Исповедь приватира

   
    Ещё не стих отзвук последнего удара колокола базилики Николая Чудотворца, возвестившего окрестностям Мальграт де Мар о начале обедни, как на узких кривых улочках этого приморского городишки не осталось ни души. Все ревностные католики поспешили к алтарю молить Бога за своего короля, а их менее набожные собратья, пользуясь случаем, попросту скрылись в тени от немилосердных лучей каталонского солнца.
    И всё-таки один из окраинных переулков, выходящих на дорогу к Барселоне, оказался не совсем и пустынен. По нему шагал загорелый мужчина в помятом, давно вышедшем из моды, но от того не менее добротном камзоле. Босой, в подвернутых штанах, этот чудак нес в руке узелок с выглядывающим оттуда носком сапога. Как бы в противовес босым ступням - на поясе у него, слегка прикрытый баклагой с водой, болтался расшитый золотом кошель. Звяканьем содержимого очень уж напоминающий медный гул церковной звонницы. Заслышав который, путник не только не перекрестился, но даже не обратил на него ни малейшего внимания. Казалось, помыслы его в этот миг были также далеко, как и взгляд устремленный в никуда.
    Однако, несмотря на отрешенность, мужчина всё же заметил скачущих в сторону базилики всадниц. Вернее, скакала на андалузском вороном, только одна из них – юная. Другая, пожилая (по всей видимости, дуэнья), тряслась следом на муле, словно хорошо заплывший салом овечий курдюк. На фоне которого девушка скачущая впереди, выглядела богиней Эпоной, непонятно какой прихотью направляющейся к католической мессе. Путник, восхищенный не столько мастерством юной наездницы, сколько её неземным обликом, замер на месте и с нескрываемым любопытством стал провожать взглядом. А когда та скрылась за поворотом, тоскливо сказал:
    - Красивая…
    - Ещё бы, синьор! – с гордостью в голосе ответил наблюдавший за ним из окна, старый еврей. – Донья Альма Аве Канора да Селеста, по праву считается не только красивейшей синьориной Коста-дель-Маресме, но и всего Арагонского королевства.
 
    I
    «…3 октября 1622 года от Р. Х., 5 часов 22 минуты пополудни. 51°23;5;с.ш. 2°56;2;в.д., прибрежные воды неподалёку Остенде (акватория Немецкого Моря, Западная Фландрия). Паташ «Небесная Птица», Дюнкерк – Сент-Винсент. Ветер норд-ост, дрейф: норд-ост-ост, скорость сноса 1,5 узла. Пройдено 17 миль, видимость низкая, туман. Судно в плачевном состоянии, экипаж отсутствует.
 
   II
    Записывая эти строки, я, как никогда ранее близок к финалу того, что в человеческом обществе принято называть жизнью. Хотя, какая это жизнь, если каждое мгновение ты играешь со смертью в ломбер, раз, за разом при этом ставя себя на кон? Вот и теперь, находясь в крюйт-камере «Небесной Души» и точно зная, что через несколько минут карта моя будет бита, я хочу лишь одного – покаяться. Покаяться, как подобает христианину и наконец-то обрести долгожданный покой. Жаль, рядом со мной нет капеллана, который отпустил бы грехи. Да сказать по правде, ещё и не родился такой капеллан, что смог бы это сделать, не поседев от ужаса. Хвала Всевышнему, бумага и чернила не ведают человеческих слабостей! Так, пусть же судовой журнал моего корабля возьмёт на себя роль священника, которому я без утайки расскажу свою жизнь.
    Итак, зовут меня Якобсен Ян. Многие считают меня сыном того самого Мигеля «Морского лиса», но это не так. Я чистокровный голландский протестант тридцати шести лет отроду, двадцать пять из которых, слоняюсь по белу свету в поисках, сам не знаю, чего. Но не этот балласт тяготит моё сердце и, не от этого груза я прошу для своей души избавления. Дело в ином. Я приватир - узаконенный пират и убийца. Правда, присягу Испанскому королю я принёс менее года назад, но всё же тяжести преступлений совершенных мной за последние шесть лет это нисколько не оправдывает. Но, обо всём по порядку…
    В тот приснопамятный день мне исполнилось тридцать. Обдумывая прожитые года, я пришел к выводу, что довольно с меня уже скитаний по чужим краям, беспрестанных ночлегов в лесу, или редких обжорств, у какой-нибудь рано овдовевшей молодки. Пора было обзаводиться своим собственным домом с кухней, чья хозяйка знает толк не только в стряпне. Но у дьявола, как известно, в рукаве всегда найдётся козырь-другой. Так и произошло.
    Её звали Альма де Селесте. Эту чёртову даму пик, случайная встреча с которой на одной из дорог Мересме, раз и навсегда изменила мою дальнейшую жизнь. Дочь богатейшего гранда Каталонии, она ворвалась в моё сознание и полностью заполонила его, как вызванная штормом волна врывается на побережье, сметая всё на своём пути. Я утонул.
    Утонул в мимолётном презрительном взгляде океанов зелёных глаз. Шел на дно, запутавшись в локонах цвета ночного агата, как несчастный ловец жемчуга путается в саргассах. И даже волнорез здравомыслия, понимания нашей социальной пропасти, не помог мне спастись. Я утонул. А потом, как утопленник холодел, от одной только мысли, что эта девушка никогда не станет моей.
    Позабыв обо всём на свете, я остался прозябать в городке под названием Мальграт де Мар, днями безуспешно ища новой встречи с этой надменной красавицей, а ночами отогреваясь в жарких объятиях дешёвых портовых шлюх. И чем сильнее я тосковал днём, тем постыднее оргии устраивал ночью.
    Несколько недель длился этот безумный контраст, пока, наконец, меня не арестовали, приняв за шпиона Объединенных провинций. Благо, алькальд попался толковый, быстро во всём разобрался, и вместо смертной казни приговорил меня к пожизненной каторге в одной из имперских колоний.
    Так, в трюме арестантской каракки, я отправился осваивать Новый Свет.
    Рассказывать о том, какая это была мука расставаться со своим идеалом, не буду. Скажу лишь, что провалялся в бреду четырнадцать жутких дней. И всё это время образ каталонской красавицы стоял у меня перед глазами. На пятнадцатый день меня привел в чувство сильнейший удар, а затем, предсмертные крики несчастных, как и я отправленных судьями на каторгу. Осматриваясь, пытаясь понять, в чём дело, я увидел жуткую пробоину в корпусе нашего судна. В свете которой - мешанину из мертвых и агонизирующих человеческих тел. Я оказался единственным, кто уцелел после попадания в борт пушечного ядра. Да и то, лишь благодаря, что меня сочли безнадёжно больным и перенесли умирать в самый дальний угол этой старой лохани.
    Когда пираты (здесь я иронически улыбаюсь) взяли корабль на абордаж, и покончили с командой, меня выволокли на палубу, где бросили к ногам щеголеватого толстяка. Он узнал моё имя, спросил, почему я оказался в трюме «испанца», немного подумал, а потом предложил стать одним из них. Как сейчас помню его слова:
    - У вас есть выбор, мосье Ян, - сказал он тогда, - или вы с нами, или кормите рыб. Выбирайте.
    Так, как умирать мне почему-то совсем расхотелось - я выбрал первое. И уже через полтора года имел свой двадцатипушечный паташ с командой в семьдесят человек, готовых усесться со мной хоть к чёрту за ломбертный стол. Правда, мы в основном торговали (или ходили с контрабандой), и команду «на абордаж!» я отдавал только когда совсем уж одолевали мысли о прекрасной Альме де Селесте. Но и этого, да простит Господь, для гибели моей души было более чем предостаточно. Ведь в такие моменты я походил на Ирода Антипу, готового отрубить голову любому ради благосклонности Саломеи. В тайне при этом надеясь, что кто-нибудь сумеет избавить от мучений меня самого.
     Говорят, время лечит. Только не в моём случае. Мой мозг, моя память, мой дух, восставали, никак не желая успокаиваться. Не помогали вино и карты. Не помогали самые дорогие женщины, какие только существовали в этой части света. Не помогал курительный фимиам с востока, своей чарующей негой сгубивший не одного сорвиголову. Со временем даже опасность смерти перестала меня отвлекать. Всё чаще я лез на рожон, навязывая бои противникам, превосходящим в разы. Дошло наконец, до того, что я бросился на имперский галеон, как бешеный пёс бросается на быка.
    Тогда-то я и узнал, что Филипп IV набирает в Дюнкерке эскадру, даруя прощение любому, кто готов принести присягу на верность.
    О, небо! Кто бы только знал, как забилось моё сердце при этом известии. Ведь, верная служба испанскому королю давала возможность перешагнуть пропасть, отделяющую от мечты. На радостях я сопроводил «золотого тельца», принесшего такие чудесные новости, вплоть до Бильбао, а оттуда, обогнув Бретань с её прибрежными сторожевиками, и минуя Ла-Манш, прямиком отправился к месту сбора.
    Получив патент, я рьяно взялся исполнять свои новые обязанности. Рыская по окрестным водам и невзирая на проклятья соотечественников я брал призами их рыбацкие бусы, доверху груженные сельдью, флейты с французской солью, торговые корабли голландской ОИК, и даже одного турка, невесть каким образом очутившегося в этих местах. Как оказалось, каперство под флагом Испании, ничуть не хуже пиратства. За семь месяцев службы я сумел накопить весьма порядочную сумму золотом, кучу долгов евреям, а также свору врагов, обещающих за мою голову приличное вознаграждение. Плюс, ко всему, познакомился с людьми, за вознаграждение обещавшими выхлопотать дворянский титул de dignidad или, в крайнем случае - de estado. В общем, душа моя ликовала и, казалось, что моя мечта не так уж неосуществима.
    Но, увы… Играя с дьяволом в карты не надейся на выигрыш! Стоит ли говорить, что третьего дня, будучи на вершине своей приватирской карьеры, в одном из кабинетов адмиралтейства фламандской эскадры, я встретил теперь уже синьору, Альму Аве Канора де Селесте с… мужем.
    Это был крах! Все надежды и мечты, взлелеянные мной за последнее время, разлетелись картечью, попав при этом, исключительно в сердце. Словно пьяный смотрел я на эту чету, и внутри меня закипала ненависть. Я еле сдержался, чтобы не зарубить худосочного франта смевшего улыбаться моей Богине. Как, впрочем, и её, посмевшую изменить. А ведь мне совместно с испанцами ещё предстояло везти парочку к Наветренным островам. Куда был назначен на службу, этот фламандский выродок, супруг моей ненаглядной красавицы.
    План в моей голове возник сам собой. Следовало только выждать время да отойти подальше от берега. И тогда, приз всей моей жизни достанется мне по праву. Сделав вид, будто ничего не произошло, я обсудил с испанскими капитанами детали предстоящего плавания и отбыл к себе на корабль.
    Ночью, не имея сил сдерживаться, я всё же зарубил вахтенного матроса посмевшего заснуть на посту, но его кровь не только не принесла мне желаемого облегчения, а наоборот, усугубила огонь горящий внутри. Последующие сутки были для меня сплошным кошмаром и дважды, я дрожащей рукой подносил к виску дуло трофейного пистолета. Только жажда мести удержала меня нажать спусковой крючок. И я поклялся себе её утолить.
    Еле дождался я сегодняшнего утра, ежеминутно пребывая то в холодном поту, вызванном апатией, то в жару яростной ненависти. Но когда якоря, наконец-то подняли, а свежий ветер заиграл в парусах – все колебания исчезли, как туман к обеду над Шельдой. Уверенной рукой направил я «Небесную Душу» в открытое море. Хотя для исполнения задуманного, нашей маленькой флотилии ещё следовало пробраться мимо голландских патрулей, что под началом доблестного Германа Клютера блокировали подступы к Фламандскому побережью.
    Вот ведь, насмешка судьбы! Как не старался «адмирал» Педро де ла Плеса вывести наши суда в Ла-Манш незамеченными, это ему не удалось. Пользуясь темнотой, мы сумели дойти лишь до Остенде. Но уже с рассветом, будто свора гончих по следу волков, «селёдочники» бросились за нами в погоню. Да ещё, как назло, дьявол снова метнул козырную масть - ветер, до этого несший нас на руках, перекинулся под вражьи знамёна. Наши паруса заполоскали, как тряпки, а сторожевая эскадра голландцев пошла на нас почти, что в крутой бакштаг.
    Белее мела поднимались на шканцы к капитану Гарсии его пассажиры. Наблюдая за ними с расстояния в пятьдесят футов, я отчетливо видел, как на лице дона Рауля, мужа моей Богини, сквозь надменность и дворянскую спесь, проступал овладевающий его душой страх. Мрачное торжество охватило меня. Я наслаждался, я буквально утолял свою дикую ненависть, эмоциями этого сухопутного червяка. Жалким и ничтожным казался он мне в этот миг. И в то же время, всего один взгляд доньи Альмы случайно брошенный в мою сторону окончательно разбил моё сердце. Он был полон растерянности и страха. Мольбы и отчаяния. Тоски… Красавица будто искала глазами самого Господа Бога, единственного, в чьих силах было предотвратить её неминуемую смерть.
    Словно пелена спала с моих глаз. Та, которая была всем моим миром, должна погибнуть под обстрелом голландцев! Осознание этого стало для меня наихудшим из шести лет мучений. Допустить подобного, разумеется, я не мог.
    Не раздумывая, свалил я «Небесную Душу» в левентик и скомандовал готовиться к бою. Четверть часа спустя основные паруса уже были зарифлены, канониры с запасными фитилями в зубах, добивали в пушки затравку, а десант приготовил абордажные крючья. Напоследок, я лично поднял вымпел нашего судна – эфемерную белую птицу на бирюзовом фоне. И в тот же миг с ближайшего неприятеля по нам дали залп из носовых кулеврин.
    Но, что такое незаявленная семёрка бубен, когда решился на басту? Я только усмехнулся нетерпеливости голландцев и стал выжидать. Мгновения растянулись на вечность, но сердце, пусть даже насквозь изъеденное тоской и, теперь ещё - ревностью, всё равно не обманешь. Не более сотни раз успело оно трепыхнуться в груди, как я отдал команду «залп!». Канониры не подвели. Словно ураган прошелся по вражескому кораблю, корчуя такелаж и людей. От такого приветственного салюта в эскадре адмирала Клютера осталось девять судов. Но, и это был перебор. Даже для корабля первого ранга. Не говоря уже о купце перекроенном под нужды пирата. Ища выход, я вспомнил услышанные когда-то слова: «Лучшая из защит – нападение», и следуя им - бросил «Небесную Душу» навстречу преследователям. Меняя галсы, лавируя между неповоротливых громад галеонов, я, как виданный в Севилье рехонеадор, раз за разом уходил из-под неприятельского обстрела, нанося в ответ весьма ощутимые повреждения, стараясь задержать, не позволить уйти за испанцами.
    Тринадцать часов длился этот кошмар. «Небесная Душа» окончательно вышла из строя. Две трети экипажа погибли, остальные, подчиняясь моему приказу, покинули борт. Я сам получил три тяжелых ранения, но отступать, сдаваться на милость - не стану. Ведь, голландцы, к стыду своему, окончательно увязшие в схватке теперь не спасуют, пока не вернут мне фок-реей должок, за нанесенную их адмиральскому кораблю «пощёчину абордажем».
    Но, как бы, не так!
    Проигрывая кодилью, я с радостью заплачу дьяволу бет. Вот, только «селёдочникам», что рискнут сунуться на мою палубу, он явно придётся не по нутру. Ну и пусть их! Главное, паташ капитана Гарсии уже далеко, а я наконец-то избавлюсь от этой невыносимой тоски под названием Альма Аве Канора да Селесте.
    Прощай, моя Небесная Душа!
    Да поможет мне Бог...»