О прощении молю

АВ Василишин

О ПРОЩЕНИИ МОЛЮ

МОСКВА
2015

Самолет Ил-76, после длительного перелета из Петропавловска Камчатского в Тюмень, чиркнув колесами по бетонке, произвел посадку в аэропорту Рощино. Зарулив на стоянку, экипаж выключил двигатели. Закончено выполнение чартерного рейса. В наступившей тишине раннего летнего утра, открылась входная дверь. Показалась взлохмаченная голова бортоператора. Он осмотрел пространство  перед самолетом и поставил входную стремянку.
Не спеша члены экипажа вышли из самолета, обмениваясь впечатлениями от полета и раннего летнего утра. Выйдя из самолета, я вздохнул воздух, насыщенный утренней прохладой. Завершив необходимые формальности  после полета, сел в служебную машину, что ожидала меня у диспетчерской. Мой водитель, Борис Гаврилович, поздоровавшись со мной, помог загрузить в машину, коробки с фруктами, что я купил еще в Ташкенте и рыбой из Петропавловска-Камчатского. Погрузившись, мы двинулись домой.
Домашние еще спали. Они давно привыкли к тому, что я часто возвращаюсь поздно вечером или ранним утром. Ключом открыл дверь.  Осторожно, чтобы не разбудить домашних, занесли с Гаврилычем коробки на кухню.  На столе лежало не распечатанное письмо.
Судя по адресу, оно было из села, где я жил, учился в школе и рос. Почерк был мне не знаком. Корявые буквы ступеньками лежали на конверте. На месте, где должен быть обратный адрес, стояла знакомая мне фамилия: Грипкова Мария Васильевна. Это была мать Лены. Лена была моей первой мальчишеской любовью.
Прежде чем лечь в постель после бессонной ночи, решил что-нибудь перекусить, попить чаю. Набрал воды в чайник, включил электроплиту, поставил его на конфорку. В квартире было тихо. Намереваясь открыть конверт и прочесть письмо, сел на стул у кухонного стола. Предположил, что в письме пойдет речь о близком мне человеке, о моем родном селе. Представил себе деревню, лес, речку, людей среди которых проходило мое детство и юность. Воспоминания охватили меня и перенесли в прошлое. Я и не противился этому. Память цепко держала милые сердцу эпизоды моей жизни.
Мне было семь лет. Мы жили с матерью в селе Колено, что в Екатериновском районе Саратовской области. Осенью мне предстояло идти в первый класс. Не смотря на столь юный возраст, в семье находилась работа для меня. В мои обязанности входило: накосить серпом охапку травы для коровы, нарезать охапку веток с листьями и наломать столько же полынка для коз. Все это подвяливалось на солнышке и складывалось, как корм корове и козам на зиму.
В свободное время я купался на речке со своими сверстниками, удил рыбу. Иногда с двоюродными братьями бродили по реке с небольшим бреднем, сделанным из старой сети. Нашей добычей были щучки, плотва, окуни и речные раки. Раков мы иногда налавливали до пяти ведер.
Лето стояло жаркое. Давно не было дождя. Дороги были сплошь покрыты толстым слоем пыли, в которой, как в воде, купались воробьи. Люди с надеждой посматривали на небо, прислушиваясь, не гремит ли гром в отдалении, предвестник желанного дождя.
В один из воскресных дней, когда мама была не на работе, к нам зашла наша соседка, бабушка Настя. Она частенько заходила к нам. Были у них с матерью какие-то общие дела. В это раз она держала в руках небольшую корзиночку, наполнкнную ягодами красной смородины. На нашей улице, только у них росли большие кусты этой необычайно вкусной ягоды. Я подумал:
 -Неужели вся эта ягодка, что в корзиночке, достанется нам? Не плохо бы!
Очень уж хотелось полакомиться ягодками. В конце концов, так и случилось. Ягоды перекочевали в нашу кастрюльку. Я с нетерпеньем ожидал, когда бабушка Настя уйдет домой. Как-то неудобно было прямо при ней есть эти вкусно пахнущие, янтарного цвета кисточки.
Когда гостья ушла, я хотел было приложиться к кастрюльке с ягодами, но мать не разрешила. Она перебрала ягоды, отделила их от веточек. Достала из сундука белый мешочек с сахаром. Засыпала сахаром ягоды, затем растолкла их деревянной скалкой. Получилась совершенно красная, на мой взгляд, необычной вкусноты кашица. Я даже слюну сглотнул. Мать сказала, что это заготовка на зиму. Тем не менее разрешила мне облизать скалку и тем самым попробовать ни с чем не сравнимую вкусноту, от которой можно было легко и язык проглотить.
Дальше случилось то, что для меня было вообще невообразимою Мать наложила в небольшой стаканчик этой вкусноты, накрыла бумажкой и закрепила ее ниткой. Я думал и гадал:
-Зачем она это делает и кому предназначается этот необыкновенный стаканчик с ягодами?
Мать же, упаковав толченую ягоду в стаканчик, приказала мне
-Леша, возмешь этот стаканчик и отнесешь дочке тети Маруси Грипковой. У нее есть маленькая дочка, Лена. Она больна. Отнесешь и отдашь это стаканчик с толченой смородиной Лене и скажешь ей, чтоб она поправлялась и больше не болела.
Услышанное буквально выбило меня с привычного хода мысли.
-Как?! Весь этот стаканчик какой-то девчонке? Ого го! Ничего себе! Везет этим девчонкам! Да за такой стаканчик я так бы заболел, что будь здоров, Мама дорогая! Если б точно знал, что кто-то принесет мне такую вкусноту.
Я представил себе, как это я со стаканчиком в руке пойду по деревне. Да пацаны со смеху умрут! Я даже представил, как они будут спрашивать:
-Лешка, ты что несешь? Куда идешь!
Ну что я им скажу!? Я к Ленке Грипковой иду и еще стаканчик со смородиной несу! И к кому, к кому? К какой-то девчонке. Да они навзрыд будут смеяться надо мной вслед! Да еще кричать будут на всю деревню:
-Жених! Жених!  Жених и невеста из белого теста!
Как только мое воображение нарисовало эту картину, я решительно заявил матери:
-Никуда я не пойду, ничего брать не стану, и стаканчик никакой не понесу.
 Мать еще решительнее сказала:
-Бери и неси, а то я знаю что сделаю.
Я знал про ее аргумент. Хворостина лежала в сенцах. В особых случаях мать этот аргумент использовала. В этот раз она была настроена решительно. Она настаивала на своем. Что я ей мог возразить. Не мог же я ей вслух сказать о своих опасениях. Не мог же я ей вслух сказать, чего боюсь. Пришлось взять этот стаканчик со смородиной и, опустив голову, идти к Грипковым. Настроение у меня было ужасное.
Я шел по улице, загребая босыми ногами дорожную пыль. В руке держал это самый злополучный стаканчик, как гранату. Мне очень не хотелось идти в чужой дом. Пуще всего я боялся повстречаться с кем-либо из сверстников. Конечно, они всем расскажут, как я шел по улице к Грипковым со стаканчиком в руке. И они будут смеяться надо мной.
Был недоволен и бабушкой Настей и матерью. Ругал себя за то, что не умотал с дружками куда-нибудь в лес или на речку. Да лучше бы я сейчас ветки резал козам или полынок ломал на выгоне! Витька Савин, звал на речку купаться. Так отказался же, дурак! Сейчас бы прыгал в речку с крутого берега или с дерева, а то с мостка, вертел бы сальто. А вот теперь гребу с этим дурацким стаканчиком к какой-то девчонке, которую никогда не видел и не знаю.  Как дурак! Ага! Щас вот только встретится кто-нибудь, и потом вся улица будет смеяться надо мной. Жених! Жених! Ну, разве не дурак?
-Скажи девочке, чтоб поправлялась! – Мысленно передразивал я свою мать.
Балбес, так тебе и надо! Ужас, что творилось в моей голове. Да у меня язык не повернется произнести такое! Ну и что, что наши матери работают вместе. Ну почему это я должен нести этой девчонке такую вкусноту? Вечно везет этим девчонкам! Ей значит вкуснота, а мне насмешки! Жених и невеста из белого теста! Ей-то все равно, а мне осенью в школу идти.
Улица, на мое счастье, была безлюдна. День жаркий, а пыль глубокая. Я не замеченным проскочил улицу. Вот и знакомый дом. Постучал в дверь, как научила мать. Никто не ответил Я подождал. Открыл щеколду и вошел в сенцы. Робко подошел к следующей двери по скрипучим половицам. Снова постучал. Опять никто не ответил. Я потоптался у двери, потом приоткрыл ее. Вошел в комнату. В доме был полумрак. Окна были закрыты занавесками и газетами. Увидел еще одну дверь. Она была необычной. В верхней части ее было что-то вроде окна. Постучал и в эту дверь. В ответ услышал детский голос:
-Кто там?!
Я приоткрыл дверь и проскользнул в следующую комнату. Около круглой печки стояла небольшая деревянная кровать. На кровати лежала укрытая простыней девочка. Она приподнялась на локте и смотрела на меня, как мне показалосьЮ огромными глазами. Из-за полумрака я не мог рассмотреть цвета ее глаз. А в глазах, как и в голосе, была необъяснимая для меня толи боль, толи печаль. Меня словно клещами охватила жалость к ней. Ее длинные волосы спадали с головы на плечики. Лицо намазано какой-то краской. Позже я узнал от матери, что Лена была больна оспой. Девочка еле слышно спросила:
-Ты кто такой?
Я ответил:
-Я леша! Меня моя мама послала к вам. Она работает вместе с твоей мамой. А ты, Лена?
-Да, Лена! А зачем тебя послали? Дома никого нет, я одна. Я не встаю.
-А и не надо вставать. Моя мама передала тебе вот этот стаканчик со смородиной и сказала, чтоб ты выздоравливала и больше не болела.
 Я бережно поставил стаканчик на табурет, что стоял около кровати с какими-то пузырьками. Развернулся и дал ходу. Оставляя незнакомую мне девочку в комнате наполненной полумраком, я испытал необъяснимое чувство жалости к ней. Ее беспомощность почему-то засела в мою память, вызывая каждый раз и приступ жалости и сочувствия которые ощутил я, деревенский мальчишка, в тот жаркий летний день.
Вот и все! Только меня и видели. И никто слава Богу, не встретился, никто не спросил, куда идешь и зачем. И никто не будет дразнить. После того что случилось, у меня появилось какое-то необъяснимое чувство. Исчез страх перед тем, что кто-то, меня увидит, и будет дразниться. Какое-то необъяснимое человеческое качество появилось во мне, которое испытал впервые. Наши матери работали вместе много лет подряд. Лена выздоровела. А история со стаканчиком получила продолжение.
 Мы с Леной встречались на улице. Время шло. Мы подросли. Чувство жалости, которое я когда-то испытал при виде маленькой больной девочки, стало иным. Учились мы с Леной в одной школе. Встречаясь с ней в школе, я испытывал необъяснимое чувство. Хотелось что-либо сотворить или сказать что-то , что привлекло бы ее внимание ко мне. Просто прикоснуться к ней и всякий раз не мог позволить себе сделать что-либо.
Лена же всякий раз краснела. На лице, с оставшимися признаками перенесенной болезни, вспыхивал ярким пламенем румянец. Она, пригнув голову, отворачиваясь от меня, убегала. Рубцы, оставшиеся на ее лице после оспы, нисколько не портили его. Мне казалось, что Лена самая красивая девочка из всех девочек нашей школы.
Каждый, год в летние каникулы, я работал в колхозе на разных работах. Находилась такая работа для всех пацанов желающих поработать. Правда за работу пацанам почти не платили, а хотелось хоть немного помочь родителям. Копейка в доме была нужна. Оплачиваемая работа была,но такие места были заняты. Отец Лены работал на тракторе Дт-54. Моя мать и мать Лены уговорили Василия Павловича взять меня к себе прицепщиком. К этому времени я закончил 8-й класс.
И вот, я работаю прицепщиком у дяди Васи. Довольно быстро я освоился с трактором. Василий Павлович даже доверял мне трактор и я, с чувством необычайной гордости за оказанное
доверие водил трактор по полям. Наши матери вели такие разговоры, что неплохо было бы, если наши дети подружипись.А как подружншься, если мы  смертельно боялись друг друга. Смотреть друг на друга не могли. Как только мы оказывались вместе, нас словно столбняк, какой охватывал. Ничего доброго, связанного мы не могли сказать друг другу, разве что какую- нибудь словесную чепуху. Очень стеснялись того, что вдруг окружающие сочтут нас женихом и невестой. А тут вдруг мы с ее отцом работаем вместе.
Лена каждый день приносила отцу обед в поле. Она подросла. Была, если не сказать очень красивой, то уж точно симпатичной девочкой. Я не знаю почему страшно боялся взгляда ее широко распахнутых серых глаз. Боялся просто посмотреть на нее, не то что потрогать.
Мать налаживала мне на работу сумку с обедом. Лена же приносила всегда больше еды, и дядя Вася приглашал меня отобедать вместе с ними, чем бог послал. Я то знал, что не бог послал, а тетя Маруся. Они жили несколько лучше нас, и к обеду,дяде Васе, Лена приносила, кроме молока, яиц, огурцов, еще и мясо или котлеты, чего у нас не было. А съесть котлетку очень хотелось, хотя и было совестно.
Поэтому я быстро заканчивал свой обед и с разрешения Василия Павловича выводил трактор на гон. Очень хотелось показать этой девчонке, что я уже взрослый, не то, что некоторые.  Мне доверяют трактор, а это не узелок с едой. Моя пассия тоже не бездействовала. Она, прежде, чем я влезал в трактор успевала обратиться к отцу:
       -Папа, а можно я прокачусъ на тракторе, пока ты обедаешь ?
        Мне-то хотелось ответить ей, что трактор не машина. Нечего на нем кататься. Что это велосипед что ли?
         Василий Павлович говорил:
       -А то нет! Конечно, покатайся. Леша, посади Лену в трактор! И повнимательнее там. Если вдруг что, лучше заглуши трактор. А если трактор сам заглохнет, не заводи, беги за мной.
        Я видел у него на лице лукавую усмешку. С одной стороны, мне было приятно ее присутствие, с другой, я усматривал  заговор взрослых против нас, желание как-то сблизить нас. Я был не готов к такому повороту событий.
Ленка, в чистом платье с голубенькими цветочками по
полю, перетянутая в талии тоненьким пояском, залезала в трактор. Садилась в самый дальний уголок и изредка исподлобья расстреливала меня своим взглядом. Я ничего не мог поделать с собой. Гон был длинным, и мы подолгу путешествовали полями. Я же боялся взглянуть на нее. Разве что украдкой, чтоб перехватить ее стремительный взгляд, проникающий в глубины моей души.Ее присутствие и радовало меня и злило.
 Я вот работаю, а эта девчонка просто катается. Ленке лишь бы покататься. Честно говоря, я боялся, что во время маневра, когда приходилось уменьшать режим работы двигателя, из-за моих действий заглохнет трактор. Вот будет позор! Кошмар! Я даже боялся подумать об этом. Завести трактор было не так-то и просто.
Я с особым вниманием наблюдал, как дядя Вася заводит двигатель, но самому делать это не приходилось. На время обеда,
Василий Павлович двигатель не глушил. Я же всегда предлагал ему сделать это, чтобы потом еще раз посмотреть, как запустить пускач, а потом основной двигатель. В конце концов, мне было доверено запускать двигатель. Все получилось хорошо.
Во время учебного года мы с Леной часто виделись в школе. Я даже научился танцевать с тем, чтобы когда-нибудь пригласить ее на танец. Танцы мы устраивали под гармошку, довольно часто, в школьном коридоре. Только вот Лена была еще маловата для участия в наших танцах. Иногда мы сталкивапись с ней на перемене лицом к лицу. Меня охватывало необъяснимое чувство. Мне кажется, что я буквально дурел и становился, как пень. Она же, вспыхнвала, как свеча. И, отвернув взгляд, исчезала из моего поля зрения, как молния.
Но вот и все! Последний звонок, последний УРОК! Аттестат зрелости. Школа позади. Я уехал далеко от дома. Поступил учиться в Харьковский авиационный институт. Я студеит, а моя
необъясненая любовь - школьница, девятиклассница. Закончил я школу деревенскую и учиться мне было очень тяжело, но очень уж хотелось стать инженером. Наш институт входил в десятку сложнейших Вузов СССР. Все свои личные дела я отодвинул в глубину души, а очень хотелось написать своей
девочке, чем занимаюсь, что переживаю. Будучи привязанным к своей деревне, я глубоко переживал свой отъезд из села. Глубоко переживал и расставание с близкими мне людьми. В то же
время до боли боялся того, что вот любовь навалится на меня, одолеет и придется бросить институт. И с позором вернуться на село. Кстати меня об этом
предупреждали и родственники и друзья:
-Пока не сдашь сопромат, о любви и женитьбе даже не помышляй. - Об этом тоже не забывал.
-Смотри, если заведешь себе невесту, то учеба пойдет псу под хвост. Вот закончишь институт, тогда - пожалуйста. Хочешь- люби, хочешь- любуйся,
После первого курса, вернувшись в сентябре домой из поездки на летний трудовой семестр, с целины, повстречался с Леной. Она уже закончила школу и поступила учиться в техникум. Увидев ее, я просто потерял дар речи, до того Лена была красива. Все в ней было замечательным и лицо, и руки, и фигура, и одежда. Мне все в ней нравилось, и то, как она смеялась, и как говорила, И как танцевала. Она призналась мне, что любит меня и помнит с той самой встречи, когда я принес ей тот самый стаканчик с ягодами  смородины. Я буквально растворился в ее любви. Это было какое- то необъяснимое состояние, как во сне, как в бреду. Душа и сердце ликовали. Столько лет мы шли по жизни и вот наконец встреча состоялась. Мы общались всего два дня, вернее двое суток, потому что мы практически не расставались. Были и танцы, и прогулки под луной, и целованье.
Меня охватило такое чувство привязанности к
моей любимой девочке, что я вовсе не на шутку испугался самого себя. Наступил очередной день, и мне пришлось проводить Лену в Саратов. У нее начинались занятия в техникуме. Проводив ее, не находил себе места. Мне ни до чего не было дела. Я был готов бросить институт.
Мало-помалу успокоился. Вернулся в Харьков. Почти на полгода учеба ушла на второй план. Под угрозой срыва оказалась зимняя сессия. Я сознавал, что пропадаю от своей любви. Находился в каком-то бредовом безвыходном тупике. Горел синим пламенем. Все вокруг ругали меня, а я и дня не мыслил себе без
своей любви. Обдумав все, выхода не нашел. Проклиная самого себя, я написал Лене письмо:
-У меня есть другая.
Писем от Лены больше не было. Я успокоился. Все вошло в привычно е русло. Сессию я все-таки одолел. Домой, к великому огорчению матери, больше не ездил. После четвертого курса получил от матери письмо, в котором она сообщала о том, что Лена вышла замуж. Грустно очень мне было, я потерял свою любовь навсегда.
        Закончил институт. Женился. Получил распределение на работу в Сибирь. Мать забрал с собой.
Шли годы, подрастали мои дети. Семья у меня образовалась хорошая. И все-таки в глубине души продолжала жить, закрытая в самый дальний угол, моя         первая любовь. В мыслях иногда возвращался к ней. Фантазировал на эту тему.
Представлял себе, если бы мы поженились, то как бы жили, какие бы у нас былн дети, что было бы с нами. Но все это было просто фантазией, а вот чувство вины за содеянное было реальным.
Быстро бежало время. Я стал летчиком, рос по служебной лестнице, становились взрослыми мои дети, сын Володя и дочь Елена, а моя первая любовь и не думала отпускать меня. События юности приходили ко мне в снах , тогда я просыпался с чувством совершенной потери. Я думал о прошлом в театре, в самолете, когда сознание мое не было отягощено событиями реальной жизни.
Моя первая любовь не расставалась со мной, была неразлучной, как тень. Она жила и работала вместе со мной: готовилась к полетам, прннимала решение на взлет, взлетала и садилась, действовала в полете. Обходила бушующие грозы, что вставали на пути нашего самолета, находилась в зоне ожидания посадки, боролась со стихией, преодолевала ночную усталость. Ходила в кино и театр, смеялась и печалилась, радовалась успехам и делила неудачи, без которых не обходилась моя жизнь.
Особенно остро пережил события давно минувших дней,
когда выполнял интернациональный долг со своим экипажем в
чужой для нас стране. Боялся я там не смерти, а того что не успею
попроситъ прощения у своей любви за ту неправедную ложь, которую позволил себе.
Представлял себе, как после возвращения на Родину поеду к себе  в свое село. Встречу там Лену и честно расскажу о причинах  своего обмана. Повинюсь и вымолю себе прощение за тот тяжелый грех, что позволил себ.
 После возвращения жизнь так распорядилась. что не смог сразу осуществить задуманное. Умерла моя мама, которую я искренне любил. После похорон было не до своих переживаний. Дальше неотложные дела объявились, задуманное отодвинулось в который раз на второй план. Так я и жил, не в ладу со своей
памятью и не в согласии со своей совестью.
Память и совесть требовали от меня покаяния, а настоящая жизнь, окружающая действительность, не позволяли сделать этого немедленно. Я проклинал себя и свою _слабохарактерность, но сделать практических шагов не мог, раз за разом откладывая свои задумки на потом. И вот письмо от матери Лены. С нетерпением и трепетом открыл я письмо. Ленина мама писала:
-«Дорогой сынок, Алешенька! Как велико мое горе! Умерла Лена. Плачу день и ночь, а боль не проходит ... »
Горячие слезы потекли по моему лицу. Не успел! Теперь никто в этом мире не простит мне мой грех.