III. Наследство. Жизнь без правил

День за днем, месяц за месяцем Марина нарушала все границы, игнорировала абсолютно все правила, не реагировала на мои просьбы, рекомендации и наставления. Даже простейший алгоритм «мой руки и иди кушать» девочка не выполняла. Вовсе не потому, что была не приучена мыть руки, или она была не в состоянии запомнить перечень двух действий. Марина все понимала, все осознавала, просто цель девочки была именно «не выполнить, нарушить, игнорировать, не соблюдать».
При всем моем желании проявить заботу и помочь дочке справиться с чем-либо, она все делала наперекор. Например, мыла руки, но при этом «роняла» мыло на пол и начинала его «ловить», параллельно срывая крючки с полотенцами и выламывая экран под ванной. Делала она все это намеренно и демонстративно, с наигранно наивным выражением лица и хулигански-озорным блеском в глазах. На вопрос, почему она так поступила, Марина отвечала включенным режимом «сломанной логики», всем своим поведением показывая: «Отстань от меня».
При попытках проконтролировать поведение Марины, она затягивала время до абсурда, например, могла целый час мыть руки, так и не намочив их. Все это время девочка вертелась, суетилась, придумывала сама себе какие-нибудь препятствия и старалась их «преодолеть». К примеру, как только Марина становилась на подставку и включала воду, оказывалось, что она срочно хочет в туалет. А попутно попить воды. О! У малышки в руках игрушка? Марине непременно требуется в нее поиграть. Не вовремя? Надо именно сейчас, когда ее все с нетерпением ждут к обеду. Ах, да! Руки еще не помыла. Но ведь в туалет-то надо же сходить! А в туалете тоже случались разные происшествия: что-нибудь «нечаянно» пачкалось, бумага разматывалась и рвалась, на голову падало то, что изначально стояло на полу. И, разумеется, она САМА была намеренна все привести в порядок. Помощь ей не требовалась. И неважно, что обед остыл, и вся семья уже битый час ждет ее у стола.
В подобных ситуациях Марина вовсе не издевалась над нами, несмотря на то, что именно такое впечатление производили ее поступки. Этим нехитрым способом девочка контролировала ситуацию вокруг: время (только она может устанавливать временные рамки для каких-либо действий остальных членов семьи), место (ожидать начала обеда необходимо за столом, так как она «уже идет»), действие (все должны именно сидеть и ждать), эмоции (все окружающие находятся в непрерывном гневно-раздраженном  состоянии).  Произнесенное замечание: «Марина, мы все тебя ждем, давай скорее!» - означало, что цель достигнута. Именно она удерживала в своих руках бег времени, и «пусть весь мир подождет».  Если вдруг кто-то начинал кушать, не дождавшись Марину, то моментально слышалось «Я голодная, я хочу кушать, не кормят бедную сиротинушку!», сопровождающееся истерикой. При проявлении других эмоций, отличных от ожидаемых, моментально менялось поведение, и предлагался ряд неожиданных поступков-выпадов, возвращающих привычный гневно-раздраженный настрой в доме.
Зачем все это нужно было маленькой девочке? Почему нельзя было просто наслаждаться семейным обедом, уютом домашней обстановки, любовью и заботой близких людей? Потому что не верила она в искреннюю любовь, не научилась доверять взрослым, которые о ней заботились, не верила в то, что она сможет навсегда остаться в нашей семье. Марина привыкла полагаться только на себя, поэтому постоянное контролирование ситуации было обязательным условием для того, чтобы девочка чувствовала себя в безопасности. Когда же кто-то из взрослых пытался удержать Марину в рамках, или не поддаваться на провокации и жить обычной размеренной жизнью девочку накрывала паника, сопровождающаяся истериками, ауто-агрессией и «залипаниями». В первое время, вероятно, такие приступы паники были настоящими, а потом Марина все чаще их совершенно убедительно изображала, возвращая таким нехитрым способом себе контроль над ситуацией. Недели за две девочка прощупала все наши болевые точки и уже знала, на какие рычаги надо давить, чтобы держать руку на пульсе. Получалось, что наше стремление с первого дня максимально окружить ее любовью и заботой (идти навстречу ее желаниям и требованиям) позволили Марине посадить нас «на крючок». Что меня поражало в ее поведении, так это совершенно недетская опытность провокаций и манипуляций, расчетливость, вариативность, неиссякаемая фантазия и безжалостность к самой себе. Порой она оставляла меня на несколько шагов позади, благодаря своей изворотливости, умению цепляться, выживать, добиваться своего.  Марина умела быстро «просканировать» любого человека, найти его болевые точки и слабые места и умело манипулировать взрослым, получая либо награду, угощение, внимание, либо другой желаемый результат. А ведь ей было всего четыре года!!!
Со временем мне удалось научиться распознавать псевдоистерики (например, по неаккуратно брошенному хитрому взгляду, проверяющему мою реакцию), и быстро их пресекать. Стало значительно легче, прежде всего самой Марине, которая не успевала «накрутить» себя до неуправляемого состояния.

В силу того, что Марина с раннего детства находилась на грани выживания, при отсутствии значимого взрослого, которому девочка могла бы доверять, она училась извлекать из любой ситуации выгоду для себя. Поэтому в таком нежном возрасте она умела то, что оставалось недоступным большинству ее сверстников. Этот навык выживания (наряду с непрерывным стимулированием животных инстинктов) возник в условиях постоянного стресса и в уверенности, что взрослый мир вокруг непредсказуем  и агрессивен. Удивлял тот факт, что девочка могла не знать многих простых вещей (некоторые цвета, формы, названия животных) и вообще не производила впечатления умной или одаренной, при этом умела разыгрывать «спектакли» по собственному сценарию, импровизируя и меняя тактику поведения в зависимости от реакции взрослых. В этом было что-то удивительное и неправдоподобное.
Оказалось то, что я описывала и пыталась понять все это время, десятилетиями изучалось в институте развития привязанности. Просто до встречи с Мариной мне никогда не приходилось сталкиваться и интересоваться их исследованиями. А теперь в поиске ответов на вопросы, я нашла много подтверждений, что я далеко не единственный приемный родитель, столкнувшийся с ребенком, которого невозможно воспитать одной только безусловной любовью и принятием. То, что я читала, было будто бы списано, срисовано, запротоколировано с той Марины, которая теперь жила бок о бок со мной:
«Впервые три года своей жизни ребенок усваивает 75% из того, что он узнает за всю свою жизнь. Слишком много детей в эти важные для них годы получают душевные травмы через пренебрежение или жестокое обращение. Дети теряют своих родителей, и это наносит им глубокую душевную травму.
Таким образом, они УЧАТСЯ, что:
1. Попытка привязаться к взрослым заканчивается душевной болью;
2. Взрослым НЕЛЬЗЯ ДОВЕРЯТЬ;
3. Нужно ЗАЩИЩАТЬ СЕБЯ от людей и любви;
4. Нужно ДЕРЖАТЬ СЕБЯ В БЕЗОПАСНОСТИ ОТ БОЛИ (спрятаться в «панцирь»);
5. Нужно полагаться ТОЛЬКО НА СЕБЯ;
6. Нужно ОТТАЛКИВАТЬ ОТ СЕБЯ людей настолько далеко, насколько это возможно;
7. Нужно КОНТРОЛИРОВАТЬ всё и всех вокруг;
8. Нужно ОТВЕРГАТЬ ЛЮБОВЬ.
Это называется реактивным расстройством привязанности».

О реактивном расстройстве привязанности (РРП или RAD) я читала и ранее. Однако я знала, что такие дети встречаются довольно редко, не предполагала, что ррп может быть у такого маленького ребенка, и уж точно не допускала мысли, что именно мне придется возвращать к нормальной жизни такую покалеченную душу. Теперь выяснялось, что ррп, напротив, возникает именно у маленьких детей, в возрасте до 5 лет, у тех, кому так и не встретились взрослые, способные научить ребенка принимать любовь и заботу. Рано, конечно, в нашем случае еще было говорить о ррп, но вся «симптоматика» была налицо, и было тревожно, во что это может вылиться в дальнейшем.

В школе приемных родителей мы изучали различные нарушения привязанности и их процентное соотношение и даже проигрывали ролевую игру, в которой «приемные родители» пытались найти контакт с разными типами детей. Курсантам ШПР как бы давалась возможность «примерить» на себя разные ситуации, сможет ли он справиться с тем или иным поведением ребенка, как он будет реагировать, что предпринимать. После того занятия я отчетливо для себя представляла, с кем мне будет сложнее, с кем проще, и точно знала, что мне не по силам справиться с воспитанием ребенка, у которого амбивалентный тип расстройства.
мне не по силам. Дети с таким расстройством становятся искусными манипуляторами, значение взрослых для них совершенно обесценивается до уровня простого потребления.

«Такой ребенок не может привязаться к определенному человеку по той простой причине, что постоянного объекта привязанности нет. [При этом] ребенок понимает, что отношения нужны, и он их упорно добывает путем разных манипуляций. Такие детки рано усваивают для себя некоторые жизненно важные для них уроки. Например, чем милее я буду, тем больше благ я получу.  Или -  чем сильнее жалость к себе я вызову, тем больше внимания, заботы и подарков я смогу добиться. Они умилительны, льнут к [незнакомым людям], вызывают особый трепет. Эти малыши — часто самые умненькие, самые артистичные, но они же и вызывают рядом с собой массу конфликтных ситуаций из-за желания «обогнать всех» и получить больше выгоды.

Таких деток чаще других забирают из приюта или детского дома в семью, но их же чаще всего и возвращают. Поведение ребенка в семье остается таким же, как и раньше, он никогда не расслабляется, всегда в погоне за любовью. Но эти малыши не способны взять любовь, потому что привязанность не сформирована. Они часто рассказывают о том, что их обижали приемные родители, и они хотят в другую семью или вернуться в детский дом. Их поведение похоже на поведение колобка из одноименной сказки: «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел». Неспособность к долгой привязанности порождает коллекционирование не качественных, а количественных отношений».

Радовал тот факт, что детей с амбивалентным типом расстройства немного, всего 10%. К тому же их всегда легко отличить от других - они «липнут», а меня это всегда отталкивало. Так что ошибиться было сложно. Сложно, но возможно, как оказалось. Решающее значение сыграло как раз «они льнут и вызывают особый трепет». И действительно Марина казалась трогательной и ранимой, она не липла и не висла на руках или на шее, а вела себя довольно независимо. Мне не удалось даже заподозрить в ней манипулятора (а если бы удалось так быстро заподозрить, то плохой, значит, из нее вышел манипулятор). Меня, правда, настораживали ее неослабевающее напряжение, неспособность просто покайфовать на коленях или на ручках у мамы и стремление постоянно мной командовать. Но я это списала на отсутствие опыта персонального общения со взрослыми, и, как следствие, ошибочного мнения девочки, что их роль ограничивается лишь удовлетворением любой прихоти ребенка. Оказалось, Марина знала и умела намного больше, чем я могла себе представить. Правда, совершенно не то, что мне хотелось бы.

Но на этом сюрпризы с моей новой дочкой не закончились. В ее поведении было много такого, что никак не соответствовало амбивалентному типу и характеризовалось крайним негативизмом. «Такие дети всегда пытаются доказать, что «Я самый главный». [Такой вот] вариант перевернутой привязанности. Это очень сложные дети. Они всегда доказывают свое первенство, главенство. [Они] одаренные лидеры, которые [постоянно] соревнуются со взрослыми на тему «кто в доме хозяин». Эти дети нарушают правила, стремятся подорвать авторитет взрослого. Их опыт показал, что нельзя верить в силу и способность взрослого защитить.

Попадая в семью, такие дети проверяют приемных родителей на прочность, доказывают всем свое лидерство или пытаются обмануть. Если родителям удается выстроить отношения и показать свой авторитет, доказать, что они могут быть заботливыми, но властными, вот тогда программа привязанности восстановится. Все станет на свои места, когда ребенок поверит в возможность взрослого его защитить, прийти на помощь».

Передо мной стоял ряд нелегких задач: различать попытки манипуляций девочки, не подаваться на них, постоянно отстаивать свое право на лидерство и оспаривать свой авторитет (позже возникла проблема с признанием папиного авторитета). При этом мне было необходимо создать для Марины безопасную среду, в которой она могла бы со временем расслабиться, научить дочку доверять мне и доказать, что я достаточно сильная, чтобы позаботиться о ней и никогда ее не предать.  Любой компромисс, уступка в чем либо, чрезмерная нежность, даже простое партнерство и дружба (все то, что стараются выстроить в своих отношениях родители с детьми) воспринимались девочкой как непростительная слабость, после которой «хватка» Марины ожесточалась.

Спустя два с лишним месяца после нашей беседы с психологом детского дома, мне методом проб и ошибок, наблюдений, ведения дневника, чтения специальной литературы, консультаций со специалистами удалось выяснить психологические особенности характера Марины и те факторы, которые вызывали у нее неконтролируемый страх. Она боялась собак, не переносила тишины, темноты, одиночества и… «слабых» взрослых. Все перечисленное могло вызвать у нее панику в разной степени, в зависимости от ситуации. В тоже время она не признавала каких-либо правил и границ. Введение любых ограничений всегда сопровождалось деструкцией поведения с ее стороны.

Это кажется невероятным, но огромную тревогу у Марины вызывала как раз атмосфера покоя, любви и принятия. Это была непривычная для нее среда, а, следовательно, несла скрытую  и неизвестную пока угрозу. Марина не умела спокойно жить, зато в совершенстве овладела искусством выживания, когда нельзя расслабляться и терять бдительность, всегда нужно быть в боевой готовности или в борьбе «на передовой». Поэтому хаос, гнев, раздражение, агрессия были ей понятны и привычны, в такой атмосфере она легко ориентировалась и умело контролировала все вокруг. Такой она стала, получив горький опыт «выживания» в детском доме.

Когда человеку грозит опасность, его инстинкты самосохранения срабатывают моментально, гораздо быстрее, нежели он сможет осознать степень этой опасности, проанализирует поступившую информацию и выработает стратегию поведения. В стрессовых ситуациях вообще не задействуется работа ни коры головного мозга, ни лимбической системы, которые блокируются стволовой частью, отвечающей за основные инстинкты. Проблема в том, что вся жизнь Марины была постоянным стрессом и непрерывной борьбой за выживание. Поэтому часто примитивный мозг у нее доминировал и беспрестанно стимулировал выброс кортизола, эстрогена и время от времени - адреналина. Возможно, частое самовольное накручивание истерик Марины было именно воссозданием стрессовой ситуации, стимулирующей выброс гормонов стресса, потому что Марина знала, что после этого она становится более выносливой, бесстрашной, сильной и неуязвимой.

Моя первоочередная задача заключалась в том, чтобы снять тревожность у дочки и вывести ее из состояния хронического стресса. Однако, у меня, поклонницы теории привязанности Г. Ньюфелда и Л. Петрановской, было ощущение, что я загнана в педагогический тупик. Все привычные для меня методы воспитания, основанные на безусловном принятии, эмпатии, доверии, а так же традиционные поощрения и наказания, не работали. Мои надежды на установление привязанности путем физического контакта, совместного сна, поцелуев, ежедневной заботы, объяснений и проговариваний, совместной деятельности, творчества и игр потерпели полнейший крах. Разумеется, все это я делала каждый раз, когда возникала хоть малейшая возможность, но для снятия стресса у Марины этого было совершенно недостаточно, а зачастую напротив именно такое отношение пробуждало в девочке повышенную тревогу.

Мне было не понятно, как можно создать среду, в которой Марина чувствовала бы себя безопасно, учитывая то, что она постоянно добивалась именно хаоса и постоянного раздражения, которые сводили нас всех с ума. По мне, приемной маме, она вообще била прицельным огнем, вымещая всю свою накопившуюся ярость, злобу и ненависть ко всему миру в целом и бросившей кровной маме - в частности. Невозможно было работать над  укреплением привязанности, когда самой привязанности не было даже в зародыше. Каким же образом при сложившихся обстоятельствах можно вывести девочку из состояния стресса, мне еще только предстояло узнать. Тем не менее, проблема была сформулирована и понятна, а значит первый, самый главный шаг в ее решении был сделан.

Некий маячок для себя я нашла в ЖЖ Л. Петрановской, где она высказывается о книге Н. Томас «Когда любви недостаточно»: «Различия между теориями привязанности Г. Ньюфелда и Н. Томас из серии "прямо наоборот". У Н. Томас про границы и дисциплину.  И правда иногда требуется именно так, но с определенным типом детей - с сильным расстройством привязанности. Когда надо сначала хоть как-то упаковать поведение, когда никто никакую ногу [с просьбой натянуть  колготки] не протягивает. Ньюфелд  пишет о том, как вести себя с обычно растущим ребенком, как его растить в заботе, преодолевая обычные возрастные трудности. А теория Томаса, образно говоря, про детей с тяжелыми заболеваниями, которых иногда в гипсовый корсет приходится заковывать, чтобы потом вообще было кого любить».

Теперь у меня появилась уверенность, что с нами под одной крышей живет вовсе не «монстрик», что такое поведение «лечится», а для этого нужно время,  терпение и поначалу несколько иной подход к воспитанию. Прежде чем налаживать контакт с дочерью и работать над формированием привязанности, мне предстояло выстроить здоровую иерархию отношений в семье, установить семейные правила и четкие границы дозволенного и помочь девочке органично встроиться в эту систему. Передо мной стояла нелегкая задача – бережно «закатать в гипс» растерзанную душу Марины, чтобы потом вообще было кого любить…


* Цитированный материал заимствован с сайта Института развития привязанности, из статьи психолога Марианны Лапиной, опубликованной на сайте Психология, и из ЖЖ психолога Людмилы  Петрановской.