Маша

1

Психиатрическая больница

Я только окончил медицинский институт. Мне было 25 лет. Устроился психиатром в психиатрическую больницу. Утром, вместе с действующим психиатром-профессором я начал обход. Сначала проверили буйных. Кто-то ходил кругами по комнате и дрался, некоторые особенно буйные были в смирительных рубашках, другие усыпленные спали. Профессор покосился на меня, желая знать мое мнение. Я пожал плечами и сказал: «Больные». Профессор усмехнулся и повел меня к тихим. Они были на втором этаже. Там же находился кабинет психиатра, который уже сегодня должен стать моим: профессор уходил на заслуженный отдых. Тихие пациенты меня заинтересовали: тут был учитель из школы, ученый, поэт, писатель, художник и т. д. Около кабинета психиатра была последняя палата. Он остановился, заглянул внутрь и сказал мне: « А здесь наша новая пациентка, попала к нам неделю назад. Думаю, вам любопытно будет посмотреть». Профессор пропустил меня вперед, а затем зашел сам. В просторной палате стояла всего одна койка. На ней сидела девушка и, закрыв лицо руками, качалась вперед и назад.

      - Мария Краснова – сказал профессор достаточно громко, но девушка никак не отреагировала.

         У нее были угольные волосы ниже плеч и довольно красивая фигура. Мне во что бы то ни стало, захотелось увидеть ее лицо. Я подошел к ней и осторожно дотронулся рукой до плеча. Она не шевельнулась. Я повторил попытку, а потом сел на кровать. С силой я оторвал ее руки от лица, которые бессильно упали на колени. Это лицо я не забуду никогда. Она была сумасшедшая: ее голубые от природы глаза смотрели бессмысленно в никуда. Молодое лицо сильно исхудало, на щеках были впадины. Она так смотрела на меня, а потом легла на кровать и отвернулась к стене.

          Я вышел. Профессор затворил за мной дверь.

          - Она никого не узнает, ни на что не реагирует. Ест с ложки, спит от снотворного и худеет очень быстро. Мы не можем остановить этот процесс. Это от нервов. Краснова стала похожа на скелет.

А ее мать, бедная женщина, приходит через день, ждет улучшений. Но я вам говорю, коллега, она умрет. Умрет в этом месяце, и видит Бог, это не наша вина. Новейшие  лекарства, процедуры– ничего не помогает ей. У нас уже опустились руки.

            Мы зашли в кабинет профессора.  Маленькая комната, уставленная шкафами с историями болезней. Посередине был стол, кресло для профессора и стул для посетителя.

          - Ее мать придет завтра – сказал профессор, предлагая мне сесть. – Печальная история. Ее единственный 19-летний брат погиб 2 недели назад. Разбился на мотоцикле. От этого Мария и помешалась. Да, это тяжело матери потерять сразу всех детей, но она еще надеется, что дочь поправится. Я не хочу разрушать эту надежду – это последнее, что осталось у бедной женщины в жизни.

             Профессор вздохнул. По моему растерянному виду, он наверно понял, что эта история меня задела.

             - Только прошу вас, Кирпичников, не говорите с больным Иваном Бестужевым. Он вас достанет своими рассуждениями. Он из 3-ей палаты. И относитесь ко всему как к данному. Вы слишком эмоциональны. В нашей профессии это вредно. Не сойдите сам с ума, упаси вас Бог! Тут недавно умер мой предшественник, психиатр Залежаев. Сошел с ума, представьте себе! Никто сначала не заметил, пока больные умирать не стали от неправильно выписанных лекарств.

                Я молча выслушал советы старого профессора.

                - Сколько ей лет? – спросил я неожиданно сам для себя.
                - Красновой? 29. – удивился профессор. – Ручаюсь вам, она не доживет до 30-ти. Поверьте опыту старого психиатра. Тут до нее не мало умирали от истощения, кушая все, умирали от безумства, нервов, разбивали головы о стены, вешались на разорванных простынях, где-то брали ножи, было даже массовое самоубийство. 35 лет работаю здесь, многого насмотрелся. Случай Красновой, поверьте не уникальный. Вам, вижу, ее очень жаль?

                Я кивнул.

                - Не печальтесь такова жизнь.

                Пока мы говорили, профессор собрал свои вещи, и, пожелав мне удачи, ушел. Я остался один в кабинете, за стеной которого была Маша. Занялся работой, но она не выходила из головы. Санитарка, теть Зоя добрая, толстая, старая женщина, зайдя ко мне, сказала, что с Красновой все хорошо, она поела и сейчас спит.

                - Сама? – с надеждой спросил я.

                - Какой там – проворчала она – С ложки да со снотворным как всегда. Мучается, бедняжка, брата ведь потеряла. Все твердит: « Кирюша, Кирюша». Аж сердце сжимается…

                Вдруг откуда-то раздался страшный крик. Мы с санитаркой выбежали из кабинета. Кричали из 2-ой палаты. Один из больных лежал на полу, другой, крича, пытался поднять его. Но бедняга был мертв. Мы вкололи второму успокоительное, а труп спустили в подвал. Там был морг. Предстояло узнать причину его смерти.

                В этот первый день я ужасно устал. Работа у меня была не из легких, но я любил этих людей и старался хоть чем-нибудь им помочь.

2

Кирюша. Сон. Побег.

            На следующий день, как и говорил профессор, пришла Краснова, мать Маши. Она с надеждой заглядывала мне в глаза, сильно постаревшая 50-летняя женщина. Я попросил ее рассказать о трагедии и жизни Маши в первую неделю гибели брата. Она с жаром принялась мне рассказывать. Вот, что я запомнил:
« Отец умер, когда родился Кирилл. Ей тогда было 10 лет. Она со мной вместе растила его, учила, оберегала. Мечтой 19-летнего парня был мотоцикл,…Она работала в нашей фирме директором, а он курьером – разносил бумаги, ужасно любил это дело, был такой счастливый…Маша подарила ему мотоцикл, просто, без повода. А через неделю Кирюша разбился. Что значит, для матери потерять сына? А Машенька…Я любила ее больше Кирилла, признаюсь…Она так переживала, бедняжка, винила во всем себя, у нее были нервные срывы, а потом она впала вот в это состояние, словно в транс, будто ее заколдовали, понимаете? Потому я все еще надеюсь на ее выздоровление, поверьте, я не одурела от горя, как думают многие, я понимаю, что это серьезно, но кто может запретить мне надеется?!»

    Она долго плакала, сидя у меня в кабинете. Потом внезапно встала и вышла. Я, не долго думая, пошел к Маше.

      Она стояла посередине комнаты и, казалось, думала. На ее лице выражалось присутствие мысли чрезвычайно ее беспокоившей. Маша сдвинула брови, словно пытаясь вспомнить что-то. Взгляд ее был по-прежнему безумен, но некоторое резкое просветление выделялось на ее исхудавшем от горя лице.

         Я подошел к Маше и взял ее за руку. Она смотрела сквозь меня, потом вдруг другой рукой погладила мою руку. Я обрадовался хоть какой-то реакции. Потом Маша слегка отстранилась от меня, я отпустил ее руку и ждал что будет. Она не слышно, почти шепотом спросила у меня: « Кирюша, зачем ты здесь? Что случилось?» Я отвечал, что все хорошо. Тогда Краснова подошла ко мне с другой стороны и прошептала в самое ухо: «А мама знает, что ты не умер?». Я замялся. Она улыбнулась и поцеловала меня в щеку, обняла. Мне стало неловко, оттого что я так жестко ее обманываю. Я поспешил уйти, никому не сказав о происшествии с Машей.

         На следующий день, примерно в 5 утра мне позвонил дежурный врач, умоляя приехать, с Красновой было худо. За мной прислали машину, и вскоре я уже с тревогой вошел в ее палату. Маша лежала лицом в подушку, в смирительной рубашке и рыдала. Среди всех ее бессвязных слов я разобрал только, что «Кирилл умер», « я виновата», «хочу умереть». Я велел вколоть Маше успокоительное, но она всячески сопротивляясь, не давала себя уколоть. Кое- как минут через 20 мы смогли сделать ей укол и посадили рядом сиделку. Несмотря на то, что она потом сказала, что все хорошо, Краснова спит, на душе у меня было тяжелое предчувствие. Я улегся в своем кресле и уснул.

          Мне снился длинный узкий коридор в конце, которого была женщина в белом. Коридор освещался одной единственной лампочкой в середине. Лица женщины я не видел, но как-то внутренне стремился к ней. Вдруг сзади послышался шум. На меня катился огромный поток воды и.…Тут я отчетливо услышал свое имя и проснулся. Передо мной стояла бледная теть Зоя. У нее были от чрезмерного удивления большие глаза. Она еле выговорила простую и вместе с тем ужасную фразу: «Краснова сбежала». И прямо вся окаменела, ожидая моей реакции.

         Я выбежал из здания. Кругом никого не было. Я чувствовал, что схожу с ума: Маша обещала покончить с собой, и я с мучением думал об исполнении ею обещания. Чувствовал новое, доселе неизвестное чувство. Оно наполняло мою душу светом и теплом. Я долго не мог понять своего чувства, и лишь спустя час тщетных поисков беглянки по окрестностям, я понял, что это любовь…

          Маша нашлась в отделении полиции, куда была доставлена за передвижение по проезжей части навстречу автомобилям и за странную одежду. Я забрал ее обратно в больницу. Маша плюнула мне в лицо и назвала хамом. Наверно за то, что я силком тащил ее назад. Брат для нее теперь мертв навсегда. Маша стала злой, раздражительной и капризной. По-прежнему никого не узнает. Я сделал ей замечание по поводу хождения босиком по холодному полу. Маша насмешливо на меня взглянула, не удивившись моим словам. Я ждал от нее всего, считал сумасшедшей, но нисколько не боялся…

3

Не сумасшедшая. Моя болезнь.

       - Ты хочешь казаться строгим, но ты не строгий – сказала она лукаво прищурясь. Я отметил в ее взгляде ясность и сухость нормального человека.

       - Думаешь, я не знаю, что я сумасшедшая? Здесь мне спокойнее – продолжала она и задумалась.

        - Маша…- начал, было, я, но у меня вдруг резко пересохло в горле.
        - Я знаю, что вы любите меня – сказала за меня Краснова – Только я уже обвенчана, тайно и никто кроме священника и двоих свидетелей не знает об этом. Удивлены? Я вам ничего не скажу. Я буду рядом с вами в этом здании и не дам вам ни малейшей надежды.

          Меня поразила логика ее мыслей. Она стояла босая и глядела исподлобья на меня. Я покачал головой.

          - Обещаю, буду вести себя хорошо – с притворством паясничала она – Мне нравится вас мучить, доктор. Маша рассмеялась.

           - А сейчас оставьте меня, вы мне наскучили своим постным ученым лицом.

            Я смутился от ее слов и вышел. Позвонил, матери Красновой, рассказал ей о возвращении к Маше разума, умолчав о венчании. Мать приехала тут же и долго говорила с дочерью. Выйдя от нее, она сказала мне: « Маша не в себе. Я не верю». Смущенная она ушла. Я ничего не спросил у нее и к Маше тоже не зашел.

             В этот день я чувствовал себя нехорошо, а к вечеру лег в лихорадке. Мне в бреду мерещилась Маша, будто она стоит у венца и смеется надо мной. Я лежал один в пустой квартире, меня бил страшный озноб. На следующий день я не вышел на работу и 2 недели после него. Чуть не умер в период острого кризиса. Бороться не было сил. Доктор приходил ко мне один раз, выписал какую-то дрянь и ушел поскорее, боясь заразиться. Некому было купить мне лекарство, и я вылечивался сам, долго и мучительно. Мне было противно мое состояние. Я не любил болеть и беспомощно лежать в кровати. Я был деятельной натурой. Теперь же я был бревном, хмуро лежащим на смятой постели и с грустью думающим о больнице, больных и Маше. Никто не мог запретить мне думать и представлять. Мои представления были мечтой одинокого романтика, что всегда возникают у влюбленных вусмерть юношей. То, что Маша не любит меня, мучило и тревожило мою измученную душу. Внутри я не мог с этим смириться и ужасно переживал. Более всего меня мучило то, как я буду смотреть ей в глаза, и что она уже не сумасшедшая, и специально для удовольствия мучает меня. Много тогда было мыслей в моей голове.
 
              Но то, что Маша безумна, подтвердилось уже через месяц после нашего разговора. Выражение лица и глаз снова стало таким же, она кричала, что он ее преследует. Бесновалась ужасно. Успокоили мы Краснову не сразу. Я почему-то чувствовал вину, что не смог вылечить ее как обещал матери. Предположения профессора сбылись отчасти. Маша не умерла, но и не поправилась, она находилось в каком-то жутком равновесии, словно решая, жить ей или умереть. Я боялся за Краснову каждый день. Мне не хотелось, чтобы она умерла. Я бы себе этого не простил. На ночь мы запирали ее палату и провожали, чуть ли не до туалета, боясь, что Маша выкинет что-нибудь. Во время нормального состояния она была спокойна, хотя и желчна. Надо мной насмехалась все время и радовалась, когда я краснел, смущался и конфузился. Во время припадков Маша была не собой, и билось все время в истерике. Мать по-прежнему навещала ее. Из ее глаз почти пропал огонек надежды, они потухли и были безжизненны. К сожалению, я не мог ничего сделать, и развязка приближалась все стремительнее.

4

Развязка


                Это случилось ранним утром. Я не спал всю ночь, зашел в палату Маши для решительного объяснения. В комнате было так тихо, что я боялся включить свет. Теперь, я отчетливо поймал себя на мысли, что боюсь эту девушку. Я со страхом ее любил.

          Я так и не осмелился включить свет. Маша стояла лицом к окну. Когда я подошел к ней, она отскочила, и я увидел в ее руке что-то блестящее. Это что-то блеснуло в свете уходящей луны. На лице Маши была коварная усмешка. Освещаемая краем луны она была похожа на мертвеца, своей синей бледностью и сверкающими глазами. С минуту мы молчали. Маша  глядела на меня, не спуская глаз, я тоже не мог оторваться от ее взгляда, будто неведомая сила заставляла меня смотреть на лицо этой девушки.

          - Он уже ушел – сказала вдруг Краснова.

          - Кто ушел? – не понял я.

           - Мой муж, любовник моей матери и мой любовник – просто ответила она. – Я обвенчалась с ним 2 месяца назад.

            Я подумал, что у Маши опять припадок и хотел ее успокоить, но она не слушала меня. Нужно было забрать у Красновой этот предмет, который походил на лезвие.

            - Где ты взяла лезвие? – спросил я, когда мы, как дикие звери кружили с ней по комнате, она убегала, а я догонял.

            - Это ваше лезвие, из бритвы – ответила Маша.

          Я вспомнил, что забыл забрать из ванной бритву, но как Краснова узнала о том, что я ее там оставил?

           - Отдай мне его.

           - Нет. Он сказал, что бросает меня и женится на маме. Зачем мне жить? Я рушу другим судьбы. Брат погиб из-за меня, я не хочу, чтобы с мамой что-то случилось.

           - Ты веришь ему. А если он соврал?

            - Он не может, он не такой.

          Мы долго говорили в таком духе. Наконец, мне удалось схватить Машу и вырвать из ее пальцев лезвие, которое я швырнул в другой конец комнаты.
              - Поцелуйте меня доктор, ведь вы этого так хотите. – сказала Краснова и дьявольски улыбнулась.

               Я отпустил ее и собрался уходить.

              - Доктор, если вам очень будет надо, ну прям невмоготу, можете придти ко мне ночью, я не буду кричать, клянусь, об этом никто не узнает…

               Я подбежал к ней вне себя от ярости. Маша смотрела на меня бесстыжими глазами.

            - Мне нравится вас мучить, доктор  может, я люблю вас или хочу вашей любви. Вы сейчас так смотрите, и будь я вашей женой, мы бы сейчас…

           Вдруг Краснова изменилась в лице и присела на кровать.

             - Простите меня. Я плохая, я очень плохая. А вы хороший, уходите, уходите от меня, бросайте эту работу, иначе я, когда-нибудь погублю вас, и вы не сможете быть честным человеком…. Мне так все надоело, и моя жизнь, и ваша любовь, измученное лицо мамы. Может мне правда умереть?

         Я сел рядом с ней.

         - Маша, выходите за меня замуж. – произнес я неожиданно сам для себя.
         Краснова посмотрела на меня своими грустными глазами и молча вложила в мою руку свою нежную, тонкую ручку.

          Я почувствовал тепло исходившее от нее, мне стало совсем не страшно, а как-то так хорошо, спокойно. Я посмотрел на Машу. Ее бледное, исхудавшее лицо и блестящие глаза были устремлены в другой конец комнаты, Краснова еле заметно улыбнулась, будто увидев кого-то, а потом крепко сжала мою руку и повернулась ко мне. В Машиных глазах были видны маленькие бусинки слез, не смевшие выкатится из глаз.

           Луна пропала. Темное небо начало светлеть и где-то на востоке появилась красная полоса, маленькая, тоненькая полоса, которая, разрастаясь и поднимаясь, превратилась в огромный рассвет. Щебетали птицы, и везде, куда ни глянешь, был след от красного, молодого, крошечного, как колесико солнца. Я не видел того рассвета. Но я чувствовал его всей своей душой, как ощущал биение ее сердца, тепло руки и глубокое, ровное дыхание. Я не смотрел на Машу, но знал, что она тоже чувствовала этот рассвет, и в глазах ее, как и в моих почти не заметно блестели капельки росы, подаренные жизнью...