Заклинание Тьмы

ПРЕДИСЛОВИЕ
    «Заклинание Тьмы» - цикл рассказов, объединённых общим сюжетом. Написанные в жанре хоррора – «тёмного» фэнтези, они посвящены теме борьбы Добра и Зла, которая разыгрывается повсюду. Целостность сюжетной линии позволяет рассматривать «Заклинание Тьмы» и как короткий роман в четырёх частях.

ЗАКЛИНАНИЕ ТЬМЫ

ТОЛЬКО В БУДАПЕШТЕ…
1
    Андраш Каллош никогда не выходил из дому после наступления темноты. В отличие от большинства добропорядочных жителей Будапешта, которые также избегают ночных прогулок, он, однако, никогда не отличался ни благонравием, ни уважением к закону. Тем не менее, его многочисленные знакомые и немногие друзья единодушно отмечали за ним укоренившуюся ещё в далёкой юности привычку возвращаться домой засветло. Как они ни пытались – однажды даже было заключено пари на ящик  бутылочного пива, – им не удалось ни разу выманить Андраша на улицу после наступления темноты. Андраш весьма резко, даже грубо, пресекал все попытки развязать ему язык, и насчёт этой его привычки ходили самые невероятные слухи. Достоверно известно было одно: бояться темноты он стал в тот самый вечер, когда начал заикаться; старожилы Кишпешта  неохотно говорили на эту тему с молодёжью, но угрюмое молчание, наступавшее каждый раз, когда в их присутствии затрагивали данную тему, подтверждало самую  суть догадок: в тот далёкий день произошло нечто ужасное, кардинально переменившее отношение Андраша к миру.
    Андраш, давший себе клятву никогда и ни за что не говорить ни с кем о событиях того далёкого вечера, тем не менее, каждый вечер, глядя во двор из окна четвёртого этажа панельной многоэтажки, предавался воспоминаниям, будившим в его душе животный страх, и глушил их при помощи крепкого спиртного. Жена, устав жаловаться на тяжёлый нрав и привычку супруга к алкоголю, ушла от него с ребёнком три года назад, и Андраш, который вёл  очень замкнутый образ жизни, не общался практически ни с кем, кроме нескольких соседей, с которыми иногда играл в футбол в школьном дворе, и матери, почти постоянно пьяной. Друзья Андраша, такие же пьянчуги, кое-что знали о его таинственной привычке, но, несмотря на то, что любили посплетничать о ней в присутствии молодёжи, никогда не давали на возникавший в таких случаях естественный вопрос прямого ответа. Тайна, лежащая за этим тяжёлым молчанием, была одной из тех маленьких загадок, обсуждение которых скрашивает унылую жизнь района, сформированного серыми, безликими домами и населённого невзрачными, зачастую неблагополучными людьми. Пожалуй, наиболее странным в этой истории было то, что она была каким-то образом связана с легендарным Жолтаном «Глоком» Эркелем.
    Фразы типа: «При Эркеле-то Андраш совсем другой был – только и делал, что говорил. Всех затыкал…» звучали неоднократно. Или вот, например: «Золотой Пистолет всё ещё накроет и ваши деньги, и ваше железо» . Эркель, само имя которого внушало благоговейный трепет, до сих пор был непререкаемым авторитетом для жителей Кишпешта. Он стал «капитаном» в далёкие девяностые, когда Венгрия, казалось, смогла вздохнуть свободно, избавившись от советской оккупации. После эйфории первых дней, однако, пришло понимание: немецкая оккупация, опиравшаяся тогда на дойчмарки («евро» ещё не существовало), ничуть не лучше. Основная масса населения моментально обнищала, и ничего не могла заработать на остановившихся предприятиях, где платили зарплату в обесценившемся форинте. Всё необходимое для жизни можно было купить только за марки или за доллары, заработать которые можно было только самыми грязными способами – ведь продукция венгерской промышленности, столь ценившаяся русскими оккупантами, на Западе оказалась неконкурентноспособной. Единственное, что спасало жителей Будапешта – это то, что на востоке дела обстояли ещё хуже. Оттуда десятками тысяч тянулись полуголодные нелегалы – чернорабочие, строители , официантки и «танцовщицы», как называли украинских и русских проституток. Все они приезжали с собственными «бригадирами», управлявшими ими, как стадом скота. Те вели себя дерзко, повсюду стремились щеголять связями с уже не существовавшим, но всё ещё всесильным КГБ, оплёвшим постсоветский мир липкой паутиной, как удавкой. В таких парнях, как Жолтан, смело порвавших со старым миром и решительно бросивших вызов очередной волне захватчиков, повсюду открывавших свои ночные клубы и диско-бары, венгерское общество видело своё будущее. Сам Жолтан был живым воплощением мужской силы: высокого роста, могучего телосложения, он, казалось, мог смести любого, кто встанет у него на пути. Его низкий, широкий лоб, под которым прятались небольшие злые глаза, удачно гармонировал с мощной, прямоугольной челюстью, свидетельствовавшей, как утверждали те, кто изучал расовые теории, о незаурядной силе воли. Жолтан, собрав вокруг себя таких же, как он, спортсменов – борцов, штангистов и боксёров, быстро организовал перегон краденых «мерседесов» из Германии, которые продавал «товарищам» из Украины, наладив, как он выражался, «взаимовыгодные международные торгово-экономические связи». В обмен они предоставили ему соответствующее количество девиц, готовых работать ночи напролёт без выходных, лишь бы только не видеть больше своей родины, знаменитой на весь свет благодаря аварии на Чернобыльской атомной станции. Жолтан, «державший» группу таксистов, в конце концов избавился от одного из западноукраинских бригадиров, чем навсегда покорил сердца жителей Кишпешта. Тело Петра Кривинского, носившего при жизни прозвище «Дымок», бесследно поглотили тёмные воды Дуная. Жолтан всегда носил при себе «Глок-17», чей коробчатый корпус был украшен накладными пластинами из чистого золота. В ходу даже появилось выражение, ставшее разновидностью дурной приметы – «Увидеть золото». Понимая, что к чему, многие прохожие в Кишпеште торопились сами снять золотые украшения, когда в ночное время дорогу им преграждали тёмные тени подопечных Эркеля.
    Андраш Каллош в те далёкие дни был всего лишь пацаном, одним из многих, кто постоянно отирался возле Жолтана и его парней, прогуливая школу ради занятий в «качалке» и различных мелких поручений, исполнение которых им порой доверяли. В обязанности «молодых» входила также слежка за различными «мразями», как называл Жолтан жертв своих будущих преступлений. В число подобных «мразей» попал в своё время и новый квартирант тёти Клары – студент из Татабаньи. Тот называл себя Вильмошем и каждое утро исправно садился в метро на станции «Кёбанья-Кишпешт», чтобы доехать на учёбу. Андраш, однажды безуспешно попытавшись «стрельнуть» у студента сигарету, не мог не отметить его типичный для жителя столицы выговор.
    - Мразь какой-то странный, – сказал он своим друзьям, отойдя в сторону. – Для студента он староват и говорит не как деревня.
    - Да это просто студент, – нетерпеливо бросил двенадцатилетний Кароли, который был младше Андраша на полгода – тому уже исполнилось тринадцать. Андраш немедленно толкнул его в плечо, притом так сильно, что тот едва не упал.
    - Дурак! Если тебе говорят, что это – мразь, значит, это – мразь! Теперь будем выяснять, кто это.
    Они дружно умолкли – Вильмош прошёл совсем рядом, следуя к метро.
    - Коз-зёл, – бросил ему в спину Андраш. Студент промолчал, что свидетельствовало о том, что он – никто, просто ничтожество.
    - Да он просто сопляк, – произнёс русоволосый Миклош фразу, слышанную им от кого-то из взрослых. – Какая от него польза? У него, поди, и денег-то нет .
    - Может, там не деньги нужны, – загадочно произнёс Андраш.
    - Типа, мальчика из него сделать? – расхохотался Миклош.
    - Типа того. Через месяц, может, я ему буду давать в рот красную сигарету, понимаешь?
    - Ох, ты какой! – Миклош, пользуясь своим преимуществом в размерах, толкнул Андраша – но легонько. Тому благоволил «Золотой Пистолет», и сверстники об этом знали. Андраш ответил ему более сильным толчком, чувствуя удовольствие от того, что он круче. Они ещё немного потолкались, вскоре перейдя на более слабого физически Кароли, которому досталось от обоих.
    Когда они, красные и запыхавшиеся, прекратили игру, Миклош вдруг спросил:
    - Слушай, а может это жирному Портишу интересно?
    Портиш был главой полиции Кишпешта. Намекнуть на то, что Жолтан Эркель доносит в полицию – значило нанести ему оскорбление.
    - Сам – стукач! – Андраш ударил Миклоша в лицо. Тот пошатнулся, из губы у него потекла кровь. Завязалась драка, в результате которой Миклош одержал верх; прижав Андраша к земле, он медленно сдавливал ему шею.
    - Кто стукач?
    - Ты! Тебе крышка!
    Миклош надавил сильнее.
    - Я убью тебя! – Андраш почувствовал, что теряет последние силы. Ему казалось, что его глаза вот-вот вывалятся из орбит.
    В конце концов, Миклош позволил ему встать и предложил мир. Но было поздно – отбросив протянутую руку и толкнув ни в чём не повинного Кароли, Андраш, отряхивая пыль, пошёл в «качалку». Он собирался о всём рассказать Эркелю лично. Тот будет вне себя от ярости, когда узнает, что себе позволил какой-то там Миклош!
    Он нашёл Эркеля только на следующий день. Узнав о драке, тот рассмеялся.
    - Да это такое… Я вас просто проверяю, пацаны. Смотрю, кто на что способен.
    Андраш был готов расплакаться:
    - Так ты его не накажешь?
    - За что? Ты ударил его первым.
    - Но он назвал тебя стукачом!
    Эркель скривился и отвернулся:
    - Он просто побил тебя, и ты жалуешься, совсем как ребёнок.
    - А даже если и жалуюсь – я бился за тебя!
    - Это правда. – Эркель благодушно улыбнулся. – Посмотрим, что можно сделать…
    Тем же вечером один из «бойцов» Эркеля подошёл к их компании вечером, когда они толпились у подъезда, и, не говоря ни слова, неожиданно врезал Миклошу в лицо. От страшного удара у того вылетело два зуба.
    - Настучишь в полицию – вообще убьём, – бросил он небрежно и ушёл.
    В тот момент Андраш был на вершине триумфа. Едва скрывая улыбку, он первым помог встать поверженному врагу:
    - Жолтан всё слышит, брат. Может, это Кароли ему настучал?
    Говоря так, он посмотрел Миклошу в глаза. Тот отвернулся и, сплёвывая кровь, принял предложенную ему руку.
2
    Авторитет Андраша среди сверстников после той истории существенно возрос. Его всё время уважительно хлопали по плечу и говорили о том, какой он крепкий пацан. Эркель даже позволил ему однажды подержать свой золотой «глок»; одновременно его обязанности стали более ответственными – Андрашу доверяли уже командовать отрядом, состоящим из его малолетних соседей по двору. Одной из таких задач было осуществление постоянного психологического давления на Вильмоша, учившегося, как оказалось, на факультете гуманитарных наук Будапештского университета имени Лоранда Этвёша. Вильмош серьёзно изучал историю, явно намерившись стать археологом. Каждый раз, когда он выходил, нужно было провоцировать его, а если бы тот отреагировал – немедленно звать старших пацанов. Те, как пообещал Эркель, поступили бы с педофилом со всей возможной справедливостью.
    Вильмош, как обычно, шёл к метро, а Андраш уже пристроился рядом, чуть вырвавшись вперёд, и прошептал таинственно:
    - Это правда, что ты – гомик?.. Я дал бы тебе…
    Последнюю фразу он произнёс с одновременным вдохом – так девки Жолтана имитировали оргазм. Одна из них, длинноногая Эржбет, жила как раз рядом. Ей предстояло появиться в поле зрения студента, как только тот почувствует, что уже не может нормально жить, когда он начнёт задыхаться от страха, что его самого изнасилуют. Андраш ухмыльнулся: это ещё не всё, что ожидает студента – с его приставаний к Эржбет всё только начнётся. Ему самому Жолтан намекнул, то есть фактически пообещал, что Эржбет станет первой девушкой, которая пустит его в свою постель.
    Вильмош фыркнул что-то в ответ на его шёпот и пошёл дальше.
    В последующие дни дело, казалось, стронулось с места – студент явно заметил Эржбет и начал оказывать ей знаки внимания. Та, как и положено, принимала их с двусмысленными ответами, стремясь поддерживать в поклоннике огонь и одновременно удерживая его на расстоянии.
    Эркель ждал Андраша в их собственной «качалке», оборудованной в подвале. Слушая доклад, он рассеянно кивал, сделав паузу между подходами к штанге. Пот мелкими капельками стекал по его бычьей шее, огромные бицепсы перекатывались под намокшей футболкой, когда он размахивал руками, стремясь расслабиться. Андраш, как обычно, не заметил запаха застарелого пота, которым было буквально пропитано неотапливаемое помещение, ставшее ему родным – в конце концов, это был запах и его пота тоже. И пота Жолтана…
    Усилием воли он заставил себя почувствовать злость, чтобы преодолеть гомосексуальное влечение – и даже несколько раз ударил, как учил его Жолтан делать в таких случаях, по висевшему рядом боксёрскому мешку. Получилось не очень – видимо, он не мог заставить себя чувствовать себя злость по отношению к Жолтану.
    Жолтан заложил между шеей и грифом поролон и зашёл под штангу. Кряхтя, присел шесть раз, а потом медленно, позволив Андрашу помочь ему, положил снаряд, звякнувший при этом замками, на место.
    - Буду как Арнольд! – проревел он и повернулся к Андрашу, сменив тон. – Ладно, что там с этой мразью, с Вильмошем?
    - Крутит хвостом, – ответил Андраш.
    Жолтан широко улыбнулся.
    - Будет ему под хвост… Разве что очень сильно любит девушку! А? – они рассмеялись.
    - Тётя Клара его по чуть-чуть пилит, он уже созрел, – продолжил Жолтан. – Всего ты не увидишь и всей истории этого…студента не узнаешь. Но самое интересное я тебе покажу – Он проехал тяжеленной пятернёй по макушке Андраша. Тот осклабился.
    - Кишпешт – наш!
3
    Тот, кого называли Вильмошем Ковачем, ждал наступления темноты. С каждой минутой, по мере угасания солнца, он чувствовал изменения, проходящие у него где-то в животе, в сердце, в костных и мышечных тканях – а может быть, в душе? Он знал, что время его пребывания в Будапеште истекает, и имел тому явный знак, посланный силами столь могущественными и древними, что противиться им было просто бессмысленно. Особенно ему.
    Утром того холодного ноябрьского дня перепуганная хозяйка сообщила ему, что видела кроваво-красную змею, скрывшуюся в его комнате. Он сделал удивлённое лицо и для виду поискал змею в её присутствии, зная, что ничего не найдёт. Вестник тьмы является только раз.
    Тётя Клара смотрела на своего квартиранта всё подозрительнее, и он понимал, что ещё несколько дней –и она попросит его убраться из квартиры. Наверняка, она сообщила в полицию его паспортные данные, и там уже сказали ей, что студент с таким именем в Будапештском университете не числится. Более придирчивая проверка документов выявила бы и то, что фотография в паспорте вклеена взамен настоящей. Впрочем, он не собирался дожидаться, пока его разоблачат, тем более, что ему только что было послано знамение.
    Он ещё раз посмотрел на тускнеющее солнце, чьи лучи уже едва пробивались из-за многоквартиных домов, и почувствовал прилив сил. Нет, не совсем сил – с другой стороны, он чувствовал себя слабым и сонливым, будто заболел, – но что-то в нём, сидящее где-то глубоко внутри, становилось всё сильнее. И оно управляло телом, будто против его воли, с поразительной лёгкостью, придавая движениям силу и точность, о которых он и не подозревал.
    Квартирант посмотрел на часы. До встречи с Эржбет, наконец-то согласившейся прогуляться с ним вечером, оставалось менее получаса. Эржбет…при мысли о ней его мозг возбуждённо заработал, словно стряхнув дремоту. Она была так похожа на ту, которой уже нет…Он встал и начал нервно прохаживаться по комнате, размышляя о чём-то. То, что ему предстояло совершить, вселяло в его сердце ужас. И всё-таки, глядя Эржбет в глаза и представляя на её месте ту, другую, он не мог отвернуть с выбранного пути.
    В конечном счёте, подумал он с горьким цинизмом, наибольшее зло ему предстоит совершить по отношению к самому себе.
    Тот, кто называл себя студентом Вильмошем, ещё раз осмотрелся по сторонам и, одев шапку, вышел, зная, что никогда не вернётся за оставшимися вещами.
4
    Эржбет, сидя у зеркала, аккуратно красила ресницы. Предстоящие в ближайшее время события не слишком её волновали – всё должно было пройти, как неоднократно проходило ранее. Она заведёт Вильмоша в Старый Кишпешт, на площадь Кароя Коша, где старые трёхэтажные дома выстроены из настоящего кипича, позволит ему взять себя за руку и провести в бар, где на смене у стойки сегодня работает добрый знакомый Жолтана, и дождётся появления Его, самого Золотого Пистолета. Он быстро растолкует провинциальному студенту, что к чему, прижмёт его в тени под аркой – и парень будет ихним.
    Она начала наводить тени, думая о Вильмоше. Он был, пожалуй, красив – чёрные волосы и глаза удачно гармонировали с белой кожей на овальном, чуть вытянутом лице. Высокий лоб, прямой, хотя и небольшой,  чётко очерченный нос и маленький подбородок дополняли его портрет. Худощавый, среднего роста, он был даже чуть ниже её самой, когда она обувала туфли на каблуках. Умный, воспитанный и учтивый – он буквально во всём был полной противоположностью Жолтану.
    Взяв тюбик с помадой, Эржбет издала короткий смешок. Вильмош, конечно, может быть сколь угодно приятным, однако Жолтан быстро с ним управится. Но кто знает: возможно, она ещё встретится с ним вновь…на других основаниях. Впрочем, в это не верилось. Слишком уж далёким от того образа жизни, что вели Жолтан и его дружки, казался Вильмош. Для него же будет лучше, если он отделается несколькими синяками и не станет им прислуживать, хотя, судя по тому, какое значение этому вечеру придавал Жолтан и его покровители, дело обстояло гораздо серьёзнее. Что-то в этом Вильмоше свидетельствовало о тайне, которую он мог скрывать. А может, «папам» просто было не на ком продемонстрировать свою власть? Она поморщилась, вспоминая пожилых, обрюзгших мужчин, возбуждающихся уже только при виде девушек с телосложением, как у юношей, и едва не выругалась. Жолтан – просто урод! Когда-нибудь его найдут на дне Дуная или на мусорной свалке, с завязанными за спиной руками и с простреленной головой.
    Она похолодела. А что тогда будет с ней? Ей уже двадцать два, и она до сих пор не вышла замуж. Кому нужна проститутка? Ведь если она кому-то нужна, приходит Жолтан и начинает выбивать из него деньги. Получался замкнутый круг. При мысли, что когда-то ей будет тридцать, и она не сможет зарабатывать столько, чтобы содержать себя и родителей, она почувствовала страх. Вздохнув, Эржбет встала и поправила бюстгальтер, оттягивавший кофту. Это всего лишь работа, милый Вильмош, подумала она, преодолевая жалость к студенту. Одев свою любимую ярко-красную кожаную куртку, она побежала на свидание.
5
    В баре «Боярин Мартон», несмотря на поздний вечер пятницы, было немноголюдно. Возможно, дело объяснялось тем, что Венгрия ещё только-только выходила из затяжного экономического кризиса, и жители неблагополучного Кишпешта, некогда бывшего отдельным городком в пригороде Будапешта, не могли позволить себе дорогие развлечения.
    Бармен, крупный светлоглазый мужчина с пухлыми, как у женщины, руками, кивнул Эржбет, как старой знакомой, и налил молодой паре две кружки пива, потребовав тут же рассчитаться.
    - Балаж сегодня строгий, – хихикнула Эржбет и захрустела чипсами. Она была стройной и высокой, почти 175 см ростом, компенсируя маленький размер груди умением показать красивые, длинные ноги. Тряхнув окрашенными и завитыми при помощи химии волосами, она взялась гипнотизировать Вильмоша взглядом своих серых глаз. Тот улыбнулся и размяк, начав рассказывать ей о себе. Оказалось, он – вполне заурядный провинциал, приехавший на учёбу в большой город, что, правда, не очень вязалось с его столичным акцентом.
    - А что ты изучаешь в этом университете? – спросила она.
    - Я – будущий археолог.
    - Типа, в могилах ковыряешься? – рассмеялась Эржбет.
    - В общем, да. Правда, раскопки, хотя и важная практическая часть работы – они ещё далеко не всё. Нужно уметь правильно оценить полученные находки. Это требует сложных исследований по датировке, включая аппаратурный анализ…люминесцентный, радиоуглеродный…
    Он замялся.
    - Ну, я поняла, что ты ещё не очень в этом силён. А что-то интересное, кроме некрофилии, в этом есть?
    - Ну, нужно ещё хорошо знать историю.
    - Отлично! Расскажи мне какую-то. Скажем, о великих рыцарях прошлого или о храбрых гусарах.
    Вильмош невольно посмотрел на её ноги, затянутые в нейлоновые чулки, и хмыкнул:
    - Как знаешь. Но герои, известные нам из школьных учебников, были отнюдь не так благородны, как нас учили.
    Он отпил из своей кружки немного пива и поставил её на грубую, исцарапанную столешницу.
   - Гусар как род войск создал Матиаш Корвин, но, по мнению ряда авторитетных исследователей, он лишь  заимствовал этот тип лёгкой конницы у валашского воеводы Влада Третьего, или Дракулы.
    - Дракула изобрёл гусар? Не может быть!
    - Может, – снисходительно ответил Вильмош. – Его гусары прославились своей отвагой и жестокостью. В 1462 году близ Тарговиште они нанесли поражение огромной армии Мехмеда Второго. Ночная атака, проведённая решительно и дерзко, застала турок врасплох. Сам султан едва спасся. Когда наутро турки пришли в себя и двинулись на Тарговиште, они нашли столицу Валахии обезлюдевшей. Но на дороге, которая вела вглубь владений Влада, они обнаружили трупы солдат своего двадцатитысяного корпуса, действовавшего отдельно от основной армии. Нанизанные на колья, их тела производили настолько подавляющее впечатление, что султан скомандовал отход.
    - Ну, и что тут такого?
    - Считалось, что остановить турок невозможно. Гусарам Влада это удалось. Многие из них были его рабами, цыганами, которых он ещё в раннем детстве купил или забрал у их родителей и вырастил вместе с дикими цепными животными, приучив только к одному – к убийству.
    Эржбет сжевала несколько чипсов и запила их пивом. Вспомнив, сколько в этом напитке содержится калорий, она осторожно отодвинула кружку в сторону.
    - Вот он был вампир!
    - Во многом легенды об упырях и волколаках, которые остались в Трансильвании с тех пор, основываются как раз на реальных фактах злодейств, которые творили под покровом ночи Влад и его гайдуки.  – Вильмош говорил с уверенностью, так как неплохо изучил этот вопрос, целыми неделями просиживая в общественной библиотеке.
    - Насчёт того, был ли он в действительности вампиром, дело обстоит гораздо сложнее: Влад предался злу и буквально купался в крови, терроризируя как врагов, так и друзей. И, думаю, в своих вакханалиях он и его приспешники отнюдь не брезговали каннибализмом – совсем как крестоносцы, отвоевавшие у арабов Иерусалим.
    Эржбет посмотрела на него с интересом.
    - То есть, они все озверели?
    - Да, в них горел какой-то огонь, и они были готовы на всё, лишь бы достигнуть заветной цели. Строго говоря, сам Дракула был отнюдь не Антихристом, а, скорее, наоборот – религиозным фанатиком. Влад принадлежал к так называемому Ордену Золотого Дракона, необычной секте, существовавшей в Балканском регионе, возможно, с древнейших времён. В его эпоху эта секта, объединявшая ряд наиболее энергичных князей и вельмож, сраслась с православной церковью и активно боролась с османами. Менее чем за сто лет до Тарговиштского сражения, член этой секты серб Милош Обилич ценой своей жизни убил султана Мурада Первого на Косовом поле.
    Эржбет выгнула спину, заставив свою маленькую грудь выпирать как можно дальше.
    - Тогда почему Дракула считается слугой Дьявола? Все фильмы…
    - Чистая политика, Эржбет. Венгрия имела собственные интересы, и она ориентировалась на Запад, на католическую церковь. Конечно, её властители пользовались самыми грязными методами, чтобы подорвать авторитет православной церкви. Во время штурма Константинополя, например, турки пробили стены с помощью огромной пушки, отлитой венгром Урбаном. Когда Матиаш Корвин, король Венгрии, устроил всё так, что Дракула остался один-на-один со своими многочисленными врагами, которые линчевали его, он уже получил от Папы Римского огромную сумму денег – якобы на организацию крестового похода, который, конечно же, не состоялся. Впрочем, деньги эти были потрачены, как стороны и договаривались, на устранение православной церкви с Балкан – имя Дракулы, и без того всеми проклинаемое, было ещё и оболгано.
    - Любопытно. А сам ты верующий? 
    Вильмош вздрогнул, словно она его чем-то напугала.
    - Не-ет… Нет, – решительно ответил он, – думая о чём-то своём. - У меня другая история, чем…у Дракулы.
    - Я не об этом спрашивала! – рассмеялась девушка.
    Эржбет вдруг подумалось, что он может быть как-то связан с сербами – ведь именно сербский террорист в своё время застрелил австрийского принца, что привело к началу Первой мировой войны . Это бы объяснило интерес «пап» к какому-то студенту.
    - Слушай, а этот Орден Золотого Дракона ещё существует?
    Вильмош выдавил слабую улыбку.
    - Хороший вопрос. Я и сам, в известной степени, разыскиваю его следы. Но здесь, в Будапеште, удалось обнаружить лишь некие намёки на существование подобной преемственности.
    - А у вас, в Татабанье?
    - Мы сейчас не в Татабанье. – Вильмош пожал плечами. – Но можно сказать, что в целом, раз Орден Золотого Дракона происходит от змеиных культов доисторических времён, то члены местных союзов и тайных сообществ, противодействующие злу и пользующиеся определённым уважением в обществе, включая и статус, ну, ты понимаешь…
    Он сделал неприличный жест, имитирующий мужской половой орган, а Эржбет, в свою очередь картинно вскинула брови и отвернулась, демонстрируя оскорблённую невинность. 
    - …то можно говорить, что они существуют и здесь. Конечно, они должны бы были носить дорогие украшения в виде массивных золотых цепей.
    Эржбет хихикнула, представив себе, что скажет по этому поводу Золотой Пистолет. Ей стало понятно, что этот студент как-то связан с сербами, а может, даже и сам является сербом, который приехал в Будапешт по поддельным документам, чтобы завязать в местном преступном мире некие связи. В таком случае его ждёт тяжёлое разочарование. Дунай глубок, и умеет хранить тайны. Даже тайны загадочных похищений и убийств.
6
    Жолтан Эркель подъехал к «Боярину Мартону», когда на улице было уже темно, и остановил свой чёрный «БМВ М51» так, чтобы Эржбет видела его из окна. Шестицилиндровый турбодизель с «перебитым» серийным номером затих, прорычав что-то напоследок, и Жолтан вылез наружу. Одетый в дорогую чёрную куртку и джинсы, он тяжело ступил на брусчатку, которой был вымощен тротуар. Отметив по сторонам движение своих людей, среди которых был и совсем ещё молодой Андраш, он, всем видом излучая уверенность в себе, двинулся к дверям бара. Никто, кто увидел бы его в этот момент, не посмел бы встать на пути Жолтана: в каждом движении его тела сквозила физическая сила, способная одолеть любого, кто ходит по земле.
    Кивнув Балажу, он сразу же подошёл к столику, за которым сидели Эржбет и Вильмош. Не спрашивая разрешения, он тут же подсел на лавку к студенту, отодвинув его лёгким движением плеча.
    Эржбет побледнела и натянуто улыбнулась.
    - Это Жолтан, он – мой парень, я тебе говорила о нём. Жолтан, это – Вильмош.
    Если бы Вильмошу в этот момент позволили говорить, он бы сказал, что Эржбет действительно как-то упоминала имя Жолтана, а где-то говорила о каком-то парне, но никогда не говорила о том, что в самый неожиданный момент может заявиться затянутый в кожаную куртку великан, от одного взгляда которого кровь стынет в жилах.
    - С тобой я потом поговорю, – угрожающе процедил Жолтан. – А это кто? У вас что, любовь?
    - Вильмош – археолог, он ищет тайное общество Золотого Дракона. Они – православные сербские террористы, – перепуганно несла какую-то чушь Эржбет.
    Жолтан перевёл взгляд на Вильмоша.
    - Так ты террорист? Бомбист? – он хлопнул студента по плечу, едва не сбросив того на пол. 
    В бар вошло двое подручных Жолтана, тоже постриженные коротко, почти наголо, и одетые в такие же, как у него, кожаные куртки. Сев за соседний столик, они прикрыли их от остальных посетителей, ясно давая всем понять, что вмешиваться в это дело не стоит.
    Неожиданно бармен воздел свои мясистые руки, воскликнув:
    - Жолтан, только без драк! Никаких драк в этом заведении, ты понял? Я не хочу, чтобы сюда потом приезжала полиция!
    - Что ты, Балаж! Мы просто говорим. Правда, парень?
    Вильмош, парализованный страхом, не смог выдавить ни слова в ответ.
    - А даже если у нас и возникнут какие-то споры насчёт дамы, то мы, как настоящие мужчины, выйдем на улицу и обо всём там поговорим. Верно я говорю? Ты ведь мужчина? – Жолтан ободряюще улыбнулся студенту. Тот неуверенно кивнул в ответ.
    Эржбет встала:
    - Пожалуй, я пойду.
    Жолтан схватил её за руку и с силой сжал, чуть не сломав кости.
    - Жди меня в машине, сука – и не вздумай курить в салоне! – угрожающе процедил он, одновременно вложив ей в руку ключи. Эржбет, вздохнув, посмотрела Вильмошу в глаза, словно извиняясь, а потом пожала плечами, будто это он виноват, что у него нет собственного «БМВ», и ушла, цокая каблуками. У дверей она обернулась – и едва не упала, неудачно поставив ногу, настолько неузнаваемо изменился облик студента-археолога. Его глаза внезапно стали совершенно чёрными, даже белки потемнели. Тряхнув головой, она снова посмотрела ему в глаза, но тех и вовсе не было – только зияющая пустота. Всхлипнув, она закричала, её душераздирающий вопль заставил всех обернуться. Андраш, уже зашедший внутрь и как раз бравший себе «кока-колу», от неожиданности даже выронил бутылку, разбившуюся на множество осколков.
    - Эй, малолетка! Ты заплатишь за эту воду! – моментально отреагировал Балаж.
    - Да заплачу, Балаж, не бойся. И ещё одну возьму, – сказал Андраш небрежно и сел за свободный столик, самостоятельно открыв вторую бутылку «коки» при помощи зажигалки. Балаш, ругая его последними словами, несколько раз проехался шваброй по пузырящемуся пятну, и начал сметать куски стекла.
    Изумлённый Жолтан перевёл взгляд на сидящего рядом студента.
    - Чем ты её так напугал, засранец?
    Когда Вильмош повернулся, чтобы ответить, его голос был на удивление твёрд и спокоен:
    - Я приехал в Будапешт с особой целью, Жолтан. – Эта фраза, демонстрировавшая полное владение ситуацией, заставила сидевших поблизости парней из команды Жолтана обернуться. Тот нетерпеливым жестом приказал им сидеть спокойно.
    -  Я ищу особого человека – человека, умеющего повелевать… Человека, чьё оружие сделано не из железа, а из золота…
    Жолтан, опешив, почувствовал, как у него отвисает челюсть. Он немедленно ощупал «глок», заткнутый за пояс, чтобы убедиться, что не потерял его.
    - Такой человек необходим мне…для осуществления одного ритуала. У него, к тому же, то есть у тебя, Жолтан – студент неожиданно повысил голос, привлекая к себе внимание присутствующих – есть качество, которое можно найти только в Будапеште.
    - И что это за качество? – спросил Жолтан, едва скрывая раздражение. Ему уже всё стало ясно: Эржбет что-то наплела этому студенту, и он прихватил с собой «перо» или газовый баллончик. То, что у него нет пистолета, было известно наверняка: тётя Клара, неоднократно обыскивавшая его вещи, ничего подобного не обнаружила.
    - Это глупость, свойственная последнему в мире идиоту, который возомнил себя умнее всех.
    Посетители, чьё внимание и так было приковано к этому разговору, отвернулись. Парень собственноручно подписал себе смертный приговор, и ему было уже ничем не помочь. Андраш беззвучно рассмеялся и вжал голову в плечи, как обычно делал в школе, насыпав учителю мел на спину или ещё как-то напакостив. Удержаться от смеха было трудно, и он прикрыл рот ладонями.
    Жолтан, покачав головой, тоже улыбнулся – и ударил студента так, что тот упал на пол. Когда Вильмош встал, его взгляд был затуманен, а из носа текла кровь.
    - Никаких драк здесь! – истерично завизжал Балаж. – Вон отсюда!
    - Да заткнись, – Жолтан понимал, что бармен просто создаёт себе алиби, одновременно выставляя студента на улицу, где ему никто не поможет, но терпеть такой тон было превыше всяких сил. Вильмош, «разработку» которого навязали всемогущие люди «сверху», не оставил ему никакого выбора. Ещё не будучи уверен относительно своих намерений, стоит ли ему убить обезумевшего студента или только свернуть челюсть, Жолтан, Король Кишпешта, вышел в ночь.
7
    Андраш сделал вид, что увидел нечто интересное в окне, которое выходило на сторону, противоположную той, куда Жолтан заталкивал студента, и встал. Рассчитавшись с барменом, в глазах которого отчётливо читался страх перед бандой Эркеля, Андраш вышел на улицу. Пройдя несколько шагов, он, будучи уверен, что из «Боярина Мартона» его уже не видят, отошёл в неосвещаемый угол площади и двинулся в обратном направлении, следя за тем, чтобы оставаться вне пределов видимости. Ощущая азарт охотника, он крался во тьме, далеко обходя редких прохожих, и вскоре уже отчётливо видел чёрный «бимер» Жолтана, заливаемый ярким светом ближайшего фонаря. Где-то в метрах двадцати за ним была и арка, в которой студент из Татабаньи сейчас жалобно скулил, умоляя о пощаде.
    Андраш осмотрелся. Два «бойца», вышедшие из бара вслед за ним, увидев, что в «бимере» сидит Эржбет, демонстративно распрощались и разошлись в разные стороны. Андраш, поняв, что он может оказаться единственным, кто будет под рукой у Жолтана, осторожно двинулся вперёд. От понимания собственной важности он почувствовал себя более взрослым. Чернота под аркой притягивала его, как магнит.
    Внезапно ночную тишину разорвал жуткий вопль, пронизанный болью, который не мог вырваться из глотки тщедушного студента. Кричал явно Жолтан Эркель по прозвищу Золотой Пистолет. Андраш словно окаменел; у него противно засосало под ложечкой.
    Дверь «бимера» распахнулась, и оттуда выскочила Эржбет с обезумевшими от страха глазами. Не разбирая дороги, она пробежала мимо Андраша, даже не заметив его. Впрочем, пробежав менее десяти метров, она споткнулась и упала. Тут же вскочив, не обращая внимания на разбитые в кровь колени и порвавшиеся чулки, она сделала несколько шагов – и снова упала, ударившись лицом об асфальт. Взвыв от страха и бессилия, она сорвала с себя туфли и побежала прочь, исчезнув в темноте.
    Андраш почувствовал, что ему нужно любой ценой увидеть происшедшее; снедаемый одновременно и страхом, и любопытством, он медленно обогнул «бимер» со стороны пассажира и двинулся вперёд. Где-то впереди виднелись силуэты, которые могли быть только теми, кого он искал. Приблизившись, Андраш увидел чудовищную картину, смособную вселить страх в сердце даже самых храбрых из мужчин, когда-либо живших на земле. Над телом Жолтана, простёртым на асфальте, склонилось существо, некогда бывшее студентом Вильмошем. Рука его жертвы, безжизненно откинутая в сторону, отчётливо виднелась в лунном свете, то и дело вздрагивая. Существо – а его трудно было назвать человеком, ибо на человека оно походило не более, чем оживший ночной кошмар – обладало длинными, острыми, как бритва, когтями, которыми оно, видимо и убило Жолтана, едва не разорвав того пополам. Лицо, превратившееся в оскаленную пасть, усеянную огромными клыками, было уродливым, скорее звериным, вытянутым в длину, как морда у хищников. Шапка, съехавшая с головы, обнажила уши, которые увеличились в размерах и приобрели остроконечную форму, напоминая собачьи. Правда, в отличие от собачьих, они не были покрыты шерстью, от чего выглядели ещё более отталкивающе, явственно выделяясь на фоне чёрных волос Вильмоша, теперь превратившихся в жёсткую щетину, подобную той, что покрывает тело кабана. Послышался отвратительный хруст черепа, раздавленного мощными челюстями, за которым последовали омерзительные чавкающие звуки.
    И тут Андраш, уже готовый побежать за подмогой, увидел нечто, бывшее предметом его вожделения и тайной зависти на протяжении последних полутора лет. Эта вещь, принадлежавшая Жолтану, символ его высокого положения в ночном мире Будапешта, интересовала Андраша гораздо больше, чем его «бимер» или девки.
    Семнадцатизарядный «глок», богато украшенный золотом, тускло поблёскивающий в лунном свете, лежал буквально в пяти метрах от Андраша. Его владелец, чьё бездыханное тело сейчас обгладывал «Вильмош», видимо, даже не успел воспользоваться пистолетом, когда на него напала лютая тварь. Оружие, проехав по асфальту, так и осталось лежать, дожидаясь, пока его поднимут. Андраш, воспрянув духом при виде золота, уже почти физически ощущал рукоятку тяжёлого пистолета в своей ладони и палец, лежащий на неожиданно тугом спусковом крючке. Если выстрелить в этого упыря, кем бы он ни был – оборотнем или вурдалаком, тот подохнет – с первого или с десятого выстрела. Даже если его потом арестуют, любой суд вынесет оправдательный или не слишком суровый приговор.
    Решившись, Андраш начал осторожно, стараясь ступать как можно тише, приближаться к заветному «глоку». Посмотрев на тварь, грызшую тело его ближайшего друга, он увидел, что та пожирает головной мозг Жолтана. Во время короткой паузы между чавканьем послышались слова, странно искажённые, но всё ещё вполне членораздельные: «Немецкая оружейная сталь… золото…коварный замысел глупца…заклинание…сработает».
    Андраш понял, что тварь, ослеплённая злобой, вероятнее всего, безумна, и сделал ещё один маленький шаг в сторону пистолета. Казалось, ещё чуть-чуть – и он сможет спокойно, не поднимая шума, взять пистолет. Потом надо будет действовать как можно быстрее: стремительно передёрнуть затвор, снять с предохранителя – и открыть огонь на поражение. Девятимиллиметровые пули наделают в этой мрази такие дырки, что ей не поможет никакой ветеринар.
    В этот момент существо умолкло. Андраш, почувствовав, что его колени ослабли, едва устоял на ногах – и медленно поднял взгляд, уже зная, что увидит.
    Глаза демона, словно вылезшего из преисподней, уставились прямо на него, полыхая зелёным огнём, и, казалось, высасывали последние жизненные соки. Андраш последним усилием воли завставил себя обернуться и бежать как можно быстрее. Бежать, не оглядываясь. Страх, который он ощущал в эти минуты, пока бежал по улицам ночного Кишпешта, был настолько сильным, что он смог остановиться только когда в его правом боку начались острые боли, а лёгкие, с каждым вдохом пронизываемые тысячами ледяных кинжалов, были готовы разорваться. Только тогда Андраш заставил себя оглянуться. Его никто не преследовал.
    «Глок» так и остался лежать на мостовой.
    Когда полиция наутро обнаружила тело Жолтана Эркеля, рядом лежал заряженный пистолет, у которого по непонятной причине отсутствовал затвор. Знающие люди в департаменте практически сразу же заподозрили убийство с целью ограбления, так как Эркель, по слухам, пользовался пистолетом с золотой отделкой. Ещё через два дня поступило заявление от Клары Антал об исчезновении квартировавшего у неё студента Вильмоша Ковача. Проверка паспортных данных выявила факт кражи документов у настоящего Вильмоша Ковача, который никогда не учился в университете, а паспорт потерял почти год назад во время посещения матча национальной сборной по футболу, проходившего в Будапеште. Отпечатки пальцев, обнаруженные на вещах пропавшего «студента», соответствовали отпечаткам, обнаруженным на теле убитого и на его пистолете. Розыскные мероприятия не дали результата; также остался без ответа вопрос, как именно было осуществлено убийство. Наиболее правдоподобная версия, выдвинутая криминалистами, предполагавшая факт применения убийцей некоего ломика с остро отточенным концом – или даже самодельной ромфеи  , – противоречила результататм вскрытия, указывавшим на то, что покойный был исполосован когтями некоего дикого животного, медведя или льва. Череп был явно раскушен клыками крупного хищника; правда, сделанный по результатам экспертизы гипсовый слепок не соответствовал ни одному из видов, известных современной науке.
8
    Андраш Каллош в одиночестве сидел на кухне, рассматривая этикетку на бутылке крепкой сорокаградусной палинки, утверждающую, что та прошла двойную дистилляцию. Судя по невысокой стоимости, это было ложью, но вполне соответствовало его скромным финансовым возможностям. Распечатав блок контрабандного “L&M”, которым он разжился у одного русина, Андраш закурил. От того, что он курит сигареты, которые остальным обходятся по полтысячи форинтов за пачку, ему стало легче. Даже ранняя седина, прорезавшая его волосы в двадцать пять лет, и к которой он до сих пор не мог привыкнуть, казалась не такой неуместной, как обычно. Всё-таки со стороны это выглядело, наверное, странным: в таком возрасте быть наполовину седым. Он посмотрел на оконное стекло, чтобы увидеть там своё отражение. Оно действительно там было – отражение двадцатисемилетнего мадьяра , чьи тёмные, коротко остриженные волосы то тут, то там чередовались с участками белых и серых. Годам к тридцати он, наверное, станет совершенно седым.
    Осознав, что уже почти стемнело, Андраш подошёл к окну и задёрнул шторы; пальцы его пошли мелкой дрожью, как всегда, когда он вспоминал о трагической смерти Жолтана. Он не верил в версию полиции, утверждавшей, что Жолтана загрызла крупная взбесившаяся собака, вроде дога или мастиффа, а пистолет подобрал какой-то подонок, живший под чужим именем; он не верил и в то, что пистолет подобрали сами полицейские. Андраш не верил в это, потому что сам был там и отлично видел, как всё произошло. И он так никому и не рассказал о том, что был тогда на площади Кароя Коша, хотя все кругом об этом знали. Эржбет, так и не оправившаяся от потрясения, пережитого в тот далёкий вечер, «села на иглу» и через пару лет умерла от передозировки. Андраш, который с тех пор стал заикаться, вскоре обнаружил, что панически боится темноты и уже не может выйти на улицу вечером – ноги сами несут его обратно.
    Он решил выпить, чтобы унять дрожь в руках. Зажав дымящуюся сигарету в зубах, он отвернул крышку и налил себе полную рюмку, которую тут же нетерпеливо опрокинул. От обжигающей горло палинки у него на глазах выступили слёзы. Андраш сделал затяжку и сел за стол. Каждый раз, когда он вспоминал о Жолтане или когда наступала темнота, перед его мысленным взором вновь возникало видение двух глаз, пылающих фосфоресцентным огнём. Подобно ацетиленовым горелкам, они вспыхивали каждый раз, когда он оказывался во тьме.
    За минувшие с тех пор долгие годы ни одного вечера не прошло без того, чтобы он не вспомнил историю, навсегда изменившую его жизнь. Золотой пистолет был так близко…
    На его глазах вновь выступили слёзы, и Андраш налил себе ещё одну рюмку. Уже почти плача, он выпил содержимое одним глотком. Вздрогнув всем телом, он почувствовал себя лучше и затянулся. Ему захотелось выпить ещё.
    Схватив бутылку, он вдруг, почти неожиданно для самого себя, начал жадно пить из горла. Только почувствовав, что ему стало легче, Андраш успокоился. Он ощутил, что стало гораздо теплее, а настроение его стремительно улучшалось. Глядя на расплывающуюся надпись на этикетке, он поднёс бутылку ближе, чтобы прочитать её, и понял, что уже пьян.
    Тут Андрашу вспомнилась фраза, которую он сам частенько повторял, и которая вдруг повергла его в отчаяние, заставив вновь увидеть пылающие бледно-зелёным огнём глаза существа, склонившегося над трупом Жолтана.
    - Т-т-т-только в Бу-бу-бу-ддапеште!..
    Сказав так, он зарыдал.
  ВОСКРЕШЕНИЕ БРИТАНИИ
1
   Сильный порыв ветра, от которого не могла защитить тонкая куртка и одетый под неё свитер, заставил человека согнуться ещё больше, чтобы хоть как-то прикрыть лёгкие. И без того сгорбленный под тяжёлым содержимым своего рюкзака, он тут же поскользнулся на размякшей после дождя немощёной дороге и едва не упал. Осторожно продвигаясь вперёд маленькими шагами и то и дело спотыкаясь, он вскоре преодолел расстояние, отделявшее его от вершины холма. Там он немного передохнул и продолжил свой путь, скудно освещаемый луной, которую вновь затянуло облаками. Несмотря на это, человек двигался достаточно уверенно, так как отлично видел в темноте. Впрочем, ему не было нужды уповать на свои, весьма нестабильные, сверхъестественные способности для того, чтобы сориентироваться на местности: он был здесь накануне днём и всё разведал. Дорога к кладбищу и к могиле, в которой был захоронен некрещёный ребёнок, настолько крепко усвоилась его памятью, что он нашёл бы её и с завязанными глазами.
    Человек был молод, темноволос и худощав; его бледное красивое лицо, не отягощённое грузом печали, сомнений или страха перед законом, гармонировало с остальным телом, движения которого свидетельствовали о ловкости, присущей лишь молодым.
    Вход на кладбище преграждала калитка с висячим замком. Перебросив рюкзак через ограду, ночной посетитель ухватился за прутья, чтобы перелезть самому. Несмотря на небольшую высоту, едва превышавшую его рост, заострённые колья доставили ему немало хлопот, и в конце концов он зацепился курткой, мысленно ругая себя за то, что не догадался её снять. Наконец, он счастливо выпутался и, стараясь браться там, где облупившаяся краска открывала проржавевшее железо, перемахнул на ту сторону. Спрыгнув вниз, он присел, амортизируя удар. Он находился на освящённой земле кладбища.
    Подняв рюкзак, в котором глухо звякнуло что-то тяжёлое и металлическое, человек прошёл к нужной могиле. В ней был похоронен двенадцатилетний мальчик, погибший при невыясненных обстоятельствах; поговаривали, будто его, долгое время бывшего мишенью для издевательств, убили соседские мальчишки, так как его родители в 1989-м выступили на стороне Чаушеску, а кто-то из его родственников даже состоял в компартии. Мальчика, которого нашли со сломанной шеей у подножия одинокой сливы, росшей за пределами села, похоронили в полном молчании, без священника, в присутствии ближайших родственников. Человек остановился у могильной плиты с выгравированной фотографией ребёнка, на чьём лице застыла натянутая улыбка, и прочёл надпись: «Георги Думитреску. 1982 – 1994».
    Человек кивнул мальчику, словно понимал его беду, и раскрыл рюкзак, достав оттуда инструменты. Глянув на часы, он прикинул оставшееся до рассвета время. Как он знал, могильщики нередко раскапывают собственноручно зарытые могилы, чтобы достать из зубов золотые коронки. Правда, в этом случае труп, никому не нужный при жизни, должен был быть на месте. Короткая сапёрная лопата легко вошла в сырую землю. Работа началась.
    Через полчаса он совершенно вспотел, и, измождённый, решил сделать перекур. Было пол-двенадцатого, и у него оставалась ещё почти вся ночь впереди. Похорон, вроде, не ожидается: Тейш – просто деревня, и людей тут хоронят далеко не каждый день, да и страх перед призраком, которого тут видел едва ли не каждый, наверняка задержит первых посетителей до рассвета. Человек отбросил окурок далеко в сторону и снова взялся за лопату, сожалея, что не мог взять с собой более длинную. 
    Местные жители наперебой рассказывали ему о призраке, удивительно похожем на маленького Георги, но он лишь проявлял вежливое любопытство и лёгкий скептицизм, наконец, позволив одному из них отвести его на кладбище за руку. Мужчина с безвольным выражением лица, украшенного короткими толстыми усами, носил имя Константин; чуть ли не ежеминутно, упоминая о чём-то, что страшило его, он крестился православным крестом. Человек, бывший в Тейше проездом, посмотрел на могилу, пожал плечами и сказав на ломаном румынском: «Ну, призрака мы не застали», вернулся в город и уехал на первом же автобусе. Он так никому и не сказал, что приехал специально для того, чтобы увидеть могилу Георги Думитреску, чей призрак якобы неоднократно видели в округе. Слухи, обраставшие самыми невероятными подробностями, донеслись и до Бухареста, откуда пару месяцев назад приезжал журналист, написавший заметку для «Адэварул» . Перепечатанная «Маи Нап» , она попала в поле зрения человека, который долгие годы посвятил поискам призрака. Его занимали вопросы, задай которые любому образованному человеку, он услышал бы в ответ насмешку. Некоторые оскорбились бы и ушли, отказавшись от продолжения разговора. Тем не менее, он, уверенный, что интересующие его ответы существуют, настойчиво продолжал искать. «Тейшский призрак» показался ему настоящей удачей, возможностью, наконец, сдвинуть дело с мёртвой точки. Приехав в Тейш под предлогом участия в якобы проходившем неподалёку слёте молодёжных организаций, человек, побыв в городе один день и сказав, что могила его не заинтересовала, отбыл вечером на автобусе. Впрочем, сойдя практически тотчас же, он, крадучись вдоль обочины, вернулся обратно и незамеченным прокрался к кладбищу. Раскопки, которые могли определить всю его дальнейшую судьбу, начались.
    Могила была неглубокой, и всего через пару часов лопата наткнулась на что-то твёрдое. Едва очистив поверхность крышки гроба на небольшой площади, человек нетерпеливо отбросил лопату и взял в руки топор. Прогнившее дерево легко поддалось его решительным ударам; человек удовлетворённо вздохнул и, опустившись на колени, просунул руку в образовавшееся отверстие. Не испытывая ни малейшей брезгливости, что было бы нормой в его прежней жизни, он, нашарив что-то слизистое, потянул это к себе. В конце концов, ему пришлось воспользоваться топором, чтобы вырубить у покойника кусок ключицы и обломки нескольких рёбер с застрявшей между ними разложившейся плотью, издающей отвратительную вонь.
    Подняв свою омерзительную добычу в лунном свете, он внимательно осмотрел её, пытаясь увидеть что-то необычное. Наконец, преодолев отвращение, он откусил маленький кусочек и, не разжёвывая, проглотил. Практически тут же, хотя он и не почувствовал вкуса, его вывернуло – сказывались нормы поведения в обществе, которые он усваивал десятилетиями. Так или иначе, ничего из того, на что он рассчитывал, не произошло. Поняв, что это был труп обычного ребёнка, а история с призраком, вероятнее всего, являлась обычной мистификацией, человек взвыл от бессильной ярости. Он вскочил и захотел бежать куда глаза глядят, но вскоре взял себя в руки и решил не оставлять могилу раскрытой, чтобы не возбуждать ничьих подозрений. В конце концов, наспех забросав яму и кое-как приведя осквернённую могилу в порядок, человек поспешно перелез через забор.
    Впереди его ждала долгая и трудная дорога домой. Остатком человеческого в своей душе он испытывал от этого радость, странным образом уживавшуюся с горьким разочарованием от пережитой неудачи. 
2
    Дэвид Фрост, шестидесятилетний грузный мужчина, воспользовавшись тем, что стояла чудная весення погода, решил выпить свой утренний кофе на балконе. Поблагодарив миссис Четэвей, которую он льстиво называл экономкой, возлагая на неё обязанности поварихи и прислуги, за завтрак, он вышел из кухни. Пока мистер Фрост шёл по скрипящим от каждого шага ступеням на второй этаж с дымящейся чашкой в руке, он мысленно подсчитывал деньги, полученные от постояльцев, гостивших в его пансионе на Боскомб-роуд. Весеннее равноденствие, как всегда, привлекло в Эймсбери многочисленных туристов со всей Англии. Были и посетители из Шотландии и даже несколько десятков человек с континента. Всех их притягивал Стоунхендж, культовый центр Британии времён неолита. Погостив немного, они разъехались, предоставив жителей Эймсбери их заботам.
    Выставив на балкон опустевшей комнаты для постояльцев кресло-качалку, мистер Фрост укутался в плед и попробовал кофе. Тот был всё ещё слишком горячим, и он отставил его в сторону, довольствуясь чудесным ароматом, щекотавшим его ноздри.
    Мистер Фрост вздохнул и задумался о сложной задаче, которую поручили ему на собрании Высшего Круга. Церемония, запланированная на зимнее солнцестояние, требовала участия девушки, ещё не знакомой с мужской лаской. Он, к его стыду, не смог назвать ни одной достойной кандидатуры из числа жителей Эймсбери. Учитывая то, что данный ритуал относился к «чёрным», что неизбежно вызвало бы интерес полиции, тем самым он дал повод присутствовавшим усомниться в его верности Богине; нашлись и такие, кто упрекнул его в малодушии.
    Тем не менее, он был вынужден дать твёрдый отрицательный ответ. В свою очередь, никто из тех, кто с таким возмущением подверг его критике, не смог посоветовать ничего лучшего. И тут мистер Фрост, уже обо всём договорившийся с Робертом Хиком, занимавшим должность в Министерстве иностранных дел, сделал предложение, которое удовлетворило всех. Открыв студенческую визу нескольким парням и девушкам из Восточной Европы, они вполне могли бы разрешить данную проблему. То, что среди них, конечно, не окажется девственницы, вызвало протесты и гнев части жрецов, правда, весьма наигранный. Ведь почти никто до конца не верил в то, что Богиня может воплотиться в живом теле, а значит, ожидавшийся провал церемонии никого не удивит. В конце концов, они смогут сказать, что виноваты в этом сами, поскольку не могут предложить Богине лучшего из того, что у них есть. Сам Фрост был вдов – его жена умерла от воспаления лёгких ещё в молодости, так и не родив ему детей, – но у многих верующих были дети, включая вполне соответствующих требованиям. Он надеялся на то, что в случае неудачи ему удастся уговорить Высший Круг принять в данном направлении самые строгие меры, не ограничиваясь намёками или даже пустыми угрозами.
    Он отпил кофе, почувствовав прилив сил. Грех, чувство вины, и раскаяние, ведущее к жертвенному искуплению – вот что ожидает их. «Чёрт, – подумал он, – мы превращаемся в настоящих католиков». Представив, как он проводит заседание тайного суда, подобного суду инквизиции, мистер Фрост почувствовал себя гораздо лучше. Молодые семьи существуют под их покровительством слишком вольготно, не зная ни страхов, ни забот, в то время как Богиня забыта и не получает должных почестей.
    Думая о некоторых мамашах, которые первыми прибегут выгораживать своих деток, мистер Фрост ощутил приступ вожделения. Он тут же вспомнил о деньгах, которые уже удалось собрать на оплату студенческого труда, и широко улыбнулся. Неожиданно много заплатили те, у кого были дети, вступающие в пору зрелости. «Но это только начало, – сказал он себе, – только начало».
    Глоток терпкого кофе окончательно изгнал из его души последние страхи и тревоги. Настоящая жизнь только начиналась!
3
    Человек, служивший Злу, пересёк границу Австрии по поддельным документам. Не задерживаясь в Германии, он въехал во Францию как обычный турист, даже без паспортного контроля или таможенного досмотра. Шенгенское соглашение, сделавшее Европу «миром открытых дверей», позволяло путешествовать без ограничений, что для него, выросшего во времена тотального контроля над личностью, казалось настоящим волшебством, по сравнению с которым меркли даже те потусторонние силы, с которыми он был связан.
    В Нормандию, куда его вело некое странное чувство, не знакомое обычным смертным, он добрался на автобусе. На окраине Монфор-Сюр-Риля, ведомый эти чувством, он, не обращая внимания ни на что, начал рыть землю. Стрелка невидимого компаса словно уткнулась во что-то в глубине, и он услышал чей-то голос, сказавший ему: «Тут». Лихорадочно копая землю голыми руками, каблуками ботинок, наконец, обломком какого-то железного предмета, подвернувшимся под руку, он вскоре углубился в землю почти на метр. Там он обнаружил небольшой кувшин с узким горлышком, который немедленно разбил. Со звоном на землю высыпались монеты – множество серебряных и с дюжину золотых. Получив столь явное подтверждение правильности избранного пути, человек стал ждать темноты. Несмотря на то, что он был курящим, на этот раз его рука не потянулась за сигаретами, чтобы, сидя над кладом, порадоваться добыче или поразмышлять о чём-то, делая одну сладкую затяжку за другой. Не беспокоил его и вечерний холод, с каждой минутой становившийся всё сильнее – наоборот, ожидая прихода тьмы, он чувствовал радостное возбуждение, которое усиливалось с каждой минутой. 
    Ровно в полночь он услышал странный шорох, раздавшийся неподалёку. Вскоре шорох повторился; за ним последовало кряхтение, принадлежавшее, судя по всему, кому-то старому, но вместе с тем необычайно низкорослому. Человек, затаив дыхание, повернулся туда и отчётливо увидел в темноте небольшую, ростом с четырёхлетнего ребёнка, фигуру кряжистого мужчины. Лепрекон носил сюртук и короткие штаны синего цвета; шёлковые белые чулки доходили до колен, а массивные кожаные башмаки были украшены позолоченными пряжками. На голове у него была красная «фригийская» шапочка; широкая окладистая борода лежала на груди, скрывая большую часть серебряных пуговиц.
    Теперь человек закурил; спичка, чиркнув, вспыхнула у него в руках и отпугнула лепрекона.
    - Не прячься, я тебя вижу, – как можно спокойнее сказал он, обращаясь к существу, которое все легенды наделяли недобрым нравом, алчностью и жестокостью.
    Лепрекон закряхтел в темноте, но к свету всё же не приблизился.
    - У тебя зрение Дьявола? Откуда?
    - А откуда оно бывает? – человек потушил спичку, позволив лепрекону увидеть огни, пляшущие у него в глазах.
    - И что тебе нужно? – лепрекон явно не торопился приближаться; в его голосе теперь слышался страх.
    Человек издал короткий смешок.
    - У меня здесь есть серебряные денье Карла Великого; несмотря на то, что они почернели от времени, на них наверняка найдётся спрос среди коллекционеров. К тому же я вижу тут византийские триенсы, стоимостью в треть безанта , – он зажал одну из золотых монет между средним и указательным пальцем и поднял её так, чтобы лепрекон видел.
    - Чего ты хочешь?
    - Я ищу кое-что, вещь, которой на самом деле не существует. Плоть призрака.
    Лепрекон чуть приблизился к нему, предпочитая всё же сохранять безопасное расстояние. Когда он заговорил, в его голосе послышалась насмешка.
    - Такого действительно не существует. Призраки бесплотны.
    Лепрекон вдруг хитро прищурился, словно поняв, о чём идёт речь.
    - Постой-ка… Ты о Треблинкском заклинании?- в его голосе слышалась насмешка.
    - Да, лепрекон.
    - Зови меня Жаном, ха! Треблинкское заклинание! Оно и задумано как невыполнимое! К тому же никто не знает, сработает ли оно, – лепрекон засунул большие пальцы своих сильных, узловатых рук  за пояс и расхохотался.
    - Как знаешь, – человек начал собирать монеты в сумку.
    - Постой! – в глазах лепрекона полыхнуло красным, и человек понял, что сплетни об этих существах – правда. В нём чувствовалась сила, гораздо большая, нежели это можно было заподозрить. – Если бы ты доказал мне, что не врёшь…
    - Лови! – в воздухе мелькнула серебряная монета в один денье , пролежавшая в земле, пожалуй, не менее тысячи лет. Лепрекон поймал монету, и она тут же исчезла, словно её и не было.
    - Как снова её…заработал! – едва не проговорился Жан. Видимо, монеты достались ему не самым честным путём.
    Человек решил проверить одну из своих догадок:
    - Слушай, а там, откуда ты сейчас, там жарко? Это правда – то, что говорят о пекле?
    Лепрекон, не сдерживая эмоций, зло бросил в ответ:
    - Там всё по-другому! Какой огонь может быть в месте, где нет ничего материального? Но ты чувствуешь эту муку постоянно, ежесекундно – пока тебя не призовут.
    Человек предположил, что лепрекон при жизни был человеком, заключившим сделку с дьяволом, и в аду является одним из низших демонов, лишь немногим отличаясь от обычных грешников.
    - Ты продал свою душу за золото и серебро! – выпалил человек и по реакции лепрекона понял, что не ошибся.
     - Что ты об этом знаешь! – взвизгнул Жан, и из его рта посыпались искры. – Что ты знаешь о бедности, о том, как выглядят монеты, когда ими водят у тебя перед носом?
    Человек подбросил ещё один денье в воздух – и поймал прежде, чем лепрекон успел его схватить.
    - Да, я продал свою душу! – и вновь серебряная монета исчезла, едва попав к нему в руки. Лепрекон торопливо продолжал, говоря с неожиданным жаром. – Я добывал монеты без труда, они будто просились мне в руки. Я грабил путников, отдававших мне свои туго набитые кошельки, я продавал втридорого самую немыслимую оловянную дребедень, выдавая её за серебро, пока…
    Лепрекон выжидательно умолк, и человек бросил ему ещё одну монету.
   - … пока однажды, на ярмарке в Руане, я не попался. Я не сознался даже под самыми лютыми пытками о том, где спрятал клад, и всё отрицал. – Лепрекон гневно посмотрел на человека, словно тот был в чём-то виноват. – Но слишком многие указали на меня, и мне отрубили голову. Тем не менее, мои монеты всё ещё здесь, а значит, я могу иногда к ним вернуться, чтобы немного…пошалить.
    В воздухе мелькнул ещё один денье, ловко пойманный лепреконом. Он насмешливо посмотрел на человека:
    - А ты? Ты за что продал душу?
    - Монеты здесь у меня.
    - Ха-ха! У меня уже тоже кое-что есть…хотя явно недостаточно – моя сила далеко не та, что раньше. – Лепрекон спохватился, поняв, что сболтнул лишнее. –  Но выражение твоего лица свидетельствует о том, что тут замешана женщина. Несчастная любовь, не так ли ?
    Лепрекон, не скрывая своего злорадства, приблизился к человеку.
    - Твоя сделка – такая же, как и все остальные. Никто не понимает главного, парень, – в голосе лепрекона послышалась жалость к самому себе. – Заключив сделку с дьяволом, ты уже уступил ему. Нельзя поддаваться злу.
    Человек рассмеялся в ответ, стараясь, чтобы его смех звучал как можно беззаботнее.
    - Значит, я уже потерял свою душу. В любом случае, твои монеты – у меня!
    Лепрекон снова закряхтел.
    - Ты намекаешь на то, что станешь выше, чем я. Но адские муки – для всех одинаковы. Даже падшие ангелы и Сата…
    Лепрекон оглянулся по сторонам.
    - Они некогда были столь чисты, что само существование в таком месте, без каких-либо дополнительных пыток, бесконечно унижает их. – Лепрекон перешёл на шёпот, словно боялся, что его могут услышать посторонние. – Я понимаю, почему ты не вызываешь своего…стряпчего. Ведь тогда ты проиграешь, верно?
    Человек демонстративно положил один денье себе в карман.
    - Раз ты решил задать вопрос, я отвечу на него на тех же условиях. – Подождав, пока начавший ругать его последними словами Жан успокоится, он согласился. – Да, мой контракт не исключает возможности спасения.
    - И каждый раз, осуществляя что-то, необходимое для выполнения заклинания, ты неизбежно теряешь часть души?
    Человек кивнул и взял ещё один денье.
    Лепрекон расхохотался.
    - Оставь эти два денье себе, парень. Но знай, что эти монеты – мои по праву. Заклятие, лежащее на них, отправит каждого, кто отойдёт в мир иной, владея ими, прямиком ко мне в руки.
    Человек улыбнулся.
    - Всё-таки я оставлю их себе. Что насчёт остальных?
    Лепрекон с жадностью посмотрел на горку поблёскивающих монет.
    - Плоть призрака? Нет ничего невозможного…
4
    Английское лето, как всегда, умеренное и сдержанное, подходило к концу. Эймсбери, кипевший жизнью всего лишь несколько недель, вновь опустел, постепенно возвращаясь к своему обычному сонному состоянию, отличающему все маленькие провинциальные городки. Праздник летнего солнцестояния, отмечавшийся великим множеством «волшебников», включая и маскирующихся под истинную веру «викканцев», проходил в Стоунхендже при большом стечении народа. Среди собравшихся там шарлатанов, блаженных и откровенных безумцев было множество агентов полиции, искавших доказательства сатанинской сути культа «викка» . Верные Богине люди уже давно связывали себя с традицией друидов и теперь расходились с «викканцами», с которыми начинали вместе, во многих ключевых вопросах, включая понимание самой сути Богини. Исповедуя религию предков, Фрост и его соратники, не могли разделять вульгарной тяги к мистицизму и злу, отличавшей «викканцев», и не воспринимали их эклектизма, позволявшего тем соединять и поклонение Триединой Богине, отличавшее ещё докельтское население Британии, и элементы африканского вуду, и подражание друидам, выражавшееся в ношении нелепых балахонов с колпаками, более похожих на одеяния ку-клукс-клана.
    Друидическое направление, которого придерживался и мистер Фрост, отделилось от «викки» ещё в 1980-е; его отличала приверженность исключительно кельтским традициям, в которых Богиня называлась Бригантией, являясь покровительницей целой группы бриттских племён. Богиня, воплотившись в юную девушку, лично привела племена на благословенную землю Британии, которой дала своё имя ; она имела две ипостаси – тёмную и светлую, что наилучшим образом соответствовало символике двух ножей – алама и болина, – использовавшихся в культовых целях и «викканцами». Конечно, разногласия с основным течением, более рассчитанным на слабоумных и простолюдинов, были слишком велики и принуждали друидов Богини проводить свои церемонии вдалеке от основной группы посетителей Стоунхенджа. Лишь в момент летнего солнцестояния, в день праздника Лита, они все были там, среди мегалитов, молча и чинно присутствуя при восхождении Солнца – и так же молча разошлись, не приветствуя друг друга и не вступая ни с кем в лишние разговоры.   
5
    В день праздника Мабон  мистер Фрост был вынужден отчитаться о подготовке к главной церемонии года, возможно, наиважнейшей за всю историю их небольшой, но стремящейся к могуществу группы единомышленников. Они никогда не называли себя ни церковью, ни культом – и именно отсутствие всего этого официоза придавало их деятельности важную в таких делах таинственность, в то же время не позволяя подняться над типичной для маленьких кружков ограниченностью. Была необходима человеческая жертва, которая свяжет их вместе и заставит молодых, наконец, понять всю меру ответственности, которая ложится на них как на верующих. Конечно, если жертва будет удачной, и Богиня воплотится, хотя бы ненадолго, можно будет говорить об успехе, но идти на фальсификацию никто не хотел – для этого было ещё слишком рано. Когда-нибудь потом в их среде появится девушка, чистая душой и телом, которая скажет, что она – Бригантия, и жрецы подтвердят это, и она поведёт своих детей к новым свершениям. Девушка из хорошей семьи, с безукоризненной внешностью и чистой репутацией. Но до этого им ещё необходимо стать людьми, которых объединяет не просто привычка собираться в уединённом, безлюдном месте, но вера – вера истовая и непреодолимая, подобная чистой, как пламя и кровь, вере первых христиан. Такое очищение духа способен принести лишь Страх, перед которым меркнут все остальные волнения и заботы. И конечно, страх, в котором предстоит вырасти новому поколению верующих, должен иметь реальные причины. Поэтому, не говоря друг другу об истинных причинах церемонии, запланированной на праздник Юль , друиды пришли к молчаливому согласию, что, вероятнее всего, её нужно будет обставить как жертвоприношение. «В конце концов, – злорадно подумал вдруг мистер Фрост, – Иисус ведь тоже воскрес не сразу же после смерти, а лишь чуть погодя, в присутствии ближайших к нему людей».
    Трое студентов, работавших у него всё лето, были воспитанными молодыми людьми из Восточной Европы, вполне угодливыми и послушными, в той или иной степени владеющими английским. Двое – парень и девушка – приехали из Польши и собирались, накопив денег на свадьбу, пожениться. Когда мистер Фрост предложил Катажине остаться ещё на год, пообещав уладить все необходимые формальности, её парень, носивший смешное имя «Янек» и не менее курьёзную фамилию «Кравчик», вспылил. Вежливо отказавшись, поляки уехали. Мистер Фрост только пожал плечами в ответ. Приятное исключение составил румынский студент-историк Стефан Попа, стройный гибкий парень со светлыми, аккуратно причёсанными волосами. Стефан изначально выказывал живой интерес к истории Стоунхенджа, даже обещал посвятить ему свою дипломную работу. Однажды он сумел разговорить мистера Фроста, который поделился собственными познаниями в этом вопросе, благо он почерпнул их у видных английских учёных, разделявших древнюю веру.
    - Стоунхендж был построен ещё до кельтов людьми, населявшими Европу во времена настолько давние, что память о них растворилась во мраке тысячелетий.  – Баритон мистера Фроста привлёк внимание собравшихся в его гостиной студентов, гревшихся у камина; Янек и Катажина, на тот момент ещё не уехавшие, смотрели на него с подчёркнутым вниманием и уважением. – Точное происхождение и дальнейшая история этих племён до конца неизвестна, да и споры о том, для чего на самом деле был создан Стоунхендж, не утихают по сей день. Но мы верим, – мистер Фрост сделал ударение на слове «мы», стараясь, чтобы оно прозвучало как можно таинственнее, – что это был не просто религиозный, но и административный центр доисторической Британии. В те далёкие времена не было ни письменности, ни законодательства, ни королевской власти, и обществом управляли на основе традиций, передававшихся из поколения в поколение. Хранителями этих изустных традиций были жрецы, которых кельты, сменившие древние племена, называли друидами, или «знающими правду» . Друиды обладали властью, которая считалась священной, и всякое дело, проходившее разбирательство у них, являлось вопросом святости и высшей правды. Дважды в году, – вспоминая о собственных жалких собраниях, мистер Фрост почувствовал гнев и обиду, – люди собирались в тогдашней столице, в Даррингтон-Уоллс, что неподалёку отсюда, и оттуда отправлялись к Стоунхенджу, чтобы разрешить свои спорные вопросы, покарать преступников и, самое главное, поклониться верховному божеству – Солнцу. Друиды вершили суд справедливо и мудро, широко используя так называемый судебный поединок, позволявший определить более стойкого в своём мнении и более угодного богам.
    - Кулачный бой! – фыркнул Янек. – В таких боях всегда побеждают боксёры.
    Мистер Фрост снисходительно улыбнулся ему.
    - Янек, за тем, чтобы спорщики были подготовлены к бою приблизительно одинаково, тщательно следили. Те, кто готовился к боям профессионально, автоматически выпадали из обычного ритма жизни и уже не могли считаться полноценными членами рода, так как не выполняли своих основных обязанностей наравне с другими мужчинами. В конце концов, таких людей ждала незавидная участь: некоторых даже изгоняли из рода, и они жили как отшельники, являясь объектом своеобразного поклонения – пока в роду не находился достаточно сильный молодой воин, способный одолеть человека, насмехающегося над сутью священного боя. По иронии судьбы, такие воины зачастую повторяли судьбу своих жертв.
    - А что было с другими? – спросил Стефан, в чьих, обычно чёрных, глазах мелькнул какой-то странный зеленоватый отблеск.
    - Они становились на путь порока, и уже не могли существовать иначе, как преступным путём. Никакое покровительство не могло остановить их медленного сползания в пропасть. В своих попытках выдать расправу над слабым, совершаемую в угоду влиятельным главам родов, они доходили до нелепостей, усугублявших их отчуждение от основной части общества. Наконец, по приговору друидов они давали обещание принести себя в жертву Солнцу, в случае, если проиграют следующий бой или даже если ударят кого-нибудь, есть на то причина или нет. Они жили в обществе, будучи уже обречёнными, и пытались как-то умилостивить народ, но всё впустую – не помогали никакие извинения или унижения, которым они себя подвергали. В конце концов, их сжигали на алтаре в центре Стоунхенджа, как и обычных преступников или жертвенных животных.
    - То есть, их судьба не отличалась от судьбы тех, кто ушёл из рода? – спросила Катажина.
    - Да, – согласился мистер Фрост. – Они, пытаясь поставить себя выше обычаев предков, бросали вызов всему обществу и даже богам.
    Мистер Фрост замолчал и обвёл присутствующих взглядом. Те молчали, явно пребывая под впечатлением от его слов. Он улыбнулся и продолжил:
    - Наиболее достойные люди из числа тех, кого принесли в жертву, были удостоены погребения в некрополе, которым и являлся Стоунхендж. Каждый камень, под которым находилась могила, соответствовал направлению на Солнце в ту или иную пору года, в разное время дня – таким образом месяцы, недели, часы получали имена людей, отдавших свою жизнь.
    - Но мы верим, – мистер Фрост заметил, как огонёк понимания загорелся в глазах студентов, – что, кроме «места смерти», Стоунхенджа, существовало и «место жизни», в котором процессии, следовавшие из Даррингтон-Уоллс, могли сделать остановку, чтобы принять некое важное решение.
    Катажина хихикнула.
    - Я понимаю, о чём вы. Это была возможность заручиться поддержкой некоего влиятельного рода…
    - Посредством женитьбы, – неожиданно закончил за неё Стефан. Янек подарил ему пылающий взгляд.
    Мистер Фрост, неоднократно участвовавший в спорах на эту тему, сделал вид, что его убедили.
    - Возможно. Я бы не смог найти лучшего объяснения, если честно. Действительно в «месте жизни» могла быть заключена помолвка или даже проведена свадебная церемония – но эта ставка могла сработать по-разному. Представьте себе, что жених проиграл бой – какая будет у вновь созданной семьи судьба?
    - А если бы он выиграл такой бой? – спросил Янек с неожиданной подозрительностью в голосе.
    - Такие сделки не заключаются просто так, Янек. Видимо, имелось в виду, что поражение от чемпиона не будет слишком тяжёлым, то есть не приведёт к смерти или увечьям. Проигравшим приходилось довольствоваться пониманием того, что профессионального бойца рано или поздно ожидает расплата.
    - Либо они могли добиться таким образом, что против них выставят не профессионала, а какого-нибудь обычного мужчину, – вставила Катажина.
    - Да. Вполне возможно, – согласился мистер Фрост.
    - Древний мир не сильно отличался от нашего – заметила Катажина. – А где это «место жизни» находится? Я, конечно, спрашиваю из чистого любопытства, – сказав так, она пристально посмотрела на Янека, чем вызвала смех присутствующих.
    - К сожалению, мне неизвестно, существовал ли подобный хендж в действительности , – сказал мистер Фрост. – Однако нам наверняка известно о существовании «места рождения», так называемого «Деревянного» хенджа , в котором обнаружены останки принесённого в жертву ребёнка
    - Какой ужас! – воскликнула Катажина.
    - Не воспринимайте это близко к сердцу. Гибель одного ребёнка должна была умилостивить богов и защитить остальных детей от смерти при родах.
    - Всё-таки это были варварские времена, – этой фразой Катажина как бы подвела черту под разговором, к которому они больше не вернулись. Вскоре поляки собрали вещи и уехали.
    Другое дело – Стефан. Он выказал неподдельный и живой интерес ко всему, что касалось доисторической Англии и относилось к поклонению Богине. Вскоре, по истечению срока действия визы, он согласился остаться в Англии нелегально, сказав, что при необходимости восстановится в университете. Написанная им работа, утверждал он, окупит любые сложности. Мистер Фрост, понимающе улыбаясь, положил ладонь ему на руку и пообещал организовать встречу с профессором Оксфорда. Стефан, глядя ему в глаза, не забрал руку, но ответил, что ещё не готов. В этот момент мистер Фрост вдруг с особенной ясностью понял, что юноша отбеливает волосы, вероятнее всего, для того, чтобы походить на англосаксов.
    - Как знаешь, Стефан. Но тот профессор…
    Когда Стефан ответил, он запинался от волнения:
    - Мистер Фрост…
    - Дэвид.
    - Извините, но я не смогу называть человека дающего мне кров и заработок, даже ценой осложнений с законом, по имени. Но некоторые комплексы,к оторые, как вы понимаете, есть у всех, ещё сдерживают меня. Только тяга к знаниям…
    - Понимаю, Стефан. – Мистер Фрост опять погладил его по руке. – Но мы ещё вернёмся к этому разговору.
6
    Необходимость обеспечить себя от возможных преследований со стороны властей вынудила мистера Фроста посетить Лондон. Сев на поезд два часа пополудни, он отбыл в столицу; в половине пятого Фрост уже был на вокзале Ватерлоо, где он, непривычный к многолюдным сборищам, едва не потерялся в людском водовороте. Его контакт, к сожалению, был занят по службе, и, приехав в двухэтажном «рутмастере» по 507-му маршруту к «Дому на Темзе», ему пришлось потратить около часа времени, слоняясь вдоль набережной. Наконец, мистер Доусон, дородный краснощёкий мужчина, ростом превосходивший его на полголовы, вышел из мрачного серого здания, расположенного в Миллбэнк , и составил ему компанию.
    - Дэвид, прошу извинить меня за то, что вынудил вас здесь мёрзнуть, но, к сожалению, дело, по которому вы прибыли, вынудило меня потратить пару часов на проверку различных сведений об этом вашем…
    - Они выполняют у меня различную работу в пансионе и по дому. Корректнее всего назвать их слугами.
    Когда Доусон рассмеялся, его массивные щёки затряслись:
    - У себя на родине они являются будущей элитой общества, к тому же они зарабатывают здесь валюту, которой там нет.
    Фрост ответил практически немедленно, что позволило бы постороннему наблюдателю, если бы таковой стал невольным свидетелем этого разговора, заподозрить, что он оправдывается:
    - Ну, я неплохо им плачу…по нашим деревенским меркам. Если кто-то из них потом станет премьером, наверно, у него не будет повода на меня обижаться.
    Доусон кивнул.
    - Как хорошо, что вы меня понимаете, Дэвид. Действительно, приглашая их сюда якобы на учёбу и позволяя им подработать, мы действуем в интересах МИДа, который таким образом формирует за границей лояльное Британии общество. Эти молодые люди прошли самый строгий отбор и потратят заработанные деньги на то, чтобы добиться лидирующих позиций среди своих сверстников.
    Фрост развёл руками. Понимая, что их разговор может достичь нежелательных ушей, он также решил избегать прямого упоминания МИ6 и МИ5 .
    - Я старался не обижать их, Фил.
    - Я знаю, Дэвид. Но вы спрашивали об этом румынском студенте, Стефане Попе…
    - Он хочет остаться здесь, хотя его виза истекла. Я не знаю, можно ли ему в этом помочь.
    Доусон, принадлежал к верующим и несколько раз посещал их собрания, особенно оргии, в которых участвовали, не без нажима со стороны друидов, и прелестные девушки, разделявшие истинную веру.
    - Если он хочет остаться, Дэвид, и может так случиться, что он не станет возвращаться на родину по причинам, от вас не зависящим…
    Доусон сделал паузу.
    - Даже не знаю, что и сказать… Понимаете, Дэвид, мы позволяем им обожать Англию настолько сильно, насколько это возможно, и если бы МИД сказал, что Попа нам нужен в Румынии, я бы настоял на том, чтобы вы позаботились о его возвращении домой целым и невредимым.
    - Конечно, Фил, я как раз интересуюсь, с какого рода случаем я имею дело.
    Доусон остановился и тяжело вздохнул, прежде чем продолжить.
    - Случай этот необычен, поэтому я попрошу вас описать вашего…слугу.
    Фрост хмыкнул:
    - С документами у него вроде всё в порядке. Выглядит – ну, молодой парень…Красит волосы в светлый цвет, курит…
    - Курит? А какую марку сигарет?
    - По пол-пачки в день – всё жалуется на то, что у нас сигареты дорогие. Ему особенно нравятся «Бенсон и Хеджес», по десять фунтов за пачку.
    Фил оживился, его взгляд стал неожиданно цепким, он изучал буквально каждую мелочь в поведении собеседника, словно пытаясь выяснить, что из сказанного является правдой, и в какой мере.
    - Интересно! А как он относится к алкоголю?
    - Он ходит в «Борзую», где пьёт биттер. 
    - Невероятно, – Доусон покачал головой.
    - А что тут странного? – удивился в свою очередь Фрост.
    - Стефан Попа – натуральный блондин и никогда в своей жизни не курил. Он равнодушен к алкоголю и ко всему, что не касается политики.
    Фрост, потрясённый этой новостью, вскоре смог выдавить:
    - Кто-то выдаёт себя за Попу?
    Доусон скривился и пожал плечами:
    - Он мог завести себе новые привычки – или же тщательно скрывал их от нашей агентуры в Румынии, чтобы произвести наилучшее впечатление. Он регулярно пишет домой, и родственники не разоблачили его. Однако Попа не посетил ни одного из тренингов, на которые обязан был явиться, пребывая в Англии.
    - Это какая-то школа? – последнее слово Фрост произнёс с ударением, заменяющим не прозвучавшее слово «разведывательная».
    - Не совсем, но вы меня поняли. Он объяснил это тем, что много учится и работает. МИД в таких случаях не настаивает, потому что принуждать, как вы понимаете, глупо.
    - Конечно. Но выглядит действительно странно – будто он кардинально изменился – или…
    - Или не является Стефаном Попой. На этих тренингах должны были присутствовать люди, хорошо знающие Попу лично.
    Фрост почувствовал, что ему нужно остановиться и всё обдумать.
    - Может, он – румынский шпион?
    - Дэвид, это было бы самым простым объяснением – и наиболее ошибочным. Все эти люди сотрудничают с нами по рекомендациям собственных национальных спецслужб, то есть являются двойными агентами. К чему румынам подменять Попу, если он и так им всё доносит?
    - Действительно, более чем странно. – Фрост, задумавшись, начал смотреть под ноги. У небольшой лужицы он остановился и, перед тем как переступить её, посмотрел на своё искажённое отражение в грязной воде. Сделав шаг вперёд, он был рад уже тому, что хоть лужа его не остановила, но объяснения происходящему найти так и не смог. Стефан превратился в настоящую загадку.
    Доусон продолжал:
    - Да, Дэвид, вынужден сказать вам вот ещё что: результаты графологической экспертизы одного из писем Попы позволяют утверждать, что это –подделка. Ваш слуга – вероятнее всего, даже не румын.
    - На шпиона он не похож, хотя лезет к людям, будто…
    Доусон торопливо перебил его, дав своему собеседнику повод заподозрить, что разговор записывается:
    - Оставляю это дело на ваше усмотрение. Решайте сами.
    Фрост почувствовал облегчение. Лучшего нельзя было и желать!
    - Вы будете у нас на праздник Юль? – спросил он.
    - Извините, Дэвид, но только не в этом году. У нас в Темз-хаус сейчас проверка за проверкой. Я не смогу отлучаться далеко от Лондона, пока эта ситуация не разрешится. Вы понимаете, о чём я говорю?
    Фросту стало ясно, к чему склоняет его Доусон, и пришёл к выводу, что приверженцы истинной веры действительно хранят Британию. И всё-таки ему не хотелось продаваться так дёшево.
    - Да, начинаю понимать, – он произнёс эти слова так, будто ему было мучительно трудно говорить.
    - Это слова Джона Буля ! – Доусон хлопнул его по плечу. – Я вижу, вы устали с дороги – позвольте мне угостить вас грогом! Здесь рядом подают совсем неплохой.
    - Я бы предпочёл портер.
7
    Наступил канун праздника Юль. Мистер Фрост, не ложившийся спать, всю ночь ждал важного сообщения, которое должно было прийти на сотовый. Получив его, он ответил таким же, в котором буквы буквы были переставлены условленным образом. Оттянув штору, он увидел стоящий во тьме автомобиль с включенными фарами. Это мог быть только Селлерс.
    Одевшись, мистер Фрост зашёл к Стефану, расположившемуся теперь со значительным комфортом – в одной из комнат для постояльцев. Не считая их двоих, дом был пуст – все разъехались, а миссис Четэвей на ночь всегда уходила домой.
    Дверь он открыл собственным ключом. Подойдя к спящему юноше, он наклонился над ним и разбудил, тронув за плечо:
    - Стефан!
    - Что…в чём дело?
    - Пора, Стефан. Нам нужно торопиться – праздник Юль вот-вот начнётся.
    Стефан сел на постели.
    - Но ведь только без четверти пять – пожаловался он заспанным голосом, глядя на будильник.
    - Уже очень поздно, Стефан, ведь мы собираемся встречать рассвет. Давай быстрее – нас уже ждут.
   -  Да, конечно, мистер Фрост.
    Десять минут спустя они уже были на улице, поёживаясь от холода. Человек, куривший у «лендровера-дискавери», приветственно помахал им рукой.
    - Вот видишь, мы поедем в Вудхендж в комфортном автомобиле с обогревом салона. Наши предки, конечно, не знали ни автотранспорта, ни хороших дорог – они всюду ходили пешком, даже в зимнюю стужу.
    - А почему в Вудхендж?
    - Праздник символизирует начало возрождения Природы, Стефан. В день праздника Остара Богиня уже является юной девушкой, но рождается она сейчас, в момент, когда первые лучи солнца изгоняют нечисть из нашего мира.
    - Нечисть? – переспросил Стефан, в его голосе послышался страх.
    - Это всего лишь символическое жертвоприношение, – улыбнулся Фрост как можно искреннее. – А потом мы будем встречать рождение Богини – и там будет профессор Мертон.
    Сказав так, мистер Фрост игриво ущипнул Стефана за плечо.
    - Остановись, Стефан, на мгновение, я хочу кое о чём тебя спросить.
    Едва они остановились, и Стефан повернулся к нему, двери «лендровера» распахнулись, и оттуда вышло ещё двое людей. Один из них – Селлерс – приветственно махнул им рукой.
    - Давайте быстрее!
    Мистер Фрост взял Стефана под локоть.
    - Стефан, мой мальчик, там собрались влиятельные люди. Они рассчитвыают на то, что ты окажешься человеком слова. Ты ведь не подведёшь меня?
    - Мистер Фрост! – голос Стефана дрогнул. – Я и в мыслях такого не имел!
    - Не обманывай профессора Мертона – и он сделает тебя настоящим учёным, Стефан. – Фрост перевёл взгляд на «лендровер», у которого виднелись фигуры трёх крепко сложенных мужчин, производившие угрожающее впечатление. – Ты познаешь мужскую любовь и ласку, общаясь с ним.
    Последнюю фразу он произнёс полувопросительным тоном.
    - Вы идёте? – голос, задавший этот вопрос, был властным и уверенным в себе – голос человека, привыкшего раправляться с каждым, кто ему противоречит.
    Стефан дёрнулся было, чтобы сделать шаг к «лендроверу», но Фрост остановил его, с силой сжав руку.
    - Ты будешь с нами? С ним…
    Утвердительного ответа было бы более чем достаточно – Стефан после этого становился «цыпой». Тем не менее, ответ румынского юноши был необычен: он взял Фроста под локоть точно таким же образом и ответил, глядя ему в глаза:
    - Мы договорились, что любим друг друга, мистер Фрост, и я держу вашу руку.
    Пока они шли к машине, друид едва сдерживал смех. Мальчишка решил, что будет главным. В любом случае, даже учитывая этот чисто «петушиный» жест, Стефан дал своё согласие.
    Фрост приветствовал Селлерса, который уважительно поклонился ему, здороваясь за руку.
    - Садитесь со мной, мистер Фрост.
     Стефану не выказали ни малейшего почтения – куривший мужчина спортивного сложения, рослый и мощный, указал ему на заднее сиденье:
    - Сядешь между мной и Бобом.
   Стефан покорно полез внутрь.
    - Гарри, ты ещё долго? – спросил Селлерс, обернувшись через плечо. – В машину идёт холод!
    - Да, я уже почти докурил – Гарри залез в салон, прижав Стефана к своему приятелю, такому же верзиле, и, выбросив окурок, хлопнул дверью. – Всё, мы внутри! 
    «Лендровер» заурчал мотором и мягко тронулся с места.
    - Нужно будет ехать помедленнее – темно, к тому же дорога скользкая от изморози, – заговорил Селлерс, – но я думаю, мы не опоздаем.
    - Тут недалеко – всего пару миль по Кантесс-роуд, а потом слева будет уже и поворот на Вудхендж.
    - Да знаю я, Эудос.
    - Эудос? – переспросил Стефан.
    Фрост-Эудос рассмеялся.
    - Это моё друидическое имя. Ты ещё многого не знаешь о наших обычаях.
    Британцы загадочно рассмеялись, и смех этот прозвучал в тёмном салоне более чем зловеще.
    - Да, наверное, к этому нужно просто привыкнуть – как к правому расположению руля.
    Эудос-Фрост снова рассмеялся:
    - Да, Стефан, руль здесь расположен совсем не на той стороне, на которую ты рассчитывал.
    - Что вы имеете в виду?
    - Заткнись! – Гарри грубо толкнул Стефана под бок. – Когда говорит друид, нужно вести себя уважительно.
    - Осторожнее, Гарри, ты не в ринге. Кстати, ты всё ещё боксируешь?
    - Лицензия аннулирована, господин Эудос, я теперь ветеран. Ещё дерусь по пабам и участвую в нелегальных боях, но это совсем не тот уровень. Зато можно иногда действовать без ограничений. Это так приятно, когда рефери не держит тебя за руку…
    - Вероятно, мы дадим тебе новое имя в праздник Остара, Гарри, – сказал Эудос-Фрост. – Новое имя и молоденькую девчушку, которую надо будет охранять от ухажёров.
    Гарри вздохнул:
    - Я понимаю вас, господин Эудос. Мне всегда нравились девочки, и это – далеко не худший вид заработка.
    Они свернули налево. Проехав ещё немного, «лендровер» остановился.
    Выйдя из машины, они были встречены целой группой почитателей древней веры, которые уже ждали их на месте.
    Стефан, за которым неотступно следовали Гарри и Боб, подошёл к Эудосу:
    - Мистер Фрост, извините, Эудос, я …
    - Да, ты можешь меня так называть, мальчик. Что тебя интересовало?
    - Я хотел бы поговорить с профессором Мертоном.
    - Это успеется, – Эудос сделал небрежный жест. – Не волнуйся по этому поводу. Спрашивай у меня, если хочешь.
    - Да, у меня есть вопрос. Этот ритуал, который намечен – это ведь церемония рождения?
    - Конечно, Стефан я же рассказывал вам. Души, которые должны явиться в наш мир, здесь проходят через врата, расположенные в центре Вудхенджа – Эудос махнул рукой в сторону бетонных столбов, формировавших концентрические круги. – Некогда там были вбиты сваи, на которых держалась сложная архитектурная постройка, подобная Стоунхенджу, но более изящная. К сожалению, её внешний вид на данный момент является предметом споров, и она до сих пор не восстановлена, а эти блоки, скорее, обозначают места её контакта с поверхностью…
    Стефан перебил его дрожащим, испуганным голосом.
    - Этот ритуал…если бы здесь случились не роды, а была принесена человеческая жертва – допустим, с целью возродить чью-то душу…
    Мистер Фрост рассмеялся:
    - Это была бы чёрная магия, мой мальчик. – Он выдержал паузу. – Но подобными вещами занимались и древние жители Британии, и кельтские друиды…
    Эудос-Фрост умолк, многозначительно глядя на Стефана.
    К ним подходили всё новые и новые люди, освещавшие себе путь карманными фонариками. Кто-то сказал, что все уже в сборе.
    Селлерс посмотрел на восток.
    - До рассвета ещё далеко, Эудос, но лучше начать как можно скорее, чтобы успеть закончить с первыми лучами. К тому же потом ещё будет необходимо всё здесь…
    - Отлично, Луметел! – оборвал его Эудос-Фрост. – Идём к алтарю!
    - Пойдём, парень, – кто-то подтолкнул Стефана в спину. Обернувшись, он увидел возвышавшегося над ним Гарри. На его мрачном, жестоком лице читалась готовность сделать с непокорным студентом всё, что ему ни прикажут. Стефан, окинув взглядом его высокую, могучую фигуру и посмотрев на огромные кулаки, усеянные шрамами, молча кивнул и на ватных, негнущихся ногах проследовал за основной группой верующих. Гарри и Боб следовали не отставали от него ни на шаг. Стефан притормозил у остатков насыпи, окружавшей некогда Вудхендж, а потом, едва они вошли во внутренний круг, обернулся к Гарри:
    - Гарри, я спрошу у тебя кое-что об этом деле. Вот те люди, которых приносили в жертву в Стоунхендже – ведь со мной не собираются сделать здесь подобное?
    Гарри и Боб расхохотались.
    - Нет, что ты! Конечно, нет!
    Их издевательский тон, однако, свидетельствовал об обратном.
    - Понятно. Но те люди, которых там сжигали – они же были как бы в почёте, относились к правителям?
    На этот раз Гарри и Боб рассмеялись гораздо искреннее.
    - Ты что, парень, решил, что эти овцы на заклание что-то решали? И ты хочешь командовать нами?
    Боб, до этого молчавший, отвесил Стефану затрещину, от которой тот едва не упал.
    - Боб! Не убей его раньше времени. – Гарри схватил Стефана за шиворот и помог встать. – Пойдём, только не упирайся, а то я тебе голову проломлю.
    - Правители! – фыркнул Гарри. – Правителей хоронили в гробницах, в Эйвсбери, кретин! В Стоунхендже богам приносили в жертву неисправимых преступников или неугодных – по их воле или против неё. Но ты, ты – совершенно особый случай! – сказав так, Гарри со смехом буквально швырнул Стефана к алтарю, у которого стояли жрецы. Поверх тёплой одежды они уже одели белые хламиды и стояли сейчас с непокрытыми головами, рассматривая что-то маленькое и сверкающее, что показывал им Эудос.
    - Бронзовая заколка, обнаруженная в Эйвсбери и принадлежавшая Бригантии в её предыдущем воплощении! Сейчас мы призовём Богиню бриттов и попросим её воплотиться в этом существе с подлинно женской внешностью и душой, согласившемся стать девушкой и познать мужскую ласку. Держите его!
    Гарри и Боб схватили отчаянно сопротивлявшегося Стефана и связали. 
    Верующие отступили за пределы освещённого круга, который создавала переносная лампа, установленная на одном из столбов. Друиды, став кольцом, освободили место для Эудоса.Тот взял алам, нож с чёрной рукояткой, и очертил вокруг алтаря окружность, переступить которую не имел права ни один смертный. Затем, взяв в правую руку нож болин с белой рукоятью, а в левую – брошь Бригантии , он воздел их вверх и  начал произносить фразы на гэльском языке, которого не знал. Заучив их напамять, он надеялся, что слова, если и не сработают, то произведут должное впечатление на присутствующих.
    Увидев, как к нему приближается жрец с ножом в руке, Стефан вдруг дико взвыл, и вой его, поначалу визгливый, как у перепуганного, плачущего ребёнка, постепенно превратился в злобный, наводящий ужас рык дикого зверя. Эудос, призвав всё своё мужество, склонился над юношей, который не прекращал выть, чтобы осуществить сакральное действие, но отшатнулся, заглянув тому в глаза. Они мерцали жутким зеленоватым светом, как у кошек и собак, но существо, в которое постепенно превращался Стефан, не имело ничего общего с животным миром. Вернее было бы назвать его химерой, прорвавшейся в нашу реальность – квинтэссенция ночных кошмаров и безумных фантазий, усеянная отвратительными бородавками, она стояла на четырёх лапах, подобно хищникам, но её мускулистые лапы, заканчивающиеся длинными когтями, более походили на обезьяньи руки. Пасть, усеянная клыками, источала зловоние, которое ощущалось даже стоявшими в последних рядах.
    Тварь, окончательно сбросив обличье Стефана, одним рывком избавилась от пут – верёвки просто лопнули, разорванные резким, неестественно сильным движением. Схватив Эудоса за руки, она вывернула их; послышался хруст ломающихся костей. Эудос закричал.
    Друиды, никогда не видевшие ничего подобного, были буквально парализованы этим зрелищем. Среди верующих, толпившихся за их спинами, начались разговоры, кто-то бросился к машине с криком: «У меня там пистолет».
    Чудовище, чьё лицо превратилось в серую морду, покрытую толстой, отвратительного вида кожей, бросило Эудоса на алтарь. Выхватив из его руки бронзовую заколку, оно вонзило острие жрецу прямо в глаз. Крик, который, как эхо, повторило несколько женских голосов, пронёсся над окрестностями Вудхенджа.
    Вперёд, растолкав друидов, выступил Гарри. Он явно был готов дать бой существу. Схватка, ставшая последней в его жизни, длилась всего лишь долю секунды – чудовище, лязгая огромными клыками, бросилось на него и сломало шею единственным движением. Перекусив горло, оно, подняв тело, как пушинку, швырнуло его в толпившихся вокруг друидов. Некоторые из верующих побежали; кое-кто спрятался за бетонными столбами, чтобы иметь потом возможность сказать, что был в хендже до конца; лишь немногие нашли в себе храбрость остаться на своих местах, хотя никто так и не осмелился приблизиться к существу, внушавшему и ужас, и омерзение одновременно.
    Эудос, крича и всхлипывая от боли, слез с алтаря и медленно пошёл, опираясь на него, прочь; бронзовая заколка всё ещё торчала из раны, которую он прикрывал свободной рукой, пытаясь остановить сочащуюся между пальцами кровь. Внезапно он выпрямился, словно исцелившись, и отнял руку от раны; в движениях его чувствовалась грация, отличающая женщин. Эудос заговорил на гэльском, которого не знал, как на родном – и голос его был голосом прекрасной молодой девушки, которая была юной в момент сотворения мира  и останется таковой в день, когда Земля перестанет вращаться, а звёды исчезнут с небосвода. 
    Богиня воскресла!
    Недолгим, однако, было её пребывание в нашем мире: зверь, услышав звуки незнакомой речи, обернулся и совершил прыжок не менее чем на десять метров – преодолев разделявшее его и Бригантию расстояние, он нанёс ей страшный удар в грудь. Растопыренные когти, длинные и острые, как лезвия ножей, глубоко вошли в плоть, пробив рёбра. Вырвав сердце, тварь ликующе закричала, подняв его высоко над головой, а потом впилась в него зубами.
    В момент, когда бездыханное тело Эудоса, в котором жила Бригантия, рухнуло наземь, страх, уже давно поселившийся в душах верующих, наконец, вырвался на свободу. Вид свирепой твари, залитой кровью своих жертв, усугублённый издаваемым ею диким рёвом, стал совершенно непереносимым.Поддавшись панике, последователи культа Богини бросились к мащинам, едва вспомнив потом, как доехали домой. Кто-то даже выстрелил несколько раз в направлении алтаря, но попал ли он в тварь, осталось неизвестным.
8
    В первых лучах тусклого зимнего солнца человек, сидевший у алтаря с сигаретой в зубах, был похож на каменное изваяние, оставшееся здесь с незапамятных времён. Наконец, отряхнув пепел, он зашевелился и нашёл в себе силы встать на ноги. Размяв затёкшие члены, человек осмотрелся. Насколько он помнил, ему удалось задуманное; осмотревшись вокруг, он обнаружил два бездыханных тела, одно из которых принадлежало Гарри, а второе – Фросту-Эудосу. Так как его собственная одежда пришла в негодность, человек раздел уже начавшего остывать мистера Фроста. Укрыв окровавленное тело хламидой, он подошёл к Гарри. Тот был мёртв, его шея, вывернутая под странным углом, была разорвана в клочья. Посмотрев в безжизненные глаза, человек почувствовал, что должен что-то сделать. Наконец, вспомнив, в чём дело, он достал кошелёк и вынул из него два серебряных денье. Повинуясь некоему импульсу, шедшему откуда-то из глубины души, а может, даже из преисподней, он положил монеты на веки мертвецу.
    Человек закурил ещё одну сигарету и пошёл в направлении, где пролегало шоссе. Перед тем как оставить хендж, он обернулся и в последний раз посмотрел на труп Гарри. От нахлынувшего злорадства ему стало тепло и приятно.    
    Гарри предстояло встретиться с самым мелочным, придирчивым и злобным существом, которое когда-либо ходило по земле.
   

ПРАХ К ПРАХУ
1
    Энё Негьеши, всего месяц назад вернувшийся в Будапешт из-за рубежа, каждую минуту ощущал чьё-то неусыпное внимание.  Впрочем, это было не наружное наблюдение, под которым хоть раз в жизни оказывается каждый – пока, как цинично говорят в полиции, сам не включится в «сеть». Ощущение, преследовавшее Энё, было крайне необычным – ему постоянно казалось, что рядом с ним находится некто – или нечто, – незримо следующий за ним по пятам. Однажды на станции метро «Деак Ференц Тер» он зашёл в туалет, где увидел в зеркале чёрную тень, мелькнувшую у него за спиной. Стало ясно, что дьявол вот-вот предъявит на него свои права. С того момента страх, не покидавший его сердце долгие годы, окончательно овладел Энё, чуть ли не ежеминутно переходя в приступы паники. Мысленно перебрав всё, что, согласно поверьям, защищало от бесов – чеснок, крест, серебро, – он был вынужден признать подобные варианты защиты от сил, которые сам же и вызвал, глупыми и нелепыми. Ещё не всё потеряно, успокаивал он себя.
    Однажды вечером, придя домой, он привычно включил свет – но лампа, едва вспыхнув, тут же потухла. Вздрогнув от неожиданности, Энё тут же успокоился – всего лишь перегорела лампочка. Нащупав в кармане пальто зажигалку, он уже собирался было подсветить, но тут раздался голос, которого он не слышал очень давно – голос, заставивший его руку безвольно опуститься.
    - Не нужно света, Энё, ты же знаешь, я его не люблю.
    Энё Негьеши вошёл в комнату и тяжело опустился в кресло. Во тьме перед ним загорелось два красных огня – глаза демона, чьё имя стало синонимом зла и нечистой силы. Вопреки мнению большинства людей, даже истово верующих, но не верящих до конца, демон этот действительно существовал.
    - Прошло шесть лет, шесть месяцев и шесть дней с того самого вечера, когда ты, Энё, пребывая на пороге смерти, здесь, в этой самой комнате, сумел вызвать меня из места, где я пребываю в вечном огне. Этот огонь – единственное, что может сравниться с моей ненавистью и гневом, и лишь в нём я чувствую себя достаточно хорошо. Я прибыл на твой зов, – глаза демона вспыхнули, словно огни Ада, когда он произнёс эти слова, и в его голосе была слышна неподдельная боль и обида, – я прибыл на зов человека, вскрывшего себе вены и начертавшего собственной кровью слова из Завещания Соломона.
    Энё бросил невольный взгляд на место, где некогда чертил кровавые письмена.
    - Лучафэр, – произнося имя демона, его голос дрогнул, – я помню наш договор.
    - И ты его не выполнил!
    - Но я всё ещё жив…
    - Твоя душа мне не нужна, ты, жалкое ничтожество!
    Помолчав немного, демон добавил:
    - И всё же она моя, как только ты умрёшь.
    - Как и души миллиардов ныне живущих на Земле.
    Демон рассмеялся, и из его рта вырвалось пламя, осветившее голову, увенчанную рогами, и огромные крылья, сложенные за спиной.
    - Я не ошибся, когда дал тебе возможность вернуться к жизни.
    - Я считаю, что не проиграл – и вполне могу выполнить заклинание.
    - Без моей защиты? В таком случае, тебя не станет в течение нескольких дней, если не часов. Тебя давно разыскивают, не говоря уже о возможности несчастного случая. Без данной мною силы ты – пустое место, обычный студент, совершивший неудачную попытку суицида. Да ты и заклинания-то никогда не слышал! Как ты сможешь его выполнить?
    - Можно, я закурю?
    - Ладно, только не падай в обморок, когда увидишь меня.
    Человек кивнул и достал пачку сигарет – к его удивлению, пальцы его сильно дрожали. Вытряхнув одну сигарету, он нажал на кнопку зажигалки, позволив парам керосина проникнуть в воздух – и решительно крутанул колёсико, брызнувшее искрами. В огне, вспыхнувшем на мгновение, он увидел демона и, подавив страх, сделал затяжку и улыбнулся.
    - Ты не так страшен, Лучафэр… Что ты предлагаешь?
    - Склонность к торгу – то, что я особенно презираю в людях. Вы такие…убогие…
    Демон умолк, а потом, долгое время спустя, сказал:
    - Ладно, скажу тебе правду: заклинание всё равно не сработает.
    - Как?! – Энё вскочил. – Ты меня обманул?
    Демон рассмеялся, а когда заговорил, его голос был печален:
    - Я был ангелом некогда, и не могу лгать в таких случаях. Нет, Энё, ты обманул себя сам: ведь код, заключённый в Завещании Соломона, открылся тебе с чужой помощью, не так ли? Был ещё один человек, посвящённый в тайну.
    Энё вспомнил о Тиборе, студенте-филологе, который  помог ему с переводом с греческого. Однако, насколько ему было известно, Тибор не относился к его затее всерьёз, и уж тем более, он не пытался покончить жизнь самоубийством, чтобы привлечь к себе внимание.
    - Тибор не может претендовать на выгоду от заклинания, да и не станет!
    - Тем не менее, вас было двое, и один из вас – лишний.
    Энё сделал очередную затяжку.
    - Ты хочешь, чтобы я убивал по твоему приказу.
    - Хорошо, что ты понимаешь, в чём дело, Энё. Я этого хочу. Сделай так, как я хочу – и у тебя всё получится. Твои силы многократно возрастут, ты выполнишь заклинание, добьёшься самых немыслимых успехов, о которых только способен мечтать – и я даже позволю тебе носить моё имя!
    - Это что-то вроде королевской фамилии?
    - Совершенно верно!
    Энё затянулся и выпустил длинную струю дыма:
    - Я не стану переписывать договор.
    Демон рассмеялся:
    - Ты всё щё надеешься выиграть у меня! Ладно! Но тебе придётся выполнить это условие. Потом, неважно, добьёшься ты своего или нет, ты ещё пожалеешь о своём решении.
    - И я хочу сперва услышать заклинание полностью.
    Демон встал и расправил свои широкие крылья:
    - Если ты не переписываешь договор, тебе придётся сделать всё самостоятельно – и результат будет тем же! Твоя душа погрязнет во зле.
    - Лучафэр, всё-таки я…я ещё не готов пасть перед тобой на колени.
    - Ты горделив, Энё…Ладно!
    Длинным, уродливым, кривым когтем демон провёл себя по груди, соскребая серую гарь, хлопьями оседавшую на пол:
    - Здесь есть, в том числе, и пепел крематориев Дахау, Майданека и Треблинки. Смешаешь его с помётом чёрной кошки, добавишь каплю собственной крови – и начертишь этой мазью пентаграмму в месте, на которое падает лунный свет.
    - Лучафэр, я всё равно могу отказаться убить моего друга.
    Когда демон заговорил, его тон был буквально ледяным:
    - Начертивший эту пентаграмму человек умрёт до следующего полнолуния. Твой единственный шанс – убить Тибора и надеяться на то, что это поможет.
2
    Приготовить мазь по рецепту Люцифера оказалось не так просто: помёт чёрной кошки Энё пришлось искать почти неделю. Наконец, когда всё было готово, он раздвинул шторы в окне и, волнуясь, как ребёнок, начертил на полу пентаграмму. Луна, закрытая тучами, всё никак не выглядывала, и он, находясь в полной темноте, возбуждённо думал о том, что ему делать, если заклинание всё же окажется правдой. Он задумал переписать историю – пусть всего лишь собственную биографию, но ведь изменится история всего мира! Кто-то ничего и не заметит, а для кого-то жизнь пойдёт по другому пути. Конечно, Тибор, знающий о Треблинкском заклинании, действительно стоит у него на пути – время и пространство, разрушенные и выстроенные заново, неизбежно наткнутся на это препятствие – человека, который знает, как всё было в той, прежней реальности.
    Когда Энё, тогда ещё юный и застенчивый студент, мучался депрессией, к нему обратился один из его приятелей, немного разбиравшийся в каббалистике. Энё уже и имени его не мог вспомнить – настолько давно это было, казалось, что прошла целая вечность с тех пор, – но легенда о Треблинкском заклинании навсегда изменила его жизнь.
    История была почти кощунственной по своему содержанию, но невероятно правдоподобной. Если верить ей, Второе пришествие Христа и Страшный суд уже произошли – в годы Второй мировой войны. Иисус, сын Божий, на сей раз носил другое имя, но, как и в первой своей жизни, он был евреем. Его сожгли заживо в крематории Треблинки, концлагеря, расположенного на территории Польши, и перед смертью он произнёс слова, которые, переходя из уст в уста, в кругах оккультистов стали нарицательными. Кое-кто даже приписывал им магическую силу. Но как взяться за выполнение заклинания, если ты его никогда не слышал – более того, если ты и в колдовство-то не веришь? Помочь в таких обстоятельствах мог только дьявол, и Энё, сам не свой от душевных мук, нашёл способ к нему обратиться. Взяв Завещание Соломона, один из наиболее известных маускриптов, описывающих вызывание демонов, Энё попытался провести обряд – и потерпел неудачу. Тем не менее, в тот момент, когда он отложил в сторону листок бумаги с выписанными словами на греческом, произошло невероятное – лист загорелся. Потрясённый, Энё продолжал искать ключ. Вооружившись Библией, он обнаружил в ней схожие тексты, выписал номера стихов – и попытался использовать их как код для расшифровки Завещания Соломона. Помог ему в этом Тибор, немного знавший латынь и греческий. В конце концов, избрав наиболее реальный вариант, Энё ещё раз провёл обряд вызывания, который вновь потерпел неудачу. Отчаяние, навалившееся подобно многотонной глыбе, окончательно раздавило его – Энё вскрыл себе вены.
    И тогда к нему пришёл Люцифер, назвавшийся на румынский манер Лучафэром, и предложил сделку. Энё, лежавший в луже собственной крови, тут же написал на полу своё согласие: «Да». С тех пор его жизнь изменилась настолько кардинально, насколько это вообще возможно. Выполняя указания обитателей преисподней, он объездил всю Европу. Зло уже владело им, хотя он и отказывался это признавать. Даже сейчас, согласившись убить единственного человека, которого он мог назвать другом, Энё тешил себя глупой надеждой на то, что, когда всё изменится, Тибор будет живым, словно с ним ничего и не произошло. Даже если это и правда, его самого будет ждать ужасная расплата за все его преступления.
    Сейчас, глядя на пентаграмму, он понимал, что, какими бы чистыми ни были его мечты, реализация их с помощью служителей тьмы неизбежно должна была превратиться в сплошную цепь злодеяний и убийств. Так всё и произошло – и, тем не менее, он не мог отступить.
    Попытки отыскать знаменитое Копьё Христа, которым, согласно легенде, был убит Спаситель, оказались безуспешными. Различные артефакты, сохранившиеся от древних времён и претендующие на то, чтобы именоваться Копьём, оказались обычными наконечниками, выкованными в гораздо более поздний период. Он видел Ватиканское копьё, Венское, Армянское – и ни одно из них не вызвало в нём и в его таинственной сущности, данной ему Лучафэром, ни малейшего душевного трепета, да и каких бы то ни было эмоций или необычных ощущений вообще. Его поиски не дали ни малейших результатов, а время, отпущенное Люцифером, вышло.
    Энё смотрел на пентаграмму и не замечал её, предавшись воспоминаниям и забыв обо всём. Лёгкий дымок, который начал исходить от рисунка, начерченного на полу, коснулся его ноздрей. Почувствовав, что засыпает, он попытался стряхнуть сон, но тело отказалось его слушаться. Он будто проваливался во тьму, бездонную и вместе с тем осязаемую, словно вода или…или кровь.
3
    Кровь брызнула из носа капо, когда Хаим Гершензон нанёс ему давно задуманный и тщательно подготовленный удар. Отшатнувшись, капо, выполнявший функции старшего в их бараке, бросился на Гершензона. Два узника, схватившись из-за незначительного предлога – они не смогли разойтись в проходе между нарами, – покатились по полу, изрыгая ругательства. Зелинский, польский уголовник, осуждённый за грабёж, стал капо как раз потому, что был преступником и согласился служить нацистам, чья воистину преступная суть лучше всего отражалась в их символике – черепе с костями и сдвоенных рунах «зиг» в петлицах. Эти руны, сокращение от СС, Иосиф Кац, увлекавшийся фильмами ужасов, перевёл как «Сыновья Сатаны». Мир перевернулся с ног на голову: самые мирные и добропорядочные люди, евреи, вдруг объявлены преступниками – только за то, что они – евреи. А уголовники, которыми верховодят «дети Сатаны» с пиратскими эмблемами – защитники законности и мира. Таким стал мир, в котором всё наоборот – не мир, а тотальная война, как называли немцы свой крестовый поход против остального человечества. Наследник кайзера, кронпринц из рода Гогенцоллернов, да и вообще вся аристократия, даже прусское юнкерство, вся нация, наконец – нация, породившая Гёте, Баха и Гегеля, – теперь по-рабски покорно выполняла самые безумные прихоти безродного ефрейтора. Гитлер, даже отдалённо не походивший на воспетый его пропагандой образ «истинного арийца», тщательно скрывал, что происходит от презренных славян – поговаривали, будто он был отчасти чехом, – и он умудрился взобраться на самую вершину ничем не ограниченной власти! Волей-неволей приходилось верить в то, что без вмешательства Сатаны дело не обошлось, тем более, что явные свидетельства тому были повсюду, куда ни посмотри.
    …Зелинский побеждал – сказывалось дополнительное питание, которое он получал как член привилегированной касты. Наконец, их разняли; Зелинский, грязно ругаясь, растолкал державших его заключённых и выскочил из барака с криком: «Гершензон, ты – труп!».
    Гершензон, тяжело дыша, опустился на нары. Его полосатая роба, разорванная в нескольких местах, после штопки была бы ещё вполне пригодной, но его статус был уже безнадёжен. Это понимали и остальные заключённые, которые, опустив глаза, вернулись к своим занятиям. Нападение на капо – очень серьёзный проступок, за него могут перевести в штрафную группу или даже в Треблинку-2, внутреннюю зону, где сотни заключённых ежедневно убивают в газовой камере. Те, кто туда попал, были уже обречены. Гершензон, которого разлучили с родителями в первый же день его пребывания в Треблинке, знал наверняка, что тех уже нет в живых.
    К нему на нары подсел Моше Фридман, старый – по их меркам, ведь ему не было ещё и пятидесяти – еврей из Данцига. Подобно Гершензону, чья семья бежала в Польшу сразу же после «Хрустальной ночи», Фридман носил нашивку в форме «звезды Давида», нижний треугольник которой был жёлтым, а верхний, свидетельствующий об эмиграции – синим.
    - Хаим! – сказал он тихо, чтобы их не слышал больше никто из присутствующих.
    - Что?
    - Тише! – прошипел Фридман. – Слушай, что я тебе скажу: ты должен забыть о своём гневе и ожесточении и предстать перед немцами как жертва. Предлагай им всё, что они захотят – и ты выживешь. Единственный вариант для тебя – попасть в зондеркоманду. Там ты сможешь быть нам полезен. Я уже говорил с уважаемыми людьми, и они согласны, что это – нормальный вариант для тебя.
    Сказав так, Фридман встал и отошёл в сторону, словно его ничто не интересовало.
    От унижения Гершензон едва не расплакался. Он вспомнил, как его медленно, но верно подталкивали к этому поступку – то слово, сказанное тут, то фраза, брошенная там. Так они и довели его до нападения на капо, а потом даже признались в том, что всё было задумано ими изначально, чтобы внедрить своего человека в зондеркоманду. Зондеркоманда пользовалась не просто дурной репутацией – её членов, живших в отдельном бараке, открыто ненавидели и презирали. Массовое истребление заключённых, налаженное в Треблинке-2, осуществлялось при помоши группы пособников лагерной администрации, которые убирали трупы, сортировали личные вещи убитых – и даже осуществляли непосредственную подготовку смертников к казни, подобно тому, как скот ведут на бойню, присматривая за тем, чтобы он не разбежался. После того как немцы вдруг раскопали огромную траншею, куда они раньше сваливали трупы бульдозером, и начали поспешно их сжигать в специально возведённом для этой цели крематории, в лагере заговорили о том, что поражение Германии не за горами. Наацисты поспешно уничтожают улики – как самые обычные преступники, – говорили узники Треблинки, воодушевлённые этим проблеском надежды. Отношение к пособникам лагерной администрации, ежедневно переносящим туда-обратно разложившиеся тела, от которых исходила ужасающая вонь, наоборот, резко ухудшилось. Хаим отлично знал об этом, и сам ненавидел зондеркоманду всеми силами души, но сейчас, когда перед ним нависла угроза смерти, к тому же после напутствия Фридмана, он был вынужден задуматься об этой «работе» всерьёз.
    Он обвёл барак растерянным взглядом, ища поддержки, но заключённым было нечего ему сказать. Хаим, чуть поколебавшись, решил принять совет Фридмана как руководство к действию – поразмыслив здраво, это был лучший выход из сложившейся ситуации. Действительно,  ячейка Сопротивления их барака попросту использовала его в неких целях, ещё не известных ему, и Хаиму оставалось только воспользоваться добрым советом, чтобы спасти то немногое, что у него ещё было – собственную жизнь.
    Сидя на краю нар, Хаим Гершензон быстро составил фразы, которые должны были оправдать его перед немцами.
    Потом, ожидая, пока дверь барака распахнётся, и войдёт охрана, он сказал, сожалея о собственном глупом поступке:
    - Хорошо бы, если бы мы могли повернуть время вспять и не делать того, о чём приходится сожалеть.
    Сказав так, он добавил с неожиданной горечью:
    - Хотя, скорее, последний в мире глупец станет гением.
    - …а скупые немцы начнут делать пушки из золота, – добавил кто-то, неразличимый в сумраке.
    Иосиф Кац, семнадцатилетний паренёк, которого все считали слабоумным, хихикнул:
    - Это как если бы Дракулу съели вампиры.
    Хаим кивнул и сказал печально, вглядываясь в лица людей, которые довели его до этого, выполняя инструкции таинственных лидеров Сопротивления:
    - Наверное, призракам легче обрести плоть, а ангелам – стать смертными.
    Кто-то выдавил сочувственную улыбку в ответ, кто-то отвернулся. Предчувствуя, что сейчас откроется дверь, и внутрь ворвётся порыв холодного, пронизывающего ветра, Хаим встал.
    Послышался топот солдатских сапог, подбитых гвоздями, и дверь, поддавшись удару, распахнулась настежь. Внутрь вошли эсесовцы с винтовками в руках; их знаки различия, пряжки и примкнутые штыки бросали слабые отблески света, проникающего снаружи, где у входа в барак горела электрическая лампа. Ударами прикладов солдаты расчистили свободное место для Зелинского, прятавшегося за их спинами.
    - Вот он!
    Не оказывая ни малейшего сопротивления, Хаим Гершензон стоически вытерпел несколько ударов по лицу, которые нанёс ему Зелинский, и позволил себя увести.
4
    Поздним апрельским вечером в крематории, самом тёплом помещении в концентрационном лагере Треблинка, собралось, как это обычно бывало, руководство лагеря и приехавшее в гости высокое начальство. Наблюдая за немцами в офицерских мундирах, Антон Кольчинский, в прошлом – чемпион Европы по боксу в полусреднем весе, гордость Польши, а сейчас – военнопленный, на чьей робе был нашит красный треугольник с буквой «П», обозначающей национальность, достал сигареты и закурил.
    Комендант лагеря капитан Штангль, разговаривавший до этого с неким важным начальником, вдруг обернулся к Антони:
    - Антон, подойди к нам. – Штангль, неплохо относившийся к Кольчинскому, всегда переиначивал его имя на немецкий манер
    - Да, герр гауптштурмфюрер . – Антони, презиравшему польских военных, было сложно заставить себя подчиняться выряженным в тщательно отутюженную форму болванам в «рогатувках», но когда он попал в плен, повторно преодолеть этот психологический барьер по отношению к новым «господам» ему оказалось гораздо проще, чем другим военнопленным. Как ни странно, ему, одержавшему на международных рингах ряд побед над спортсменами Рейха, удалось встретить немало почитателей своего таланта как раз среди немцев.
    Одетый в генеральскую форму высокий мужчина лет сорока, на чьём одутловатом лице были заметны следы пристрастия к алкоголю, сделал шаг, чтобы посмотреть на Кольчинского вблизи. Он тоже курил. Когда он затянулся, стало заметно, что ногти на пальцах, сжимающих сигарету, пожелтели от табака.
    - Смотрите-ка, – оживился генерал, – этот парень тоже курит «Экштейн». Это не мешает его спортивному режиму?
    Антони стряхнул пепел и пожал плечами:
    - Мешает, конечно, герр…
    - Группенфюрер  Глобочник, – вставил Штангль, который немного говорил по-польски и переводил их разговор.
    - Мешает, герр группенфюрер, и я уже далеко не тот, что был в тридцать девятом... но и противники здесь совсем не те, с которыми я дрался прежде.
    Штангль перевёл. Глобочник благожелательно улыбнулся Антони:
    - Да, Франц, я понимаю, почему его называли «дитя Варшавы» – этот лопоухий поляк действительно больше похож на ребёнка.
    - Он очень похож на вас, группенфюрер, – елейно улыбаясь, ответил Штангль.
    - Одило, сегодня – просто Одило, – рассмеялся Глобочник, бывший явно навеселе. – так это правда, что…
    - …Антон.
    - ….что Антон должен был выиграть Олимпиаду в Париже?
    - Я был фаворитом этого турнира, герр группенфюрер, – ответил Кольчинский, привыкший к вниманию прессы и умевший отвечать на такие вопросы. – Я побил чемпиона США О’Рейли, выступая за сборную Европы – это было в межконтинентальном матче 1938-го года, – я выиграл чемпионат Европы 1939-го года, я побеждал экс-чемпиона Европы немецкого боксёра Мураха… Я по праву считался главным претендентом на победу.
    Кольчинский виновато развёл руками и замолчал, чтобы не сказать лишнего. Немцы расхохотались. Глобочник хлопнул Кольчинского по плечу:
    - Но Вермахт сорвал все ваши планы. Мы захватили Польшу и Францию!
    Кольчинский вежливо улыбнулся в ответ, стараясь, чтобы его улыбка выглядела подобострастно.
    - Антони, а чем тебя премирует гауптшурмфюрер Штангль за победы в этих боях, которых, как он говорит, ты уже выиграл более двухсот?
    - Сигаретами, герр группенфюрер. Я получаю первитин  каждый день – и раз в неделю меня пускают в женский барак.
    - Да ты неплохо здесь устроился, Антон! – Глобочник вдруг перевёл взгляд на сигарету с белым фильтром, которую курил Кольчинский, и помрачнел. – Ты знаешь, что дизайн пачки «Экштейн» был специально разработан, чтобы иметь одинаковый вид с чёрно-зелёными знаками различия для камуфляжных костюмов Вермахта? «Экштейн» символизирует принадлежность к полевым войскам, участвующим в штурмовых операциях.
    Кольчинский пожал плечами и улыбнулся. В разговор, пока он не зашёл слишком далеко, вмешался Штангль:
    - Ладно, Антон, иди готовься к бою. Тебе уже подготовили противника – это очередной жид, напавший на капо.
    - Жидов – в печку, герр гауптштурмфюрер!
    - Ты – настоящий эсесовец, Антон, – Штангль, пьяно улыбаясь, сделал жест, отпуская Кольчинского.
    - Постойте! – Глобочник остановил поляка. – Антон, а ты бы смог убить жида в ринге?
    Кольчинский был вынужден разочаровать эсесовского генерала:
    - В перчатках – нет, герр группенфюрер.  В сорок первом был один жид, который умер на месте – он ударился головой о бетон. Но вообще – нет.
    Штангль, едва переведя, добавил на немецком:
   - Группенфюрер, я говорил на эту тему с нашим врачом, унтерштурмфюрером  Откером – а вот, кстати, и он…
    Откер, невысокий, лысеющий мужчина средних лет, приблизился, чтобы принять участие в разговоре.
    - Смерть в ринге – частое явление, и обычно она наступает от кровоизлияния в головной мозг. Последнее может быть как результатом очень резкого одиночного удара, от которого лопаются исключительно кровеносные сосуды – как правило, такие удары приходятся в височную область, – так и результатом множества тяжёлых ударов, которыми боксёр буквально разбивает мозг противника, пока, в конце концов, не достигает того же эффекта.
    - То есть, ваш поляк – не очень-то умеет боксировать?
    Штангль развёл руками.
    - У нас здесь концлагерь, а не спортивная база, а Кольчинский – всего лишь любитель. Но это – лучший любитель мира, и он одержал сотни побед.
    - Хорошо, – согласился Глобочник. – У нас будет бокс, девочки и выпивка. И объясните поляку, чего я от него хочу.
    - Заодно вы посмотрите, как работает печь крематория, группенфюрер. Мы установили их по вашему приказу после…
    - После катастрофы на Волге, я знаю, – оборвал коменданта Глобочник. – Ладно, давайте начнём с бокса.
5
    Пока Кольчинский, уже утративший интерес к немцам, разминался, в зал ввели его будущего противника, Хаима Гершензона. Смерив того взглядом, Кольчинский приветственно кивнул и начал боксировать с тенью.
    Тем временем Глобочник, усевшись на лавке, решил развлечь себя судом.
    - Франц, в чём обвиняется этот жид?
    - Драка. Он напал на капо.
    - А он что говорит? Эй, жид!
    - Хаим Гершензон, – ответил заключённый на безупречном немецком.
    - Ты родился в Германии? Ага, я вижу эту сине-жёлтую звезду… Беженец, скрывался в Польше!
    Гершензон, чьи тёмные глаза, казалось, буквально источали скорбь, кивнул.
    - Я – уроженец Ингольштадта. Я и мои уже покойные родители бежали в Польшу, опасаясь за свою жизнь, ещё в 1938-м году.
    - Нельзя было нападать на капо! – поучительно сказал высокий гость.
    - Я совершил ошибку. Если позволите мне сказать…
    Казалось, рассвирепел от того, что ему перечат:
    - Заткнись, жид! Если бы этот Гриншпан не убил нашего дипломата , никаких погромов бы не было. Вы, жиды – нация террористов и провокаторов. Вы переносите большевизм, распостраняя его по Европе, как инфекцию! Тебя нужно расстрелять за твой поступок, но на тебя жалко пули, ты!.. Жалко пули, которые нам так нужны на фронте!
    Гершензон, ещё только войдя в помещение крематория и увидев натянутые канаты импровизированного ринга, понял, что ему предстоит бой, проигравший в котором погибнет. Судя по тому, что в зале присутствовал поляк, знаменитый своими молниеносными ударами, он уже обречён. Поляк, как говорили, до войны был чемпионом Европы и мира по боксу –  более сильного и искусного противника было трудно себе представить. Поведение этого пьяного эсесовского генерала, чьи зализанные назад волосы открывали простое крестьянское лицо, которое вполне могло принадлежать славянину, также свидетельствовало о том, что всё уже решено. Вероятно, эсесовец, кем бы он ни был, действительно сын кого-то из мясников и лавочников, основавших эту нацистскую партию, которая возвела скотство в ранг добродетели. Что же мешает происходить ему не только от простолюдина, но ещё и от славянина?
    Понявв, что прикидываться беспомощной жертвой далее не имеет смысла, Хаим решил высказаться перед смертью:
    - Вы говорите, что вам жалко пули, которые нужны на фронте, но не говорите, почему сами прячетесь в глубоком тылу, убивая беззащитных заключённых. Вы говорите, что я – переносчик большевизма, в то время как я бежал из Германии, чтобы не общаться с нацистами, которые, по словам вашего Гитлера, всему учились как раз у марксистов.
    Он замолчал, вопросительно глядя на эсесовцев. Штангль рассмеялся:
    - Типичный пример еврейской демагогии, группенфюрер! Ещё чуть-чуть – и он обвинит вас в расовой неполноценности.
    Хаим на этот раз не стал сдерживаться:
    - А разве он не славянин? Я не удивлюсь, если его фамилия – «Дубровник» или как-то в этом роде.
    Судя по улыбкам эсесовцев и побагровевшему лицу группенфюрера, Хаим пришёл к выводу, что попал в точку.
    - Вся созданная вами система преступна. Я напал на капо, который безнаказанно избивал меня и моих друзей долгие месяцы, хотя мы не совершили никаких преступлений. Сам капо – его зовут Зелинский – при этом является отпетым уголовником, судимым за грабёж.
    Сказав так, Гершензон торжествующе посмотрел группенфюреру в глаза. И на этот раз эсесовец удивил его: он начал дико хохотать. Буквально согнувшись от смеха, он несколько раз ударил себя ладонью по колену. Наконец, утерев слёзы с раскрасневшегося лица, эсесовец, обращаясь к еврею, заговорил неожиданно суровым голосом:
    - Меня зовут Одило Глобочник, я – группенфюрер СС и генерал-лейтенант полиции. До победы национал-социализма в Австрии я был в розыске за ограбление и убийство ювелира, жида по происхождению. Тебе это о чём-то говорит?
    Гершензон, внезапно побледнев, стоял, не в состоянии вымолвить ни единого слова, и нервно покусывал  губы.
    Глобочник, расстегнув воротник кителя, подался вперёд:
    - Но ты не сказал главного, жид. Как так могло получиться, что в стране, где все превратились в грабителей, только жиды, занимавшиеся ростовщичеством, богатели и богатели, а их ручки, не знакомые с трудом, были чисты? И все их затруднения с законом быстро заканчивались, стоило только жиду передать что-то полицейскому во время рукопожатия. Ну, скажи мне, жид!
    Хаим не нашёл, что сказать в ответ.
    - Зелинский! – Глобочник указал пальцем в капо, стоявшего среди солдат. – Ты – поляк, судим, как тут говорили, за ограбление. Приносил ли ты когда-нибудь награбленное ростовщику или в ломбард, принадлежащий жиду?
    Зелинский охотно закивал:
    - Яффе давал неплохие деньги и охотно ссужал в долг. Долг можно было…отработать.
    - И деньги ты, конечно, пропивал в пивной или рюмочной, принадлежащей жиду? – широко улыбаясь, спросил Штангль.
    - Да, герр комендант!
    Штангль и Глобочник рассмеялись.
    - Классический случай, группенфюрер, откройте любой буклетик министерства пропаганды или вчерашний номер «Ангрифф», – сказал Штангль.
    - Ну, у вас здесь всё на месте, гауптштурмфюрер. Жертвы жидовской лжи осуществляют законное возмездие, искупая тем самым свою вину перед обществом.
    - Конечно, группенфюрер, – согласился Штангль. – У меня здесь – полный порядок.
    - Ладно, давайте перейдём к боксу.
    Ставок на Хаима, который не знал даже, как одеть боксёрские перчатки, не принимали. Всем было ясно, что он проиграет. Ставили на то, продержится ли он хоть один раунд – шансы Хаима оценивались всего лишь один к четырём, –  а также на то, удастся ли Кольчинскому убить его. Так как смерть в ринге считалась почти невероятной, формулировку несколько изменили: если Гершензон будет нокаутирован и не придёт в себя до того, как его кремируют, считать, что он получил травмы, несовместимые с жизнью, и всё равно бы умер впоследствии. Тут Хаим с удивлением отметил, что на него ставят из расчёта три к одному.
    Невольно посмотрев на печь, в которой сгорели уже тысячи трупов, включая и те, что в последние недели начали выкапывать из огромных траншей, Гершензон ощутил исходящий от неё жар. Обнажившись по требованию охраны до пояса, он пролез между канатами в ринг, где уже стоял унтер-офицер, взявший на себя роль рефери. Без кителя, одетый только в майку, от которой разило потом, и брюки с подтяжками, эсесовец подозвал Кольчинского. Представив обоих боксёров и огласив правила – бой до чистой победы в неограниченном количестве раундов, – рефери заставил их разойтись по углам. Судя по тому, что в его углу не было секунданта, Хаим пришёл к выводу, что его шансы на победу никем даже не рассматриваются.
    - Бокс!
6
    Кольчинский, который сразу, едва услышав фразу «подготовили противника», что-то заподозрил, теперь был просто убеждён, что Хаим стал жертвой провокации. В лагере, пронизанном нацистской агентурой, царило доносительство и предательство – и подобного рода уловки, широко применяемые на воле полицией и гестапо, здесь принимали особенно отвратиельную форму. Штангль, готовясь к визиту Глобочника, просто отдал приказ своим информаторам, маскирующимся под Сопротивление, а зачастую и возглавляющим его, довести какого-то узника до состояния крайнего ожесточения – и, потянув за другую ниточку, организовал его драку с капо.
    Так или иначе, у него теперь был противник. Кольчинский, приблизившись к Хаиму, сделал финт левой – и тут же ударил длинным размашистым правой. Еврей упал.
    - Стоп! – унтер-офицер начал отсчитывать нокдаун. – Раз! Два!..
    На счёт «пять» Хаим, замотав головой, встал и принял стойку. Кольчинский ещё дважды сбивал его с ног в первом раунде, но противника так и не нокаутировал. Пока они отдыхали в перерыве между раундами, на него сыпались оскорбления со стороны проигравших, абсолютно уверенных, что он умышленно затягивает бой. Так и было: Кольчинский хотел измотать противника, а потом – забить его: еврей впадёт в бессознательное состояние и не сможет прийти в себя.
    Заметив, что неловко передвигающийся по рингу Хаим уже тяжело дышит, Кольчинский снова уложил его на пол, проведя комбинацию левой-правой –левой. Последний удар, широкий левый «крюк», свалил еврея.
    Рефери вновь открыл счёт.
    Когда Хаим встал, Кольчинский решил не торопиться, а продолжал то приближаться, то отходить с угрозами атак. Хаим, быстро запутавшись, уже устал – больше от волнения и страха, нежели от собственных усилий – и едва передвигался по рингу. Кольчинский, не раз наблюдавший подобное зрелище, вновь сблизился и, лёгким ударом левой заставив противника поднять руки для защиты, провёл серию ударов по корпусу. Задыхаясь, еврей опустил руки. Кольчинский улыбнулся и финтами левой принудил Хаима сделать шаг назад, к канату. Теперь еврею было некуда отступать, а его руки, прижатые к животу, уже не могли прикрыть голову, совершенно открытую для ударов. Чуть присев с угрозой атаки в корпус, Кольчинский неожиданно выпрямился и начал наносить длинные жёсткие удары в голову – один за одним. Не давая противнику, уже потерявшему сознание, опуститься на пол, он вбивал в него эту бесконечную, как пулемётная очередь, серию.
    Наконец, почувствовав, что силы покидают его, Кольчинский отступил в сторону и позволил телу Гершензона рухнуть ничком. Тот, совершенно не реагируя на приближающийся цементный пол, при падении жестоко ударился головой. На счёт «десять» он так и не встал.
    Крича и улюлюкая, эсесовцы и Зелинский понесли тело к печи. Открыв заслонку, из-за которой исходил жар, они протолкнули туда ещё живого Гершензона. Тот не очнулся даже тогда, когда языки пламени начали пожирать его тело. Те, кто ставил на «смерть», победили.
     Кольчинский снимал перчатки, когда к нему подошёл взволнованный Штангль и поздравил его:
    - Бесподобно, Антон, просто великолепно! Вот тебе табак, – виновато озираясь на Глобочника, он протянул Кольчинскому две жёлто-красных пачки сигарет «Рени». – Ну, и всё такое…
    Последние слова он произнёс уже вполголоса, давая понять, что не о всех призах можно говорить вслух.
7
    Когда Энё проснулся, была уже глубокая ночь. От продолжительного сна в сидячем положении его мышцы совершенно затекли. Сделав несколько вращательных движений руками, чтобы разогнать застоявшуюся кровь, он почувствовал озноб – ко всему прочему, он ещё и простыл.
    Наконец, придя в себя, он решил пойти на кухню, чтобы заварить чаю, но что-то, зашуршавшее во тьме, вынудило его остановиться. Замерев, он посмотрел в угол, в котором было темнее всего, и угадал контуры, которые могли принадлежать живому существу, одно имя которого уже тысячи лет внушало страх всему человечеству.
    Когда во тьме загорелись сатанинским огнём красные глаза Лучафэра, Энё, несмотря на то, что ожидал этого, всё равно вздрогнул.
    - Ты был здесь.
    Лучафэр кивнул:
    - Ты видел всё своими глазами, Энё. Тебе осталось выбрать, победитель ты или побеждённый.
    - Ты ещё не объяснил мне, где же тут заклинание.
    Послышались громогласные звуки, которым сопутствовали вспышки пламени – демон смеялся.
    - Хаим принял мученическую смерть за свой народ, бросив вызов Злу! Он был Сыном Божьим! И слова, сказанные им – слова Господа! – демон буквально захлёбывался огнём, хохоча.
    - …а Слово Божье – закон! – сказал Энё, вспоминая сцену в бараке, перед тем, как Хаима увели к Глобочнику.
  - Правильно, Энё! Этот Страшный Суд был далеко не первым и не последним в истории человечества – будут и пострашнее. И Хаим, и все его товарищи вскоре погибли – ничто им не помогло, как они ни старались услужить нацистам.
    Энё кивнул.
    - И ты хочешь, чтобы я убил Тибора.
    - Тебе виднее, Энё.
    Глядя Люциферу прямо в глаза, налитые кровью миллионов душ, пытаемых сейчас в Аду, Энё ответил:
    - Я очень хочу выполнить заклинание, Лучафэр. Говори мне, что делать.
    Лучафэр встал, посмеиваясь.
    - Ты уже видишь огни преисподней, Энё, и они тебя не страшат. Это хорошо.
    Энё кивнул – теперь он понимал демона, некогда жившего в Небесах, но не совладавшего со своей гордыней и упавшего на самое дно.
    Ему предстояло повторить этот путь.
8
        Тибор Райто положил трубку и встретился взглядом с женой. Пирошка, вопросительно посмотрела на него – он, сам не понимая в чём дело, пожал плечами в ответ. Ещё сомневаясь в том, стоит ли выходить в ночь на зов давно исчезнувшего приятеля, он сказал:
    - Странно. Последний раз слышал о нём в девяносто восьмом…
    - И забудь о нём! – решительно отрезала Пирошка. – Пусть подождёт до завтра!..
    Её слова возбудили в нём желание выступить против: в конце концов, он – мужчина в доме.
    - Да нет, – он болезненно скривился, будто речь шла о чём-то серьёзном и сложном, недоступном женскому пониманию. – Это может оказаться важным.
    Тибор начал одеваться, пока Пирошка пыталась отговорить его от ночных прогулок.
    - Всего лишь девять часов, – возразил Тибор. – И не кричи – разбудишь ребёнка.
    Он кивнул в направлении спальни, где мирно посапывал их второй ребёнок, трёхлетний Габор. Каталин, которой уже исполнилось шесть, возилась с куклами в гостиной. Содержать семью было непросто, и зарплаты Тибора, работавшего продавцом мебели, едва хватало на то, чтобы покрыть самые основные нужды. Каталин, постоянно сидевшая дома с детьми, практически не зарабатывала, не считая нескольких случаев, когда она вдруг ложила на стол деньги, столь им необходимые. Тибор сперва настаивал на том, что обязан знать, откуда эти деньги – у них с Пирошкой даже произошла ссора. Однако на следующий вечер, увидев у подъезда чёрный «опель», из которого вышло трое угрожающего вида парней, обсуждавших, будто говоря о своём, «какого-то ублюдка Тибора», он понял, что дальнейшие расспросы на эту тему будут неразумными.
    Тем не менее, он должен был периодически доказывать своё главенствующее положение. Появление давно исчезнувшего Энё, который вдруг позвонил ему и предложил заработать несколько сот евро, было вполе удачной возможностью для Тибора продемонстрировать, что он тоже кое-то значит в семье.
    Одевшись потеплее, Тибор вышел на улицу. Через несколько минут, перейдя через проспект Андраши, он приблизился к площади Героев. У колоннады, где обычно встречаются влюблённые, он увидел фигуру Энё Негьеши, своего бывшего однокурсника. Тот так и незакончил учёбу – да и сам Тибор, после того как обзавёлся семьёй, был вынужден оставить университет. Энё зябко кутался в короткое пальто под статуей Текели, у которой они и договорились встретиться. Тибор, улыбнулся, вспомнив, как ему в своё время посоветовали помочь Энё, страдавшему депрессией, лица, близкие к окружению ректора…такие советы нельзя игнорировать.
    Тибор мысленно выругался – всё равно он не закончил университет, и всё эти хитроумные уловки, которыми он обеспечивал себе успешную сдачу сессии, ни к чему не привели. Правда, он завёл связи, что тоже важно – и так он познакомился с Пирошкой. При мысли о жене у Тибора потеплело на душе, и он рефлекторно оглянулся на статую Хуньяди, под которой было назначено их первое свидание. Возможно, подумалось ему, Энё как раз принёс запоздалый свадебный подарок. Он говорил, что вернулся с заработков в Англии, а значит, у него должны быть деньги. В противном случае…
    Тибор расправил плечи и, изобразив на лице выражение высокомерного, снисходительного превосходства, подошёл к Энё.
    - Привет, Тибор! – он позволил Энё обнять себя и даже изобразил нечто подобное в ответ.
    - Ну, всё, хватит, дружище, – широко улыбаясь, он попытался отстраниться.
    Острая боль в области сердца заставила его удивлённо замереть. Ещё не понимая, что произошло, он посмотрел в глаза собственному убийце. Ножа он не видел, но в мгновение, которое казалось бесконечным, осознал, что тот у Энё в правой руке. Надеясь, что ещё можно что-то предпринять, Тибор попытался схватить его за руку, но тело не слушалось – оно словно жило по собственным законам, сползая куда-то вниз. Попытавшись закричать, Тибор услышал только беспомощный хрип, застрявший в горле. Оседая на мостовую, он увидел нож в руке Энё, залитый его кровью, но лишь мельком – зрительный образ терял чёткость и расплывался.
    Осторожно опустив тело, Энё, словно помагая больному, устроил тело в полусидячем положении и, громко пообещав, что сейчас вернётся с врачом, быстрым шагом удалился с площади Героев.
    Имре Текели, отлитый в бронзе князь кровавой Трансильвании, у ног которого было совершено убийство, с надменной улыбкой смотрел куда-то вдаль – прослыв клятвопреступником при жизни, он и после смерти покровительствовал предательству.      
9
    Энё Негьеши, счастливо покинув место преступления, достал из кармана пачку сигарет и закурил. На душе у него было легко – он чувствовал почти детский восторг от успеха собственного плана. Он ещё не знал, зачем ему Копьё Христа, но был уверен, что Лучафэр ему всё расскажет и поможет выполнить заклинание.
    Затянувшись, он рассмеялся и, подражая капо Зелинскому, сказал:
    - Да, герр комендант!
ДВОЙНОЙ ЦИФЕРБЛАТ
1
        Пьер Берно внимательно рассматривал посетителя, уже четверть часа крутившегося у стендов. Одетый в новенький костюм, сшитый на заказ, он более всего походил на выходца из Восточной Европы, где в последние годы появилось великое множество миллионеров и миллиардеров. Все они съезжались в Швейцарию, отдыхали на альпийских курортах, открывали счета в банках и заводили полезные знакомства. Во время их продолжительных кутежей, нередко заканчивавшихся в Монте-Карло, до ушей, даже не слишком любопытных по своей природе, доходили слухи о том, каким путём созданы эти состояния. Немногие, приносящие доход в твёрдой валюте, предприятия, обычно горно- или нефтедобывающие, перешли в собственность чиновников, оставлявших себе большую часть выручки – то ли разворовывая государственные фонды, то ли даже присвоив их себе как частную собственность. Основная масса населения прозябала в нищете, не имея доступа к прибылям, которые стали достоянием немногих. Берно как-то разговорился на эту тему с одним из своих знакомых, и тот буквально огорошил его: более чем два-три года пребывать у власти такие «олигархи» не могли – их убивали или оттесняли от прибыльных мест конкуренты.
    - Они стают сытыми, и приходят новые хищники, молодые и голодные, которые проганяют их? – предположил Берно.
    - Пьер, – рассмеялся его приятель, – я тоже поначалу так думал, и всё выглядит очень похоже, но всё же дело в другом. Эти нефтяные скважины и алюминиевые комбинаты дают прибыль, недостаточную для того, чтобы содержать основную часть населения. Но, если ты не работаешь на общество, а обогащаешься за его счёт, оно находит способ с тобой расправиться.
    - Звучит по-другому, но суть та же.
    - Нет, звучит так же, но суть другая. Правда, новые владельцы оказываются ещё хуже старых. В конечном счёте появится какой-нибудь демагог, который попробует удержать власть, потратив часть этих колоссальных доходов на простых граждан.
    - Ты говоришь так, будто тебе это не нравится, Шарль.
    - На всех денег всё равно не хватит – это не самодостаточная промышленность, которую они создали за «железным занавесом» в годы «холодной войны», а, скорее, колониальная её разновидность. Они потребляют слишком много импортных товаров, рассчитываясь за них самым ценным сырьём.
    - То есть, большинство превратится в аборигенов, оттеснённых за периферию цивилизованного мира? Как негры в Южной Африке или индусы во времена раджа?
    - Они там все образованные и не слишком различаются этнически. Власть, удерживаемая меньшинством, скажем, некоей партией воинствующих националистов, неминуемо будет опираться на широкие слои населения. Но денег на это как раз не хватит.
    - И что тогда?
    Приятель Берно, неоднократно обедавший в посольствах наиболее влиятельных стран мира, торжествующе улыбнулся, понимая, что побил собеседника.
    - Не догадываешься? Ну, хорошо, я скажу тебе: они начнут врать населению. Сперва будут ловить тех, кто что-то действительно украл, потом объявят ворами отдельные национальные группы. В конце концов, начнутся завоевательные войны…
    - Постой! Это будет как с нацистами, я тебя правильно понял?
    - Совершенно верно, Пьер, Германия после Первой мировой войны пребывала в аналогичном состоянии – и прошла весь путь, который я только что тебе описал.
    - И что же лучше?
    Шарль пожал плечами:
    - Меня это не касается, я занимаюсь чисто посредническими услугами. Ты продаёшь дорогие часы – разве плохо, что их покупают чаще?
     - Да, действительно, эти…процессы за рубежом – они приносят нам прибыль.
  Вспомнив об этом разговоре, Пьер решил, что всё-таки ему нужно подойти к странному посетителю. Тот совершенно не походил на русских бизнесменов, которые умели носить галстуки и вежливо улыбаться, но не более того – они были цивилизованны только наполовину. Вторая половина, тщательно скрываемая в присутствии европейцев, вырывалась на волю буквально тотчас же, когда нужда в сохранении приличий исчезала. Звонки по сотовому на родину более всего напоминали кодированные радиосообщения на фронт – резкие слова приказов, условленные фразы, имеющие определённое значение, и, конечно, изощрённая и вместе с тем исключительно грязная ругань.
    Этот посетитель был явно не таков – его было бы легче назвать образованным человеком, не имеющим ничего общего с миром большой политики и офшорных сделок. Он говорил на немецком почти без акцента – ничем не хуже самого Берно. Пьер, подумав немного, встал и снова подошёл к нему.
    - Если позволите мне, я помогу вам. Видите ли, здесь не вполне магазин и отнюдь не музей. Эта экспозиция – просто демонстрация. Если бы вы объяснили, в чём суть вашего визита…
    Посетитель, молодой черноволосый мужчина с неожиданно бледным лицом, повернулся к Пьеру.
    - Да, я уже насмотрелся на ваши игрушки. Никогда не думал, что часы могут быть настолько сложными.
    Улыбаясь, Пьер пожал плечами:
    - Мы торгуем часами класса «люкс». Если вас интересует что-то попроще…
    - Нет, – чётко возразил мужчина, что заставило Пьера посмотреть на него по-другому. Вероятно, он ошибся, оценивая этого посетителя.
    - Я хочу заказать у вас часы, но не наручные, а карманные.
    - Это возможно, хотя часы, сделанные на заказ, гораздо дороже.
    Мужчина внимательно посмотрел на Пьера, в пронизывающем взгляде его чёрных глаз читалось неожиданное высокомерие, столь типичное для восточноевропейских нуворишей.
    - Тода позвольте мне описать вам конструкцию…
    - Пьер.
    Мужчина скользнул оценивающим взглядом по фигуре Берно, словно перед ним стояла проститутка, и вздохнув, сказал:
    - Хорошо, Пьер. Но это крайне необычные часы.
2
    - Часы, идущие обратно? – переспросил Берно.
    Энё решил продемонстрировать терпение, которое вот-вот лопнет.
    - Карманные часы с календарём, которые ведут обратный отсчёт времени – корпус из белого золота. Одновременно с другой стороны – корпус из обычного золота, а стрелки идут, как в обычных часах.
    - Тоже с календарём, как я понимаю… Ну, тут нет ничего сложного, – сказал Берно после секундной заминки. – Фактически, это стрелки, которые будут приводится в движение одним механизмом, но на обратной стороне будет выглядеть, будто они идут назад.
    Берно вопросительно посмотрел на покупателя, который казался ему всё более причудливым явлением в мире часов класса «люкс». Энё подумал, что Пьер пытается сейчас представить себе, каким путём были заработаны деньги, которыми клиент собирается оплатить столь необычную покупку, и есть ли они у него вообще.
    - Можно ли их сделать с автоподзаводом?
    - Можно, но я бы вам не советовал – в карманных часах, тем более, с двойной нагрузкой, он не столь эффективен. Разве что как дополнение к основному механизму завода, но это сильно усложнит конструкцию и, соответственно, увеличит стоимость.
    Энё понимающе кивнул.
    - Хорошо, тогда сделайте без автоподзавода, но так, чтобы механизм нужно было заводить точно раз в сутки, всегда в определённое время – я бы не хотел, чтобы мои часы неожиданно остановились. Эти часы, если вы простите мне такое выражение, должны работать, как швейцарские часы.
    Берно охотно рассмеялся в ответ.
    - Тогда вы зашли по адресу, господин…
    - Эрнест  Моргенштерн , уроженец Венгрии, – представился Энё напыщенно, пытаясь подавить собеседника жёстким взглядом.
    - Господин Моргенштерн, вы зашли по адресу. Дом Бреге – старейший и наиболее известный производитель часов в мире. Вы знаете, Наполеон Бонапарт, да вообще все его маршалы и французская аристократия, были нашими клиентами. Отправляясь в Египет, Наполеон заказал у нас три пары часов. Говорят, в ходе сражений он сверял время каждого боевого эпизода и научился определять таким образом суть происходящего.
    Энё был большим поклонником Бонапарта и в юности потратил много времени на изучение его биографии.
    - Вы правы, Наполеон дал так много сражений, что у него развилось особое чувство ритма боя, связанное с тиканьем его карманных часов. В этом деле он, однако, был всего лишь подмастерьем…
    Энё сделал многозначительную паузу, принудив Пьера проявить вежливое любопытство:
    - Позвольте тогда узнать, а кто же был мастером, у которого учился Наполеон?
    - О, этот человек, Фридрих Великий, придавал хронометру куда более глубокое значение. Все манёвры его войск на поле боя были отработаны до совершенства. Упражняясь в течение долгих лет, он добился от солдат полного соответствия такту, отбиваемому секундной стрелкой – те делали совершенно определённое число шагов и выстрелов в минуту. Команды офицеров, подкреплённые ударами палок, исполнялись безукоризненно, словно работал один огромный часовой механизм.
    Пьер продемонстрировал своё восхищение столь глубокими познаниями в области истории.
    - Удивительно!
    Энё кивнул в ответ с таким же наигранным восторгом. Когда он поинтересовался данным вопросом у самого Лучафэра, тот поразил его: ни Наполеон, ни Гитлер не заключали сделок с дьяволом, хотя и были недалеки от этого. Фактически, они остались людьми, в отличие от Энё, который, пусть и с оговорками, но согласился постепенно утратить собственную душу, превратившись в одного из демонов Ада. Фридрих Великий заключил сделку с Белиалом, верховным полководцем Ада, который соблазнил прусского короля славой величайшего полководца всех времён. В течение шести лет, шести месяцев и шести дней Фридрих успешно противостоял объединённым армиям Австрийской империи, Франции, России и Швеции, одержав великие победы – и в конце концов заключил почётный мир. Люцифер даже прислал Энё видение, которое передавало теперешнее состояние души Фридриха – тот постоянно слышал громогласное тиканье всех часов, работающих в мире, и ощущал, словно это происходило с ним, каждую солдатскую смерть или ранение.
    Вздрогнув, Энё вернулся в реальность.
    - Мне известно, что в механизме часов широко используются драгоценные камни.
    Пьер кивнул.
    - Обычно это рубины, но вес их крайне мал.
    - Я хочу, чтобы вы использовали для этой цели данный камень, – в руку Берно лёг необработанный рубин весом не менее карата. – На самом деле это не рубин , а разновидность шпинели .
    Берно удивлённо вытаращился на посетителя, чья эксцентричность, казалось, превосходила все мыслимые пределы.
    - Мы можем сделать исключение, хотя вынужден сразу сказать вам, что камень этот очень дорогой, и разумнее было бы…
    - Меня не интересует судьба отходов, – Энё широко улыбнулся, зная, что необходимые для работы часов рубины как раз образуются из отходов огранки, а сам камень станет собственностью Пьера. Конечно, такой подарок, даже если это шпинель, а не рубин, можно было считать очень дорогим. Энё, впрочем, относился к камню с некоторым предубеждением – это была его же кровь, окаменевшая в руках Люцифера.
    - Как знаете, господин Моргенштерн… Позвольте мне подсчитать стоимость заказа.
    - Извините меня, Пьер…
    - Что? – швейцарец посмотрел на него взглядом, которым девушка одаривает любовника, решившего её бросить.
    Энё поспешил развеять его страхи – дело касалось отнюдь не камня:
    - Корпус и детали механизма… В них ведь применяется серебро?
    - Да, в качестве лигатуры.
    - Сделайте так, чтоб его не было.
    Пьер пожал плечами:
    - Тут нет никаких проблем. Мы можем сделать «жёлтую» сторону из червонного золота – на окончательную стоимость изделия это сильно не повлияет, – а «белую» изготовить с некоторым содержанием никеля или палладия.
    - Без добавок серебра – это очень важно, – повторил Энё. – У моего отца на него аллергия.
    Пьер потратил несколько минут на предварительные подсчёты и даже вызвал управляющего, месье Февра. Тот причмокнул губами и, одев очки, внимательно просмотрел все требования к часам, а потом перевёл вопросительный взгляд на Энё:
    - У вас необычный вкус, молодой человек.
    - Бывает и такое, месье Февр. Сколько они будут стоить?
    - Не слишком много – тысяч сто пятьдесят франков круглым счётом.
    Такая сумма в швейцарских франках, соответствующая двумстам тысячам американских долларов, могла убить кого угодно, но не Люцифера. Дав Энё доступ к одному из номерных счетов – его бывший владелец неожиданно скончался, – демон позволил «сыну» свободно распоряжаться находящимися там средствами. Энё даже открыл счёт на своё новое имя, чтобы покрыть весьма значительные расходы, растущие день ото дня.
    - Вы оплатите сделку наличными или …
    - Безналичный расчёт, вся сумма вперёд.
    Месье Февр едва не поперхнулся, услышав такое.
    - Как знаете. У вас счёт в «Объединённом банке Швейцарии» или в «Кредит Суисс»?
    - Нет, банк «Кантон Цюрих».
    Февр кивнул, несмотря на то, что его удивила не только покупка, но и выбор банка, не столь известного за рубежом. Энё улыбнулся – месье Февр ещё не знал о шпинели.
    Когда он сел за низенький стеклянный столик, чтобы выписать чек, Пьер, стоявший рядом, охнул.
    - В чём дело, Пьер? – удивлённо спросил управляющий, который, по причине близорукости, не мог видеть, как в стеклянной поверхности стола отражаются руки Моргенштерна, залитые кровью.
    Пьер, скованный собственной алчностью, больше не вымолвил ни слова. Смертельно бледный, он даже смог пожать руку на прощание. Уже стоя в дверях, Энё обернулся и сказал, озаряемый лучами закатного солнца:
    - Помните, что говорил Иисус своим ученикам, Пьер? Се кровь моя.
3
    Олаф Педерсен, один из величайших археологов современности, окинул траншею суровым взглядом и, одобрительно кивнув рабочим, пошёл в свою палатку. Время близилось к полудню, и жаркое солнце Святой земли уже было совершенно невыносимым для него, уроженца холодной Норвегии. Сделав вид, что листает некие важные бумаги, он снова посмотрел на траншею и едва не покачал головой, выражая своё отношение к данному замыслу. Ему хорошо заплатили за то, чтобы он провёл здесь раскопки, и не было смысла отказываться, хотя цель звучала странно и невнятно, а выделенные для данной задачи финансы были явно недостаточны.
    В палатку, более напоминавшую шатёр, вошла Клаудиа Майер, миниатюрная брюнетка в возрасте тридцати четырёх лет. Уроженка Берлина, она также очень страдала от местной погоды. Педерсен, готовясь к этой экспедиции, хотел начать как можно скорее, до наступления лета, к чему его подталкивало и руководство недавно открытого при ЮНЕСКО фонда, который финансировал данную затею. Однако организационные сложности оказались превыше людских сил. Когда они приехали в Израиль, наступил май, и в окрестностях бывшей Рафанеи, в Средние века являвшейся весьма значительным городом, для выходцев из Северной Европы погода была совершенно невыносимой. Несколько комфортнее чувствовали себя французы и итальянец Фонтана, смуглый и разговорчивый, как все его соотечественники. Впрочем, в случае с Клаудией, не переносившей жары, даже знаменитый итальянский темперамент был вынужден отступить – наследница тевтонцев под палящими лучами превратилась в маленький истекающий потом кусок льда. Всё, что не касалось работы, утратило для неё интерес.
    - Ну, что, Олаф?
    - Копают, – безразлично ответил он.
    В качестве чернорабочих они наняли местных арабов, несмотря на то, что кое-кто из участников международной экспедиции был настроен привлечь своих студентов. Этому, однако, помешали формальности, да и арабы, привычные к местному климату, гораздо лучше справлялись с работой. Коэн, низкорослый израильский чиновник средних лет, на чьём лице, казалось, навеки застыло выражение брезгливости, посоветовал им одну фирму, занимающуюся рекрутингом персонала. Как он сказал Педерсену, фирма считалась «чистой», и с ХАМАС не сотрудничала. Уже в первый день раскопок стало ясно, что цена мира высока: достаточно было оставить что-то ценное без присмотра, как вещь немедленно пропадала. За старшего у арабов был высокий и полный Али, немного говоривший по-английски; как-то раз он даже поймал одного из своих подчинённых, большая часть которых приходилась ему родственниками, на краже – и тут же жестоко избил, несмотря на протесты европейцев, требовавших отвести воришку в полицию. С тех пор ценные предметы пропадали гораздо реже, а в отдельных случаях их даже удавалось найти – в конце концов, археологи просто научились мириться с «арабским вопросом», воспринимая его как такую же местную достопримечательность, как песок или камни.
    - И что они там могут найти? – спросила Клаудиа, теряя терпение. – Что мы тут можем найти?
    - Клаудиа, нам платят, – успокивающим тоном сказал Олаф. – Если ты хочешь съездить в Старый город и посмотреть на Стену Плача или побывать на Храмовой горе, Роберто охотно составит тебе компанию…
    - Я не хочу ехать в этот грязный, пыльный город!.. Скажи мне, что мы здесь ищем?
    Олаф вдохнул, выдохнул – и снова посмотрел Клаудие в глаза.
    - Культурный слой, – ответил он с издевкой. – В средние века Рафанея считалась крупным городом, хотя впоследствии и пришла в упадок.  Как и многие города того времени, она выросла на месте стоянки римского легиона, так что, вполне вероятно, мы обнаружим несколько шлемов и армейскую утварь.
    - А почему она должен быть здесь, а не в ста метрах южнее?
    - Клаудиа, нам дали точные координаты. Если нам не удастся ничего раскопать, тогда… мы продолжим траншею! – сказав так, он с нескрываемым злорадством посмотрел на немку. Разъярённо фыркнув, та выбежала из палатки.
    Глядя на карту, которую высвечивал его ноутбук, Педерсен задал себе этот же вопрос – и только пожал плечами в ответ. Большая часть археологических экспедиций как раз и была таким бесполезным времяпровождением, хотя репутация Педерсена требовала от него отработать свои деньги. В любом случае, заказчик получит полный отчёт.
4
    Пьер Берно не сказал жене о рубине. Задав себе вопрос, почему он так поступил, он не смог ответить на него определённо. Возможно, дело было в обычном кризисе семейных отношений, наступающем с возрастом, а возможно, камень стал ему слишком дорог. Красота этого рубина, столь похожего на застывшую капельку крови, завораживала Пьера, часами любовавшегося игрой света на гранях. Он понимал, что камень придётся подарить любимой женщине – выручка, которую он мог получить, не соответствовала его привязанности к этому крошечному сокровищу,– однако, колеблясь в выборе подходящей кандидатуры, вдруг осознал, что просто не хочет расставаться с рубином. Однажды вечером, закрывшись в ванной комнате, он вновь достал камень, чтобы в который раз посмотреть на него; Пьер, понимая, что взрослому глупо вести себя подобным образом, тем не менее, решил загадать: если Летиция позовёт его своим противным фальцетом, он найдёт более подходящую кандидатуру, возможно, Изабель или ещё кого-нибудь.
    - Пьер! – голос, доносившийся из комнаты, был всё же чуть лучше, чем естественные для Летиции нотки. Впрочем, когда она хотела, то могла говорить приятным грудным голосом. Поколебавшись, Пьер представил себе камень в оправе, в небольшом золотом колечке – и понял, что Летиции оно подойдёт. Она, в конце концов родила ему сына, наследника, что несказанно обрадовало мать, да и лучше оставить драгоценность в семье. В любом случае, он подождёт с окончательным решением до годовщины свадьбы – и если они не разругаются к тому времени, всё-таки преподнесёт кольцо супруге.
    Едва он подумал так, рубин вдруг растёкся – как капля самой обычной крови. От неожиданности Пьер даже вскрикнул, почувствовав боль – будто его укололо или обожгло. Нет, это действительно был ожог! Потрясённый, он не мог заставить себя даже шелохнуться, глядя, как жидкость, ещё недавно бывшая рубином, проникает в поражённые ткани.
    Опомнившись, Пьер включил воду и промыл ранку, которая показалась ему неопасной и вскоре перестала его беспокоить.Уже ложась спать, он почувствовал странное облегчение от того, что камень исчез и больше не усложняет его жизнь. Он тут же вспомнил о том, что остальные камни находятся сейчас в механизме часов Моргенштерна. Если тот обратится с жалобой, то обнаружится факт использования нестандартных материалов, что приведёт к увольнеию Пьера Берно. Думать о последствиях такого события, которое чёрным пятном ляжет на репутацию семьи, известной не только жителям Юрских гор, но и за рубежом, даже не хотелось. Однако, вспомнив, как посмотрел на него Моргенштерн при прощании, Пьер слегка успокоился – вряд ли речь шла о настолько дорогостоящей интриге. Однако…однако что же это тогда? Беспокойно ворочаясь с боку на бок, он провёл бессонную ночь.
5
    Наутро, едва рассвело, совершенно измождённый страхами и тревогами Пьер встал и, стараясь не разбудить жену и ребёнка, прошёл в ванную. Рана на указательном пальце покрылась твёрдой коркой и уже зудела, значит, всё было в порядке. Взяв в руки зубную щётку, он начал чистить зубы, всё ещё испытывая волнение от мысли о возможной жалобе Моргенштерна, к которой примешивались раздражение и обида. Интересно, что это был за кристалл, и отчего он расплавился? Может, в этом виноваты какие-то свойства, вроде фоторецепторов, и реакция была вызвана с воздействием яркого света, исходящего от электрической лампочки? А может, дело в реакции, вызванной потными железами его ладоней?
    В любом случае, Моргенштерн, когда его часы остановятся, в происшедшем будет вынужден винить только себя. Пьер поможет ему с ремонтом.
    Почувствовав облегчение, он прополоскал рот и посмотрел в зеркало. Увидев, кто там отражается, он вздрогнул. Язык прирос к нёбу, когда он попытался закричать – ужас сковал его, словно невидимые цепи, по рукам и ногам.
    На него смотрел Эрнест Морегенштерн.
    Пьер умылся ещё раз и снова посмотрел зеркало, с облегчением увидев там собственное лицо. Ему всего лишь показалось… Нет! Отражение вновь принадлежало Моргенштерну – бледному черноволосому парню с чёрными глазами-пуговицами.
    Пьер выскочил из ванной. Рабочий день прошёл вполне нормально, хотя ему было трудно заставить себя избегать смотреть в начищенные до блеска металлические детали или стеклянные витрины. Вечером, едва придя домой, он взял в руки энциклопедический словарь и начал искать в нём лекарства, которые блокируют галлюцинации. К его глубокому сожалению, наиболее эффективные препараты, например, рисперидон, не только продавались по рецептам, требующим заключения психиатра, что Пьер счёл недопустимым, но и вызывали уменьшение массы головного мозга.
    Находясь в отчаянии, он начал нервно грызть ногти. Некие необычные ощущения во рту привлекли его внимание. Пьер ощупал собственные зубы и с удивлением обнаружил, что они стали острее, а возможно, и длиннее. Каждый последующий день зубы увеличивались в длине на один-два миллиметра, пока месье Февр не сказал ему однажды:
    - Пьер, что это с вами? Мне кажется – или у вас действительно выросли клыки?
    Пьер был вынужден взять месячный отпуск, чтобы, как он объяснил коллегам, посвятить его визитам к стоматологу. Отпросившись пораньше, он пошёл домой. Стало ясно, что происходившее с ним было отнюдь не бредом, а изменениями в обмене веществ, которые искажали его восприятие и вызвали рост зубов, вероятно, «разбудив» один из генов, которые есть у хищных животных. Это объясняло и тот факт, что в последние дни при виде мяса он чувствовал необъяснимое урчание в животе, сопровождающееся стремлением накинуться на него и разорвать зубами.
   Подчиняясь странному побуждению, шедшему, казалось, откуда-то из глубины души, сделал кое-какие покупки, которые в любое другое время вызвали бы у него смех. Придя домой, он первым делом убедился, что находится в одиночестве, а потом осторожно вставил контактные линзы и выкрасил волосы в чёрный цвет. Теперь его внешность соответствоваля собственному отражению в зеркале – когда то менялось, разница была уже не столь велика и не пугала его.
    Наконец, приведя себя в порядок, Пьер, сел за рабочий стол и начал разбирать копии деловых бумаг, в котрых фигурировал Моргенштерн. Как представителю «Дома Бреге» и давнему знакомому, ряд учреждений предоставил ему счета, квитанции и тому подобные документы, не имеющие особого значения и обычно идущие в мусорную корзину. К ним добавились распечатки файлов из Интернета, что в конце концов позволило Пьеру собрать из разрозненных фактов цельную картину жизни Моргенштерна в Швейцарии. Тот приехал в Цюрих в разгар зимнего сезона, поселился в «Ритце», открыл лицевой счёт, заказал часы и, едва они были готовы, улетел в Тель-Авив. Одновременно при его посредничестве и финансовой поддержке был создан благотворительный фонд при ЮНЕСКО, носивший название «Древняя Палестина и Левант», который возглавил Ульрих Кнеф. Фонд, ставивший себе целью восстановление утраченных культурных связей между Европой и Ближним Востоком, уже организовал первую международную экспедицию, в настоящее время проводившую раскопки в районе Рафанеи в Израиле. Следовательно, Моргенштерн был там.
    Оставив Летиции записку, что некоторое время будет находиться в частной клинике, откуда сможет звонить ей, он поспешно собрался и вышел из квартиры.
6
    Репетир швейцарских часов пробил четыре четверти «лунного» часа. Энё, откинув крышку, посмотрел на дату – двадцать восьмое ноября. Через шесть лет, шесть месяцев и шесть дней, часть из которых уже прошла, часы его жизни остановятся, и он умрёт. Если ему посчастливится перейти в разряд демонов – Энё едва не всхлипнул при этой мысли, – он будет существовать как бесплотный дух. Кто-то, над кем Лучафэр по тем или иным причинам имеет власть, будет воспринимать Энё как вполне реального и осязаемого человека, хотя и не отбрасывающего тени и не отражающегося в зеркале.
    Энё вспомнил о Каталин, с которой был ещё едва знаком, когда она бросилась в Дунай с Моста Свободы. Она казалась такой хрупкой, стройной и изящной… И вдруг – это страшное известие: самоубийство. Энё был на похоронах, и видел, насколько прекрасным было её лицо, познавшее потусторонний мир. В тот момент он поклялся себе сделать всё, чтобы  изменить течение времени и спасти Каталин в момент, предшествующий гибели. Всего несколько месяцев спустя он уже сам попытался покончить жизнь самоубийством – и выжил лишь благодаря сделке с Лучафэром. Энё не смог выполнить Треблинкское заклинание, как они уговаривались, и был вынужден стать слугой дьявола, запустившего обратный отсчёт. Часы, механизм которых содержал несколько капелек крови Энё, обладали магической силой, суть которой он не вполне понимал. Что-то странное происходило с ним, что-то, причины чего были для него непостижимой тайной – каждый шаг секундной стрелки в обратном направлении отнимал у него часть силы, данной Лучафэром. Энё чувствовал это едва ли не физически – к нему возвращались качества вполне обычного человека, и объяснить эту загадку он не мог. Видимо, что-то повлияло на события, странным образом изменив суть его договорённости с дьяволом.
    - Снова любуетесь вашими часами, Эрнест? Подойдите к нам, пожалуйста!
    Педерсен, собравший археологов у стола, разбирал находки за день – гвозди, черепки от глиняной посуды и – первый по-настоящему интересный предмет – наконечник римского пилума. Длиной более полуметра, эта насквозь проржавевшая деталь копья была явным подтверждением того, что стоянка Железного легиона, наконец, обнаружена.
    Педерсен, крякнув для убедительности, заговорил:
    - Я уже перезвонил нашим спонсорам, сообщив тем, что они не зря потратили свои деньги. Сегодняшние находки – только начало. Конечно, простые солдаты, жившие здесь, вряд ли оставили сокровища, сравнимые с теми, что достались Шлиману или Картеру , однако мы вправе рассчитывать на монеты, шлемы и доспехи. Я привык честно отрабатывать свои деньги, и мой хлеб ем вполне заслуженно. Наша сегодняшняя находка является только началом, однако, как бы ни обернулось дело с финансированием, мы вправе претендовать на некоторое признание со стороны наших коллег в научном мире.
    Стоявшие у стола археологи рассмеялись. Пока не было никаких находок, они только и говорили о том, что смогут написать в научные журналы об этой экспедиции. Роберто предложил в крайнем случае «изобрести» какой-нибудь новый способ раскопок, якобы позволяющий ускорить работы в данном климате, написать о нём по статье – каждый на своём языке – и опубликовать эти статьи в изданиях, известных только в своих странах. Его засмеяли, хотя идея многим показалась несколько лучшей, чем совсем ничего. 
    - Это, – Роберто как наследник римлян позволил себе взять пилум со стола и поднять его над головой, – принадлежало «Железной шестёрке».
    - Я читал роман о Девятом легионе, но о Железном ничего не знаю, – сказал Энё непонимающим голосом.
    Роберто положил пилум на стол и, рассмеявшись, обратился к Энё.
    - Забудьте эти романы , юноша, – сказал он на английском с ужасным акцентом. Речь его, как всегда, когда он говорил не по-итальянски, замедлилась до скорости, доступной его собеседникам. – Девятый легион был уничтожен отнюдь не пиктами.
    - А кто же его уничтожил?
    - Богатые родственники, мой дорогой. Они просто забрали солдат из армии. Девятый, или Испанский, как его ещё называли, действительно был бедовым легионом, и понёс большие потери во время восстания Боудики, однако во времена Траяна и Адриана, происходивших из Испании, он, конечно, пользовался большими привилегиями. Кстати, именно Адриан – а отнюдь не Агрикола – повелел отступить на юг и возвести стену…
    - Адрианов вал, – согласился Энё, понимая, что ему нужно заполнить паузу.
    - Вот тогда Адриан и перевёл Девятый легион в Голландию. На строительстве погибли и надорвались, должно быть, тысячи солдат, а Девятый легион, раздробленный на несколько вексилляций, вёл в это время комфортный образ жизни в тыловой зоне Рейнского лимеса…
    - Роберто, ваше предположение о том, что Девятый легион использовался как полевая жандармерия рейнской группировки является достаточно спорным…
    - Но более чем очевидным, – парировал итальянец замечание Педерсена. – Так или иначе, Девятый легион никогда не собрался заново. А вот Железный, один из двух, носивших шестой номер, действительно знаменит. Хотя слава его имеет душок…
    - Очень гнилой, – вставила Клаудиа, с нескрываемой ненавистью глядя на Роберто.
    Роберто на секунду отвлёкся, чтобы кивнуть ей, и продолжил:
    - Да, у «шестёрок» была дурная репутация, особенно у «железной». Кстати, именно Адриан использовал этот легион для массового истребления иудеев. Видите ли, Траян ввязался в затяжную и бесперспективную войну с Парфией. Великий шёлковый путь, пролегавший из Китая в Европу через земли Парфии, по его вине заглох. Нобилитет, одевавшийся в шелка, начал выражать недовольство. В конце концов, Траяна отравили – и современники были уверены, что это сделал Адриан, – а с Парфией вскоре подписали мир.
    - А при чём здесь Железный легион?
    Роберто переглянулся с Педерсеном и загадочно улыбнулся:
    - Ну, в общем, римские историки немного привирали насчёт своих успехов в борьбе с Парфией. Кроме «шёлкового» кризиса, были и другие проблемы – парфяне наводнили Иудею агентурой, распостранявшей всевозможные ереси и апокалиптические легенды. В конце концов, вспыхнуло восстание, которое долго не удавалось подавить – даже после того, как с Парфией был заключён мир. Адриан, чтобы восстановить порядок и гарантировать поставки шёлка во внутренние районы империи, пошёл на исключительно жёсткие меры, взявшись за полное истребление иудеев, независимо от того, причастны они к восстаниям и ересям или нет. Он даже запретил им хоронить своих умерших, надеясь вызвать чуму. В связи с этим начался массовый исход иудеев в другие провинции.
    - Но они жестоко отомстили Риму, – сказал Педерсен, глядя на Роберто в упор.
    Тот кивнул.
    - Да, чума Антонинов. Чуть более полувека спустя вспыхнула эпидемия мора, унесшая жизни пяти миллионов римлян – в некоторых регионах умерло до трети населения. Конечно, евреи, продавашие восточные товары, включая шёлк, имели все возможности для распостранения инфекции через свою торговую сеть.
    Энё прикоснулся к ржавому наконечнику, неестественно длинному – их специально делали такими, чтобы противник не мог обрубить копьё, пробившее щит, – и почувствовал нечто странное. Копьё было неожиданно горячим – или ему только казалось, – в нём словно бурлила некая энергия, ниспосланная свыше.
    - А Христа тоже они убили?
    Педерсен перемигнулся с Роберто, а отвечать взялась Клаудиа.
    - Это очень щекотливый вопрос для всех верующих людей, и ни один католик, даже такой, как наш…
    - Клаудиа! – Педерсен жестом заставил её замолчать. – Эрнест, римляне казнили великое множество иудейских еретиков. Обычно они распинали их для устрашения народа. При Понтии Пилате, задолго до разрушения Иерусалима, не говоря уже о позднейшей тирании Адриана, грань, отделявшая иудеев от восстания, ещё сохранялась. Чтобы они её не переступили, римлянам, не имевшим в городе крупного гарнизона, приходилось лавировать между различными религиозно-политическими группировками, натравливая их друг на друга. Со временем даже эти иезуитские меры не помогали, и казнили, как в случае с Иисусом, не наиболее опасных, а как раз блаженных и миролюбивых еретиков…
    - Олаф, я…
    Педерсен поднял обе руки, словно итальянец навёл на него пистолет:
    - Не воспринимай это так близко к сердцу, Роберто.
    - Извините, – вмешался Энё. – Вы говорили об Иисусе, как о реально существовавшем человеке.
    Педерсен обернулся и сердито посмотрел на него:
    - Конечно. Христос, кстати – это слово, обозначающее приговорённого к смертной казни через распятие, вроде слова «висельник» в позднейшее время. А так называемые евангелия – это доклады римских агентов, внедрённых в разные секты, записанные госслужащими. Данные доклады использовались в суде как улики и бережно хранились, пока, наконец, не понадобились для создания новой религии – христианства. 
    Роберто молча вышел из палатки. Клаудиа, метнув в Педерсена разгневанный взгляд, последовала его примеру.
    Энё смотрел на главу экспедиции как можно более широко раскрытыми от восхищения глазами, надеясь услышать ещё что-то, но Педерсен неожиданно сменил тему.
    - Эрнест, я должен поговорить с вами отдельно, раз уж для этого представилась возможность.
    - Конечно, Олаф.
    - Я разговаривал с Али. Тот утверждает, что один из его людей видел вас вчера ночью у своей палатки.
    - Не припоминаю, – Эрнест, словно наяву, почувствовал прикосновение ледяных пальцев, которые могли принадлежать только Смерти.
    - Возможно, у вас просто лунатизм. Араб слышал, как неподалёку выл шакал, а когда он попытался осветить его фонарём, то увидел вас – или, возможно, кого-то очень похожего на вас. Это существо, совершенного голое, обладает горящими, как у животных, глазами.
    - Араб, который якобы видел меня, курит слишком много гашиша, – сказал Энё небрежно. Впрочем, Педерсен наверняка заметил, как посерело от страха его лицо. В этот момент послышалось, как невдалеке кто-то завыл.
    - Вот видите, я сейчас здесь, – слабо улыбнулся Энё и пошёл в свою палатку. Забравшись в спальный мешок, он ещё долгое время не мог заснуть, слушая, как невдалеке завывает существо, каким-то чудом заполучившее каплю его крови.
    Наутро Энё, едва придумав какой-то предлог, воспользовался их единственным «пикапом», чтобы исчезнуть. С собой он прихватил проржавевший римский пилум.
7
    Али не пользовался компасом для определения направления на Мекку. Подобно его предкам, он ориентировался по солнцу, и гордился тем, что не пользуется подсказками прибора, сработанного для получения наживы. Вера должна исходить из сердца мусульманина, а не подтверждаться покупкой доказательств – так говорил ему его отец, исправно плативший закят , но не более того. Развернув старый поношенный намазлык , служивший его семье уже третье поколение, Али начал закатную молитву магриб.
    Наконец, встав и отряхнув коврик, он огляделся. Уже почти полностью стемнело – правоверные и кяфиры, съехавшиеся со всей Европы, чтобы перезахоронить кости римских легионеров, готовились ко сну. Скоро, как только стемнеет, настанет время ночной молитвы иша, и можно будет закончить этот непростой день. Али провёл пальцами по бороде и улыбнулся, вспоминая, как кяфир, пугавший их по ночам шакальими завываниями, поспешно сбежал, фактически угнав при этом «пикап». Правда, он оставил все свои вещи, включая очень дорогие часы из золота, которые немедленно присвоил Педерсен. Кяфиры, так долго возмущавшиеся кражами, на поверку сами оказались обычными ворами.
    Вновь послышался вой шакала. Али, преодолев страх, на мгновение сжавший его сердце, нащупал рукоять кривого ножа, скрытого под одеждой. Ощутив оружие, которое ему неоднократно приходилось обагрять кровью, он почувствовал, как к нему возвращается уверенность.
    Из палатки-шатра, в которой располагался штаб экспедиции, вышел Педерсен. Али почувствовал невольное уважение к этому кяфиру, приехавшему в чужую, местами даже враждебную, страну во главе группы единомышленников, разговаривающих на разных языках – и всё ради каких-то древностей, едва ли стоящих и сотой доли затраченных на раскопки средств.
    Педерсен щёлкнул крышкой золотых часов и некоторое время смотрел на циферблат. Потом, кивнув Али, он обратился к кому-то, сидевшему в глубине палатки:
    - Это работа фирмы «Бреге», сделанная к тому же на заказ. Я даже представить себе не могу, сколько стоят эти часы.
    - Видимо, Моргенштерн – достаточно богатый молодой человек, – послышался изнутри голос, принадлежавший, конечно же, Клаудие.
    - Достаточно – это мягко сказано, Клаудиа. Он, как выяснилось сегодня из разговора с президентом фонда Кнефом, и является его учредителем.
    - Весьма экстравагантно – участвовать в экспедиции, которую сам же и финансируешь. Полагаю, нам придётся вернуть часы – и продолжить раскопки.
    Педерсен согласился:
    - Конечно. Если только часы не украдут, как тот пилум. Здесь столько воришек…
    Али широко улыбнулся Педерсену, ответившему ему тем же, и уже собирался было уходить, когда опять послышался вой шакала. На этот раз он был неожиданно громким – словно животное находилось в десятке шагов от них.
    Педерсен, побледнев, крикнул:
    - Клаудиа! Фонарь сюда, быстро!
    Али, посмотрев в направлении, откуда доносился вой, неожиданно увидел два бледно-зелёных огня, которые могли быть только глазами дикого животного. Но располагались они, к превеликому его ужасу, на человеческом лице, отдалённо похожем на лицо Эрнеста. Так, будто это был его брат, превратившийся в гуля – пожирателя мертвечины.
    Чувствуя, как его волосы встают дыбом, Али повернулся к существу, пальцы его привычно охватили рукоять ножа. Тварь, снова взвыв, несколькими прыжками, передвигаясь, словно шакал или собака, приблизилась к ним. Не в силах шелохнуться, Али наблюдал, как гуль неестественно медленно, будто в замедленном кино, приближается к Педерсену, бросается на него и начинает терзать клыками.
    Ночную тишину разорвал крик Клаудии, вернувший Али в реальность. Он вновь мог двигаться и, выхватив нож, бросился на гуля, который, отбросив бездыханное тело Педерсена, как сломанную куклу, рассматривал, сидя на корточках, золотые часы. Заметив Али, чудовищный двойник Эрнеста перевёл на него взгляд своих жутких глаз. Али на мгновение заколебался, и гуль, воспользовавшись его замешательством, бросился вперёд. Али ударил ножом, почувствовав, как острие вошло в плоть, но это не остановило рычащего и кусающегося гуля, с лёгкостью опрокинувшего Али на спину. Почувствовав, как горло и лицо вспыхнули болью, разорванные острыми клыками, Али попытался заслонить их рукой, рассчитывая одновремено наносить удары ножом, но было слишком поздно – мышцы уже отказывались слушаться его. Напрягшись в последний раз всем телом, Али испустил дух.
8
    Будапешт – мировая столица самоубийств. Количество суицидов на душу населения здесь выше, чем где бы то ни было в мире. Одно из популярных мест, где люди сводят счёты с жизнью – Мост Свободы, связывающий Буду и Пешт. Носивший некогда название моста Франца-Иосифа, он имеет в длину триста тридцать три метра, что, по мнению многих, является результатом некоего тайного замысла инженеров.
    Ночью Дунай так же прекрасен, как и днём, однако его тёмные воды, безмолвные и печальные, внушают не восхищение, а страх.
    Энё Негьеши, привезший из далёких земель Копьё Христа, стоял у ограждения и разговаривал с Лучафэром, одним из верховных демонов ада.
    - Копьё Христа у меня, Лучафэр, хотя ты до сих пор ещё не сказал мне, для чего оно.
    Демон, взмахнув крыльями, уселся на перила, словно огромная птица. Впрочем, поза его, как и выражение лица, были чисто человеческими.
    - Где твои часы, Энё?
    - Я их потерял. Это важно?
    Демон выпустил струю огня, глядя на проезжающие мимо автомобили.
    - Не знаю. Но мы сейчас это выясним. Ты хочешь исполнить Треблинкское заклинание?
    - Да, Лучафэр!
    - А зачем? Чтобы изменить прошлое и разделить свою судьбу с Каталиной, чьи глаза показались тебе подобными ночным звёздам в тот первый вечер?
    - Ты кое-что знаешь обо мне.
    - Я многое знаю о людях, так как существую гораздо дольше, нежели род человеческий. И я многое знаю о любви, так как искушение и соблазн – моя специальность, если можно так сказать. Но, Энё, я хотел бы предостеречь тебя: Каталина – отнюдь не та девушка, с которой ты бы смог прожить счастливую жизнь. Она была проституткой и наркоманкой – её пристрастил к героину Жолтан Эркель, которого ты знаешь под кличкой «Золотой Пистолет».
    Энё отлично помнил сутенёра, от которого в своё время избавил жителей Кишпешта, одного из районов венгерской столицы.
    - На самом деле она не покончила жизнь самоубийством. Эркель оглушил её ударом кулака семь лет назад, на этом самом месте – и сбросил в Дунай.
    У Энё защемило сердце при мысли о том, что это могло быть как-то связано с ним, но решил промолчать.
    - Ты отомстил за неё, сам о том не зная. Теперь, если ты убьёшь ангела – а копьё, пронзившее некогда Сына Божьего, даёт тебе такую возможность, – заклинание исполнится, и ты сможешь вернуться в момент, когда она была ещё жива. Но я не хотел бы, чтобы душа, способная на столь многое, пропадала зря из-за какой-то проститутки…
    Энё показалось, что он слышит голос Эркеля – или одного из многих, ему подобных.
    - Ты можешь стать одним из Высших, Энё, хотя и не на Небесах – для этого ты слишком горд, да и натворил столько, что…
    - И что я должен для этого сделать?
    Демон улыбнулся, обдав Энё серными испарениями.
    - То же самое – убить ангела. Они иногда спускаются на Землю, как и мы, и один из них сейчас противодействует мне. Убьёшь его – и одно место в Божьем воинстве освободится. Понимаешь?
    - Понимаю. А если я откажусь? – Энё почувствовал, как его голос дрогнул.
    Лучафэр рассмеялся неприятным, громыхающим смехом:
    - На этот случай у меня есть замена.
    - Поль Берно!
    - С тех пор, как в его жилы попала твоя кровь, он повсюду ищет тебя, сам не понимая, зачем. Но как только он сможет тебя убить, то получит твою жизнь целиком…
     - …и сможет закончить заклинание вместо меня.
    - Выбирай, Энё. А вот, кстати, и он.
    Энё обернулся, увидев омерзительное существо, передвигающееся на четырёх лапах. Никто из знакомых Поля Берно ни за что не узнал бы в этой голой твари представителя «Бреге», но это был именно он. С каждым скачком зверь был всё ближе; Энё знал, что ему нужно делать – упасть на колени и принять оммаж, подобно тому, как это делали рыцари, но что-то его сдерживало.
    Он посмотрел на таинственно улыбающегося Лучафэра – и всё понял. Тот изначально задумал и организовал эту партию, двигая одну фигуру за другой – Каталину, Эркеля, Берно,– чтобы добиться от Энё послушания и убить его руками одного из старых врагов.
    От твари их отделяло всего несколько прыжков, когда Энё начал медлено опускаться на колени. Лучафэр улыбнулся шире, и вырвавшийся из пасти демона язык пламени неожиданно осветил его могучие крылья с чёрным оперением, поблёскивающим, подобно металлу. Энё не вытерпел и ударил его пилумом, завёрнутым в в бумагу, прямо в сердце.
    Пронзительно крича, демон попытался взлететь, но крылья его бессильно хлопнули и обвисли. Перевернувшись в воздухе, Лучафэр полетел вниз головой.
9
    Энё сидел на кровати, покрытой грязной, рваной простынёй, и пытался прийти в себя. Боль, разламывавшая его тело на тысячи маленьких кусков, казалось, была невыносимой. Осмотревшись, он обнаружил себя в неизвестной ему квартире, обставленной очень скромно, если не сказать бедно. Мусор валялся прямо на полу, не говоря уже о пыли, которую, казалось, не убирали годами. Тараканы бегали то тут, тот там – отвратительные, жирные, часто семенящие своими тонкими лапками.
    Где-то рядом послышался звук сливаемой воды; вскоре дверь в комнату открылась, и вошла худая, бледная девушка, в которой он узнал Каталину. Сев рядом на кровать, она сказала:
    - Ты уже проснулся? Пора вставать и найти где-нибудь. – Только сейчас он заметил маленькие точки в местах, где она делала укол в вену – у локтя, на бедре, на кистях рук и стопах. Энё, ещё не веря своим глазам, посмотрел на свою левую руку, с ужасом зная, что он там увидит.
    Тем не менее, зрелище собственной руки, исколотой иглой, повергло его в транс. Охваченный отчаянием, он откинулся на спину. Растянувшись на вонючей простыне, он никак не мог поверить в реальность происходящего. Тем не менее, всё происходило в действительности.
    - Звонил Жолтан, – знакомое имя оторвало его от размышлений. – Он говорил, что уже не даст в долг. Возможно, тебе стоит поговорить с ним.
    Энё почувствовал, как на глазах у него выступают слёзы, но всё-таки нашёл в себе силы ответить:
    - Да, наверное.
    Они помолчали ещё с минуту, пока Каталина, наконец, не сказала:
    - Есть ещё одно место, я там должна не очень много. Тот парень может взять и натурой, если ты не слишком ревнуешь.
    Одевшись, они вышли. Уже в дверях, неожиданно обняв её, Энё заглянул в глаза – такие же сверкающие, как в день их знакомства.
    - У меня было только перо Люцифера, понимаешь?
    Она прижалась к нему – слабая наркоманка, в которой едва сохранялось тепло жизни.
    - О чём это ты?