду: папиросы раздает, что-то рассказывает и улыбается, стойку на руках и "мостик" выделывает. Со всех сторон возгласы, воспоминания. Федор до армии был таким же. Как-то притащил велосипед. В те времена, на селе, это было похоже на космический корабль. А как ездил? Ногами рулил, а руками крутил педали, цирк! Бабы крестились, глядя на это чудо.
Зимой с пограничниками водился, ходил в горы на лыжах. Однажды, я видел как он спускался с крутой горы в одной рубашке; вся деревня высыпала на улицу, чтобы посмотреть на этого чудака.
С какой гордостью я шел в школу! Рядом шагал мой брат, сержант-танкист. Он нанес визит Галине Николаевне, поблагодарил за ее доброе отношение к ученикам, поговорил с нашим выпускным классом. Во всех своих беседах со мной, Федор просил и требовал  одного: учись, человеком станешь, жить будешь.
Эти уроки, чудесные вечера и сейчас в моей памяти, они не пропали даром.
Он уехал, оставив мне замечательный подарок – гармошку. Пройдет много лет, наши пути еще пересекутся на Сибирской земле.
Я успешно закончил седьмой класс и получил "Свидетельство", которое давало мне право поступать в техникум. Научился играть на гармошке.
Какое это было прекрасное время! Тепло родного дома, сказочные вечера под развесистыми яворами, когда ребята и девчата носятся вокруг, поют, кричат, таскают гармониста за чуб. А как прекрасно было в горах! Мы пасли коров, собирались стайками и придумывали разные игры. На карпатских лугах, среди высоких и сочных трав, среди цветов: белых, голубых, красных, желтых, фиолетовых носились мы – счастливые, радостные, возбужденные, любимые и влюбленные. И была у нас своя сказка, своя тайна. В начале июня, когда приходит теплое прекрасное лето, все пастухи готовили отдельное пастбище, выбирая для этого лучшее поле, лучший луг. Рубили столы, скамейки, запасались едой и солью, и ждали. Наконец, приходил этот день! В праздничных одеждах, раз наряженные, мы приводили своих буренок на это сказочное пастбище и "открывали" первый день лета. Обилие еды, соли, воды, сочных трав, добра и улыбок. Всем угощенье, мир и добро. Сплетены первые венки: буковые, дубовые, с молодого орешника, с красным маком, васильком, ромашкой; я несу венок моей любимой "Квитке"35 и прикрепляю к рогам. Она торопливо выжидает, она послушна и ласкова со мной. Начинается игра. Мы носимся по полю, прыгаем, слегка "бодаем" друг друга.
Буренка лижет мои руки, пытается достать лицо. Наконец ей это удается… до чего шершавый язык! Как не хочется уходить, расставаться с этой сказкой. Я люблю вас, горы, леса, поля. Я – ваш!
Возвращаемся в село стройными рядами. Буренки двигаются мерно, спокойно, слегка покачивая головой и сообщая всем, что пришло долгожданное лето.
На сельской улице народ, носится малышня, слышна музыка. Даешь свидания! Даешь любовь! Даешь свадьбы! Гуляй народ! Зеленая неделя! Троица!   
 С троюродной сестрой Анной мы решили поступать в сельскохозяйственный техникум. К этому времени она окончила десять классов и я ей очень завидовал. После десятого учиться недолго, а мне – почти четыре года. Да и меня не привлекал этот хозяйственный, но идея эта родилась в те вечера, когда я учил Анну играть на гармошке. "Поеду с ней, - решил я, - поступлю и стану человеком".
Техникум располагался в знакомом уже городе Дрогобыч, на улице Горького. Не помню, как сдавал вступительные экзамены, но был принят на первый курс зоотехнического факультета. Очень огорчился – зоотехник, что это такое? Сразу после экзаменов нас направили в колхоз. Об этом стоит рассказать.
Сколько тепла и человеческой доброты я испытал в эту пору. Колхоз находился под городом Борислав. Огромное хозяйство, центральная усадьба утопает в садах. Я был поражен при виде такого богатства: яблони, груши, сливы, вишня… Нету заборов, сторожей, собак, никто не ругает за сорванное яблоко, не догоняет с криком.
Меня долго не хотели определять на работу. Прошусь на силос – отказ, на трактор – отказ, в сады тоже не берут. Везде говорят: "Куда тебе, ребятенок!" Я злюсь, хожу петухом, все время хочу выглядеть взрослым. Наконец, на второй или третий день, меня забирает Валя Дуденкова, первокурсница, совсем взрослая девушка. Я начал было сопротивляться, что мол с девчонками не буду работать, я мужского рода… Это вызывало бурю хохота, особенно вечерами, когда все собирались и посылали в мой адрес разные шутки: "Лопушок, а ты обниматься умеешь? А щупать кур умеешь? А волосы у тебя, под мышкой, растут?"
В комнате отдыха была перегородка. Вот за этой перегородкой моя наставница поселила меня.
- Никто тебя на работу не возьмет, - говорила мне Валя, - ты совсем худенький; вот откормим тебя, тогда будешь работать.
Так я жил за перегородкой, слушая радостные, возбужденные голоса девушек и каждое утро: "Лопушок, иди покажись, подними руки, посмотрим какой ты у нас мужчина".
Я возмущался и в то же время купался в этой роскоши добра, ласки, любви. Вынашивал планы показать себя, да так, чтобы все ахнули. И такой случай представился.
Подружился я, в саду, с дядей Ваней, сторожем и слесарем. Но к его лошадке "Стреле" никак не мог подступиться. Так длилось несколько дней. Наконец-то она позволила забраться на себя. Тут я и прикинул, что во время обеда можно пронестись мимо летней столовой, что называется "на лету". И осуществил, и пронесся, но строптивая лошадка вышла из повиновения седока, понеслась мимо обедавших прямо в сад, на деревья. Я успел поднять руки навстречу веткам и был сброшен на камни у дороги. В падении до меня донеслось: "А-а-а-х!"
Очнулся в больнице, весь перебинтован. Рядом девушка в белом халате.
- Живой? Слава богу. Все девчонки переволновались. Меня оставили ухаживать. Пошевели, пожалуйста, руками и ногами… ну как?
Я обрел голос, попытался улыбнуться.
- Ноги на месте, руки тоже, шевелятся.
Ныла левая нога и рука, болела голова.
- А я доказал, что мужчина, теперь не будут смеяться.
- Доказал, доказал, мужичок ты наш. Лежи спокойно.
Ох дети, дети, куда вы торопитесь? – уже вполголоса добавила моя сестра милосердия.
Через три дня я был освобожден от бинтов и весь измазан йодом. Еще через два дня мне разрешили прогулки и затем выписали с больницы.
Захотелось поехать в родное село, к сестре, ко всем братьям, сообщить о том, что я студент техникума. Но куда ехать без денег? Ни Устинья, ни Антон не могли дать ни копейки. В ту пору, в селе, денег почти не платили. За три летних месяца сестра получила только двадцать один рубль. Еле-еле сводили концы с концами.
И снова меня забрала, под свое шефство, Валя Дуденкова. Поселила в общежитии, учила как распределять будущую стипендию. Я так ждал дня, когда вручат сто сорок рублей!
"Как я заживу! Всего покушаю, даже сестре пошлю".
Ничуть не задумывался о учебе, надвигающейся зиме, возможном безденежье, плохой одежонке.
Получил! "Ух ты! Как много!" Пошел на рынок, там всласть наелся мороженого, накупил фруктов. Ходил по городу  счастливый, не было ни завтра, ни послезавтра. Через неделю кончились деньги, осталась Валина картошка. Но скоро и ее не стало.
"Просить? Нет, не пойду. Учиться на зоотехника три года и еще с половиной, до самой старости.. а кушать, а штаны, пальто?.." Захотелось посоветоваться, но с кем? Пошел бродить по городу. Прошел по центральной площади один раз, второй, и таким симпатичным показалось лицо милиционера, что захотелось подойти к нему. Пацаны всегда твердили:  "Легаши плохие, садят людей за решетку…" Я не понимал, за что можно посадить человека?
Подошел ближе, различил по три звездочки на погонах, выпалил: "Заберите меня к себе!"
- Да ты маленький, мы таких на работу не берем.
- Не-е-е. Я детдомовский, сейчас вот в техникуме, думал учиться, но там надо долго… много лет, а у меня ничего нету, пустые карманы…
Старший лейтенант долго рассматривал меня, затем спросил: "Кушать хочешь?" Я кивнул головой. Он взял меня за руку и повёл к ближайшему дому. В тесной двухкомнатной квартире нас встретила полная женщина и трое детишек. При виде еще одного, голодного с улицы, она перестала улыбаться. Я не помню того диалога, который произошел между ними, но меня оставили на вечер и на ночь. На следующий день я уже вовсю играл с двумя девочками и малышом, а мама улыбалась. Эта была добрая женщина и не ее вина, что лишний рот чуть ли не трагедия.
Еще через день произошло потрясающее событие: меня свели лицом к лицу с Чижиком.
- Ты откуда, Витька?! Ну дает, пацан! Опять смылся! - восторгался я.
Долго рассказывать. Я боюсь, тут все такое милиционерское.
- Так это же детская комната милиции, начальник такой добрый, я у него дома живу.
- Вот это да! И тебя не посадили в тюрьму?
- Ладно, чудак ты. Сейчас скажу ему, что мы пойдем в техникум, там я выпишусь, и поедем обратно в детдом.
- В детдом?!
- Замри!
Пришел мой старший лейтенант, с ним еще двое милиционеров.
- Мы уходим в техникум, - смело заявил я.
- Да? Тебе-то можно, а ему нельзя, он сбежал. Да и что вы там будете делать?
- Я попрощаюсь, ну и поедем обратно в свой детский дом.
- Это твой друг, Чижик?, - спросил один из милиционеров.
- Да, это мой атам… учитель.
- Вот видишь, а ты наврал, что брат, уже большой, студент.
- Да, он большой, настоящий…
- А сколько же лет этому студенту, настоящему?
- Четырнадцать, - ответил я.
- Да-а-а. Беда с вами, пацанами.
После долгих и убедительных просьб мне доверили Чижика и мы покинули здание милиции.
- Возьмите на дорогу! – догнал нас старший лейтенант и вручил мне «пятерку».
- Заходи, когда будешь в городе. А вообще учись, ты толковый малый.
Мы пошли не в техникум, а на вокзал. Поели горячих пирожков и наговорились. Я узнал, что Витька проделал большое путешествие. Был у своей мамы, в моем селе, и уже два дня разыскивает меня, здесь.
- Понимаешь! – палил он, - я днем вокруг техникума хожу, а ночью на вокзале. Хочется спать и нужно стырить36 что-нибудь, поесть. Ну и тут этот милиционер, здоровый, да все пристает: "Кто ты? Чей ты?" Ну, я всякое наговорил. Потом попал в эту деткомнату.
Я рассказал Чижику о том, как поступал в техникум, какая житуха была в колхозе, показал уже зажившие раны на руке и ноге. Потом вспомнил село, вечера с гармошкой и снова вернулся к началу разговора.
- Хочется быть студентом. Но кушать, одеваться, ходить в кино тоже хочется. На стипендию не прожить, понимаешь? А учиться долго–предолго, почти до старости. Я не знал, куда мне деться, думал – пропаду. Но теперь ты появился, молодец. Вместе веселей. Давай придумаем, куда нам податься?
- Я не знаю, ты старший, мой атаман.
- В село мы не поедем, твоя мама и мои не обрадуются. Но где-то в городе Червонограде работают братья. Илья, который раньше с армии пришел, и Андрей – недавно вернулся с Донбасса. Представляешь, прислал фотографию, в танковом шлеме, очках, на мотоцикле. Я бы тоже пошел в танкисты.
Мы размечтались, захотели в армию, там столовые есть, интересная жизнь.
Наконец, я придумал куда нам ехать! На Донбасс!
Витя раскрыл рот: - Вот это да!
Там мой самый хороший брат Иван… вспомнил! В Дебальцево. Мы доберемся, вот увидишь, я сейчас сбегаю в общежитие за чемоданом.

 


Третий побег


 
Была золотая осень. Листья покрылись желтизной и начали опадать. Солнышко еще согревало. Мы с Витькой ударились в поиски. Для предстоящей поездки нам понадобились хотя бы одно одеяло и пальто на двоих. Наши поиски всегда велись на заброшенных пустырях, в сараях и на свалках. Ни я, ни Чижик никогда не помышляли зайти в дом или во двор и уворовать чужую вещь. В самые худшие, голодные времена, мы отвергали такие предприятия.
За два дня было собрано много барахла, с которого мы отобрали старый пиджак и что-то похожее на пальто, плюс к этому – кусок брезентовки. Витя радовался моей находчивости и все вспоминал нашу встречу в милиции. Это у него выходило философски.
- А милиционеры бывают даже хорошие, домашние. И как же ты запросто с ними? Вот бы устроиться в милицию, получить пистолет, пацанов приводить с улицы. Я бы всем устроил пацанскую школу, дал работу. Ну, такую, чтоб всякие игрушки там делать, велосипеды, пряники…
- Может вернемся, Вить? Будем учиться в школе, ты ведь к пацанам хочешь? Я пообещал своему старшему лейтенанту, что поедем в детдом, а теперь понял, что обманул, соврал ему.
- Не-е-е. Мы уже возвращались и что было? Теперь тебя не примут, ты в чужой школе учился, домашняк37.
- Да, я теперь ни домашняк, ни детдомовский. Едем на Донбасс! На Львовском вокзале проскочим в поезд, залезем на третью полку и замрем. Повезет - доедем.
Движение захватило нас. Все пожитки уложили в чемодан, только пальто не вошло. Мы его свернули и перевязали шпагатом. На оставшиеся деньги купили хлеба и конфет-подушечек. Добраться до станции было несложным делом. А вот дальше?
На закрытом перроне шныряли между поездами, искали «донбасский» и никак не могли найти.
Наконец-то я набрался смелости и подошел к деду-железнодорожнику, в рабочей спецовке, с молотком в руках.
- Я еду к брату, в Дебальцево, на какой поезд лучше садиться? Он посмотрел на меня внимательно, поднял руку с молотком и сказал: - Вот на этом пути будет стоять луганский. На нем, хлопец, и доедешь.
- Ой, спасибочко. А я студент техникума, еду учиться, - развеял я сомнения железнодорожника.
Мы с Витькой опять проводили расчеты. Решили садиться в предпоследний вагон, если выгонят – уйдем в последний. Ох, как ждали этого поезда! Забыли о кушанье, всех наших делах, о страхе. Он подошел так внезапно! В хвосте поезда оказался паровоз, все наши расчеты рухнули!  Мы давай бегать то в одну, то в другу сторону, вокруг нас тоже бегут, толкаются, кричат. В этой шумихе проскочили в вагон и забрались на самые верхние полки. Замерли, только сердце колотится. "Лишь бы не стащили до отхода, лишь бы… Ох, как медленно идет время, ну почему он стоит?.." Кажется прошла вечность, передумано всякого, снова ревизор перед глазами… Но поезд трогается! 
Не проходит и часа, как мы осваиваемся, замечаем шум в вагоне, движение пассажиров, сами переглядываемся, улыбаемся. Едем!
Нас высадили утром. Страху было, ужас. В вагон пришел настоящий ревизор, сердитый, в очках.
- Документы есть? Кто вы такие?
Никаких документов у нас не было. Стоим, молчим, низко опустив головы.
- Ну что ж. Ближайшая станция Шевченково, там сдадим в милицию.
Он ушел, оставив нас около купе проводницы. Устраиваемся на боковом сиденье, переживаем страх.
- Чижик, залазь наверх, собирай шмотки, будем смываться.
- Я боюсь, заатасят, пропадем.
- Ладно, сиди. Я буду собирать и укладывать.
Чемодан пристроил у ног, остальные вещи на руках.
- Как только поезд остановится, рвем в последний вагон, откроем дверь и нас только видели.
К нашему счастью поезд замедлил ход и остановился. В тамбур пошли пассажиры, мы за ними. Дверь на переходную площадку, в соседний вагон, оказалась открытой. Дальше проще. Через минуту мы уже огибали хвост поезда. Уходим в ту сторону, где меньше людей.
Нам повезло, погони не было. Витя подал голос:
- А если бы за нами гнались? Куда бы мы с чемоданом?
- Да, куда с таким деревянным комодом? Бросаем?
- Жаль, но с ним попадем в лапы, а без него любой ход дадим.
Мы вытащили пожитки, свернули их и крепко перевязали. Чемодан спрятали в густые заросли, на всякий случай. Через некоторое время обнаружили, что это не станция Шевченково.
- На чем дальше поедем? – спросил Чижик.
- Теперь на товарняке. Я запомнил в какую сторону ушел наш поезд.
Без особого труда мы добрались до станции. Выбрались на привокзальную площадь, тут же оказался рынок.
- Это то, что надо, - обрадовался Витька. Запасемся продуктами и рванем дальше.
Спустя полчаса мы уже осматривали запасы: бутылка лимонада, две булочки, рыбная консерва.
Забрались в сарайчик, спрятались за деревянными ящиками.
- Место – курорт, можно и заночевать, - размечтался мой дружок.
- Поедим, а там видно будет.
Но не успели мы расставить ящики и приготовить трапезу, как появились два типа. Нам всякие попадались и раньше: шкеты, блатные, воры, но эти были страшные. У меня почему-то мороз по коже пошел, лицо Вити тоже выдало сильный испуг. Тот, что впереди был бритоголовый, с рыжей щетиной на лице, рыжими бровями и очень страшным взглядом. Грудь широкая, руки большие. За ним молодой, черноволосый, похожий на всех.
- Шпана, сгинь! Ничего не трогать! – показал он взглядом на наши пожитки и приготовленное кушанье.
Это был не голос, это было шипенье. Мы полезли через ящики к выходу, но Рыжий тут же схватил меня за ногу и начал шарить рукой по ногам и между ногами. Сильнейшая леденящая дрожь прошла по всему телу, во мне поднимался невиданный протест и страх.
- Отпустите, дяденьки, - начал я умоляюще. – Что я вам сделал плохого, отпустите.
- Ш-ш-ш, сидеть!
Я был пригвожден взглядом, а Витка стоял почти у выхода. Прошло некоторое время, показавшееся мне вечностью.
Не помню, как преодолел страх, как рванулся с криком: "Ата-а-с!", но после сверхмарафона мы с Чижиком были у самых светофоров.
Забрались в первый попавшийся товарняк, залегли между бревнами, прижались друг к другу и затихли. Дар речи обрели уже на подходе к следующей станции.
- Я знаю, кто это был, - прошептал Витя, - это зеки.
- Откуда ты знаешь?
- Знаю.
Мы снова замолчали. Ночью нам попался пассажирский на Донецк. На сей раз мы забрались между почтовым и багажным вагонами, там "пол гармошки"38. Сначала было тепло, а потом в тело впился холод. Прижались друг к другу, начали громко разговаривать,ожили. В Днепропетровске пришлось расстаться со своим поездом. Холод, голод, а тут еще осмотр вагонов, все вокруг шныряют, попадемся. Решили пройтись по буфетам, хотя бы раздобыть хлеба. Раздобыли, аппетитно поели. Во мне сидит страх, Витька тоже перепуган, но мы ни слова об этом. Едем дальше уже без желания, без веры в успех. Забираемся, в основном, в "телятники"39 и продолжаем движение навстречу неизвестности. В одном из вагонов было даже уютно: солома, кусок оборванного брезента вместо матраца, коровий запах. Мы шикарно расположились, поспали, а потом, давай бегать по вагону и кричать!
- Скоро приедем! Ура! Иван! Я тута. Встречай!
Витька визжит от удовольствия, весь сияет.
- Я уже никого не боюсь. Мне хорошо. На Донбассе нас ждет новая жизнь, тра-та-та, тра-та-та.
Так мы перекрикивались, фантазировали и не подозревали о грозящей опасности. А она ждала. На одной из маленьких станций поезд притормозил, чуть не остановился и, внезапно, дверь нашего вагона отодвинулась. Мы онемели. Рыжий со своим дружком встали перед нами.
- Ну, шпана, попались! Теперь не уйдете. Ты берешь того шкета, а я этого, - прошипел он своему дружку и сквозь зубы улыбнулся. Его рука потянулась ко мне. Но тут же, неожиданно, я сильно укусил ее. Зарычал Рыжий и второй рукой "припечатал" меня к стенке. Потом кинулся бить ногами: в живот, грудь, по лицу, голове. Рычал и бил. Я опомнился в его руке. Он держал меня за волосы и остервенело улыбался.
- Ну что, корешок, что скажешь?
- Скажу, - еле слышно прошептал я, - ты подлюка, зверюга, все вокруг звери, не надо жить без отца и матери, никому не нужна эта…   будьте вы все прокляты…
Покусанной рукой он достал бритву, раскрыл ее и проговорил: "И я говорю, что не надо жить…" В этот момент Чижик с криком : "Атама-а-а-н!" прыгнул ко мне и стал перед самой бритвой. Я увидел взмах руки Рыжего и движение за его спиной. Витька упал и Рыжий со стоном начал падать, освободив мою голову. Я пытался подхватить уже упавшего друга и увидел, как красная кровь заливает его шею и лицо. Дружок Рыжего кинулся к Витьке, обхватил его голову руками.
- Скидывай рубаху, ну, быстрей! Надо остановить кровь.
Мы перевязали Витьку, как могли. Я почти не помогал, не слушались руки, почти ничего не видел.
- Надо смываться. А твоего пацана в больницу. Палач, падла, скольких изрезал, баб резал.
- Он зек?
- Да, зек. И я зек. Давно надо было долбануть этого пидора. Теперь я на свободе.
Поезд замедлил движение, показалась небольшая станция.
- Я с пацаном выскакиваю, а ты за мной, понял?!
- Я не могу, живот болит…
- Заткнись! Он рванулся с вагона, держа под мышкой тело Витьки. Я за ним.
На наше счастье у станции, стоял грузовик.
- Э-э-э, кореши, товарищи, пацан умирает, где ближайшая больница?
- Дяденька, помогите, - запищал я, - Чижик умирает.
- Рядом Попасная, давай с пацаном в кабину, а ты разукрашенный, в кузов.
Водитель быстро запустил мотор и мы помчались. Только теперь я почувствовал как болит голова, нос, ноет лицо, увидел кровь на руках.
В железнодорожной больнице нас быстро приняли. Лицо Витьки было белым, как мел, он не подавал признаков жизни. Вся повязка в крови. Наш спаситель шепнул мне на ухо: "Я появлюсь!.."
В эту же ночь мой друг, Витька Чижик, умер. А через два дня появился наш хороший зек, приветливо улыбнулся и сказал: "Расстаюсь с кличкой, зови меня моим именем – Саша. Я знал, что твой пацан умрет, от бритвы по "сонной"40 еще никто не выжил. Его не хоронили?"
- Нет. Ждут родственников. Я сказал, что ты двоюродный брат и больше никого нету.
- Опасно. Я на птичьих правах. Но паспорт  у меня есть. Мама сохранила.
- А его мама, наверное, уже умерла. Чижик недавно был дома.
- Ладно. Попробую забрать его. Похороним на нашем кладбище.
Повезли мы Витьку на станцию Мануиловка, где жила Сашина мама. Не помню, как рыли могилу, как плакали… Страшно стало, когда этого прекрасного мальчика, моего друга, засыпали землей.
Я стоял на коленях, на краю могилы и выл, и тихо шептал:
- Зачем я тебя потащил? Зачем мы поехали? Почему не вернулись? Витька, Чижик! Друг!
Саша закончил свою тяжелую работу, взял меня за руку и повел домой.
- Не нашел я твоего брата, в Дебальцево. Всюду был, даже на призывном пункте, но он, наверное, ушел в армию. Это не беда, главное – ты живой. Поживешь у меня, а потом порешим. Правда, у нас шаром покати и мама уже совсем больна, но ничего, прорвемся.
За бутылкой самогона, которую раздобыла Сашина мама, он продолжал рассказывать:
- Я, ведь, студентом был, учился в техникуме. Но захотел красивой жизни, музыки, баб. Кореши добывали деньги и мы пили, гуляли, в основном "выступали" в Мариуполе, на море. На дело стал ходить, с ножичком. Э-э-эх, да что тут базарить, восемь месяцев х…рили, думал – житуха настала… Повязали, загребли на шесть лет. Не-е-е, ты ничего не видел: ни "мишек", ни "машек", ни "паханов", ни палачей, а я видел. Все прошел. И вез… падлу… "мишку", палача. Вез… зачем? Боялся, шкура… удар был точным, последним. Все! Завязал!
Мать не вмешивалась, слушала и тихо постанывала.
- Мама! Если бы тебя не было, я бы не вернулся!  Не выжил, не нашел корень. Свой корень, свой до гроба! Мама! Я живу! Я тебя больше не дам в обиду.
Не все я понимал, но нутром чувствовал, что эти люди добрые, их жизнь похожа на нашу, детдомовскую, что мы все одинаковы.
Перед глазами лицо Чижика. Белое, детское-детское и его закрывает земля. "Надо возвращаться в детский дом, учиться. Упаду на колени перед директоршей, попрошу прощения, перед всеми попрошу… там ведь все свои, там так хорошо… столовая, мастерская".
- Посадите меня на поезд, поеду обратно, теперь я знаю дорогу.
- Поедешь, да только денег, на билет, нету.
- А я так, попрошусь к хорошим людям, довезут.
Саша отвез меня на большую станцию, кажется Ясиноватая, там мы просидели до вечера, а потом пришел мой поезд. Саша долго говорил с проводницей, уже немолодой седой женщиной, и мы распрощались.
- Запомнил где я живу? – кричал он в окно вагона, - приезжай. Ты малый что надо, как брат мне.
Спустя два с половиной года я уже стажировался на станции Ясиноватая, но так и не нашел Сашу.
Мой приезд в детский дом был полной неожиданностью. Обо мне давно позабыли. Как же, прошел почти год. Я уже не боялся ни воспитателя, ни директорши, даже не думал ставать перед ними на колени. Во мне появились сила, злость и гордость. Я разглядел, наконец, это красивое трехэтажное здание детского дома.
На первом этаже располагались группы, или классы для самостоятельной работы. На втором – наши спальни, кабинет директора с большим окном в центре. А на третьем – девичьи спальни. На занятия ходили в общую городскую школу.
Меня узнавали, останавливались, девчонки визжали:
- Лопух, вернулся?! С приездом! Даже взрослые девушки поднимали на меня глаза. А пацаны охватили кольцом, улыбаются.
- Откуда? У-у-у, какой стал? Домашняк.
Многих я не узнавал, повзрослели, в новеньких костюмах. И таким близким, и дорогим показался мне этот мир, что я готов был воскликнуть: "Пацаны! Как я вас всех люблю! Как я долго ехал к вам! Я – дома!"
На заседании педагогического совета детского дома стоял один вопрос – принять или не принять меня? В том же кабинете директора, в той же обстановке заседали наши воспитатели и старшеклассники. Меня поставили у двери. Я достойно выдержал все взгляды, выслушал все речи и заявил: "Хочу учиться!" Бурные дебаты закончились в мою пользу. Затем, когда все вышли, директорша оставила меня одного и спросила:
- Чижик был с тобой?
- Нет, не был.
Она долго смотрела на меня и добавила:
- Ты теперь в старшей группе, учись, подавай пример.
Два вечера я рассказывал пацанам о своих приключениях, только о Витьке не вспомнил. Это была моя тайна, моя святыня.
Меня поселили на втором этаже, в правом крыле, спальне старшеклассников. Они не очень признавали меня, хотя знали давно. Но "Лозьо" – Лозанчин Николай, признал сразу и мы подружились. Рядом спали, вместе учились. У окон спали: Хоминец Федя, Шевяк Богдан, Чмырь, мой учитель с мастерских – Степа. Игнаца и Швеца уже не было. Нестор застрял где-то в седьмом классе и до нашей группы не поднялся. Изменилось многое : детский дом повзрослел, появились музыка, танцы, а по вечерам, где-то там в уголках, за цветами, прятались парочки.
Я окунулся в учебу. Четверть заканчивалась и мне нужно было догонять. Меня не так увлекала жажда знаний, как вновь обретенная родная стихия, знакомые голоса, запахи, столовая, куда вовремя приглашали покушать. Все это быстро вернуло меня в нормальное русло, придало прежний ритм жизни. В столярной мастерской также стало интересней. С Дмытрышыным Степой мы еще больше подружились. Я начал заниматься фотоделом.
Незаметно прошла зима. А весной детский дом захлестнула волна влюбленности и свиданий. Не в стенах нашего дома, не в уголках за большими цветами, а в городе. Те, кто постарше и повыше ростом, почти ежедневно готовились к вылазке. Это была тайна и никто не смел подсматривать, как ребята собираются. Вечером, наглаженные, красивые, уходили через чердак и наружную лестницу. Возвращались тем же путем. Ночная няня, тетя Паша, встречала всех поздно ночью, вечно ворчала, грозилась доложить директору, но никогда не докладывала. Мы часто не спали и слышали вздохи нашей любимой няни и с восторгом смотрели на ребят. От них исходил запах тройного одеколона, доносились отдельные фразы, намеки, радостный смех. И здесь была тайна.
И вдруг, грянул пожар. На чердаке, в правом крыле здания, работал фотокружок. Нас,  начинающих, редко допускали туда. А взрослые пацаны постоянно собирались в своей маленькой лаборатории и никто не мог "выкурить" их до самой поздней ночи. Все было тихо, но в одну из ночей ребята оставили зажженную свечу или керосиновую лампу, точно никто не мог припомнить. К утру огонь распространился на крышу, угрожая девичьим спальням. Нас, полусонных, срочно вывели на улицу, затем сформировали отряд, который начал выносить ценности, матрацы и постельные принадлежности.
Прибыли две пожарные машины, они огласили сиреной весь наш двор, началось тушение пожара. Малышня плакала при виде дыма и огня.
В этой суматохе и неразберихе Нестор тоже работал. Он сумел отгрузить и "загнать" половину матрацев одной девичьей спальни. Как он туда проник, кто ему способствовал, кто увез матрацы – осталось тайной. Его отправили в колонию, больше я о нем ничего не слышал.
Затих, посуровел детский дом, залечивая раны. Свидания прекратились, ночные вылазки тоже. Все ударились в строительство. Строили крольчатник,   ремонтировали и переоборудовали мастерские, столовую, сарай. Начались работы в поле, на подсобном хозяйстве. Участок земли располагался на берегу реки Стрый. Здесь мы больше резвились и отдыхали, чем работали. Благо, наш зампохоз, Роман Павлович, не очень поворачивался и нас не принуждал. Часто ходили к шефам, в артиллерийскую часть. Солдаты учили нас разбирать и собирать винтовки, автоматы, показывали пушки, караульный и спортивный городки, а на стадионе устраивались футбольные состязания. Я подружился с Крюковым Анатолием, рядовым солдатом с Куйбышева. Это был добрый и заботливый малый. Часто приносил конфеты, забирал меня в город, рассказывал о кругосветных путешествиях и морских сражениях. Из его рассказов я впервые узнал о Нансене, Амундсене, Вирусе Беринге, Нахимове, Макарове. Он открывал передо мной прекрасный мир книг, героев, образов. И сейчас Анатолий, как живой, стоит передо мной: высокий, в очках, с мечтательным открытым взглядом. Спустя годы  я делал запросы в Куйбышев, пытаясь разыскать моего замечательного учителя, но  ни разу не получал ответа.
Прошло лето. Я ступил на порог девятого класса. Изменились наши мальчики и девочки – стали взрослее, приветливее. Появились прически, влюбленные взгляды и кокетливые улыбки, модные платья и новые костюмы. Появились записки и маленькие подарки.
Я по-прежнему был влюблен в литературу, Илюшину Валю, которая уехала от нас к концу восьмого класса, и восторгался нашим преподавателем музыки и пения Плиш Богданом Степановичем. Кроме игры на баяне, он занимался радиофицированием классов, оборудовал школьный радиоузел и часто выступал с концертами. Это меня увлекло и я тоже начал выступать, рассказывать разные веселые пародии, басни, разыгрывать интермедии. У девятиклассников стал популярен. На школьном радио сделался первым помощником нашего учителя музыки. Всегда ждал уроков Богдана Степановича, ловил его теплый взгляд, щедрую улыбку. Хотелось копировать этого человека во всем.
Его уроки, доброту, талант педагога я впитывал, и пронес через всю жизнь. До сих пор вспоминаю своего Учителя с неизменной улыбкой и баяном в руках.
В классе училась Плиш Люба, его сестра. Я также был влюблен в нее, даже пытался назначать свидания, но эта интеллигентная милая девушка снисходительно и как-то благодарно улыбалась и отказывала. Что и говорить: мне не было еще пятнадцати, а моим сверстникам – шестнадцать. Не везло мне в любви. Но я оказался способным к танцам и музыке.
В детском доме вошли в моду танцевальные вечера. Танцевали под баян и грампластинки. Помню первый, в своей жизни, танец. Звучит музыка, пары кружатся в вальсе и я, робко так, приглашаю красивую Катю Козырь. Она выше ростом, крепко сбитая, грудастая; посмотрела с улыбкой на меня и сделала шаг. Мы танцуем, пытаюсь кружиться, теряю равновесие, но какое наслаждение, прикосновение, головокружение, одухотворение…
Я полюбил танцы, часто садился к баяну и чувствовал, что люблю этот инструмент, хочу играть.
Во время вечеров наши влюбленные пары уединялись и в уголках шептались. Особенно была заметна парочка Лозьо и Надя Паплык. Мы уже привыкли видеть их вдвоем и ограждали от ненужных взглядов и преследований, создавали им неприкосновенность.
Я получил полную независимость от атаманов, старших ребят, был в хорошей дружбе со многими, а вот с Гаковым Игорем… Неприязнь перешла в ненависть. Не знаю, откуда это пришло, где корень зла, но к октябрьским праздникам конфронтация переросла в войну. Мы начали готовиться к сражению. Была назначена дата, витал дух крупной драки. Этот дух проник в меня, в моих пацанов, захватил старших ребят. Такие честные бескомпромиссные бои устраивались тогда, когда надо было отстоять свою независимость, доказать силу, вырваться из-под влияния зажравшейся падлы, наказать доносчика. Гаков был доносчик, стукач, ненавидел меня, часто демонстрировал свою силу. Я чувствовал – еще одна уступка и буду у подошв этого гада.
По возрасту и силе я уступал ему, но мы учились в параллельных классах, имели в "подчинении" своих пацанов и за моими плечами были уроки техникума и Донбасса. "Не уступлю, - твердил я себе. – Не упаду на колени никогда! Мои пацаны этого не простят". Страха не было, но с приближением этой даты в тело проникла дрожь. Быстрей бы и делу конец!
В один из вечеров, когда воспитатели покинули свои рабочие места, а дежурный лег отдыхать, была подготовлена большая комната. Столы и стулья сдвинуты под стенки, по одну сторону расположились приглашенные пацаны, по другую – все взрослое мужское население детдома.
Разрешалось биться кулаками, кусаться, таскать за волосы, за все члены, пускать кровь с носа – до полной победы одной стороны.
Я видел такие бои, теперь мне предстояло это великое мужское испытание.
Гаков был худой, костлявый, рыжеват и вдобавок злой. Я был маленький, плотный с девичьими чертами лица.
Мы рьяно кинулись друг на друга, в ход пошли кулаки; каждый старался дать в нос, чтобы появилась кровь. Я не доставал противника, его руки были длиннее, но все же нанес один хороший удар. Мы оказались на полу, началось избиение и истязание друг друга. Мы царапались, кусались и катались по полу – от пацанской толпы до взрослой. А оттуда советы, крики, маты. Для меня никого не существует, пытаюсь забраться наверх, кусаю за ухо, но меня берут за горло, душат, противник сверху. Вижу большой цветок над собой, силы угасают, чувствую беспомощность, готов завыть… и вдруг, перед глазами зек, взрываюсь, хватаю за яйца, впиваюсь зубами в нос, бью и ненавижу всех гадов, доносчиков, издевателей. Не слышу как кричат:
- Растащите их!
Растаскивают, ставят на ноги, ведут в умывальник смывать кровь. Она у меня течет с носа. Больше восторгов и симпатий мне, но победы не чувствую, ничего не чувствую, все болит.
Появился Михаил Григорьевич.
Кто сообщил, кто донес!
Он зашел с Гаковым в умывальник и я увидел, что мой противник плачет. Вот теперь я почувствовал за собой победу. Но наш воспитатель не дал мне времени на торжество, а схватил за волосы и начал свои прежние экзекуции. Я рванулся изо всех сил и вырвался, затем бросился на него и нанес удар в лицо. Последовал сильный ответный удар, я  отлетел к раковине, ударился головой и затих. Он не подходил, только злобно смотрел в мою сторону.
- Мы еще посчитаемся с тобой, - еле выдавил я из себя. – Недолго ждать.
Через несколько дней старшие ребята напали на него, но не избили как того хотелось. Но все равно я был отомщен. После этого Михаил Григорьевич прекратил свои силовые приемы и начал готовиться к переходу в школу. Спустя десять лет мы с Лозьо навестили этого горе-воспитателя. Он работал директором восьмилетней школы в одном из сел Прикарпатья. С перепугу и жадности Михаил Григорьевич не открыл нам калитки, не пустил на порог своего добротного дома. Разговаривал через забор, вкупе со своей злой овчаркой.

 


Девичья спальня



Шла подготовка к встрече Нового года. Я очень любил это время, сразу заряжался энергией, включался в работу. На этот раз мне поручили закупку и доставку елочных игрушек, подготовку оригинальных выступлений. Я уже не помышлял о воровстве, давно не прятал ничего под мостом. Вместе со своей командой из семи человек, мы перенесли елочные украшения в столовую и передали девчонкам. Сами взялись за подготовку театрализованного выступления. К бал-маскараду готовились все группы, а старшие ребята опять создали тайну. Где и что они делали? – никто не знал.
Чаще слышался смех, активней стали танцы, девчата ходили стайками, перешептывались, хихикали. Перед новым годом выпало много снега, это еще больше придало торжества предстоящему празднику. Мы очищали тротуары, делали дорожки, игрались в снежки. Незаметно подошел новогодний вечер. И только теперь я спохватился, что не подготовил маскарадного костюма. Стал метаться, приставать к ребятам, девчонкам, но все были заняты своими делами.
И вдруг, нашим милым, Наталии Паплик и Вере Березовской пришла в голову "сногсшибательная идея" – нарядить меня девчонкой. Как я был напуган?
- Не получится, девчата, я даже ходить не умею, качаюсь, как утка.
- Мы научим, Лопушок, только согласись. Оденем, походим под ручку, станцуем и готово! Тебе подойдет светлое платье, а на голову смастерим красивую соломенную шляпку, у нас в реквизите большой выбор.
Я радовался как ребенок, но поставил условие: одеваться в девичьей спальне. Мне всегда хотелось хоть одним глазом  подсмотреть как сидят девчонки, полу раздевшись на кроватях, расчесывают волосы, смеются. На каждой лифчик, красивая грудь. И они, и их спальня были для нас недоступны, таинственны, притягательны. Как хотелось приоткрыть занавес над этой тайной. Долго судили-рядили, где меня одевать и решили: быстро одеваю платье в своей спальне и тут же Наташа и Вера ведут наверх, в девичью, там собирают до конца, так сказать, украшают мой туалет.
- Только платье мне подлинней. Мои костяшки – это не ваши ножки. Вера тут же парировала:
- Не рано ли на ноги стал заглядывать? Ребеночек! Сначала усы отрасти.
- Ладно, больше не буду.
Ох и тяжело! Ну как они платья через голову напяливают? Где рукава? Где эта молния? Полундра, спасите! Вышел я в коридор, все торчит, висит, я весь пунцовый. Вера откровенно расхохоталась и воскликнула:
- Чудо! Чудо гороховое.
Наташа взяла за руку и потащила наверх, почти бегом. Меня – за дверь. А кругом девчата прибираются. Вдруг визг: - Мужичка привели! Одурели? Кто под кровать, кто за шкаф, за печь попрятались, смех. Меня отгораживают покрывалом.
- Отвернись к стенке!
А я уже успел все разглядеть: аккуратно заправленные кровати, то в одном, то в другом месте девчонки помогают друг дружке одеваться, примеряют что-то там, причесываются, украшают. Ну и конечно, краешком глаза я увидел полуобнаженную грудь в белом лифчике. Уже с угла, куда меня затащила Наташа, я еще раз пытался подглядеть, но Вера тут как тут:
- Куда пялишь глаза, дурень?! Отвернись! Потом философски:
- Вас только допусти сюда…
Собирали меня до умопомрачения. И так крутили, и сяк, и примеряли, к низу пригибали, руки поднимали… Господи! Избавь своего раба божьего от этой немилости. Да не хочу я быть девчонкой!
- Ты что там бормочешь?
- Да не буду я девчонкой, не хочу!
- Помолчи и поворачивайся побыстрей. Вера с булавками, разными проволочками, зажимами продолжала измываться над моей бедной головушкой.
- Еще здесь, так… Здесь плохо держится, м-г-г-гу… ну, теперь ничего, сойдет.
- Все, к зеркалу! Одеяло убрали, в спальне только мы втроем.
- Мы же опаздываем! Да вы из-за меня не собрались?
- Не волнуйся, ты еще не узнаешь нас, на вечере.
Перед зеркалом я оторопел. Девчонка…
- Он похож на тебя, Наталка, только качается слишком. Будешь ты Наташкой! – заключила Вера.
- Здорово! Я всегда думал о том, что если бы стал девушкой, то непременно Наташей.
- Верка! Я побежала одеваться, а ты походи с ним, выровняй это уточку.
- Идем к зеркалу еще раз, так … спинка прямая, голова поднята, немного набок, так… улыбнись. Да не смейся, улыбка должна быть легкой, безразличной. И когда тебя пригласят на танец, опусти веки. Они у тебя как метлы, не нужно наклеивать. Попробуем… я приглашаю тебя… да не прячь голову, не крути, как наш бычок Мишка, просто опусти вниз. Больше безразличия, гордости, тебе все нипочем.
- У-у-ух, эти девчонки, все умеют, обманщицы. Вер, а откуда такая прическа, чьи это волосы у меня на голове?
- Все, я побежала. Встретимся у елки и проведем настоящий урок…
Я посмотрел на убегавшую Веру и где-то в глубине сознания почувствовал ее намек, но не осмыслил. Было некогда. "Божечки! Я девчонка, сейчас выйду на улицу, а меня хвать и в угол… ужас… нужно пищать, хихикать, а я… подерусь, что будет?.."
Я припомнил, как мы хватали девчонок и прижимали в угол, а в школе так издевались над сестрами Маковскими – ложили их на стол, пытались сорвать одежды… Они пищали, истерически смеялись, но никогда не жаловались. Я потрогал свой лифчик, по телу пробежал холодок. "Не хочу быть пискухой, дурень, зачем согласился?" Оглядываясь по сторонам, короткими перебежками, иногда, прыжками, достиг столовой. А там гулянье, вовсю. Пары кружатся вокруг елки, летают разноцветные ленты, смех, шум. И тут я осознал, как плохо быть лжедевчонкой. Мужик же я, без всякой задней мысли пробрался к своим пацанам.
Ужас! Меня приняли за настоящую девчонку, давай хватать, щипать в задние места…
Полундра! Спасите!
Смываюсь к "своим", дошло…
Со мной заговаривают, поправляют шлейку лифчика… "Чорти што… со мной любятся девчонки, трогают руками, не-е-е, надо бежать отсюда, не по мне это…"
Не доставало зеркала – увидеть свою мордочку в эти минуты.
Вдруг, меня приглашают на танец. Пацан! Ой, что будет? Иду, молчу.
- Ну, продолжим урок?..
- Вера! Ну ты даешь, не узнать?
- А тебя  тоже не узнают. Наши девчонки приняли за свою подружку. Смотри, не ходи с ними на улицу.
- О-о-о, Верка! А как же мне туда?.. Я бы с пацанами пошел… Совсем закрутился, все с ног на голову.
- Никуда не ходи, держись и танцуй.
- А ты очень вписалась, запросто так, всамделишный мужик.
- Я всегда хотела быть парнем, выросла с ребятами и теперь постоянно играю с вами.
- Да уж, вечно дерешься, коготки свои выпускаешь.
- А как же с вашим пацанским войском не драться? Вас только допусти…
После двух-трех танцев я освоился и более-менее играл трудную и прекрасную женскую роль. Были розыгрыши, шуточные выступления, малыши дали концерт.
И наконец, объявили главные призы: они достанутся тем, кого не узнают в маскарадном костюме.
Неожиданно зал ахнул. У елки стояли настоящие, сошедшие со страниц книги Александра Дюма, три мушкетера. Я не узнавал ребят в этих шикарных французских шляпах, ярких накидках, с крестами на груди и со шпагами на боку. А лица? А усы? Ну, настоящий Д'Артаньян, Атос, Арамис, недоставало Портоса. Я вдруг вспомнил, как Федя Хоминец носился с книгой "Три мушкетера", читал во всех уголках и засыпал с ней. Даже Елена Ивановна не могла уложить его в постель. Так это же он посередине! Нет, он слева, а посередине высокий Витя Чмырь. Да, точно! А справа, кто же справа? Похоже на Шевяк Богдана, это его стальной взгляд. Посыпались приветствия, поздравления и выкрики: - Первый приз! Первый приз!
Но тут появился, во всем своем великолепии, в красных сапогах, в богатой широкополой шляпе "Кот в сапогах!" Никто не узнал Кота в сапогах. Кажется это был Лозьо.
- Первый приз! Первый приз!
Пока в воздухе витали восторги, появилась Она – "Золушка". Это был восхитительно-пышный наряд, с золотым сиянием; блестящие туфли, легкая вуаль на лице, черные очки. "Кто же это?… похоже на нашу красавицу Ульяну?" О! Шарль Перро41, мы влюблены в твоих героев!
Ну недостаточно ли на сегодня? Нет… Елена Ивановна привела маленького человечка.
- Как тебя зовут? – послышалось со всех сторон.
- А зовут меня Гном, а зовут меня Гном-Тихогром!42 И прислали меня братья Гримм.
Малыши в восторге, визг, писк. Все сказочные персонажи получили главные призы.
Много разных вечеров было в моей жизни, но этот останется в памяти навсегда.
- А как с моим маскарадом-переодеванием, - спросите вы? Меня узнали и очень тепло и восторженно поздравляли. Ну конечно, мои пацаны.
После новогоднего праздника мы стали ближе к нашим девчонкам. Вместе работали во дворе, затевали игры, катали их и сами катались.
Не дрались, не кричали "пискухи", не свистели им вслед. Мы стали как-то бережней относится к женскому полу. Особенно после одного ужасного события, которое всколыхнуло весь детский дом и заставило мальчишеский род посмотреть на окружающий мир другими глазами. Начало этому событию предшествовали весна и лето. Игры на берегу реки Стрый, частые встречи с шефами-воинами местного гарнизона, сблизили нас.
Мы доверялись солдатам, как старшим товарищам, как родным, и тянулись к ним всем сердцем. Учитывая, что питание в детдоме было впроголодь, мы были готовы сделать все для наших солдатиков, лишь бы получить с их рук что-нибудь вкусненькое.
Во время отдыха, на речке, наши девчонки собирались отдельной стайкой, вместе с Еленой Ивановной. И все, мы, конечно, удалялись подальше от этого таинства: девичьего купания. Да и никому в голову не приходило подсматривать за купальщицами, ведь это были свои подружки, детдомовские. Но я все же увидел Ульяну: стройную, красивую, в светлом купальнике. И не только я, за ней увивались все. Ульяна, со всеми, была гордой и неподступной. Беда случилась не с ней, а с ее подругой Любой. Эта тихая застенчивая девушка, само воплощение кротости и чистоты, поддалась на соблазн. Обласканная, получившая в награду медовые пряники и другие дары, она доверилась солдатику, которому наплевать на сирот, на невинность, на будущее этих беззащитных существ… И в одну из зимних ночей, после страшных тревог, попыток убить себя, Люба родила мертвого ребенка.
Как это происходило знает один Бог. Как она  сумела скрыть от обитателей нашего дома свой стыд и позор, тоже никто не знает. Эта мужественная девушка осталась жива и была отправлена в другой детский дом, подальше от наших глаз. А мы думали, гадали по ночам…
Никому не доступны твои думы, мечты, твои сны. Мне часто снились горы и леса, что я лечу, свободно парю, мне так легко. В эти ночи я летел с Любой, спасая ее от невидимых преследователей. Мне было так легко, сладко и прекрасно. Я решил, что буду всегда защищать девчонок, оберегать их покой. Они так слабы и беззащитны.
Влюбился я не в нашем доме, а в школе. Пришла весна, весенняя капель, и лучик солнца золотой упал с моего зеркала на Ее лицо. И вдруг, она повернулась ко мне и улыбнулась. "Что случилось, что со мной? Я снова хочу видеть ее улыбку, лицо… Что за тайна?" Потом еще и еще я ждал, ловил эту улыбку и так тревожно билось сердце. Однажды мне захотелось написать ей стихи. Бился, сражался с рифмами, на всех уроках! Получилось. Ура!

Чистое небо. Мерцают звезды.
И тишина стоит кругом.
Мир одинок. Мир, как бездна.
И только мы с тобой вдвоем.


Через месяц я подарил ей зеркальце. Получилось запросто. Я спросил: "Хочешь поиграть "зайчиками?" Она улыбнулась и взяла с моих рук драгоценность. Спустя еще две недели я подарил ей песенник: маленький, карманный, в красивой обложке. Я готов был поднести ей полмира, но ограничивался улыбкой и был так счастлив. Долгое время мы не приближались друг к другу, но вот, однажды, на перемене, стали у открытого окна, любуясь сиянием солнца, весенними ликами. О чем мы говорили? Ни о чем, просто слушали Весну.
Я вспоминаю, иногда, свою первую школьную дружбу и Ее, Бигун Светлану, с 9-го "б".
Приближались летние каникулы и мы усердно трудились в школьных мастерских, чтобы заработать обещанную поездку в Закарпатье. Мы с Лозьо делали табуретки, точнее – занимались сборкой. А всю подготовительную работу осуществлял Степа. На верстаках заготовки, на полу клей, в окнах солнышко – все так радует, работа спорится, приближая нас к заветной цели.
Да, мы выполнили поставленную задачу и получили награду – поездку в Ужгород.
"У-у-ух, да-а-а, дает девятый "бе"! Мы тоже хотим!" Эти возгласы слышались ежедневно, мы были в центре внимания всей школы. Радовались – не передать.
В жаркий июльский день наш маленький автобус спускался с ужокского перевала. Сверху виднелся серпантин шоссе, он описывал почти правильную восьмерку. При повороте дорога то появлялась, то исчезала, а внизу подходила вплотную к реке. Мы прильнули к "иллюминаторам".
- Ух-ты, - вскрикивали то один, то другой, - как в самолете! Как на корабле! Не-е-е, здесь моря нет. Страшно, вдруг не повернет и прямо вниз, в речку… Автобус двигался очень медленно, прижимаясь к обочине и точно вписываясь во все зигзаги. Напряжение спало внизу. Мы прочитали: река Ужок. А лес такой красивый. Высокие ели сменились сосной, дубом и роскошными буковыми плантациями. Везде: на склонах, в низинах, почти у дороги – зеленый живой ковер. Легкий ветерок колышет и переливает его, создавая невиданную доселе красоту морской глади. Такое мы видели впервые.
Когда въехали в город – поразились еще больше. Вдоль тротуаров – шелковица. Плоды красные и черные, мягкие и бархатные, сладенькие, тают во рту. Нас еле оттащили от деревьев. Главная цель поездки – краеведческий и исторический музеи. Это действительно оказалось интересным. Мы увидели различные инженерные сооружения, камне метательницы, приспособления для разливки горячей смолы, закарпатские боевые топорики – все это стало на пути татаро-монголов в 14-м веке, а предводителем армии защитников был народный герой Захар Беркут. До сих пор стены и защитные сооружения гордо высятся над городом, сообщая всем согражданам о великом народном подвиге.
Мы побывали в музее закарпатского народного искусства и любовались вышитыми рушниками, там же полакомились знаменитыми ленивыми варениками.
Эта короткая поездка пленила нас, раскрыла красоту нового, неизвестного нам мира. Мы размечтались о поездке в Киев, Ленинград, Москву. Разве я мог предполагать, что через четыре года буду в Москве, на сцене Театра киноактера и студии "Мосфильм" в составе военного курсантского ансамбля.
Как непредсказуема наша жизнь!
Лето желтое, лето красное, лето колосьев, снопов и звонких песен – оно кормило нас, согревало и вдохновляло на подвиги. Мы возобновили набеги на огороды, сады и урожайные поля. Очистили свои окопы и тащили туда всяческую снедь про запас,
а по вечерам сражались. Это были уже не кровавые сражения, а веселые захватывающие игры с предварительной разведкой и мощной атакой с одной и другой стороны. Противники забрасывали друг друга тяжелой глиной и шли в рукопашный бой, применяя при этом борцовские приемы. Но иногда разгорался настоящий рукопашный, и все это за чей-то огород, сад, грядку огурцов. Все чаще приходили жаловаться хозяева близлежащих садов. Все больше падала дисциплина в детском доме. Нет, это было не сопротивление воспитанников, а что-то другое. Старшие девчата собирались группками и уходили в город, возвращаясь к вечеру. А ребята по-прежнему уходили через чердак, но возвращались либо ночью, либо под утро. Иными стали воспитатели: пассивные, нетребовательны, порой безразличны. Даже моя любимая Елена Ивановна перестала делать мне замечания, в столовой. Я научился держать ложку в правой руке, но иногда забывался и тут же доносилось.
- Лопушок, тебе уже пятнадцать лет, пора научиться правильно кушать.
А по утрам она часто приходила в спальню и поднимала ребят. Никто не осмеливался при ней сбросить одеяло, только Федя Хоминец делал это, и тут же наша милая воспитательница убегала.
Теперь этого не стало. Всех захлестнула волна миграции. Кому исполнялось шестнадцать – уезжали. Уехала Катя Козырь, в город Гусь-Хрустальный, Наташа Паплик в Тернополь, Степа Дмытрышын в Мариуполь, на Донбасс. Уехали и другие ребята и девчата.
Остались учиться Шевяк Богдан, Лозьо, Хоминец Федя. Мы стали самыми старшими. Как это здорово! Но как хочется уехать, как притягивает свобода, стук колес, сладостное покачивание в вагоне. «Степа в Мариуполе и я хочу там быть! Хочу на Донбасс, теперь у меня адрес Ивана, он в самом Донецке». Я забыл о наказе брата, и моем обещании учиться, стать человеком. Меня все больше притягивала железнодорожная станция, здесь все так знакомо. Плевое дело забраться в поезд  и…


 


Последний побег



В десятом классе я проучился двадцать три дня. Мы с пацанами совершили набег на большой сад. Нас давно раздражал хозяин этого сада. Но как же тут не отомстить богачам. К тому же, в столовой кормили очень плохо, да и одежду мы носили не ахти. Видимо, мы переусердствовали и много нашкодили. Более того, в центре города, у высотного моста, находился магазин. В "предбаннике" стояла бочка с соленой рыбой. Наше "нашествие" всегда заканчивалось "отловом" нескольких рыбин и мирными переговорами с продавцами. Потом мы обнаглели и стали воровать рыбу. Концовка совсем плоха: при очередном нашествии стащили деньги – две или три трехрублевки, и набили конфетами карманы.
А тут еще, в детдом привезли малосольные огурцы; машину подогнали к подвалу, началась разгрузка. Руководил, как всегда, незаменимый Роман Павлович. Мы конечно помогали, а время клонилось к вечеру. И зачем нам понадобились эти огурцы? Кто вскрыл бочку? Не помню. Все произошло на глазах у директрисы.
На другой день, на утренней линейке зачитали все наши "подвиги" и постановили: отправить в детскую колонию на перевоспитание троих: Лешку – моего пацана, Шевяк Богдана и меня.
...До станции Самбор ехали вместе, потом разбежались. Я решил побывать в селе, навестить брата и сестру, забрать гармошку и следовать на Донбасс. Шевяк с Лешкой доехали до станции Львов, вкусили немного свободы и вернулись обратно. Этого я не знал. Мне предстоял труднейший путь "одиночного плавания" и полная неизвестность. У брата Антона задержался не надолго. Запасся продуктами и взял на дорогу, без разрешения, тридцать рублей. Я понимал, что этого делать нельзя, но успокаивался той мыслью, что верну деньги, как заработаю.
Итак, в дорогу. На железнодорожной станции мне не дали билет, видимо, не внушал доверия. Я огорчился, но решил не спешить, захотелось посмотреть на знакомые места, где мы бродяжничали с Чижиком. Около недели прожил на вокзале, освоился, изучил расписание поездов и выбрал прямой поезд на Донецк. Между почтовым и багажным вагонами ехать не хотелось, осенняя пора, холод. Я проник в общий вагон и пристроился к уже немолодой семье. С началом движения обратился к ним со следующими словами: "Люди добрые, я детдомовский, родители умерли, сестра вышла замуж. Хочу добраться на Донбасс, к родному брату Ивану, вот его адрес." На конверте был указан город Донецк.
- Так ты без билета? Без грошей44 и еды, - заговорила полная женщина – Наверное убежал, так?
- Билет мне не дали, а деньги у меня есть. Я учусь в десятом классе и документ есть. Вот – комсомольский билет.
- Комсомолец! Ты подывсь45, дорослый46, а таке дытя?
- Ну чего привязалась к пацану? – вмешался ее попутчик.
- Не видишь, что сирота, правду говорит. Давай, паря, на третью полку. Как будут проверять, мы тебя спрячем.
Я понимающе посмотрел на доброго дяденьку и полез наверх. Вскоре запахло едой, мне дали горбушку черного хлеба и кусок сала.
Разбудили ночью.
- Вставай, паря, проверяют.
Я быстро спрыгнул вниз.
- Прячься вот сюда, в диван. А мы сядем сверху.
- Та вин там задохнется, - прощебетала тетенька.
- А мы спичечный коробок подложим.
Я быстро занял место, сложился как только мог. Сверху опустили полку-сиденье. Лежу в темноте. Вначале было неплохо, но потом стало трудно дышать, сделалось жарко. Я приподнял голову, надеясь обнаружить щель, услышал громкие голоса.
« Это ревизоры, - пронеслось в голове, - стоят рядом, сейчас вытащат меня»… Дышать стало еще трудней, рот раскрывается… жарко…
Очнулся в руках моего спасителя.
- Живой, слава богу! Я знал, что такой парень выживет, молодец.
- Що ты городыш муже? Чуть не загубылы дытыну47. Хиба ж можно пусту коробку ложить? Мало не задохся. Божечка ридна, захысты сироту.
Тетенька трижды перекрестилась. Мое состояние уже не внушало опасений, но слабость не проходила. До самой конечной станции меня оберегали, заботились, поили и кормили.
Какими путями я добирался до стадиона "Металлург", что рядом с металлургическим заводом, не помню, но общежитие, где проживал Иван, нашел. Это было большое пятиэтажное здание. На третьем этаже, в угловой комнате, меня встретили два молодых грузина.
- Здесь живет мой брат Ваня?
- Вано? Здесь. Вот его кровать. Но он ничего не знает, не ожидает гостей.
- Я ушел с детского дома! Вот, прибыл к Ивану, он хороший, самый лучший… Второй раз добираюсь, с Чижиком были, убили его гады, подлюки…
Ребята удивленно смотрели на меня и молчали. Потом, вдруг, оба заговорили:
- Да ты располагайся, дорогой. Вано скоро вернется, он на смене, на заводе. Садись, или ложись на кровать, отдыхай.
Я присел и сразу ослаб, затошнило, закружилась голова. Через некоторое время ожил и весь сосредоточился на двери. От предложенного чая и хлеба отказался. Ничего не хотелось. Томительное ожидание так затянулось, что, когда мой брат открыл дверь, я крепко спал на кровати.
- Васька! Васька приехал! Молодец! – донеслось до меня. Я очутился в объятиях брата. Он прижимал меня к себе, улыбался.
- Васька, "Алеша с Бухареста", добрался, наконец. А я писал Антону и Устинье, чтобы не "мучили" тебя, а направили сюда. С Дебальцево писал. Ну рассказывай, как добрался? Да ты совсем бледный, слабенький, сейчас разденем, уложим.
Ко мне вернулись силы и я, вдруг, увидел Ивана: красивого, черноволосого, и так хорошо стало. Очень захотелось говорить.
- Я уже ехал к тебе, с Витькой… Чижиком. Мы сначала жили на вокзалах, шастали, тырили жратуху, в луганском поезде нас заатасили… потом ехали в товарняке… Витьку зарезали… подлюки, зеки… меня били … в детдоме били… никому я не нужен…
По щекам у меня текли слезы. Плакал Иван, в скорбном молчании сидели ребята. Тот, кто постарше, с влажными от слез глазами, принялся готовить ужин, второй вышел с комнаты. Вскоре он вернулся с двумя кульками и стал передо мной на колени.
- Дорогой, кацо! Мы тут едим… сыты, понимаешь? Сыты! Все вокруг сыты! Жрут! Геноцвале48, не плачь, ты хороший человек, наголодался, не видел этого… не ел…
Он выложил гранаты49, высыпал конфеты. В дверях появлялись разные лица, по одному подходили ребята и высыпали с газет, выкладывали с карманов, с фуражек – конфеты, печенья, яблоки, груши, сливы. Я был весь обложен дарами и от этого богатства, от жалости к самому себе, а больше к Витьке, который не узнает этой Великой Доброты, горько заплакал. Плечи вздрагивали, слезы лились ручьем, я повторял:
- Не надо жить без мамы, не надо жить без мамы…
Успокоившись, всхлипывая, я прилег среди этого бала и вскоре уснул.
А утром… в комнате запах жареной картошки, улыбающиеся лица, все взгляды в мою сторону. Мне так тепло, спокойно.
- Наш малыш проснулся. Жив Здоров. С приездом, дорогой!
- А где Ваня?
- Умывается.
Вошел Иван, с полотенцем через плечо. Крепкий, загорелый, улыбается.
- Что за мешок ты притащил? Мы его под кровать затолкали.
- У-у-ух, я совсем забыл о нем. Сейчас покажу.
И вот, я достаю свою драгоценную ношу, завернутую в старенькое демисезонное пальто, и разворачиваю. Ребята ахнули.
- Гармошка! Какая красивая?!
- А тут еще сало, тебе Вань, вам всем.
- Ой да гость! Настоящий гость! Гармонист, да еще с такой гармошкой.
Ребята улыбаются. Иван стоит такой счастливый.
- "Алеша с Бухареста", молодец! Бегом за мной умываться, кушать и на завод. Посмотришь, где я работаю, покажу тебе прокатный стан… там такое, силища.
- А что такое ДМЗ, Вань?
- Так это же Донецкий металлургический завод. Мы все там работаем. Ребята с Грузии очень хорошие. Высокий – Резо, а второй Давид, братья Каратиели. А как поют! Вечером соберемся.
И вот мы на широкой улице, шагаем на завод. Вокруг рабочий люд, парни о чем-то горячо толкуют, девчата щебечут, на лицах улыбки.
- Нравится?
- Шиково, Вань. Я хочу работать.
- Ты совсем малыш, слепой котенок. Ничего не знаешь, ничего не видишь. А вокруг такая жизнь! Так много интересного.
- А я чуть было до Дебальцево не доехал, когда искал тебя.
- Да, я там учился, получил свидетельство шофера третьего класса. Рвался в армию, даже первую комиссию прошел, а на второй забраковали. Это только с виду я здоровый… ладно, об этом не будем…
Передо мной предстал, во всем своем величии, завод-гигант. Зрелище околдовало меня.
- Ну, идем, идем, еще насмотришься. Я проведу тебя в наш цех, а оттуда рукой подать в прокатный, литейный.
Кто первый раз попадал на крупный завод, тот знает это чувство. Его можно охарактеризовать одним словом: фантастика! Гигантские цеха, гигантские мостовые краны, удивительный звук металла. Смотришь и не насмотришься, влюбляешься раз и навсегда.
- Вань, я хочу с тобой работать. Вот в этом цехе.
- Эх ты, "Алеша с Бухареста", тебе учиться надо. Помнишь нашу встречу в твоем детдоме, под старой вербой?
- Все помню, я потом так старался. В техникуме учился.
- Знаю, знаю, ты молодчина, способный малыш. Вот поэтому надо продолжать учебу, грызть гранит науки, качать бицепсы, готовиться к настоящей жизни.
Впечатлений в этот день – ни убавить, ни прибавить. Голова кругом. По пути домой я философствовал:
- Рабочий. Как мне это нравится. В красивой спецовке, каске, крепкие руки... зачем эта учеба, потеря времени, всякие там оценки. Тут пришел включил и все ясно…
- Чтоб включать – нужны знания. Чтоб получить плавку – нужно максимум знаний. Кто без знаний станет работать? Врач сможет лечить? А учитель проведет урок?
- Ну, ты загнул. Врач, учитель – это совсем другое дело.
- Эх, малыш! Что ты понимаешь? Знания нужны всем, в первую очередь рабочим. Кто построил завод? Кто построил наше общежитие, дома, весь город? Рабочий. Вот то-то же.
- А ты учишься?
- Готовлюсь в ясиноватский индустриальный техникум. В следующем году буду поступать.
- Ты сказал "ясиноватский", это Ясиноватая, да?
- Да, а что?
- Вот это да!?..
Вечером мы снова вместе. Я уже освоился и с Давидом разучиваем песню о Тбилиси. Ребята пели так мелодично, так вдохновенно, что я попросил научить меня исполнять на грузинском языке.
- Геноцвале, наш язык, наши песни очень красивы. Как горы, как полет птицы, как колыбельная мамы. Наш народ поет день и ночь. Днем – на виноградниках, а ночью у колыбели, или постели больного. Ты хороший человек, поедешь к нам в Рустави и сыграешь, и споешь. Ты наш человек.
На второй вечер я уже пел на грузинском. С тех пор утекло много воды, но я помню и до гробовой доски буду помнить ту мелодию и слова:

Тбилисо, мзызда варде без мхарео,
Ушинод, сицоцхлис армин да.
Садарис, чвагана хали варази,
Садарис, чагара мтац мин да.

…Я смотрю грузинские фильмы, слушаю эти чарующие песни гор и вспоминаю Давида и Резо. Я люблю тебя, Грузия.
На третий день мы с братом ехали в Авдеевку. В электричке полно народу. Я не мог усидеть на месте, рвался в тамбур. Иван удерживал меня.
- Сиди спокойно, никто тебя не тронет, у нас билеты. Люди здесь хорошие, в основном рабочий класс.
- Да я, Вань, еще не ездил с билетом, понимаешь? Держался, в основном, крайних купе и переходных площадок, чтоб в случае чего смыться. Проводники вагонов и ревизоры гоняли нас, пацанов, даже били, кто попадался. Лучше подальше от них.
- Не суетись. Положи руки на колени и смотри на меня. При разговоре не жестикулируй, держись спокойно, как взрослый. До чего тебя довели, бедный малыш.
После недолгого молчания он добавил: "Тебя ожидает совсем другая жизнь: театры, кино, аттракционы, библиотеки, мир книг. Я познакомлю тебя с Донецком, Ясиноватой, а жить мы будем в Авдеевке".
- Ой, как интересно. Хорошо, что я поехал к тебе, Вань.
Разве я мог знать, пятнадцатилетний подросток, что Иван работает простым рабочим, получает маленькую зарплату и в большом городе нам не прожить. Что он в поисках такого учебного заведения, где бы меня учили, кормили и одевали. И, наконец, он хочет быть рядом со мной. Мне и в голову не приходило, что хлеб добывается потом, что нужно думать о завтрашнем дне, нужно искать крышу…
Я жил в розовом цвете и радовался как ребенок.
А заботы эти легли на плечи двадцати однолетнего молодого парня. И был он мудр не по годам.

 
 

Донбасс



В Авдеевке, Иван привел меня в железнодорожное училище и оставив на улице, пошел к директору. Через некоторое время пригласили и меня. Сама вывеска "Директор" уже страшила. Я вошел с трепетом. Но встретил теплый взгляд и добрую улыбку. Со мной разговаривали как с взрослым, даже не потребовали документов. Провожая нас, директор сказал: «В канцелярии все оформят, напомните только чтоб послали запрос, документы нужны. Да, одно место, в общежитии, мы найдем».
Иван, довольный, что так хорошо решился вопрос, потащил меня в столовую и заказал самые лучшие блюда: борщ, мясное рагу и два стакана сметаны. Объеденье!
- Поедим как следует и пойдем искать квартиру. В общежитиях ты пожил достаточно.
Тут же, за столом, он посчитал оставшиеся деньги, их было немного. До самого вечера мы искали жилье, но ничего подходящего не было, вернее – нам отказывали. Пришлось идти в общежитие. Нас встретила дородная женщина средних лет, с горбушкой хлеба в одной руке, и соленым огурцом, в другой.
- Заходите, хлопчики, я вас ожидаю. Директор оповестил меня. Так оце вин буде учиться у нас? – она смотрела на меня и улыбалась. – Гарный50 хлопчина, хиба на девочку похож. Жить будешь на втором этаже. Хлопци там хорошие, разве что Суворин хулиганит, та Немирович инколы51 побуянит, то не бида. Таку дытыну воны не обидят.
Мне показали комнату, в углу приготовлена постель. Иван торопился на электричку, но все никак не мог уйти.
- Я боюсь за тебя, сплошные хулиганы, носятся тут, это не похоже на наше общежитие. Может быть поедешь со мной?
- Нет, Ваня. Это моя стихия, я никого не боюсь. Будь спок!
- Завтра… жди, - уже с коридора кричал Иван.
Я остался один. В комнате пять кроватей, все пустовали. Зная законы общежития, как встречают новичков, я решил так…
Когда все собрались, возбужденные и довольные, я не дал себя долго рассматривать.
- Кто старший?
- Я, а что?
На меня смотрело недовольное лицо откормленного сельского парня.
- В детдоме или колонии был?
- Нет?
- Кто был?
Молчание.
- Домашняки, значит. А  я с детдома и в колонии был. Если кто тронет, получит нож в живот, ясно? Ты понял?! – бросил я взгляд на "бычка". Эта кличка уже вертелась в голове.
- Ну ты че, мы тут нормально…
Не успел я лечь в кровать, как привели Немировича. Здоровенный детина, переросток, сразу чувствуется сила, местный главарь.
- Кто, кто тут на уши всех поставил? Покажите-ка. Ты?! Вот этот шкет, ха-ха-ха.
- Ша!!! Я домашняков не боюсь. И тебя тоже.
Он опешил, потом подошел ближе.
- Под ножом был?
- Был.
- Под бритвой был?
- Был.
Пауза.
- В обиду не дадим!
Такое начало обеспечило мне полную независимость и уважение всех ребят. Были незначительные потасовки, были свалки – комната на комнату, мощные драки в городском парке, но меня никто не обижал и не пытался избить. Наоборот, чаще защищали самые заядлые драчуны. В связи с тем, что прошло уже два месяца занятий, меня зачислили в самую худшую группу "Бригадиров пути".
"Какой с меня бригадир? Я же ничего не умею".
В одном из классов был железнодорожный путь и стоял настоящий вагон. Это меня очень заинтересовало, притянуло. "Ух ты! Я в таком ездил. Какой большой и под низом можно полазить…" Я обошел его, заглянул во все углы и понял, что в этом училище очень интересно. Этими мыслями я поделился с братом в его очередной приезд.
- Вот видишь. А ты не хотел учиться. В мире столько прекрасного. И тебе этот мир открывать.
Мы снова занялись поисками комнаты на двоих. На сей раз у Ивана были конкретные адреса. Они и привели нас к одной бабке. Немногословная, какая-то скрытная, все лицо завязано темным платком. Она показала нам флигель53:
-В доме живут студентки. А здесь вы, располагайтесь. Возьму с вас аванс, десятку. Иван достал бумажник и протянул ей деньги. Я внимательно присмотрелся, куда эта карга прячет деньги. Меня позвал брат. Он уже хозяйничал.
-Смотри, флигель большой, комната ничего.
В углу стояла большая старая тахта, прикрытая тряпьем, у окошечка столик, ведро с водой.
- Вань, ты знаешь что такое троеборье?
- Кажется, знаю.
- Это вода, дрова, помои. Плюс эта тахта без простыней. Старая карга!
- Брось свои прошлые замашки и жаргонные словечки. Старых людей не обижают, их жалеют.
Я не дал ему договорить.
- Это очень плохая старуха. Вот увидишь.
- Прекращай злословить и за дело. Убираем, моем, кипятим чай и … сегодня суббота, я предлагаю помыться в бане. Люблю русскую баню.
Мы быстро привели в порядок наш флигель, заготовили дров для растопки, угля, принесли свежей воды.
- Я ничего не купил на ужин.
- Это не беда, Вань. Я принесу горячий хлеб. Мы почти каждый вечер бегаем на пекарню и бесплатно берем хлеб.
- Это воровство, нужно отвыкать.
- Да нет. Там молодые девчонки, дают всегда.
Поздно вечером, после замечательной парной, мы принялись разжигать печь. Наше настроение становилось все хуже и хуже – печь дымила.
- Может не надо, Вань? Согреемся как-нибудь.
- Надо. Уже холодно, а ночью, в этом флигеле, вообще задубеем.
Мы "убили" около часа, пока растопили эту злосчастную печь; по-прежнему попахивало дымом. Иван набросал угля, проверил вытяжку и заключил:
- Продержимся, завтра воскресенье…
А мне так хорошо с братом, так ласково. Впервые вместе, в отдельной "квартире". Все блага жизни здесь.
Очнулся я на рассвете. Лежу у порога, весь мокрый от воды, с трудом дышу. Голова трещит. Рядом, у открытой двери, сидит Иван.
- Отравление угарным газом – одно из тяжелейших. Если б я не дополз до двери – крышка. Ты не подавал признаков жизни. А я не помню… откуда силы взялись? Откачивал тебя долго… живы.
- Убью старуху, гадюку, сожгу этот паршивый флигель!
- Зачем я уголь положил в печь? Зачем закрыл дверь так плотно? Чуть не угробил себя и тебя, малыш. Дурак я, "Алеша с Бухареста". Попробуй подняться, нам нужно движение, вообще уйдем отсюда. Иван с трудом держался на ногах. А я не мог встать, не было сил. Он вытащил меня на улицу, принес пиджак и через некоторое время я стоял на ногах. Медленно, ругаясь и чертыхаясь, мы побрели по улицам. Ходили до тех пор, пока не пригрело солнце.
- Голодные мы, давай в столовую.
- Не хочу, все болит, голова…
- У меня тоже болит, но кушать надо, нужны силы.
Пообедав, мы пришли к кинотеатру, уселись на скамейку и подставили свои мордочки теплому солнышку. Я ожил.
- Наши денежки, схожу, заберу.
- Зачем… потом, сиди, набирайся сил.
- Ну нет. Я так не играю. Она сшибает деньгу, измывается над всеми… да сука она! Убить мало.
Иван смотрел на меня, улыбаясь с трудом.
- До чего тебя жизнь довела? Одно зло на людей. А люди-то добрые, просто ты их мало знаешь.
- А если бы ты не поднялся, не дополз до двери, что было бы тогда? Кто бы нас закопал? Эта?! Да она помешанная на копейках. Сожгу, нанесу удар по этому буржуйству! Она мне сразу не понравилась.
- Малыш, ты у меня еще несмышленый, успокойся. Мы сегодня уйдем на улицу Пархоменко, у меня еще один адресок. Товарищ дал.
- Разреши мне забрать нашу десятку и откланяться.
- Не спеши. Я посвящу тебя в свои планы.
Иван сделал передышку, затем  продолжал.
- Работать я буду в Авдеевке, на вновь строящемся коксохимическом заводе. От нашего цеха сформирована бригада, я записался туда плотником. Жить буду рядом с тобой, захочешь – будем вместе.
- Я хочу с тобой, Вань.
- Хорошо, надо только решить с жильем. До лета шестьдесят первого мы вместе, а там, я поступаю на стационарное отделение техникума, буду жить в Ясиноватой. Ты, в этом году, не успеваешь в школу, но в следующем идешь в вечерку и успешно заканчиваешь десятый. А в шестьдесят втором получаешь свидетельство бригадира и аттестат, здорово! Но это еще не все. Направление получишь в Ясиноватую и мы снова вместе. А там видно будет.
- Ну, наговорил. Как же я все сразу: и "жэушку", и школу, и без тебя?
- Прорвемся, "Алеша с Бухареста", мы сильные.
Уговорил я брата по поводу "торжественного" прощания с хозяйкой флигеля. Пошел и распрощался.
- Вот Вань, это ее подарочек, так сказать компенсация за нашу несостоявшуюся смерть. Я протянул сверток.
Он развернул и ахнул!
- Деньги! Так много! Что же ты натворил?
- А ты посчитай сначала и успокойся. Денежки любят счет. Иван посчитал: «Сто семьдесят пять рублей!»
- Зачем украл? Что, руки чешутся? Мы уже говорили о добре и зле. Зло можно пережить, очиститься от него, подняться над ним, победить его, но зло, которое ты совершил, губительно.
- Так надо же наказывать таких злюк.
- Слушай и не перебивай. Зло не в краже, а в твоем желании обладать деньгами. Если твой внутренний человек, твое "я", говорит тебе: "деньги, деньги, деньги" – ты погиб. Это страшная разрушительная сила, она разъедает медленно и долго. Человек не думает о Боге, милосердии, спасении голодных, больных. Он не знает, что такое книги, театр, искусство, не способен мечтать, фантазировать, бороться. Он думает только о своих деньгах, он знает одно: купить, продать, достать, обмануть ближнего…
Иван закончил.
- Ну, понял что-нибудь?
- Немного понял. Наших пацанов с деньгами я никогда не любил. Ладно, давай отнесу обратно.
Я схватил этот, противный мне, сверток и побежал. Открыл калитку, а там переполох. Старая карга, вылитая баба-яга, сразу ко мне. А за ее спиной две девушки – квартирантки.
- Щенок, сопля, вор! Где мои денежки? Милицию позову, засажу. Ты еще узнаешь меня…
- Ша! Баба-яга! Это ты нас не знаешь, но узнаешь. Так вот, мы с детского дома. А ты буржуйка, жлобина, чуть не угробила моего брата.
- Отдай деньги, голодранец детдомовский!
- Сейчас отдам. Ме-е-е, бе-е-е, мя-у-у, бу-бу-бу, - я корчил гримасы, этому искусству был хорошо обучен. Достал сверток, осмотрелся, увидел полное ведро с водой.
- Вот они, денежки. Десятка наша, остальное держи!
И бросил ей в лицо этот сверток. Затем быстро схватил ведро и окатил ее водой, как она этого заслуживала. Чего-чего, а смываться я умею.
Долго, долго по улицам Авдеевки слышались крики: "Бандиты, детдомовцы, голодранцы… я вам… я вас…"
Я отрапортовал Ивану, как учили в детдоме:
- Ваше задание выполнено!
И добавил:
- Все было – Ша!
- Ну когда ты уже будешь говорить человеческим языком? Без этих излишних жестов, блатных приемов… хороший ты мой малыш.
Иван обнял меня и мы пошли дальше…
Согревало ноябрьское солнце, падали под ноги пожелтевшие листья, но мы не очень радовались, отравление мучило нас, болела голова, тошнило.
Пришли по указанному адресу, к последней нашей надежде. Аккуратный заборчик, покрашенный светло-зеленой краской, одноэтажный дом с белого кирпича, ухоженный огород.
- Ой, как здесь хорошо. Вань, давай проситься в этот дом.
- Сначала посмотрим на хозяйку, потом на хозяина. Поговорим…
Вышел сухонький дедок лет семидесяти, приветливо улыбнулся.
- Что сынки? Пришли на жительство? Заходите, сейчас моя старуха выйдет.
С хаты вышла маленькая, крепкая еще бабуля. Лицо светлое, приветливое. Смотрит поочередно на меня и на Ивана. Дед заговорил:
- Ну, это они… хотят к нам… понимаешь?
- Да что уж тут, как не понять.
И вдруг я запищал:
- У вас так красиво, возьмите нас к себе, мы братья… мы хорошие…
Лицо бабули стало еще приветливей, она улыбнулась.
- Заходите в дом, чай устали с дороги.
Не прошло и часа, как мы уже пили чай с пирогами и калякали. Хозяйка рассказывала: "Тульские мы, Туровы. В войну приехали, помыкались, набедовались и остались. Нажили троих детей, внуков. Все разбежались. Недавно старшенькая была с девочками. Уехала в свою Москву. За начальником там". Тут дед вмешался, он не говорил, а делал разные жесты, намекал и смотрел в лицо бабки.
- Побойся бога, праздники прошли, ты и так много нахлебался…
Ушел дед, обиженный, бормоча что-то под нос.
- Ну, сыночки, всего не переговоришь. Приходите, дам вам комнату, если надо, пропишу. До приезда внучек поживете.
Радости моей не было предела. Так мне было любо в этом доме.
Через два дня Иван принес свои пожитки.
- Ух ты! Проигрыватель… и пластинки! Это твое, наше.
- Ребята дали, уж очень ты им понравился.
- Во! Заживем! Гармошка, красивая музыка, в окно выставим…
В училище решился мой вопрос с питанием, теперь я обедал бесплатно. А самое интересное – выдали железнодорожную форму. Мечта! Костюм, шинель, форменная фуражка – все черное. Я оделся, прибежал домой, жду – не дождусь брата. Хожу щеголем. Дед со мной так чинно заговорил, оказывается он когда-то служил при железной дороге.
Иван обрадовался и… меня обнимать!
- Вот таким я мечтал тебя видеть, курсистом, гимназистом…
- А откуда ты узнал об этом училище? И что там одевают, кормят?
- Эх ты, малыш. Я уже три года на Донбассе. Жизнь многому научила.
- И я хочу быть таким, как ты.
-Будешь. У тебя большое будущее, держись.
 По вечерам у нас музыка. Дед предпочитает гармошку. Вечно в поисках спрятанной чекушки. Пока не найдет – трижды крикнет бабке вслед: "Разведусь!" А мы смеемся. Настоящий тульский мужик, толстовского корня.
Потребовалось делать пристройку для кур и Иван решил сделать вылазку на свой "коксохим".
- Пойдем вечером. Принесем досок и реек.
- А ты меня учишь "не воруй"…
- Это не воровство. У нас разбирают разные пристройки, туалеты, там остается много материала. Все равно пропадет.
Был дождливый холодный вечер, под ногами хлюпала жижа, мы возвращались с тяжелой ношей, но были довольны. Дед и бабка встретили нас торжественно… на столе стоял свежий тульский пряник.
В училище я подружился со Славой Гуровым. Он носил красивую морскую фуражку и имел большое родимое пятно на лице. Слава успел поработать на речных судах и очень гордился своим морским, как он говорил, происхождением. Старше меня, красивый, плотный, чернобровый – он был любимцем у девушек.
Мы "грызли" науки, изучали путеразборочные и путеукладочные машины, хоперы-дозаторы. В обиход вошли новые слова: погонный метр, балласт54, шпала, рельса, контррельса, накладка, костыль55, охраняемый и неохраняемый железнодорожные переезды, полуавтоматическая и автоматическая блокировки56, светофор, петарда57, красный, желтый и зеленый…
Я увлекся и мог достичь отличных результатов, но не хотел выделяться, в детском доме такое было недопустимо. Мы со Славой шли на равных. И однажды, в студеную зимнюю пору, поехали в Мануиловку. Могилу Чижика нашли не сразу, но когда среди белых холмиков она отыскалась, сделали все, что полагается в таком случае: очистили, подравняли… вспоминали своих друзей, жалели… "если б Витька был со мной и в этой форме железнодорожника…" После этого мы побывали дома у Славы, и еще крепче подружились.
А весной на ребят напал "весенний зуд"… носятся "табунами", ищут приключений, разгружают вагоны, гоняются за шмотками. Немирович весь в "фирме", мы-то знали, что у него богатые родители. Многие хотят быть похожими на него. Первым на крупное дело пошел Суворин. Вскоре в его комнате появились новые тряпки, богатая закуска, коньяк. Гуляют ребята. Как раз в эти дни я ночевал в общежитии. Началась драка, ножевая. Уложил Суворин одного из своих, не остановился, продолжал буянить. Комендантша ворвалась к нему в комнату и одним ударом привела в чувство этого "братка". Вызвала милицию. После того, как забрали виновных, потерпевших, сфотографировали и описали место происшествия, она собрала всех в корридоре и сказала:
« Я бывшая летчица полка Гризодубовой, воевала, защищала вас. А вы, мерзавцы, зажрались, омертвели, без души, без веры в Бога. Я свое отсидела и мне наплевать на тех, кто сядет и кто хочет сесть на парашу. Наплевать!!! Подонки останутся подонками, а добрые, настоящие, поднимутся. Слышите вы! Придет время очищения и Алигиери Данте со своей Беатриче поведет всех в рай… Кто не хочет учиться – уходите, а кто хочет – оставайтесь, я буду вас любить, как любила своих погибших друзей».
Мы все оцепенели. Непонятен был смысл этих страшных слов, но та величайшая сила, которая в них заключалась, пронзала нас и облила холодным потом.
Двенадцатого апреля наша группа вышла на занятия по физической подготовке. Играли в волейбол. Пришел директор, построил всех и объявил: "В космос поднялся человек!" Мы задрали носы кверху, ничего не видно. Он продолжал: «Это там, за атмосферой, между Землей и небом. Вы понимаете?! Наука! Учитесь, перед вами будущее…»
Это событие обсуждалось во всех классах. Вечером я пришел к Ивану, он был также взволнован, поздравлял меня. А дед, на сей раз, получил свою порцию и уже без выкриков: "Разведусь!" выпил за первого русского космонавта, Гагарина. Мы долго говорили о науке, будущем, о нашей Родине. Я многое не понимал, но слушал, удивлялся глубоким суждениям брата. Мы получили какой-то толчок, заряд и включились в давно намеченную культурную программу: поездки в театр, кино, планетарий, который покорил меня. Я пришел к твердому решению – учиться.
- Вань, я обязательно пойду в десятый класс. Ты будь спокоен, поступай и занимайся в техникуме, теперь мне многое стало ясно.
- Молодец, так держать и никогда не унывать, "Алеша с Бухареста".
На первомайские праздники в городе прошел ураган. Повалило деревья, сорвало крыши с домов. Но танцы в парке не были сорваны и почти вся «жэушка» обитала там. Лилась чудесная мелодия "Маленького цветка", она звала, манила и я очутился у самой танцплощадки. В ту пору я еще не осмеливался танцевать на виду, среди чужого народа. Правда, за зиму вымахал на целых десять сантиметров. Но в шестнадцать лет еще рановато соваться к взрослым.
Как я был прав. Эти мысли подтвердились в тот же вечер. Пришел Немирович со своей компанией. Модный, в красной рубашке, поддатый. Идет, всех цепляя, "фраер" куда-там. По пути захватил девчонку и давай тащить в круг танцующих. Никто не может его остановить. Вдруг появляются трое парней, хорошо сложены, просматриваются бицепсы. И от первого же удара наш хваленый "Давид" распластался посередине танцплощадки. За ним последовали его дружки. Что тут началось?
Пришли в движение массы, в воздухе повис клич: "Бей жэушников!" Я к  своим, что рядом толпой стоят, метнулись к забору, давай ломать штакетник, несемся… куда – не вижу. Вдруг, нас разметали, мы кто – куда. Я оказался в одиночестве, прыгнул в сторону, еще в сторону, забрался в корни поваленного дерева. Слышу голоса: "Один здесь, ищите ребята, убьем гада!".
Я не дрожу, но осознаю, что "влип". Чувствую, что уйдут. И откуда такое чувство? Ушли, стало тихо. Музыка смолкла.
Добрался до общежития, жду ребят. Появляются по одному, в комнате стало шумно от выкриков, впечатлений. Все целы.
Кто-то рассказывал:
- Немирович поднялся и сработал финкой. Были крики "убили", была милиция, упекли нашего франта.
Да, это была правда. Вслед за Сувориным он получил срок. С его уходом в общежитии установился порядок. Разве что осталась любимая игра: кидание подушками, пока пух не летал по комнатам. Часто натирали подушку о белую стену и при ударе в лицо получалась "мука", и "сногсшибательная" рожа. Так вот, однажды к нам заглянул завуч, Владимир Робертович, он любил внезапно появляться и "заатасить" ребят, на кроватях. Во время такой игры он заглянул в комнату и получил подушкой по роже. Лицо сразу побелело… "мука". Это прозвище так и осталось за ним. Да и большего он не заслуживал.
Был еще один преподаватель, Петр Корнеевич. Свои уроки превращал в анекдоты, иногда похабные. Он считал, что это будоражит массы, "в радости – ученье". Не знаю кому как, а мне от этого не было радостно. А вот наш мастер производственного обучения, Вербицкий Владимир Иванович, был хорошим педагогом. Учил, любил нас, заботился, его слесарную науку помню до сих пор.
  Мой дорогой брат Иван стал часто отлучаться в командировки. Я верил ему, но где-то там, внутри, зарождались сомнения.
"Не может быть, чтоб Иван обманывал меня, ведь он такой честный, добрый…" Я уже собирался поговорить с ним начистоту, как он лег в больницу. Хожу к нему и день за днем мне открываются многие тайны.  Непонятен смысл некоторых медицинских терминов, но стало понятно одно: мой любимый брат и учитель болеет. Его командировки – это поездки на станцию переливания крови. Он говорил мне об анемии58, увеличенных лимфоузлах59, низком давлении и плохих показателях анализа крови. Я наконец-то понял, что Иван бедствует, недоедает, недосыпает, да еще я свалился на его голову… Мы жили очень бедно, считали каждую копейку. Однажды я предложил продать гармошку. Иван удивился и сказал: "Дареная вещь не продается. И нас не спасут эти деньги. Нас спасет гармошка. Садись и играй". Мне было очень грустно, я почему-то представил себе, как Иван умирает, какой он красивый лежит в венках… Эти мысли я прогонял и решил спасать брата. "Надо раздобыть денег… но он не возьмет, а если сестре написать? Но, скоро каникулы, дадут бесплатный билет на поезд… а что если в село махнуть?" С этими мыслями я пошел к Ивану.
- Правильно рассуждаешь. Пока я буду сдавать вступительные экзамены, ты покажешься в своем железнодорожном костюме, и вообще: за год ты стал настоящим учеником.
- Я и в детдоме покажусь. Ой, слушай! Вот будет здорово! – С Донбасса прибыл сам "Лопух".
- Ох и любишь порисоваться. Ладно, валяй, "Алеша…"
- С "Бухареста"! – выкрикнул я весело.
"Поеду к Устинье, наберу сала, топленого масла и еще всякого там, буду лечить Ивана". С этими мыслями я уже настроился в дорогу. Что мне экзамены, я их сдам, в село… в село… в село…
Впервые еду в плацкартном вагоне. Ревизор и проводники мне нипочем, теперь мы в одной форме. Как все изменилось! Я – железнодорожник.
Устинья очень обрадовалась моему приезду, смотрит – не насмотрится.
- Айды! Поихав, та поихав, втик с дитдому60. А якый прыихав, в форми, а и вырис, ладный став61.
Я рассказывал больше о Иване, его трудностях, заболевании.
- Я знала, знала. Вин и дома хворив62. Такый слабый с малых рокив63. Зачем поихав на эти Донбассы?64 
- Все это так. Но мы хотим учиться, выйти в люди. И тебе от этого лучше, Устинья.
- Учиться – треба гроши, много грошей. А де их взять? И я тут ничего  не заробляю65. Чы соби питы на желизну дорогу?66
Мы еще долго говорили, вспоминали. Поздно вечером я пришел в родной дом, встретили Антон с Юлией.
- Вернулся! А ничего, вырос. Тут с детдома приезжали, спрашивали тебя. И письмо пришло, давно. Пишет девушка, да такое… про любовь. И когда ты успел?
Я улыбался.
- Самое первое, дорогие мои, не ругайтесь за те деньги, что взял у вас. Другого выхода не было, да и вы, все равно, не дали бы. Через год стану бригадиром пути и заработаю.
- Ты, бригадиром? Такой пацан?
- Так это моя специальность.
- А я думал – толку не будет. Сбежал – поймают и снова в детдом.
- Там Иван, такой добрый, все знает. Ему нужна помощь, его надо спасать...
На другой день я читал письмо от Вали Дуденковой. "Милый мой мальчик, где ты? Зачем уехал?.. Я люблю тебя, как сына. Мы с мамой решили забрать тебя к себе, зачем же ты уехал?.."
Я снова со школьными друзьями. Собрались в сельском клубе, играет гармошка.
Петр Демко приглашает на улицу.
- Идем, такое увидишь, во-о-он, на горе.
Мы впереди, ребята следуют позади. Вскоре поднялись, место называется "Вырьх". Я пришел в восторг. Крупнейшая рогатка,  закопанная в землю.
- Ребята, товсь! – командует Петр.
Крупный камень закладывают в мешок-ловушку и натягивают резиновые ленты.
- Так, еще, еще, хорошо… отпускай!
Камень описывает дугу и …
- Недолет! Заряжай!
- Так это же по клубу? На крышу?
- А как же? Бомбардировка с воздуха. Ба-бах! Внутри крики, гвалт67, все выскакивают как с парной. А нас не видать, темно.
- Вот это придумали? Ну, робята!
- Это наш Петро, он еще не такое может.
Много было встреч у меня и повсюду уважение, радушие. На меня смотрели по-другому. Теперь я на законном основании, да еще в такой форме. Ребята завидовали, вздыхали, им тоже хотелось уехать и открывать неведомый мир.
И вот я направляюсь в детский дом. Отутюжена форма, почищены фуражка и ботинки. Ну братва, держись!
…Все то же здание, чуть осело, и остальные вокруг уменьшились, бегает одна малышня. "Узнают ли меня?"
- Лоп… наш детдомовец приехал! – радостно сообщает всему двору мой бывший пацан Толя Пилипин. Появляются то один, то другой, жмут руки, трогают одежду…
- Ух ты, настоящий…железнодорожный, да-а-а…
Нету ни одного взрослого мужика, ни одной девчонки. Нету знакомых воспитателей.
- Вас… тебя приглашает Розалия Ивановна, - трогает меня за рукав малышка.
Я иду послушно за ней. Знакомый фельдшерский пункт, где не так давно лежал после аппендицита.
- Что, не забыл наши пенаты? – моя добрая фея улыбается и целует в лоб.
- Что Вы, Розалия Ивановна? Как такое забыть? Моя жизнь здесь.
- О-о-о, как ты стал рассуждать? Ну рассказывай. Сейчас чай поставлю.
- У вас всегда так приятно: тишина, чай.
- Помнишь, помнишь, это хорошо. Память, корни, всегда нужны. Они питают, лечат.
Мы беседовали, вспоминали, спорили, смеялись.
- Твои побеги поднимали тебя, но и разрушали…
- Нет, поднимали. Да и бежал я от плохого, гадкого. А где же воспитатели, взрослый народ?
- О-о-о, тут такое творилось, всех разогнали. Мальчики и девочки отправлены в другие детдома. Взрослые – в ПТУ и на производство. Шевяк поступил в Университет, несколько мальчишек отправили в колхоз.
- А Лозьо?
- Твой дружок в Житомире, будет офицером.
- Да, интересно.
- Но есть и неинтересное. Помнишь, как вы питались, одевались?
- Все помню, часто получали подпитку у Вас.
- Обворовывали вас… хотя я не имею права такое говорить, ты еще юн, не поймешь, да и … лучше молчать.
- Розалия Ивановна, старшие ребята знали, что директорша ворует, что она буржуйка… то есть богатая. Понятно откуда все это… ну и что теперь?
- А что? Детский дом расформировывают. Думаю, что Антонина Романовна сядет в тюрьму.
- Вон оно что? Я-то смотрю – нет  прежних голосов, повсюду заунывная пустота. Расформировывают…
- Сядет и помпохоз, помнишь его?
- Ну как не помнить заевшегося Романа Павловича? Много пришлось потрудиться с ним.
- Вовремя сбежал в школу Михаил Григорьевич. Он вполне заслужил быть в этой компании.
- Это уж точно. Я бы его посадил.
- Но не будем продолжать этот разговор, надеюсь ты скоро уедешь?
- Да, Розалия Ивановна, завтра поеду к другу и братьям.
После недолгого молчания, она с печалью посмотрела на меня.
- Как жизнь прошла, как все в ней быстротечно… осталась пустота…
- Почему так, Розалия Ивановна? Мы еще поживем.
- Нет, милый мой. Здесь была моя жизнь, мой свет, мой луч. Я ведь педагог в душе, люблю детей.
Мы расстались торжественно и грустно.
Все чаще меня беспокоила мысль об отце и матери. Кто они были, эти люди, родившие меня? Почему отец уехал на Донбасс, взяв с собой только одного сына Андрея? Почему так рано умер? Где его могила? Почему мама умерла сразу после моих родов? Я смотрел на фотографии родителей и видел симпатичные, милые моему сердцу, лица. Мать красивая, чернобровая, с вьющимися волосами. Таков Иван, такова  Устинья.
"Ну они-то наверняка знают историю родителей, почему же никогда не вспоминают? А почему я не спрашиваю?"
От сестры  не удалось ничего добиться. Она сказала: "Мал ты еще, многое не понимаешь и не скоро поймешь".
Брат Антон как-то сказал: "Не ищи на свою з… приключений. Живешь, ну и живи, а в эти дела не лезь".
"А какова же Правда? Кто ее знает?"
Я решил выложить все свои мысли Ивану. "А потом мы поедем на могилу отца. Есть же там люди, окружавшие его в последние года жизни?"
За лето я набрался сил и с новыми впечатлениями возвратился в училище. Предстоял второй курс, трудовой. К этому мы готовились и этот день наступил. На железнодорожном участке Ясиноватая – Авдеевка, в бригаде, состоящей из одних женщин, началась моя практика. Для начала мне вручили простейший шаблон и пояснили: "Это мудреное устройство служит для измерения ширины колеи. Носи за бригадиром. Куда он, туда и ты. Другой работы от тебя не требуется". Разговаривала со мной, в основном, бойкая Зина, самая красивая женщина бригады. Она всегда была на виду: крупная, грудастая, словоохотливая.
Как-то я засмотрелся на ее загорелые красивые плечи. Она тут же заиграла улыбкой:
- А ты малый не промах, оценил девку, ну и как… Нравлюсь?
Я смутился, опустил голову, как провинившийся первоклашка.
- Да ты не бойся меня, ребенок. Я люблю раскрыться. Пусть меня обласкает солнышко, подурманит немного. Да пусть полюбуются мной мужики, тут все есть, все при мне!
- Ой, Зина, Зина, доиграешься. Быть тебе под этими кустами, - запричитали ближайшие к ней, товарки, - не успеешь и ахнуть.
- Не пугайте меня девоньки. Я родилась под кустами и … ух! Уже два аборта позади.
Тут женщины заголосили, заставили замолчать разошедшуюся красавицу.
Я не прислушивался к этим разговорам, да и последние слова Зины пропустил мимо ушей. У меня были свои проблемы. Они начинались с раннего утра, когда чаплинская68 электричка подавала свой голос на подходе к нашей станции. "Жэушка" приходила в неистовое движение. Срывались с кроватей, прыгали в окна, бежали, на ходу одеваясь, преодолевали кирпичный забор у общежития и успевали вскочить в открывшиеся двери вагонов. Было не до завтраков. А до обеда много времени и я голодал. Это заметила Зина и стала подкармливать меня: то яблоками, то пирожками, то пряниками. Да и другие женщины были добры ко мне. Благо, я был единственный практикант в бригаде   
После обеда меня отпускали. Зина объяснила просто: "Малолеткам – шестичасовой рабочий день".
Мне необходимо было послеобеденное время – вечерняя школа, десятый класс. Садился за учебники и "грыз" науку, как велел Иван. Мой брат поступил в индустриальный техникум. Правда, он очень стремился в политехнический институт, но боялся, что не пройдет медкомиссию. Здесь, в Ясиноватой, он попросил ребят пройти вместо него и таким образом, был допущен к экзаменам.
- Понимаешь, - говорил он мне, - важно не то, что я стал студентом, а важно другое – я теперь здоровый полноценный человек, как все. Утром иду на занятия, потом в общежитие, а вечером в спортзал. Это ты понимаешь?!
Через несколько лет я понял эту радость Ивана, осознал его великое стремление к полноценной жизни. Присущий ему мир образов, понятий, вещей станет мои миром, но это будет потом, а пока мы были счастливы и, как маленькие дети, радовались каждой удаче. Ездили на нашу бывшую квартиру к Туровым, ходили на станцию разгружать вагоны, пропадали на высотных "виадуках". Иван все рассказывал, мечтал, строил планы на будущее. На какое-то время болезнь отступила.
В учебе, в трудах, незаметно пролетели осень и зима. Наступила весна. Я возмужал, раздался в плечах, стал похож на крепкого юношу. Это отметил мой брат. Но сам он сдал. На лице не играл румянец, часто проступала болезнь. Я с болью смотрел на Ивана и снова искал варианты спасения дорогого мне человека. Не один раз вспоминал добрую женщину по имени Клава, запали в душу ее слова: "Коли тяжко будет, невмоготу – приезжай ко мне. Шахту нашу найдешь, улицу Чайковского любой покажет, дом семьдесят пять".
"Но как подступиться к Ивану с этими мыслями? Он никогда не одобрял помощи со стороны". Он всегда говорил: "У каждого человека свой мир, свои проблемы, своя бедность. Рассказывать горькую судьбу и выбивать слезу – это недостойно, низко…"
Я все же пришел к нему с этими мыслями и рассказал, что на обратном пути, в поезде, познакомился с Васендиными – Клавой и Григорием, шахтерами, замечательными людьми. Стал убеждать брата, что нас любят, всегда ждут, помогут… женщина очень добрая.
- Ждут тебя, а не нас, - ответил мне Иван. – Ты успел поплакаться и стал чуть ли не сыном. Это недостойно… В жизни надо самому добывать руду.. брать в руки отбойный молоток и рубить. Обливаться потом, падать и вставать, и рубить, рубить, рубить… Только тогда ты почувствуешь свое величие, постигнешь истину, вкусишь радость победы. Победа над самим собой – самая высшая. В этом наше назначение.
- Я не все понимаю, но твои слова о добре и милосердии помню: "Назначение человека – сеять вокруг себя добро, помогать голодному."
- Молодец, "Алеша с Бухареста", запомнил мои наставления. Да! Я говорил, но в данной ситуации мы не имеем права протягивать руку… Эта женщина не одна, там детишки, возможно голодные и тут мы на ее голову. А вспомни нашу Устинью? Она всем готова прийти на помощь, последний кусок хлеба отдаст, но сама-то беднота. Таких людей много на белом свете. Вот нам надо стать такими же.
Я соглашался с братом, но где-то в глубине души чувствовал, что он гибнет, что еще не поздно спасти его. Нужно что-то пред-принимать. А что?
И вот я на улице Чайковского. Красивые одноэтажные дома, утопающие в садах, тишина. Страшновато стало. "Что я скажу? Как в поезде ехали… Попрошайничать стану?.."
Но мои угрызения совести перебила, вышедшая навстречу, Клава.
- Наконец-то! Где ж это дитя так долго пропадало? Чом раньше не давало о себе знать? Ай забыл тетю Клаву?
Она обласкала меня, поцеловала и повела в дом.
- Вот любуйся, только закончили строительство. Осталось побелить комнаты.
- Ты богачка, тетя Клава. Кирпичный дом, большой сад. Все так красиво.
- Это богатство стоит добрых лет жизни. Мы давно живем на этом месте, вот так помаленечку, потихонечку и стали на ноги. Тут все мое здоровье осталось. Гриша, а Гриш? Посмотри кто к нам приехал?
Муж Клавы стоял в открытом окне.
- Твой детдомовец, появился-таки? Не робей, тут все свои, шахтерская братия.
Как я был принят этими людьми! И кормили, и поили, и ласкали… Девчонка лет двенадцати крутилась рядом, так Клава сказала ей:
- Твой старший брат, уже в десятом классе, большим человеком будет.
На другой день я поведал своим новым друзьям о судьбе Ивана. Ничего не просил для него, просто рассказал. Клава плакала, тут же предложила поселить его у мамы, под городом Хмельницкий.
- Там такие сады, арбузы, дыни, свежее молочко, враз вылечиться. Мама будет ухаживать, как за родным дитятком.
- Иван гордый, ни за что не согласится. Он даже запретил мне ехать к вам.
- У  меня есть немного денег, - отозвался Гриша, - можно отправить Ивана в Молдавию. Ему нужен виноград. У нас же там родня, да, Клава?
- Да, дальняя родня, но люди нашенские, примут хорошо.
Мы много говорили, обсуждали разные варианты, но я-то понимал, что мой брат ни на что не согласится. Расстались мы с Гришей и Клавой самыми близкими людьми. Я обещал приезжать почаще.
С большим восторгом я передал все брату и предложил эту безвозмездную помощь, как было договорено в новом доме на улице Чайковского. Иван не согласился, но и не ругал меня.
- К хорошим людям иди, учись у них жизни, добру, но не вздумай что-либо просить, и не дай бог что-то взять без спроса – это тягчайший грех. На содеянное добро отвечай добром, поработай, приложи руки. Или по-другому: отработай кусок хлеба – будешь почитаем, совесть твоя будет чиста. Ни в коем случае не изменяй свою фамилию, наоборот – возвышай ее, гордись ею. Она принадлежит детям, внукам, правнукам. Ясно тебе, "Алеша с Бухареста"?
- Ясно, даже очень, но тебе нужны деньги, лекарства, виноград, хорошее питание. Где мы все это возьмем?
- Не волнуйся, заканчивай спокойно училище и вечернюю школу, а мне дают направление в областную больницу, потом в Одессу, к морю. Иван заулыбался.
- Ладно, берусь за экзамены. Предстоит защита… тема дипломного проекта: "Капитальный ремонт пути, переход на железобетонные шпалы и рельсы Р-65, Р-75". Да и в школе много экзаменов, вот и билеты уже на руках.
- Дерзай, малыш. Не давай себе расслабиться и не хнычь. После учебы начнешь подготовку в институт. Моя мечта – чтобы один из нас сделал следующий шаг к высотам науки. Но об этом мы еще будем говорить.
Не знаю, откуда у меня появились энергия и усидчивость? Но после встречи с братом я становился сильней, все было просто и ясно. Первым делом предстояло сдать выпускные экзамены в школе. Мы со Славой Гуровым "залегли" в Авдеевском парке, недалеко от того места, где меня чуть было не "грохнули". Мой дружок решил мне помочь.
Пригревало солнышко, слышались веселые голоса и щебетанье птиц, тихий шелест молодой листвы – прекрасное время, семнадцать лет!
Самое большое препятствие, которое я искусственно создал себе – это сочинение на свободную тему. "Ну зачем было вдаваться в смысл и цель жизни? Зачем затрагивать брата? Что я понимаю в этих серьезных жизненных вопросах?.. Может быть в чем-то и разобрался, но как выложить на бумаге, да еще за такое ограниченное время?"
Экзамены в вечерней школе прошли тихо, грустно, бесцветно. Никто никого не ругал, не поздравлял. В торжественной обстановке вручили аттестаты зрелости, пожелали успехов в работе и жизни. Как будто не было школы.
 


Бригадир пути



В железнодорожном училище выпускные  экзамены стали настоящим праздником. Мы трудились в поте лица: готовили чертежи, расчеты, пояснительные записки. Преподаватели ходили радостные, возбужденные, помогали всем. Наш мастер Вербицкий постоянно был с нами, давал практические советы, учил. Экзамены сдали все, выпуск прошел на торжественной ноте.
И вот я держу документ, в плотной синей обложке, где черным по белому написано: "… присвоена квалификация "Бригадир пути". Радость. Гордость. Сила. Я - рабочий человек, мужчина, твердо стою на ногах. И как предсказывал Иван – направление в Ясиноватский железнодорожный узел. Лечу на крыльях к брату, показываю… Мы снова на "виадуке". Наблюдаем формирование товарных составов, движение вагонов с "горки"69; знакомый визг тормозных башмаков, удары, скрежет металла, гудки маневровых…
- До чего здорово, Вань. Я очень люблю нашу "горку". Смотри как бегут вагоны: тот – туда, тот – сюда, тот остановился, сейчас ба-бах! Смотри, почти сформирован состав… эх, моя дорогая "железка".
- Хочешь работать?
- Да, хочу.
- Молодец! Поработай с годик, стань рабочим и многое-многое для тебя прояснится. Во-первых, ты будешь в бригаде, вокруг простые люди, трудяги, семейные и холостые, ребята и девчата, одним словом – коллектив. Каждый что-то умеет, обладает знаниями, житейским опытом. Семейные постоянно думают о своих детях, решают денежные проблемы. Ребята живут свиданиями, танцами, розовыми мечтами, а девчата – это кокетство и лукавство.
Во-вторых, ты почувствуешь себя взрослым, самостоятельным, получишь заработанные деньги, распределишь их и жизнь станет такой удивительной и прекрасной. Появится жажда деятельности, ты понимаешь меня?
- А откуда ты все так знаешь, Вань?
- Да я же не один год в бригаде работал, мы с тобой рабочий класс! Вот ты почувствовал радость, глядя на эти  движущиеся составы, вагоны, локомотивы, на этот бесперебойный ритм. Но управляют всем этим люди. Присмотрись, во-о-о-н те перебегающие, догоняющие фигурки. Это они создают тот самый ритм, формируют, выстраивают, направляют поезда. Иди к людям, теперь ты самостоятелен, владеешь хорошей профессией, сможешь обойтись без меня.
- А ты куда, Вань?
- Ну что ты спрашиваешь? Я уже говорил… мне нужно лечиться. Вылечусь – тогда продолжу учебу и мы снова будем рядом.
- А я собираюсь поступать в лесотехнический институт.
- Куда, куда? В лесной?
- Да, а что тут такого. Я люблю лес, природу.
- Что-то я раньше не слыхал об этом твоем увлечении?
- Ты мне сам сказал – будь самостоятелен, принимай правильные решения, вот я и принял первое решение.
- Ну, "Алеша с Бухареста", не ожидал от тебя… умница. А что ты думаешь по поводу института инженеров железнодорожного транспорта? Ведь тебе нравится эта профессия.
- Да, я думал об этом. Узнавал, какие там вступительные экзамены. Боюсь, что не сдам. Уж больно много предметов: сочинение, математика, физика – это мне не одолеть.
- Так и в лесном тоже самое, разве не знаешь?
- Знаю, но как-то душа лежит, тянет меня туда.
- Силен ты, паря. Замахнулся высоко. Я, конечно, очень рад, но думаю что ни в какой институт ты поступать не будешь.
- Как так! Ты же мне столько говорил…
- Дорогой мой  малыш, а знаешь ли ты, что ни в одном вузе тебе не выжить? Вспомни…  четыре года тому ты начал свой студенческий путь в техникуме. Сколько продержался? Год, два? Ты продержался один месяц и, употребляя твое любимое словечко, смылся. А сейчас предстоит учиться и жить, в вузе, пять лет. И еще – впереди армия, отсрочки не дадут. Да и я не хочу слышать ни о какой отсрочке. Я мечтал стать солдатом. В Дебальцево, дошел до призывного пункта, "молился", чтоб меня забрали в армию… но, комиссовали. Тебе не понять, что такое слабость, болезнь, неполноценность. Это страшно в молодые годы. Это смерть. Меня могли спасти только солдатские погоны, но я до них не дошел. Потом достал военное обмундирование и долго ходил в нем на работу. Хотелось показать всем, что я силен… жестокая, несправедливая жизнь карает ни в чем не повинных людей. Одним все, другим – ничего, а сколько замученных, убиенных…
Иван говорил, глядя куда-то вдаль.
- Малыш! Ты так мало знаешь о жизни. Тебя ожидают падения и взлеты, ложь, фальшь, блуждания в лабиринте, сильнейшая борьба за выживание. Ты скоро останешься один, нужны бицепсы, сила, ловкость… только армия может спасти тебя, военное училище. Там оденут, накормят, будут учить. Ты станешь полноценным человеком, настоящим мужчиной. Подумай и готовься.
После недолгого молчания Иван продолжал:
- Ты начал боксировать, езжай во Дворец Спорта "Шахтер", запишись в секцию бокса и трудись, до седьмого пота трудись, тогда я буду спокоен за тебя… Думаю, что это лучший выход. Кто нас поднимет? Кто нам поможет? Да что я говорю? Ты твердо стоишь на ногах, нужно только сделать правильный выбор. Хоть одному… доползти до Вершин.
Я молчал и слушал. Мне было тревожно, не все услышанное поддавалось пониманию. Видимо, требовалось время, чтобы до конца осознать эту горькую истину брата.
Через несколько дней, в составе студенческого строительного отряда, Иван уехал в колхоз. Я пришел во Дворец спорта и был принят в секцию бокса. Тренер сказал: "Реакция есть, левая развита хорошо, но торс слабый. Надо развивать, бегать, прыгать, хорошо кушать".
Мне очень хотелось работать и зарабатывать свои  деньги.
И вот, мой первый выход. Небольшая бригада, в основном взрослые женщины, бригадир – молодой парень. Он сразу сказал:
- Ты учился на бригадира, грамотный значит. Назначен ко мне старшим путевым рабочим. Не лезь куда не следует, не мешай мне работать. Уважай простой рабочий класс, мы тут не такие уж ученые.
- Я как раз уважаю, уже давно хотел стать рабочим.
- Вот и хорошо. Да, тебе нет восемнадцати, будешь работать по шесть часов и только в дневную смену.
- Да я… да как же так… мне нужно заработать…
- Мое слово – закон! А я законы знаю. Сколько народу покалечено, не хватало еще малолетку угробить… все! Иди к тете Поле, она дело знает.
Я ушел. Тетя Поля – женщина в летах, суровое обветренное лицо, твердый, но добрый взгляд, чем-то смахивает на крепкого мужика.
- Будем работать на стрелках, - объяснила она, - пока на простых, а потом на "англичанках"70. Сейчас не беда, а вот зимой… только успевай поворачиваться.
На этом вся "наука" закончилась. К концу недели я понял всю бессмысленность моего назначения в эту бригаду. "Разве это работа? – думал я, - скребки, веники, лопаты… а я изучал путеразборочные машины Балашенко, капитальный ремонт пути, замену рельсов, шпал. Надо ехать в родное училище".
Приехал, на месте оказался "мука". Я к нему:
- Владимир Робертович, как же так, учился, хотел настоящим делом заняться, а тут… это не для меня. Дайте направление в другое место, на другой участок.
- Да ты понимаешь, головушка твоя садовая, ваши назначения согласованы, что тут изменишь?
- Я согласен в Ясиноватой, но только в Путевой машинной станции, там интересная работа.
В ПМС номер семь? Жить в вагонах? Там очень тяжелая работа! Придется недосыпать, недоедать.
- Я учился два года, готовился к трудностям, ну а вагоны – моя жизнь. Очень прошу вас, Владимир Робертович.
- Ладно, позвоню, поговорю с кем надо. Иди пока работай.
Вскоре меня оформили переводом, в путевую машинную станцию.
У самого вокзала целый вагонный поселок. Играют дети, лают собаки, бегают кошки, висит белье.
"Вот это интересно! Настоящая жизнь".
Я попал в механизированную колонну номер два. Начальник – серьезный мужчина средних лет в железнодорожной форме – бросил мне в лицо:
- До зарезу нужны толковые бригадиры пути, а тут пацана прислали. И откуда вас таких берут? Пойдешь к мастеру Оноприенко, он определит тебя.
Мне не очень понравилась такая встреча, но что было делать – не вырос до бригадира.
Меня поселили в одном вагоне с молодыми рабочими. Кроватями служили мягкие диваны, те же, что в обыкновенном пассажирском, все такое родное.
И началась та самая жизнь, о которой я мечтал. Жаркий август, горячий воздух, горячие рельсы, приятный специфический запах "железки". Мы раздетые по пояс, измазанные как  черти, собираем новый, только что проложенный, путь. Давно прошли путеразборочная машина, "хоперы-дозаторы", путеукладчик, теперь наша очередь. В руках электрошпалоподбойки, напоминающие отбойные шахтерские молотки. Вздрагивают руки, весь корпус тела, растут бицепсы. Слышится: "Давай, мужички, давай бабоньки! Надо успеть уложиться…" Пот заливает глаза, взгляд падает на грудь, на мышцы рук – они как будто подросли. Жми, вдавливайся в щебень, даешь "окно"!
«Вот, что я изучал: новые рельсы, железобетонные шпалы, машины и механизмы». Мощнейший энтузиазм, азарт… я люблю тебя, родная железка!
- Об-е-е-е-д!
Забыта усталость, улетучился шум, стоявший до сих пор в ушах, мы несемся к небольшому пруду.
- Ну молодежь! Ничего их не берет, - слышится вслед. – Да на них пахать и пахать.
Прошел первый поезд, на малой скорости, доносится его прерывистый гудок. А мы барахтаемся в прохладной воде.
- О-о-о! Лафа! Кайф! Силища! Ура! – кричат со всех сторон.
Приехала столовая. На столах красные помидоры, огурцы, жареная картошка, со всех сторон голоса, смех. Лица радостные, возбужденные, красивые, загорелые – рабочий класс.
Пришло время получать первую заработную плату.
- Вам сто два рубля. Распишитесь, вот здесь.
Я поблагодарил девушку и вышел на широкую улицу города. Солнце сияет, все вокруг улыбаются, а я шагаю и тоже улыбаюсь.
"Перво-наперво пойду в магазин музыкальных инструментов, посмотрю баян. Как давно я мечтал о трех рядном баяне "Креминне"!.. Буду играть, Иван порадуется. А как на свидание идти? – Нет костюма, хорошей рубашки… а вокруг такие девчонки?"
Эти мысли начали преследовать меня, как только пришел на рыночную площадь. В музыкальном разные инструменты – глаз не оторвать. Особенно красивы баяны. Но цена – сто десять. "Надо занимать, а как жить дальше? Опять занимать? Нет, пойду в "готовую одежду".
Костюм мне очень понравился.
- С какой ткани этот костюм?
- Это лен с лавсаном, хорошо чистится, гладится. Вам… тебе  подойдет. Цена – восемьдесят четыре рубля.
"Да, нужен такой костюм. Тогда можно с этой длинноногой гулять. И мама у нее такая интеллигентная, аккуратная, как моя любимая Тамара Константиновна. Но как быть? Баян… так хотелось…"
- Ну что, берешь? Или денег нету?
- Деньги на костюм есть. Но я так мечтал купить баян.
- Вот чудак. Да ты оденься, станешь совсем другим… парнем. На свидание можно, на танцы. А на баян еще заработаешь.
- Беру.
Через некоторое время продавец вручила мне пакет, с улыбкой на лице.
- Счастливого свидания.
Я поблагодарил и понесся к железной дороге, а там… по шпалам, скорей в вагон!
Костюм был по мне. В зеркале отражался совсем другой человек, похожий на меня. "Не хватает красной рубашки и красных носков, еще бы узенький галстук… ладно, куплю со следующей получки".
У нас был клуб, настоящий, с библиотекой и хорошим залом. Я давно посещал библиотеку, танцевальный зал; не знаю, что больше меня привлекало? Возможно – маленький читальный зал, а может быть сцена?
Как раз шла подготовка к какому-то празднику. Ну как тут пройти мимо? Мне дали на выбор: танцевальный номер, музыкальный, или чтение детских стихотворений. Я выбрал "От двух до пяти" Корнея Чуковского. Начал готовиться. На репетиции приходила симпатичная длинноногая девчонка. Не задиралась, но и не боялась ребят. Говорили, что живет где-то в центре города. Не помню, как мы познакомились, но помню как в первую встречу поссорились. Шли черед наш вагонный поселок, она показала на самый "начальственный" вагон и сказала: "Там работает мой папа, он начальник колонны номер два…" Я не дал ей договорить:
- Так ты Архипцова Лариса, дочь большого начальства, богачка?! Отваливай, я с такими не вожусь. Она обиделась и ушла. А я продолжал ходить на репетиции и засматривался на эту, скромно одетую "богачку". Однажды увидел ее маму. "Зачем я ее обидел? Простая девчонка и мама такая же…"
В новом отутюженном костюме я был тем, «что надо». Рисовался, выпячивая грудь, строил из себя взрослого рабочего парня. Но во время выступления, на концерте, все очень смеялись и, как мне по-казалось, надо мной. Уж очень петушиный вид: в чужой красной рубашке и такого же цвета носках. "Петушок – гребешок", - донеслось до меня.
Все стало противным: и улыбающиеся лица зрителей, и понравившаяся мне девчонка, и весь этот праздник…  Решил смыться и больше никому на глаза не показываться. Спустя час, у моего жилища, меня остановили. Мать и дочь.
- Мы приглашаем тебя на обед.
- Меня? Да я… не знаю… не очень… одет…
- Не надо стесняться, в любой одежде ты нам нравишься. Да, Лариса?
Та покраснела и спрятала лицо за спину матери.
- Хорошо, я приду.
Тут же поднялся в вагон, скинул эту противную петушиную рубашку, носки, одел свое, простое.
Архипцовы жили рядом с техникумом, этот центральный проспект мне был хорошо знаком. Поднимаюсь на четвертый этаж. "Лишь бы самого  начальника не было дома", - пронеслось в голове.
Меня встретила Лариса, пригласила этаким гимназическим жестом:
- Мама ждет, стол накрыт.
Я очутился среди тишины и уюта. Большой книжный шкаф, ковровые дорожки, много цветов, простор – все это приятно радовало глаз.
- Кушаем то, что есть в доме, - подала голос мама. – Меня зовут Зинаида Иосифовна.
Она не просто улыбалась, а с нежностью смотрела на меня.
 Я тоже назвал свое факсимильное имя.
- Я знаю твою историю, не всю, разумеется. Заместитель директора училища рекомендовал тебя моему мужу.
- О, я так доволен, что переведен в ПМС. Здесь самый лучший рабочий класс. Как вкалывают! И вообще – интересный народ.
- А ты не  боишься тяжелой работы?
- Нет, не боюсь. Мужчина должен формироваться в труде, доказать, на деле, свои способности, стремиться к вершинам, ну и качать мышцы.
- Интересно. Откуда такие устремления?
- От Ивана. Брат у мня здесь, вот в этом техникуме, что у вашего дома. Он мой учитель и спаситель.
- Ну-ка, ну-ка, расскажи нам. Оказывается и наставник свой есть.
- Мама, дай человеку поесть. Я хочу показать ему свои книги и пластинки.
- Ну, хорошо, хорошо, кушайте дети. Я посмотрю на вас со стороны.
Она поднялась и вскоре ушла на кухню.
- А мама у тебя хорошая.
- Да, моя мама замечательная, но болеет.
Мы пересмотрели все богатство Ларисы, помечтали о будущем. Мне очень импонировало то, что она увлекается иностранными языками и хочет учиться в инязе71. Я признался, что тоже люблю языки, хотел бы заниматься. Потом, вдруг, заговорили о морских путешествиях.
- Ты знаешь, я мечтаю к двадцати пяти годам, обогнуть Огненную Землю на таком паруснике, как плавал Кук, или оказаться в Бермудском треугольнике.
- А я не знаю что за треугольник такой?
- О! Это так интересно. Там гибнут корабли. Иногда исчезают команды, а корабли и шхуны "вслепую" продолжают свой путь в океане…
- О чем вы так интересно беседуете?
- Мама. Мы путешествуем в океанах. Вокруг одни тайны…
- Тебе на сегодня хватит. А еще хочу поговорить с молодым человеком.
Мне пришлось передать свою повесть последних лет. Больше говорили об  Иване.
 - Его надо спасать и чем быстрее. На днях поговорю с хорошим врачом, кроме того, будем искать путевку на Кавказ. Возможно, удастся перевести в Молдавию, года на два.
- Это было бы здорово. Но он не согласится.
- Я все возьму на себя. Воспитанный, добрый юноша ответит на доброту.
Мы тепло попрощались, с Ларисой – как с давним другом.
- Будем путешествовать? – она улыбалась.
- Будем обязательно.
- Тогда каждый день к нам.
- Нет, я такому не научен. Изредка, по праздникам, к тому же мне надо быть ближе к брату.
Обеспокоенный тем, что давно не видел Ивана, я пошел в техникум. Никто не знал где он. Ни в тот, ни в следующий день я не нашел брата. Помня его наставления о том, что "мной заниматься поменьше, не предпринимать никаких мер, а спокойно работать и учиться", я успокоился и продолжал трудиться. Жизнь в вагонах почти ничем не отличалась от "общежитейной", разве что ребята слишком увлекались девушками. Это были даже не увлечения, а просто сожительство. Вопрос ставился просто: "Хочешь – идем, а не хочешь – не приходи". И девчата приходили. Обычно в такие вечера я уходил или уезжал в центральный парк культуры и отдыха имени Щербакова, что в городе Донецке. Там, рядом с парком, мой Дворец Спорта. Но ребята все чаще приставали ко мне, затрагивая мое мужское достоинство. Им обязательно хотелось, чтобы я раздел хоть одну девчонку и взял ее. Особенно усердствовал Язгин Сёмка, бывший жэушник. Он сожительствовал с Веркой, женщиной в годах, и был мне крайне противен.  Я видел его по вечерам, когда он входил в вагон и по утрам – когда выходил. Восемнадцатилетний юноша с обрюзгшим лоснящимся лицом, таким же брюшком, похожий на обожравшегося буржуя. Я не боялся его, но и не мог еще уложить этого крупного самца, мои боксерские удары были еще слабы.
Они не то чтобы издевались, а учили "уму-разуму". Мои доводы, что чистая дружба, свидания, радость встреч и расставаний – это самое прекрасное в жизни, они отвергали.
- Ты мужик и обязан брать девку. Во-о-о-н сколько их здесь: молодые и старые, полные и худые – бери кого хочешь. А они все хотят и ждут. Товар, понимаешь? Зря гибнет товар. А за тобой Тайка глазками так и стреляет, так и стреляет… И девка хороша, ничего не скажешь. Ты будешь первый у нее. И послушай, чудак: если не ты, то другой возьмет.
Приближалось воскресенье и ребята со всех сторон наседали на меня. Тайку я знал, мы оба были юны, чисты и наши разговоры касались только прекрасного. До сих пор я не присматривался к ней, как к "товару", да и вообще ни к кому не присматривался. Теперь присмотрелся, заметил шрамы от ожога, портившие ее лицо, тонкую стройную фигурку и очень милую улыбку.
"Разве можно такую девчонку "портить"? Ей мольберт и кисти в руки, она само милосердие. А что если…"
В субботу я доложил ребятам, что завтра возьму Тайку.
- О-о-о! Да ты мужиком становишься. Это по-нашенски. Мы организуем комнату, а может быть зал.
- А зачем зал? Там же светло, вообще ничего не получится.
- Эти девственники ничего не соображают. Да в просторном зале на полу только и жарь!
Действительно, на второй день ребята организовали почти что зал – нашу комнату отдыха.
- Там просторно, телевизор и стулья не помеха, - толковали они.
- С утра, мы вас закроем и до самого обеда делай что хочешь. Понял, паря?
Воскресный день выдался солнечным, приветливым. Наш "поселок" проснулся в хорошем настроении. Бегали детишки от вагона к вагону, полным ходом шла стирка, слышались радостные голоса женщин. Мне было также хорошо, но и тревожно. Я искал Тайку и чуть-было не упустил ее: девушка направлялась в город. Не без труда я отговорил ее от этой прогулки и предложил посидеть у телевизора, в комнате отдыха.
- Почему я должна проводить выходной в душном вагоне?
- Ну… я назначаю свидание. Чтоб никто нас не видел, поговорить надо.
- О чем же?
- О любви.
- О! Это интересно. Мальчишка мечтает о любви.
- А ты разве старуха. Такая же девчонка.
- Мне уже восемнадцать, ясно тебе?
- Ну ладно, очень прошу.
- Хорошо, поговорим и помечтаем, но недолго.
В комнате отдыха было пусто. На нас сиротливо смотрел телевизор. Мы включили его и занялись пустяковыми разговорами. Тайя заинтересовалась моими познаниями в поэзии и попросила, чтобы я прочитал что-нибудь. Мне пришло в голову пушкинское посвящение Анне Керн, затем я прочитал несколько стихотворений из тютчевской любовной лирики, которые привели мою подружку в восторг. Я подсел к ней ближе и обнял за плечи. Продолжая декламировать, попытался поцеловать в щечку. Она сорвалась с места, милое до этого личико превратилось в строптивое.
- Думаешь не догадываюсь, зачем ты меня затащил сюда? И не слыхала как закрыли дверь? Все знаю и слышу. На! Не выйдет.
Она сунула мне под нос фигу.
- Мальчишка, недоросток! Я не боюсь тебя!
Она продолжала свою унизительную терраду, но я уже не слушал. Последнее слово "недоросток" задело. Откуда-то восстали злость, желание драться. Тайка уже поднялась и шла к закрытой двери. В одном прыжке я настиг ее и, сам того не ожидая, завалил на пол. Тут же бросился на нее сверху, начал хватать то за юбку, то за блузку.
 - Ах ты волчонок… дурак… сопляк! Я тебе покажу сейчас свои коготки. Узнаешь Тайку. 
Она запустила мне в лицо свои "коготки". Стало больно, пришел азарт драки. Нет, у меня не появилось сексуальное влечение, не взыграла кровь, не было страсти. Было желание взять верх над противником, который не испугался меня, да еще претендовал подмять меня, да еще девчонка! Ну, нетушки!
Мы сцепились в едином клубке. Тайка оказалась сильной, ловкой, старалась почаще быть сверху и побольше нанести царапин. Я не хотел уступать, да и не посмел бы. Этот клубок двоих зверят катался от одной стенки к другой, задевая стулья, которые с грохотом падали. Казалось – этой драке не будет конца. Вдруг, Тайка резким движением обнажила грудь и выкрикнула:
- На, бери меня! Я честная. Ты победил. Ты такой же, как все!
Я сел около нее, с горящим лицом, в изорванной рубашке, чертовски уставший…
Смотрю на прекрасную девственную грудь, два золотых шара, переливающихся под солнечными лучами, манящие и дающие великую силу. Во мне поднимается новое, неизведанное доселе чувство красоты, достоинства, защиты. Мне хочется любоваться этим сказочным видением и охранять его.
- Ну как, не дорос еще до меня?
- Дорос? Не дорос? Да ты не та девчонка, чтоб отдаться за просто так. А я насиловать не научен, мне это претит.
- Я это поняла давно. Ты хороший парень. Только вы, молодые, много о себе воображаете, не учитываете, что девушка по своему развитию идет впереди на два-три года. Тайя привела себя в порядок и продолжала.
- Я созрела и могу отдать себя любимому, только любимому. Но такого нет. А ты слишком юн и до любви тебе еще расти.
- Да, я в этом деле ничего не понимаю… но ты…
- Не перебивай, дай высказаться до конца. Я хочу такой любви, чтобы лететь на свидание как птица. Увидеть Его и дрожать. Обниматься, целоваться, бежать босиком по зеленой траве. Отдать ему все, целовать все, до каждого рубца на теле. Испить все, до последней капли. Я хочу быть богиней и чтобы со мной был бог…
После паузы она продолжала:
- Тебе не хотелось брать меня. Тебя толкнули ребята. Они давно ищут подходы ко мне, как это у вас называется: "товар налицо и его надо вовремя взять". Ты же решил поиграться со мной и доказать им… Так?   
- Точно! Я еще решил защитить тебя от них. Теперь все будут думать, что мы уже… ну, понимаешь… никто не будет приставать.
- Я тебе нравлюсь?
- Да, очень.
-И лицо со шрамами?
-Ты красивая. Зачем ты сюда приехала? И вообще, такая заумная девчонка здесь, в ПМСе?
- Ушла от мамы. Уж слишком строга она у меня. А я хочу сама собой командовать и зарабатывать деньги. Понимаешь, я была слабенькой, вечно плакала, все с красками возилась, рисовала. Долго думала и наконец решилась вкусить настоящей жизни.
- Не одобряю. Ты девчонка, беззащитная, рано или поздно обманут, насилуют… Вот я тоже рвусь в настоящую жизнь, а где она, какая она – не знаю. Знаю одно – надо быть человеком, сеять добро, помогать слабым.
- Я люблю тебя!
- Что ты Тайка, не плачь. Мы будем хорошими друзьями, я тебя в обиду не дам.
- А ты дружишь с Ларисой, дочерью нашего начальника.
- Ты и это знаешь?
- Да чего тут не знать. В нашей "деревне" все на виду.
- Ладно, будем с тобой хорошими друзьями.
Так мы расстались. Где оборвался путь этой славной девушки, а может счастье улыбнулось? – не знаю.
Ребята сказали, что крещение состоялось, посмаковали эту "житуху" и с тех пор от меня отвязались.
Снова забеспокоили мысли о брате? "Мне-то живется неплохо, а каково ему?" Решил обойти все больницы. Целый субботний день ездил на трамваях, ходил пешком, устал основательно. Но узнал, что Иван давно лежит в областной больнице имени Калинина.
"Как же так, - думал я, - он мне втолковывал, что следует со студенческим отрядом в колхоз, а сам… куда уехал? Прошло почти два месяца, начался октябрь, а он все не отзывается, почему? Он никогда не скрывал ничего от меня, а теперь? Что же случилось?"
На следующий день я появился у проходной главной больницы области. В приемном отделении долго искали по книгам учета больных. Дежурная сказала:
- Да его увезли, кажется в Мариуполь, к морю.
- Он в Одессу собирался, это я точно знаю.
- Вот-вот, в Одессу.
Но другая женщина, в белом халате, еще раз полистала книгу и сказала:
- Тут он, сейчас покажу, враз с этого окошечка видать отделение.
Я был потрясен, увидев брата. Не бледный, а белый какой-то, измученный.
- Ну вот, нашел меня "Алеша с Бухареста".
Он улыбнулся  и от этой улыбки мне стало еще больней.
- Сейчас принесу одеяло и мы расположимся на траве.
Пока Иван шел туда и обратно, я осмотрелся. Осень позолотила деревья, пожелтела трава, но ее пышный ковер все еще держался.
"Так грустно вокруг, так тяжело", - подумал я.
Вскоре мы уже сидели на этом ковре и мирно беседовали. Я поведал Ивану все последние события, шаг за шагом. Он очень оживился, слушая мой рассказ о работе на железнодорожном участке Ясиноватая – Чаплино. Вместе со мной восхищался моим успехом. Немного огорчился, узнав о моей дружбе с Ларисой и моих посещениях этого милого семейства. Одобрил мои устремления к культурной жизни и спорту.
- А с учебой? Что решил? Ведь в следующем году уже поступать. Выбор необходимо делать сейчас, пока военкомат не поставил на учет и не определил род войск.
- Я бы в моряки пошел. Пусть тебя это не удивляет, ибо это моя вторая мечта, еще с детдома. Считаю, что если идти в армию, или поступать в военное училище, то ближе к морю. Рвануть, так на сто баллов!
- Слишком смело и высоко замахнулся. Думай земными категориями,приземлись.     Куда бы ты ни поступал – сдавай экзамены на четыре и пять, тогда наверняка поступишь.
- Иван? Ты мой родной брат. Самый лучший человек в моей жизни, мой учитель… Я… я хочу знать о тебе все. Хочу знать правду.
После этих слов мы долго смотрели друг на друга.
- А что тут знать? Я не доживу до своих двадцати четырех, вот и вся правда. Хотел многого, хотел как все, но эта ноша оказалась слишком тяжела. Да ты знаешь мой путь по Донбассу – он нелегок. Но все, что добыто – добыто своими руками. В этом я чувствую свою силу, свою правду. Я знал, что болею неизлечимой болезнью, но не сдавался, не обращал внимания, а трудился. В человеке заложены колоссальные возможности, это почти "перпетуум-мобиле" – неугасающий генератор, и только с распадом белковой структуры он угасает.  А чтобы он не угасал – необходимо трудиться. Здесь постоянно действует закон сохранения и превращения энергии. Вырабатываются такие виды энергии, как тепловая – во всех клетках организма, это наш саморегулятор. Информативная – возникает при восприятии информации, это работа нашего мозга. Транспортная и моторная – "занимается" доставкой и распределением, созданием моторных операций. Это наш самый главный двигатель. Труд формирует также защитные свойства организма. Укрепляет иммунную систему клеток. Вот на это я надеялся. Я не ждал исцеления, но очень хотел продержаться хотя бы пять – десять лет. В последнее время подружился с девушкой, чуть не сблизился с ней. Но… понимаешь… я совсем не могу… ничего уже не могу…
Иван с грустью смотрел на меня.
- Я не плакал и никогда не заплачу. Свою судьбу знаю и от нее не уйти. Нам рано плакать, "Алеша!..", мы с тобой одолеем эту проклятую, горькую и замечательную жизнь. Не она будет управлять нами, а мы ею. Ты продолжишь наше дело. Сумеешь поступить в морское – поступай, шагай по морям и океанам! Не хватит силенок – иди в танкисты. Все наши братья были танкистами, и я тоже хотел… Не останавливайся на достигнутом, "вгрызайся" в большую науку. К тридцати годам одолей вуз, выучи хотя бы один иностранный язык, а к сорока выйди на кафедру. Это должно стать твоей программой, твоей жизнью.
Иван замолчал, стал смотреть куда-то вдаль.
- Нам выпала трудная доля, нашу семью разорили; отца, по сути, изгнали на чужбину, всех раскидали по свету. Ты многого не знаешь, а я знаю. Такая же участь постигла сотни тысяч людей, простых тружеников, добротных хозяев. По всей России, начиная от Балтийского моря до Тихого океана, лагеря. Все это было в недалеком прошлом, но прошлое прочно сидит в настоящем, оно придет и в будущее. Придет своей злостью, величайшим невежеством, унижением и оскорблением. Люди станут чужды друг другу, будут обманывать, грабить и воровать. Многих захлестнет волна обогащения и обжирательства. Мы с тобой посетили многие театры, кто туда ходит? Учителя да самая незначительная часть интеллигенции. Более половины залов пустуют. А кто приходит ныне в церковь? Только старые и слабые люди. Они ищут покоя и уединения, они еще верят в исцеление души, наивные. Кто попрал наши храмы и кладбища? Кто загнал народы в резервации и превратил в скот? Кто вершил все это зло? Зло…. Сумасшедшая сила, данная чело-веку от природы, его инстинкт и защита. Нет добра, нет веры, нет бога в душе – остается инстинкт. Он рушит все преграды, ему неведомы доброта, скорбь, милосердие. Великое зло принес фашизм. Он сумел затмить людям сознание, "даровав" сказочные богатства. Идите, берите, вам все дозволено. Вседозволенность питает зло, утраивая его энергию. Великое зло пришло к нам, давно. Еще похлеще, по искусней уничтожали, омертвляли, втаптывали в землю. Кого? Что втаптывали? Добро, честь, достоинство, не говоря уже о свободе.
Так кто же они, эти вампиры, принесшие столько зла? Где они? Они вокруг нас, в каждом втором и третьем. Лишенные чувства гуманности, милосердия, скорби – они не знают дороги на кладбища, к Богу, церковь не для них. Спасение больных, калек, брошенных стариков и детей не для них. У них своя истина: власть над человеком, богатство, себялюбие. Воруют, покупают, продают, постоянно думают как добыть денег – это и вся наука… Человек… зверь,несовершенство… он не достоин жизни на этой прекрасной Земле.
 Я хотел, чтобы ты подрос и хоть чуть-чуть понял эту жизнь, разобрался в людях. Научился различать добро и зло… теперь я вижу, что ты, малыш, кое-чему научился, имеешь твердые убеждения, видишь свой путь в этих джунглях. Теперь я знаю, что дело мое не погибнет. Запомни, я скоро умру, это неизбежно. Но где бы я ни был: в Донецке, Одессе, у сестры в Карпатах, где бы ни застала меня смерть – твердо стой на ногах, ни шагу в сторону. Готовься и поступай в вуз, упорно карабкайся к вершинам… Когда тебе будет очень туго, когда достигнешь вершин – придешь ко мне, поговоришь, посоветуешься и порадуешься.
Я – твой брат, помни это…
Иван не надолго замолчал. Затем продолжил:
- Иди в церковь, побудь рядом с людьми, почувствуй дыхание предков, послушай прекрасную песнь божественного хора. Я так любил этот хор в детстве. Посмотри на горящие свечи. В них дух усопших, души наших предков. Это они всегда добывали огонь и при ярко-красных, желтых и оранжевых языках пламени совершали свои языческие обряды. В огне – их души, в огне – наши души. Неси в себе огонь, согревайся этим теплом, отдавай часть тепла страждущим. Помогай сиротам, дели с ними кусок хлеба. Никогда не будь жадным и не стремись к обогащению… да и все в могилу не потащишь… Не плачь, малыш, слезы не помогут. Стань на ноги и шагай. Не останавливайся на половине пути. Полагайся только на самого себя. Я верю в тебя, малыш. Я люблю тебя…
Услышанное еще больше потрясло меня. В ответ я не находил никаких слов.
Мы попрощались, я пообещал еще прийти.
"Что же делать? Что предпринять? Как его спасти? Чем по-мочь?" – эти мысли не выходили с моей головы всю рабочую неделю. Все валилось с рук, появилось чувство полного одиночества и беззащитности. Нет, я не плакал, а только глядел в даль, в безвестность. "Что там? Что меня ожидает? Как теперь без Ивана?"
Я пришел к нему еще раз и дал клятву. И поклялся дойти до Вершин… сражаться до последней капли крови… завершить Его дело. Пообещал найти могилу отца. Пообещал приходить как он велел, советоваться, подниматься с этого ада в Дантово чистили-ще.72
Больше я не видел своего брата – ни живым, ни мертвым.
Незаметно пролетела зима. Никаких изменений в моей жизни не произошло, если не считать того, что еще раз навестил Мануиловку, побывал у Чижика. Дважды приезжал к Васендиным – Грише и Клаве, стал читателем областной библиотеки имени Н.К.Крупской, продолжал занятия во Дворце спорта "Шахтер" и иногда встречался с Ларисой. Она называла меня своим братом. Наконец-то я стал совершеннолетним – мне исполнилось восемнадцать.
Весна-красна, весна надежд и любви – она уже стучится во все двери и призывает, будоражит, играет, одухотворяет. Я радуюсь весне. Я уже свой в городе – "вокзалец". Наши владения простираются от вокзала до Грачевки, и почти до Машзавода. Во Дворце культуры – машзаводцы, за железной дорогой – грачевцы. А в парке, на танцплощадке мы, вокзальцы. Никому не уступаем, никого не подпускаем. Появление грачевцев – это драки "стенка на стенку", иногда с ножами.
Со своими новыми друзьями – Витькой-"радио" и Серым я иду во Дворец культуры Машзавода. Серый говорит:
- Там сегодня будет свалка, мы решили завалить грачевцев.
Пришли, гуляем, так, ничего особенного. Разве что девчонки пытаются танцевать новый танец "Летку-еньку". Вокруг крики, шум, потасовка – началось. Под белыми стенами Дворца идет отчаянная схватка.
- Мы вас отучим ходить сюда, деревня!
- А мы вам покажем, что такое грачевский кулак!
Вдруг:
- Гады, режут, за-ре-за-ли!
Этот неистовый крик остановил дерущихся. Кто-то лежит, кровь.
- Живой?
- Живой. До свадьбы заживет.
Появилась милиция, все тут же разбежались.
Мне было интересно с Витькой-"радио". Он обложил всю комнату приемниками, передатчиками и усилителями. Вечно куча пацанов, тысяча вопросов и ответов, восторг и мечты. Днем не выходили в эфир, а по ночам весь мир наш – Белград, Рим, Мадрид, Париж, Лондон. Иногда до Африки добирались, "ловили SOS". Иногда приезжала милиция и служба пеленга73. Витя прятал большую антенну, усилитель и доказывал свою невиновность. "Мы не хулиганим в эфире, мы просто слушаем музыку". На самом деле хулиганили, еще как!
У меня появилось желание сделать самостоятельный выход на танцплощадку, в костюме, при галстуке. А почему бы нет? Совершеннолетний, да и кого там бояться?
Встретили чужаки, без особого восторга. Для начала взяли за ноги, перевернули вниз головой и хорошо потрясли, точнее тряханули. Нет, не головой о землю. Просто, ребятам не хватало мелочи на билеты, дензнаков. Ну, просьба у них такая, такой подход. Монеты с меня посыпались.
- Не густо. Щенок,  вокзалец!
Я не ответил, принял нормальное положение и, видя что передо мной мелюзга, сделал выпад, как учили на тренировках. Один лег. Неплохо для начала. Но на меня налетели, сбили с ног и давай пинать. А обувь остроносая, модная. Защищаю глаза  и зубы, они мне очень даже пригодятся. Пресс хороший, не пробьют. Лицо привыкло к ударам, потерпится.
- Брось его, щенка вокзального, падаль, он был тогда с машзаводцами. Ему на сегодня хватит.
Ушли, я с трудом поднялся. Знакомая боль, весь испачкан, галстука нет. Пошел к пруду, ополоснул лицо, привел себя в порядок.
Ссадины и раны оказались серьезными. Болел живот, в районе печени, и меня положили в Ясиноватскую городскую больницу. Смотрюсь в зеркало, поднимаю губу – все иссиня-красное, месиво. Под глазами тоже кроваво-синие "картинки". Хорош.
Пришли ребята, хохочут.
- Тебя приняли за "фраера". Ну и решили "крылышки почистить". К тому же у грачевцев пополнение. Но их власть не надолго. В эту субботу мы нанесем сокрушительный удар. Выходи и в бой!
- Не пойду. Я дал клятву одному человеку… К тому же Авдеевский райвоенкомат призывает.
- Ну как хочешь. Мы за тебя "отработаем".
Ребята поработали на славу. Уложили почти всех грачевцев. Я был отомщен.
В военкомате признали годным только в Сухопутные войска. Огорчился, но примирился. Танкисты входят в состав сухопутных…
- У нас нет разнарядки в танковое, - пояснил мне майор. – Только Высшее инженерное артиллерийское училище.
- Мне это не подходит. Мои братья – танкисты и мое место там.
- Здесь не выбирают. А то можем послать солдатом и не туда, куда пожелаешь.
"Да, с военными не поговоришь, придется соглашаться".
- Я согласен, оформляйте.
Покидаю Ясиноватую, уезжаю с Донбасса. Прощаюсь со всеми новыми друзьями – ребятами и девчатами. Особенно теплое расставание с Ларисой. Обещаю писать, приезжать. Со слезами прощаюсь со Славой Гуровым. Беру адреса. "Вернусь ли я когда-нибудь сюда?.."

 


Военное училище



В столице Украины, городе Киеве, во время поступления в высшее артиллерийское, я получил письмо от брата Ильи. Он сообщал, что не прошло и месяца, как похоронили Ивана, рядом с могилой матери. Хотя я знал, что такое тяжкое известие рано или поздно придет, оно нанесло сильнейший удар. Я отказался от дальнейшей сдачи экзаменов и в знак траура остриг голову, стал похож на допризывника. Покинул училище и перебрался в Голосеевский парк, затем на ВДНХ Украины. Там прожил несколько дней, подрабатывая на подсобном хозяйстве и, наконец, мои хаотические мысли пришли в порядок. Я вернулся к прежнему состоянию и решил учиться, но только в танковом училище.
Почти два месяца пришлось прослужить в качестве кандидата в курсанты. Мне выдали солдатскую форму без погон, на ноги кирзовые сапоги и началось: казарменное положение, жесткий распорядок дня, работа на предприятиях и угольных складах с утра до самого вечера. Не каждый мог выдержать это испытание. В один прекрасный день на моих плечах появились курсантские погоны. Теперь можно написать братьям: Илье – он был наводчиком орудия танка, служил в Белоруссии. Федору – он "прошел" Сахалин, Курилы и закончил службу командиром танка во Владивостоке. Андрею – его путь лежал через Донбасс, целинные земли, затем Кавказ, где молодой механик-водитель водил танки Т-34.
Первый курс выдался трудным. Учеба сочеталась с полевыми занятиями, несением службы на посту и подготовкой к военному параду. Помню свой первый выход на парад: китель отутюжен, галифе "режут стрелки", пряжка ремня сияет, сапоги – блеск.
- Шаг! Шаг! – на полную ступню, выше ногу, четче шаг! Равнение в шеренге – дер-р-жи! Грудь четвертого человека – "коси!" На счет: - И-и-и-раз! – головы напра-во!
А солнце заливает Крещатик, на фасадах зданий кумачи, во всем блеск. Подходим к правительственным трибунам, а там сам Ковпак!
Вокруг народ, взгляд выхватывает нескончаемые вереницы людей, с цветами и транспарантами в руках.
- Четче шаг! Равнение дер-р-жать!
У меня появились друзья: невысокого роста Марченко Василий, стройный Регунов Виктор и высокий Гаврилюк Николай. Вместе идем в увольнение.
- Куда выдвигаемся?
- В парк имени Пушкина.
У входа цыганки:
- Красавец, дай погадаю?!
- Спасибо. Я сам хорошо гадаю.
- Ты, милая, влюблена. Скоро замуж и он богат.
- Откуда тебе знать, чернобровый?
- А на твоем лице написано.
- Ну, тогда погадаю бесплатно.
На танцплощадке девчонки, парней не видно.
- Я не умею танцевать, - говорит Василий.
- Да и я не очень, - смотрит на меня сверху Коля.
- Да ну вас. Зачем же мы сюда пожаловали? Будем учиться. Во-о-он какой выбор?!
А знаете, что к нам приезжает ансамбль песни и пляски радио и телевидения, - подал голос Виктор.
- Да? Так значит будет бал?
- Я бы хотел познакомится с красивой танцовщицей.
- Ну ты, Регунов, даешь?
- Вот увидите, познакомлюсь.
Через некоторое время в нашей тройке появился Дмитренко Василий, черниговский парень, душа компании.
- Ребята, у меня есть девчонка. Скоро приедет в гости.
- Вот это да! Когда ты успел, Дмитро?
- Дело серьезное. Мы скоро поженимся.
Стремительно бежит время. Мы уже водим танки. Изучаем автомобили, знакомимся с мотоциклами. Как все интересно, захватывающе. Но больше всего понравились знания по преодолению водных преград.
Готовим оборудование, подводные противогазы и … на Днепр. Предстоит пройтись по дну этой могучей реки.
С курсантом Марченко изучаем материальную часть, разбираем и собираем противогазы, надеваем и снимаем маски. Дается команда: "Пробежка в противогазах!" А жара стоит невыносимая. Вот она, военная наука.
- Тяжело в учении – легко в бою!
- Кто сказал?
- Александр Васильевич, сто шестьдесят пять лет тому назад.
- Что вы там бормочете, товарищ курсант?
- Так я хотив було сказать, що Суворов так не мучывся?
- Разговорчики! Не останавливаться! Посмотрю, как вы запоете на реке?!
К Васе Дмитренко приехала невеста. Девка хоть-куда, под стать нашему молодцу. Мне поручено снять комнату в гостинице. Выдвигаюсь на Куреневку. Нынче это район новостроек, а не так давно здесь пронесся смертоносный вал. Прорвав дамбу на воз-вышении, грязевой поток понесся по центральной улице микрорайона, сметая все живое на своем пути.
Погибли сотни людей, уничтожен трамвайный парк, весь район Куреневки пострадал.
Поднимаюсь в заново отстроенную гостиницу, нахожу администратора:
- Нужен одноместный на три-четыре дня.
- Так вы, значит, с танкового? Ваши ребята очень помогли нам. Для вас всегда будут места.
Спустя неделю мы поздравляли своего товарища с законным браком. В красивом зале накрыт стол на двадцать персон. Горят свечи, звучит музыка. И вошел наш молодой жених, с невестой на руках. Прошел сквозь строй курсантов и получил благословение.
- Горько! Горько! – неслось со всех сторон.
Белое платье, нежно-белая фата, блеск в глазах, блестки на лице. Как много нам дано?!
Слово жениху:
- Мне даровали жизнь родители, отец и мать.Спасибо всем за жизнь, спасибо вам, друзья мои. Выпьем же за это и будем всегда благодарны судьбе.
- Горько! Горько!
Колокольчиком звучит голос невесты:
- Сегодня самый лучший день… я так хотела! Именно так, как сегодня. У меня нет больше слов.
- Молодец! Нашенская девушка, принимаем в ряды курсантов.
В тот вечер я мечтал. Хотелось настоящей любви, чтоб на всю жизнь. Вспомнилась поездка в Ясиноватую, во время летних каникул. Архипцовы встретили меня, как родного сына. Зинаида Иосифовна так и говорила: "Мой сынок приехал". Была со мной ласкова и заботлива. Ларису я не узнал. Худенькая, угловатая девчонка превратилась в девушку, невесту. С гордостью поделилась своими достижениями в учебе:
- Изучаю грамматику немецкого языка, готовлюсь в иняз. Поговорим на немецком?
Мы обменялись несколькими фразами и рассмеялись – наших знаний было явно недостаточно, для ведения беседы.
- Я очень хочу овладеть немецким. И вообще, меня тянет в школу, в детский дом – учить ребят.
- А мне мама постоянно твердить: учись, изучай языки, поедешь за границу, увидишь мир.
Мы с Ларисой побывали на вечере танцев. В пемеэсовском клубе я почти никого не узнавал. Вокруг новые лица, много молодежи. Танцевали еще не вышедший из моды танец "Летку-еньку". Я был ведущим, за мной Лариса и длинный шлейф улыбающихся и радостных лиц.
- Ты мне, как брат, - говорила Лариса.
- А ты мне сестра.
Мама задумчиво смотрела на нас:
- Рада за вас, дети мои, горжусь вами. Дай вам бог счастья.
В училище шла подготовка к празднику Победы. Мы трудились в поте лица – чистили, красили, белили, озеленяли, украшали…
Накануне праздника нам вручили юбилейные медали: "Двадцать лет Победы в Великой Отечественной войне". Но меня ожидал большой сюрприз. Наш, курсантский ансамбль военной песни, получил право выступать в Москве. Радости не было предела. Вот уж повезло, так повезло. Я предложил включить в репертуар песню о Тбилиси, с припевом на грузинском языке.
Помню первое выступление на сцене Московского театра Советской Армии. На красочном плакате надпись: "Приветствуем участников фестиваля военной песни". Зал полон народу. Волнение и радость. И несется ввысь: "… Улица курковая, улица шты-ковая и пороховая, и патронная…" Звучат украинские, грузинские, белорусские песни. Шквал аплодисментов.
На третий день нам вручили Дипломы лауреатов фестиваля и пригласили на студию "Мосфильм". Незабываемы встречи с Николаем Озеровым, Николаем Крючковым, Всеволодом Санаевым, Нонной  Мордюковой. Нонна обладает сильным голосом. Вместе с нами пела народные песни.
Знакомимся с Москвой. На Красной Площади играет духовой оркестр. Множество прекрасных, улыбающихся лиц: генералы, адмиралы, офицеры различных родов войск, женщины, дети. "Почему я не с ними, - пронеслось в голове, - почему так поздно родился? Не воевал, не защищал Родину?" Вдруг, меня останавливают:
- Товарищ курсант, давайте к нам, в круг!
- Не имею права. Вы, вот, воевали, заслужили… а я нигде не был.
- Да вы не завидуйте нам. Вы молоды! У вас все впереди. Радуйтесь, что живете, цените этот дар.
Разве я мог подумать, что прикоснусь к фронтовому братству? Решил написать обо всем увиденном в нашу, окружную, военную газету. Стал готовить материал. С газетчиками мы давно дружили. Они часто приезжали в училище, на полевые занятия, учения и крупные праздники. При учебном заведении был создан нештатный корпункт. Мне доставляло огромное удовольствие там сотрудничать.
Особенно притягивала кино-фотостудия, которой руководил  подполковник Украинский. Мы готовили фото стенды, выставки и снимали учебные фильмы на 16- и 8-мм кинопленки. Теперь же мне поручили подготовить фотоматериалы о нашей поездке на фестиваль.
- Фотографии должны получиться высокого качества и разных размеров, - напутствовал меня руководитель студии. – Постарайтесь.
Много вечеров было отдано этой работе. Вскоре, в газете появилась моя статья с хорошими фотоснимками. Но мне очень хотелось написать стихи. Все увиденное, пережитое, отложилось в памяти и не давало покоя. Перед глазами возникали образы людей в военных мундирах, картинки увиденной хроники времен гражданской войны. Великая Отечественная… как-будто это было вчера. Как-будто я шел с солдатами…
И вот, я приношу в редакцию поэму. Сразу же отказываюсь от будущего гонорара. Все готов отдать солдатам – фронтовикам, нашим защитникам.
Привожу отрывок из этого, моего первого, большого произведения.

… Колышется площадь.
Фуражки и шапки,
Платки, бескозырки.
В бушлатах, спецовках,
        ремнях, портупеях,
  Вытянув шеи…
А он появился –
         на броневике.
Невысокого роста, в кепке.
                В угле.
И уже разнеслось:
- Вставайте! Вставайте!
Рвите кандалы,
Мы знали, мы ждали,
Что время настанет…

Рвутся кандалы,
Трещат оковы.
Рушится старое царское
                здание.
Падают, ложатся
              в скорбном молчании:
Фуражки и шапки,
               платки, бескозырки…
А Красное Знамя все реет
                и реет –
Вперед идет!
Живых и мертвых к победе
                зовет.

Железные двери, настежь открытые.
Склонились к кровати, в спецовках,
                бушлатах,
Ремнях, портупеях,
                головой непокрытою.
А он неподвижен, безмолвен,
  Он мертв!
Он верил, надеялся, шел! –
К великой заветной цели,
Но был одинок, не дошел –
Прикован навечно к постели.

Вставай же, товарищ!
Иди в нашу дружную
                рать.
Смотри, наш товарищ –
  Нас миллионы!
Под Знаменем Красным стоят.
       
Падают.
              Падают.
                Падают,
На землю родную, сырую,
Уходят навеки в легенду,
                в века,
За волю и лучшую долю
                людскую.

Все меньше и меньше,
Все тают и тают,
Но не сдаются –
      Твердеют все больше!
С огня воскресают!
      Бессмертный Чапаев,
      Котовский и Блюхер,
             И Щорс
                И Лазо,
                И Камо.

Падает Павка,
          но не сдается.
Ложатся снова, пробитые
                пулями:
Фуражки и кепки,
                платки, бескозырки,
Но Красное Знамя все реет
                и реет –
Вперед идет!
Живых и мертвых к победе
                зовет!

Встретились в чистых,
                руках мозолистых,
Железные кружки
                хрустальные кубки.
Встретилась Правда,
            Встретилась Сила,
Что поднимала с руин и пепла,
Что создавала и создала.

И слышится "Горько!" –
               нашим юным!
Цветы и колосья –
               нашим юным!
Зеленое поле и красные маки –
               нашим юным!

Но что это?
Вздрогнуло здание.
Лампы качаются,
                льется вино,
                стало темно.
Слышатся взрывы,
Красным заревом залилось окно…
Теперь нам ясно,
          заморские гости!
Вы пришли к нам не на
                тосты?
Не за хлебом,
                не за солью.
А по людскую свободу и долю…

Ползут из Запада, Севера, Юга.
Пепел и стоны несут опять.
Держитесь, братцы!
                Будет туго.
На смерть держитесь!
На смерть сражайтесь!
И до последнего будем стоять.

И снова падают Леня и Коля,
                Виктор и Виль
                Александр, Христофор –
Дети зеленого острова Хортица.
В зверских пытках и страшных
                ранах,
Тело Литяги корчится.
               
                Пылают селенья,
                дома, города.
                Дубовые рощи, зеленые
                нивы,
                пшеница.
                И стонет и плачет
                планета Земля,
                Кровью людскою сочится.

Ходят в перчатках,
            со щипцами в руках.
По ногам и рукам,
            по замерзшим телам.
В тяжких муках и стонах,
                слезах,
Люди движутся, обнажаются,
                пишут на стенах:
                Мы верим…
                Мы верим…
                Мы верим…

Падают белые, черные, русые,
                огненно-рыжие косы.
Светится тело девичьей
                чистотой
И стонет, и шепчет: Мама…
                Мама…
Что же будет теперь   
                со мной?..

Вставайте, живые!
Вставайте, люди мои, родные!
        Мстите за мертвых,
                сожженных,
                замученных.
Мстите за жен,
                матерей
                и детей!

В топких болотах, лесах
                и горах,
С "дегтярем", "ППШ" и винтовкой
                в руках,
Шли ребята,
                шли девчата:
Россияне и Армяне,
  Белорусы, Молдаване,
     Украинцы и Эстонцы,
          Латыши и Дагестанцы.
Шли по городам и селам.
По руинам, мукам,
                плахам.
Крест и свастику
                сметая
И стальным мечом
                карая!
Шли на Краков
                и Варшаву,
Будапешт и Братиславу.
Шли спасая, защищая,
Руки дружбы, руки братства,
                подавая.

Флаги!
Выше флаги поднимите.
Над Варшавой, Веной, Прагой,
Над Берлином и рейхстагом
                водрузите.
Пусть же видят,
                славят,
                помнят,
Наш советский серп и молот!

Пусть сыпятся розы,
                гвоздики,
                тюльпаны,
На лица и башни, лафеты,
                кабины.
Пусть будет улыбка и радость
                у всех!
Земля просыпайся,
                Земля поднимайся!
И снова продолжим
                наш радостный бег…

А время идет. Наш спокойный и прилежный Коля Гаврилюк женился. Я побывал у него в гостях. Маленькая уютная комнатка, вокруг цветы. Приветливая хозяйка разливает чай, угощает пирогами, ведет неторопливую беседу:
- Мы рады принимать друзей, чувствуйте себя, как дома.
- Как жаль, что у меня нет такого дома… такой хозяйки.
- Да не печальтесь вы, молодые. Все придет. Будет у вас дом, будет и хозяйка. Впереди у нас длинная дорога жизни.
Все чаще я задумывался о своем уголке. По вечерам, смотрел на светящиеся окна многоэтажек и представлял себя в этой тиши. Мне казалось, что свой дом, свой угол – это что-то сказочное, несбыточное. До сих пор я знал только общежития и казармы, где царил дух силы и власти, где главенствовал распорядок дня. Хотелось вырваться из этой опеки, облачиться в хороший костюм и спешить на свидание. Кроме того, я испытывал постоянные затруднения в деньгах. На территории училища находилось почтовое отделение, куда мы постоянно заглядывали за корресподенцией. Ребята часто получали денежные переводы. А мне никто не присылал. Единственный заработок – статьи в газете, но это были мизерные суммы, за которые я не мог ничего серьезного купить.
И вот, однажды, Вася Марченко принес почтовую открытку, где красивым женским почерком выведено: "Пишите нам, назначайте свидания, ждем. Девушки киевского почтамта".
- А почему ты мне принес? – спросил я своего товарища. – Посмотри, кому адресовано?
- Курсантам, которые скучают.
- Вот видишь, моего имени там нет.
- Ну и что? Ты мечтаешь, скучаешь, у тебя нет девушки.
Да, я был один. Мы с Васей ходили  в увольнение и чаще всего бродили по городу втроем. Он со своей девушкой, а я шагал рядом, третьим лишним.
- Что же мы теперь будем делать с этим посланием?
- А ты назначь свидание. Авось, что-нибудь получится?
- Да, на "авось" только и надеяться. Тут нет ни имени, ни телефона.
- Придумай что-нибудь. Ты пишешь много. Недавно, младшему сержанту Шморгун помог письмо сочинить, да и стихи у тебя получаются.
На лекции по истории военного искусства, я еще раз внимательно изучил это послание и вывел размашистым почерком:               


"Ах девушки-девушки,   
Как вы прекрасны!
Как красные маки-цветы.
Так хочется чуточку ласки
И запросто с вами, на ты".

Вот прочитай, что я тут сочинил.
После занятий, Вася потащил меня к почтовому ящику:
- Назначай свидание на воскресенье, укажи место и время, а там будь – что будет!         
- Да как же так? Без письменного сообщения, незнакомке… Как "на деревню дедушке?"
- Допиши свое имя, вложи послание в конверт и отправляй по тому же адресу.
Я уверен, что Она придет и ваша встреча состоится.
Как мы ждали назначенного часа? Как я волновался? "Да с этой затеи ничего не получится, меня подымут на смех… бог мой, а если это "творение" попадет в руки строгой начальницы и она напишет официальное письмо, мне несдобровать. Вместо учебы этот курсант страдает донжуанством", - такие разные мысли вертелись в голове.
И вот, неделя позади. Завтра то самое свидание. "Зачем я написал, дурень? Разве так знакомятся?" Храбрость моя улетучилась. Василий согласился сопровождать меня, но предупредил:
- Как только вы встретитесь, я ухожу. Улаживай сам, не маленький.
Всё оказалось  не так романтично, как я предполагал. Девушка высокого роста ожидала меня в назначенном месте.
- Ваши стихи мне понравились, - заговорила она. – Мои подружки сразу же решили, что это для меня.
- Значит, на это свидание они выбрали вас, а кто придет на следующее?
Она внимательно посмотрела на меня и ответила:
- Теперь, только, я одна буду приходить.
Мы гуляли по городу, дошли до Днепра, а у меня уже росло чувство отрицания, ненужности этого свидания. Девушка мне не понравилась. Сказать об этом я не посмел. Решил, что буду держаться до конца.
- У меня на столе торт и варенье, - донеслось до моего сознания, - давайте посетим мое скромное жилище и вы увидите, как я живу.
Все сказанное я не успел осмыслить до конца, но выразил свое согласие, и мы пошли на площадь Калинина.
- Там я живу, в маленькой комнатушке, на четвертом этаже.
"Я так плохо думаю… а она приглашает домой, испекла торт, что же еще тебе нужно?" – с такими мыслями я вошел в подъезд старого дома.
- Не пугайтесь, - произнесла моя спутница, - в комнате, помимо бабушки, живут кошки. Они встретят нас сразу в прихожей.
Действительно, едва я ступил на порог, как на меня уставились несколько пар настороженных глаз.
- Располагайтесь, проходите вот сюда, - указала девушка, - а я приведу себя в порядок.
Комната была разделена плотной ширмой. До меня донеслись обрывки разговора, затем показалась моя новая знакомая в домашнем халате, с большой копной волос на голове:
- Бабушка немного взволнованна – кто у нас в гостях? Пришлось ее успокоить.
Мы пили чай, пробовали торт и рассматривали друг друга. Кошки, их было три или четыре, заняли позиции на диване, в углу, у входа в бабушкино владение и внимательно изучали меня. Время моего увольнения истекало и я поспешил в училище. Так закончилось мое первое и последнее свидание на центральной площади города Киева. Поздно вечером Вася встречал меня:
- Ну, выкладывай. Красавица? Понравилась? А может и домой пригласила?
- Друг мой, вспомни как мы свиданьичали на улице Довнар-Запольского? Там была девушка старше нас, курила сигареты, пила вино, много болтала и смеялась. И здесь такая же зрелая женщина. Как сняла наклеенные брови, макияж, накинула халат – я увидел пред собой старуху. Да еще эти кошки, запахи в квартире – нет уж, увольте. Никаких свиданий и встреч в городе. Курящие, пьющие, напомаженные нам не подходят. Ты знаешь о чем я мечтаю…
Мой любимый герой Олекса Довбуш каждую ночь ждал свою Маричку. В горах, при свете яркой Луны… сказочные свидания и такая чистая любовь… Я хочу также встречаться, носить Ее на руках, лелеять и купаться в Ее роскошных волосах. И чтоб Луна сияла, и вокруг цветы, и тишина.
Мы еще долго говорили, мечтали о будущем, а на другой день все наши мысли поглотила учеба. Надвигалась сессия, защита курсовых работ – дел невпроворот. Очень трудно давались такие предметы, как "Сопромат", "Высшая математика", "Электрооборудование машин". Нужно было повторить весь пройденный курс, чтобы добиться хороших результатов. Курсовая работа также требовала усидчивости, знаний, постоянного снесения со справочным материалом.
   Предстоял экзамен по вождению танков. Мне нечего было бояться, но тут подошел Фролов Валерий, с которым мы вместе занимались в Спортивной секции.
- Ты знаешь, сколько я пролежал в госпитале? Удалили вену и нога еще не полностью восстановилась. Боюсь, что уже разучился водить танки. Сможешь сдать за меня вождение?
Я смотрел на Валеру, как на привидение???
- Я-то смогу, но как это осуществить? С вышки танкодрома все просматривается, как на ладони. Преподаватель, полковник Локтионов, может заметить подмену и влепит нам двойки за курс. Тогда прощай летний отпуск.
- Есть простое решение: ты остаешься дежурным  по танкодрому и постоянно находишься на исходном рубеже. Во время моего заезда я надену красную повязку и останусь на исходном, а ты займешь место в машине. И вперед! Возвращаешься и остаешься здесь, а я бегу на вышку докладывать. Среди пяти заездов никто не увидит и не узнает…
- Так-то оно так, но это полнейшая авантюра. А с другой стороны – какой риск! И как хочется рискнуть?
К счастью, все закончилось благополучно. Этот эпизод остался в памяти навсегда.
Экзамены позади и теперь я мог отправляться в летний отпуск. Было принято решение – ехать на родину, в село Лопушанку, навестить сестру Устинью и брата Антона. Больше всего хотелось увидеть двоюродную сестру Олю. В письмах, она сообщала, что познакомит меня со своей подругой.
 


Первая любовь



Оленька, маленькое и миленькое существо с черными кудряшками, и игривой улыбкой. Еще недавно она была подростком, а теперь мы вели взрослую переписку, мечтали о будущем, стремились к знаниям. Ее духовный мир был так богат и интересен, что я с нетерпением ждал нашей встречи.
Первый визит дорогой сестре Устинье; она так обрадовалась моей военной выправке и красивой форме одежды:
- Айды, какой ты стал?! Пишов в свит, вырос, ладный такой. Ну и слава Богу, слава Богу.
Из-за ее спины, держась за юбки, пугливо высматривали две девочки.
- Подросли, знают кто к ним приехал? Вот, получайте угощенье.
- Ты там все время без денег? Ждешь, надеешься на нашу помощь, а мы сами еле-еле…
- Не беспокойся Устинья, я получаю "военную стипендию", одет, обут, накормлен. Скоро придет то время, когда смогу помогать тебе. Ты заслуживаешь дорогих подарков, ты моя самая дорогая сестра и мама.
Устинья прослезилась и все пыталась погладить меня по голове, как маленького ребенка.
Встреча с братом была более мужской:
- Приехал, значит, будущий офицер-танкист. А что я тебе говорил, помнишь?
–Учись, не будешь коням хвосты крутить. Сбежал, поехал по свету и вот, вернулся военным.
- Скажу откровенно, Антон, что многим я обязан Ивану и тебе. Вы всегда наставляли меня на правильный путь. Я обязательно выполню то, что обещал. Буду учиться и далее.
В тот самый и последующие вечера мы много говорили с братом. Я был горд за Антона. Он возглавлял комплексную бригаду строителей, был первоклассным штукатуром, имел правительственные награды.
А вечера такие теплые. В воздухе запах скошенных трав, в садах наливаются яблоки, где-то недалеко играет гармошка, слышатся девичьи голоса. Я иду на встречу с сестрой Оленькой и не подозреваю, что ждет меня девушка – краса, большая коса и такая любовь, о которой я мечтал и читал в книгах.
- Здравствуй, моя маленькая сестричка! Дай-ка посмотрю на тебя. Действительно, уже не маленькая, но так похожа на цыганочку. Ну, рассказывай…
- Это ты расскажи, у вас там, в армии, сплошная романтика, не так ли?
- Оленька, я так соскучился за родными местами, за этими запахами, нашими песнями. Не хочу говорить, хочу слушать… тишину. Посмотри, какое небо звездное? Нигде нет такого чистого и яркого небосвода. Бог мой, как близок мне мой край родной. Сестричка, а ты что-то обещала и писала…
- Скоро появится, не торопи… она собирается, прихорашивается. Я показывала твою фотографию. Похоже, что моя подруженька влюбилась.
Мы вышли на Ужгородский тракт, яркой и узкой лентой он уходил вдаль и терялся где-то в горах. По обеим сторонам яблони, груши, кое-где огромные яворы, дубы. Все это отражается и купается в серебристых отблесках. Слышится тихий шелест листвы.
Появилась Она. Рослая, крупная, с туго заплетенной косой и такой нежной девичьей улыбкой, протянула руку:
- Мария.
Во мне сразу же что-то перевернулось, все вокруг стало ярче, красивее, добрее. Едва-едва я смог выговорить свое имя. Голос задрожал, появилось какое-то неведомое чувство… ничего не вижу и только Она передо мной.
- Да не стой, как истукан, - доносится голос Оленьки, - рассказывай что-нибудь, говори.
Я выдохнул, как будто освободился от какой-то тяжести, стало легко и прекрасно.
- Да я много расскажу, возможно и спою. Начну с поездки в Москву. Нет, сначала о нашем ансамбле песни.
Откуда-то появились самые яркие воспоминания, смешные истории, связанные с выступлениями на московских сценах.
- Так вы выступали в Союзе писателей? – подала голос Мария.
Мне так понравился этот певучий голосок.
- Да! Представляете, я стоял у знамени, на самом почетном месте. А за трибуной сам Константин Симонов, рядом Илья Эренбург. К сожалению, больше никого не смог распознать. После торжественной части мы так пели, так старались. Такое было чувство! Я, ведь, очень люблю произведения К. Симонова, особенно военные стихи:

Жди меня, и я вернусь,
Только очень жди.
Жди, когда наводят грусть
Желтые дожди,
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара,
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера…

А что вы еще видели? – спросил певучий голосок.
- Там была выставка военной фотографии. Мне запомнились работы Макса Альперта: "По дорогам войны", "В Карпатах". Очень сильное впечатление от фотоработы "Комбат". Мне это близко, занимаюсь фото. Когда-нибудь покажу свои работы. Но, довольно воспоминаний. Предлагаю поход на нашу речку, на мост.
И мы пошли, радостные и счастливые.
Моя добрая сестричка устраивала наши свидания, радовалась вместе с нами, разрешала нам гулять вдвоем, но, при этом, всегда предупреждала:
- Только до моста и только до полуночи.
А мы, как маленькие дети, смеялись, убегали и благодарили Оленьку. Нашим любимым местом встречи стала большая ветвистая верба, что росла у реки, за мостом. Мы рассказывали разные истории из своей жизни, вспоминали школу и любимых учителей, мечтали о чем-то большом, несбыточном.
И звездное небо, и Млечный путь, и Луна были нашими постоянными спутниками. Марии нравилось созвездие – Большая Медведица. Мы по долгу рассматривали эти крупные светящиеся звезды, давали им свои названия, чаще всего восклицали:
- Как прекрасен этот мир!
В мириадах звезд, в светящемся потоке воды, в роскошных, нависающих над нами, ветвях вербы, я видел Ее лицо, прекрасную косу, упругий стан. Весь окружающий мир и Она были едиными, любимыми, притягательными. Я не мог налюбоваться и наглядеться:
- Мария, ты моя мечта, путеводная звезда, вдохновение мое. Никогда не хотелось так жить, как сейчас, так возвышать свою душу и открывать сердце. Имя Мария свято для меня. Я не знаю, откуда это, но с детских лет сестра Устинья призывала становиться на колени перед образом Девы Марии и молиться. Ее лик, добрый материнский взгляд, побуждал меня к добру, почитанию. Да, я очень чту отца и мать, хотя не знаю их. Мать умерла после родов, в пасху сорок пятого года… у нас единая мать, Матерь Божья. Прости, это самые грустные воспоминания, постараюсь не возвращаться в те годы.
Мария смотрела на меня широко открытыми глазами. Светились слезинки, светилось ее лицо. Я дотрагивался губами до этих светящихся точек, до теплых губ и был самым счастливым человеком на свете.
После моего отъезда мы продолжали свои свидания в письмах. Недосказанные мысли, нерешенные вопросы, какие-то мелочи, приобрели теперь совсем другой оттенок, стали значительней, весомей. Хотелось продолжать этот чудесный диалог и многое досказать.
Мне нравились ночные дежурства. Вымыты полы, туалеты, лестничные пролеты и площадки.
Все спят, вокруг тишина… и приходит Она.
- Ну, здравствуй, дивчыно моя, коханая моя… продолжим нашу беседу…
Мы снова шли от нашей вербы к речке, плескались в воде, бежали по зеленым травам, взлетали ввысь, проносились над высокими горами…

Какая высь! Какие чудные узоры?
А там, вдали, синеют горы…
Летим туда, скорей за мной!
О! Как манят неведомы просторы…

Писалось легко, хорошо. К утру было исписано десять страниц и не все еще сказано, не хотелось прерывать это чудное видение. Любовь к Марии возвращала меня в детство, приближала к матери, к той дивной босоногой сказке…

Я  приду  к   водице,               
В своё детство милое
И увижу в ней свою красу.
Пой, моя водица, пой, моя сестрица,
Мамину и детскую сказочку мою…

Последний курс – это совсем немного: осень и зима. Весну мы не брали в расчет. Она была символом свободы и выхода в большую жизнь. Мы не представляли, какая это будет жизнь, но очень ждали, стремились в нее.
Витя Регунов познакомился-таки с танцовщицей местного ансамбля и рвался в дальние края. Он любил напевать: "Если не попал в Московский округ, собирай свой тощий чемодан. Обними папашу, поцелуй мамашу и бери билет на Магадан…"
Коля Гаврилюк наоборот, хотел остаться на родине, чтоб совмещать службу с семейным уютом, быть рядом с супругой. Мы с Васей Марченко решили: куда пошлют – там будем служить. У курсантов бытовала поговорка: "Дальше Сибири не пошлют".
В глубине души я думал о дальней дороге. Хотелось побывать в Красноярском крае, где работал брат Федор, увидеть Байкал.
И вот, уже сняты мерки для пошива офицерских мундиров, стремительно приближается заветное время… Без сожаления расстаемся с курсантскими запыленными и засаленными гимнастерками и галифе, стоптанными сапогами. Прощай училище!
Какими юнцами и глупцами мы были. Да разве я мог подумать, что не единожды пожалею об этом безумном времени, что только через двадцать лет повстречаюсь с однокашниками, а с Витей Регуновым и Васей Дмитренко не увижусь совсем.
Выпускной бал. На столах шампанское, фрукты. На лицах улыбки, вокруг торжество. На плечах лейтенантские погоны. Мои друзья с родителями, женами, девушками. Ко мне никто не приехал. Ждал в гости Ларису и ее маму. Мечтал… часто представлял себе, как приедет Мария. Какая это будет встреча! Она за столом, сияющая, улыбающаяся. Я ношу ее на руках, целую щечки, глазки, тугую русую косу.
"Почему она не написала? Последние два месяца не было писем. Оленька тоже молчит. Что случилось?"
С грустью расстаюсь с училищем, с друзьями. Обещаем писать, приезжать в гости, а через двадцать лет обязательно собраться в стенах родного учебного заведения.
Оля встретила меня грустной улыбкой:
- Хотела скрыть, умолчать, да не могу. Мария болеет. Она не писала и мне запрещала, только по этой причине. Все это так серьезно и мне, даже, страшно. Я теряю любимую подругу.
Ольга плакала, а я стоял и не знал, что сказать. Услышанное так вдавило в землю, таким комком подкатило к горлу.
- Где же она? Я хочу увидеть, услышать ее голос. Оленька, не скрывай от меня.            
- Да я не скрываю, но Мария просила не беспокоить. Ей так лучше, без волнений и тревог.
Я был очень благодарен сестре, что в конце концов дала адрес лечебницы. И вот, передо мной раскинулся курортный Трускавец. Дома-корабли, красивая современная архитектура, много зелени и света. Вся эта прелесть схватывается мимолетным взглядом. Перед глазами Она, ее лицо, улыбка, глаза.
Да, я увидел эти милые черты, бледное личико, угасающий взгляд, и такая грусть…
- Ну как же так? Ну почему? Мой брат Иван, мои родители ушли… Теперь вот ты… Мария, Маричка моя. Почему такая несправедливость? Почему отнимают жизнь у молодых… за что такое наказание?
Она смотрела на меня взрослым материнским взглядом. И молчала. В лице – ни кровинки, в глазах – ни слезинки:
- Жыття прожыты – не поле перейты.
Эти слова навсегда вошли в мою память.
Мне часто снятся сны, а в этих снах Она. Такая же молодая, красивая, под нашей вербой… гляжу – не нагляжусь… слышу ее последние мудрые слова.
Они недалеко друг от друга – мой брат Иван и моя Первая Любовь. Что отнято у них – то даровано мне. Я буду молиться и почитать… прости меня, мой брат Иван.
Прости за все, мой ангел, мой хранитель, моя Мария.

 


Забайкалье



Поезд уносит меня все дальше и дальше, на Восток. Золотая осень, золотое солнце, багрянцем заливаются байкальские леса. Цвета ярко-желтые, темно-красные, зеленые, голубые – все переливается и расстилается огромным ковром. Здесь, вдали от цивилизации, начинаешь понимать этот великий дар природы. Я восхищен, не меньше моего радуются увиденному мои двое спутников. Один из них, Николай Бурлаков – историк и краевед из города Кяхта, что в Бурятской республике, рассказывает:
- Забайкальский край прекрасен и богат. Это более одной тысячи километров с Севера на Юг. Яблоновый хребет, который мы будем проезжать, Баргузинский и Северо-Муйский хребты, и грозный Хамар-Дабан. Там неописуемая красота и девственная природа. Вы увидите, занесенный в Красную книгу, багульник. Как он цветет ранней весной?! Здесь брусника, голубика, клюква, малина, черника, много шиповника. Ну а леса? Чего стоят лиственница даурская и сибирская, береза круглолистная, ель сибирская, кедр и пихта сибирские, сосна, ольха пушистая, ива мохнатая, да всего не перечислишь? Я много путешествовал, - продолжал наш собеседник, - встречался с медведем, видел горного козла с красивыми ветвистыми рогами. В горах встречаются лось, изюбр, северный олень, кабарга. Ну а вокруг Байкала очень симпатичные зверюшки: колонок, белка, соболь, росомаха, горностай, ну и конечно, волки и лисицы. Наши соболя – лучшие в мире. Когда-то, лет триста тому назад, это было единственное и лучшее богатство России. Помните фильм о Василии Ермаке? С тех-то пор соболя и горностаи подаются к "государеву столу".
Мы богаты и велики.
- Приятно слушать такие речи. Вы, Николай, настоящий русский патриот!
- А почему бы и нет? Есть чем гордиться. Это лучше, чем Швеция, Швейцария, Средиземноморье, так хваленые в газетах и журналах. У нас свои Альпийские луга, могучие реки и озера. Вот скоро будет Байкал. Он покоряет меня при каждом посещении. Увидите сами и убедитесь в правоте моих слов.
Мы молчали и ждали.
"Священное море" появляется внезапно и сразу завораживает. Вот ты какое? Разве не о тебе слагали песни, не тебе давали клятву верности первые поселенцы, пришедшие после Ермака, не на тебя молились и искали защиты…

Славное море – священный Байкал,
Славный корабль – омулевая бочка.
Эй, баргузин, пошевеливай вал,
Молодцу плыть недалечко.

- Здорово написано, Николай. И кто же автор?
- Это строки из песни. А написал эту славную песню Дмитрий Давыдов – того самого рода Давыдова, который прославился в Отечественной войне 1812 года.
- Как же он оказался на Байкале?
- Учительствовал и описал эти края.
- Надеюсь, что мы услышим много интересного, пока будем проезжать озеро?
- Считаю, что за эту красотищу надо выпить, - подал голос еще один наш спутник.
Все согласились и вскоре был накрыт стол.
- Ну, за могучий Байкал!
- У нас так говорят: "Кто Байкала не видал, тот в Сибири не бывал". Это уникальное творение природы и представьте себе – оно почти в центре Азии. По длине – расстояние от Москвы до Ленинграда. А глубина достигает 1600 метров. И насыщенность кислородом сверху до самых глубин. Если просматривать и замерять прозрачность воды, то она равна сорока метрам.
- А известно каков возраст Байкала?
- Это спорный вопрос. Единого мнения нет. Но все же мы знаем, что он "стар" и приближается к двадцати миллионам годков.
- Ого! Вот так "батюшка", наш! Наверное, нет ему равных в мире.
- Совершенно верно. Таких озер на пальцах перечесть. Но наше самое пресноводное и глубокое. Здесь свой байкальский тюлень – нерпа. С него мех: мягкий, пушистый, однотонный. Ну а рыба – омуль, ей цены нет. Мы сегодня узнаем ее вкусовые качества. Здесь ее готовят в разном виде и продают на каждой станции.
- Но откуда столько пресноводной воды?
- Да с горных рек и речушек. Более триста рек впадает в озеро, а вытекает одна – Ангара.
- Настолько все интересно, что я хотел бы прослушать полный курс лекций.
Николай смутился:
- Да я только начал учиться. А работаю в Кяхтинском историко-краеведческом музее им. В.Обручева. Кстати, там очень интересно. История нашего края также очень привлекательна.
- Жаль, что я остаюсь в Улан-Удэ. Военная служба, ничего не поделаешь. Но очень надеюсь на нашу встречу и хотел бы с тобой, Николай, завязать дружбу.
- Буду рад. Приезжайте все и, возможно, поработаем вместе.
По мере приближения к столице Бурятской республике – городу Улан-Удэ, начинаю волноваться. Как встретят молодого лейтенанта, как примут? И вообще, как сложится моя судьба?..
Чеканю шаг, грудь вперед, рука вытянута в приветствии. Представляюсь.
В ответ:
- Подполковник Бакланов, командир части. Очень рад, нам нужны кадровые офицеры. Где учились до армии?
- В железнодорожном училище, бригадир пути.
- Вот так подарок! Завтра же на танкодром! Во что бы то ни стало, до холодов, нужно закончить строительство. А сегодня поедете со мной на Селенгу. Увидите, чем занимаются наши солдаты.
Через час мы подъезжали к широкой полноводной реке. На середине лодка. Солдаты, с баграми в руках, подталкивают бревна к берегу, а здесь уже другие руки принимают их.
- Вот она, наша кормилица, Селенга, - показывает рукой подполковник Бакланов. – Сколько "топляка", хорошего леса и все это плывет в наши руки. Бери, не ленись.
У берега солдаты, стоят в воде. "Закаленный народ, - подумал я, - на улице сентябрь, вода уже холодная". Мои мысли передались командиру:
- Здесь самые крепкие, так сказать "добровольцы", почти все байкальские рыбаки.
Через несколько дней я тоже принимал участие в этой операции. Танкодрому нужен лес.
Строительство затянулось до самого нового года. Я выполнял приказ, но рвался на танки. Хотелось водить боевые машины, стрелять, показать свои знания, умение. Часто вспоминал, каким романтическим мечтам мы предавались в училище… "Какая же это романтика, серые будни?" Но я ошибался в своих скороспелых суждениях. Закончилась подготовка учебной базы, все вокруг приобрело совершенно иной вид. Подполковник Бакланов объявил благодарность всему личному составу и поставил задачу? Учиться, готовиться к учениям. Вот она, та самая наша мечта.
- Тревога!
Все "взрывается" и мы уже на танках, покидаем военный городок. Предстоит марш на дальний полигон, оборона и наступление, и возвращение в пункты постоянной дислокации. Белым-бело, глубокий снег, заснеженная колея, вокруг тайга. Рокочут моторы, движутся танки, боевые машины пехоты, мы все в движении. После двухсот километрового марша, остановились у границы полигона. Маскируем машины, готовимся к отдыху. Разжигаем костер, нагреваем землю, укладываем два танковых брезента – постель готова! Я со своими механиками-водителями. Славные ребята, трудолюбивые, понимающие, особенно младший сержант Дацко. На него всегда можно положиться.
- Вы с нами, товарищ лейтенант?
- Только с вами, ребята.
По-другому и быть не могло. Я хотел понять этих молодых ребят, "съесть с ними пуд соли".
Наступление завершилось у селения, которое называлось Бар. Я развернул пункт технического обслуживания машин и обеспечил охранение. Поздно вечером в моей палатке собрались молодые офицеры.
-Ну что? Нанесем визит в местный клуб? – прозвучал голос одессита, Артамонова Николая. – Девочек "пощупаем", "отработаем" культурную программу. Кто за?
Возражений не было и мы выдвинулись на завоевание нового рубежа.
- Товарищ лейтенант! – обратился ко мне Дацко, - возьмите нас в охрану, ну, для прикрытия.
- Сколько же вас таких желающих?
- Нас пятеро.
- Многовато. Но ладно, рискнем, четыре человека и только дембеля.
В сельском клубе шла демонстрация фильма "Золотой теленок" с участием Сергея Юрского. Мы вошли в темноту. Передвигаясь на ощупь, заняли свободные места.
"Что же такое на полу? Хрустит под ногами? Да это же семечки?" Освоившись, я увидел, что все места заняты женским полом. "Славненько, веселье и танцы – до утра". За полночь закончилась вторая серия фильма. Дали свет и я увидел, что вся местная молодежь с семечками. Так сказать, совмещают приятное с полезным. После непродолжительного перерыва начались танцы. Из-под иголки электропроигрывателя вырывалась мелодия: "Марина, Марина, Марина…".
Девушки в платках и косынках, на лицах отсутствуют улыбки.
- Что ж так невесело? – спрашиваю у ведущей, черноглазой красавицы.
- У нас почти всегда так, не с кем организовывать и проводить вечера. А в последнее время подобралась компания мерзавцев, которая с ножами носится вокруг клуба. Даже я, со своим прозвищем, не могу их остановить.
- А какое у тебя прозвище?
- "Волчица".
- О, это серьезно и страшно, - улыбнулся я.
- Вы, офицеришки, не очень-то веселитесь, они скоро появятся и что тут будет?
Я собрал всех наших и хотел задать один вопрос: "Остаемся или уходим?"
Артамонов, со свойственным ему спокойствием, сказал:
- Мы во всем разобрались и нас десятеро. Будем гулять и стоять до конца.
Не прошло и часа, как Волчица указала на компанию изрядно выпивших ребят. Они не приглашали девушек на танец, а хватали их и тащили в круг. В воздухе запахло порохом. На Артамонова наседали двое. На выходе, в дверном проеме, он уложил их и вернулся к танцующим.
- Ого, Артамоныч, да ты классно дерешься, не ожидал.
Появилась Волчица, взволнованная:
- Уходите, пока живы. Послан клич: "Наших бьют!" Скоро вся деревня появится.
Я вышел на улицу в сопровождении двух товарищей, нашел младшего сержанта Дацко.
- Вы в курсе?
- Мы, товарищ лейтенант, все уяснили, готовы оказать помощь.
- Ну нет, нельзя допустить "свалки". За это по головке не погладят. Да и командира нельзя подводить, мужик-то хороший. Вот что? Обеспечьте нам отход, прикройте и создайте шумовую обстановку.
- Это мы сможем, нашумим.
Танцы продолжались, ни один офицер не выразил желания покинуть клуб. По докладу Волчицы на улице собралась толпа, звучали воинственные призывы.
- Вы, мальчики, можете уйти через служебный вход, еще не поздно.
Я решил проверить путь отступления и пошел за девушкой.
- Слышите, в дверь стучат, уже поздно.
- Ну что ж, займем оборону.
Без особых распоряжений заняли позиции у окон и дверей. Нам очень хотелось проучить эту "шушеру" и показать, на что способны советские офицеры.
Нападавшие вооружились палками и штакетником от забора. В наших руках появились стулья. Основная драка разгорелась у входа в танцевальный зал. Артамонов, с двумя офицерами, никому не позволял ворваться в зал. Волчица носилась среди этой толпы, слышались ее выкрики:
- Милицию! Вызову милицию, всех пересажаю. Дожили… говнюки!
Вдруг, до нашего сознания донесся знакомый шум. "Не может быть, это же танк? За окном движется боевая машина!" Звон разбитого стекла, показалась танковая пушка. Пошатываясь, она вырвала оконный блок и уставилась в верхний угол сцены, где собрались девушки. Визг, крик, паника. Я бросился к оконному проему и увидел, в люке, механика-водителя Дацко.
- Ты что натворил? Это же тюрьма!
- А вы посмотрите, - кричал Дацко, - всех как ветром сдуло, обоср…сь.
Пока наша машина разворачивалась, мы установили окно и быстро покинули недавнее поле боя.
"Что теперь будет? Подполковник Бакланов устроит нам… а может и трибунал? Погуляли…"
В пять часов утра поступила команда "Вперед!" и наши грозные машины двинулись по заснеженным полям на станцию погрузки. Из-за белых сопок показался красный диск солнца. Его лучи создавали красочный фейерверк разноцветья и пробуждали, звали к жизни. Показалась небольшая река Чикой, сходу форсируем ее, по льду. Рокот моторов, движение вперед, в наушниках команды – это так прекрасно, жизнь необыкновенна.
У железнодорожной станции меня вызывают к командиру части: "Вот оно, начинается, сейчас получу…"
Но вместо ругани, он отдал приказание:
- Соберите всю поврежденную технику. Все, что возможно, восстановите за день. В ваше распоряжение будут выделены дополнительные платформы. Танки и боевые машины пехоты до-ставить в пункт постоянной дислокации. Смотрите мне, иначе ответите за все деяния.
"Кажется, пронесло. Надо выполнить приказ и все уляжется", - эта мысль успокоила меня. Во мне появились действие, огромная энергия, желание трудиться.
Ушли эшелоны с техникой, убыл командир части. Только сейчас я осознал, какая огромная ответственность легла на мои плечи. "Это тебе, лейтенант, не в клубе руководить и не с девками танцевать".
Между делом успеваю осмотреть станцию Петровский Завод. "Подожди, дай подумать… это же край декабризма, я об этом читал в воспоминаниях декабристов, как же…" Передо мной выросла стена с профилем декабристов, словно сошедших с обложки журнала "Полярная Звезда". Читаю имена: "Н.Н. Муравьев, Ф.Б. Вольф, И.И. Горбачевский, Н.А. Бестужев, М.А. Бестужев, А.И. Мозолевский, М.С. Лунин, И.И. Пущин". Шапку долой! Опускаю голову, роюсь в памяти… "Союз спасения", Южное и Северное общества декабристов. За что же боролись и шли на смерть русские офицеры? Чего хотели?"
Дело "о самовольной танковой вылазке и нанесении материального и морального ущерба жителям села Бар" приняло неожиданный оборот. Меня направили в дальний гарнизон. Командир части сделал последнее напутственное внушение:
- Спас тебя, дурака, от суда. Будешь строить танкодром и готовить механиков-водителей. Подумай о дальнейшем образовании, с тебя может получиться толковый педагог.
Я поблагодарил своего спасителя и, наконец понял, что еду в Кяхту, к Николаю Бурлакову.
Но, начало не вселяло оптимизма. Недалеко от бурятского села Бурдуны, среди сопок, уже стояли палатки.
- Здесь будет новый танкодром, - показывал мне подполковник Дёмин. – Вот схемы, техническая документация, изучай. Твое дело – построить и оборудовать препятствия. Действуй, лейтенант.
"Да, легко сказать "действуй". Пропадешь в этой глуши и забудешь, чему учили".
Работа с утра до ночи "выбила" с меня всяческие ненужные мысли. Стало интересно, подружился с солдатами. В выходные дни мы совершали походы в горы, отыскивали пещеры и фотографировались. При мне всегда находился фотоаппарат "Зоркий – С", купленный еще в Донецке. Вскоре я узнал, что эти места изобилуют историческими памятниками, а в историко-краеведческом музее тот самый Николай Бурлаков. Жив Здоров, курилка. Наша встреча была очень радушной. Мы начали с того, что решили организовать кино-фотостудию и заняться съемками. Собственно, такая студия существовала, при гарнизонном Доме офицеров. Нужно было оживить ее работу и снимать фильмы. Приближался большой праздник для этих мест – 30-ти летие боев на Халхин-Голе.
- А ты знаешь, - рассказывал Николай, - мой отец воевал под Халхин-Голом, видел
и знал Георгия Константиновича Жукова. Его воспоминания побудили меня к изучению истории и памятников Забайкалья. Возможно, и ты возьмешься за эту работу? Будем трудиться и учиться вместе.
- Да, это мечты. Но как их осуществить? Я – кадровый офицер. У нас не принято совмещать военную профессию и научную работу в гражданских учебных заведениях. Мне просто не разрешат. Давай-ка лучше подумаем, как отснять фильм?   
- В нашем распоряжении 16- и 8-мм кинокамеры, кинопленки и звукозаписывающая аппаратура. Съемку беру на себя, а речевую запись придется осуществлять тебе.
До вечера мы детально обсуждали план работы, готовили аппаратуру и ждали благоприятной погоды.
Праздник выдался на славу. Яркое солнце освещает старый монгольский шлях, со всех сторон стекается народ, играет духовой оркестр. Почетный караул занимает место у памятника. Я обхожу колонны и снимаю. Вдруг, все смолкло, движение прекратилось. До меня доносятся слова: "Памятник Победы в честь 30-летия боев на Халхин-Голе…" "Вперед! Нужно пробиться к этому полотнищу и снимать, снимать…" Опускается белое покрывало и открывается фрагмент атакующей конницы. Звучит гимн Советского Союза, раздаются выстрелы из автоматического оружия.
- Вот отец, - показывает Николай, - со своими однополчанами. Давай снимем всех.
Я прохожу вдоль строя не старых, седых мужчин. Замечаю, как скромно одеты победители, в стареньких плащах, кепках, шляпах. Очень жалею, что не успел поближе узнать этих людей. 
Неожиданно для меня, Кяхтинский музей оказался кладезю науки, интереснейшим как в историческом, так и в этнографическом отношении. Я узнал, что город основан в 1727 году. Согласно Договора с Китаем, он много лет являлся центром торговой и культурной жизни в южной точке русского Забайкалья. Еще в начале 19-го века был возведен Троицкий собор, в стиле классицизма. Затем, в 1838 году – Воскресенская церковь. Отсюда начинали свою революционную деятельность великие монгольские полководцы СухэБатор и Чойбалсан.
- А вот это, - показывал мне Николай, - первые издания Н.М. Пржевальского "Монголия и страна тангутов". А вот дневники исследователей-путешественников
П.К. Козлова и Г. Потанина. Здесь в очень последовательной форме изложена вся география нашего края.
С волнением беру в руки старую, пожелтевшую от времени, книгу: Г.Н. Потанин "Дневникъ путешествiя 1876-1877 г.г."
- Вы богаты, дорогой мой друг, чертовски богаты.
- Но ты не знаешь, что я еще приготовил? Помнится, ты писал в письме, что потрясен увиденным на станции Петровский Завод. Казненные декабристы, цвет русского офицерства…
- Да, меня очень привлекает тот трагический период нашей истории. Мы так мало знаем о том времени.
- Это верно, нас этому не учили в школе. Но я покажу тебе нечто… - продолжал Николай. – Здесь копии писем и дневниковых записей Бестужевой и Марии Волконской.
- Да что ты такое говоришь?! Ушам своим не верю! Откуда они в вашем музее?
- Это еще не все. Вот посмотри на это, совсем свежее издание: "Декабристы братья Бестужевы в Кяхте". Издано в Улан-Удэ, в 1964 году.
- Здесь были Бестужевы? Да я об этом ничего не знал.
- Честно говоря, я и сам мало знал об исследовательской работе Николая Александровича Бестужева. Среди своих пяти братьев, он был самым одаренным. Изучал историю, философию, географию, физику, астрономию. "Золотая голова, золотые руки" – говорили о нем. Так вот, он посещал наши края, описывал быт бурят, исследовал Гусиное озеро и прилагающий к нему хребет Хамар-Дабан. Доказал полную связь озер – Гусиного, Щучьего, Нового, Черного с Байкалом.
- По пути в Кяхту я проезжал Гусиноозерск, видел то самое озеро. Оказывается, это исторические места. Как бы нам побывать там.
- Съездим обязательно. И в Селенгинске побываем.  Там, с 27 июля 1839 года, жили братья Михаил и Николай Бестужевы. Последний был еще и прекрасным художником. Посмотри портрет М.Волконской. Красавица, умная и образованная женщина. А вот баронесса А.Розен, встретившая своего мужа в 6-ти верстах от Улан-Удэ.
Княгиня Катерина Ивановна Трубецкая, она же урожденная французская графиня Лаваль. Читай, что о ней написано: "…Она просила, как высочайшей милости, следовать за мужем и разделять его участие; получила высочайшее дозволение и, вопреки настоянию матери, которая не хотела ее отпускать, отправилась в дальний путь, в сопровождении секретаря графа Лаваля…"
В 1827 году на рудники в Забайкалье приехали М.Волконская, Е.Трубецкая, А.Муравьева, которой А.С. Пушкин вручил послание "Во глубине сибирских руд". А после 28-го года на основную каторгу – Петровский Завод приехали: невеста Анненкова – Полина Гебль, невеста Ивашева – Камилла  Дантью, жены декабристов Е.Нарышкина, Н.Фонвизина, А.Давыдова, М.Юшневская.
- Боже мой, какой подвиг?! Какие преданные и поистине великие женщины! От самого Пушкина везли послание? Не побоялись надзирателей, холодов, расстояний.
- Так они были лишены всех привилегий. Даже детей не имели права брать с собой.
- Покажи мне, Николай, эти записи. Откуда такие достоверные источники? Я хочу видеть своими глазами.
- Это "Записки" Марии Николаевны Волконской…
- Дай прочитать! "Дочь генерала Н.Раевского, в 1825 году вышла замуж за генерал-майора Волконского Сергея Григорьевича, участника Отечественной войны 1812 года, добровольно последовала за мужем в Сибирь".
С волнением читаю ее записи:
"На другой день, по приезду в Благодатск, я встала с рассветом и пошла по деревне, спрашивая о месте, где работает муж. Я увидела дверь, ведущую как бы в подвал для спуска под землю, и рядом с нею вооруженного сторожа. Мне сказали что отсюда спускаются наши в рудник… Я потушила факел и пустилась бежать вперед, так как видела в отдалении блестящие точки: это были они, работающие на небольшом возвышении. Они спустили мне лестницу, я влезла по ней, ее втащили – и, таким образом, я могла повидать товарищей моего мужа, сообщить им известия из России и передать привезенные мною письма… Артамон Муравьев назвал эту сцену "моим сошествием в ад"… Наконец, мы приехали в Читу, уставшие, разбитые, и остановились у Александрины Муравьевой. Нарышкина и Ентальцева недавно прибыли из России… В Чите я получила известие о смерти моего бедного Николая, моего первенца, оставленного мною в Петербурге. Пушкин прислал мне эпитафию на него:

«В сияньи, в радостном покое,
У трона Вечного Огня,
С улыбкой он глядит в изгнание земное,
Благословляет мать и молит за отца…»

- Бог мой, почему же мы так мало знаем о подвиге жен декабристов? И вообще, какие цели ставили перед собой эти образованные дворянские офицеры? Ты можешь ответить на мои вопросы, Николай?
- Переустройство России. Страна объявлялась республикой. Крепостное право отменялось. Крестьяне освобождались с землей. Провозглашались основные гражданские свободы: слова, печати, собраний, вероисповедания, равенства в суде. Они хотели установить равенство всех граждан перед законом, равный, для всех, суд. Земские народные собрания. Державная Дума. В итоге, была бы совершенно другая Россия, демократическая. Но, как видим, не вышло, не получилось. Повешены, засланы..
Так и Пушкин писал: "Повешенные повешены. Но каторга ста двадцати друзей, братьев, товарищей ужасна". Их спасало творчество, просветительство, стремление сеять доброе, вечное, давать Знания. Декабристы читали лекции, учили детей, изучали природу. Спустя тридцать лет, дожившие до амнистии, говорили, что это были лучшие годы. Один из них писал: "Я благодарю Бога. Это были лучшие годы моей жизни".
Мы еще долго сидели в глубокой задумчивости. Передо мной проносились картины тех лет: каторжане, закованные в кандалы; откуда-то из глубины звучит голос: "Оболенский Евгений Петрович! По высочайшему повелению вас велено отправить в Сибирь, закованным". Молодые и красивые женщины спускаются в подземелье, гремят цепи…
- Николай Бурлаков! Спасибо тебе, дружище. За все спасибо. Я полон решимости учиться, изучать историю, наше прошлое.
В круговороте событий пролетело время. Я доложил командованию о завершении строительства танкодрома и выразил желание учиться в вузе. Подполковник Демин
был немногословен:
- Значит, нравится история, литература, исследовательская работа… так, так… вам следовало выбирать иной путь, батенька. В армии служба, суровые будни, а не детский сад. Прошу прекратить разговоры на эту тему.
Я не сдавался и продолжал искать пути для поступления в Иркутский университет. Узнал, что есть приказ Министра обороны, дающий право учиться в гражданских учебных заведениях, но только на факультетах иностранных языков.
- Ну почему только иняз? – спрашивал я во всех инстанциях. – Разве можно запрещать учиться, совершенствовать свои знания?
В отделе кадров мне объяснили, что государство несет большие затраты на каждого выпускника военного училища, дает направление – военно-учетную специальность.
- У вас, товарищ лейтенант, инженерно-техническая направленность и никто, никогда не разрешит учиться в гражданских вузах на гуманитарных факультетах. Что касается иностранных языков, такое разрешение есть, готовьтесь, поступайте.
Очень редко удается осуществить задуманное, достичь поставленной цели беспрепятственно. Всегда кто-то или что-то мешает, вносит свои коррективы, перечеркивает планы. Часто нами "крутит" судьба-злодейка. Да так закрутит, так прижмет, что только самым сильным удается вырваться с ее объятий.
Неожиданно негаданно, у меня появились симптомы кровеносного заболевания. Выросли паховые лимфатические узлы, ухудшились показания анализа крови, понизилось давление.
- Вам здесь не выкарабкаться, молодой человек, - говорил мне седенький врач Кяхтинской районной больницы. – У нас нет специалистов такого уровня, отсутствует аппаратура. Только там, на Западе, вы можете рассчитывать на квалифицированную по-мощь.
"Да, невезение, повторяется заболевание моего брата. У него был лимфогранулематоз, а здесь лимфатические узлы, высокий лимфоцитоз. Что же это такое? Откуда?.."
В течении года я сменил несколько больниц, сдал массу различных анализов, но положительных результатов не добился. "В нашей семье не было этих заболеваний. Иван… это же бедность, жизнь впроголодь… а что со мной?"
Выписал журнал "Знание – Сила", упорно изучаю все статьи, посвященные медицине. Пытаюсь найти ответы в Медицинском журнале.

 


Прибалтика. ВУЗ



Меня направляют на Запад. Самочувствие, как будто, улучшилось, не теряю надежды на выздоровление. Мысль по-прежнему направлена на учебу.
В одном из прибалтийских госпиталей, мной занялся ленинградский профессор Кисловский. Очень тактично, доверительно, по-отечески, он ведет беседу:
- В этом направлении я работаю много лет, есть положительные результаты, даже полное излечение. Но, главенствующую роль играет не медицина, а поведение больного. Не считайте себя больным, не поддавайтесь паническим мыслям и настроениям. По возможности, занимайтесь физкультурой и думайте о достижении поставленной цели. Есть у вас цель?
- Да, есть. Программа – минимум и максимум.
- Вот и хорошо, батенька. Вот и прекрасно. Это начало. Я верю в вас. Боритесь, сражайтесь за жизнь, карабкайтесь.
Мне была сделана небольшая операция. Удалили лимфоузлы, для исследования. При мне часто повторяли термин "биопсия". Через два месяца лечащий врач, Людмила Ивановна, начала под-готовку к исследованию костного мозга:
- Не волнуйтесь, я сделаю все безболезненно, быстро, доверьтесь мне. В молодости мне пришлось пройти через все эти испытания. Как видите, стала здоровой и тружусь. Надо верить в себя, свои силы. А сил в организме предостаточно. Он обладает огромной энергией и мощной иммунной системой. Сейчас в вашем организме происходит борьба. Лимфатическая защитная система борется  с вирусом. Возможно, имеет место и облучение.
Я вспомнил, на каких полигонах пришлось работать, в командировках? Особенно запомнил "Дацан". Вполне возможно, что мое заболевание оттуда.
Операция по извлечению костного мозга была крайне тяжелой. Людмила Ивановна, с огромным, как мне показалось, поршнем, стояла надо мной и все успокаивала. Руки и ноги привязаны, на теле накидка, только грудь свободна. Я понял, что этот стержень, выходящий с поршня, должен пробить мою грудь, в самом центре.
Быстро, не давая мне опомнится, она навалилась своим телом и пробила защитную кость груди. Какая тяжесть и боль? На мне бетонная плита. Когда все это кончится?
Позже, я пришел к выводу, что различные анализы, исследования, оперативное вмешательство, ранят психику больного, загоняют его в безысходность. Организм быстро сдает. Так было с молодыми людьми, моими товарищами. Осознание тяжести заболевания, хождение "по мукам", быстро разрушали и до того неустойчивую психику. Умирали совсем молодые люди.
Мысли о кончине не приходили в голову. Наоборот, я чаще посещал спортивный городок, нежели лечебный корпус. Занимался спортивной ходьбой и строил планы на будущее. В руках, постоянно, грамматика немецкого языка.
Моя служба проходила в небольшой воинской части, которой командовал майор Чутлашвили. По возвращении из госпиталя, обращаюсь к нему, с рапортом.
- Что?! Вы хотите учиться? Да вы в своем уме? Больной, на учете в окружном госпитале, почти не работает и решил учиться заочно? Идиотизм какой-то!
- Я обратился к вам по Уставу, с человеческой просьбой. Учеба, для меня, все, смысл всей жизни… дал клятву одному человеку.
- Что вы там давали меня не касается! А здесь вы ничего не даете, пользы от вас нету. Я не хочу слушать ни о какой учебе. Я вышибу с вас эти дурные мысли. Завтра же отправлю на гауптвахту.
- Вы не имеете права. Я офицер, старший лейтенант, только командующий армией может арестовать меня.
- Да ты навечно останешься старлеем. Я научу тебя как Родину любить!
Вечером, я прибыл на совещание старшего офицерского состава.
- Я вас не вызывал! – резко бросил командир части.
- Хотите этого или нет, но вы выслушаете меня, - обратился я ко всем сидящим. – Начиная с детского дома, я сражаюсь за эту жизнь, за самоутверждение. Я хочу самого малого – достичь высшего образования, выздороветь, стать полноценным человеком. Так завещал мой брат, рано ушедший из жизни. Нищета и голод не дали ему подняться. Если у вас сохранилось что-то человеческое, то вы поймете меня.
Голос майора Чутлашвили прервал мои излияния:
- Немедленно выйдите с кабинета! Кругом марш!
Не знаю, как подействовали мои слова, о чем они совещались, но на следующий день я был отправлен в очередной отпуск. Как мне потом рассказали – командир негодовал, называл балластом, шизофреником и хотел только одного – наказать. Отговорил замполит, посоветовал отправить в отпуск, а там будет видно.
"Ну что же, - думал я, - поеду поступать в Львовский университет. Все документы при себе, кроме Справки-разрешения на учебу в гражданском вузе. А вдруг допустят к экзаменам?"
Долго ходил на виду у этого красивого старинного здания. Глядел на памятник Ивану Франко и спрашивал: "Ступлю в этот храм науки или нет? Повезет мне, или не повезет?"
Документы приняли с оговоркой, что разрешение представлю на установочной сессии. Ликую, хотя впереди экзамены. Навещаю свою двоюродную сестру Марию. Мне всегда приятно с ней встречаться. Это имя… ее обаяние, образованность, культура. Она училась в том же университете, на факультете славянских языков, работала в Интуристе.
- Василю, ты поступаешь на иняз? Кто бы мог подумать! Откуда это у тебя?
- Долго рассказывать, Мария. Сейчас у меня нет выбора. Но придет время и я займусь любимыми предметами.
- А ты знаешь, что первый экзамен – немецкий язык? Ниже четверки там не допускается.
- Знаю, Мария. Уверен, что успешно сдам все экзамены.
В нашей группе собралось двадцать пять человек, большинство девушки. Я на радостях объявил: "Кто сдает на "отлично", тот получает плитку шоколада". Достал из портфеля и показал. Со всех сторон загалдели: "Вот так шоколад! Гигант! Ну и достанется кому-то". Как сейчас помню: текст я читал запоем, сразу переводил, грамматические правила без ошибок. Преподаватель пригласил заместителя декана факультета:
- Простите, молодой человек, у нас так принято – отличную оценку выставляет вышестоящее научное звено. Расскажите о себе, разумеется на немецком.
Мы приятно беседовали за последним столом, в углу. В итоге, у меня появилась первая оценка – "отлично". Так хотелось поделиться со всем миром, прыгать, летать, такая легкость и вдохновение. Звоню Марии и пытаюсь рассказывать. В ответ:
- Я все знаю, ты молодец. Приходи в гости, твоя любимая манная каша с вареньем ждет тебя.
- Спасибо, дорогая сестра. Сдам русскую литературу и приду, до встречи.
По литературе – Владимир Маяковский. Рассказываю, читаю стихи, увлекаюсь, ухожу от темы; с улыбками на лицах расстаемся с преподавателем – молодой женщиной. На следующий день, за манной кашей, Мария смеется:
- Ты сдавал экзамен моей подруге. Рассказывал смешные истории, анекдоты, не так ли?
- Да я не помню. Увлекся, забыл о вопросах в билете, было приятно пообщаться с гуманитарием, оценили меня невысоко – четыре балла.
- Ты будешь учиться, с такой силой воли…
- Если бы ты знала, Мария, как не мила мне военная профессия. Как много невежества, непонимания. Все решают звания, погоны, всюду проклятый протекционизм. Мне двадцать восемь лет, ни званий, ни заслуг…
- Василю, учиться никогда не поздно. Ты на правильном пути. Перед тобой откроется новый мир – мир знаний, библиотек, добра. Знания накапливались тысячелетиями, добывались потом и кровью, за них сжигали на кострах. А знаешь, что в Вечном городе Риме, на площади Цветов, стоит памятник Джордано Бруно. Там надпись: "Джордано Бруно от веков". Ради таких великих людей, ради Знаний нужно идти в этот мир…
Я с любовью смотрел на Марию и хотел сказать, и боялся: "Мария, я бы любил тебя до конца своей жизни, но ты моя сестра, мы носим одну фамилию".
Закончился отпуск, я возвратился в часть. О поступлении в вуз умалчиваю. Но знаю, рано или поздно наступит развязка. Буквально, через два месяца приходит вызов на установочную сессию. Что тут началось?
Майор Чутлашвили вызвал в кабинет:
- Без разрешения, самовольно, решил, что умнее нас?! Я тебе покажу учебу. Ты у меня поедешь, сукин сын!
Не дав времени на сборы, посадил меня в служебный автомобиль и повез в ближайший госпиталь.
После того, когда я увидел крепкие решетки на окнах и дверях, стало ясно, где нахожусь. Начальник отделения пригласил в свой кабинет:
- Мы вынуждены вас обследовать. Ваши навязчивые идеи, какая-то постоянная борьба за выживание, угрозы начальникам, наводят на некоторые размышления. Видимо, майор Чутлашвили прав – у вас психические отклонения.
- Возможно, но не более, чем у таких вот бездарных, ничтожных офицеров. Более того, этот майор грубо нарушает права человека. На улице не 37-й год, и не 41-й. Сегодня тринадцатое октября 1973 года. Прошу вас, давайте побеседуем как интеллигентные люди, без амбиций, званий, субординаций.
Мы говорили о Человеке, его роли в профессиональной деятельности, науке, культуре. Мы были едины во мнении, что человек должен найти свое место в жизни, свою доминанту и стремиться к совершенству. Что потребление, или "жизнь живота" – это Павловские инстинкты, дарованы нам природой и генезисом. Основное же назначение – развитие, познание самого себя и окружающего мира.
- Откуда у вас такие познания?
- Читаю, изучаю психологию, философию, медицину. Но есть и другая сторона медали. Мой брат умер в расцвете сил. Мне тоже досталось – инфекционный мононуклеоз, воспаление лимфатических узлов, стою на учете.
- Что-то я припоминаю… в окружном госпитале… доклад. Речь шла о немолодом человеке, который преодолел психологический барьер, вышел победителем в этой тяжелой болезни.
- Еще не вышел… карабкаюсь, надеюсь на выздоровление.
- Значит, это были вы, так, так… Вы поступили в университет незаконным путем, так мне объяснили.
- Поступил, на факультет иностранных языков, но учится не дают.
- Вот что мы сделаем? Я помещу вас в неврологическое отделение, там очень хорошие врачи, мои коллеги. Отдохнете, подлечитесь и подготовитесь к очередной сессии. Я приветствую образование и образованных людей.
К новому году пришла очередная телеграмма с вуза: "В случае неявки на зимнюю сессию, вы будете отчислены. Проректор Луцив."
Почти безвыходное положение. Командир никогда не подпишет рапорт. С ним бессмысленно говорить. Пойду к замполиту:
- Товарищ майор, я прошу вашей помощи.
- Знаю, все знаю, но ничем помочь не могу.
- А если я попрошу очередной отпуск?
- Никто не даст разрешения. Мы уже имели разговор на эту тему.
- Вот дикость-то какая! Это наша советская армия?
На очередном офицерском совещании я подал рапорт о нежелании служить.
- Здесь написано, что вы отказываетесь служить?
- Понимайте, как хотите. Но я больше не желаю…
Мне не дали договорить:
- Под трибунал! Под суд! Ты будешь знать свое место!
- Да будьте вы все прокляты! И командиры, и замполиты – все! Нету у вас офицерской чести и достоинства.
Я покинул часть и ушел по направлению к штабу армии. Там можно получить эту злосчастную Справку с Красной звездой и добиться разрешения на учебу.
Идти предстояло 275 километров.    
По всей военной форме, в портупее, шагал офицер. И не было ему дела до едущих машин, кричащих и зовущих людей, не замечал он как темнеет вокруг и наступает ночь. Он шел с твердой уверенностью, что победа будет за ним. На следующий день, на дороге, показался знакомый "Газик". Послышался голос майора Чутлашвили:
-Товарищ старший лейтенант! Остановитесь!
Пригласили в машину и вскоре подъезжали к штабу армии. В отделе кадров подтянутый, с короткой стрижкой, подполковник ведет со мной беседу:
- Почему сразу не обратились к нам?
- Да вот, наши чинуши никак не дозволяли?
- Ваше Личное Дело у  меня. Я знаю весь ваш путь – от времени учебы в училище, до настоящего времени. Все медицинские заключения здесь. Знаю, как вы добивались учебы. Вот вам документ, дающий право учиться в гражданском вузе.
- Господи! Счастье-то какое!
Я держу в руках маленький, в пол страничку, клочок бумаги с Красной звездой. Мелким, печатным шрифтом выведено: "Старшему лейтенанту Лопушанскому Василию Антоновичу разрешается учиться в Львовском государственном университете".
- Спасибо! Нет слов, чтобы выразить вам свою благодарность. Скажите, как вас величать?
- Просто, Владимир Николаевич, всегда к вашим услугам. И вот что еще: мы переведем вас в Калининград. Полковник Кулагин распорядился.
…Это тот самый старший лейтенант? – на меня смотрели добрые отеческие глаза. – Ну и задали вы нам работы. Пойдете в распоряжение начальника Бронетанковой службы полковника Копейкина. Учитесь, добивайтесь успеха.
На зимнюю сессию я прибыл с опозданием. Но Справку привез и моя учеба приобрела законный статус.
Весной я уже работал под руководством нового начальника. О нем следует сказать отдельно.
Полковник – инженер Копейкин Владимир Александрович. Прошел всю войну. Механик-водитель знаменитого танка Т-34, не один раз горел и не один раз спасал командира. После войны окончил Рижский политехнический институт, заочно. Настоящий русский офицер.
Приближался праздник – 30-летие Победы. Мы с Владимиром Александровичем прибыли в гости к его друзьям-фронтовикам.
- Вот они, Победители. Смотри, молодой капитан, пока живы. Под Кенигсбергом, в 45-м, от нашего полка осталось 85 человек. Теперь, вот, горстка.
Полковник Кулагин жестом подозвал к себе:
- Учитесь?
- Да, спасибо вам. Перевелся в наш университет, на историко-филологический факультет.
- Совет ветеранов поможет вам получить квартиру в городе. У вас, ведь, растут сыновья?
- Так точно, два мальчика. Старшему скоро в первый класс.
- Квартира рядом со школой и вузом.
К беседе подключился мой начальник.
- Вот так, Вася, мир не без добрых людей.
- Я это знал, Владимир Александрович, но здесь фронтовики, а я, ведь, пороха не нюхал. Не заслужил таких почестей.
- Ты очень боролся и родился весной 45-го.
Только теперь я рассмотрел этих Прекрасных людей. Мудрые и добрые лица, излучающие свет. У Кулагина искалеченные руки, я знал, что он также горел в танке. Вот с кем довелось служить. Вот она – наша Сила, наша Правда.
Учеба в Калининградском государственном университете, на любимом факультете, захлестнула меня. Но, прежде всего, я узнал, что Кенигсберг – столица и оплот Восточной Пруссии – основан в 1255 году. Семьсот лет великих и малых правителей, королей и полководцев. Сохранился королевский замок, музыкальный театр, памятник Фридриху Шиллеру, могила Иммануила Канта. Не единожды прихожу к этим молчаливым камням. Кант прожил всю жизнь в Кенигсберге, там же, в 1745 году, окончил университет. А с 1771 по 1796 годы – профессор родного вуза. Современники недооценили великого ученого, его следовало бы поставить в один ряд с Ньютоном, Коперником, Галилеем.
Он разработал "небулярную" космогоническую гипотезу об образовании планетной системы из первоначальной "туманности", то есть из огромного облака диффузного вещества. Высказал догадку о существовании Большой системы галактик вне нашей Галактики. В ту пору это была революционная теория.
Его философские воззрения очень современны, направлены на индивидуальное развитие личности. В основе всех трех "критик" учение о вещах, как они существуют сами  по себе – "вещи в себе" – воздействуют на органы внешних чувств и вызывают ощущения. У Канта своя этика: всякая личность – самоцель и ни в коем случае не рассматривается, как средство для достижения каких бы то ни было иных задач.
"Я" – первооснова бытия.
Беру на себя смелость утверждать, что существование индивидуума – "экзистенциализм" – получил дальнейшее развитие, как "вещи в себе" у А.Бердяева, П.Сартра, А.Камю и понимает переживание субъектом своего "бытия в мире". Здесь преобладают настроение неудовлетворенности, искания, отрицания и преодоления достигнутого. Свое, внутреннее "Я", выступает как основа всех действий и поступков. Отсюда – величие и падение, движение вперед и достижение поставленных целей. Всякого индивидуума следует рассматривать, прежде всего, с его внутренней "экзистенцией", уровнем сознания и духовности. "Я – это я".
В предисловии к "Человеческой комедии" Бальзак писал: "…Я придаю событиям личной жизни, их причинам  и побудительным началам столько же значения, сколько до сих пор придавали историки событиям общественной жизни народов".
Вот оно, "кредо" писателя, его выразительная философия. Она привлекла меня и стала еще более понятной. После кантовской философии, я зачитывался Бальзаком. Мне были понятны и доступны те и другие теории, относительно развития личности. Любовь к его творчеству привила Тамара Львовна – высокая сутулая старушка, с неизменной авоськой в руках, и неудовлетворенностью современной жизнью. Мы знали, что она изгнана с московских вузов, как еврейка-правозащитница. Могла читать лекции на английском, немецком, французском, обладала прекрасной памятью и глубокими знаниями зарубежной литературы. Ее лекции собирали полные аудитории. Тамара Львовна откладывала в сторону свою авоську и начинала: "Оноре де Бальзак, настоящая фамилия Бальса, окончил парижскую Школу права. Прослушал курс литературы в Сорбонне. В 1829 году появилось первое произведение подписанное его настоящим именем – это "Последний шаун". А затем, вся жизнь писателя – это Великая "Человеческая комедия", в которой заняты люди и деньги, любовь и ненависть, продажность и распутство, блеск и нищета… Но я хочу довести до вашего сознания, что вся жизнь, особенно молодых, приобрела сиюминутный характер. Нет цели, нет борьбы, нет мудрости в поступках, которая должна быть присуща "Homo sapiens". Есть стремление к немедленному удовлетворению своих животных инстинктов и быстрому вымиранию. Нынешний молодой человек подобен Рафаэлю с "Шагреневой кожи",  который стремился, любыми средствами, удовлетворить свои потребности. Кусок шагрени, покрытый древними письменами, выполнял все желания владельца, но при этом убывал так, что каждое желание становилось шагом к роковому концу. Он не остановился ни перед чем, а использовал всю шагреневую кожу. Остерегайтесь неразумных, скоропалительных решений, думайте о завтрашнем дне, готовьтесь к этому завтра, накапливайте знания. Ваша жизнь может быть короткой, но может быть долгой, вечной".
Я ловил каждое слово Тамары Львовны, очень хотелось пообщаться с ней, но пасовал перед такой кладезю знаний. На пятом курсе набрался смелости и подошел к ней:
- Я хочу написать курсовую работу по зарубежной литературе. Мне нравится ваш предмет.
"Что я такое говорю? Не с этого надо начинать, дурень", - пронеслось в голове.
Она посмотрела на меня сквозь очки и заметила:
- Что вы знаете о моем предмете? И вообще, что вы можете знать? Пишите, я не возражаю. Отвернулась и пошла дальше, никого не замечая.
Я был в таком напряжении; моя любовь к Тамаре Львовне ничуть не убавилась. Мне хотелось написать об Антуане де Сент-Экзюпери. Я открыл этого писателя для себя совсем недавно и был потрясен его человечностью и талантом. Французский летчик, родился в аристократической семье, с детских лет увлекался музыкой, живописью, поэзией. Но к двенадцати годам он уже познакомился с паровозом и получил "воздушное крещение" на самолете. Вся его дальнейшая жизнь принадлежит небу. В 1926 году, в двадцатилетнем возрасте – летчик гражданской авиации. Летал в Северной Африке, Южной Америке, был летчиком-испытателем. В том же году он написал первую новеллу "Летчик". В 44-м сражался за родную Францию и погиб над Средиземным морем. Его книги – это Песнь о небе. Это посвящения своим товарищам, другу Анри Гийоме. Это чудесная сказка "Маленький принц" написанная в 1943 году. Он дарил нам свою Планету Людей и любил всех, кто на ней проживал.
В хмурый ноябрьский день я "поймал" Тамару Львовну на ступенях кинотеатра "Россия" и пытался напомнить о себе и своей  работе.
- Да помню, читала. Вам надо учиться, много учиться.
- А оценку вы мне поставите?
Уже уходя, она бросила на ходу: "Могу поставить "тройку".         
Тема декабризма рассматривалась недостаточно, вскользь, мне стало обидно и я решил написать курсовую работу. Конечно я думал о научной работе, но боялся такой формулировки и считал, что еще не дорос.
"Декабристы и современность" – вот как будет называться моя работа. Поднял весь, имеющийся у меня, материал, прочитал историческую литературу в библиотеке и с огромным вдохновением описал свои личные впечатления от поездок в Читу, Селен-гинск, Петровск-Забайкальский. Преподаватель, кандидат наук, Донцова Виктория Петровна, восприняла мои записи как дар божий, поставила в известность научный совет факультета. Мне порекомендовали развивать эту тему и, в перспективе, готовить научную работу. Состоялся приятный диалог с Викторией Петровной:
- У вас интересный материал и богатое воображение. Откуда вам известно, что Полина Гебль венчалась с декабристом Иваном Анненковым именно на Петровском Заводе?
- Да я был там, неоднократно.
Прекрасная, самоотверженная француженка – главная героиня романа Александра Дюма "Учитель фехтования".
Она совершила великий подвиг во имя любви. Вместе с мужем, провела в ссылке долгие 30 лет. А затем, как в сказке, произошла удивительная встреча героев романа с автором.
Ведь Александр Дюма давно мечтал посетить Россию. И вот, в 1858 году он прибыл в Нижний Новгород, где проживали граф и графиня Анненковы. Они встречались…
- Я вижу, что мы можем замахнуться на кандидатскую. После пятого курса начнем готовиться к сдаче минимума. Под моим руководством вы защитите диссертацию.
- Мне бы очень хотелось защититься, но есть еще объективные причины… служба в армии, я не волен распоряжаться собой.
- Понимаю, понимаю, но постарайтесь, голубчик, продержитесь два-три года на одном месте. Мы все успеем.
Мои старания не пропали даром. К концу шестого курса я получил отличные оценки в диплом, по истории и литературе. Это приносило огромное желание двигаться вперед.
После успешного завершения учебы, я получил новое назначение. Пришлось расстаться с мечтой о научной работе и продолжать службу в армии. Мне поручили подготовку войск  к освоению новой техники. Это было уже творческое, педагогическое направление. Первый шаг к будущей преподавательской работе. Моими начальниками снова были фронтовики. Следует выделить одного из них – Дмитрия Тимофеевича Язова. Волевой, целеустремленный, честный. В своих действиях четок, конкретен, понятен. Его лекции по истории военного искусства слушал с огромным удовольствием. Мой непосредственный начальник – Карташов Владимир Иванович, заочно окончил академию бронетанковых войск. Эрудированный, интересный собеседник, обладающий внутренней культурой. Работа под его руководством приносила огромное удовлетворение. Мне было очень жаль расставаться с Владимиром Ивановичем, когда он получил новое назначение, в Новосибирск. У этих людей я учился, осваивал азы педагогической деятельности. Но я и не подозревал, как долог путь к преподаванию, как много еще нужно учиться. В Управлении кадров, куда меня пригласили для беседы, мной занялся Кривошеев Вячеслав Никитович.
- Ваш рапорт о переводе в военно-учебное заведение мы внимательно изучили. Похвально, что офицер, имеющий за плечами такую подготовку, стремится реализовать свои способности. Лично я поддерживаю вас. Но этого крайне недостаточно. С высшим гражданским образованием очень трудно получить назначение.
- Какой же выход, Вячеслав Никитович? Ведь это цель моей жизни, ради этого я готов еще учиться.
- Прежде всего – здоровье. Вы, ведь, болели?
- Да. Но в настоящее время снят с учета, здоров.
- Вам надо еще поучиться, освоить компьютерные программы и тогда откроется дорога  в вуз.
Так я оказался в стенах родного училища, которое теперь приобрело статус Высшего военно-инженерного учебного заведения. Изучаю компьютерные "языки" – "бейсик", "фортран". Слушаю лекции по военной педагогике и психологии. Готовлю научную работу по инженерной психологии: "Алгоритмические процессы памяти и мышления в системе "человек-машина". Эта работа так увлекла, что я с головой ушел в научные изыскания. Современная техника, новые технологии, требуют совершенно иного подхода, высокого профессионализма, нового мышления. Все это я открывал перед собой и все глубже осознавал, как прекрасна наука и как упущено время. Позади лучшие годы жизни.
И снова, отдаю должное подполковнику Кривошееву. Только благодаря его усилиям, неустанному хождению по кабинетам, ходатайству перед вышестоящими начальниками, состоялся приказ Главкома Сухопутных войск.
1985 год. Мне сорок лет. Наконец-то, вошел в состав профессорско-преподавательской элиты Харьковского высшего танкового училища. Осуществилась давнишняя мечта моей жизни. Теперь могу поклониться могиле брата Ивана. Цель, которую он поставил передо мной, достигнута. Долог и тернист был этот путь, но он увенчался успехом. Я благодарен отцу и матери, что дали мне жизнь. Я в неоплатном долгу перед всеми теми людьми, что помогли мне подняться и достичь главной цели.
 


Встречи в Европе



В своей служебной деятельности мне довелось побывать во многих исторических местах, встречаться с разными интересными людьми, давать свою оценку происходящим событиям. Первая такая встреча произошла в одном из европейских замков, где разрабатывались документы и готовился сценарий начала 1-й мировой войны. Красивый замок, с открытой архитектурой эпохи итальянского Возрождения и позднего "Барокко", поражал своим великолепием. Величественно-молчаливые залы с пышным убранством, золотыми украшениями… Казалось, сейчас появятся королева, придворные дамы, лакеи… чего же им не жилось в этом роскошном мире добра и любви? Чего не хватало? Зачем ввергли свой и чужой народы в бойню?
Великолепие храмов, церквей, костелов, которое мне довелось увидеть, всегда наводили на размышления: "Верили в Бога, с пеленок искали дорогу к Храму, истово молились и… воевали, казнили, терзали народ. Во имя чего?.."
Вторая встреча произошла в небольшом горном селении Высоке Мито. В ночь, с 1 на 2 февраля 1800 года, здесь останавливался Александр Васильевич Суворов. Вот уж истый русский полководец. Неустрашим, точен, непобедим. "Пришел, увидел, победил!"
Стою перед теми самыми окнами небольшого трехэтажного домика и думаю о том, как щуплый, болезненный мальчик не сдавался ни при каких обстоятельствах. Закаливание холодной водой, физические упражнения, тренировка духа и тела привели к таким победам и высотам! Наш, русский генералиссимус! Гордись, молодое поколение. Россия – славна страна.
Третья встреча – на Аустерлицком поле, том самом, где: «...Французы атаковали батарею и, увидев Кутузова, выстрелили по нем…
-Болконский, - прошептал он дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом, - Болконский…
Но, прежде чем он договорил это слово, князь Андрей… уже соскакивал с лошади и бежал к знамени.
- Ура! – закричал князь Андрей, едва удерживая в руках тяжелое знамя, и побежал вперед с несомненной уверенностью, что весь батальон побежит за ним… "Что это? Я падаю? У меня ноги подкашиваются", - подумал он и упал на спину. Он раскрыл глаза… Над ним не было ничего уже, кроме неба, - высокого неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого с тихо ползущими по нем серыми облаками… Как же я не видел прежде этого высокого неба? И как я счастлив, что узнал его наконец. Да! Все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба…"
Мы знаем это знаменитое толстовское повествование. С какой точностью и философской мудростью подчеркнута та грань, которая лежит между жизнью и смертью. Да, все пустое, мелкое, ненужное… эта война не нужна, гибель на чужом поле, ради чего?
Далее, граф Толстой Лев Николаевич размышляет: "Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляет собой необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий".*
Осталось не так много времени и мы отметим 200-летие той войны. Какие же уроки извлек Человек? Какой мудрости он достиг? Может быть люди стали добрее? Изобрели эликсир молодости или шагнули за столетний барьер? Научились бороться с наследственными заболеваниями или постигли тайны неба? Вышли в межзвездное пространство или открыли новые миры?..
Они продолжали оставлять свои обычные занятия, отбрасывали, как ненужный фактор, борьбу за совершенство и шли убивать, грабить, отторгать и присоединять чужие земли, территории, межи. Бойня приняла невиданные размеры, в начале XX века. Но и этого  оказалось недостаточно. В середине двадцатого столетия ум человеческий изобрел не только бойню, газовые и химические атаки, но еще и крематорий. Ну, мало пуль, снарядов, бомб, огня, смертей и раненных на полях. Давайте проволочную концентрацию и печи. Господи, прости нас, христиан, нам до зарезу нужно жечь. Нуждаемся в людских волосах, черепах, коронках, костях.
С 8-мм кинокамерой, вхожу на территорию уютного мемориала "Равенсбрюк". Зеленая лужайка, озерцо, тихо шумят, склонившиеся к водной глади, ивы. Но вот она печь! Крематорий! Вот стена расстрела! Девяносто тысяч женщин нашли свой приют здесь. Где ты, "Мать Мария"? Наша поэтесса Кузьмина - Караваева? С фотографий на меня смотрят черепа, обуглившиеся руки, горы женских волос… За что? Во имя чего?
Мы с крестами, господи, те же крестоносцы, ты нас помнишь и простишь.
  До каких-то пор все это будет продолжаться?
До каких пор власть имущих будет двигать народными массами? Власть и деньги - две  разрушительнее силы - продолжают то самое "необыкновенное движение миллионов людей". Есть еще третья сила – Римская церковь, которая на протяжении многих веков заботилась о собственном благе, вынашивала планы усиления влияния власти над людьми. Не она ли способствовала разрушительным войнам и до сих пор играет
ту же роль?
Государствам и государственным структурам давно пора объединиться и всецело заботиться не о местнических интересах, а о процветании своих народов. Людям пора отказаться от насилия и удовлетворения своих животных потребностей. Пора уйти от инстинктов. Человек рожден не для того, чтобы есть, пить и размножаться. Его назначение и место – космос. Проникнуть в дальний космос, раскрыть тайны звезд, постигнуть неведомые миры.
Прежде всего, необходимо изучить самого Человека. Собрать воедино все накопившиеся знания и в крупных регионах открыть институты человека.  Двадцать первый век должен поднять человеческий разум на более высокую ступень.
  Четвертая встреча – под Карловыми Варами.
В станционном кафе, за кружкой пива, маленький, невзрачный человечек лет 60-ти рассказывал, как он был надзирателем в лагере русских девушек, в 1942-1943 годах.
- Это был лагерь-распределитель, передо мной проходило много разных девушек, все молодые, красивые. Одну из них я полюбил. Покажу фотографии…
Вацлав почти бегом бросился к выходу со словами: "Я сейчас!"
Он принес коробку из-под обуви, открыл. Меня, как будто, опалило пламенем. Множество фотографий милых, улыбающихся русских девушек.
Эти 1942 года, эти 1943 года, - рассказывал Вацлав, - а эта девушка с Курска, моя любимая. Я так хочу снова увидеть ее.
По лицу этого доброго славянина текли слезы. Он вспоминал, как помогал нашим, как определил Веру и ее подруг на авиационный завод, и навещал их.
Держу в руках пожелтевшее фото. Улыбающееся, открытое лицо, настоящая русская красавица. На обратной стороне надпись, карандашом: «Вера Емельянова. г. Курск. Март 1942 год».
Рукой Вацлава  дописаны имя и фамилия на чешском языке.
Я всматривался в лицо этой красивой девушки… "милые красавицы России…", где вам только не довелось побывать?  Пообещал Вацлаву Йежеку, что помогу разыскать Веру. В 1985 году писал в «Курскую Правду» и адресное бюро города Курска. С газеты получил сухой, официальный ответ: "Не проживает, нет смысла заниматься поисками, прошли годы…"
Только теперь, спустя семнадцать лет отправил фото и описание той встречи, на передачу "Жди меня". Пусть они не встретятся, но любовь жива, мы должны знать об этом и поклониться этому Божественному Дару.
Пятая встреча – в Народном доме города Прага. Накрыты столы. В рюмках традиционная чешская "Сливовица". Звучат тосты за успехи в выпуске новых трамваев и новых марок автомобилей. Я впервые на таком приеме. Робею, не умею держаться за столом, не знаю как правильно пользоваться приборами. Сожалею, что не учился этике поведения, да и где было учиться? Такие предметы ни в школе, ни в учебных заведениях почему-то не нужны?
Приезжаем на завод "Шкода". Здесь выпускают знаменитую малолитражку, с таким же названием. Знакомлюсь с инженером-механиком Ладиславом Дышкант. Он показывает нам производственные цеха, сборочный конвейер, испытательный "мини-полигон". Больше всего поразили условия, в которых трудятся люди, четкий ритм работы, высокая производственная дисциплина.
Ладислав рассказал, что определяющую роль играет уровень профессионализма каждого специалиста и рабочего. Отсюда качество работы и зарплата. "Каких-либо авралов или отставаний у нас не допускается, как не допустимы нарушения дисциплины труда", - заключил он.
Через некоторое время я побывал в доме Ладислава. Красивый двухэтажный коттедж, со всеми удобствами. На первом этаже кухня, душевая, помещение для стирки и сушки одежды, мастерская. Второй этаж – небольшой зал, спальные помещения, ванная. Все очень компактно, добротно, уютно. В доме много цветов, царит тишина.
- Все это государственная программа обеспечения специалистов, - объясняет хозяин. – Выделяется кредит сроком на пятнадцать-двадцать лет, оформляются документы в местном муниципальном органе, и в течение двух лет жилье готово.
- Любой гражданин может вот так получить ссуду и заиметь собственный дом?
- Да. Любой нормальный труженик. Государство обеспечивает субсидией начинающих рабочих, молодые семьи. Более того, можно заказать типовой дом, с приусадебным участком, и он будет готов в течение одного года. Трудись, выплачивай и потом, это твоя собственность.
Да. Толковое государство и толковые правители. Забота о человеке прежде всего.
Я был очень благодарен Ладиславу Дышкант и, честно говоря, завидовал. Люди трудятся и знают за что.
Мы расстались добрыми друзьями. У меня остались самые лучшие впечатления от встреч с чехами и словаками.
 


БАМ



Снова возвращаюсь в те дальние края, где начинал службу и так стремился к знаниям. Я получил назначение в Благовещенское высшее танковое училище, Амурской области. Тот же путь по Транссибирской магистрали, та же прекрасная сибирская тайга, могучий Байкал… ничего не изменилось. Но я изменился, стал более опытен, мудр, мне сорок три года.
Среди богатства Сибири, я увидел крайне бедные и серые деревеньки. В Кемеровской области проживает Наденька – дочь моей дорогой сестры Устиньи, любимая племянница. Больно видеть, как семья бьется за выживание, как корпит над каждым добытым рублем. Способные мальчики, могли бы получить прекрасное образование, но все внимание сосредоточено на том же куске хлеба. А какие избы вокруг Анжеро-Судженска, поселка Березовский? – почти по окна вошли в землю. Вспоминается
блоковское:

"Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые,
Как слезы первые любви!"

Добрался я до родного брата Федора, в город Лесосибирск, Красноярского края. Здесь другая "картина": "Лес рубят – щепки летят". Федор показал огромные лесозаводы, раскинувшиеся вдоль красивой и полноводной реки Енисей: 
- В этих штабелях самый лучший лес, его отправляют в Финляндию, Южную Корею, Японию, но нам от этого не лучше. А какие вырубленные и оголенные площади в тайге? Это же целые города.
Я своими глазами видел, как "лесопромышленники" и нищие умом правители изничтожают главное богатство Сибири. Горы леса, сучьев, щепок – все гниет и никому до этого нет дела. Лес беззащитен. Но это еще не все:  Енисей затоплен деревом, "топляк"  покрыл дно реки. Сказать, что это плохое ведение хозяйства – язык не поворачивается. Это уничтожение национального до-стояния России.   
В Читинской области: "Местность Читы и климат были бесподобны. Растительность необыкновенная. Все, что произрастало там, достигало изумительных размеров. Воздух был так благоприятен…" Так писал в своих "Записках" декабрист Николай Басаргин, в 1840 году. Спустя сто лет здесь полным ходом идет добыча золота, вольфрамовых и молибденовых руд, олова, угля. Не счесть богатств этой земли. Но почему те же серые избы, дикая убогость и постоянная борьба простого народа за выживание? Почему нет красивых компактных городов и поселков, с развитой инфраструктурой, передовых школ-гимназий, научных центров? Почему до конца двадцатого века так и не построены шоссейные дороги, соединяющие Забайкалье с Дальним Востоком? Народ обманывали, более того, устрашали… вместо развития и процветания построили другую инфраструктуру – Кодар, БамЛаг, АмурЛаг, Магадан, Колыма… Казни невинных людей проводились в спецлагере "БамЛага" недалеко от города Свободный. Пожалуй, этот лагерь был самым жестоким во всей дальневосточной системе ГУЛАГА. Вот как описывает эти события Валентин Крылов в своей книге "Эмигранты": "Невдалеке показался ветхий заброшенный сарай, в котором хранилась рухлядь – мебель, сбруя для лошадей, хомуты, остатки ветхой зэковской робы. Стены сарая рассохлись и между досок зияли широкие щели. Шестерка конвойных плотно оцепила группу арестантов, выстроенных в две короткие шеренги… Запихав заключенных, сарай заперли. Встревоженные люди, чувствуя беду, прильнули к щелям в стенах. Снаружи суетились солдаты… Вокруг раздавался громкий собачий лай.
И вдруг, двое солдат начали качать насосы. Упругие струи воды направили на сарай, и они пробивали худые стены, обмывая людей. Заключенные кричали, отбиваясь, закрывая лица руками, пригибались, разбегались в стороны, но это мало помогало. Вода сплошным потоком обливала сарай из трех помп, словно его окунули в бурное течение реки. Люди покрылись ледяным панцирем… Уложили в наспех сколоченные деревянные ящики тела, по несколько трупов в каждый. Кое-кто из похоронников пытался обтесать доски, но офицеры торопили…"
Я побывал в тех местах, вокруг Свободного еще виднеются столбы, колючая проволока, остатки фундамента. Здесь убивали свои своих, травили собаками, морили голодом, людей превращали в скотов… тысячи убиенных. Если сравнить, по жестокости, большевизм и фашизм, то мы впереди. Мы научили европейцев, как лучше и концентрированно строить лагеря и как лучше умерштвлять людей. Наш фашизм не знал границ, он был тотальным. Никто не мог воспрепятствовать новоявленному Нерону  XX века. Умные сложили оружие перед силой и страхом. Все, кто готов бороться за правду и созидать, объявлялись врагами народа.
После смерти Нерона и знаменитого съезда партии большевиков, началось возвращение с лагерей. Люди писали, было исписано сотни тысяч страниц. Воспоминания… Воспоминания… Идеологический отдел ЦК запретил печатать. Прорвались немногие, мы все узнали. Но Очищение не произошло.
Я помню наши тайные беседы в Кяхте. Николай знал и хотел рассказать о многом, но боялся, в ту пору все еще боялись. Хрущевская оттепель сюда не дошла. Нам вбивали общественное сознание, общественный труд на благо общества, нас загоняли той же рукой, которая держала трубку с "Герцеговиной Флор". И ни о каком творческом, индивидуальном развитии личности речи не могло быть. Ни о какой "вещи в себе", собственном "я" мы не могли помышлять.
Вот они, наши "достижения", наше вечное коленопреклонение перед сильными мира сего. Почему мы никак не можем сделать нашу жизнь уважаемой и современной, как во всем цивилизованном мире? Почему бежим от нашей действительности, от родной земли, бежим с какой-то откровенной циничностью? После войны с фашизмом прошло более пятидесяти лет. Срок огромный, жизнь целого поколения. Европейцы, азиаты, американцы увенчали свое благосостояние в десятки раз. А мы – победители? Почувствовали на себе какие-нибудь изменения к лучшему, создали добротный быт, достаток, надели на себя приличные одежды, насытили свой желудок калорийной пищей? Ничего такого не произошло. С огромным трудом, в десятилетних очередях, "выбивали" казенные квартиры, еще с большим трудом строили дома. До недавнего времени народ был бедным, а теперь стал нищим. Говорить о какой-то пресловутой свободе нет смысла. Фраза: "Я в достатке – значит я свободен" не вошла в наш лексикон. Нас закрепощали, начиная от татаро-монгольского ига, стремление к свободе и благосостоянию всегда оборачивалось разбоем, внутренней инквизицией, революционными бурями, гражданской войной, усилением диктатуры власти. Свою роль сыграло крепостное право – почти, за трехсотлетнюю историю в психологию личности вошло право иметь и не иметь, быть или не быть, достоин или не достоин. С нас выбит основной человеческий инстинкт – быть свободным! Создается впечатление, что власть и весь наш управленческий аппарат обманывает, унижает и уничтожает свой народ. После разгула насилия, коммунистической идеологии обмана и "показухи" на российский народ опустилась непроглядная тьма – коррупционная, анти человеческая, циничная.
Кто отобрал у народа последние сбережения, создал "пирамиды" и новые страховые компании? Это наша власть. Кто стоял за спиной "созидателей" – наша власть, чиновники всех рангов. Они обогатились, нажили огромный капитал. Ездят в роскошных "мерсах" и джипах, отправили детей в лучшие вузы Европы. А в Курганской области, в армию пришли неграмотные ребята. В глубинке молодые "красавицы России" выходят на шлях и торгуют телом, дабы заполучить кусок хлеба.
Маркс и Энгельс, которых мы так любили и упорно изучали, выдали точную формулировку: "Государство – это насилие". Точнее не придумаешь. До каких-то пор мы будем жить в таком насилии? До каких времен будем преклоняться пред европейскими странами? Как там смеются с русского. Считают нас нищими. У меня была последняя встреча, о которой можно не вспоминать, но она наводит на размышления, зовет к очищению…
Огромная цирковая арена, на полу лежат свиньи черно-белой породы. Выбегает ведущий и выкрикивает: "Русские свиньи!" Я съеживаюсь, вжимаюсь в стул.
Когда же мы поднимемся с грязи? Когда перестанут нас топтать? Когда мы перестанем завидовать всему западному? Я видел очереди за русской колбасой, сосисками, квашеной капустой, солеными огурцами, конфетами. Я видел наши пальто, костюмы, на шоссе – автомобили. Там же, в центре Европы, встречался и работал с российскими специалистами. Они там на вес – золото. Мы – способный народ, с огромными вековыми традициями делателей, созидателей. И нельзя же вечно смеяться со своей истории и быть "непомнящими Иванами". Пора. Пора государству и власти повернуться лицом к своему народу, оценить его по достоинству. Попросить прощения. За все. Особенно тем, кто насаждал и продолжает насаждать насилие – чиновничьему аппарату. Тем, кто ел с общей государственной миски, и нажил баснословные богатства. Им хорошо в Англии, Италии, Германии. Но они ничтожны. У них нет гордости за свой народ, за Россию, за русский язык. Да и Москве пора одуматься. Почему зарплата москвича в пять-десять раз выше, чем у сибиряка и дальневосточника? Что за Удельное княжество в России?
Народ везде должен жить хорошо: и в Москве, и Перми, и Лесосибирске, 
и Благовещенске, и Хабаровске, и в Петропавловске-Камчатском.
В 1992 году, после окончания службы в Вооруженных силах, меня любезно приняли в Амурском областном обществе "Знание" и с циклом лекций направили на Байкало-Амурскую железнодорожную магистраль.
Я узнал, что изыскания и проектирование БАМа были начаты в тридцатые годы. Но война оборвала сооружение магистрали. Уложенные на некоторых участках рельсы и мостовые фермы были сняты и перевезены, в 1942 году, на Волгу, где строилась линия Сталинград-Саратов. Уже в 1943 году строители вернулись на Дальний Восток, чтобы проложить восточный участок БАМа, от Комсомольска-на-Амуре до Советской Гавани, и от Тайшета до Лены. Эти участки пути были построены в короткие сроки – за пять лет.
Строительство основной магистрали от Тайшета до Комсомольска было начато значительно позже – в 70-е годы.
Я давно рвался на БАМ. Когда развернулась эта комсомольская ударная стройка, просил командование о переводе в железнодорожные войска. Бывший железнодорожник не мог устоять. Даешь путь 1520мм.
И вот, теперь, стою у подножья той самой горы, с которой Дин Рид, с гитарой в руках, восславлял нашу стройку, необъятный сибирский край. Хожу по улице, которая названа в честь знаменитого певца. Вижу "Арбат"- наш, Бамовский. В столице БАМа, городе Тында, в здании современного железнодорожного вокзала, читаю две лекции, призываю к жизни, любви к ближнему, поиску своей дороги к Храму, вдохновляю. Но вижу, что мои призывы особого восторга не вызывают.
И вот, наконец, даю обширную лекцию в Управлении БАМ ж. д. Меня прорвало, затрагиваю историческое прошлое БАМа, сравниваю Донецкую железную дорогу с Бамовской, вклиниваюсь в современность, зову к новым победам. Вокруг собираются старые бамовцы – комсомольцы, вспоминают, говорят только о прошлом  Великом Времени. Да, ударная стройка! Да, всколыхнули сибирскую и дальневосточную земли. Построили новый путь, проложили дорогу в новый век. Но с горечью объясняли мне, что будущего этой стройке нет. Пришли другие времена. Финансирование прекратилось, дорога века стала ненужной. Некоторые в запале говорили: "Это москвичи творят! Они сосредоточили в своих руках деньги и власть, там вращается крупный капитал. Да вы посмотрите наши города, поселки – это же забытый богом край. Поезжайте по БАМу, сами увидите".
Я побывал на станции Верхнезейская. Современный вокзал с красного кирпича, но необжит, почти заброшен. Микрорайон многоэтажек безлюден, улицы утопают в грязи. "Где народ? Что здесь происходит?"
-А происходит расхищение, - объясняют оставшиеся строители. – Прекратили работу больницы, школы, все, кто мог, уехали. Остались те, у кого нет средств, некуда ехать.
Вижу, что мои лекции здесь не нужны. Некого вдохновлять и призывать к подвигам.
А какой прекрасный край! Хребет Становой, хребет Джугджур, реки Джегорма, Купури, Мая и величественная Зея. Она несет свои воды среди гор и вечнозеленой тайги. По зейскому водохранилищу мы плыли, на маленьком пароходе, почти весь день. "Как хорошо здесь! Как далеко все видно и привольно дышится! Затухает бледная заря. Одинокое облачко, словно волшебный корабль, медленно плывет по небу…
Впереди лежат, широкой полосой, малоисследованные хребты – Становой и Джугджур. Их мрачные вершины, окутанные полупрозрачной дымкой, выглядывают из-за пологих отрогов. Всюду видны глубокие провалы, нагромождения разрушенных скал. С чувством неясной тревоги мы продвигаемся в глубь этих таинственных гор, куда редко или совсем никогда не проникала нога человека. Что ждет нас там, в заснеженной теснине? Какой сюрприз приготовила для нас природа?"
Так писал Григорий Анисимович Федосеев в своей знаменитой книге "Тропою испытаний".
Он не только открыл для нас этот недоступный, загадочный мир природы, но и описал жизнь и быт обитателей северо-восточной части Амурского края. Перед нами явился свой  Дерсу  Узала.
"Он стоял перед нами, бесхитростный, маленький, какой-то покорный, всегда готовый к услугам. Его темно-серые глаза, прятавшиеся за узкими разрезами век и, вероятно, видевшие многое за долгие годы жизни, теплились добротой. Что-то подкупающее было в его манере держаться перед незнакомыми людьми и в том спокойствии, с каким он встретил нас. От него веяло глубокой стариной, темными бескрайними лесами, долгой и тяжелой жизнью… В глухих таежных местах еще встречаются старики, на которых лежит отпечаток перенесенных в дореволюционное время бедствий, тяжелого труда и нищеты… В них живет необыкновенно чистая, доверчивая любовь к людям, животным и вообще к природе. Именно таким и был Улукиткан".
С трепетным чувством поднимаюсь по высокому берегу эвенкийского поселка Бомнак. Здесь живет, так хорошо изображенный в книгах Федосеева, мудрый, трудолюбивый народ. Здесь могила Улукиткана. Я должен увидеть и поклониться его праху.
Перед смертью он говорил:
   "Слушай старика, хорошо слушай. Я уже не человек. Упавшей скале не подняться. Часто, шибко часто у Улукиткана не оставалось оленей и все добро помещалось в котомке. Я не горевал, не завидовал тем, у кого были стада оленей, лабазы со всяким разным добром, нарядные чумы. Я жил лучше всех, мое богатство – здоровье. Оно мне давало мясо, одежду и спокойный сон".

Медленно иду по дощатому тротуару и всматриваюсь в лица стариков. В каждом вижу Улукиткана. Как-будто он идет, со сгорбленной спиной, сеткой морщин на лице, в шапке-ушанке, сшитой из кабарожьих лапок. Он не учился в школах и академиях. Школой ему были: тайга, звери, тропа, посох да ружье. Он хорошо умел угадывать погоду, распутывать следы зверей, распознавать звуки. Сама природа научила его бороться за жизнь. В единении с природой Улукиткан сформировался как следопыт, ученый и защитник всего живого в тайге. Когда его спрашивали: "Что больше всего ты любишь в тайге?"  Он отвечал: "Все, что видит глаз".
   Мне очень близок этот человек. В своих лекциях о здоровье и долголетии, я призывал любить природу, жить с ней в гармонии, добре, защищать ее. Об этом я напишу в последней главе.
 


Разговор с сыном



Я живу в Росси, мой сын Андрей на Украине. Он окончил юридический факультет, владеет английским, занимается "кунфу". Он в постоянном поиске смысла жизни, бытия, пытается обрести свою "карму". Он превзошел меня во многих вопросах и это радует. В своих письмах сын задает вопросы, которые требуют ответа, нов полной мере ответить на них я не могу.
Почему мы на таком низком уровне общественного сознания, нравственности, добра? Почему религии не выступают объединяющей силой, а наоборот, расширяют пропасть между людьми, выступают в роли воинствующих сил. Почему гений Демокрита и Платона, Ньютона и Эйнштейна, Коперника и Дж. Бруно, Шекспира и Бетховена, Гете
и Гегеля, Канта и Толстого не подняли человечество на более высокую ступень духовного и нравственного развития, не дали понять человеку, что он высшее творение на Земле?
Человек! Он шел с ордами Александра Македонского, Тамерлана, ЧингизХана, Батыя, великих римских Завоевателей, тевтонцев, крестоносцев, копьем и мечом сметая все на своем пути. Животные инстинкты силы, стадности, обогащения, властвования, жили в нем с тех самых незапамятных времен и живут доныне. Прекрасные древнегреческая, древнеримская и византийские цивилизации погибли, так и не развив в человеке добро, созидание, совершенство. Он продолжал разрушать. Пытались ли великие мыслители прошлого поднять человека на более высокую ступень? Выступали ли они против насилия, тирании, государственных устоев? Да, несомненно. Дени Дидро объявил человека высшей ценностью, единственным создателем всех достижений культуры на земле, разумным центром вселенной. Иоганн Гердер, последователь Лессинга, категорически отрицал существование государства не совместимым с пределами Разума и Счастья человечества. Он объявил государство "машиной" и видел в нем орудие деспотизма. Мир будущего представал Гердеру без отношений господ и рабов:

"Лжецов орда покинет этот мир,
Потонут вор, убийца и вампир,
Исчезнут лицемерие и гнет,
Растает зло, безумие падет!
Она придет, священная пора,
Когда, исполнен правды и добра,
Любовь и верность утвердив навек,
К добру, к добру времен направив бег,
Рай на Земле воздвигнет человек".

Эти размышления так смелы и решительны, что оказали могучее духовное воздействие на Гете и Гегеля.
Молодой Гегель писал: "Я покажу, что не существует идеи государства, ибо государство есть нечто механическое, так же как не может быть идеи машины. Идею составляет только то, что имеет своим предметом Свободу. Следовательно, мы должны выйти за пределы государства!..
Абсолютную свободу одухотворенных существ, которые несут в себе интеллектуальный мир, им нельзя искать в боге и бессмертии за пределами самих себя".
Он видит "противоположность большого богатства и большой нищеты, которая имеет тенденцию все возрастать. Накопление богатства происходит частью "по воле случая", частью путем распределения. При этом богатство – это "точка притяжения", которая собирает вокруг себя все, что попадает в поле ее действия, подобно тому как большая масса притягивает к себе меньшую. У кого есть, тому прибавится. Приобретение становится многосторонней системой, которая со всех сторон приносит доход, - более мелкое дело оказывается, при том, в проигрыше. Другими словами, наиболее абстрактный труд все больше пронизывает отдельные виды и охватывает все более широкую сферу. Это неравенство богатства и нищеты, это нужда и необходимость становятся наивысшей разорванностью воли, внутренним возмущением и ненавистью"… "Энергия, воля человека, его знания, идеи, воплощаясь в создаваемых им ценностях, утрачивают связь с создателем, переходят в собственность другого. Крестьянин не распоряжается выращенным зерном, рабочий – сотканными тканями, художник – созданными картинами, философ – идеями. Моим трудом за меня распоряжается хозяин, моими гражданскими правами – чиновничество, моей совестью – религия, церковь. Множество людей осуждено на совершенно отупляющий, нездоровый и необеспеченный труд – труд на фабриках, мануфактурах, рудниках, ограничивающих умелость. Массы "приговорены" к суровой жизни, к отупению в труде и нищете, позволял другим накоплять богатство и иметь возможность отнимать его у первых". Да, Гегель полагает, что человек вправе бороться за свою свободу. В "Феноменологии духа" он формулирует, по существу, мысль, к которой в конце приходит Фауст:

"Лишь тот достоин жизни и свободы,
Кто каждый день за них идет на бой!"

Гёте не охватывает воинственный дух свободы, ему неведомы тирания, нищета. Он занят размышлениями над научными проблемами. "Мир лежит перед нами безначальный и бесконечной. Пусть безгранична его даль, непроницаемо до конца близкое. Пусть так". Однако, "…да не будет никогда ни определенно, ни ограниченно, как далеко и глубоко способен человеческий дух проникнуть в свои и его тайны. Природа! Непременно, нежданно захватывает она нас в вихре своей пляски и несется с нами, опьяняя… Сама же она не знает утомленья,  не ведает покоя, она продолжает свою вечную пляску. Она дает нам дивное зрелище и мы наслаждаемся им…
Природа! Она сурова и кротка, немощна и всемогуща, она тщеславна и кокетлива, премудра и тиха, хитра и любит строить глазки. Она щедра и скаредна: не вырвешь у нее признания в любви, не выманишь подарка, разве что добровольно подарит она. Одним прикосновением к чаше любви искупает она целую жизнь страданий.
Ее танец создает ощущение целостности, и в то же время он никогда не завершается…
Природа! Нет, она не инобытие духа, она сама прародительница всего духовного. Нет, она не творение бога, она сама постоянно творит божественное, она сама божество, она несравненна. И нет ничего ни над, ни вне ее. Она над всеми, во всем, она – все".
Вот какие простые и понятные истины. Воспоем гимн 18-му веку, он раскрыл человечеству глаза…
Но пришел Бонапарт. Подобно Чингиз-Хану, он снова крушил все на своем пути. Только теперь не мечом, а порохом, свинцом, градом пуль. Да, война совершенствует, развивает, двигает цивилизацию вперед. На лицо технический прогресс. Но где духовный, нравственный потенциал? Где добро и милосердие? Человек позабыл о них. Он снова живет инстинктом вожака, зверя, палача. Он совершенствует оружие, наносит удары с воздуха, с моря, из-под земли. Но и этого ему мало…
До прихода на Землю современной культуры мы имели:
Распятие. Сожжение. Утопление. Закапывание живьем. Отделение головы мечом, топором, гильотированием. Подвешивание за ребро. Варка простого человека в воде, а знатного – в масле. Растягивание за руки и ноги. Повешение. Расстрел.
В древнегреческом государстве людей сбрасывали со скалы, или распинали. В Римской Империи сжигали, колесовали, обезглавливали мечом. А знаменитый император Калигула применял перепиливание человека пилой. В Персии людей забрасывали камнями или сбрасывали в пропасть. В Англии католиков вешали, а лютеран сжигали заживо. В средневековой России людей вешали на специально построенных виселицах в виде буквы Т или Г, либо просто на деревьях. Чаще – рубили головы топором. В Азии людей содержали в особых клетках-плетенках. В Османской империи головы отсекали мечом и саблей.
Особое место в уничтожении женщин и детей, в средневековой Европе, занимала церковь и инквизиция. Молодых, красивых женщин, блондинок и брюнеток, обвиняли в колдовстве и сжигали на кострах (заживо). Первое аутодафе по обвинению в колдовстве, в Испании, состоялось в 1457 году, последнее – в 1826-м. В 1481 году только в одной Севилье было сожжено, заживо, 2 тысячи человек.
Германия 1582 года – в Баварии, Лейпциге, Брауншвейге сжигали соответственно 48 ведьм, 22 ведьмы, 12 ведьм. В Оснабрюке в 1640 году сожгли 80  ведьм. В епископстве Вюрубургском за три года (1727-1729) – более 200 ведьм. Во Франции в 1320-1350 годы на костры взошли 600 женщин. Один женевский епископ сжег за три месяца 500 колдуний. Епископ Бамберга – 600 женщин-колдуний. Сенат Савойи осудил, за один раз, 800 женщин и детей.
Не отставала от Европы и Россия. Знаменитый тиран Руси Иван Грозный очень любил уничтожать людей на кострах. А главу иностранного приказа (министра иностранных дел) по велению Грозного привязали к столбу, а затем вырезали, из тела, по куску мяса. В июле 1570 года, на Красной площади в Москве, состоялись массовые казни. Царь приказал у одних "вырезать из живой кожи ремни, а у других совсем снять кожу".
Грозный также любил "комбинированные" казни людей. Их обливали "пожаром", а затем измученных привязывали к лошадям и пускали вскачь. Вместе с этими несчастными "дикой" смертью гибли их жены и дети. Женщинам закручивали назад руки и ноги, привязывали к ним детей и бросали в студеную воду. В лодках плавали опричники и добивали тех, кто всплывал.
До 1672 года в России практиковалось заливать в горло горячий свинец. До 1917 года существовало право – публично извещать о каждом смертном приговоре. При Сталине, начиная с 1930-х годов, это стало государственной тайной. Расстрелами людей занималось ВЧК, ОГПУ, НКВД.  Казни совершались не публично, а в подвалах специальных тюрем, в лесополосах, оврагах, заброшенных шахтах. Вот как, например, убивали польских офицеров, попавших в советский плен в 1939 году. Всего в расстрелах принимали участие 53 работника НКВД. Приговоренных, живших надеждой на скорое освобождение, отправляли к местам казни вагонами. Первую группу расстреляли в лесу, у Катыни, остальных - молодых офицеров и капралов убили во внутренних тюрьмах, в Твери.
Среди европейских знаменитостей погибших на костре – Жанна Д'Арк, Джордано Бруно, Ян Гус, Савонарола, Иероним Пражский, Мигель Сервет. Перед лицом столь страшной казни никто из них не отрекся от своих убеждений.
   По подсчетам историка Вильяма Экхардта и современных исследователей, только с 1700 по 1990 годы на Земле погибли 121 млн. 552 тыс. человек.               
   Особенно велико количество погибших в Европе и России, в 20-м веке. Первая мировая и гражданская войны (1914-1920) унесли более 20 млн. человек. Вторая мировая война (1941-1945) -37 миллионов. Фашизм, который охватил всю Европу, уничтожил 50 млн. человек. Только в одном концлагере Освенциме было убито около 4 млн.
Атомные бомбардировки, осуществленные американцами 6 августа 1945 года, уничтожили Японские города Хиросима и Нагасаки. Подобные деяния были присущи только варварам, полностью разрушавшим города и цивилизации до христианского летоисчисления.
 Но, наиболее губителем смерчем явился так называемый тоталитарный режим "большевизма". Он охватил страны Восточной Европы, Закавказье и часть среднеазиатских республик.
С 1917 по 1923 г. репрессировано 200 тыс. академиков, профессоров, учителей и писателей.
С 1923 по 1930 г. репрессировано 2,5 млн. человек, из них "кулаки" – 800 тысяч.
С 1933 по 1937 г. – 1,5 млн. человек – крестьяне, рабочие, служащие.
С 1937 по 1938 – 1 млн. 200 тыс. человек – интеллигенция, военные, рабочие.
С 1938 по 1947 г. – расстреляно в лагерях и уничтожено 2 млн. 700 тыс. человек.
Бывший председатель КГБ (СССР) В.Крючков приводит другие цифры репрессированных – 3 млн. 778 тыс. 234 человека.
Однако, это ничего не меняет. "Большевизм" и "фашизм" самые изощренные и варварские течения за всю историю человечества.
Дорогой мой сын. Я прихожу к выводу, что человек недостоин жизни на Земле. Он не хочет жить. Он ищет способы самоуничтожения. А кто вообще правит миром? Какой дух? Ванга, в свое время, сказала: "Высший Разум"! Но где же он, этот Разум? Где дорога к нему? Когда, наконец, человек поднимется и станет действительно "Homo Sapiens"?
Вопросы, вопросы. Ответов нет…
В Петропавловске-Камчатском мой старший сын Александр. Офицер, хороший семьянин. Не так давно я имел беседу с его супругой Натальей. Образованная, воспитанная, учит детей программированию. Растет дочка Ксюша – веселое и здоровое создание с косичками и пытливым взглядом. Вот ради чего нужно жить. Любовь, семья, добро – разве есть еще высшее благо?
Рядом со мной самый младший сын – шестиклассник Антон. Современный "акселерат", пытливый, интересный, с практичным складом ума. Как хочется, чтобы он был мечтателем, больше заглядывал в книгу, тянулся к звездам. Какими станут наши дети и внуки? Что их ждет впереди? От кого сие зависит?
Не могу не вспомнить дорогого мне человека – сестру Устинью. Уже за семьдесят пять, на пенсии. Выработалась. А когда-то с лошадьми управлялась, строила дом, бегала за вагонами. Поставила меня на ноги, вырастила и воспитала своих четырех. Низкий поклон тебе, сестрица, наша мама.
Брат Антон – воинский долг выполнял на Иртыше, прошел через Донбасс, вернулся к родному очагу, объединил нас, восстановил и приумножил растерянное было богатство. Строил дома, более 30-ти лет руководил бригадой в Дрогобычском строительном управлении. Награжден орденами.
Брат Федор – вся жизнь посвящена новостройкам. Последняя Лесосибирск, железнодорожный путь от Красноярска до Енисейска. Скоро семьдесят пять, но жив-здоров, курилка!
Брат Илья – интеллигентный, начитанный, получил образование в техникуме. Его дети – пример и образец для подражания. С отличием учились в школе, окончили вузы, всегда тянулись к свету, добру. У нас есть о чем побеседовать с его дочерью Наташей. Педагог, хорошая мать, хозяйка.
Брат Андрей – крупный специалист в области строительства. Школы, больницы, гражданские сооружения создавались под его руководством. Но сначала были целина, Донбасс, учеба и долгий тернистый путь. Построил добротный коттедж. Вырастил и дал образование прекрасной дочери Лилии.
Да. Труден путь без отца и матери. Но мы не сдались, не пали. Мы прокладывали свой путь. Путь Правды и Добра.
 


Послесловие


/ Из моих лекций о долголетии и здоровье /

В конце своего повествования хочу поделиться следующими мыслями: откуда энергия, силы и здоровье, которые вывели меня, пусть к небольшим, вершинам? Этот неиссякаемый источник до сих пор зажигает, зовет вперед. Вопрос этот серьезный, затрагивающий многих молодых и стареющих людей. В больницах, госпиталях, казалось, весь мир болеет. Сдавались и уходили из жизни сильные люди, спортсмены, совсем молодые парни. А я не сдавался, я был последышем, восьмым ребенком, родившимся в конце войны. С младенческих лет не выделялся здоровьем. Сестра часто рассказывала о тех тяжелых годах. Дважды шили сорочку и готовили младенца в последний путь. Но он жаждал жизни, тянулся к свету.
Церковь была рядом и пение духовных песен доносилось до моего слуха. Это был огромный источник жизни.   До одиннадцати лет, а позднее, во время моих приездов на родину, я пел в хоре.
Духовная музыка всегда была и остается, для меня, священной, дающей жизнь. Вслушайтесь в церковный хор голосов, в это стройное многоголосье, в эти чарующие звуки…
В 1982 году, я посвятил свой отпуск Ленинграду-Петербургу. И начал с концертов органной музыки. Играл норвежский музыкант Бёрн Бойсен. До сих пор это звучание во мне. Нет, не хлебом единым жив человек.
Мощным источником энергии были и остаются, для меня, утренняя пробежка и зарядка. Именно здесь кроется ключ к здоровью и всей жизненной установке. Я бегал по улицам многих городов Украины, Прибалтики, Европы. В зрелом возрасте – по улицам Петропавловска-Камчатского, Владивостока, Хабаровска, Благовещенска, на Байкале и в Сибири.
Свободное движение, свежее утреннее дыхание, мозг работает на созидание.
На эту тему написано много газетных статей, изданы книги, брошюры, различного рода рекомендации. Не буду руководствоваться изданным материалом. Не стану цитировать выдержки из статей. Хочу вдохнуть жизнь и здоровье тем, кто болеет, кто потерял веру в себя. Считаю, что имею на это право. Я поборол свои болезни, в пятьдесят восемь лет бегаю марафон и чувствую себя на уровне сорокалетнего полноценного мужчины.
Лет двадцать назад в моду вошла аэробика. Но это увлеченье почему-то относилось только к молодым. Какое заблуждение?! Кеннет Купер писал, что "аэробный" – это живущий в воздухе, потребляющий кислород. Именно в утреннем беге наибольшее потребление кислорода. Весь организм, все его клетки получают большую жизненную энергию, отсюда хорошее самочувствие и уверенность в себе.
Аэробные упражнения – это преодоление коротких и длинных дистанций в медленном темпе, это защита от сердечных заболеваний, реальный путь к поддержанию веса, повышение работоспособности. Наконец – это путь к долголетию.
Лет десять назад в стране началось движение "Бегом от инфаркта". Но, как мало людей занимается оздоровительным бегом? Не существует государственной Программы здоровья, нет борьбы за здоровый образ жизни. Как мало мы живем!
Европейцы подошли к восьмидесятилетнему рубежу. Американцы замахнулись на столетний рубеж. А мы все плачем, "обросли" ленью и умираем, не дожив до шестидесяти лет. Кто дал установку организму, на 70 лет жизни? Кто лишил женщину полноценной жизни, придумав "климакс" в сорок пять лет? Наконец, кто доказал, научно, что после пятидесяти лет организм стареет и половые функции угасают? Все это абсолютная "чушь".
Прекрасный нейропсихолог Зигмунд Фрейд, в доступной форме, изложил основные жизненные концепции. "Три кита", на которых держится жизнь: чувство голода, жажда питья и половое чувство. Уберите хоть одно из этих звеньев и организм стремительно разрушается. Живая клетка должна получать все: и кислород, и питание, и удовлетворение. Ребенку – ласки и поцелуи матери, взрослому человеку – любовь, стареющему организму те же ласки и добро. В организме человека все сбалансировано: физические нагрузки, питание, сон и отдых. Нарушение одного из звеньев ведет к разрушению здоровья. Это и есть основной принцип мироздания – принцип равновесия.
На какой срок жизни рассчитан человеческий организм? Известный русский ученый Илья Мечников считал – на 150 лет. По мнению многих современных исследователей – человек может жить, в среднем, 100 лет.
Установку задают не уровень и не образ жизни, а психологический барьер. Необходимо настроить мозг и весь организм не на семьдесят лет, а на девяносто – сто лет жизни. И стремиться к этому.
Посмотрим на себя – какими мы хотим стать и каковы мы сейчас?
А мы хотим:
-большого запаса энергии в течение дня;
-хороших умственных способностей;
-хорошего пищеварения;
-поддержания нормального веса;
-спокойного сна.
А мы сейчас:
  -чаще неряшливы, особенно мужчины;
  -ленивые, уставшие;
  -с избыточным весом;
  -с сигаретой во рту;
  -с отсутствием цели в жизни.
Разве так трудно заставить себя встать рано и совершить пробежку, сделать зарядку, критически посмотреть в зеркало на свое тело и мышцы, и не переедать за столом?
Свое тело нужно изучать и знать. Потребности необходимо соизмерять с возможностями. И всегда стараться жить в ладу с самим собой. Гармония тела и души – вот основа нашего движения вперед, наша доминанта.
Большинство изданий по рациональному питанию рекомендуют белки, жиры и углеводы в правильном соотношении. Я не буду приводить цифры, а подойду к этой проблеме по-житейски. Что мы имеем?
Все, что произрастает в земле, собственном огороде – это наша основная пища.
Капуста – регулирует давление в организме, морковь – дает рост, укрепляет сердечные мышцы, красная свекла – улучшает пищеварение, устраняет холециститы, защищает организм от раковых заболеваний. Картофель, хлеб, растительные масла, молочные продукты, фрукты – создают необходимую энергетическую базу. Минимум мясных продуктов, жиров, мучных изделий – тогда организм будет молодым. Тогда можно рассчитывать на долголетний период жизни.
В борьбе за долголетие больших успехов достигла восточная медицина. Японцы давно отказались от тяжелых мясных продуктов. Еще в 19 веке они четко сформулировали тезис: "Мы двуногие, разумные существа: кого едим – коров едим?" Они пришли к растительной пище, морепродуктам, белкам. За последние 20 лет люди выросли на десять сантиметров (в школах Японии подняли парты) и подошли к 85-ти летнему рубежу жизни. В борьбе за долголетие используются: женьшень, имбирь, финики – это вещества первого порядка. Затем идут грецкие орехи, огурцы, ревень, гречиха, рис, кукуруза, петрушка, сельдерей, лук и чеснок. Последний чаще используется в лечебных целях.
Я не видел ту лошадь, которая падает от никотина, извлеченного с двадцати сигарет (так раньше нам говорили). Но мужчины и женщины уничтожают организм курением. Никотин проникает в легкие, желудок, внутренние половые органы, тормозит все жизненные процессы. Особенно губит мужчин. Те, кто курит и употребляет алкоголь, без меры, не может рассчитывать на долголетие. В развитых странах Запада курение и алкоголь признаны врагом здоровья, от них отказались более восьмидесяти процентов населения.
А что же мы творим? Какое потомство производим на свет? Мужчины не способны "дать" здорового мальчика, демографическая ситуация губительна. Мы больны, от мала до велика. Не хотим жить долго. Пора одуматься и пересмотреть свои жизненные взгляды. У нас есть у кого поучиться. Великий хирург Николай Амосов до 80-ти лет вел полноценный образ жизни. Всегда в движении, с высокой работоспособностью и жизненной установкой. В своей книге "Сердце хирурга" он дает нам в руки факел и зовет вперед.
Будучи больным, я не впадал в отчаянье. Как можно больше двигался, встречал утреннее солнце, ходил босиком по росе и любовался окружающим миром. Энергия, которую излучает Солнце, наша Земля и Природа, питала меня, звала к жизни. Человек и мир природы едины и неотделимы. Аура человека, иммунная система организма – это великий дар природы. Его нужно беречь, укреплять и развивать. Не обязателен бег по утрам. Есть замечательная оздоровительная система Иванова. Закаливание и купание в холодное время. Спортивная ходьба и прогулки на велосипеде. Походы в горы и покорение вершин. Как много нам дано! А мы спим, едим, тянемся к алкоголю, ругаемся, унижаем друг друга. Разве так нужно растрачивать этот дар природы? Разве для этого нам дана жизнь?
Не будем забывать о том, что двадцатый век был самым кровавым. Чаще торжествовало насилие и Зло. Это творил человек. Давайте творить добро и благодарить Природу за этот прекрасный мир.
Пусть чаще приходит к нам день Благодарения, пусть мы будем здоровыми.
 


Письма. Фото.

Письмо  Марии
Здравствуй Мария, Маричка!
Как прекрасно звучит это имя. Так и хочется повторять его. Но еще больше – видеть тебя. Сейчас ночь и такая сказочная тишина. Спит весь Киев, спят мои друзья. Во всем этом сказочном мире ты, Мария. Пришла ко мне и улыбаешься, и зовешь к нашей вербе, к речке. Так ярко светила Луна, а мы любовались ее отражением в речке, потом изучали звездное небо. Долго-долго смотрели на Млечный путь и твое любимое созвездие – Большую Медведицу. Ты тогда сказала: "Пусть они всегда будут с нами. Даже в разлуке – пусть сопровождают нас". Только теперь я до конца понял смысл твоих слов. В окна заглядывают наши звезды, они с нами. Спасибо тебе, Мария. За все спасибо: за твои взгляды, улыбки, за эти прикосновения рук… Боже мой, как я скучаю по тебе, как хочу прикоснуться к тебе. Кажется, прошла вечность с того момента, как мы расстались. За это время произошло столько много событий, что не перечесть. Прежде всего – твое письмо. Ты так редко пишешь, но все твои мысли мне так близки. Приветствую твое решение поступать в педагогический, город Дрогобыч. Ты будешь учителем. Моя учительница – это так замечательно. Я буду ходить на твои уроки, а после уроков сопровождать тебя и целовать, можно? Не возражаешь? Тебе нравится литература? Так мы с тобой родня, я очень люблю читать и писать. Буду писать тебе, Мария, большие письма. Хочешь – на целую тетрадь?
А еще, такое крупное событие – парад на Крещатике. Об этом нужно написать. Как мы готовимся? По утрам, два часа тренировок. Да тренирует такой спортивный, строевой офицер – капитан Хвастунов. Я сразу подумал о том, что теперь научусь ходить, стану стройным и тебе еще больше понравлюсь. Нас гоняют до седьмого пота. Но зато потом, на залитом солнцем Крещатике, звучат фанфары, бьют барабаны и мы шагаем мимо правительственных трибун. Поворот головы и мы видим знакомые лица. Кого бы ты думала я увидел? Самого Ковпака! Помнишь, Мария, я говорил тебе, что люблю читать о партизанах и партизанских рейдах. Так вот, на трибуне стоял наш самый прославленный партизан. А потом, нам дарили цветы, какая-то девушка подбежала ко мне и вручила шоколадную конфету. Возвращаемся с парада пешком. Столько впечатлений, разговоров! Как я желал, чтобы ты была рядом и увидела всю эту красоту.
Еще одно событие у нас, да такое – супер. Мой друг, Вася Дмитренко, собирается жениться. Все это такая тайна, никому не доверяет, только мне. Так, намекнул и приказал молчать. Ой, как интересно! Кто Она? А у меня есть Ты. И я тоже хочу быть всегда с тобой, всю, всю оставшуюся жизнь. Не выношу этих дурацких слов и названий – женитьба, загс, брак. Ну кто придумал такую глупость? Я хочу обниматься с тобой, нежиться, носить тебя на руках,  как там, у нашей речки. А еще – хочу носиться с тобой по бескрайним просторам, по тем местам, где пас коров, когда был маленьким пастушком. Среди цветов и трав мы с тобой, Мария! Прикосновения рук и губ, наши взгляды и улыбки. Я приведу тебя к нашей качели, в Куты, оттуда видны и ужгородский шлях, и соседнее село Тысовица, и все наши горы. Как я люблю их и тебя люблю! Дивчыно моя, коханая, мне так хорошо с тобой, пусть не уходит эта ночь, пусть наша встреча будет долгой, долгой…
Я так благодарен Оленьке и Тебе. Живи и радуйся жизни, дерзай науки. Пусть твои планы осуществятся.
Впереди зимние каникулы, очень надеюсь, что мы увидимся. Я приеду во Львов, зайду в техникум, где учится Оля и она устроит нам свидание. Ты придешь на свидание со мной? Ты сможешь вырваться? У тебя ведь, тоже каникулы, Мария?
Назначаю тебе встречу на 9-е января, а если не получится, то на 10-е число. Времени у меня не так много – уже 12-го я должен возвращаться в училище. Хочу только увидеть тебя, Мария. Твое лицо, твою улыбку и твою косу. Ты – моя сказка.
За окном светает, а я гляжу – не нагляжусь в даль. Какая даль? Какие синие узоры? А там, вдали, виднеют горы. И это наши горы. Где мы встречались, обнимались.
Люблю вас, Карпаты. И тебя, моя Маричка!
Очень, очень жду ответа, как соловей лета.
20 ноября 1964 года.

Письмо от друга

Здравствуй, старый дружище.
Совсем недавно мы сидели с тобой на берегу Азовского моря и мечтали, и вспоминали наших детдомовцев. Я не заметил, как пролетело время, скоро встречать новый 63-й год.
Ну до чего ты вытянулся, я еле узнал тебя, настоящий "жэушник". А был такой тихий и маленький "лопушок". Приехал, нашел меня, молодец! Да, мы изменились, все вокруг изменилось. Были детдомовцами, даже не мечтали учиться и работать на Донбассе, а получилось так здорово. Я выучился на высотника-монтажника и мне это очень нравится. Высота, вижу вокруг всю стройку, на мне специальная одежда, страховочные пояса и цепи. А море рядом, как-только свободное время, бегу туда. Красиво здесь.
Но ты даешь! Окончил железнодорожное училище, уже бригадир пути. Далеко пойдешь, лопушаниха! Разве я мог подумать, что ко мне, в Мариуполь, приедет лучший друг? Форма на тебе настоящая. Помнишь, мы мечтали, что будем ходить в форме танкиста, со шлемами на голове. Ты еще о своих братьях рассказывал, что они все танкисты. У мня уже шлем на голове и каска. А помнишь как мы начинали учебу в 10-м классе города Турка? Ты по садам здорово шастал, к богатенькому хозяину залез, а потом, на линейке, тебе досталось. Я до сих пор вижу злое лицо нашей директрисы. Ты правильно сделал, что уехал на Донбасс, к брату. Как жаль, что у меня нет брата. Я рвусь в село Раливка, под Самбором, там много родни. Эх, как бы я хотел вместе с тобой поехать туда. Хочу показать всем, что мы не голодранцы, выучились, получаем законную зарплату. Мне почему-то одиноко здесь. Раньше этого не было, а теперь такая грусть. Буду возвращаться на родину, заводить семью. У меня мечта – свой дом, чтоб там была добрая жена, а вокруг детишки. Как думаешь, получится у нас настоящая жизнь? А ты знаешь, Шевяк Богдан заканчивает университет. Вообще-то он мечтал уехать на Север. Куда подевался Федя Хоминец, я даже не знаю? Как-то так быстро все разбежались.
Никому не рассказывал, только тебе сообщаю, что очень хочу найти Катю Козырь. Я примерно знаю куда она уехала. Поеду в Гусь-Хрустальный, там много наших, помогут. Еще в детдоме мне Катя нравилась, а теперь она постоянно перед глазами, рвусь к ней. Какими мы были дураками – не любили друг друга, дразнились и дрались. Зачем? Мы же никому не нужны, одиноки в этом мире. Где мое место в жизни? Кому я нужен? Эти мысли лезут в голову, часто по ночам. Я вроде был сильным, с Василием Ивановичем хорошо работалось, научился столярничать. А теперь нету нашего детского дома, нашей мастерской, никого нету. Все расформировывают, всех раскидывают, некуда нам возвращаться. Доработаю до лета, рассчитаюсь и поеду туда. Постараюсь, по пути, побывать в Ясиноватой. Вместе походим по твоей "железке", а может вернемся на родину? Вдвоем веселей. Давай, Лопушан, держись, не горюй. Еще будет праздник и на нашей улице.
Вот перечитал это письмо и вижу, что получилось довольно грустно. Допишу свою любимую… "Не кочегары мы, не плотники, но сожалений горьких нет, а мы монтажники-высотники – высотники – да и с высоты вам шлем привет…"
Всем привет. Твой детдомовский друг Степа Дмытрышын.
                22.12.1962 г.

Послесловие к письму.

Со Степаном мы не увиделись ни через десять,  ни через двадцать, ни через тридцать лет.
В 1999 году мне удалось разыскать его родного дядю и двоюродную сестру. От них узнал я грустную весть. Степа так и не нашел своего места в этой жизни. Не встретил он свою избранницу. Ушел из жизни добровольно. Без веры, без надежды на будущее. И было ему 45 лет.


 

Письмо от брата Ивана


Здравствуй, "Алеша с Бухареста"!
Пишет тебе твой брат Иван. Знаешь куда я забрался? В самый красивый город Одессу? Здесь золотая осень. На деревьях желтые и красные листья. Они заглядывают в мою палату и тихо шелестят. Так спокойно. Ты даже не знаешь, что я уехал на лечение в Центр кровеносных заболеваний. Донецкая областная больница дала направление. Все это абсолютно бесплатно. За меня тут взялись крепенько. Переливают кровь, ухаживают. Я уже написал письмо Антону и теперь пишу тебе. Надеюсь, что ты поступил в Лесотехнический институт и уже учишься. Антона и Юстыну просил, чтобы помогали тебе, поддержали как могли. Ты в институте – это же замечательно, пусть все Лопушанские гордятся. Я вот не закончил учебу, взял академический на один год. Но очень надеюсь на выздоровление. Мы так просто не сдадимся. Что касается моего заболевания – у меня лимфогранулематоз. Врачи сказали, что это не так страшно, буду жить. А мне так хочется почувствовать силу и здоровье, стать полноценным человеком. Я верю в это, но часто приходят другие мысли. Неужели в таком молодом возрасте я закончу свой жизненный путь?
Тебе, малыш, нужно взяться за свое здоровье, заняться спортом. Помню, ты рассказывал, что в детдоме боксировал, бегал на лыжах. Продолжай, не бросай спорт. Это жизнь, это будущее. Не сдавайся ни в коем случае. На первом курсе будут большие трудности, недосыпание, но ты кушай хорошо и обязательно делай зарядку. Это поможет тебе выстоять.
Молодец! Дерзай и не сдавайся!
Возможно, в село Лопушанку, на твое имя, придут письма с Таллинна. Пусть они дожидаются меня. Я хочу вернуться к нашей последней встрече, тогда мы много говорили об учебе. Да, мы способные, любим науки, культуру, но нас угнетает бедность, нет родителей. Я это всегда чувствовал, а ты, малыш, резко по-чувствуешь теперь. Кто реально может помочь тебе? Кто может обеспечить тебя? Для учебы потребуются жилье, и одежда, и продукты. Это деньги, это затраты. Я пока не могу помогать тебе. Наш самый старший брат со своей семьей, у него уже два сына. Сестра, как я всегда жалел ее? Мучилась и билась с нами, с утра до ночи в работе, на повозках, сама управляла лошадьми. А теперь замужем, в чужой семье. Там она и пахарь, и жнец, да еще обижают ее. Юстына была для нас мамой, когда мы были маленькими детьми, а теперь все по-другому. Итак, тебе очень трудно прорываться, выживать. Не падай духом, не отчаивайся.
Если будет невмоготу, то иди в военкомат, просись в военно-учебное заведение. Иди смело, не бойся. У тебя за плечами десять классов и железнодорожное училище. Это уже средне специальное образование. Думаю, что получишь направление в военное училище. Подумай, поразмышляй, но решение принимай одно. Оно должно быть единственное и верное, направленное на учебу. Нельзя терять молодые годы. Мозг, знание – сила, понятно тебе, "Алеша с Бухареста".
А я тут пишу стихи. Скучаю за Авдеевкой, Ясиноватой и Ей посвящаю, той самой девушке, с Таллинна. Жизнь прекрасна и удивительна, дарит нам столько радости. Так хочется жить и идти вперед.
 До встречи, малыш.
18.10.1962 года.

















Письмо Ивану

Здравствуй, брат Иван.
С радостью сообщаю, что я снова рабочий класс. Работаю в Путевой машинной станции ПМС-7. О лучшем и не мечтал. Наш "город" у самой железнодорожной станции Ясиноватая. Пассажирские вагоны для семейных и для нас – молодых. Это такая романтика. Но я, дорогой брат, не о том хотел написать. Самое важное – ты жив и лечишься. Молодец! Выздоравливай, мы вдвоем добьемся больших успехов.
Сразу же сообщаю, что с учебой в лесотехническом не получилось. Экзамены я сдал, но мне предложили на заочное отделение. Ты правильно говорил, что мне не выжить в институте целых пять лет. Точно так же сказали в приемной комиссии. На общежитие не приходится рассчитывать. Я вернулся на свое рабочее место. Долго думал, что же делать? Очень хотел учиться, но не представлял что такое заочное обучение. В армию, военное училище, меня совсем не тянет. Это дисциплина, указы, приказы, ну никак не привлекают. Всё это  я уже видел в детском доме. А тут вызвали в Авдеевский райвоенкомат. Представляешь, пришла повестка. Со мной долго беседовали. Также как ты, посоветовали поступать в военный вуз. Сказали, что отборочную комиссию буду проходить в Донецке. И самое главное – мои документы, с института, очень пригодятся при поступлении.
Мне очень нравится ездить в Донецк. Еду на электричке, как порядочный пассажир. И чаще всего иду в кинотеатр имени Т.Г. Шевченко. Сейчас демонстрируется многосерийный фильм "Три мушкетера". Удивляюсь самому себе, что не болею. Раньше "таскался" по больницам, а теперь здоровый. Наверное помогает спорт. Занимаюсь на машзаводе, в ДСО "Авангард". Хожу на танцы, танцую (последние) стильные танцы "Чарльзтон" и … не знаю как еще называется. Купил пиджак и еще одни брюки. Слегка прибарахлился.
Книги я тебе вышлю, с аванса. Числа 20 января. Книг осталось мало. Там есть Горький, Салтыков-Щедрин, Толстой.
Иван, я почему-то размечтался пойти учиться по железнодорожному делу. Чем-то привлекает "железка". Я от всей души заверяю тебя, что в 63-м году поступлю в вуз и продолжу твое дело. Ты правильно критикуешь меня, я много треплю языком. По-стараюсь больше делать и учиться. В противном случае не вернусь больше домой, стыдно будет показываться тебе на глаза. Часто хожу в техникум. Сейчас ваши сдают экзамены за семестр. Трофименко все сдает на "отлично", просил передать тебе большой привет. Все ребята передают тебе привет и девушки, особенно Дерновая Надя. Желают тебе выздоровления.
Вань, ты написал мне очень хорошее письмо, таких писем я давно не получал. Большое спасибо. Очень хочу чтобы ты поехал в лучший санаторий и вылечился. Держись до лета, я обязательно поступлю летом.
Р.S. А ты не учись заочно, Иван. Лучше здоровье, чем диплом, запомни. Я был в отделе кадров "Коксострой-2". Там получили твое письмо и уже выслали трудовую книжку. А профсоюзный билет я вскоре вышлю. Все профсоюзные билеты находятся у Гришко В. Не беспокойся. Пока. До встречи.
11.01.1963 г.


Послесловие к письму.

Иногда судьба безжалостна. Она косит прекрасных, удивительных людей. Не было больше писем. Не было встреч с братом Иваном, моим учителем, воспитателем. Зиму
и весну 63-го он тяжело болел. И никто уже не мог спасти его. А когда все вокруг расцвело, созревала вишня и начали набирать силу абрикосы, яблоки, груши, Иван умер. И не было ему еще 24-х лет.
Я прошел отборочную комиссию в Донецком областном военкомате и был направлен в военное училище, город Киев. Поступил в танковое училище. Там же получил весть о смерти брата.
Он всегда передо мной. Красивый, чернявый, с открытым улыбающимся лицом. Спасибо тебе брат. Я продолжаю твое дело и выполняю твои заветы.

1.10.2000 г.
 

От сестры Устиньи

Первые слова моего письма – Слава Иисусу!
Дорогой мой братчику Василю, очень беспокоюсь как вы там поживаете, как ваше здоровье, как ваши деточки, Саша и Андрейка?
Письма от вас получаю и очень радуюсь за вас. Главное, чтоб человек был здоров и было добро в доме, и чтоб семья была здорова, тогда все хорошо. А что до нас, то мы все живем, работаем, слава Господу. Я по-прежнему на железнодорожной станции Львов-Клепаров. Заработки небольшие, но эти сто рублей очень помогают. Когда ты приезжал, в прошлом году, мне так было гордо. Так мало я сказала тебе тогда. Какой ты был маленький, слабенький, а пишов у свит, выучился на офицера, стал настоящим мужчиной. Пишов, та пишов, я и не надеялась, что станешь на ноги, поднимешься, як уси. А ты вон какой стал, семья хорошая, растут дети. И помогаешь мне. Посылочку получила, как раз в пору. Осень подошла, а в твоем свитере мне тепло, хорошо. Дай бог и вам добра и славы. Век буду помнить. Все мои работницы говорят, что брат у меня очень хороший и добрый. Что нынче мало таких молодых людей, чтоб так заботились о своих сестрах.
Помнишь наши разговоры на вокзале? Я тебе в дорогу наказывала, чтоб берег себя, смотрел за жинкою и детьми. А теперь хочу добавить еще, мой дорогой братчику, не гоняйся за деньгами, за большими заработками, не уезжай далеко по заграницами. Большие деньги никогда не заработать, они как приходят, так и уходят. Это большое зло людям, большая кара. И бьются, и гибнут за эти деньги. Не надо тебе этого Васильку. Приезжай сюда поближе, чтоб я могла видеть тебя и твоих деточек. Нет лучшего счастья, как жить на своей родине, около родных. Нам всем будет спокойно.
Ты учишься, я так хвалю тебя. Продолжай свою науку и никуда не рвись. Мы еще не раз посидим на станции и поговорим.
Я все хочу пожаловаться на эту свою долю. Так тяжко было, когда вы были маленькие, ты и твой брат Ясык. Без отца и матери мне самой приходилось управляться. А теперь еще тяжелее, в новой семье. Старики  надо мной, все поучивают, все им не по нраву. И мой все с ними, защищает отца. Жду, не дождусь, как построим свой дом. Хочу жить отдельно и никому не стоять в ласку.
А ты, братчику, говорил, что можешь написать председателю сельсовета, чтоб мне участок дали, на стройку. Напиши, культурно так, может и даст разрешение на отдельное строительство. Мне и земли надо еще немного. Дети растут, всех нужно кормить.
Я уже так благодарна тебе и все наши, на работе, дай-то бог здоровья и добра. Ты просил приехать туда, в Прибалты. Да я знаю где этот Калининград, и поезд ходит от нас. Да как тут все бросишь? Только  управились с бульбой, все с поля убрали, да засолили капусту. Уже радуюсь, что в погребе не пусто, но и не густо. Еще нужно потрудиться, чтоб подготовиться к зиме. А там уже лучше, подойдут праздники. Я знаю, ты любишь Рождество Христово, нашу коляду. Вот и приезжай, поговорим да поколядуем. Я тебе наготовлю вареников и смалец есть хороший. Как было бы хорошо, чтоб ты жил поближе сюда. А мне тяжело ехать в свит, ноги стали болеть. Да я всегда жду тебя в гости. Не посылай мне посылки и деньги, вам самим нужно, уже Сашик пошел в школу. А на это нужны деньги. Я знаю, что жизнь в городе дорогая.
Вот написала и думаю, что ничего такого не сообщила.
Вся наша родня жива-здорова, правда Андрей жалуется на боли в желудке. Он так старается, учится в техникуме и строит дома в Червонограде. Илько тоже учится в Дрогобыче и мастерует. Все ездит туда-сюда, совсем забыл за меня, не приходит в гости. Наш Антон дальше бригадиром, уже в Старом Самборе, на стройке. Так мой хочет к нему в бригаду. Да пускай, я тут дома сама управлюсь. И с огородом, и с коровами, со всей челядью.
Теперь уже обо всем сообщила.
Бувайте здорови и напишите мне, буду ждать.
       Лыст пысаный 20.11.1976 г.







 

 
 
 



 








Примечания



1Хата (укр.) – дом, собственный дом.
2Вечорницы (укр.) – вечеринки, сохранились в горных селах.
3Прялки – от слов прядут пряжу.
4Батько – отец. Часто употреблялось слово "тато".
5Мабуть – наверное.
6Загинули – погибли.
7Стодола (сароукр.) – пристройка для хранения продуктов.
8Скарб – материальные ценности, собственность семьи.
9Податки (староукр.) – налоги.
10Томагавк – оружие древних индейцев, топор с длинной ручкой
11Штопатник (Жарг.) – прислужник, мальчик на побегушках.
12Гадюка – змея.
13Кныш (укр) – лепешка с картошкой, мучная лепешка.
14Шлейки (мест. жарг.) – помочи, подтяжки.
15Фаять (жарг.) – курить.
16Поляг – погиб.
17Табу (полинез.) – запрет.
18Монетка, цыганка (жарг.) – название детских азартных игр.
19Финочка – игра с ножом, финкой.
20Атас (жарг.) – прикрывать, стоять на "стрёме", досл. – внимание!
21Чоботы (укр.) – сапоги.
22Дурни – глупые, дураки.
23Гроши – деньги.
24Загрызе (староукр.) – запилит. Замучает.
25Рятуйте – спасите.
26Рушник – расшитое узором полотенце.
27"Бигль" – название корабля, на котором молодой Ч.Дарвин совершил свое кругосветное путешествие.
28Дило – дело.
29Возьмить – возьмите.
30Бульбочка (белорус.) – картошка.
31Хлопци (староукр.) – парни, юноши.
32Бубен – барабан.
33Намысто (староукр.) – украшение, бусы.
34Заатасил (жарг.) – заметил, выследил.
3З"Квитка" – цветок, так называли буренок.
36Стырить (жарг.) – украсть, своровать.
37Домашняк (жарг.) – не детдомовский, местный.
38Полгармошки – пространство между почтовым и багажным вагонами пассажирского поезда.
39Телятники – товарный вагон для перевозки скота.
40По "сонной" – сонной артерии.
41Шарль Перро (1628 –1703) – франц. поэт и критик. Член фр. Академии (1671 г.). Создал "Сказки моей матушки Гусыни, или Истории и сказки бывалых времен с поучениями" (1697 г.).
42Гном-Тихогром – главный персонаж сказки Гримм.
43Шелковица – тутовое дерево со сладкими плодами – ягодами белого, темно-фиолетового и черного цвета.
         45Подывысь – посмотри.
        46Дорослый – взрослый.
47Дытына – ребенок.
48Кацо, Геноцвале (груз.) – друг, дорогой друг.
49Гранаты – тропические плоды.
50Гарный (укр.) – красивый, приятный.
51Инколы (укр.) – иногда.
52Хлопци – ребята.
53Флигель (немец.) – вспомогательная пристройка к жилому зданию.
54Балласт (ж.д.) – верхняя часть ж.д. полотна.
55Костыль (ж.д.) – крюк, вбиваемый в шпалу для крепления рельсы.
56Блокировка (ж.д.) – система сигнальных устройств для механического регулирования следования поездов.
57Петарда (ж.д.) – сигнальный разрывной снаряд.
58Анемия (медиц.) – заболевание системы крови, малокровие.
59Лимфоузел (медиц.) – лимф.
60Дитдом – детский дом; втик с дитдому – убежал с детдома.
61Став – стал.
62Хворив – болел.
63Рокив – лет.
64Поихав на эти Донбассы – уехал на Донбасс.
65Заробыть – заработать.
66Желизна дорога – железная дорога.
67Гвалт (укр.) – шум толпы.
68Чаплинская – ст. Чаплино Донецкой ж.д.
69Горка (ж.д. термин) – сортировочная горка, устройство для сортировки товарных вагонов на ж.д. станциях.
70"Англичанки" – двухсторонние стрелки на ж.д. узле.
71Иняз – Институт иностранных языков.
72Дантово чистилище – из "Божественной комедии" А.Данте ("Ад", "Чистилище", "Рай").
73Пеленг (голланд.) – прибор, фиксирующий передаточное устройство.
74Путь 1520 (ж.д.) – ширина ж.д. колеи в России – 1520 мм.
"Алеша с Бухареста" – любимая поговорка брата Ивана. 
 




Предисловие………………………………………….
Встреча……………………………………………….
Первый побег………………………………………...
Второй побег…………………………………………
Третий побег…………………………………………
Девичья спальня……………………………………..
Последний побег…………………………………….
Донбасс……………………………………………….
Бригадир пути………………………………………..
Военное училище……………………………………
Первая любовь……………………………………….
Забайкалье……………………………………………
Прибалтика. ВУЗ…………………………………….
Встречи в Европе…………………………………….
БАМ…………………………………………………..
Разговор с сыном…………………………………….
Послесловие………………………………………….
Письма. Фото………………………………………...
Примечания…………………………………………..
3
7
12
28
42
55
64
71
91
111
126
133
147
160
165
173
180
185
199
Содержание



































 В книге использованы материалы журнала "Огонёк" за 1988- 1994 годы.
 А также публикации российских газет за 1990- 1996  годы.







               Автор: Лопушанский Василий
                Антонович

                Детский дом

               Автобиографическая повесть






















Отп. АмГУ  5-20.01.2004г.
Адрес: г. Благовещенск
Игнатьевское шоссе №21