Дом из лиственницы-29

Продолжение

29

Незаметно пролетело лето. Дуняша и Серафима Матвеевна всё это время жили у Василисы Петровны, помогали по хозяйству и с ребятами. Каждый день навещали в больнице Катерину Петровну.

Она понемногу шла на поправку. Ещё в июле начала подниматься и неуверенно ходила с палочкой по больничному коридору, а к концу августа совершенно оправилась. Однако что-то в ней переменилось. Уже не было в ней былого громогласия, и взгляд вместо быстрого и острого стал тихий, мудрый и понимающий. За время своей болезни она стала любимицей всех больных, которые нескончаемо обращались к ней за советом и помощью. Она уже раздала нуждающимся больше половины своего состояния. И чувствовалось, что делала это с какой-то радостью, даже можно сказать с удовольствием. При этом она не забыла отписать дом из лиственницы Дуняше, а Серафиме Матвеевне и Василисе Петровне по большой денежной сумме в банке, чтобы те не нуждались по их образу жизни до конца дней. Не забыла она и свою прислугу, особенно Михеича, дворника, которого глубоко уважала.
Чувствовалось, что у неё на уме какая-то большая дума, какой-то серьёзный план.

Была суббота. Яблони в саду Василисы Петровны клонились своими ветвями до земли под тяжестью обильного урожая. Приходилось под некоторые ветви ставить подпорки, чтобы не обломились. Именно в этот день и в этот дом была привезена из больницы Катерина Петровна.

Она сердечно обняла вдову, которая зарыдала на её могучей груди, и тихонько гладила её по голове:
- Ну, полно, полно, душа моя, полно горевать. Это ты зря, не по-христиански. Знаешь ли, голубушка, ведь дни памяти святых – это вовсе не дни их рождения, а дни успения, священные дни, когда они ко Господу отошли, домой вернулись. А детки-то наши, безгрешные, в чистоте да простоте перед Ним предстали. Что горевать-то, душа моя?

Василиса Петровна немного успокоилась и пошла накрывать на стол, ей помогали Дуняша и Серафима Матвеевна. Катерина Петровна пока села у окна и, глубоко задумавшись, казалось, не видела, ни желтеющей грушовки, ни зеленеющей антоновки, ни опечаленного неба позднего августа, по которому уплывали серые облака, лишь изредка давая просвет солнышку. Она была отсюда далеко-далеко, так далеко, что не каждый человек при жизни там сможет побывать.

- Знаете ли, дорогие мои, что я в дом-то свой лиственничный не вернусь больше, - сказала как о чём-то совсем не значащем Катерина Петровна за обедом. Все замерли, поняв, что сейчас услышат нечто очень важное и даже сакральное.
- Управлять всем назначаю Серафиму Матвеевну с Дуняшей, если какие трудности, спрашивайте Молотилова Павла Петровича, он всегда поможет и подскажет. А я, дорогие мои, сегодня вечером убываю в Ферапонтов монастырь на житие. Если даст Бог сподобиться ангельского чина, то аз, хоть и недостойная, а отказываться не буду.

Все отложили приборы и, как одна, так были охвачены какой-то неземной светлой грустью, что по щекам их непроизвольно покатились слёзы, слёзы разлуки, смешанные со странной тихой радостью. Заплакала и сама Катерина Петровна. Впрочем, через минуту отёрла мокрые глаза:
- Ну-ну. Хватит мне тут сырь разводить. Я это и сама могу. Угомонитесь, не в гроб ведь провожаете.
- Тьфу-тьфу, разве можно такое, Катерина Петровна, говорить. В гроб... - мгновенно рассердившись, сказала Серафима Матвеевна.- Конечно, не ожидали мы от Вас такого, но воля Ваша священная, тут перечить не надобно,- грустно произнесла Василиса Петровна.

Сборы Катерины Петровны были недолгими. Поскольку из одежды с ней не было ничего, то послали в магазин Василису Петровну прикупить платьев на смену, да необходимого белья попроще. Сама Катерина Петровна сходила в банк неподалёку перевести по договорённости с настоятельницей известную сумму на пожертвование монастырю. Дуняша укладывала в ящики яблоки, пересыпая их берёзовой стружкой. Уж больно Василиса Петровна хотела послать монахиням яблочек: там-то у них, может, и свои есть, а и вологодских пусть отведают.

Получилось собраться вполне засветло. Катерина Петровна по дороге хотела ещё заехать и остановиться на ночь у своей дальней родственницы, о существовании которой никто до этого и вовсе не знал.
- А что говорить? Обиду нанесла я ей давно. Обиду лютую, да такую, что и сама вспоминать не хотела. Надо бы попросить прощения, вымолить. Как с таким грузом-то в монастырь? Ну, давайте прощаться что ли. Да не ревите вы так. Ведь меня и навестить можно, когда захотите. Ведь навестите?

Все дружно закивали головами, утирая слёзы.

- Ну, ладно. Благослови Вас Господь, - и купчиха вышла за двери к экипажу, который уже её поджидал вместе с уложенными саквояжами и ящиками яблок. Все высыпали за ней. Она обернулась, перекрестила всех, извозчик помог ей сесть и закрыл дверцу. Экипаж тронулся, оставив всех провожающих снова в этом же ощущении одновременного счастья и печали.

Осень в этом году была стремительной, короткой. Не успел окончиться сентябрь, как полетели первые белые мухи, и ещё до Покрова лёг снег. Снова в городе говорили, что это всё к худу, что в Петербурге что-то очень неспокойно, какой-то переворот. И царской власти больше нет, а какое-то Временное правительство, и вообще, в этом году точно концу света быть.

Дуняше оставалось учиться ещё до весны, а там и выпускной экзамен. Поэтому Серафима Матвеевна отправилась управлять домом из лиственницы одна. Уезжала она с тяжелым сердцем. Тут хоть Фёдор за Дуняшей присматривал, а теперь... Конечно, Василиса Петровна есть, да что она, и сама хворая, да с парнишками всегда в хлопотах. А времена, нынче... Ох, какие тревожные нынче стали времена... Но за хлопотами по управлению обширным купеческим хозяйством почти все её печальные думы ушли, вся крестьянская смётка и сноровка помогли ей поставить всё на широкую, крепкую ногу, так что купчиха была бы очень довольна.

Дворник Михеич, которого она из дворника произвела в помощники управляющего, был её правой надёжной, крепкой рукой. И как-то они за зиму так сблизились, что стало ясно, что тут возможно не только сотрудничество, а вполне даже и семейные узы. Перед Великим постом собрались они с Михеичем да отправились навестить Катерину Петровну, заодно спросить благословения на брак.

Вышла к ним Катерина Петровна вся в чёрном облачении, незнакомая и как-то по-строгому приветливая. В трапезной распорядились их накормить. За беседой всё обсказала Серафима Матвеевна, как с Дуняшей и всеми другими, как хозяйство ведётся, полный отчёт предоставила честь по чести.

- Да полно тебе про хозяйство-то. И так вижу и знала сначала, что в надёжные руки, честные всё поручаю. Признаться, думаю, что не главное это, что есть у вас важнее разговор.

Серафима Матвеевна смутилась, залилась краской. И тут ей на выручку пришёл Михеич:

- Знаешь ведь, матушка, свободные мы от брака люди и не совсем старые ещё. Как-то приглянулись дружка дружке. Хорошо нам вдвоём, есть понимание. Вот хотим соединить крепче судьбы-то наши. Благословишь ли?

- Эко глупые. Да ведь кто я вам, священник или мать родная, что благословения-то спрашивать приехали?

Серафима Матвеевна подняла глаза и, глядя прямо на Катерину Петровну, тихо и уверенно произнесла:

- Мать родная.

- Ох, ты, горюшко, ну что тут делать? Конечно, благословляю, дорогие мои, конечно, благословляю! – И она по очереди перекрестила своих гостей.

- Ну, благодарствуем, матушка! - И Серафима Матвеевна вместе с будущим супругом встали и поклонились Екатерине Петровне в ноги.
- Полно! Полно церемоний-то этих! Свадьбу-то когда задумываете?
- Да после Великого поста, даст Бог. Известим. Приезжайте, - ответил Михеич.
- Нет, приехать не приеду, уж простите, монастырское послушание. А вот подарочек-то подарю. Побудьте-ка тут.

Через короткое время она вернулась, держа в руках два образка на цепочках.
- Вот, жалую тебя Богородицей Казанской, пусть хранит тебя Святая Заступница, - надела она образок на склонившую голову Серафиму Матвеевну.
- А вот и тебе Святой Михаил Архангел, оберегает и силу мужественную придаёт, - одарила она и Михеича.

После благодарственных слов коротко попрощались, и хоть никто не сказал друг другу ничего, но было у всех ощущение, что видятся они с Катериной Петровной последний раз. Впрочем, и у неё такое же было на душе.

На обратном пути им всё чаще попадались военные обозы и рекруты. Пахло войной. И хоть тут пока ещё не гремели взрывы, было тревожно и тяжело на сердце.

Продолжение следует