Август четырнадцатого и Тихий Дон

Стоило высокому должностному лицу поведать, что первая мировая война нам неизвестна, забыта, тут же хором подхватили: не знаем, не знаем, заверили: восстановим, воспоем. А уже воспели люди, и не чета холуям, графоманам… Долгое время самыми популярными и любимыми писателями в Советском Союзе были Ремарк и Хемингуэй. Немец написал « На Западном фронте без перемен», американец «Прощай, оружие!». Едва ли был советские писатель старшего поколения, который не писал о мировой, перетекшей в гражданскую войну. А Шолохова помните с «Тихим Доном»? А бравого солдата Швейка? За два десятилетия перед второй мировой издали тысячи воспоминаний рядовых участников и генералов. Многие эпизоды специалисты исследовали по часам, минутам.
Другое дело, что особых поводов для словесных баталий нет. Мнения устоялись. И потом первая мировая в глубокой тени, за перевалом, особенно в России: гражданская, коллективизация /жертв намного больше, чем в Галиции и Пруссии/, десятилетия репрессий, а вторая мировая просто затмевает всё предыдущее. О войне 1914-18 продолжали писать, но это не будоражило общество.
Не знаем не потому, что нет книг, материалов,- нежелание знать. Для любознательного нет преград даже строгие времена. Порой не то, что нет препятствий, даже принуждают к чтению, слушанию. Однако с читателей, слушателей информация стекала, как с гуся вода. За спиной каждого уважающего себя начальника в книжном шкафу стояло полное собрание сочинений В. И. Ленина. От высшей партийной школы до политкружка для доярок и скотников конспектировали труды классиков марксизма- ленинизма. Зюгановы из поколения в поколение передавали конспекты, записанные старательными предшественниками.
Даже сейчас, после потоков гласности, разоблачении, извлечений из архивов, собрание сочинений Ильича, на мой взгляд, остается лучшей хрестоматией по истории Советского Союза. Главное - это первоисточник. Понятно изложены основы внутренней и внешней политики, видна подноготная многих событий. Следует отдать должное институту марксизма-ленинизма при ЦК КПСС - добросовестные, обильные комментарии, биографические справки. В советских энциклопедиях можно найти сведения о биографиях Гитлера, Гиммлера и прочих заправилах, но полное табу на таких типов, как Троцкий, Зиновьев… А тут – пожалуйста.
Ильич даст фору отъявленным антисоветчикам, в оценках- характеристиках не уступит Собакевичу /Гоголю/: честный человек о нас /коммунистах/ хорошего слова не скажет; мы переняли от царского режима много плохого и ничего хорошего; свобода печати - лекарство, смертельное для коммунистической партии; российские держиморды Сталин и Дзержинский…
Случались моменты, когда о первой мировой разгорались споры, ворошили ее события. Например, в начале 70-х, когда на Западе опубликовали роман /или первый узел эпопеи «Красное Колесо»/ «Август Четырнадцатого», а В. Путин сдал экзамены по истории КПСС. Дружно советские ученые, общественность встали на защиту царского режима, против искажения образов большевиков, хода войны. «Труд», «Известия», «Литературная» и прочие газеты целые полосы отдавали разоблачениям писателям-антисоветчика.
Многими знаниями я не могу похвастаться, но тогда всё прочитанное и услышанное по радио оказалось к месту и вовремя. В «Литературной энциклопедии» заинтересовала информация, что Михаил Лемке родом из Демянского уезда, почитай, земляк. По межбиблиотечному абонементу мне собрали из хранилищ Москвы и Ленинграда и прислали его книги. Увлекательнейшее чтение: Михаил Константинович исследовал литературу и развитие общественной мысли в неразрывной связи с цензурой. Что-то из его работ можно включить и в школьные учебники. Впрочем, ныне профессора могут написать и сами, без ссылок на Лемке.
«Большую ценность исторического документа представляет дневник М. К. «250 дней в царской ставке»,- писалось в некрологе журнала «Книга и Революция» /1923 г., №4/. В цензурном управлении ставки Лемке служил с 25 сентября 1915 по 2 июня 1916-го.
«Я твердо поставил себе за правило не ложиться спать раньше, чем кончу запись всего истекшего дня, по утрам моя не загроможденная память была опять готова к восприятию сведений и впечатлений. Заполненные тетради отсылались в Петербург, где и хранились в надежном месте»


Для писателя /впрочем, и для каждого любознательного/ дневник Лемке – находка. 900 страниц убористого текста. Личине наблюдения, секретные документы, разговоры товарищей, беседы высокостоящих, чертежи, на которых показано кто и за каким столом сидел в обеденном зале Ставки, схемы сражений с анализом, рассказ полковника разведки о гибели армии Самсонова, факты из газет, бытовые зарисовки, размышления о частном и государственном…
Среди военных массовое предчувствие беды: третьего поражения подряд /после войн в Крыму и с Японией/ Россия не выдержит. 14 октября 1915-го Лемке записывает слова С. Крупина - адъютанта, а потом зятя главнокомандующего генерала Алексеева: «В новейшей истории России был единственный момент, когда умное правительство, сохраняя свое внешнее достоинство, могло подать руку народу и создать страну, подобной которой не было бы в мире. Этого сделано не было, все упущено, правительство без созидающей власти, без творческой программы, но с большой злой волей; революция совершенно неизбежна, но она будет дика, стихийна, безуспешна, и мы снова будем жить по-свински».
А вот Пустовойтенко рассказывает о задушевных беседах с самим генералом/.март 1916-го/. Вижу, знаю, что война закончится нашим поражением, что мы не можем кончить ее чем-нибудь другим, но, вы думаете, меня это охлаждает хоть на минуту в исполнении своего долга? Нисколько, потому что страна должна испытать всю горечь своего падения и подняться из него рукой божией помощи, чтобы потом встать во всем блеске своего богатейшего народного нутра… И вся задача командования свести эту гибель к возможно меньшему позору. Россия кончит прахом, оглянется, встанет на все свои четыре медвежьих лапы и пойдет ломать… Вот тогда, тогда мы узнаем ее, поймем, какого зверя держали в клетке. Все полетит, все будет разрушено, все самое дорогое и ценное признается вздором и трупами.
Пустовойтенко замечает: после таких бесед у Алексеева всегда одно желание - помолиться.
Сам Лемке: «Так мало людей, которые хотели бы сделать честное дело и были бы сильны. Есть болтуны, есть «дельцы», есть карьеристы, есть покорные слуги всякой мерзости, но почти нет людей честного дела, а тем более - в таком количестве, чтобы прогнать всех остальных, занять их места, застопорить старую машину и пустить в ход новую».
Делает выписки из приказа по IУ армии от 21 ноября 1914:
«К великому стыду, теперь замечается, что в эту войну русские сдаются в плен. Неужто мы сыновья и внуки героев, дошли до того, что, забыв присягу, забыв позор, который пленные приносят своему полку, армии, родной матери, святой Руси, измалодушествовались до страха перед врагом… Пусть твердо помнят, что испугаешься вражеской пули, получишь свою, а когда, ранений пулей своих, не успеешь добежать до неприятеля или когда после войны, по обмене пленных, вновь попадешь к нам, то будешь расстрелян, потому что подлых трусов, низких тунеядцев, дошедших до предательства родины, во славу же родины надлежит уничтожать». Заметьте, не товарищ Сталин приказывал.
Русский чиновник и русский военачальник воспитаны в одной обстановке, в одном направлении. Боязнь принять на себя что бы то ни было и желание свалить все на подчиненного или на высшего привиты им. с детства, с подпоручичьего чина. /Сам Лемке прошел кадетский корпус, Константиновское училище, выдержал экзамены в академию генерального штаба./
«Разве вся цель существования в слепом цеплянии за жизнь?»- последние слова умирающего прапорщика в письме матери.
2 февраля запись о работоспособности Юденича, его простоте и скромности. При дворе не особенно долюбливают, зная его совершенно независимый характер и органическое неумение кланяться…
Ждали, ждали. Вот и Маяковский восклицал: в терновом венце революций грядет шестнадцатый год! И кто отчаялся ждать? - Владимир Ильич! В начале 1917-го он почти смирился, готовился доживать обыкновенным обывателем: Надежда Константиновна будет работать над педагогической энциклопедией, он поможет. Проживут скромно на гонорар от издания. Скрасить будни прогулками на велосипеде с Инессой Арманд. Правда, в уголке теплилась надежда: кореш Платтен с социалистами придет к власти в Швейцарии, и хоть из-за кулис, хоть в маленькой /и вонючей, по замечанию Ленина/ стране, но удастся порулить. И тут - бац открывает газету: в России революция! О - сколько адреналина, энергии на много лет вперед!
Поучаствовал Лемке и в идеологических боях 1972 года. С дневником был знаком А. Солженицын, использовал какие-то детали, наблюдения. Прямо или косвенно /не называя источник/ ссылались на дневник современника противники писателя. Наповал разил некий профессор Н. Яковлев: он убирал частицу «не», открывал кавычки и начинал цитировать Лемке с самого глагола. Читателей советских газет он мог обмануть, а Толю нет!


Стиль критики известный: «И надо бить совершенно лишенным святого чувства Родины, чтобы не видеть ее величия, ее благих деяний. «Август Четырнадцатого» - это злостная попытка исказить историю, перечеркнуть все, что сделала Октябрьская революция не только для советского народа, но и для народов всего мира»- писали в «ЛГ» члены литературного кружка при Краснодарском заводе электроизмерительных приборов. Им вторили другие советские слесари, режиссеры, юристы, писатели, плотники и Георгий Рыкунов - Герой Социалистического Труда, которого «мягко говоря, удивляет восхищение А. Солженицына кайзеровской армией, прусской военной выучкой. Нет, не может так думать человек, любящий Родину, понимающий свой народ
В 1972 году стотысячным тиражом издали книгу Барбары Такман «Августовские пушки». Ее рекомендовали советским читателям как одну из лучших о первой мировой войне – использовано огромное количество документов, воспоминаний, живо, толково написано. К недостаткам можно отнести отсутствие ссылок на гениальное учение Ленина о перерастании войны империалистическо в хорошую, гражданскую. Вероятнее, она и не слышала об этом. В Америке книга стала в число любимых у президента Кеннеди, она подтолкнула его к поиску мирного решения в «карибском кризисе». Я не понял, почему ее противопоставляли роману русского писателя. Такман Ленина не читала, не отозвалась добрым словом ни о правителях России, ни о генералах – русская армия /по данным русской прокуратуры/ поражена коррупцией и воровством. Виноватых нашли много, но, как всегда, никого из своих не наказали всерьез.
Патриоты ныне играют в войну под Гусевым /Гумбиненом/, прославляют мужество и подвиги… Между тем, генералу Ренненкампфу следовало не спешить с началом войны, дождаться хотя бы подхода к южной границе Пруссии армии Самсонова. Немцы держали одну армию, при наступлении русских с востока ей следовало отойти в глубину, на заранее подготовленные рубежи обороны, чтобы не попасть в клещи. Армия Ренненкампфа пересекла границу, немцы начали отходить. Прусская внучка не без сбоев: один из комкоров решил выпендриться, вступил в бой с русскими и, на его взгляд, удачно. На все приказы отступить в общем строю дерзил старшим: буду драться, пока не побью всех русских. Немецкой армии не удалось оторваться, сражение приняла далеко от намеченных позиций. Успех под Гумбиненом Ренненкампфу следовало развивать, но он остановился.


Радиосвязь между фронтом, армиями, корпусами у русских была открытой, без шифров и кодов. Немцы в курсе кто куда и в. какое время движется. Поначалу они даже приняли это за дезинформацию, но разведка на местности подтверждала сведения связистов. Немцы значительными силами перестроились против армии Самсонова. Через неделю после Гумбинена успех превратился в катастрофу - армия Самсонова перестала существовать, раненый генерал, не желая попасть в плен, застрелился. В провале по горячим следам обвинили командующего фронтом Жилинского и Ренненкампфа… Итог всех малых; побед и больших известен - революция, крах Российской империи.
Фраза Шолохова из «Тихого Дона»: «Цвет казачий покинул курени и гибнул там /в Галиции, в Пруссии/ в смерти, во вшах, в ужасе». Замечание Солженицына: высшая награда на войне - остаться живым.
«Тихий Дон» читал где-то в шестом или седьмом классе. Впечатления сохранились смутные. В десятом мы изучали «Поднятую целину». Тогда же, на новый, 1957 год, по радио читали «Судьбу человека». Страна плакала. Недавно разрешили сказать доброе слово о пропавших без вести /а сколько их было, и сколько у них родственников! /. До этого они почитались ближе к дезертирам, безвольным пленным, родственники частично поражались в правах, как и пожившие на оккупированных территориях. В первых повестях, фильмах пропавшие без вести теперь предстали необыкновенными героями: превращали в груду металла десяток танков, накалывали на штык взвод фрицев, но после ранения, контузии теряли сознание и попадали в плен… Кинозал ревел от восторга, когда Соколов-Бондарчук бросал в харю фашиста: «Русские после первого стакана на закусывают!» … Повзрослел, отношение к Шолохову скептическое, мягко выражаясь: дедок Шукарек при ЦК, забавляющий начальство на съездах партий­ных и писательских.
В 1972 году перечитал «Тихий Дон». Приступал с предубеждением, с желанием сочинить злобный фельетон. Шолохов меня переубедил. Шедевр, гениальный роман! И какая жизнь! И «Август Четырнадцатого» не антогонист «Тихого Дона». Передовых людей возмущал образ революционера Ленартовича у Солженицына.
А большевик Бунчук у Шолохова?! Он оказывается импотентом. Прогрессивные литературоведы могут восхищаться: вот как человек отдался делу народа - половую энергию переплавил в революционную! А ежели - бесплодие революции?! И злобнее не придумаешь насмешки: Бунчук верит: как только мировая революция победит, потенция восстановится, будет стоять как у монгола. Большевик безрассудно бросается в атаку и гибнет…
Читал «Тихий Дон» в собрании сочинений. Попутно познакомился с письмами Шолохова, комментариями. Любопытные факты.
В 30-е годы писателю разрешили ездить на охоту в Швецию. Как бы намек Нобелевскому комитету: дали премию антисоветскому Ивану Бунину, присудите ее и хорошему советскому.
В связи с историей публикации романа вспоминается сказка о голом короле. У Андерсена она кончается счастливо: толпа, народ смеется. В жизни мальчика обвинили бы в слепоте, клевете и растерзали бы. Увы, многие люди охотно и искренне верят не своим глазам, тому, о чем они сначала подумали, а словам учителя, агитатора, начальника. А иным просто не хочется на рожон лезть.
Как только опубликовали первые главы «Тихого Тона», рапповская /Российская ассоциация пролетарских писателей/ критика возопила: кулацкий, антипролетарский роман. Чутье их не подвело. Но еще большим чутьем и предвидением обладали настоящие советские писатели во главе с А. Фадеевым. Они сразу уловили, что рождается шедевр, он может стать знаковым, знаменем новой литературы, которым можно хвастаться перед всем миром. Ни в коем случае его нельзя уступать врагу. Они не стали возражать рапповцам, а выступили с обращением к советским сознательным людям: о каждом, кто отзовется о романе, как кулацком, сплетничает, что он написан не Шолоховым, а казачьим офицером, немедленно сообщать в ОГПУ. В 1932 голу РАПП прекратила существование, а ее члены-критики стали добросовестными советскими. А «Тихий Дон» - вершина и слава социалистического реализма. И никто не возражал. Примерно в это же время Маяковского Сталин объявил величайшим поэтом советской эпохи. И кто бы спорил?
Думать, вдумываться не хочется. Каждый грамотный советский человек, а иные по несколько раз /в школах обыкновенных и партийных, институте, аспирантуре, в кружках, университетах марксизма-ленинизма при обкомах и т.п., а Зюганов, наверняка, вдохновляется до сих пор каждый год, может и чаще/ изучали ленинский план построения нового общества. Увы, слишком формально, не желая вникнуть в первоисточник, на экзаменах повторяя фразы преподавателя о гениальности, мировом значении.
В начале 1818 года Владимир Ильич начертал задачи построения социализма и пути их решения. Ленин гениально предвидел, что найдутся и противники. Подход классовый - люди зажиточные. По прикидкам вождя, примерно восьмая часть населения. Будут сопротивляться, придется уничтожить. Для счастья семи восьмых цена скромная. Семеро одного не ждут, один с сошкой, семеро с ложкой. В дробях выглядит нестрашно. В переводе на человеков - около двадцати миллионов, побольше, чем погибло армян в Турции, евреев во вторую мировую, кампутичийцев при Пол Поте, вместе взятых. Что называть геноцидом? Потери так и не подсчитаны, да еще и несознательнее граждане, сопротивляясь, убивали сознательных. Задача оказалась сложной. Было даже отступление к новой экономической политике. Но поедим, окрепнем, вернемся к генеральной линии. Вернулись под руководством второго сокола - Сталина /пели: на дубу зеленом два сокола ясных. Первый сокол Ленин/. Коллективизация, прореживание рядов специалистов во всех отраслях. Последней в очереди, наверное, оказалась армия перед началом второй мировой войны. В общем, за четверть века /1314-1939/ мирной передышки не выдалось.
Пример перевернутого восприятия массовым, сознанием явлений или событий можно взять из спорта, из того же не раз уже упомянутого 1972 года. Советские хоккеисты впервые сыграли с профессионалами. Наоборот, канадцы впервые встретились с настоящими профи, Нелепый критерии профессионализма - получение денег. Спортсмены СССР и других соцстран считались победителями. На Олимпиаду они могли выставлять, лучших, а, например, в футбольные команды ФРГ, Бразилии брали студентов, пареньков, которые еще не подписали контракт с командой даже низшей лиги. Профессиональней советских не было спортсменов. Оклады у них, правда, скромные: слесаря, лейтенанта, учителя физкультуры. Но давали автомобили, квартиры. Житейские радости: шмотки привезти из-за границы, пройти без очереди, оттолкнуть гашника и т.п. На спортсменов работали медицина, разные науки. Наши хоккеисты готовились к олимпиадам четыре года, нарабатывали физическую форму, индивидуальное мастерство, коллективную взаимовыручку, наигрывали разнообразные комбинации. Канадцы выглядели примитивной командой, с унылой тактикой - вбрасывание шайбы к чужим воротам, привычка играть на зрителя - стычки, потасовки, силовые приемы и просто драки.
Но встречи 1972 года пошли на пользу - канадцы начали учиться играть в современный хоккей.
Вернемся к первой мировой. Немало историков среди доводов и причин второй приводят и такое: мол, слишком унизительны условия мира были для Германии, волей-неволей она мечтала о реванше. По-моему, следовало бы еще провести и суд, подобный Нюрнбергскому. То, что творили немцы в первую мировую в Бельгии, не побледнеет перед зверствами фашистов в Белоруссии. В каждом окулированном поселении расстреливали руководителей муниципалитета и священника, часто выстраивали жителей и расстреливали десятого, пятого, а то, по настроению командира, всех подряд, немало деревень и городков крушили лица земли, уничтожали храмы и библиотеки. Это не было случайными вспышками гнева. «Устрашение мирного населения» — одна из главных составляющих немецкой военной доктрины с начала XIX века, с Клаузевица - любимого полководца В. Л. Генина, сторонника массовых захватов заложников и расстрелов, правда, в собственной стране.
И привлеки к уголовной ответственности немцев от кайзера до командиров, непосредственно проводивших «устрашение», осуди саму людоедскую доктрину, то не Германия начала бы вторую мировую. Вот после Нюрнберга немцы уже семь десятилетий сидят тихо, если влезают в какое-то грязное дело, то только по указанию американцев.
Истоки бандеровщины можно искать в первой мировой. Галиции не позавидуешь: четыре года армии Австрии и России топтались на ее территории. Тут и свою армию возненавидишь. Русские, казаки отнюдь не святые, тем более, что снабжение было плохим, дисциплина быстро падала. Но в огромной мере страхи и ужасы рождались и нагнетались немецкими и австрийскими газетами. Запугали не только мирных жителей, но и солдат: начинало темнеть, им за каждым кустом чудился, казак, начиналась беспорядочная стрельба. Страх перед казаками чуть не повернул ход войны. Долго держался слух, что две казачьих дивизии морем добрались до Англии, оттуда вот-вот переправятся во Францию. Немецкие генералы ломали голову: что же делать, большая подмога врагу, а у нас нет резерва. Неизвестно, до чего бы доломались генералы, не появись достоверные данные, что казаков не было в Англии и нет.
Любопытная связь с текущим днем. В «Тихом Доне» в гражданскую войну часть казаков мечтает: сделаем свою казачью республику, пролетарский Донбасс /он входил в территорию Войска Донского/ отдадим русским, будем выращивать пшеницу, продавать русским, а у них покупать уголь. Такого и слова с большой буквы не слышали – Украина…


Война быстро осточертела /не всем, однако, кому и мать родна/, росло число недовольных. Люди гибли не за отечество, а и по злобе, прихоти правящих дворов Европы», по туповатости и вороватости генералов. Потому тем более память о жертвах должна быть жива, служить призывом к здравому смыслу, к мирному решению сложных, запутанных проблем. И могли бы гореть вечные огни у памятников неизвестному солдату в Новочеркасске - столице казачьего края, в Петрограде - бывшей столице бывшей империи.
Неплохо бы издать или запустить в Интернет дневник Михаила Лемке «250 дней в царской ставке». Он бы послужил искрой для споров и потасовок в воскресный вечер и в будний четверг. Тем более, что надвигается и новое столетие - русских революций 1917 года. Как ни крути, потрясающие события, до сих пор мир дрожит.
В «Августе Четырнадцатого»  Архангородский говорит: «Разумный человек не может быть за революцию - потому что революция есть длительное и безумное разрушение… С этой стороны
- черная сотня! С этой стороны - красная сотня! А посредине…
- килем корабля сложил ладони,- десяток работников хотят пробиться. Нельзя!- Раздвинул и схлопнул ладони: Раздавят! Расплющат!»