Амфибия Ивановна Гл. 3. Встреча

               

   В метро я всё пыталась представить нашу встречу. Вот и Новочеркасская.  Ой, сколько выходов! Ага! Вот мой: на улицу Шаумяна! Площадь вся застроена новыми огромными магазинами.  Всё незнакомо! Вот пошли жилые дома. Ну, тут уже что-то знакомое. Нет! Все дома как близнецы. Не вспомнить, какой дом Амы. Что-то и номеров не вижу! А! Вот этот дом отличается от всех ухоженностью придомовой территории. Вокруг дома кустарники, аккуратно подстриженные опытной рукой, цветнички ухоженные. Так и есть – это нужный мне дом.

  С трепетом где-то глубоко внутри, с пересохшим от волнения горлом, нажимаю на звонок. Тишина. Повторяю попытку. Из-за двери слышен какой-то странный хрип. Чужой постуженный голос грубо спрашивает: «Кто там?» Я растерялась. Молчу. Как же так! Это ведь единственный дом с таким озеленением вокруг. Да я потом и номер увидела: 65. Странно! А грубый, хриплый голос продолжал допрос: «Вам кто нужен?»

  И вдруг я уловила в этом странном голосе родные нотки.
  - Нина! Ама! Это я! Я это,  Лора! Что с тобой? Что случилось? Сможешь открыть?
   В дверях послышался звук отодвигаемого засова, потом звяканье ключей, опять какой-то скрежет. Наконец дверь открылась, и передо мной возникла симпатичная старушка с искрящимися совсем по-молодому глазками.

   - Входи, входи скорей. Не обнимать же за порогом, - с весёлым смехом заговорила Амка, совсем нормальным, но правда, несколько прокуренным, голосом.
   Заперев на засовы, на ключи и задвижки двери, Ама, наконец, обратила внимание и на меня.
  - Ну-ка, ну-ка! Дай разглядеть тебя! Не помолодела, увы! Но, молодцом, молодцом! – говорила она, не выпуская сигарету изо рта. Крутила меня, оглядывая.

   - Да, выбрось ты сигарету, Ама, то есть, Нина. Не обняться, не расцеловаться!
   - Ой, прости, прости! А я не поняла, что мне мешает. Во! Какая дурная привычка!
  Она хохотала так радостно. Смех у неё был тоже необычный. Вообще, у всех смех разный, характерный для определённого человека. Смех многое говорит о его хозяине.

   Она хохотала как раньше и через минуту, это уже не была старушка семидесяти лет, а женщина среднего возраста. Она молодела просто на глазах. Удивительно, но она не была седой. И, стоило ей немного выпрямиться, как от старушки ничего не осталось. К тому же лучистые глаза светились совсем по-молодому.
   - Слушай, Ама! Я чуть не ушла, думала, что не туда попала. Что у тебя было с голосом?

   Она кружила меня и всё приговаривала:
  - Лорка, Лорка, милая ты моя! Как я рада! Как я рада! Сестричка ты моя родная. Господи! Ты? Ты? Нет, этого не может быть! Собственной персоной! А-а! Ты про голос?- Она захохотала. – Да это я, чтоб бандиты или воры подумали, что здесь не старенькая бабушка живет, а мужик. – И она снова весело захохотала над своей гениальной выдумкой. - Проходи к столу, - спохватилась она. – Ты же проголодалась пока ехала.

  - Нет, нет. Дай я тебя разгляжу. Амочка, милая моя! Ниночка! Тьфу! Не знаю, может тебе неприятно, что я Амой тебя называю? Я давно привыкла, что ты Нина, а тут на меня что-то нашло. Прицепилось прежнее имя.

  - Нормально, - весело смеясь, заговорила она. - Как ни странно, хоть я и забыла, что я когда-то звалась Амой, но оказалось, что сейчас мне приятно, когда ты меня так называешь. Детством пахнуло, мамой…. – Она сразу посерьёзнела, через секунду тряхнула головой (какой родной жест!) – Так, к столу, к столу, а то пельмешки раскиснут!

  Мы вошли в комнату. Я огляделась. Бросается в глаза нищета, убожество, неряшливость.
 Да каким ворам это трухлявое барахло нужно? Одна стена окрашена масляной краской какого-то отвратительного синего цвета. Остальные совершенно обветшалые.
 
  Я удивилась: это было не в её правилах. Значит, всё-таки постарела моя Амка. Мы подошли к столу, заваленному коробочками с таблетками, пузырьками с какими-то лекарствами, рецептами.
 
 Всё это было сдвинуто в сторонку, освобождён небольшой участок стола, на котором стояли две чистые тарелки, видимо, для «пельмешек» и одна с овощами: пара помидоров не лучшего качества, вялый огурец, немного зелени и полголовки лука. Всё крупно порезано и наспех покидано на тарелку. Среди таблеток и рецептов блюдце с нарезанным хлебом. Да, ещё два стакана и бутылка водки. Вот и весь празднично накрытый стол.

  - Хочешь руки с дороги помыть? На кухне. Там я чистый полотенчик повесила.
  - Руки, это хорошо, но мне бы  место освободить для пельмешек.
  - Да, да, конечно! – Она опять весело и хитровато захохотала. – Там без поллитры не разберёшься. Идём.

  Мы вошли в туалет. Из колонки какие-то трубы спускаются в унитазик. Да, именно в унитазик, то есть в маленький унитаз как будто из детского садика. Низенький ужасно.
  - Что это? – озадаченно спросила я.
 
  - Потом расскажу, так же, смеясь, сказала Ама, колдуя над трубами, которые она перекинула в ванну. – Отключать ничего не буду, руки будешь полоскать опять на кухне. Это я  грею унитазик горячей водой для более приятного времяпрепровождения, которое иногда существенно затягивается.

  Моему удивлению не было предела. Боже, как может измениться человек!
  Сели за стол. Она наворотила по полной тарелке «пельмешек», кинула по куску сливочного масла и разлила водку, наполнив до краёв оба стакана.
  - Ты что, Нина! Я столько не выпью. Я водку могу только одним большим глотком выпить. А выхлебать стакан….! Это не для меня.

  - Ты что? Не уважаешь меня? Не любишь? Это же за встречу!
  - Нина, ты как настоящая алкоголичка говоришь. Все пьяницы так и говорят: «Ты меня, не уважаешь!» Так и ты. Можно пить понемногу? Я по-другому уже не умею.

  Я ещё не поняла, что моя сестричка уже самая настоящая алкоголичка. О, нет! Алкоголичкой её и назвать-то трудно. Она и в этом оказалась совершенно необычной уникальной потребительницей этого напитка. Как я потом выяснила, она выпивает в день от одной до двух бутылок водки.

  Пьёт как кофе: понемногу, закусывая сигаретами. При этом она внимательно слушает радио, не пропуская ничего про политику, или читает книгу из классической литературы. После выпитых двух бутылок она может совершенно трезвым голосом выражать совершенно трезвые мысли, рассуждения о современном положении в стране, в мире. Разговаривая с ней невозможно представить, что ею выпито такое количество водки. Никакого намёка на опьянение.

  - Зачем ты изводишь деньги и здоровье, если ты не пьянеешь? – как-то спросила я её.
  - Не знаю. Привычка, наверно. В водке всё есть: и калории, и градусы и жидкость, и тепло. И что-то ещё, что притягивает к себе. Главное: готовить ничего не нужно. Пачки пельмешек мне на два дня хватает. Нет, я себя иногда овощами балую.

  Поняв, что я по распитию водки ей не компаньон, она насупилась. Настроение у неё немного испортилось, но мою просьбу принести другой стакан, она выполнила. Я отлила немного водки, правда, пришлось добавить: уж так она слёзно просила, что мы чуть не поругались.

 - Ты извини, Лорочка, я так давно ничего, окромя пельмешек не готовила, уж не помню, как борщ выглядит. Но к следующему разу, обещаю тебе, я что-нибудь другое приготовлю.
  - Да, ладно, Амочка! Главное – это то, что мы встретились. Ты обещала рассказать про странный унитаз. – Попыталась я отвлечь её от застолья, ибо она опрокинула, как бы, между прочим, свой стакан и тут же налила снова. Причём, к пельмешкам она не притронулась. Долила и в мой стакан и настояла, чтоб я выпила.

 - А! Должны были состояться какие-то выборы, и кандидат на встрече с избирателями объявил, что берётся у всех нуждающихся в замене сантехоборудования,  бесплатно заменить раковины, унитазы, трубы и т. д. Я на такие встречи не хожу, а у меня был лопнувший унитаз. И вот, когда я узнала о таких благодеяниях нашего будущего депутата, всё нормальное кончилось, и мне предложили детский вариант. Поскольку росточек мне позволяет, я согласилась на такой подарок-взятку. Ха-ха-ха! Ну и времена! Иш, как прикупают голоса!
 
  Она болтала и болтала, без умолку. Это тоже ей не было свойственно. Это я – болтушка. А тут мне некогда было и слово вставить. Время прошло очень быстро. Прошлое не вспоминали, а я то думала, что как раз в прошлое и окунёмся: «А помнишь это? А это?» Она говорила всё больше о своих кустиках, сожалела, что сил у неё всё меньше, а приемника среди соседей найти не может.

 Одна соседка с другого торца начала заботиться о растениях, да всё неправильно обрезала. «Теперь надо время, чтоб куст восстановился», - огорчённо говорила она. А тут «сволочи – алкаши (?)» повадились ночевать в её кустах. Ломают веточки. Вот и скамейку сломали. Она её восстановила, найдя на мусорке нужные доски. Теперь вот и до детской площадки добрались, пришлось к журналистам за помощью обратиться. Ну и всё в том же духе.
 
  Я не выдержала. Меня интересовало совсем другое. Наконец я решилась и прервала её.
  - Ама, а про Костю ты что-нибудь знаешь?
  - Да, умер Костя лет пять, а может и больше тому назад, – неохотно ответила она и пошла к шкафу.

   Вытащила чемодан, открыла и позвала меня. О! Господи! Чемодан полон мужских галстуков.
  - Выбирай, что мужу, по твоему мнению, понравится. Это от меня ему подарок передашь.  Погоди, может этот лучше? Или этот? Как ты думаешь? А, ладно, бери все три.
  У меня глаза вылезли на лоб, челюсть отвисла.
  - Ама, зачем тебе эти галстуки? У тебя с головкой всё в порядке?
  Ой! Зачем я это сказала? Вот, балда! Ама зыркнула на меня  гневным взглядом, даже ненавистью пахнуло. Вот они! Вот они её обжигающие лучики! Я растерялась.

  - Извини, но эти галстуки – анахронизм! Это от предвоенных лет остались. Откуда они у тебя и зачем? Сергей такие носить не будет.
   Она посмотрела на меня внимательно, помолчала секунду и вдруг разразилась своим молодым смехом со старческим покашливанием. Отхохотавшись, говорит:

  - Это – гуманитарная помощь! Когда при перестройке голодали, то раздавали помощь. Я, как всегда, узнала последней, и это всё, что мне досталось. Думала, продам, выручу хоть на бутылочку, но никто не берёт. Теперь вот боюсь, что обкрадут, вон сколько запоров сделала, да и голос специально меняю. – И она весело рассмеялась. – А эти галстуки возьми, может, пригодятся на огороде. Или просто будет память. Я уже с ними рассталась, назад не положу.

   Пришлось взять.
    Пора прощаться. Уже сумерки надвигаются. У меня развивается катаракта, и я плохо стала видеть. Пора, пора домой! Сумбурная встреча! Ну, ничего, теперь будем чаще видеться, перезваниваться. Нам будет не так одиноко. В метро я сразу уснула: сказалась выпитая водка. Чуть не проехала свою остановку.

  Дома  моя квартира показалась мне райским уголком. Не успела я переодеться, как раздался звонок. Звонила Ама. Деловым голосом она сказала, чтоб завтра я была у неё ровно в два часа дня.
  - Раньше можешь, позже – ни минутой. Тебя будет ждать сюрприз. Спокойной ночи!

  Так, что же она ещё придумала? На другой день я выехала пораньше, чтоб зайти на рынок, который, по словам Нины, был где-то рядом. Найти его оказалось непросто. Я купила хороших овощей и дыньку. Еле успела к назначенному времени.

  Ама навела относительный порядок. Стол почти полностью очистила от медикаментов, на столе всё приготовлено к чаю. Вчера она говорила, что чай не пьёт, сладкое не ест. А тут - и тортик поставлен. Смотрит на меня загадочно и хитровато. Несколькими минутами после двух часов зазвонили в дверь. Ама с некоторой торопливостью заковыляла к двери.

  Входит приятная  молодая, скорее моложавая, женщина, приветливо здоровается и деловито усаживается за столик. Ама знакомит нас:
  - Лора, это Инна Михайловна, журналистка, благодаря которой мы смогли встретиться. Инна Михайловна, это та моя сестричка, о которой я вам говорила. Лариса Арифовна.Сначала чаёк? Или сначала дело?

  - Чаёк, чаёк, если не трудно. Надо собраться с мыслями. Ближе познакомиться с вашей сестрой. Мне хотелось бы, чтоб разговор получился откровенный, не официальный. Если вы не возражаете, я включу магнитофон, пусть себе крутится, чтоб вы к нему привыкли. Говорите, что хотите. Всё ненужное я потом сотру. Договорились? Вот и отличненько.

  Инна Михайловна оказалась вполне профессиональной журналисткой. Мы быстро освоились. Её интересовало наше детство, то, с чего началась наша дружба. В то время модно было освещать 1937-39 - ые годы. Так что мы были для неё просто находкой.
  - А как получилось, что у вас не оказалось адреса Нины Ивановны? – обратилась она ко мне.

 Но тут встрела в разговор Ама.
  - Да они типа беженцы из Таджикистана. В Душанбе была война, да и сейчас есть. Пока муж, рискуя жизнью, дорабатывал до пенсии, жену, то есть Ларису отправил пожить в деревне. Там её ограбили дочиста. Даже библию украли и записную книжку с моим адресом. Кстати, Лариса неплохие с моей точки зрения стихи пишет. Она у меня талантливая, - добавила она не без гордости. – Вот одно она мне подарила.

 Инна Михайловна включила микрофон, рассказала своим будущим слушателям, о той передаче про Нину, про то, как я лишилась адреса Нины, мой звонок в студию и, как результат – встреча родных людей. Родных не по родству, а по жизни. Даже прочитала начало стихотворения.

   «Велика страна моя родная.
     Много в ней лесов, полей и рек.
     И теперь от края и до края
    Ищет себе место человек.

    Ищет, где ему бы приютиться,
    Где б осесть, чтобы не быть чужим.
    Там, где жил он, там уж заграница.
    Слава Богу: выбрался живым…

   - Ну, как начало? Это приблизительно. Можно, я возьму стихотворение? С возвратом. Принесу вместе с кассетой. 
 И положила микрофон на край столика. Магнитофон она пристроила на табуретке, рядом с собой.

  Когда мы окончательно освоились в этой обстановке, стали вспоминать, перебивая друг друга, какие-то мелочи, она попросила нас сосредоточиться и вспомнить что-нибудь самое существенное из тех далёких лет, так как время передачи ограничено, и надо читателям рассказать о самом значимом.
 -  Ну, начинайте, Нина Ивановна. Вам первое слово.

  Вот о чём Ама поведала миру.
  Её вместе с ещё несколькими детьми куда-то повезли. Она очень переживала, что её увозят от матери. Казалось, что она уже больше никогда её не увидит. Мальчики сидели, насупившись, все девочки потихоньку плакали. Ама плакать не умела, и поэтому ей было особенно тяжело. Их привезли на вокзал.

 Опять общий вагон, только теперь они поехали в обратную сторону. Потом - на машине, потом – на телеге. Въехали в дремучий лес. Как в сказках о мачехах, которые увозили падчериц в лес на съедение волкам. Вот забор из колючей проволоки, за ним строения. Это здания детского дома, где им предстоит теперь жить.
 
  Из девочек её возрастной группы оказалась она одна. Ребят оформили и повели в разные группы – классы. Так как они приехали, когда школьные занятия уже давно начались, то ученицы уже определились в своих симпатиях и образовали свои кучки: по двое, по трое и даже была одна четвёрка – квартет. Она то и управляла всем коллективом, диктуя свои требования, условия и т. д.

   Ама, по призванию лидер, оказалась здесь, как бы, на обочине. Ей никак не удавалось примкнуть ни к одной группе. Появилось горькое и тяжёлое чувство одиночества. Она его никак не могла преодолеть и очень страдала от своей ненужности, неприкаянности. Нельзя сказать, чтобы ею пренебрегали, игнорировали, бойкотировали.
 
Нет. К ней относились очень даже нормально, но ей не удавалось «прилипнуть» к какой-нибудь группе, где бы её приняли с душой. Её просто не замечали, и это было для неё сущим наказанием.
 
  Единственно, что объединяло всех и её в том числе, это – вшивость. В этом детдоме вшивость была просто феноменальная, чего не было в тюремном детприёмнике. Может зависть, что девочка приехала чистенькая их раздражала, трудно сказать. Не приняли и всё тут. Но недолго она жила спокойно, без вшивого зуда.

  Очень быстро эти твари и её освоили: «все на новенького». Ама, будучи от природы очень брезгливой, тяжело это переносила. Но это единственное, что её объединяло с остальным коллективом.

  Администрация всем выдала деревянные гребни с частыми зубьями. Осень выдалась холодной, и корпуса уже отапливались. Топили круглые железные печи со стороны коридора. И вот вечерами все собирались вокруг этой печки, садились «по-турецки», расстилали на ногах кто полотенце, кто газету, кто салфетку и начинали вычёсывание вшей, которые буквально сыпались на подстилки.
 
  Тут они и помогали друг другу, весело, предвкушая расправу над этими мерзкими тварями. Когда вычёсывание заканчивалось, девочки с завидной аккуратностью и осторожностью ссыпали всё «добро» на газету, открывали дверцу печки и, с предельной точностью, закидывали в огонь.

 Все жались ближе к огню, чтоб насладиться треском и искрами от лопающихся насекомых. Они испытывали, и наслаждение от чувства состоявшейся мести, и эстетическое удовольствие от голубых искорок.

  Эти вечера Ама очень ценила и ждала их с нетерпением. С одной стороны они приносили чисто физическое облегчение, с другой – моральное. В эти вечера у неё появлялась надежда, что кто-нибудь проявит к ней интерес и примет в свою компанию. Но экзекуция над вшами кончалась, и кончалось её общение с миром других детей. Начиналась тоска, тоска, которая  губила её душу. Она замкнулась в себе.
 
   Но ничто не может длиться вечно. Сердце Амы не выдержало. Она решила, чем так жить, лучше умереть, а ещё лучше – сбежать в поисках лучшей доли. Как-то за завтраком она съела только кашу, и хоть толком не насытилась, остальное - завернула в носовой платочек и спрятала. Никто не обратил на это внимания. Был выходной день. Уроков не было. Она вышла во двор, подошла к воротам, на проходной часового не было. Вот удача!

  Она пролезла под воротами и оказалась на воле. Побежала по дорожке, по которой приезжают к ним телеги. Решила, что часовой может её увидеть, ибо дорожка прямая и просматривается далеко. Ама свернула на тропинку и пошла, озираясь вокруг. Она не была трусливой девочкой, ходила с отцом и в лес. Но это было так давно. И рядом не было папы, зато были воспоминания от сказок.
 
  Лес был жутко глухой, дремучий. Скоро полдень, а тут совсем темно. Стало мерещиться, что в кустах кто-то есть. Может волк идёт следом? А если сейчас выскочит? Как папа учил? «Не бежать: всё равно догонит. Лучше стоять и пристально смотреть ему в глаза. В этом случае он может и не напасть, если не очень голодный. Повернётся и уйдёт». А как узнать, сейчас звери голодные? Так думала, рассуждала Ама,  прибавляя и прибавляя шаг.
  Вот тропинка раздвоилась. Куда идти? А тут вообще расстроИлась. «Налево пойдёшь… Направо – беду найдёшь….Прямо пойдёшь - …» Что ж найдёшь, если прямо пойдёшь?  В этих случаях Ама очень тщательно всё осматривала и продолжала путь по той тропинке, которая ей казалась более утоптанной.

  Она уже съела остатки завтрака, немного поела брусники, что попадалась рядом с тропинкой, но голод всё более её начинал угнетать. Иногда она пробегала какой-то участок, уставала и снова переходила на шаг. Надвигаются сумерки.

 Лес, к которому она немного привыкла, снова стал её пугать. Сердце сжималось от каждого шороха: там птица резко взлетела, там пробежал кто-то в соседних кустах, прошуршал шумно и затих.

 Поднялся ветерок, который перекрывал остальные звуки, и стало ещё страшнее. Ама всё больше впадала в отчаяние. «Неужели никто её так и не спохватился? Может её уже ищут и лучше вернуться, чтобы быть ближе. Нет, я никому не нужна. И пусть я здесь в лесу умру, и ОНИ будут лучше относиться к воспитанникам, на которых ИМ всем наплевать».

  Вдруг она учуяла запах дыма. Дымок! Значит недалеко люди! Она задрала голову, принюхиваясь к запаху, и пошла увереннее вперёд. А вот и лай собак! Она почему-то боялась чужих собак, но здесь другое дело: собаки – это спасение! Тропинку пересекла довольно широкая просека, которая вела к какому-то селению. Ама повернула на неё и, с новым приливом сил, кинулась к деревне.
 
 Добежав до крайнего дома, она стала стучать в калитку. В этом дворе собак не было, и Ама потихоньку вошла во двор, зашла на крыльцо и стала стучать в дверь. Вышла женщина и ахнула.
  - Ты откуда, девочка?
  Ама молча смотрела на тётю. Она растерялась и не знала, что ответить. А вдруг прогонит! Смотрела умоляющими глазками и всё…

   - А! Ты, наверное, из детдома сбежала! Но это же очень далеко! Господи, ну, давай, проходи в дом.
  В доме Аме всё сразу понравилось. Она никогда не была в деревенских домах.  Здесь так тепло, уютно, чистенько.  «Вот бы меня оставили здесь жить! - подумала Ама. – Как бы было здорово!» А женщина подошла к Аме, чтоб помочь ей раздеться и шарахнулась от неё.
 
  - Боже милосердный! Да никак ты вся во вшах ?! Ой-ой! Не ходи дальше, девочка! Сымай всё с себя. Нет, постой! Да, да. Сымай, сымай.  На ко, вот, укутайся пока в шаль.

   Женщина схватила её одежду и вышла. Ама укуталась в мягкую шаль,  села у двери на скамеечку и стала ждать тётю. Тут ей в нос ударил запах (ах, какой вкусный!) картошки, жареной на сале. Голод сдавил все внутренности. Вошла женщина, посмотрела на Аму.

  - Что, девонька, изголодалась? Я затопила баньку, ну не совсем баньку, но, чтоб смогла помыться. К тому времени мои работнички придут, будем вечерять. Потерпи, милая.
 - Садись ближе к печке, закрывай глазки, будем выводить твою нечисть, пока вода греется.

  Она тщательно намазала голову керосином, покрыла газетами и укутала в какую-то тряпку. Слазила в погреб.
  - На ко, вот, пока. Испей молочка с хлебушком.
   Ама с такой жадностью накинулась на еду, что женщина смотрела на неё и всё качала и качала головой. Потом, когда Ама стала кушать нормально, женщина спросила:

  - Ну и откудова ты такая? Что с родителями? Как ты в этот дом-то попала? Да, скажи сначала, как хоть тебя звать? Ама? Что за имя? Амфибия! Сроду такого не слыхала. Вона как! Значит, бывают человеки - рыбы? Да, сказка, небось! Вот чудеса! Батька-то, небось, с вымыслом был. Да! Значит ты, почитай, сиротинушка?  Ну, может, мамку ещё и увидишь. На всё воля Божья.

   Этого даже в таких ситуациях Ама пропустить не могла.
  - Тётя, разве вы не знаете, что Бога нет! Это всё попы придумали, чтоб одурачивать простых людей, как вы, например.

  - Нет, деточка. Бог есть. Благодари его, что тебя к нам вывел. Лес у нас глубокий, волков много. Ваш детдом больше от волков колючей проволокой отгородили. Зимой волки, голодные, злые. На людей нападают. Ну, кажись, пора и мыться. Пошли.

  Они вошли в баньку. Тепло, но не жарко. «Посерёдке» стоит бочка с горячей водой. Женщина вытащила оттуда камни, долила холодной воды. Стоя возле бочки, помыла Аме голову, раз и другой. Вычесала, ещё раз сполоснула и велела лезть в бочку. Аме очень понравилось сидеть в бочке с горяченькой водичкой. Она стала снова весёлой, озорной девчонкой. Она хохотала, шлёпала руками по воде, брызгала на тётю. Та тоже смеялась, легонько шлёпала её по голове.

   Вот раздались мужские голоса: «Мать! Ты где? Что это ты в неурочный час в баньке делаешь? Э! Дитё! Где нашла? А поесть-то дашь? Терпежу нету, как охота жрать!»

  Женщина помогла Аме вылезти из бочки, накинула на неё простыню или огромное полотенце и повела в дом. Там нашла что-то из одежды давно выросшего сына и дала Аме. Одежду Амы она замочила в керосиновой воде.
 
  Ужинали весело, в основном разговор крутился вокруг странного имени. Здесь никто Беляева не читал. Сын решил завтра же взять эту книжку в библиотеке. Аму положили спать на почётное место: на кровать младшего сына, который уехал на учёбу. Кровать была с периной, в которой Ама утонула, никак не могла повернуться, чтоб сменить позу. Видимо, на перине надо уметь спать.
 
  Утром она проснулась, когда мужчин уже не было. Женщина гладила её одежду, которая немного не досохла. Особенно тщательно она расправляла и гладила швы.
  - Смотри, ничего их не берёт. Почти всю ночь в керосиновой воде пролежали, потом с мылом выстирала, вшей извела, а вот гниды некоторые ещё и живые. Ну, мы их сейчас прожарим утюжком.

   Они плотно позавтракали. Ама переоделась в свою одежду, которая стала как будто даже легче. Женщина стала нарезать Аме хлеба и сала. Ама поняла, что её здесь не оставляют.
  - Тётенька,  - собравшись с духом, обратилась к ней Ама. – А нельзя мне у вас остаться? Я всё буду делать. Вы не смотрите, что я маленькая, я сильная и выносливая и…терпеливая. Я буду помогать. Пожалуйста, не выгоняйте меня. Пожалуйста.

  Вот где хорошо было бы заплакать, разжалобить эту добрую тётю, но она не умела. Она умела смотреть особенным взглядом, но это не помогло. Женщина заплакала сама.
   - Да я бы и рада, моя дорогая, да нельзя нам брать детдомовских. Приедет милиция и такое устроит! Беды не оберёшься. Да и то верно: родители найдутся, а ребёнка нету. Каково им будет? Вот твоя мама за тобой приедет, а тебя нет, и где искать, никто не знает.

   Она завернула Аме большой кусок сала, хлеба и большую луковицу. И дала пару сухариков, «чтоб идти было веселее».
   - Ну, пошли, выведу на удобную тропинку, по ней прямёхонько к своим и придёшь.

  И Ама пошла, представляя, как её будут ругать за нарушение дисциплины. Может и накажут. Придумывала, как будет оправдываться. Однако получилось всё неожиданно прозаично. Её до сих пор, то есть более суток так никто и не хватился. Её не было ни на обеде, ни на ужине, ни в кровати ночью, ни за завтраком и обедом следующего дня. И никто: ни воспитатели, ни воспитанницы этого не заметили. Ама была оскорблена до глубины души.

  До неё никому нет никакого дела: умрёшь, и никто этого не заметит. Всю дорогу, пока она шла лесом, она представляла себе, как её встретят девочки, как она разделит угощение, к которому она по дороге не притронулась, как она вольётся в коллектив. Но этого не произошло, и она не знала, как поступить с салом, так аппетитно пахнущим.

  Что делать? Съесть втихоря самой, да так, чтоб никто не узнал?  Нет, так она не сумеет. Она пошла к собачьей будке, по дороге откусила несколько раз от куска сала, вздохнула и кинула всё собаке. Освободившись от сала и хлеба, она несколько успокоилась. Однако после своего похода, где она окунулась в иную жизнь, здешняя - стала казаться ей ещё более невыносимой. Губительное одиночество!

  По ночам она вспоминала и вспоминала свой поход, добрую тётеньку. И это грело её истерзанную душу. А дни катились. Вши к ней лезли меньше, чем к другим, видимо, запах керосина их отпугивал. Кстати, никто так и не спросил, почему от неё стало пахнуть керосином. Вот и весна! Окончились занятия в классах. И сразу приехала телега; её и двух мальчиков посадили и повезли куда-то.

  Ама собралась рассказывать, как она встретилась с мамой, но Инна Михайловна перебила её.
  - Нина Ивановна! Я сказала, что время передачи ограничено, а ваша сестра ещё ничего не рассказала. Мне надо обеих выслушать. Ну, что, Лариса Арифовна! Определились, каким эпизодом из тех времён вы поделитесь? Только, покороче, пожалуйста.

  И я рассказала эпизод, наиболее запечатлевшийся в моей памяти. Я, четырёхлетняя девочка, в тихий час перескочила по кроватям через спящих детей, вскочила на подоконник, выбила тельцем окно и вывалилась в тюремный дворик. Туда в это время выводили на прогулку женщин, и я надеялась увидеть там свою  маму. (Читайте рассказ: «Тюрьма…). Ну, и чем эта выходка для меня закончилась.
 
  - Ну, дорогая Лариса (?) «короче» – это не значит совсем коротко. Ничего не понятно: как узнали, что именно здесь и именно в это время выводят заключённых женщин на прогулку? Что такое «карцер» для детей? Расскажите, пожалуйста, так, чтобы любому слушателю было всё ясно и понятно. Можно подробнее, что не надо, я удалю. Поехали.

  Пришлось всё рассказать заново. Повторяться я не люблю, так что рассказ получился совсем другим.
  - Вот-вот! Совсем другое дело! Мне бы  хотелось с вами ближе познакомиться. Это возможно?
  - Да, конечно.

  - Спасибо! Я тороплюсь. Я вас найду через Нину Ивановну.
  Она попрощалась и убежала.
  - Ну, вот, теперь не грех и выпить за такое мероприятие! Я картошки наварила, только она уже остыла.

   Я порезала лук на сковородку, почистила картошку, ибо она была сварена в мундирах, обжарила вместе с луком и подала на стол. Ама радовалась этому блюду как ребёнок.
  - Нет, ты всюду гениальная! Ах! Какая картошечка! Сто лет такую не ела! Откуда ты всё знаешь и всё умеешь?

    - Да ты меня в своё время и научила. Ну, давай кушать, а то и эта остынет.
   Выпили. Она уже стала смиряться, что я много не пью, перестала настаивать. На закуску я достала дыньку, чем привела её в дикий восторг.
   - Почему ты дынькой журналистку не угостила? Я как будто неплохую выбрала. Душистую.
  Она довольно захохотала.
 
   - Я сделала вид, что в творческом порыве о дыньке забыла. Она, если ей надо, может себе купить, а я  - нет. Так что, получим удовольствие без неё.
   И она опять довольно захохотала, хитровато мне подмигивая. Только мне было совсем не смешно. Я смотрела на моего кумира с горечью и состраданием.
  Дня через два звонит Ама, говорит, что завтра в 10-30 будет передача о нас в рубрике такой-то.

  - Приезжай, вместе послушаем.
  - Я, к сожалению, не могу. Ты меня практически вернула с дороги. Я еду в Лугу к мужу. Вернусь дня чрез два-три. Позвоню. Пока.

  Я быстренько, боясь опоздать на автобус, который ходит с часовым интервалом, звоню подруге, с которой мы учились в одной группе и жили четыре года в одной комнате. Сказала ей о своём будущем выступлении по радио, и уехала. В Лугу я приехала поздно вечером.

  За ужином рассказала мужу и свекрови о своём завтрашнем выступлении по радио. Хотелось бы послушать. Они промолчали. Я речь об этом больше не заводила ни этим вечером, ни следующим утром. Утром по радио шла передача по другому каналу, который обычно слушает его сестра. Ни муж, ни свекровь не попросили Наташку переключить канал, ничего ей не сказали. А, может, и ей было бы интересно послушать.

   Так что я эту передачу не слышала. По возвращении из Луги, я позвонила Гале и получила выволочку.
   - Ты что ж это? Такую трагическую историю таким тоном рассказывала?
   - Каким таким?

   - Оптимистичным, почти весёлым. Но мы всё равно нарыдались, особенно Томка. Ты же знаешь, какая она эмоциональная. Всё твердила: «Бедная Лорка, Что пережила?! И ведь молчала. А теперь ей опять досталось».
 
 Оказывается, она в тот же вечер обзвонила наших друзей: Томку, Асю и Нину. Это те, с кем мы тоже прожили четыре года в одной комнате. Утром они все у Гали собрались и слушали эту передачу. Друзья лучше и надёжнее родственников.
  Я позвонила Амке. Конечно, она тут же заявила, что ждёт, чтоб приезжала немедленно. Кое-как я ей объяснила, что дорога долгая и тяжёлая, что я устала и приеду завтра.

   Как только она меня увидела, сразу понеслась рассказывать о плохой, невнимательной журналистке, карьеристки и так далее. Она просто кипела от гнева.
   - Ама, Нина! Что случилось? Мне мои друзья сказали, что хорошая получилась передача.

  - Ну, конечно! Потому что, она тебя полностью пустила в эфир, а моё выступление сильно сократила. Это несправедливо!
  - Ама! Успокойся. Ты себя не слышала? Я тебе скажу, что ты много повторялась, пытаясь донести до слушателей твои тогдашние переживания. А они были понятны с самого начала. Я не слышала, но, думаю, она была права. Чувствуется, что она квалифицированная журналистка, и хорошо знает свою работу.

  - Ты думаешь? - С некоторым сомнением спросила она. - Это значит, что я зря её обидела? А она подарила мне кассету с нашим выступлением. Я хочу купить чистую и, чтоб в мастерской мне бы сделали копию для тебя.
  - Ты мне её просто дай, Сергей снимет копию, и я тебе верну эту кассету.
  - Нет. Я твоему Сергею не доверяю – раз, и я хочу от себя сделать тебе подарок – два.

  Подарка того я так и не дождалась. 
   Приезжать к ней я стала всё реже. Перезваниваться всё чаще. Приятно осознавать, что где-то рядом есть близкий тебе человек, который волнуется и беспокоится о тебе, даже, если он уже не в силах помочь. Одиночество тяготит гораздо меньше, а стало быть, и жить легче. У меня появилась дача. Раздавали жителям Павловска, и невестка тоже ухватила участок.

  Однако им работать и некогда, и землю они не любят. А я всё время и все силы бросила на борьбу за красоту, за урожай. Ама подарила мне старый шланг, который, пока я довезла от ул. Шаумяна до дачи, весь рассыпался от ветхости. Зато лоза девичьего винограда разрослась, образовав зелёную ограду. И не только у меня, но и у всех соседей.

   После окончания дачного сезона, я бывала у неё частенько, но никак не могла спровоцировать на воспоминания. Она хитро и незаметно уходила от этой темы. А мне хотелось не просто вспомнить о прошлом: детстве, отрочестве, юности и более позднем периоде, но и многое уточнить, во многом разобраться, ибо многое осталось для меня загадкой.

   Радовало меня то, что она при встрече не стала выпивать всю бутылку. Полбутылки оставляла на вечер. Я привозила «печенюшки» собственного производства или пирожки, которые она с большим удовольствием уплетала, запивая чайком. К сожалению, я сама в этот период нищенствовала, но, всё-таки, пыталась разнообразить её рацион.
   
   Раз привезла куриный супчик. Боже! Как она восторгалась! А я вспоминала, как она когда-то старалась откормить меня, чтоб я хоть немного потолстела. Готовить не любила, но готовила вкусно, и кормила, как на убой. «Кормилица ты моя дорогая! Что с тобою стало?»

  А Ама, тем временем, решила поправить своё здоровье: сократила трату денег на водку, нашла какого-то корейца – иглоукалывателя, и прошла целый курс его лечения.
  «Лиха беда – начало».
 А я всё никак не могла избавиться от воспоминаний о тех далёких, далёких временах.