Колосья в чужих полях

«Двухэтажный дом в стиле русского ампира – типичная дворянская усадьба, без особой роскоши – оброс разными пристройками по мере умножения семейства. Дикие каштаны несут стражу у «парадного» входа. К нему ведет аллея, где летом витает запах душистого табака, которым засеяны газоны. «Красное крыльцо» выходит на дорогу, ведущую к теннисному корту и дальше, к огородам. Перед ним каждый день толпятся крестьяне и наемные рабочие. В сад обращена терраса, ступени которой спускаются к сирени и розам».

Образ деревенского дома, где она выросла, Зинаида Алексеевна Шаховская (1906–2001) пронесла сквозь всю долгую 95-летнюю жизнь, почти совпавшую с календарными границами XX века. Она была участником и свидетелем бурных событий того времени. На закате лет Зинаида Алексеевна написала в мемуарах: «Совсем ребенком мне придется с пустыми руками выйти в дальний путь и, странствуя, лишь подбирать колосья в чужих полях. Это странствие позволит мне стать свидетелем многих потрясений, от которых… содрогается наша планета».

Первые испытания

Отец Зинаиды Алексеевны – статский советник, камергер двора, – был человеком нетипичным для высшего общества, сторонился светского круга и предпочитал ему занятия сельским хозяйством. Мать – «красавица, заточенная в замкнутом мирке русской деревни», тоже любила простоту деревенской жизни и была «душою имения». С крестьянами они поддерживали самые тесные отношения: все жители Матова Тульской губернии были потомками крепостных, получивших вольную от рода Шаховских еще до отмены крепостного права, тогда же многим из них князья помогли обзавестись добротными избами и скотом. Родители Зинаиды на свои средства построили госпиталь в селе Холтобине, ставший после революции больницей с родильным отделением, школу в деревне Савино, заботились о благоустройстве храма в Гремячем, помогали беднякам материально.

Княгиня «была больше матерью, чем женой, и ее все сильнее заботило наше будущее – необходимость думать о нашем воспитании, о нашем устройстве, о карьере моего брата», – вспоминала Зинаида Алексеевна. «Отец упорно отказывался предпринять какие-либо шаги для получения важного поста, хотя с его именем, связями и репутацией добиться этого было бы нетрудно», поэтому мать сделала попытку навязать ему должность и попросила об этом на аудиенции у императрицы Александры. Отец, ничего не знавший об инициативе жены, удивился своему назначению и отклонил предложенное место, что «вызвало неудовольствие Государыни и поставило мою мать в неприятное положение». Тогда она решилась на развод и «согласилась выйти замуж за Ивана Александровича Бернарда, петербургского адвоката, чье имение;Проня находилось в двадцати верстах от Матова». Свадьбу праздновали в Проне Епифанского уезда, вскоре после объявления войны с Германией. А через два года, летом 1916-го, отчима застрелили в пронском доме «революционеры или бандиты, все они в равной степени казались способными на убийство». Между тем «покушения на помещиков продолжались. Убили некую госпожу Глебову,;ранили управляющего графа Бобринского, приняв его за самого графа. В деревнях были обнаружены революционные прокламации: «Мы убили.;Продолжайте наше дело. Убивайте помещиков, поджигайте их дома, грабьте их! Долой дворян! Да здравствует революция!»

К началу событий 1917-го года «примирение моих родителей… стало свершившимся фактом», и семья вернулась в Матово. Благодаря хорошим отношениям с крестьянами и тому, что с внешним миром деревня была связана в основном через княжеское имение, здесь довольно долго сохранялось спокойствие – деревенские даже помешали попытке новой власти арестовать родителей Зинаиды. Однако в апреле 1918-го княгиню увезли-таки в Веневскую тюрьму, где ей грозил расстрел. Родным удалось устроить ей перевод в московскую Бутырку, а затем и освобождение до суда. Добра от него ждать не приходилось, единственным спасением было бегство за границу. Пережив многие приключения, мать и дети перебрались на Украину. Отец, отправившийся хоронить бабушку Зинаиды, присоединиться к ним не успел – он остался в России, укрывался у крестьян из Матова и в морозы 1921-го года погиб в своем бывшем имении, где работал сторожем – замерз под сараем, который сторожил.

В чужих полях

Для 14-летней Зинаиды начался длинный путь: Константинополь, Брюссель, Париж. Юная княжна бедствовала, ходила в том, «во что люди одели». Позже занялась журналистикой, писала стихи – первый сборник выпустила в Париже (1928) под псевдонимом «Зинаида Саран». Когда ее мужем стал осевший в Бельгии русский эмигрант Святослав Малевский-Малевич, получила бельгийское подданство и поселилась в этой стране. После начала Второй мировой войны Зинаида Алексеевна и ее муж принимали деятельное участие в антигитлеровских акциях: создали в нейтральной Бельгии общество друзей Франции, противостоящее нацистской пропаганде, добывали визы для немецких евреев. Ей даже случилось попасть в парижское гестапо, однако все обошлось благополучно. С 1941 года Шаховская была редактором Французского информагентства в Лондоне, после войны – корреспондентом при союзных войсках, работала на французском радио. Ей довелось встречаться с Буниным, Ходасевичем, Цветаевой, Набоковым и многими другими известными людьми, соотечественниками и иностранцами – об этих встречах Зинаида Алексеевна рассказала в своих мемуарах.

«Фашизм был мне отвратителен; к самому же народу враждебности я не питала… Чем стал бы мир, утвердись в нем власть тоталитарной Германии? Да рядом с таким режимом и СССР померк бы: там планы партии утвердить абсолютное рабство неизменно разбиваются о природную склонность народа к анархии», – писала Шаховская. Она называла себя антикоммунистом и другом русского народа – «одно невозможно без другого». На этих позициях ее только укрепила поездка зимой 1955-1956 годов в Москву. Зинаиду Алексеевну поразила «бедность детских изданий – и числом, и качеством». Разрешения побывать на могиле отца ей не дали, но в Тулу пустили. «Стояла лютая стужа, – вспоминала она, – и меня охватило чувство безнадежности: я увидела, что этот пейзаж, эти лица за прошедшие почти полвека совсем не изменились. Казалось, здесь все разорено и обречено на вечное запустение».

«Не эмигранты, а беженцы»

При всей неординарности своей судьбы княжна, наверное, так и осталась бы для нас всего лишь одной из «бывших», если не перешла бы в 1968 году в парижскую  эмигрантскую газету «Русская мысль». Как и другие аналогичные издания, это также финансировалось ЦРУ – что, по словам обозревателя «Радио Свобода» историка русской эмиграции Ивана Толстого, никогда особенно не афишировалось, но и не скрывалось. Появление диссидентского правозащитного движения в Советском Союзе газету окрылило, а «приход Зинаиды Шаховской, известной писательницы и общественной деятельницы, поднял на новый уровень. Это двадцатилетие – 1970-80-е годы – сделало ей имя и очень помогло самому правозащитному движению в Советском Союзе».

В дальнейшем эмигранты третьей волны не без помощи Солженицына отстранили ее от редактирования «Русской мысли». Подчеркивая разницу между ними и своими единомышленниками, Шаховская говорила: «Мы – не эмигранты, а беженцы!» А бывший сотрудник газеты Александр Радашкевич писал о Зинаиде Алексеевне: «Она была антиподом иезуитства, лицемерия и грудью стояла за честь родной страны».

В 1990-м году публицист Александр Ольшанский участвовал в переговорах с Шаховской об издании в СССР ее книг «В поисках Набокова» и «Отражения». Вот как он описывал эти встречи: «Мы встречались, по меньшей мере, как добрые знакомые. Нам не мешали различия в воспитании, образовании, мировоззрении, в жизненном опыте. Казалось бы, поскольку она – махровый антикоммунист, а я - советский писатель и чиновник, следовательно, из нас искры клубами... Ничего подобного: нас объединяла одна и та же боль за судьбу Отечества. Но порой говорили о вещах, которые нельзя вспомнить без улыбки. До нее добрались красные следопыты из бывшего имения Шаховских. Ее сиятельство вступила в переписку с юными ленинцами и, пользуясь случаем, попросила советских чиновников разъяснить, что же это такое – ¬красные следопыты? Короче говоря, все смешалось в доме Шаховской»…

Из колосьев, собранных за время странствий, Зинаида Алексеевна испекла хлеб большой и интересной жизни, в котором отчетливо ощущается горчинка «чужих полей».