Своя ноша не тянет?

  В тот год отпуск у меня был в середине ноября. Не большой отпуск, по магаданским меркам, всего десять дней, ну там ещё два выходных прихватил, и того двенадцать. Это ведь здорово, двенадцать дней свободы, и особенно, когда они рядом, вот-вот уже, и ты бросаешь вещи в сумку, мечешься по квартире, стараясь ничего не забыть, особенно билет с паспортом. Отпуск он и есть отпуск, в Магадане ли ты живёшь, или в другом городе. Я не могу сидеть дома, даже если мой отпуск всего двенадцать дней, мне обязательно надо уехать. Не обязательно на курорт, но уехать обязательно. Сменить обстановку. Увидеть новых людей, посидеть на чемодане, окунуться в суету вокзальной жизни, услышать объявление о регистрации билетов на твой рейс, встрепенуться, ощутить внутреннюю суету организма.
  Это видимо то, что мне периодически не хватает. Теснота вагона или курица с рисом в самолёте, сон на верхней полке, с его ароматами и ровный гул двигателей, ощущение взлёта и посадки, а так же мерный стук колёс и покачивание вагона.
  Да, мне этого просто не хватает. Не хватает и сейчас, когда пишу эти строки, потому как, через три дня заканчивается мои двадцать дней отпуска, те которые я ждал, те, на которые я надеялся, а они уже пролетели, как один день. И не было объявлений о прибытии поезда, и не было мерного покачивания и стука колёс, под который так приятно думать. Успокаивает, что ли, убаюкивает?
  Ну вот, свои двенадцать дней тогда я решил потратить на поездку к тёще с тестем. Съездить к родне, так сказать, повидаться, побездельничать, выпить с тестем по рюмке чего-нибудь. Только рюмки у него дюже большие, он приспособил для этого фужеры для вина. Но это не важно, главное выпить и поговорить, тут мы с ним за одно, это мы с ним любим - вести задушевные беседы.
  Значит, собираюсь я в отпуск. Забыл сказать, если мне память не изменяет, был 1985 год или 1986, ну не важно, это, что б понятно было всё остальное. Вещи в сумку покидал, паспорт, билет и  деньги – в карман. Упаковываю гостинцы, если так можно назвать это. Пару банок тихоокеанской селёдки спецбаночного посола, каждая по пять килограммов, даже сейчас вспоминаю  с восторгом её вкус, жирная, спина широкая, без икры и молок, ведь в те времена не разрешали ловить сельдь, когда она шла на икромёт. Во время икромёта вся рыба худая. Ну вот. Пару банок селёдки, кой какие консервы, в разноцветных баночках, кета солёная три хвоста, кета копчёная тоже три хвоста, это для тестя с тёщей, горбуши солёной хвостиков пять и копчёной столько же, это тесть угощать будет родню, ещё до кучи копчёная селёдка, тоже вкусная, тоже жирная, пальчики оближешь. Помнишь? Натуральный дым, ГОСТ, а не какой-то там вшивый ТУ. За ушки не оттащишь…
  Упаковал, теперь стою и примеряюсь, как это безобразие тащить. Я-то понимаю, что самолёт дотащит, а дальше поезд, но между ними-то ручками, ручками эти тридцать килограммов одной морской вкуснятины, а может и больше, сейчас уже руки не помнят, хорошо, хоть в разных сумках, не так тяжело. Поднял, подержал, походил по квартире…
 - Ну как, - спросила жена, может, пару рыбин оставишь, ведь тяжело?
 - Ерунда, дотащу, - ответил я, своя ноша не тянет.
 - Ну, ну, - улыбнулась она, смотри, тебе тащить.
 - Ха, - это уже я хорохорился, что я, тяжести не таскал? Сказал, дотащу, значит дотащу…
  Утром аэропорт Магадан, через восемь часов Домодедово, потом Павелецкий вокзал, и следующим утром я обнимаю своих любимых тестя с тёщей.
Мать суетится у плиты, приговаривает –  ну почему не сообщили когда приедешь? А я тогда любил сюрпризы делать. Вчера меня ещё ни кто не ждал, а сегодня я как снег на голову, вот он я, обнимайте меня…
Мы бы, подготовились, а сейчас приходится всё на скорую руку готовить, - сетует моя любимая тёща.
  Мдаа, сюрприз сделал и всё, поставил своих родных в неловкое положение, а так бы, представляешь всякие деревенские вкусняшки ждали б меня, одни блинчики чего стоят, я таких блинчиков ни где не едал. А щи на разваре? А котлеты? Поверь мне дружище на слово, ну вот не получаются у меня такие, вроде бы и мясо хорошее и специи, ан нет, другой вкус…
Теперь-то понимаю, но тогда, молодой был, дурак, а мать права – сюрприз это хорошо, но знай меру, не ставь людей в неловкое положение.
  Тесть уже ставит на стол четверть самогона, и заметь, не мутного, как в кино. Чистый, как слеза.
 - А знаешь, я вот что хочу тебя спросить – почему в кино самогон всегда мутный, мне постоянно кажется, что это отстоявшаяся брага, ни больше, ни меньше. А как ещё это понять?  В любом случае он должен быть чистый, если правильно всё делали, а так получается, муть прихватили при перегонке, что ли? Что за жадность, выжимать из браги всё до последней капли, пока жижа не начнёт выплёскиваться, или отстойника у них в аппарате нет? Может, ты знаешь, а? Ну вот интересует меня этот вопрос, и, при чём давно интересует, хотя я не подаю вида…
  Пока мать суетится у плиты, фужеры уже на столе, дожидаются – когда же? Отец борется с крышкой, ну ни как она подлая не хочет открываться.     Помнишь полиэтиленовые крышки, такие тугие были, их, прежде чем закрыть банку, надо опустить в горячую воду? Ну, вот это как раз, тот случай. Закрывать тяжело, но и открывать тоже. Вот и суетится тесть, торопится. Видимо ему, как и мне, выпить хочется. Мне-то с дорожки, с устатку,  и что б руки перестали дрожать от тяжести сумок, и что б поговорить после первой…
Наконец-то открылась, наконец-то потекла живительная влага в рюмочки…
Папа, это ж фужеры, мне третью часть, пожалуйста, - прошу я и пальцем показываю сколько, но видимо это было не очень уверенно и твёрдо сказано, потому как фужер был налит до самых краёв.
 - Ну, куда столько? – с сомнением спросил я.
 - Тащи, - произнёс отец и спокойно опустошил свой фужер, сморщился, помотал головой, и закусил мочёным яблоком.
  Я посмотрел на него, потом на свой фужер, с некоторым сомнением, осилю ли? Понюхал.
 - Тащи, чего её нюхать, - произнёс отец. Тащи, - повторил ещё раз, и видимо для большей убедительности произнёс,  - здесь одни варенья, чуешь какой дух?
  Дух от фужера и впрямь шёл. Ну не скажу, что очень приятный, но не противный, с некоторым фруктовым ароматом.
 - Тащи, - повторил отец, видимо пора было наливать вторую, пока матери рядом нет, а я тут никак первую не осилю. Тащи, - опять повторил он. И я потащил. Фужер был, как мне показалось очень большой, а самогон в нём, ну ни как не хотел кончаться, он тёк и тёк в моё горло.  Мне бы не пить до конца, остановиться, но закон неразрывности струи, помнишь такой? Вот то-то же, ну как её заразу разорвать, если она, эта струя такая не разрывная. Ну не разрывная она, особенно в молодости. Так она треклятая, на одном дыхании и утекла в меня. Выдохнул, а следом яблочко мочёное, антоновка, нырк мне в рот, и таким вкусным оно показалось, на голодный желудок.
  Отец сразу же налил по второй, видимо, что бы застолбить очередь, что б уже не отняли. Я уже не вмешивался в процесс, он опытный, видимо знал что делал. Женщины они ж такие, от них всего можно ожидать, они ж могут и банку унести, а тут уже налито, и банка подальше от их глаз стоит, под столом, под ногами, попробуй, отними…
 - Ну что там у тебя в сумках, показывай, - уже спокойно произнёс отец, уютно облокотившись  спиной на стену. А мне хоть бы и не двигаться, в желудке потеплело, и кровь побежала по жилам, а тело погрузилось в приятное оцепенение, ещё и ноги ослабли, в общем – ну очень приятное состояние…
 - А, - махнул я рукой, чувствуя, что приятно пьянею, рыба там и больше ничего.
 - Давай, давай, показывай, - стал настаивать он.
  Делать нечего, пришлось вставать с уютного стула, и, сбросив с себя остатки хмельного оцепенения и начать распаковывать сумки. Фужеры и не хитрая закуска были сдвинуты на край стола, а вместо них, на стол легли банки с сельдью, кета, горбуша, опять селёдка, но уже копчёная, маленькие разноцветные баночки филе сельди, с различными соусами – горчичный, яблочный, ещё какой то, уже не помню, баночки филе горбуши. А что ещё я мог притащить  с собой?
  Второй фужер нырнул в меня уже под селёдочку, быстро разделанную отцом, она действительно была на славу, жёлтый жирок под жёлтой шкуркой, аромат свежего дымка, соль в меру, чёрный хлебушек и луковица…
  Потом вопросы, вопросы, ответы, рассказы. Отец и мать всё хотели знать, требовали обстоятельных ответов, и рассказывали сами. Поздний завтрак постепенно перешёл в обед. Уже были готовы любимые щи, блинчики, домашнее кислое молоко, которое даст фору по вкусу магазинной сметане, оно стояло рядом на столе, в глубокой миске….
Но смена поясов, усталость и дорожный недосып дали о себе знать, и постепенно я стал клевать носом.
  Утром, когда я проснулся, весь выспанный до безобразия, свежий и счастливый, вышел из спальни, отец встретил меня предложением, которое сильно озадачило и смутило моё внутреннее я.
 - Пошли по сто грамм, - вот так прямо, ни больше и не меньше. Внутреннее я, ещё помнило, как тёк самогон в мой желудок, и как ему было не комфортно от такого количества спиртного. Оно сразу же взбунтовалось.
 - Нет, - резко, как с плеча рубануло моё нутро. И я уже было приготовился озвучить это нет вслух, но тут мой мозг совсем проснувшись, с сомнением произнёс – а почему бы нет, вчера было так приятно, так приятно провели время….
  Несколько мгновений они препирались, - да, нет, да, нет…
  В конце концов, мой желудок изобразил такой спазм, что все разговоры по поводу ста граммов сразу же отпали сами. Блинчики с кислым молоком, оказались в это время как нельзя кстати.
  Ты не подумай, мой тесть совсем не алкоголик, и даже не пьяница. Он работал обычным механизатором в колхозе. А что такое работать в колхозе в те времена, я надеюсь, ты помнишь? Это работа, работа и работа. Это тяжёлый крестьянский труд. Без выходных. Это работа в поле пока хоть чуть светло, это выход в поле, когда только начинает светать. Светать – это не восход солнца, как у нас, это когда на улице только начинало сереть, а надо быть уже в поле на своём тракторе, надо уже пахать, надо сеять, надо убирать урожай. Ты сможешь лечь в двенадцать, а то и в час ночи, а в четыре, в начале пятого быть уже в поле, что бы приступить к работе? И так каждый день? Вот видишь, а ты говоришь – пьяница. Не говоришь? Ну, значит думаешь. Да я понимаю, что из моего рассказа так можно понять. Но это обычно бывает один, ну два дня, когда он постоянно предлагает мне выпить. Это просто желание угодить зятю, которого видит раз в год, и что б потом этот зять, ни дай бог не сказал – я приехал, а мне даже сто граммов не налили. Вот и весь секрет его желания меня напоить. Но мы с ним выпивали в тот приезд, не скрываю, уже была поздняя осень, уже уборочная закончилась, уже можно было себе позволить. И мы пару раз себе позволяли. Позволяли на кухне, и позволяли в терраске, позволяли в хлеву рядом с коровами, и рядом со свиньями тоже позволяли. Ну как же отец не похвастается мне своей скотиной? А кролики? Их было 163 штуки, мы ходили между клетками, и отец рассказывал про каждого, и такая нежность была в его глазах, когда он брал очередного кроля в руки и гладил. Кстати и среди клеток тоже позволяли. А больше всего мне понравилось лёжа в стогу, воздух свежий, морозец, дышится легко, а у нас есть, и мы можем себе позволить….
  Время пролетело быстро, как в каждом отпуске. Только начинаешь отдыхать, и уже пора собираться в дорогу. Время пришло…
  Утром, он разбудил меня ни свет, ни зоря. Я пытался отнекиваться, но тесть не отставал.
 - Вставай, - твердил он, вставай, пошли, что покажу. А у меня только пару дней как прошла смена поясов, ты понимаешь меня? Я только начал спать в своё удовольствие - крепко и сладко, стараясь впитать в себя всю тишину и безмятежность деревни. Это, ну очень приятно – лежать на перине, закутавшись в пуховое одеяло и главное в комнате не жарко, дышится легко, а спится как, кто б знал.
  Делать нечего, пришлось вставать. Быстренько оделся, нырнул ногами в чуни и побрёл за отцом на терраску.
 - Вот, - сказал он, поднимая рогожку в углу терраски,  мяса тебе взяли, возьмёшь с собой? И удовлетворённый реакцией от увиденного мною, стал объяснять:
 - Это, два блока по двенадцать килограмм свинины, она обезжиренная и обезжиленная, а это блок говядины на пятнадцать килограмм, тоже обезжиленная и без костей, одна мякоть. Что молчишь? Всё возьмёшь?
Я быстренько всё сложил в уме, и уверенно ответил:
 - А почему бы нет, коль отдаёшь, - и добавил, своя ноша не тянет, беру. Сон, естественно, как рукой сняло.
 - А колбасу возьмёшь?
- Какую колбасу? – уже деловито спросил я.
- Копчёную, московскую, какую же ещё? – ответил он.
Да, действительно, - пронеслось у меня в голове, какая же ещё может быть колбаса у тестя, только московская. Обязательно возьму, а сколько дашь? – спросил я
 - Тогда пошли в гараж, -  улыбнулся отец, и мы пошли на улицу.
В гараже было темно, и с яркого света ничего не видно.
 - Подставляй руки, - сказал он, и я подставил, а он стал накладывать мне колбасу, как дрова в охапку. Только немного позже, когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел, откуда он её брал. Она висела на гвоздях.
 - Это, что бы не заплесневела, - пояснил отец, что б проветривалась.
Ещё? – спрашивал он каждый раз, положив мне в руки очередные пару палок колбасы.
 - Конечно, - отвечал я. Не поверишь, в этот момент я почувствовал внутреннюю жадность, азарт, и с каждой положенной палкой он возрастал. Короче, то ли двенадцать, то ли пятнадцать палочек полукопчёной колбаски, конечно не московской, как сказал отец, это была минская, помнишь такую? Вкусная была колбаса. А почему называл её московской, ты это хочешь спросить? Да всё очень просто, всю колбасу, с местного мясокомбината, отправляли в Москву, и местным аборигенам ничего не доставалось, кстати, мясо блочное тоже туда отправляли.
- Дальше пошло сало домашнее, своего копчения, с прослоечкой, ароматное, с дымком, тесть сам солил и сам коптил. Ну как же его не взять? Эх, до чего же всё это было вкусно, и ни кто не думал, что жирно, что надо худеть, что нельзя много. Отрезал ломоть сала, и с куском чёрного хлеба, да с чесночком. Кстати, чеснок, он тоже положил, головок пять, как мой кулак каждая, ух и ядрёный же чеснок был. Ну, это ладно, а то слюной захлебнусь…
  Дальше варенья разные стали предлагать - клубника, смородина, и ещё что-то вкусное. Я его в пакеты выливал, прям трёх литровую банку в три пакета и завязывал, банки три, трёх литровых взял тогда, или четыре? Нет, сейчас не вспомню. Масло сливочное, толёное, ну скажи, как не взять масло, если, от собственной коровы, тоже в пакеты, и в сумку….
 - Ну и как ты всё это потащишь, – спросила мать, ведь тяжело?
Я поднял одну сумку, подержал в руке, потом другую, тоже подержал. Потом взял обе сумки. Действительно, тяжело оказалось. А что делать? Своя-то ноша не тянет.
 - Ничего, - говорю, вы же меня проводите до вокзала, и в поезд посадите, а там как-нибудь, потихоньку дотащу, а может, носильщика возьму. На том и порешили. Всё поставили в углу терраски, накрыли рогожкой, и пошли за стол, меня провожать. Пришёл брат, ещё родственники. Короче, было весело, вкусно, и хмельно…
  До Москвы доехал очень хорошо, народу было мало, я на нижней полке. Курица, яйца, консервированные огурцы, варёная колбаса – это была моя компания. Если честно, я сопротивлялся очень настойчиво, но нашим родителям разве докажешь, им почему-то кажется, что мы обязательно должны проголодаться в дороге, да не просто проголодаться, а у нас должен развиться просто таки зверский аппетит. И, в конце концов, я сдался. К моему грузу добавилось ещё три килограмма еды. От бутылки с молоком я безжалостно отказался. Не возьму, - сказал, мотивируя тем, что прокиснет.
  Ну вот, на Павелецком, я потихоньку, маленькими перебежками, шажок за шажком, я добрался до электрички в аэропорт Домодедово. Хорошо хоть мой вагон остановился не далеко, практически рукой подать, если бы не эти две сумки, которые по идее не должны тянуть, ноша-то своя. Но тянули, и ещё как тянули, я даже чувствовал, как мои руки вытягивались и становились похожи на плети. Предатели, они даже отказывались держать сумки, но я дошёл, я их дотащил. В вагон электрички я сумки затаскивал поодиночке. Далеко не пошёл, последний вагон, последнее место, устроился у окошка и уже спокойно выдохнул. У меня было время отдохнуть, унять дрожь в коленях, в руках, да и вообще немного расслабиться.
  Очнулся, когда народ начал проходить к выходу. Аэропорт Домодедово. Перрон. Стою и думаю, - что делать? Извечный русский вопрос. Но носильщиков не видно. Постоял, повертел головой, посмотрел на часы, отметил про себя, что до моего рейса ещё четыре часа. Ну и ладно думаю, за это время я сам спокойно их донесу, ведь своя ноша не тянет. Ну, если только чуть-чуть, самую малость. Это я так успокаивал себя, пока перекуривал это дело.
 - Помочь? – услышал я сбоку. Рядом стоял мужчина. Нет, не бомж. Обычный человек, обуревающий жаждой выпить и желающий заработать на это денег.
 - Сколько? – спросил я. Так-то на вид, он крепкий был. Драповое пальто, шапка, не брит, брюки не отглажены и ботинки не чищены, но мне то что. А ему тем  более, ему донести мою сумку и получив деньги – утолить свою жажду. Какие уж тут брюки, да и чищенная обувь откуда, в такие моменты на неё внимания обращают менее всего.
 - Сколько? – ещё раз спросил я.
 - На бутылку красного дашь? – как-то смущённо произнёс он.
 - На две дам, - ответил я, если обе донесёшь. Красное и тогда стоило не дорого, и я уже обрадовался, мои руки самопроизвольно начали хлопать в ладоши, тоже видимо от радости.
 - Хорошо, - сказал он, схватил мои сумки и поволок в сторону аэровокзала, а идти туда метров пятьсот, не меньше. С каждым шагом у моего добровольного помощника лицо от напряжения вытягивалось, а моё становилось всё более хмурым.  Не донесёт – терзала меня мысль, нет, не донесёт, а как всё хорошо начиналось. И тут я понял смысл поговорки про ношу, которая не тянет. Ты понял? Своя ноша не тянет только та, которую несёт носильщик. Вот она истина.
  И вот, сделав десяток шагов, мой внештатный носильщик опустил сумки, и зло посмотрел на меня. Я понял, что он сейчас скажет и постарался опередить его своим новым предложением.
 - Три бутылки, - уверенно сказал я. Но он, как мне показалось, даже не услышал моего предложения. Такая злость была в его глазах, даже губы поджал.
 - Да пошёл ты нах, со своим барахлом, контейнер закажи. И ушёл, оставив меня и мои разбитые надежды на перроне. Делать нечего, да и спешить тоже…
- Через час я был уже в аэровокзале, и довольный дрожащими руками, на дрожащих ногах, взвешивал свой груз. Оказалось шестьдесят килограмм. Много. Без сожаления выкинул еду взятую мной в дорогу, воду. Помогло не очень, всё равно было пятьдесят восемь килограммов. Как не крути - много.
    Как я тащил всё это в самолёт, пересказывать не буду, но на удивление легко, бегал по ступенькам, затаскивал в автобус, потом в хвост самолёта, и всё это было непринуждённо, по узкому проходу между кресел, по ногам пассажиров, нещадно расталкивая их и тут же извиняясь – видимо открылось второе дыхание, видимо организм уже видел конец своим мучениям. Он даже с грузчиками не захотел спорить, когда те отказались загружать  мои сумки в багаж. Да и ладно, не привыкать, сам дотащу только и произнёс он….
  Когда автобус, вторым рейсом привезший пассажиров с рейса 62 Москва – Магадан, отъехал, а моего мужа в нём не оказалось, я немного растерялась.
Вроде все уже приехали, - сказала сопровождающая. Неужели опоздал, мелькнула в моей голове мысль. Или я день перепутала? Достала записку, на которой был записан рейс и день вылета из Москвы. Всё правильно, этот день, этот рейс, что делать, куда идти, вертелось у меня в голове. Пассажиры ушли, кто на автобус до города, кто на такси, а я стояла и думала. Но ничего не придумав, решила подождать ещё немного. Через пару минут автобус опять подъехал, открылась дверь и из неё выходит мой муж. Один, взлохмаченный, расхристанный, куртка расстёгнута, рубашка вылезла из брюк, весь вспотевший и тащит волоком за собой сумку. Выволок, положил на бетон рядом и опять нырнул в автобус, смотрю – вторую тащит и такое выражение лица у него – страдалец, измученный тяжёлой работой. Я посмотрела по сторонам – ни кто не наблюдает, мне даже как- то неудобно стало, право слово – мешочник, а ведь обещал – в этот раз приеду налегке, надоело таскать. А привёз ещё больше, чем мы вдвоём, когда едем от родителей.
  Жену я увидел сразу, явное недоумение и расстройство читалось на её лице, потом улыбка и радость, затем удивление…
  Дома разобрали сумки, разложили по местам. И всё, их, как и не было, даже дрожь в пальцах  прошла через час, и ощущение тяжести забылось уже на следующий день. А вот истину, что своя ноша не тянет, если она в чужих руках я уяснил на всю оставшуюся жизнь, и если есть хоть малейшая возможность, то стараюсь…. Ну ты меня понял мой милый друг?