Мадам Люлю. Часть вторая

Своим знакомством с юной Юлией я обязана ошибке в переводе не диплома даже - справки из педагогического колледжа города Набережные Челны, где она сколько-то времени отучилась. Ошибке, впрочем, намеренной, огранизованной, как и всё остальное во французской жизни двух Юль, многоумной Саломеей. "Она у нас студенткой будет, принцесса наша!" - говорила Салома. - "Но как?" - спрашивала совсем потерянная Юля-старшая, - "её ведь по оценкам даже в десятый класс не взяли, в колледж и то еле-еле устроили, бабушка хлопотала! Да и по-французски она так и не научилась, хотя мы ей там даже учительницу частную наняли..." - Салома весело и золотисто сверкнула зубами: "Севанчика, племянничка моего покойника, выгнали в своё время из ереванского ПТУ, он сюда со справкой приехал. А сейчас заканчивает Сорбонну! Дело ведь не в справке, а в том, как её перевести! А переводчицу нашу официальную, от департамента, я знаю. Гайяне Казарян - хорошая девка, и мне должна. Ужо она постарается, как обычно!" Стараться особенно не пришлось: от мадам Казарян всего-то потребовалось перевести словосочетание "государственная лицензия" как licenсe d';tat, что означает на французском канцелярите диплом об успешно законченных первых двух курсах ВУЗа.


Справку зачли в ректорате университета Жана Мулена как обычно, то есть с понижением на год, что, при учёте ожидаемо проваленного языкового теста Юленьки, не оставило ей выбора: её соглашались записать на единственное отделение - славистики, но зато сразу на второй курс. Я ходила тогда в Жан Мулен на лекции профессора Лання о Мандельштаме и Андрее Белом, кроме нас с Юленькой прославленного ученого, одного из ведущих специалистов по Хлебникову, друга Жоржа Нива, слушали лишь две французских пенсионерки, которых скинули на славистику, поскольку на взыскуемом ими искусствоведении не осталось мест для вольнослушателей. Ланнь приходил на лекции в пальто с барашковым воротником, русско-профессорской шапке пирожком, с тростью, увенчанной кудрявой головой молодого Пушкина, скорбно окидывал очками немногочисленную аудиторию, прокашливался и начинал, старательно интонируя: "Я не увижу знаменитой "Федры" в старинном многоярусном театре..." Юленька морщила лоб, силясь осознать услышанное, наклонялась ко мне, спрашивала шёпотом: "Галь, а Федра это что, афедрон? А то я сегодня про русского букера в интернете читала..."


Между тем, афедрон надвигался совсем с другой стороны. Свою предвыборную кампанию министр внутренних дел Николя Саркози традиционно начал  отвоёвыванием голосов у национального фронта. Для чего им был подготовлен и представлен в Генеральную Ассамблею указ об увеличении срока ожидания французского гражданства иностранными женами и мужьями французов аж до пяти лет - это в сравнении с полутора годами при Шираке. "Проститутка! Козёл! Мразь!" - орала Юля-старшая в дочкин мобильник. Ей было особенно обидно: с гражданством она опоздала всего на какой-нибудь месяц. В своей ненависти к проституке, козлу Саркози Люлю была не одинока: за время своего пребывания в министрах он сумел нагадить всему городку. Ужесточились санитарные нормы, и Саломе заворачивали просроченный товар партию за партией, отчего она едва ли не в первый раз в жизни начали терпеть убытки. Жак-фаталист, договорившийся было со знакомым врачом о признании себя инвалидом, а следовательно имеющим право на пособие, был отправлен на повторное освидетельствование и признан здоровым, более того, его оштрафовали за попытку введения в заблуждение социальных служб. Но хуже всех пришлось Дилану, мужу Неффы, всеми уважаемому работнику мэрии. В его работе вскрылись обыденные, всем известные, но внезапно привлекшие внимание МВД нарушения: выяснилось, что за семь лет по подписанным им частным и туристическим приглашениям в страну въехало более двух тысяч малийцев, мавританцев и сенегальцев, а выехало из них лишь тридцать два, то есть остальные где-то гуляли на нелегальном положении, более того, около сотни гуляющих ещё и оказались в списках спецслужб по разделу "подозреваемый в международном терроризме". Дилана лишили премий и сделали строгое предупреждение, после чего он так перепугался, что вообще перестал одобрять частные приглашения, отказывая всем, кто к нему обращался. Отказал в приглашении тётушки из Японии и семье государственного чиновника с совокупным доходом более пяти тысяч евро в месяц. У тётушки без визы пропали билеты на кругосветное путешествие на борту "Королевы Марии", брони отелей, яхт, частных вертолётов, горнолыжных подъемников, а также надежды на встречу Пасхи в окружении горячо любимых внучатых племянников. После этого госчиновник рассвирепел, поднял связи - и Дилан был уволен из мэрии за профнепригодность, с волчьим билетом и без выходного пособия.


Люлю, конечно, не без злорадства наблюдала отчаяние Неффы, но увольнение Дилана отрикошетило и по ней - няне просто нечем стало платить. Стоял тёплый, радостный апрель. Денег не было ни цента. Из дома должны были выселить, как только суточная температура установится на уровне пятнадцати градусов по Цельсию. К Саломе было нельзя: сама бедствовала. Но хитроумности не теряла: "К Юльке поезжай. Зря ты что ль для неё старалась? Замуж вон её выдали за Сержика, какого ведь парня нашли, мой, мой племянникчек, кровиночка! Диплом справили. Пусть теперь и о матери подумает!" Люлю плакала и мялась, мялась и плакала: в университет устроенная, за тридцатилетнего, денежного, вежливого мясника выданная, в просторную двушку заселённая Юлька была ей единственной радостью и оправданием мытарств. Как, ну как можно было ехать и всё ей ломать, да ещё тащить с собой вонючего, храпящего круглыми сутками Жака, который после авантюры с инвалидностью и последний-то ум потерял?Жака, которого до гражданства тоже не бросишь никак, ибо скованы одной цепью? Но приставы уже днями напролёт дежурили около их дома, дважды приезжала полиция, косились соседи. Люлю не выдержала. Уехали. Сержик к себе их, конечно, не пустил, но поступил не совсем уж гнусно: поселил их в двенадцатиметровую студию, которую оплатил на два месяца вперед. Пока, мол, так, а дальше - сами. Подшустрил и с приятелями: один из них обещал по блату устроить Юльку кассиршей в супермаркет.


Юлька в тот день вернулась из Лиона в свою деревушку в приподнятом настроении: только что в Галери Лафайет примеряла милую курточку, отороченную рыженьким енотиком, и та пришлась ей так впору, так кстати. И с профессией у неё возникла идея: ведь она когда-то гимнастикой занималась -  так не бросить ли ей скучного Мандельштама и не пойти ли учиться на тренера по фитнесу? Окрылённая, влетела она на пятый этаж. Сержик ждал с новостями. Юля сначала не могла поверить своим ушам: "Как кассиршей в супермаркет? Я же учусь!" - "Ты знаешь, сколько мне стоит твой проездной, твои ежедневные обеды? А тут ещё мамаша с отчимом свалились как снег на голову! Нет, не потянем. Скажи спасибо, хоть эта работа нашлась, и хватать её надо скорей, там и без тебя очередь стоит. Выхода у тебя всё равно нет". У Юльки перехватило дыхание. Как? Она? Кассиршей? В этой вонючей деревне безвылазно? Что скажут девки в Набережных Челнах? Танька-юристка, уже ездившая по Европе автостопом? Элька с иняза, которая смеялась, лахудра, над юлькиным французским? Материна заведующая Салахутдиновна с её драгоценным сыночком Ильдарчиком, который от Юльки нос воротил, что скажут? Нет! Невозможно! Юлька хлопнулась на диван и разрыдалась. Сержик не выдержал: "Делай что хочешь, но денег больше не получите ни ты, ни твои родители!" Юлька убежала к матери и устроила скандал там. Люлю тоже плакала, но только руками разводила - прости, мол, доченька. Жак громогласно храпел на надувном матрасе с газетой на пузе. Выплакавшись, Юлька пошла к мужу, но тот запер дверь: за время её отсутствия он успел переговорить по телефону с собственной матерью и та убедила его, что от такой крали надо избавляться - толку всё равно не будет. Юлька обреченно побрела в двенадцатиметровку. На следующее утро Сержик подал на развод...


Обе Юли остались во Франции. Люлю всё-таки повезло: гражданство она высидела, а через пару месяцев после получения ею паспорта умер Жак. Она так и живет в той студии в подлионской деревушке вместе с Саломой, потерявшей свой магазин. Они обе сидят с детьми, подрабатывают уборкой. О дочке Юле сведения смутные, противоречивые, подозрительные. Иногда мать показывает мне её фотографии, всегда одни и те же, с какого-то курорта, где Юля загорелая, в купальнике, с бокалом в руке, иногда плачет, когда я о ней спрашиваю. У Саломы своя версия событий, но я её озвучивать не буду.