Откровения художника

…Для тебя те слова, для тебя те
стихи, только ты и понять,
и простить сможешь, Ты!…
 
    …Эта женщина сводила меня с ума своей неуемной жизненной энергией. Она жила в моем сердце до самого последнего дня. Она была Стихией, и все остальные Стихии на свете, казалось, подчинялись только ей. Впрочем, в этом выражалась ее сущность…. Когда она внезапно появлялась в дверях моего убогого пристанища, я думал, что сейчас вдруг начнется гроза, или произойдет землетрясение, словно какая-нибудь из природных стихий неизменно сопровождали ее появление…
        С тех пор как она с безумной силой Стихии ворвалась в мою одинокую жизнь, меня охватывало чувство бесконечного счастья, и, вместе с тем, столь же бесконечной тревоги. Словно безумец, я забыл семью, которой прежде дорожил. Я понимал, что это всего лишь внезапное наваждение, которое однажды исчезнет, но ничего не мог с собой поделать…
        В то время я был уже достаточно известен в определенных кругах, писал портреты знаменитостей, зарабатывая приличные деньги, но она нуждалась в нечто большем. И это «большее» сводилось не только к материальному благосостоянию. Всеми силами она стремилась открыть во мне новые таланты. При этом она была абсолютно уверена, что дело только в моем эгоистическом нежелании «творить что-либо еще, кроме портретов…»
        Сколько раз я пытался объяснить ей, что писать портреты – мое истинное призвание. Но, словно одержимая, она твердила:
      «Писать только портреты – какая нелепость! Нужно пробовать все, что может принести тебе головокружительный успех и славу…. Я верю в тебя!» В этом была вся Она, и спорить с ней не имело смысла.
        Зачастую, она изводила меня своими полными цинизма выходками и безрассудными поступками, но я не сердился…. Разве можно сердиться на Стихию? Я чувствовал, что, несмотря на внешнюю раскованность и наигранную безрассудность, в душе она действительно переживала за меня. Ей хотелось видеть меня в различных амплуа. Хотелось, чтобы я писал, так безумно любимые ею стихи, и занимался чуждым мне от юности авангардизмом.
        Вместе с тем, она была моей незаменимой Музой и вдохновляла меня к новым работам, которые благодаря ней писались на одном дыхании. В те годы я мечтал написать ее портрет, передать тонкие нежные черты, к которым так уже успел привыкнуть; черты, совершенно не совместимые с властным и эгоистичным характером. Но, всякий раз, когда я пытался заняться ее портретом, она своим решительным тоном отрезала:
      «Позировать?! Не бывать этому никогда!…»
        Я не настаивал и никогда больше не возвращался к этой теме. Эта милая женщина была так устроена и, если бы она изменилась, возможно, она не была бы столь привлекательной…   
    …Несколько долгих и, несмотря ни на что, счастливых лет мы прожили в моем скромном пристанище на берегу Тихого океана. Это были лучшие годы моей жизни. Несмотря на то, что я прожил их как на вулкане, я ни о чем не жалел…
        По вечерам мы, молча, сидели на берегу уснувшего бездонного океана или медленно прогуливались вдоль побережья. Я читал ей Гёте, и как мальчишка радовался, наблюдая, в какой восторг приводят ее стихи великого поэтах. Лишь в те мгновения, когда она читала или слушала стихи, от взбалмошности не оставалось и следа. В те волшебные минуты в ней словно пробуждалось все самое лучшее…
        Спустя несколько лет, мы переехали во Флоренцию. Здесь, наконец, сбылась моя давняя заветная мечта. Мой друг помог мне открыть собственную небольшую картинную галерею в одном престижном районе. Дела шли чудесно, однако моей Музе по-прежнему недоставало чего-то большего. Жизнь во Флоренции казалась ей невыносимой скукой и однообразием. Дни напролет я посвящал себя любимому делу, а она пропадала где-то, возвращаясь за полночь.
        Я понимал, что от чрезмерной занятости, не мог уделять ей прежнего внимания, не мог составить компанию на премьере какой-нибудь знаменитой оперы или просто побродить вечером по витиеватым узким улочкам города. И она, недолго думая, с легкостью находила себе нового спутника…
        Мы жили вместе, но в тоже время, каждый из нас теперь стал жить своей жизнью…. Я подозревал об ее изменах и неоднократно порывался положить этому конец, однако не мог с собой совладать и в сотый раз прощал ей прегрешенья…
        Я чувствовал, что бесконечно так продолжаться не будет, и рано или поздно она придет ко мне в последний раз лишь для того, чтобы проститься…
        Однажды, так и произошло. Но, я нисколько не осуждал ее, я понимал, что находиться рядом со мной она просто больше не может. Рано или поздно всему приходит конец….
        Одного я так и не смог понять: любила ли меня эта Стихия когда-нибудь по-настоящему за годы совместной жизни или жила со мной как бы по привычке, играючи? Спросить ее об этом я так и не успел… 
        Расставшись со мной, она тут же уехала из ненавистной Флоренции в Париж, и там, вскружив голову молодому поэту, вышла за него замуж…
        Шло время. Я безрассудно надеялся получить от нее хотя бы пару строк о том, как теперь она бродит по вечерним Парижским улочкам в элегантном наряде со своим мужем, и о том, как тот делает ей дорогие подарки и сводит с ума своими «бесчисленными талантами». Однако за прошедшие несколько лет я так и не дождался от нее ни строчки. По слухам, она жила как королева Франции в прекрасном дворце, окруженным зеленым садом и высоким забором, беззаботно развлекаясь и наслаждаясь роскошью парижской жизни…
        Я по-прежнему целиком отдавался работе, однако как ни старался, не мог ее забыть. Это был не лучший период моей жизни. Мои работы не отличались прежней насыщенностью, поскольку им недоставало вдохновения. Зачастую, я творил что-то странное и невообразимое… Мне безумно не хватало моей Музы, моей Стихии…
        Однажды, зябким осенним вечером в мою галерею забрел незнакомый старик. Он попросил написать портрет своей дочери. Старик казался почерневшим от горя. Между нами завязался непринужденный разговор. Со слезами на глазах, старик поведал мне о женщине, которая неожиданно исчезла полтора года тому назад. Из внутреннего кармана пальто, он достал  фотографию.
        Мой взгляд невольно упал на старый фотоснимок, и… я остолбенел. На фоне вечернего заката, в ярком элегантном платье стояла…Она – моя сумасшедшая, внезапно исчезнувшая Стихия. Я спросил старика, что случилось с этой женщиной и где она теперь, но он, словно не слыша меня, продолжил:
  «…Моя дочь никогда не забывала обо мне. Где бы она ни была, отовсюду присылала мне письма…. Рассказывала о себе, справлялась о том, как я живу, отправляла деньги, а теперь, я потерял ее. Сердце мое неспокойно, словно предчувствует беду. Где искать ее – не знаю…»
        Несчастный старик поспешно вышел из галереи, оставив мне на память Ее фотографию в конверте. Я хотел догнать его и рассказать о нас, но не решился…
        Вместе с фотографией в конверте лежала записка со странным посланием в стихах, смысл которого так и остался для меня загадкой:
 «…Ты не понял меня, не хотел разглядеть и теперь я тебя уж не в силах терпеть…»
        Несколько минут я стоял, пристально рассматривая фотографию. Ее нежные, дорогие сердцу черты лица мило улыбались мне, а один и тот же вопрос не давал покоя: «Что произошло?»
        Словно по случайному и в то же время роковому совпадению, через месяц, я получил скорбное послание от ее мужа. В нем сообщалось о Ее безвременной кончине во время путешествия и о том, что словно предвидя свою внезапную смерть, она просила разыскать меня и передать… томик ее любимых стихов Гёте, которые я читал ей когда-то на берегу теплого бездонного океана…