Милый друг. Часть 2. Глава 3. Мопассан

3

Когда на следующее утро Дю Руа пришёл в редакцию, он нашёл Буаренара.
- Дорогой друг, - сказал он ему, - я хотел бы попросить тебя об одной услуге. Коллеги в последнее время развлекаются тем, что называют меня «Форестье». Я начинаю находить, что это глупо. Не будешь ли ты столь любезен, чтобы предупредить товарищей о том, что я влеплю оплеуху первому же, кто ещё раз позволит себе эту шутку? Пусть поразмыслят над тем, стоит ли эта шалость того, чтобы быть заколотым на дуэли. Я обращаюсь к тебе, потому что ты – уравновешенный человек, который не допустит разжигания ссоры, и потому что ты был моим секундантом в тот раз.
Буаренар согласился выполнить эту просьбу.
Дю Руа вышел за покупками и вернулся через час. Никто больше не называл его «Форестье».
Когда он вернулся домой, он услышал женские голоса в гостиной. Он спросил:
- Кто у нас?
Слуга ответил:
- Мадам Вальтер и мадам де Марелль.
Его сердце немного встрепенулось, затем он подумал: «Ну что ж, посмотрим», и открыл дверь.
Клотильда стояла у камина, луч света падал на неё из окна. Жоржу показалось, что, когда она увидела его, краска немного отлила от её лица. Он сперва поприветствовал мадам Вальтер и двух её дочерей, который сидели по бокам матери, как часовые, а затем повернулся к бывшей любовнице. Она протянула ему руку. Он взял её и пожал со скрытым смыслом, словно говоря: «Я до сих пор люблю вас». Она ответила на пожатие.
Он спросил:
- У вас не случилось ничего дурного за то столетие, которое утекло с нашей последней встречи?
Она дружелюбно ответила:
- У меня всё хорошо, а у вас, милый друг?
Обернувшись к Мадлен, она спросила:
- Ты позволишь, чтобы я продолжала так его называть?
- Конечно, дорогая, я позволю тебе всё, что захочешь.
В этих словах прозвучала нотка скрытой иронии.
Мадам Вальтер рассказывала о празднике, который собирался устроить Жак Риваль в своём холостяцком жилище – состязание фехтовальщиков, где должны были присутствовать и светские дамы. Она говорила:
- Будет очень интересно. Но мне очень жаль, что никто не сможет сопроводить нас туда. Мой муж будет отсутствовать по служебным обязанностям в этот день.
Дю Руа сразу же предложил себя в качестве провожатого. Она согласилась:
- Мы с дочерьми будем очень вам признательны.
Он посмотрел на младшую дочь Вальтеров и подумал: «А она не дурна, эта маленькая Сюзанна, вовсе не дурна». Она была похожа на хрупкую светловолосую куклу, маленькую и утончённую, с миниатюрной фигуркой. Её серо-голубые глаза были словно написаны кистью кропотливого художника-выдумщика. Её кожа была абсолютно белой, гладкой, без малейшего оттенка, а растрёпанные кудри, лежащие замысловатыми завитками, как светлое лёгкое облако, были похожи на волосы красивых дорогих кукол, которых держат в руках девочки, чей рост ненамного превосходит рост этих игрушек.
Старшая дочь Роза была некрасивой, плоской, заурядной – одной из тех девушек, которых не замечают, с которыми не разговаривают, о которых ничего не говорят.
Их мать встала, повернувшись к Жоржу:
- Так значит, я могу рассчитывать на вас в следующий четверг, в 14.00.
Он ответил:
- Я к вашим услугам, мадам.
Как только она ушла, мадам де Марелль тоже поднялась:
- До свиданья, милый друг.
На этот раз руку ему пожала она – сильно и продолжительно, и он почувствовал волнение от этого молчаливого признания, поддавшись внезапной слабости к этой мещанке, ведущей беспорядочный образ жизни, к этому ребёнку, который, может быть, по-настоящему любил его.
«Схожу к ней завтра», - подумал он.
Когда они остались с женой наедине, Мадлен начала искренне и весело смеяться, глядя ему в лицо:
- Ты знаешь, что вызвал страсть в мадам Вальтер?
Он опешил:
- Да ладно!
- Уверяю тебя, она говорила со мной о тебе с безумным энтузиазмом. Это так необычно с её стороны! Она хотела бы найти таких мужей для дочерей, как ты!.. К счастью, в её случае это не имеет значения.
Он не понял последних слов:
- Как это, не имеет значения?
Она ответила с убеждённостью женщины, уверенной в своих словах:
- О! Мадам Вальтер – одна из тех, о ком никогда не шушукаются. К ней невозможно подступиться. Ты знаешь её мужа так же хорошо, как я. Но она – другое дело. Она действительно много страдала, выйдя замуж за еврея, но осталась ему верна. Она – честная женщина.
Дю Руа был удивлён:
- Я думал, что она тоже еврейка.
- Она? Вовсе нет. Она покровительствует всем благотворительным мероприятиям. Она даже венчалась. Не знаю, было ли какое-то подобие крещения для её мужа, или Церковь закрыла глаза.
Жорж пробормотал:
- А!.. тогда… она… я ей нравлюсь?
- Определённо. Если бы ты был свободен, я бы посоветовала тебе искать руки… Сюзанны. Не правда ли, она лучше, чем Роза?
Он ответил, подкручивая ус:
- Хм! Мамаша ещё тоже вполне хороша.
Мадлен вспылила:
- Знаешь, малыш, я тебе её советую. Но я не боюсь. Она уже не в том возрасте, когда совершают первую измену. С этим нужно раньше начинать.
Жорж думал: «А если бы я и впрямь мог жениться на Сюзанне?..»
Затем он пожал плечами: «Ба!.. в своём ли я уме?.. Разве отец принял бы меня в качестве зятя?»
Он пообещал себе впредь более внимательно присмотреться к поведению мадам Вальтер по отношению к себе, хотя он и не спрашивал себя, сможет ли извлечь из него какую-то выгоду.
В тот вечер его мучили воспоминания о романе с Клотильдой – нежные и  чувственные воспоминания. Он вспоминал её выходки, ласки, их походы по кабачкам.  Он повторял про себя: «Она действительно очень мила. Да, схожу к ней завтра».
Действительно, позавтракав на следующее утро, он отправился на улицу Верней. Та же служанка открыла ему дверь и с фамильярностью слуг мелких буржуа спросила:
- Как дела, сударь?
Он ответил:
- Прекрасно, дитя моё.
Он вошёл в гостиную, где неловкая рука играла гаммы на пианино. Это была Лорина. Он думал, что она бросится ему на шею. Она же важно встала, церемонно поздоровалась, как взрослая, и с достоинством удалилась.
У неё был такой вид оскорблённой женщины, что он был поражён. Вошла мать. Он поцеловал ей руки.
- Я столько думал о вас, - сказал он.
- Я тоже.
Они сели. Они улыбались друг другу, глядя друг другу в глаза с желанием поцелуя.
- Моя дорогая Кло, я вас люблю.
- И я вас тоже.
- Значит… значит… ты не сердишься на меня?
- И да, и нет… Мне было больно, но я поняла твои причины и сказала себе: «Ба! Рано или поздно он ко мне вернётся».
- Я не осмеливался вернуться, я не был уверен в том, как ты меня примешь. Я не осмеливался, но мне этого страшно хотелось. Кстати, а что случилось с Лориной? Она поздоровалась со мной сквозь зубы и ушла рассерженная.
- Я не знаю. Но с тех пор, как ты женился, с ней стало невозможно разговаривать. Я думаю, что она ревнует.
- Да что ты!
- Ну да, дорогой. Она больше не называет тебя «Милым Другом», она называет тебя «мсье Форестье».
Дю Руа покраснел, затем наклонился ближе к молодой женщине:
- Дай свои губы.
Она повернулась к нему.
- Где мы сможем увидеться вновь? – спросил он.
- Но… на улице Константинопль.
- А!.. квартиру не сняли другие жильцы?
- Нет, я её сохранила.
- Ты её сохранила?
- Да, я верила в то, что ты вернёшься.
Его грудь раздулась от гордой радости. Значит, эта женщина действительно любила его, испытывала к нему постоянное и глубокое чувство.
Он прошептал:
- Обожаю тебя.
Затем спросил:
- А как дела у твоего мужа?
- Очень хорошо. Он провёл здесь месяц и уехал позавчера.
Лю Руа не смог не рассмеяться:
- Как это кстати!
Она наивно ответила:
- О, да! Это очень кстати. Но когда он здесь, он меня совсем не смущает, ты же знаешь.
- Это правда. Он – замечательный человек.
- А как ты воспринял новую жизнь? – спросила она.
- Ни хорошо, ни плохо. Моя жена – мой товарищ и союзник.
- И ничего более?
- Ничего более… Что же касается сердца…
- Я понимаю. Но она всё равно очаровательна.
- Да, но она меня не волнует.
Он вновь потянулся к Клотильде и спросил:
- Когда мы увидимся вновь?
- О… завтра… хочешь?
- Да. Завтра в два часа.
- В два часа.
Он встал, чтобы уйти, и немного смущённо пробормотал:
- Ты знаешь, я сам буду снимать эту квартиру на улице Константинопль. Я этого хочу. Не хватало ещё, чтобы ты за неё платила.
На этот раз руки ему поцеловала она, сделав порывистый жест, и прошептала:
- Делай, как хочешь. Мне хватает и того, что эта квартира у нас есть, и мы можем там встречаться.
И Дю Руа ушёл, полный удовлетворения.
Когда он проходил мимо витрины фотографа, портрет какой-то высокой женщины с большими глазами напомнил ему мадам Вальтер. Он сказал себе: «Всё равно, она ещё недурна. Странно, что я раньше не обращал на неё внимания. Интересно будет посмотреть, как она встретит меня в четверг».
Он потёр руки, шагая с затаённой радостью. Это была радость от успеха во всех формах, эгоистичная радость ловкого человека, который преуспел, едва уловимая радость, порождённая польщённым тщеславием и удовлетворённой чувственностью, которую дарит женская нежность.
В четверг он сказал Мадлен:
- А ты не идёшь на это состязание к Ривалю?
- О, нет! Меня такие мероприятия не развлекают. Я пойду в Палату депутатов.
Сев в ландо с открытым верхом, так как стояла хорошая погода, он отправился к мадам Вальтер.
Он был очень удивлён, когда увидел её: настолько молодой и красивой она ему показалась.
На ней было светлое платье с небольшим вырезом, и под белыми кружевами угадывалась пышная грудь. Никогда раньше она ещё не казалась ему такой свежей. Он счёл её по-настоящему соблазнительной. У неё был обычный спокойный вид, манеры матери, которые позволяли ей пройти почти незамеченной под взглядами галантных мужчин. Впрочем, она почти ничего не говорила, если не считать известных, уместных и сдержанных изречений. Её мысли были мудры, методичны, хорошо сформулированы, без излишеств.
Сюзанна в розовом платье напоминала лакированные картины Ватто, а старшая сестра рядом с ней казалась классной дамой, которую обязали сопровождать эту красивую статуэтку.
Перед дверью в дом Риваля выстроилась вереница экипажей. Дю Руа предложил руку мадам Вальтер, и они вошли.
Состязание устраивали в пользу сирот 6-го округа Парижа под патронажем всех жён сенаторов и депутатов, имевших какие-либо связи с «Французской жизнью».
Мадам Вальтер пообещала прийти с дочерьми, отказавшись от титула дамы-патронессы, потому что она помогала от своего имени только делам духовенства – не потому, что она была очень ему предана, но брак с израильтянином вынуждал её (как она считала) на определённое религиозное поведение, а праздник, устроенный журналистом, принимал некоторое республиканское значение, которое могло показаться направленным против духовенства.
На протяжении трёх недель в парижских газетах можно было прочесть:
«Нашего выдающегося собрата Жака Риваля только что осенила гениальная и великодушная мысль устроить в пользу сирот 6-го округа Парижа большое состязание в оружейном зале, примыкающем к его холостяцким апартаментам.
На это событие приглашены дамы: жёны сенаторов Лалуань, Ремонтель, Риссолэн и жёны депутатов Ларош-Матьё, Персероль, Фирмэн. В антракте будут собраны скромные пожертвования, которые будут немедленно переданы в руки мэра 6-го округа или его представителю».
Это была реклама, которую ловкий журналист составил сам – для своей выгоды.
Жак Риваль принимал гостей у входа в своё жилище, где был устроен буфет: выручка тоже должна была быть прибавлена к пожертвованиям.
Затем он указывал дружеским жестом на лесенку, по которой спускались в подвал, где он устроил оружейную и тир. Он говорил: «Сюда вниз, дамы, сюда вниз. Состязание будет проводиться в подвале».
Он бросился встречать жену директора, затем пожал руку Дю Руа:
- Здравствуйте, милый друг.
Тот был удивлён:
- Кто вам сказал…
Риваль перебил его:
- Мадам Вальтер, присутствующая здесь. Она находит это прозвище очень милым.
Мадам Вальтер покраснела:
- Да, признаюсь. Если бы я знала вас больше, я бы сделала, как малышка Лорина: называла бы вас милым другом. Это имя вам очень подходит.
Дю Руа рассмеялся:
- Будьте так любезны, мадам, прошу.
Она опустила глаза:
- Нет. Мы не настолько близкие друзья.
Он прошептал:
- Вы хотите обнадёжить меня в том, что мы можем ими стать?
- Ах, посмотрим, посмотрим, - сказала она.
Он исчез в узком проходе, освещённом газовым рожком, и во внезапном переходе от солнечного света к этому жёлтому огню было что-то зловещее. Запах подземелья поднимался к этой винтовой лестнице – запах тёплой влажности, заплесневелых стен, вытертых по случаю праздника, и аромат ладана, который напоминал церковь, а также – испарения женских духов: вербены, ириса, фиалки.
В этой яме слышался шум голосов, волновалась возбуждённая толпа.
Всё подземелье было освещено газовыми гирляндами и венецианскими фонарями, спрятанными в срезанных ветвях, которыми замаскировали заплесневелые каменные стены. Ветки закрывали всё. Потолок был украшен папоротником, пол покрыт листьями и цветами.
Гостям очень понравилось это украшение. В маленькой нише в глубине зала было возвышение для стрелков, по бокам стояли стулья для судей.
По всему подвалу были расставлены скамейки, выстроенные по 10, слева и справа, на которых могли разместиться около 200 человек. Всего были приглашены 400.
Перед возвышением позировали молодые люди в костюмах стрелков: они были поджарыми, с длинными конечностями, с выгнутым корпусом, с закрученными усами. Публика разглядывала их, выделяла мастеров и любителей, всех знаменитых фехтовальщиков. Вокруг беседовали господа в сюртуках, молодые и старые, которые были на короткой ноге со стрелками. Они тоже старались быть замеченными, узнанными и названными, это были знатоки фехтования в штатской одежде, эксперты с зачехлёнными шпагами.
Почти все скамейки были заняты женщинами, которые шуршали платьями и шептались. Они обмахивались веерами, как в театре, так как в этих лесных кущах уже становилось жарко, как в бане. Время от времени слышался крик: «Оршад! Лимонад! Пиво!»
Мадам Вальтер с дочерьми заняли места в первом ряду. Дю Руа собирался удалиться, прошептав:
- Я должен вас покинуть, мужчины не имеют права занимать скамейки.
Но мадам Вальтер ответила с колебанием:
- Я хотела бы, чтобы вы остались. Вы будете называть мне имена стрелков. Если вы будете стоять у края скамьи, вы никому не помешаете.
Она посмотрела на него своими большими глазами. Она настаивала:
- Останьтесь же с нами… сударь… Милый Друг. Вы нам нужны.
Он ответил:
- Я подчиняюсь… с удовольствием, мадам.
Со всех сторон слышалось: «Как здесь мило, в этой пещерке!»
Жоржу этот сводчатый зал был хорошо знаком! Он вспоминал утро, проведённое здесь накануне дуэли, когда он был один на один с маленьким белым квадратиком, который смотрел на него из глубины второго зала, как огромный ужасный глаз.
С лестницы раздался голос Жака Риваля:
- Начинаем, уважаемые дамы!
Шестеро мужчин в обтягивающей одежде, подчёркивавшей выпирающую грудь, поднялись на постамент и сели на стулья, предназначенные жюри.
Прозвучали их имена: генерал де Райнальди, председатель, маленького роста, с большими усами; художник Жозефэн Руже, высокий лысый мужчина с длинной бородой; Маттео де Южар, Симон Рамонсель, Пьерр де Карвэн - трое молодых элегантных людей, и Гаспар Мерлерон, признанный мэтр.
С двух сторон на стенах висели объявления. Справа было написано «мсье Кревкёр», слева – «мсье Плюмо».
Это были двое фехтовальщиков второго разряда. Они появились с сухим видом, как военные, их жесты были немного несвободны. Сделав приветствие шпагами, как автоматы, они начали атаковать друг друга в своих костюмах из полотна и белой кожи: два солдатика, которые сражаются для смеха.
Время от времени слышалось: «Туше!» Господа в жюри наклоняли голову с видом знатоков. Публика видела только двух живых марионеток, которые делали выпады; публика ничего не понимала, но была довольна. Однако два этих человечка казались зрителям мало грациозными и слегка смешными. При их виде вспоминались деревянные солдатики, которых продают на бульварах.
Двое первых выступавших были заменены господами Плантоном и Карапэном – штатским и военным. Мсье Плантон был маленького роста, а мсье Карапэн – толстый. Можно было подумать, что первый же укол сдует этот воздушный шар. Публика смеялась. Мсье Плантон прыгал, как обезьяна. Мсье Карапэн двигал только рукой – дородность мешала ему, и он с такой тяжестью и силой нападал каждые 5 минут, что, казалось, принимал самое важное решение в своей жизни. Ему затем стоило больших усилий выпрямится вновь.
Знатоки сочли их поединок очень стабильным и сильным. Публика поверила мнению знатоков.
Затем вышли господа Порион и Ляпальм, профессионал и любитель, которые начали необузданную гимнастику, с яростью нападая друг на друга, заставляя судей бежать со своими стульями, пересекая помост с одного конца на другой, заставляя друг друга отступать и наступать сильными комичными прыжками. Они отпрыгивали назад, заставляя дам смеяться, и бросались вперёд, что немного волновало. Какой-то неизвестный наглец крикнул, увидев эти прыжки: «Вы друг друга измотаете, платят-то по часам!» Помощник, оскорблённый этим отсутствием вкуса, шикнул на него. Эксперты высказали своё мнение: соперники показали много силы, и промахи были уместны.
Первое отделение завершилось красивым поединком между Жаком Ривалем и знаменитым бельгийским профессором по фамилии Лебег. Дамы оценили Риваля. Он был действительно красив, хорошо сложен, гибок, ловок – он был самым изящным из тех, кто выступал до него. В свою манеру ан-гард и в свои выпады он вкладывал светскую элегантность, которая нравилась публике и контрастировала с энергичной, но заурядной манерой его противника. «Чувствуется хорошее воспитание», - говорили о нём.
Он победил. Ему аплодировали.
Но вот уже несколько минут какой-то странный шум доносился с верхнего этажа. Это был сильный стук и смех. Те 200 гостей, которые не смогли спуститься в подземелье, развлекались по-своему. На винтовой лестнице теснились человек 50. Жара внизу становилась ужасной. Зрители кричали: «Дайте воздуха! Пить!» И тот же разносчик визжал тонким голосом, перекрывавшим шум разговоров:
- Оршад! Лимонад! Пиво!
Появился раскрасневшийся Риваль, всё в том же костюме.
- Я принесу прохладительное, - сказал он и побежал на лестницу. Но сообщение с первым этажом было перегорожено. Легче было пробить потолок, чем пробиться через эту стену человеческих тел.
Риваль кричал:
- Пропустите мороженое для дам!
Пятьдесят голосов повторили: «Пропустите!» Наконец, появился поднос. Но на нём стояли лишь пустые стаканы, прохладительное разобрали по дороге.
Кто-то громко крикнул:
- Мы тут задохнёмся! Пора заканчивать и убираться!
Другой голос крикнул:
- Пожертвования!
И вся публика, задыхающаяся, но весёлая, повторила: «Пожертвования… пожертвования…»
Тогда между скамеек начали ходить шесть дам, и слышался звон монет.
Дю Руа перечислял мадам Вальтер имена знаменитых людей. Это были люди света, журналисты из крупных газет и из старых газет, которые смотрели на «Французскую жизнь» свысока, с лёгкой сдержанностью, происходящей из опыта. Они уже столько раз видели, как умирали это политико-финансовые листки, эти газетёнки, порождённые хитрыми комбинациями и разбитые падением в министерстве. Здесь также можно было увидеть художников и скульпторов, которые имеют большое отношение к спорту, поэта-академика, на которого указывали, двух музыкантов и многих благородных иностранцев, к фамилиям которых Дю Руа прибавлял «авант.» (что означало «авантюрист»), в подражание англичанам, как он говорил, которые ставят на карточках сокращение «Эск.»**
Кто-то крикнул ему:
- Здравствуйте, дружище!
Это был граф де Водрек. Извинившись перед дамами, Дю Руа пошёл пожать ему руку.
Вернувшись, он заявил:
- Этот Водрек очень мил. В нём так чувствуется порода!
Мадам Вальтер не ответила. Она была слегка утомлена и её грудь приподнималась при каждом вздохе, притягивая взгляд Дю Руа. Время от времени он чувствовал на себе её взгляд  - смущённый, неуверенный, который она тут же отводила. Он говорил себе: «Неужели?.. Неужели?.. Я что, и эту подцепил?»
Сборщицы пожертвований прошли мимо. Их кошельки были полны золота и серебра. К помосту было прикреплено новое объявление: «Большо-о-ой сюрприз». Члены жюри поднялись на свои места. Публика ждала.
Появились две женщины со шпагами в фехтовальных костюмах: на них были тёмные трико, коротенькие юбочки до середины бедра и такие тесные нагрудники, что женщинам приходилось высоко держать головы. Они были молоды и красивы. Они поприветствовали публику с улыбкой, и им долго аплодировали.
Они встали ан-гард в сопровождении шушуканья и шуток.
На губах судей появилась добродушная улыбка, они одобряли выпады состязавшихся коротким «браво!»
Публика высоко оценила этот поединок и следила за двумя фехтовальщицами, которые разжигали желание в мужчинах и пробуждали в женщинах естественный вкус парижской публики к слегка шаловливой приятности, к пошловатой элегантности, к фальшивой миловидности и фальшивой грации, как у певичек кафе-концертов и опереточных куплетисток.
Каждый раз, когда одна из женщин делала выпад, в публике поднималось радостное волнение. Та, которая поворачивалась к залу полной спиной, заставляла открываться рты и округляться глаза; публика мало смотрела на движение её запястья.
Им неистово аплодировали.
Затем последовало состязание на саблях, но на него уже никто не смотрел, так как всё внимание было приковано к тому, что происходило наверху. Уже несколько минут слышался шум передвигаемой мебели, которую тащили по паркету, словно собирались переезжать. Затем внезапно раздались звуки пианино и ритмичный стук ног. Гости наверху устроили бал, чтобы вознаградить себя за то, что они не смогли увидеть состязание.
В публике сначала поднялся смех, затем в женщинах пробудилось желание танцевать; они прекратили смотреть на то, что происходило на эстраде, и начали громко говорить.
Идею бала, организованного опоздавшими, находили забавной. Идея была хороша. И публике внизу тоже хотелось присоединиться к балу.
Но вот уже вышли на помост двое новых соперников, приветствуя друг друга; они встали в начальную позицию с таким авторитетом, что все взгляды были прикованы к их движениям.
Они делали выпады и уклонялись с такой эластичной грацией, с такой размеренной и уверенной силой, с такой сдержанностью жестов, с такой правильностью телодвижений, с такой осторожностью в поединке, что невежественная толпа была удивлена и очарована.
Их холодная проворность, мудрая гибкость, быстрые движения, которые были столь рассчитаны, что казались медленными, привлекали и захватывали взгляд своей силой и совершенством. Публика чувствовала, что им показывали что-то прекрасное и редкое, что двое больших артистов в своём ремесле показывали зрителям всё самое лучшее, что только было возможно для двух этих мэтров: ловкость, хитрость, разумную науку фехтования и физическое умение.
Всё разговоры смолкли, настолько завораживало это зрелище. После того, как был сделан последний выпад, и соперники пожали друг другу руки, раздались крики «Ура!» Публика стучала ногами и вопила. Все знали их имена: это были Сержан и Равиньяк.
Возбуждённые умы искали ссор. Мужчины смотрели на своих соседей с желанием поспорить. Некоторые вызывали друг в друге улыбки. Те, кто ни разу не держали рапиру в руке, имитировали эти движения с тростью.
Но постепенно толпа начала подниматься по винтовой лестнице. Гости шли пить, наконец. Наступило возмущение, когда стало ясно, что танцующие разорили буфет, а затем ушли, заявляя, что было бесчестно беспокоить 200 человек из-за того, что они не видели состязания.
Не осталось ни одного пирожного, ни капли шампанского, сиропа или пива, ни конфетки, ни фрукта – ничего. Всё было разграблено, опустошено, подчищено.
О деталях попросили рассказать слуг, которые сделали печальные лица, скрывая желание рассмеяться. «Дамы были более остервенелы, чем мужчины, - признались они. – Они ели и пили так жадно, что у них заболели животы». Можно было подумать, что рассказ шёл из уст выживших после разграбления и захвата города.
Но пора было уходить. Господа жалели о 20 франках, которые пожертвовали; они возмущались тем, что гости наверху сумели повеселиться, ничего не заплатив.
Дамы-патронессы собрали более 3000 франков. После оплаты всех издержек для сирот 6-го округа остались 220 франков.
Дю Руа, сопровождающий семью Вальтер, ожидал ландо. Когда он сел в экипаж напротив жены патрона, он ещё раз почувствовал на себе её ласкающий беглый взгляд, казавшийся смущённым. Он думал: «Чёрт возьми, по-моему, она клюнула», и улыбался, признавая, что действительно имел успех у женщин, так как мадам де Марелль, казалось, безумно любила его после того, как их нежные отношения восстановились.
Он вернулся домой в очень хорошем настроении.
Мадлен ожидала его в салоне.
- У меня есть новости, - сказала она. – Дело касательно Марокко усложняется. Франция может послать туда войска через несколько месяцев. В любом случае, мы воспользуемся этим, чтобы потрясти министерство, и Ларош воспользуется этой возможностью, чтобы завладеть портфелем министра в МИД.
Дю Руа притворился, что не верит этому, чтобы подразнить жену. Никто не повторит той глупости, которая была допущена с Тунисом.
Но Мадлен нетерпеливо пожала плечами.
- Говорю тебе! Говорю тебе, что это так! Разве ты не понимаешь, что это для них – важный денежный вопрос. Сегодня, мой дорогой, в политических комбинациях больше не нужно говорить «Ищите женщину», лучше говорить «Ищите сделку».
Он пробормотал «Ба!» с презрительным видом, чтобы раззадорить её.
Она раздражилась:
- Да ты такой же наивный, как Форестье.
Она хотела уязвить его и ожидала гнева. Но он улыбнулся и ответил:
- Как этот рогоносец Форестье?
Она остолбенела и прошептала:
- О! Жорж!
У него был нахальный и насмешливый вид, и он ответил:
- А что? Разве не ты сама призналась мне тем вечером, что Форестье носил рога?
И добавил: «Бедняга!» тоном глубокой жалости.
Мадлен повернулась к нему спиной, не желая отвечать. После минутного молчания она заговорила:
- Во вторник у нас будут гости: мадам Ларош-Матьё придёт на ужин с графиней де Персмюр. Хочешь пригласить Риваля и Норбера де Варенна? Завтра я иду к мадам Вальтер и к де Марелль. Возможно, к нам придёт ещё мадам Риссолэн.
На протяжении некоторого времени она укрепляла связи с людьми, используя политическое влияние мужа, чтобы привлечь к себе – по доброй воле или силой – жён сенаторов и депутатов, которые нуждались в поддержке «Французской жизни».
Дю Руа ответил:
- Отлично. Я займусь Ривалем и Норбером.
Он был доволен и потирал руки, так как нашёл хорошее средство обставить жену и удовлетворить скрытую злобность, смущение и жалящую ревность, которая зародилась в нём после прогулки по Лесу. С тех пор он называл Форестье только «рогачём». Он хорошо осознавал, что, в конце концов, это вызовет гнев Мадлен. И он 10 раз за вечер нашёл способ произнести с добродушной иронией это имя «рогач Форестье».
Он больше не сердился на покойного – он отомстил.
Жена притворялась, что не слышит, и оставалась улыбающейся и равнодушной перед ним.
На следующий день, когда она собиралась отнести приглашение мадам Вальтер, он захотел её опередить, чтобы застать жену патрона одну и посмотреть, действительно ли он увлёк её. Это развлекало его и льстило. К тому же… почему нет… если это было возможно.
Он пришёл на бульвар Мальзерб в 10.00. Его проводили в гостиную. Он подождал.
Появилась мадам Вальтер, протянув ему руку со счастливой поспешностью.
- Каким добрым ветром вас занесло?
- Вовсе не ветром – меня привело желание увидеть вас. Какая-то сила толкнула меня к вам, не знаю – почему, мне нечего вам сказать. Я пришёл. Вы простите мне этот утренний визит и искренность объяснения?
Он говорил это галантным и шутливым тоном, с улыбкой на губах и с серьёзным ударением в голосе.
Она была удивлена, немного покраснела, пролепетала:
- Но… в самом деле… я не понимаю… вы застали меня врасплох…
Он добавил:
- Это заявление было сделано с напускным весёлым видом, чтобы вас не напугать.
Они сели рядом. Она приняла его слова с радостью:
- Значит… это – серьёзное заявление?
- Ну да! Я уже давно хотел вам его сделать, даже очень давно. Но я не осмеливался. Говорят, вы так строги, так несгибаемы…
Уверенность вернулась к ней. Она ответила:
- Почему же вы решили сделать его сегодня?
- Не знаю.
Он понизил голос:
- Или, скорее, потому, что я  думаю только о вас со вчерашнего дня.
Она пробормотала, слегка побледнев:
- Послушайте, довольно ребячиться. Поговорим о другом.
Но он так внезапно упал на колени, что она испугалась. Она хотела встать, но он удержал её силой, обхватив руками за талию, и повторял страстным голосом:
- Да, я люблю вас, безумно люблю, уже давно. Не отвечайте. Что вы хотите от меня, я сошёл с ума! Я люблю вас… О! Если бы вы знали, как я вас люблю!
Она задыхалась, пыталась говорить и не могла произнести ни слова. Она отталкивала его руками, схватив за волосы, чтобы помешать этому рту приблизиться к своему. Она поворачивала голову из стороны в сторону быстрыми движениями, закрыв глаза, чтобы больше его не видеть.
Он прикасался к ней через платье, ощупывал, а она слабела под этой внезапной неистовой лаской. Он резко встал и хотел обнять её, но она, высвободившись на секунду, ускользнула, отпрыгнув назад, и бегала теперь от кресла к креслу.
Он счёл, что эта погоня была смешна, и упал на стул, спрятав лицо в ладонях, притворившись, что рыдает.
Затем он вновь встал, крикнул: «Прощайте! Прощайте!» и ушёл.
В вестибюле он спокойно взял свою трость и вышел на улицу, думая: «Клянусь, дело в шляпе». И он отправился на телеграф, чтобы отправить Клотильде «голубой листочек», назначая свидание на завтрашний день.
Вернувшись домой в обычный час, он сказал жене:
- Ну как, ты собрала всех своих гостей на ужин?
Она ответила:
- Да, только мадам Вальтер не уверена, что будет свободна в это время. Она ещё не решила. Она мне говорила Бог знает о чём: об обязательствах, о совести. Под конец она показалась мне смешной. Не важно, я надеюсь, что она придёт всё равно.
Он пожал плечами:
- Да уж, чёрт побери, придёт.
Однако он не был в этом уверен и пребывал в беспокойстве до самого вторника.
Утром во вторник Мадлен получила записку от мадам Вальтер: «Я с трудом освободилась и приду к вам. Но муж не сможет меня сопровождать».
Дю Руа подумал: «Я хорошо сделал, что не вернулся туда. Она успокоилась. Внимание».
Однако он ожидал её прихода с небольшим беспокойством. Она пришла очень спокойная, немного холодная, немного высокомерная. Он держался скромно, сдержанно и покорно.
Господа Ларош-Матьё и Риссолэн пришли вместе с жёнами. Виконтесса Персмюр говорила о высшем свете. Мадам де Марелль была очаровательна в необычном наряде: в жёлто-чёрном испанском костюме, который красиво облегал её тонкую талию, грудь и пухлые руки, придавая энергичность её птичьей головке.
Дю Руа сидел рядом с мадам Вальтер и разговаривал с ней во время ужина только о серьёзных вещах, с преувеличенным уважением. Время от времени он посматривал на Клотильду. «Она в самом деле красивее и свежее», - думал он. Затем его взгляд падал на жену, которую он тоже находил недурной, хотя он затаил по отношению к ней гнев.
Но жена патрона возбуждала его тем, что её было трудно завоевать, а также той новизной, которая всегда желанна мужчинам.
Она захотела уйти с ужина рано.
- Я вас провожу, - сказал он.
Она отказалась. Он настаивал:
- Почему же вы отказываетесь? Вы раните меня. Не заставляйте меня думать, что вы меня не простили. Вы видите, насколько я спокоен.
Она ответила:
- Вы не можете оставить гостей.
Он улыбнулся:
- Ба! Я буду отсутствовать 20 минут. Они этого даже не заметят. Если вы откажетесь, вы раните меня в самое сердце.
Она прошептала:
- Хорошо, я согласна.
Едва они сели в экипаж, как он схватил её руку и страстно поцеловал:
- Я люблю вас, люблю. Позвольте мне это говорить. Я вас не трону. Я лишь хочу повторять, что люблю вас.
Она пролепетала:
- О!.. после того, что вы мне обещали… Это дурно… дурно…
Он притворился, будто делает большое усилие над собой, затем продолжил сдержанным тоном:
- Вот, вы сами видите, как я пытаюсь себя обуздать. Однако… Но позвольте мне говорить только это: я люблю вас… и повторять вам это каждый день… да, позвольте мне приходить к вам и становиться на колени на 5 минут у ваших ног, чтобы повторять эти 3 слова, глядя на ваше лицо, на которое я мог бы смотреть бесконечно.
Она вырвала свою руку и ответила, задыхаясь:
- Нет, я не могу, я не могу. Думайте о том, что скажут люди, мои слуги, мои дочери. Нет, нет, это невозможно…
Он продолжил:
- Я больше не смогу жить, если не буду вас видеть. У вас ли дома или где-нибудь в другом месте, но я должен видеть вас, пусть лишь одну минуту, но каждый день, чтобы я мог коснуться вашей руки, вдохнуть ветер, поднимаемый вашим платьем, созерцать линии вашего тела и ваши большие глаза, которые сводят меня с ума.
Она слушала и дрожала от этой банальной музыки любви, лепеча:
- Нет… нет… это невозможно. Молчите!
Он говорил очень тихо, ей в ухо, понимая, что эту простую женщину нужно было завоёвывать постепенно, что нужно было убедить её согласиться на свидания:
- Послушайте… Нужно… я вас увижу… я буду ждать вас у вашей двери… как нищий… Если вы не спуститесь, я поднимусь к вам… но я увижу вас… я вас увижу… завтра.
Она повторяла:
- Нет, нет, не приходите. Я вас не приму. Подумайте о моих дочерях.
- Тогда скажите, где я смогу вас увидеть… на улице… не важно – где… в любое время, когда хотите… чтобы я увидел вас… Я поздороваюсь с вами… Я вам скажу: «Я люблю вас», и уйду.
Она колебалась в растерянности. Так как экипаж уже подъезжал к её дому, она быстро прошептала:
- Хорошо, я приду в собор Святой Троицы завтра, в половине четвёртого.
Она вышла из экипажа и крикнула кучеру:
- Отвезите мсье Дю Руа домой.
Когда он вернулся, жена спросила:
- Где ты был?
Он тихо ответил:
- Я ходил на телеграф, чтобы отправить срочную телеграмму.
К нему подошла мадам де Марелль:
- Вы проводите меня, милый друг? Вы же знаете, что я прихожу на ужин в столь отдалённые дома только при этом условии.
Она повернулась к Мадлен:
- Ты не будешь ревновать?
Мадам Дю Руа медленно ответила:
- Нет, ничуть.
Гости расходились. У мадам Ларош-Матьё был вид провинциальной горничной. Она была дочерью нотариуса, которая вышла за Лароша, когда тот был ещё никому не известным адвокатом. Мадам Риссолэн, старая и претенциозная, напоминала бывшую акушерку, которая получила образование в лекционных аудиториях. Виконтесса де Персмюр смотрела на них свысока. Её «белая лапка» с отвращением касалась этих заурядных рук.
Клотильда, завернувшись в кружева, сказала Мадлен, выходя на лестницу:
- Ужин был просто великолепный. Через некоторое время у тебя будет первый политический салон в Париже.
Едва она оказалась с Жоржем наедине, она сжала его в объятиях:
- О! Мой милый друг, с каждым днём я люблю тебя всё больше и больше.
Фиакр, в котором они ехали, качался, как корабль.
- У нас в комнате намного лучше, - сказала она.
Он ответил:
- О, да! – думая о мадам Вальтер.

 (05.12.2015)

*Бензойная смола – церковный ладан (росный).
** «Эск.» - эсквайр