Башня

I throw myself into the sea
Release the wave
Let it wash over me
To face the fear
I once believed
The tears of the dragon
For you and for me
Bruce Dickinson

Наверное, у меня слишком много тайн. Многое надо было сказать, а я молчала.  Тяжело не знать, сколько миров уживается в одном, сколько «Я» в тебе. Трудно хлопать крыльями, которые не научены летать. Невыносимо, когда слезы жгут глаза, а плакать нельзя. Как это - смеяться, когда весело и плакать, когда больно? Мир, в котором едят пирожные и ходят друг к другу в гости, мне чужд и непонятен.
Я знала, что сильнее, но кого и в чем? Кому нужна моя боль? Формальный интерес не больше пяти секунд: «Ах, бедняжка!», «Как мне тебя жаль!» Потом сочувствующие заводят песнь о себе и своей боли, которая в свою очередь, никого не волнует. Недоброшеные камни в душу, тень злорадства или напускная добродетель. После такого хочется прыгнуть в море боли, позволить волне растереть о прибрежные скалы, если еще не захлебнулся.
Я не умела сочувствовать. Какие слова сказать вместо общепринятых, бледных и затертых? Молчание - самое искреннее, на что я способна. Люди с их болью меня не трогали, я не переживала за них ни на словах, ни в мыслях. Не собиралась взваливать на сердце чужие страдания. Не чувствовала чужой души, а значит, не умела любить. И, если совсем честно, я с брезгливостью отпихивала от себя постороннюю боль. От души желаю всем счастья, но сотрясать воздух не люблю. Словами не высказать и сотой доли того, что мучает. 
Когда кто-то пытается чувствовать мою душу, не говоря сопливых слов, становится не по себе, будто меня раздели  догола или вытрясли из мозгов все мысли. С другой стороны, трогательно - ты не один,  кто-то в состоянии понять. Аж плакать хочется, в углу, наедине с собой.
Повернуться бы лицом к страхам, в которые раньше верила, посмотреть им в глаза. Не ослеп – считай победа. Ух ты! Я – за порогом правды, но… это очередная ложь. Смой кровь с моих рук – за треснутое сердце, за обманутую душу, за непролитые слезы, за поломанные крылья, за никчемную жизнь! Кому говорю? Одной их своих Я? Она так же слаба и ничтожна, как остальные.
Да, человек не сочувствующий на словах, открыватель правды вскользь – тысячу раз прав, и тем острее твоя правда, что мимоходом. Я же не смогла ответить чуткостью и вскрыть твою душу. Я медведь! Не знала. Не ведала, как в одном сердце могут уживаться эгоизм и сострадание, злость и участие, любовь и равнодушие. Насколько глубок колодец узнаешь, когда прыгнешь на дно, но наверх не подняться. А хочется ли тебе изведать глубины души, которая не отпустит, открывшись? Свобода в обмен на знания – не ново. Знания на веру – тоже. Жизнь на Любовь – старее мира.
Стены, которые долго строила, задрожали. Просачивается холодная вода из моря моей боли. Чувствую ее противный вкус – как у слез. Иногда у боли другой вкус – пыли, пота, крови и даже солнца. Иногда сладковатый и обидный, как у вырванной изо рта конфеты. Есть у боли и звук – не только плач, крик, стон – порой молчание. Самый пронзительный и страшный вопль, ведь на него нельзя ответить: «Ах, бедня–аааааа-жка!» Эта боль живет, будто за прозрачной стеной, откуда не слышен голос, не ощущается запах. Боль в немом кино. Сердце полное тишины. Кто-то скажет: зачем осложнять себе жизнь? Пусть вопит, проще будет. Молодец, вам пятерочка. Очевидно, вы никогда не испытывали ничего подобного. Вы парализованы от рождения, как эта боль изначально нема. Она не умеет кричать, и нет проблем кроме нее самой.
Приятно ли чувствовать вынужденную заботу окружающих не потому, что особенный, а потому, что неполноценный? «Наверное, да», - скажет кто-то. Аж застрелиться хочется, если еще не захлебнулся в слезах.
Так и перебрасываемся мы обрывками боли и формальными сочувствиями. Каждый – пленник в одинокой башне своего мировоззрения, и информация из других башен, от других пленных, поступает в искаженном виде, а то и вовсе условными знаками. И никто никого не поймет. Никогда. Никто этой башни вокруг себя не видит – а то с ума недолго сойти. Благо, есть мечты. Можно коснуться крыльев ангела, летать на облаке, придумать себе друга. Можно все упростить. Можно даже остаться жить в мечте – все равно реальный дом, твоя башня, эта камера смертников никуда не денется и не отпустит. Побег невозможен.
Мне больше не страшно погружаться в мир мечты, ведь никто не позволит задержаться там. Я возвращаюсь в свою холодную башню, смотрю на мир сквозь решетки на окнах и вижу сотни таких же башен вокруг, а в каждой башне – одинокая душа, и в каждой душе – надежда и страх, любовь и злость, свет и тьма. И боль … Боль, которая кричит и пахнет слезами. И молчаливая, без вкуса и запаха. Столько боли вокруг!
Страхи ушли. Я посмотрела им в глаза, и они испугались меня. Я одна. Теперь пустота – унылое течение ровных дней, пока еще не зловонное не заболоченное. А когда начнет вонять – придет Зима и заморозит скоропортящуюся жизнь до Лета. Тогда жизнь оттает, и я вновь обману себя, сказав, что она свежая. Осенью меня этой свежестью вырвет. И так год за годом. Главное – режим. Глотать протухшую жизнь вновь и вновь - в камере больше ничем не кормят. И если вдруг, человек несочувствующий на словах, твоя жизнь немного испортится – отдай мне, я умираю от голода в своей башне. Я питаюсь какими угодно жизнями, даже падалью. Звон колокольчика для меня приключение. А разве мы не выдумываем себе жизнь? Нельзя ЖИТЬ по-настоящему в тюрьме. Неутешительно, да? Нет, все не так страшно, если поменьше думать. Немногие об этом даже знают…


Октябрь-2005