Хочу стать космонавтом

Не экономический кризис, не многомесячная задержка зарплат с пенсиями, не полный упадок общественного транспорта, не нехватка продовольствия, не веерные отключения электричества, не гаражи, двадцатифутовые контейнеры и кузова от автобусов заместо полноценных домов у девяти резидентов из десяти, не эпидемии, не мятежи, не путчи, не затяжная война, не людоедская идеология, не слетевший с катушек диктатор, выпускающий на своих консервных заводах консервы с человечиной и приказавший транслировать по национальному телевидению лично им придуманные пытки с казнями, не радиоактивный фон под сорок микрорентген в час на столичных улицах, не смог, заслонивший солнце, не превращающаяся в кислоту вода в пригородных озёрах, не изоляция от внешнего мира, не технологическая отсталость, не явное вырождение элиты и даже не всё вместе взятое станет фатальным для державы.
Погубит любую - и даже самую великую - страну наплевательство к космонавтике.
Повеют гибелью приоткрытые двери кабинетов космического конструкторского бюро, где никто не слушает ни кислотную музыку, ни техно-индастриэл, ни готическое дарк-электро. Обрюзгшие и закостеневшие пожилые инженера, не способные изобрести ничего, кроме отфильтрованного керосина для морально устаревшей двадцать лет тому назад ракеты, не знают и знать не желают ни о скретчах-миксах диск-жокеев, ни о видеоигре «Дюк Нюкем», ни о металлической башне Николы Теслы, пускающей по небу разряды молний и не раз освещавшей ими ночной Нью-Йорк.
Губительна расслабуха, наступившая в 1980-х годах после удачной миссии «Фобос-2» с запуском марсианского спутника: с тех пор Советский Союз как-то позабыл и о Марсе, и о других планетах, сконцентрировавшись на своих земных проблемах. Но концентрация та... В общем, знаем мы, что было дальше, и помолчим минуту.
Губительно сворачивание одной космической программы за другой - в то время, когда у страны достаточно денег и на Олимпиаду в Москве, и на электрификацию Транссибирской железнодорожной магистрали, и на строительство городов далеко за Полярным кругом, где плюсовые температуры не каждое лето бывают, и на их снабжение по высшему разряду, когда в столичных магазинах ассортимент еды и одежды оказывается беднее, чем в универсамах Тикси и Певека, и на «братскую помощь» многочисленным «друзьям» в африках, средних азиях, индокитаях да латинских америках... Нафиг полёты к планетам, где, по данным астрофизических исследований, совершенно нечего ловить - кроме температур ниже 200 градусов мороза по Цельсию и сжиженного от таких минусов азота, гораздо актуальнее будет на сэкономленные средства понастроить санаториев с домами отдыха в какой-нибудь зоне рискованного земледелия, где от июльской температуры в пять, семь или девять градусов тепла по Цельсию разжижаются мозги, уложить там отдыхающих на кровати со скрипучими панцирными сетками, укрыть бордово-коричневыми клетчатыми одеялами, дать возможность полюбоваться на красиво стекающие по оконному стеклу капли холодного летнего дождя, раз уж результата космической гонки не видно, и включить радиолу с песнями Толкуновой или Зыкиной.
Губительны, ещё более губительны эти песни, в которых нет стремления лететь к звёздам, зато изрядно педалируются чьи-то пока ещё не добитые урбанизацией желания поползать по родимой земле: ни влюблённость в «малиновые звоны» с детства, ни всё также снящаяся - тьфу, тьфу! - деревня в зрелом возрасте и после многих прожитых в городе лет, ни прочая подобная гадость не глушится и не душится, к большому сожалению нашему. Недалёкий человек написал знаменитую песню для Землян, где герои, ещё толком не отлетев от прекрасно видимой в иллюминаторе родной планеты, уже успевают загрустить о ней, затосковать по пожухлому ползучему пырею с одуванчиками во дворе своего дома, заныть о том, как холодны звёзды в ледяной синеве, и, окончательно пав в пучину своей крестьянской рефлексии, отвергнуть рокот космодрома, которым бредит любой мало-мальски продвинутый социум. Подписала себе смертный приговор страна, отправив в глубокий андеграунд рвущихся в космос неоромантиков с технократами и вместо них популяризировав «тянущихся к корням» почвенников с ретроградами, до ужаса уныла эстрада, где зычно поёт о дремучих лесах и исполняет какие-то брачные пляски гиппопотама необъятное существо в длинном тёмно-синем платье с блёстками, уныл кинематограф, по ходу действа возвращающий не звёздного десантника с задания в системе Альфа-Центавры, а цыгана Будулая из ниоткуда, да и литература уныла, где со страниц первой попавшейся под руку книги обильно проливаются крокодиловы слёзы главного писателя-почвенника Распутина по деревне, ушедшей под воду при строительстве гидроэлектростанции на Ангаре.

На такой безблагодатной почве и в такой упаднической атмосфере - перед купленным на несколько зарплат научного сотрудника чёрно-белым телевизором, завывающим на всю квартирку песней «Я деревенская», среди растянувшихся на десятки метров очередей за сливочным маслом, в вагоне электрички, под завязку набитой приезжающими в Москву за колбасой провинциалами, у пыльной витрины универсального магазина, тщетно зазывающей покупателя пошитыми чуть ли не по довоенным лекалам костюмами на безликих манекенах, за шаткими столиками заводской столовой, славной феерическим хамством своего персонала, под дверьми стоматологического кабинета, в недрах которого кто-то воет белугой по причине полного отсутствия наркоза - прекрасно приживутся и распространятся не менее упаднические слухи о том, что вся космонавтика Советского Союза - пшик, что слизанный с американского «Шаттла» советский многоразовый космический челнок «Буран» никогда не взлетит, что Юрий Гагарин, пролетевший по земной орбите в полностью управляемой с Земли капсуле, ничего не дал науке и что всё вышеупомянутое масло с колбасой сожрали космонавты, оставив простому обывателю лишь полупустые прилавки гастрономов.
Не экономический кризис с последующими задержками зарплат и нехватками продовольствия поставил крест на стране: зарплаты в Советском Союзе пусть и небольшими были, но зато они вроде бы вовремя выплачивались, несмотря на дефицит колбас с маслами, до голодоморов в годы правления Брежнева и позже тоже как-то не доходило, да и «экономическим кризисом» события 1980-х годов можно с натяжкой назвать - знал Союз и потяжелее времена... Рухнула держава вместе с мечтой о космосе, как сваренная из арматуры и заржавевшая за пару десятилетий горка-ракета с детской площадки падает, подняв едкую многолетнюю пыль до верхних этажей ближайшей хрущёвки, на стихийную свалку строительного мусора, обломков фанерной мебели, битых телевизионных кинескопов, деталей от «Запорожцев» и промасленных клетчатых полупальто фабрики «Большевичка».

* * *

Из-за песни Землян «Трава у дома» Черепан Мечиславович пришёл домой в семь часов утра пьяным и с ушибленным коленом, а собака Мечиславовича, буквально притянувшая хромающего хозяина своим поводком к дому, вымазалась то ли в дёгте, то ли в саже: даже у не совсем чистокровных афганских борзых и шерсть маркая, и длинные уши мигом пачкаются, и к тонкому закругленному хвосту всякая грязь только так липнет.
«Тебе что, обязательно на эту работу идти?!» - с порога бросил Черепан жене, уже прихорашивающейся в прихожей, и повёл в ванную свою метиску афганской борзой - «Брось ты эти свои помады, иди давай сюда, помоги мне мою афганочку Танюшку от черноты отмыть!» Жена же, видя, как тяжело дышащий перегаром муж трясущимися руками открывает булькающие краны умывальника и пытается посадить упирающуюся собаку в ванну, обозвала его «люмпен-пролетарием» и спросила, где это он «так квакнуть умудрился». Мечиславович, не удержавшийся на ногах после того, как юркая полуафганка выскользнула из его рук и выбежала в прихожку, неуклюже перевалившийся через край пятнистой от грязных собачьих лап ванны, с грохотом упавший на стоящие в ванне пластмассовые тазы с отмокающими в них пустыми пивными бутылками и серыми половыми тряпками, не успевший отмахнуться от пустых разноцветных флакончиков из-под шампуня, антитаракановых карандашей, засохших фломастеров, деревянных прищепок, протёртых насквозь губок, обгоревших мочалок, помятых резиновых утят и не досушившихся семейных трусов, посыпавшихся откуда-то сверху, замерший в не самой удобной позе с задранной выше головы левой ногой и мутным взглядом окинувший правую ногу, всё ещё побаливающее от ночного ушиба колено которой оказалось под струёй льющейся из крана воды, глубоко вздохнул и, продолжая лежать на тазах с бутылками, вкратце рассказал жене о произошедшем.
Заводов вокруг автобазы, где Черепан Мечиславович работал диспетчером, пока ещё было немало, на ближайшем Черепану уже не раз доводилось пьянствовать со слесарями и технологами, уходящими из домов от жён и остающимися в цеху на ночь. Но последней ночью всё пошло наперекосяк: помимо Черепана и его собаки Танюши, на пьянке заводчан присутствовал ещё один гость извне, приходящийся кому-то из слесарей старшим братом, этот скользкий и наглый тип уже с первых минут начал бесить Мечиславовича, то и дело перебивая его на полуслове и гнусавя «Да ты гонишь, дебил!» После слов Черепана о том, что работа на автобазе встала поперёк глотки, что генерального директора не мешало бы убить, засунув ему в ноздри по карандашу, прыгнув ему на затылок, припечатав его лицом к столу и услышав, как смачно карандаши войдут в мозг через носоглотку, что «по всем пацанским понятиям» тот директор должен быть «петухом зоновским», что «и начальнику автоколонны в рот натрухать не лишним было бы» и что найденные в директорском кабинете деньги нужно потратить на обследование собаки у ветеринара, захмелевший брат слесаря перешёл на повышенные тона и начались пререкания: «А ты поясни за «руками не трогать» и «ртом не трогать»!», «Да ты сам такой же мусор, если у тебя мусора в знакомцах!», «Да ты знаешь, как бы ты влип, если бы тут сидевшие были?!», «Да ты вообще сидел, чтоб что-то о «петухах» говорить?!», «А ты же тоже не сидел, и условными сроками кому-то другому, но не мне лечи тут!» Но в первый раз разбушевавшегося было гостя успокоили, ещё минут двадцать в цеху было сравнительно спокойно, а потом разговор зашёл о старых песнях... Тут-то Черепан и высказал всё, что думает о песне «Трава у дома», попирающей его детские идеалы: ведь когда-то давно, ещё задолго до переезда в Москву из Мурманской области, женитьбы на женщине с ребёнком от первого брака, теперь уже ходящим в шестой класс, бытовой рутины и меняющихся, словно перчатки, сомнительных должностей на предприятиях столь же сомнительных сфер деятельности юный Мечиславович был романтиком и мечтал покорять космос - чтоб ринуться ввысь, подальше от духмяного дворового разнотравья и навстречу межзвёздной синеве, кажущейся ледяной лишь поющему мастодонту и подпевающему совковому слушателю. «Говно, а не песня, и про лохов каких-то, а не космонавтов!» - Мечиславович поперхнулся водкой - «Не успели в космос улететь, как уже по земле соскучились, давайте, ещё в люмик на Землю гляньте и слезу пустите, как бабы! В песне ещё одного куплета не хватает, про то, как от горя-то какого великого можно всю штатную канистру ракетного спирта выжрать, все скафандры заблевать, все приборы по синьке поломать, с орбиты ракету обратно в стратосферу свести и в Тихий океан ё...» Брат слесаря, не потерпев критики одной из самых любимых песен, разошёлся пуще прежнего, швырнул в Черепана пустым стаканчиком, заорал «Ты, дебил, только обсерать всё можешь и всё русское говнишь тут, ща всеку тебе прямо тут, а ну вали отсюда на!..», замахнулся кулаком, но прилетело в челюсть почему-то не Черепану, а технологу, попытавшемуся вновь успокоить буяна.
В начавшейся беспорядочной пьяной драке Мечиславович, не сообразивший, кто чью сторону принимает, участвовать не стал и вместе со своей собакой спешно ретировался. Где-то у самого выхода из цеха, в полутьме Черепан споткнулся об ящик с болтами и гайками, больно ударившись об ещё один ящик коленом, там же и прыгучая метиска афганской борзой громыхнула опрокинутым поддоном из разрезанной вдоль надвое бочки, из которого выкатились на пол чёрные то ли от сажи, то ли от дёгтя шестерёнки. Снаружи, по пути к проходной, пролегавшему вдоль цеховой стены, в свете мигающего уличного фонаря и чуть ли не над головой Черепана со звоном разлетелись осколки оконного стекла, вдребезги высаженного летящим из цеха на улицу эмалированным чайником с замёрзшей смесью воды, прокисшего молока и моторного масла - «жижей для втулкивания», ещё в августе разведённой токарем, но позабытой за неработающим сверлильным станком и лишь в самом конце декабря попавшей под ноги оттолкнутому за станок в пьяной драке слесарю. Вместе с хозяином поспешившая прочь от завода афганка в последний момент отскочила от чайника, покатившегося по снегу, а за разбившимся окном тем временем лязгнуло железо: по кузову «Форда Гранады», не подлежащего восстановлению после аварии и привезённого на окончательный разбор в цех, кто-то долбил кувалдой, заодно сметая с крыши автомобиля на пол все расставленные там бутылки с закусками. Когда позади осталась и пустая заводская проходная, выполнявшая скорее декоративную функцию и тускло освещённая догорающей керосиновой лампой сторожа, также оставившего свой пост ради участия в пьянке с дракой, до ушей Мечиславовича донёсся чей-то дикий вопль.
Промзону Мечиславович миновал бодро, разве что ушибленное об ящик колено болело. Да снег в кроссовки попал, когда заводскую территорию хотелось покинуть как можно скорее, а путь до проходной был срезан по глубоким сугробам, в кромешной тьме мимо не горящего фонаря и вдоль торчащих из-под снега рельс с трубами, похожих на противотанковые ежи из фильмов о войне. А когда пошли первые жилые дома, дала о себе знать и выпитая водка: на крыльце одной из блочных многоэтажек, едва-едва освещённом синим светом из окна первого этажа, за которым кто-то, как и Черепан, любил допоздна смотреть видик или телевизор, Черепана стошнило. А чем именно, он не понял: блевотина, растёкшаяся по бетонной ступени крыльца, в тусклом синем свете показалась тёмно-синей лужей с плавающим в ней пурпурным крошевом. Правда, после этого до Мечиславовича понемногу начало доходить, что происходит и как надо действовать дальше: тут же, у крыльца, он встал на скамейку, снял кроссовки, вытряхнул снег из них, снял носки, выжал их и вновь обулся - тошнота сделала чуть трезвее, мороз защипал босые ступни уже через двадцать секунд, и колено ещё сильнее болеть начало. А главное - не забыть бы тут собаку, поводок который был завязан «двойным задумчивым» морским узлом на спинке скамьи: «Танюш, не ходи туда, не нюхай мою блевотню, ща, подожди, кроссачи зашнурую и тебя отвяжу!» И со шнурками, и с собачьим поводком пальцы Мечиславовича справились лишь после того, как он снял перчатки: «Блин, вот же дубарь сегодня, всего минута без перчуганов и пальцы деревянные!»
В соседнем квартале Черепану пришлось спрятаться за мусорные контейнеры, затащить туда же за собой свою афганку и сжать ей пасть руками, чтоб она не залаяла: в ста метрах от них по внутриквартальной дороге медленно ехал милицейский «Газик». Нечто белое, жидкое, липкое, холодное, но почему-то не замерзающее даже декабрьскими московскими ночами оказалось у Черепана под бедром, через двое спортивных трико, надетых друг поверх друга, всё равно ощущалось, как эта мерзкая жидкая холодная субстанция к ноге липнет. «Одну только дрянь ни на что не пригодную, липкую и вонючую выкидывают, а ещё столичные жители называются, да бичевьё вы позорное, жмотьё и жлобьё, был бы я президентом - в Сибири бы мировой могильник ядерных отходов устроили, по деньгам бы всей страной поднялись, магнитофоны с телевизорами бы на помойки выносили...» - шептал Мечиславович, продолжая зажимать одной рукой пасть собаке и облокотившись другой рукой на гору мёрзлых картофельных очисток с битым стеклом вперемешку. Свет фар «Газика» потух за углом дома, а на поблескивающем в темноте циферблате металлических наручных часов «Seiko», подаренных Черепану на свадьбу матерью, не было и пяти часов утра...
«А какие планы на всю ночь и на утро были!»
Мечиславович собирался пьянствовать до самого утра, а потом прямо с завода пойти к себе на автобазу, благо она недалеко, вместе с пятью-десятью коллегами устроить там на забастовку, потребовать у начальства увеличения зарплаты как минимум вдвое, а заодно отпинать начальника автоколонны, вывернуть у него карманы, пригрозить ему мафиозной разборкой, если он ментам или ещё кому-то вякнет о случившемся, а на найденные в его в карманах деньги догнаться после утреннего похмелья и забастовки пивком. Причём в начале пьянки Черепан был уверен, что бодрствовать будет всю ночь, всё утро и весь следующий день, вот только в реальности к пяти часам утра силы начали его оставлять, хорошо ещё, что в помощь слабеющим мышцам прояснялся рассудок.
«Домой сейчас идти - глюк, дома ор начнётся, жене пофигу, что я на свою зарплату напился, у неё разве что мелочь на пиво можно из карманов выскрести, потому что так, по хорошему, она не поделиться, сколько ни канючь!»
Поиск места, где можно было бы покемарить до восьми утра - чтобы потом, когда жена уже уедет на работу, спокойно вернуться домой - был недолгим: несколько месяцев прошло после взрыва девятиэтажек в Печатниках и на Каширском шоссе, первое время жильцы многих московских многоквартирных домов устраивали круглосуточные дежурства в подъездах, дружно скидывались на железные двери с замками и в каждом проникшем в их подъезд чужаке видели потенциального террориста с сумками гексогена, но потом, ближе к зиме, о недавней гражданской активности напоминали лишь оставшиеся на нижних лестничных площадках стулья с креслами, немало замков на подъездных железных дверях успело поломаться, а на уцелевших кодовых замках обтёрлись пальцами нужные для открытия кнопки. В третьем подъезде дома, встретившегося Черепану и его метиске афгана ровно в пять утра, кодовый замок послушно щёлкнул после одновременного нажатия на «тройку» с «восьмёркой», от перманентных соприкосновений с тысячами пальцев провалившиеся на миллиметр-другой глубже остальных кнопок, в маленьком холле подъезда обнаружились фанерная тумбочка и старое плюшевое кресло, на котором каких-то пару месяцев назад каждой ночью бдили дежурные, теперь же жители то ли поверили, что от террористов их защитит государство, то ли попрятались по квартирам от наступивших зимних холодов, то ли попросту устали по ночам дежурить - столичный мещанин, как правило, недолго активен. В кресле Мечиславович проворочался с час: так ляжешь - ушибленное колено до судорог ломить начинает, по-другому ляжешь - собака Танюша не может   рядом сесть, по-третьему - вроде бы получилось мягкую и тёплую полуафганку и рядом усадить, и приобнять, но всё равно ободранные и затвердевшие за долгий срок службы подлокотники то в спину упрутся, то в поясницу, и наконец - после часа, проведённого сидя и полулёжа, Мечиславовича начал одолевать холод, проникающий в никак не отапливаемый подъезд с улицы. Первый житель подъезда, поспешивший на работу аж к шести часам, бросил злобный взгляд исподлобья на встреченного в холле пьяного незнакомца со взлохмаченными чёрными волосами под съехавшей набекрень норковой шапкой, в сикось-накось зашнурованных белых кроссовках «Puma», в дублёнке, расстегнувшейся где-то по дороге и не пожелавшей обратно застёгиваться, с белым пятном на спортивных трико и с довольно-таки крупной лохматой собакой неизвестной породы в обнимку. Не менее злобный взгляд сам Мечиславович бросил на чугунный радиатор подъезда, покрытый инеем.
«А, пойду уже домой, пусть там что хотят, то и говорят! Всё ж лучше, чем тут мёрзнуть, а на работу вообще после обеда пойду, когда начальства там не будет, пусть поживут до следующего года, гниды, а мне всё равно никто прогулы не ставит!»
Перед тем, как выйти из подъезда, Черепан на всякий случай прислушался - не спускается ли сверху ещё кто-нибудь из жильцов, спозаранку собирающихся на работу? После чего он махнул рукой, пинком опрокинул злополучное кресло, на котором не получалось уснуть, приспустил спортивные трико и начал на кресло мочиться: кривая, вихляющая, разбрызгивающаяся и то и дело раздваивающаяся струя мочи оставляла тёмные полосы на истёртой обивке кресла, на цементном полу, на покрашенной в болотный цвет стене, даже до радиатора и пары почтовых ящиков доставало, а несколько капель, когда Мечиславович уже помочился и стряхивал, предательски упало на его штанины ниже колен и на кроссовки.
«Тьфу ты!.. Интересно, почему я после того, как блевану, сразу же чувствую, что протрезвел немного, зато после того, как помочусь и часть алкоголя из организма выведу, ничего такого вообще не чувствуется?»
Не последнюю роль в ухудшении самочувствия сыграла и закуска. К примеру, на районной автостоянке, где Черепану так же не раз доводилось пить со сторожами и пиво, и водку, и винище домашнее, стол всегда уставлялся каким-никаким, но хавчиком, как-то раз там были даже пирожки с утятиной, напечённые сестрой одного из сторожей и не съеденные племянницей, страдающей задержкой психического развития и болезнью Альцгеймера одновременно, после этих нажористых пирожков Черепан довольно-таки долго не пьянел. А вот на заводах столы были гораздо беднее и закусывать приходилось абы чем, вплоть до одного лишь намазанного майонезом хлеба.
«Хлебушком, кстати, блевать стрёмно, крошки хлебные горчат почему-то и ещё час по глотке пересыпаются...» - у закашлявшегося Черепана не получилось сплюнуть на асфальт автобусной остановки, от которой до дома оставалось пройти всего ничего, не долетевшая до асфальта слюна потекла по дублёнке, хлебно-сивушная горечь так и осталась во рту, а несколько серых и мрачных людей, ожидающих на остановке автобус, обернулось в сторону Мечиславовича.
Домой Черепан Мечиславович и его метиска афгана по кличке Танюша вернулись в семь утра.

Уходя на работу, жена сорвала с крючка, бросила на пол и потоптала ногами дублёнку Черепана, а пасынок Севка перед тем, как выйти из квартиры вместе с матерью и по пути на её работу заглянуть в поликлинику - к долгожданному врачу-ухогорлоносу на  обследование - пнул норковую шапку отчима, взмахнувшую в полёте развязавшимися ушами и тихо ударившуюся о дверь туалета.
Возмутиться Мечиславович не мог: пару минут назад он выполз из ванны, добрался до зала, рухнул там на свой лежащий на полу надувной матрас, а после Черепана вновь затошнило, он едва успел пододвинуть к матрасу мятую эмалированную миску, с громким звоном вывалить из неё на пол груду жестяных вальцованных конденсаторов с видавшими виды бокорезами и с глухим рыком исторгнуть туда содержимое своего желудка, к утру ставшее белым и завонявшее спиртом.
«Вот же пьянь подзаборная!» - всё ещё слышалась ругань жены из подъезда, адресованная то Черепану, то Севке  - «А ты думаешь, что лучше его, если его шапку пинаешь, от этого что, все твои тройки по английскому, русскому и математике исправляются?!..»
Безжизненно валяться на матрасе, раскинув в стороны руки, Мечиславовичу удавалось с час, после чего сон уходил и приходил сушняк. Минут десять уходило на то, чтобы хлебнуть кипячёной воды из литровой стеклянной банки, словно заранее оставленной на полу зала. На то, чтобы грустно оглядеть зал с батареей пустых бутылок вдоль стен, с двухлитровой канистрой из-под компрессорного масла «Римула», промытой для последующих заполнений разливным пивом, с наполовину разобранным железнодорожным светофором в углу, со старым аккумулятором в другом углу, с неработающим советским телевизором «КВН», на котором стоял работающий южнокорейский, с балконной дверью, в окне которого вместо стекла были рваный полиэтилен с картоном от коробок, скотчем клеенные-переклеенные, с сервантом, на верхней полке которого радостно улыбались от созерцания всего происходящего фаянсовые бегемотики, лягушата и львята из «киндер-сюрпризов», с кипами книг, часть которых заменила дивану отломанные ножки, с облёванной миской, с любимой собакой - полуафганкой, лежащей рядом с матрасом, да с игровой приставкой «Сега Мегадрайв 2», джойстик которой собака намедни изгрызла в труху. Ну и на то, чтобы подумать, эти десять минут уходили. Думать приходилось о сеговском джойстике, о собаке, о поведении жены, о судьбе мира и о космосе: «Афганочка моя не виновата в том, что джойстик сгрызла, она это это не со зла сделала и не нарочно, в отличии от жены, Танюша, может, даже хотела научиться в «Сегу» рубиться, чтобы мне потом помогать игры проходить, она даже переживала и лаяла из-за того, что в «Мортал Комбат Ультимэйте» у меня долго не получалось Страйкером Скорпиона загасить, но джойстик сгрызся у неё, к сожалению великому. А вот жена только и может хамить, можно подумать, что она умнее меня! А сама зарабатывает ещё меньше, чем я на автобазе! Была б она у меня действительно умнее - зарабатывала бы больше, и на пиво бы у неё всегда деньги были, брала бы каждый раз пивасик, когда с работы шла, мы бы его вместе послегка пили, я бы на завод не ходил и не набухался бы там так, ох, как же мне теперь тяжело с похмелюги!.. А вообще мы с пацанами бухаем так потому, что никому из нас не дают в космос полететь! Долбаное государство отсталое!»
Вновь ложась на матрас и глядя в потолок, Мечиславович до того, как вырубиться ещё на час, успевал предаваться воспоминаниям из детства - в частности о том, как когда-то его поманили бескрайние космические пространства, и о том, что этому предшествовало.
Родился Черепан Мечиславович ещё при живом и здравствующем генсеке Брежневе, правда, в годы его детства уже вовсю ходил анекдот про мальчика из интерната для умственно-отсталых, на вопрос «А кем ты хочешь стать?» ответившего «Космона-а-автом!», покорение Марса, когда Черепан нагулялся пешком под столом и начал вступать в сознательный возраст, откладывалось и откладывалось на «как-нибудь потом», о более далёких планетах пресса замолчала вовсе, окончательно забуксовала советская космическая программа перед тем, как Черепан пошёл в первый класс, а когда младшекласснику Черепану на уроке впервые задали написать сочинение на тему «Кем я хочу работать», мода на профессию космонавта прошла и в фаворе стали коммерсанты, пусть и не совсем легальные в те годы. Немного подумав, Черепан написал в том сочинении, что мечтает о такой работе, на которой нужно будет лишь строить домики для хомяков и ездить на сломанном мотоцикле - за что получил тройку.
Иногда у Черепана, практически не заморачивающегося на выборе будущей профессии, случались и проблески в сознании: тогда он, как и любой его знакомый пацан, какое-то время и кем-то хотел стать. Сначала юный Мечиславович, много раз слышавший песни знаменитого западногерманского диско-дуэта Modern Talking и полюбивший их, в гостях у кого-то из одноклассников увидел их экспортную пластинку «Brother Louie» с логотипом «Мелодии» и описанием на русском языке: целых три недели после этого Черепану хотелось стать популярным певцом, но только не как Дитер Болен, а как Томас Андерс, чтобы, помимо всего прочего, носить на шее точно такую же красивую и блестящую металлическую цепочку со словом «Nora».
После посещения открывшегося на районе видеосалона и просмотра фильма «Санкция Эйгера» с Клинтом Иствудом - озвученного гнусавым переводчиком и искорёженного рябью помех, разумеется - целый месяц хотелось стать скалолазом. Не найдя скал вблизи дома, Черепан обвязался бельевой верёвкой, утащил у деда два сапожных молотка и с их помощью учился забираться на крышу стоящей в соседнем дворе трансформаторной будки по щербатой кирпичной стене, однажды гнилая ручка одного из молотков прямо в процессе покорения кручи развалилась в труху, Черепан упал со стены на груду битого кирпича и так сильно ударился локтем, что руку больно было гнуть до следующего дня, а скалолазом быть расхотелось. И показанный несколько лет спустя по кабельному телеканалу «Скалолаз» с Сильвестром Сталлоне не возродил былого желания по скалам карабкаться.
В соседнем моногородке была атомная электростанция: Черепан много раз ездил в тот городок - поплавать в бассейне по раздобытой через отцовские знакомства справке, а от пацанов, ходящих с ним в тот плавательный бассейн, слышал много историй о радиоактивных отходах. Но водителем грузовика, увозящего эти отходы со станции на захоронение, Черепан хотел стать лишь три дня: пацаны поведали, что в цистерне ЗИЛ’а с мигалкой плещется вовсе не раствор плутония, который Черепану хотелось тайком разбавлять засохшей зелёной водоэмульсионкой из дедовского гаража и по ночам сливать на огород дачных «шести соток» учителя трудов с рисованием, а отработанное масло со станционной воздуходувки.
Хотелось Черепану стать и ветеринаром, чтобы лечить свою собаку: полуафганка Танюша у него была не первой, любовь к собакам у Черепана появилась аж в раннем детстве, благодаря Лейке - помеси лайки и предположительно бульдога, заведённой родителями. Лейка, часто будучи на самовыгуле, и резала лапы о битое стекло, и забиралась в колючую проволоку, и обжигала ляжки, прыгая через костёр, и попадала под машину, и дралась с другими собаками, и даже глотала матерчатый тракторный фильтр, который потом - едва-едва не задохнувшись - с огромным трудом срыгивала... После, ни в какую не желая лечиться от полученных на улице травм, скрещённая с бульдогом лайка разматывала все бинты, которыми её бинтовал Черепан, выплёвывала собачьи жаропонижающие таблетки, раздобытые через знакомых из клуба собаководства, отворачивала морду от плошки с микстурой от столбняка, отчаянно вырывалась из рук при попытке намазать её йодом, чуть ли не по потолку убегала от градусника, а кончалось всё тем, что приходил сосед с необычной фамилией Ихолайнен, с которым отец Черепана частенько пил водку по субботам, на сутки забирал Лейку к себе домой и лечил её там водкой, ну и как ты тут в ветеринарии не разочаруешься?
Пожарным хотелось стать, только не совсем обычным: со слов взрослых какой-то довольно-таки известный зарубежный писатель-фантаст в одном своём романе с трёхзначным числом в названии описывал пожарные машины с огнемётами вместо шлангов, выезжающие не тушить пожары, а жечь книги в домах. Первым делом на такой машине хотелось сжечь школьную библиотеку вместе с библиотекаршей, в принудительном порядке заставляющей школьников набирать домой под запись кипы книг о партии, комсомоле, пионерии или войне. 
Наконец, классе в седьмом Черепану захотелось стать крановщиком на стройке: услышав от друга Валерки Муравлёва историю о том, как один из многочисленных валеркиных двоюродных братьев пускал с балкона подожжённые бумажные самолётики и одним из них случайно подпалил всякий хлам на лоджии соседей снизу, Черепан позвал Валерку к себе домой, где вскоре была пущена на целую эскадру самолётиков книженция некого деревенского поэта, воспевающего в своих виршах сенокосы и трудодни, затем друзья пошли по подъездам соседних девятиэтажек, где для наилучшего запуска «подбитых сомалей» были открыты окошки на верхних лестничных клетках, выше девяти этажей, к сожалению, в родном городке Черепана Мечиславовича ничего не строилось, зато в глубине одного из близлежащих кварталов Черепаном был замечен башенный кран, кабина которого висела явно выше девятого этажа. «Крановщиком стать хочу!» - сказал потом Черепан в гостях у Валерки, попивая с ним и его родителями чай - «Чисто строителем не хочу быть, на них на стройке вечно бригадир матерится и всякие мешки с цементом таскать заставляет, а вот в кабине крана я бы хотел сидеть, меня бы там никто не достал и никто бы не мешал мне там самолётики делать и поджигать, вы прикиньте, как далеко оттуда может горящий самолётик улететь! Наверное, даже до военной части долетит и у солдафонов подожжёт что-нибудь!» Мать Валерки качала головой в ответ, а валеркин отец, поглаживая козлиную бородку и поправляя очки в изящной черепаховой оправе, сдавленным голосом говорил о низких зарплатах крановщиков.
Парашютистом Черепан становиться не хотел, хотел только, чтоб с парашютами в будущем прыгали его жёны и дети, поручая самому ему управлять самолётом - на котором ещё надо до стратосферы долететь. Собака Лейка от прыжков уже освобождалась - Ихолайнен, отпаивающий её спиртными напитками, без устали твердил, что после попадания под машину у Лейки трещины в костях могут быть, а парашютный спорт в этом случае лишь доконает полулайку - полубульдога. Фильм про парашютистов, показанный в час ночи по телевизору, Черепана и его друга Валерку сильно зацепил своим сюжетом, жаль только, что название фильма, как и название романа об огнемётчиках на пожарных машинах, приятели не запомнили. На верхние этажи девятиэтажек, откуда ранее запускались самолётики, начали доставляться сшитые из тряпок парашюты и привязанные к ним небольшие предметы - вроде сломанного электрического рубильника, разбитых настенных часов с безжалостно выдернутой из них кукушкой, фанерной балалайки без струн или совковой куклы без глаз, рук и одной ноги. А сбоем, положившим конец очередному увлечению друзей-товарищей, обернулся вроде бы наставший «звёздный час»: ключом от замка, запирающего дачный сарай Муравлёвых, открылся чердак в одной шлакоблочной девятиэтажной громадине, на её крыше было собрано с пол-центнера различного металлолома, которым наполнили мешок из-под муки - испытать, как полетит груз с почти что человеческим весом, казалось, что ещё пара таких успешных испытаний - и можно будет ставить шитьё парашютов на поток, периодически сбрасывая с ними с крыш валеркину младшую двоюродную сестру Лизку, но, как назло, что-то пошло не по плану, парашют из двух старых пододеяльников не раскрылся, полный ржавых железок мешок, столкнутый с края крыши, спикировал вниз со свистом и едва ли не впритирку к стене, по пути снеся три сушилки с бельём и одну вынесенную за окно антенну. И растущий у самой стены дома смородиновый кустик в щепки прилетевшим сверху мешком разнесло, Черепану и Валерке чудом удалось спуститься с крыши и покинуть дом не замеченными, а ведь из-за этого куста, антенны, сушилок и белья один из жильцов несколько дней разгуливал по двору с заряженным охотничьим карабином и клялся, что принародно расстреляет посреди двора тех, кто металлолом в мешке с крыши скидывал и зачем-то порванные пододеяльники к мешку привязал, в общем - не судьба парашютистов возглавлять.
Да, и ещё три раза Черепан мечтал стать гонщиком: дважды - чемпионом шоссейно-кольцевых гонок, а однажды - участником ралли «Париж - Даккар». Не лучшим образом мотивировала на участие в шоссейно-кольцевых гонках показанная по телевизору катастрофа «Жёлтого Дьявола» - «Ситроена Зед-Икс Рейда», убившего в своём стальном чреве французского штурмана Кристиана Тарена, несколькими годами позже Черепан Мечиславович даже будет всячески отказываться и отбрыкиваться от доверенности на дядин «Ситроен Икс-Эм», то и дело припоминая ту автокатастрофу с разбившимся французом, а раллийщиком расхотелось стать по причине того, что ни «Понтиаки», ни «Олдсмобили», ни «Бьюики», ни «Плимуты», ни «Меркурии», ни «Империалы», да и вообще никакие американские спорткары в ралли не участвуют. Мчащиеся же от Парижа до Даккара по африканским пустыням грузовики Черепану не нравились: слишком уж шумно работали их двигателя для того, чтобы поставить в салон стереосистему и что-то услышать в колонках, да и места для магнитолы на «торпеде» грузовика не было, а ведь ралли совершенно немыслимо без музыки, под которую давится в пол гашетка, дёргается рычаг коробки передач, выпивается сжатая в одной руке очередная банка «Кока-Колы», одновременно крутится другой рукой баранка и обгоняется соперник за соперником: «Cherry Cherry Lady» Modern Talking, «Sunday Girl» Bad Boys Blue, «Valerie» Joy, «Touch By Touch» Silent Circle...
Вот, пожалуй, и закончились ремёсла, примеченные Черепаном лишь однажды и не всегда для себя. Ну, или трижды, как было с автомобильными гонками: в дальнейшем Мечиславович мечтал рассекать на американском спортивном купе «Понтиак Файербёрд» 1980-го года по совершенно пустым загородным трассам, чтоб никто вокруг даже не помышлял погоняться и потягаться с ним. А по городу всё так же, как и в детстве, хотелось ездить на сломанном мотоцикле, выкручивая ручку акселератора для своего собственного удовольствия и зная, что в этой затеянной ради одного себя гонке нет ни победителей, ни проигравших.
Милиционером Черепан никогда не хотел быть - на районе, где прошло детство, служба в органах считалась паскудным и позорным делом, а одному пацану с соседнего двора, по слухам, старшие ребята переломали пальцы входной дверью подъезда за то, что он написал в школьном сочинении о том, что мечтает в ОМОН’е служить. Врачом - если не считать ветеринара - тоже никогда не хотелось становиться, разве что в мыслях было хирургический инструмент в кабине башенного крана держать, когда крановщиком работать в голову взбрендило, да на полу кабины с помощью всех этих сверкающих медицинских зажимов со скальпелями мастерить самолётики из пластмасс, горящих подольше и поярче бумаги. Военным Черепан даже не представлял себя, до семнадцати лет считая марширующих по плацу солдат одним сплошным живым анахронизмом: зачем столько народу, мало что знающего и умеющего, селить в казармах и кормить перловкой, зачем форму для них шить и всяким строевым приёмам их учить, если для победы в войне достаточно запустить несколько ракет с ядерными или - что ещё круче - водородными боеголовками на борту, желательно без объявления войны и совершенно внезапно, а по залу с дистанционным пультом управления ракетами можно ходить в спортивных костюмах, футболках, кроссовках, надетых задом наперёд кепках-бейсболках и с плейерами, в которых звучит рэп или техно?
Коммерция - какой бы модной и актуальной на рубеже 1980-х и 1990-х годов она ни становилась - тоже не привлекала, лишь навевая на юного романтика и фантазёра Черепана скуку своими товарно-денежными мерилами, масла в огонь подливал идущий по телевизору диснеевский мультсериал «Чудеса на виражах», где над положительной, но зацикленной на бизнесе и деньгах героиней - тощей и склочной медведицей Ребеккой - откровенно глумились главные герои, предпочитающие нудным бизнес-планам дружные посиделки в кабаке «У Луи», возню со старым самолётом и безумные воздушные гонки на нём же... А ещё говорят, что на Западе вся масс-культура меркантилизмом пропитана! И ни разу не представив себя в роли генерального директора фирмы, топ-менеджера или какого-нибудь иного «белого воротничка» в управляющей должности, в то же время аж несколько раз Черепан и его друг Валерка придумывали несбыточные, но крайне изощрённые планы ограблений и убийств коммерсантов: «Валер, мы после первого же грабежа водки в киоске купим и потом в Финляндии её на сломанный мотоцикл выменяем, вместе кататься на нём будем, прикинь!»
И всё-таки была одна профессия, излюбленная Черепаном. Больше трёх раз, даже больше тридцати трёх раз и чуть ли не в каждой школьной четверти у Черепана были пусть мимолётные, но всё же запоминающиеся жизненные периоды, когда он мечтал стать космонавтом.

- ...О-о-ой, аж тут рыганиной спиртовой воняет, ой, да на весь же на подъезд!
Баба, он водку пьёт! Он...
- Он, он, только и слышу тут от тебя, что что-то он, а ты сам-то что?! Такой же недоумок, как и отчим твой, тройки одни в четверти, да что ж за наказание мне такое с внуком и дочерью, у всех дети как дети, внуки как внуки, а у меня вот это вот бух-бух-бух-бух!..
В сплошное «Бух-бух-бух!» то и дело превращалось бухтение грузной и одышлой тёщи Мечиславовича, вместе со своим внуком Севкой только что поднявшейся по лестнице, со второй или третьей попытки открывшей дверь квартиры с громко лязгающим разболтанный замком и нарушившей тишину прихожки какофонией из своего ни с чем не сравнимого аденоидно-басовитого голоса, несмелых севкиных возражений и замочного лязга.
- ...Бух-бух-бух словно заняться мне больше нечем, кроме как тебе супчики разогревать, чтоб ты с голоду не околел, убогий! Ни на печке себе сготовить чего, ни просто разогреть хотя бы, ни уроки выучить, ни спортом заниматься, как все дети нормальные, да хоть на что-нибудь ты пригоден?! Да тебя в армии убьют! Да что ж за помойка у вас тут, где же все крупы и все овощи, кто же тут все кубики бульонные... - выскользнув из шубы, которую ей помог снять Севка, тёща потопала на кухню и своей пухлой ручищей с выпирающими синюшными венами смахнула на пол с пыльного обеденного стола скомканные жёлтые упаковочные бумажки с белыми пиктографическими курами и витиеватыми надписями «Knorr» - ...«Галины бланки» все сгрыз, изжевал с бумажками вместе, да всё же пропито и просрано тут отчимом-алкашом твоим, как же тут перегарищем-то воняет на всю квартиру, фу-у-у! - свой маленький нос, по форме и размеру лишь немного отличающийся от старческой морщины или бородавки, пожилая женщина брезгливо зажала двумя пальцами, полностью скрывшими его.
...Я по математике четвёрку...
- Да что ж за молодёжь ублюдочная пошла, да вы все попередохните под заборами и наркоманами станете, бух-бух-бух! - топот старушечьих ножищ послышался уже не в кухне, а в спальне - Для кого все эти тетрадки и учебники, если ничего и никогда уже не сможешь решить по-человечески?!
Загрохотали и зашелестели севкины школьные принадлежности, сброшенные с письменного стола на пол.
- Говорила, говорила же дочери, чтоб не рожала тебя, ну и кому, кому ты теперь нужен такой, рахит каличный?! Какой врач вообще возьмётся тебя, урода, с того света вытаскивать, никакой пользы от тебя, ни радости, ни кожи, ни рожи, ни на хлеб зарабатывать! Дошалаберничался! Бух-бух-бух вот оно надо мне, после всех этих твоих поликлиник думать, на какие шиши нам теперь хоронить тебя на кладбище, после всех врачей...
- ...По русскому языку четвёрка...
«В одном права твоя бабка - не помогут тебе никакие врачи, сдохнешь в девятом классе от гайморита!» - не произнося ничего вслух, Черепан приподнялся на локтях, но вставать с матраса не поторопился. Стать врачом - нет, не ветеринаром, а терапевтом, хирургом или эндокринологом каким - Мечиславович ни в детстве, ни в юности тоже не думал. Разве что в подростковом возрасте с Валеркой Муравлёвым мечтали зайти в поликлинику, найти там кабинет, расположенный прямо над козырьком крыльца, молотками забить до смерти оказавшихся там врачей, выкинуть их за окно на козырёк, а самим надеть их белые халаты и начать принимать посетителей - в основном толстых и желчных пенсионерок. Укладывать пожилых бабищ на кушетку, умным голосом произносить «У вас летаргическая пеларгония!», а затем за руки и за ноги привязывать пациентку к кушетке скотчем, плотно набивать беззубый, окрашенный алой помадой и мычащий старческий рот ватой и заклеивать лейкопластырем, затем бабке, оказавшейся у Черепана и Валерки на приёме, внутривенно и иглой как можно потолще вкалывать бензин, керосин, растворитель, «туалетного утёнка», масло для смазки швейных машинок, лак для волос, газ для зажигалок, грушевый компот, кипяток, «Фанту», кислоту из батареек, собачий шампунь от блох «Тузик», тормозную жидкость, канцелярскую тушь, гуашь или пахучие духи «Алладин», а после, когда пациентка прекратит в ватный кляп завывать, дёргаться и прочие признаки жизни подавать, отвязывать её от кушетки, выталкивать в окно - за настоящими врачами вслед - и зазывать в кабинет следующую. А народ, отягощённый болезнями и безысходностью, тем временем будет подходить и подходить к поликлинике, не видя, что на козырьке её крыльца уже целая гора чьих-то тел выросла и время от времени из окна к ним очередное тело падает,..
- ...Гы-гы-гы-гы-гы! - не выдержал, задумавшись о своём и вспомнив детство, Черепан Мечиславович.
- Ржёшь-то чего?! Ишь, разлеглись тут, отбросы общества! - повытаскивав что-то из стоящего в спальне шкафа и раскидав всё это по полу, тёща Мечиславовича вновь пошла по комнатам и возникла в дверях гостиной - Дармоедище, тунеядище, уголовник первостатейный из лечебно-трудового профилактория, бух-бух-бух, что ж за алкашня посваливалась на нашу голову, бух-бух-бух!
Черепан, всё ещё полулёжа на матрасе, никак не отреагировал, разве что слегка почесал левой рукой шею метиске афганской борзой, подползшей к хозяину по мятой постели и просунувшей голову под его правую руку. В живот хмыкнувшему Мечиславовичу и в морду гавкнувшей полуафганке Танюше полетела тёмно-серая футболка с логотипом сигарет «Мальборо», когда-то насквозь прожжённая утюгом, а массивная тёщина фигура скрылась за поворотом коридора, ведущего в кухню.
- ...Дядя Черепан говорил, что в детстве школу прогуливал, сейчас не умеет примеры по математике решать, которые я решаю, я уже по многим предметам подтянулся, меня учитель...
- Бить тебя, как собаку, надо было тому учителю! Хвалит ещё тебя, ублюдка, а как на  тебя оставить что-то?! Дочь мою довёл до белого каления гайморитами и тройками своими, сучонок, бух-бух-бух!..
Слоновьи ножищи тёщи Мечиславовича, заметавшейся по кухоньке в поисках соли, крупы и картофеля, то пинали какое-нибудь одно из трёх мусорных вёдер, заполненных доверху, то топтали какую-нибудь полиэтиленовую упаковку, выпавшую из ведра.
- Как у наркоманов и проституток каких-то тут, кажется, кран откроешь и вместо воды оттуда наркотик польётся, как его, будь ему пусто, героин! - разлетелись по полу, не удержавшись в пухлых тёщиных пальцах, спички из липкого от грязи коробка, взятого с обеденного стола, две оставшиеся спички чиркнули, с хрустом провернулся вентиль газовой плиты, а кривобокая комфорка громко пыхнула разного размера огнями: от совсем маленьких, не больше подсолнечного семени, огоньков с одного бока, до длинного, как поллитровая бутылка, языка пламени с другого.
- Тёща моя злая свинья, тёща моя коростовая! - за время, что мать жены Черепана справилась с газовой плитой, нашла подмоченный бумажный мешочек пшённой крупы и оттолкнула от стола Севку, бормоча «Как же бы и тебя, и отчима твоего из дома на работу выгнать?!», Черепан успел подняться-таки с матраса, выйти в коридор, почувствовать себя уже не так скверно, как часом ранее, но решить, что лучше бы было пойти на работу, где до конца рабочего дня осталось всего ничего и где есть возможность на халяву опохмелиться чьим-нибудь пивом, да фальшиво запеть песню Сектора Газа о тёще.
«Бух-бух-бух!» - в унисон тёщиному ворчанию громыхали то мусорные вёдра, то сваленная в кухонную раковину эмалированная посуда.
- Харя злая вот такая, хочется плевать! - одной рукой снимая с вешалки свою олимпийку и накидывая её на плечо, другой рукой Мечиславович оттянул карман висящей рядом тёщиной шубы и харкнул туда.
- Ах ты мразь ты такая! - рявкнуло из кухни.

* * *

- ...Знал, что подохнуть не дадите мне, на, подержи пока мою Танюшу! - Черепан Мечиславович, сев с ногами на диван в диспетчерской, передал в руки технолога поводок своей метиски афганской борзой и принял из его рук бутылку пива «Балтика 9» - А там, на заводе, я по ночи был.
Престиж работы понимается по-разному и субъективно, но немалое количество людей измеряет его не столько размером зарплаты и близостью рабочего места к центру столицы, сколько наличием мебели, на которой можно отдохнуть с похмелья, количеством сослуживцев, готовых угостить пивом, возможностью привести на работу собаку, напуганную разбушевавшейся на кухне тёщей, и скоростью распространения инфы о пьяных драках на соседних предприятиях. Престижнее всего в этом плане была автомобильная стоянка, где Мечиславовичу даже после пары бутылок водки удавалось отоспаться в креслах - чтоб потом практически трезвому домой вернуться, где-то посередине в плане престижа завалялась автобаза, на которой Мечиславович работал, а заводы в окрестностях автобазы по престижу и ей уступили.
- На заводе, говорят, с одним из слесарей брат побухать пришёл - технолог смахнул с норковой шапки Мечиславовича пшено, Черепан уже успел поведать технологу, как тёща, увидев, как зять плюёт в карман её шубы, распсиховалась, завизжала, заверещала, швырнула в зятя и его собаку мешок пшена, споткнулась об мусорное ведро, упала локтем на газовую плиту с полыхающей, как факел, комфоркой, обожгла руку и ударила по лицу внука, помогающего любимой бабушке подняться и пытающегося успокоить её - А брат перебухал, с кем-то барагозить начал, того послал, того толкнул, то да сё, махач начался, а потом он арматурину схватил и сторожу в живот воткнул. Говорят, насквозь прошло, «Скорая» еле успела приехать, мужик в реанимации сейчас, менты чуть раньше приехали, приняли брата слесаря...
- А чё, он громче всех там за сидевших пояснял, вот и отсидит теперь, как мечтал.
Про себя Черепан Мечиславович подумал о том, что точно так же, как и перепившему на заводе брату слесаря хотелось очутиться на зоне, Черепану вновь хочется стать космонавтом.
А где-то вдали, на кажущейся границе Солнечной системы вокруг Нептуна по неровной орбите летит его спутник Нереида, некогда бывший астероидом и захваченный гравитационными силами планеты. Спутник, говорят, зеркальный, и говорят, что его вид с ума сводит, говорят, что открывший Нереиду астроном сошёл с ума, но всё равно хочется стать космонавтом и лететь прочь от Земли, к Нептуну. А может, и дальше.