Ленинград тыл

Ленинград: тыл.
(историко-философский рассказ о войне и Ленинграде)

Начало блокады.

Когда началась блокада, мне было 14. Я училась в школе. Мы жили недалеко от конца города. Бомбы сыпались на нас градом. Наш дом разрушило. Мама была на работе, я в школе, отец на фронте, бабушку убило осколками дома. Ее тело нашли только через 3 дня. Я не могла на это смотреть.… Потом погиб отец, пришла похоронка. Мама сидела на кухне, курила и долго плакала…

Наш город медленно, но верно сжимали клещи блокады. Линия фронта представляла огромные дуги, упиравшиеся своими концами в водные пространства. Две дуги замыкали город с севера и юга, образуя большое кольцо. Третья дуга от юго-западного берега Финского залива до Петергофа. Город был блокирован.
Бомбежки изнуряли нас. Мы не могли спать. Боевая тревога в 6-7 вечера с перерывами длилась до 6 утра. Мы прятались в подвалах, когда над нашими головами разрывались бомбы, сотрясая все вокруг. Были бомбы, которые не взрывались. Их нужно было обезвредить. Бывало, они взрывались, разрывая в клочья пытавшихся разминировать их людей.

Я не ходила больше в школу. Пошла на завод, хотела быть полезной родине.
Приближалась зима. Детей в Ленинграде было 400 тысяч. Первыми от голода стали погибать мужчины преклонного возраста. У женщин организм сопротивлялся сильнее. Но скоро гибли все: и молодые и старые, мужчины и женщины, старики и дети.
Русский народ отличался смекалкой. На стенах мельниц собирали муку, из мездры шкур опойников ( молодых телят), найденных на кожевенных заводах варили студень. Вкус и запах были скверными, но ели все. Голод брал свое. На целый день по одной тарелке дрожжевого супа. Это было очень мало. Дороже всех реликвий была продовольственная карточка. По ней мы получали еду. Очереди за хлебом были огромные, люди умирали стоя в них, идя по улице, сидя дома, стоя, и когда спали.
Людей не успевали хоронить. Свозили трупы на Пискаревку, потом это место стало называться Пискаревским кладбищем. Люди, еле идя, везли на санках своих родных, шли медленно, сосредоточенно. Хоронили без гробов, в братских могилах, не зная ни имени, ни фамилии. Обернутых простыней, или одеялом, позже просто в той одежде, в которой человек умер. Выбившись из сил, оставляли на полпути. Да простят нам мертвые эту непочтительность!

Боролись с крысами, которые поедали зерно. Вместо мешков клали в железные коробки. Много наших зерновых площадей, рогатого скота было у фашистов.
Вдоль проспектов причудливо свисали провода в инее. Транспорт не работал. Фашисты громили села рядом с городом, требовали хлеб. Никто не сдался.
Пойки урезали, были перебои с электричеством. Невозможно жить. Печаталась газета « Правда» на русском языке, ее делали фашисты. Она составляла  призыву к произволу, провокации. Она была сильно похожа на настоящую. Власти опасались, что есть у людей фальшивые продовольственные карточки, сделали проверку, без штампа в магазинах ничего не давали. Самолетами с воздуха грузили мясо по20 кг. Грелись буржуйками. Мы все боялись умереть от голода, пожара из-за буржуйки, бомб и просто так.

В Ленинграде работало 80% населения, пенсионеры, подростки, как и я 15-16 лет.
Несмотря на все это встречали новый 42 год с надеждами на конец войны. Помню, я была одета в стеганые штаны и куртку, сверху  бумажные брюки и кавказского сукна кофта, легкие фетровые валенки в галошах. На голове была лыжная кепка.
Люди мрут, а не умирают. Немеет тело и наступает паралич сердца. Мертвых очень много.


Черная зима 42-го.


Я никогда себе не прощу, хотя и оправдание тому голод, что сделала в конце зимы 42 года. Еды не хватало, наверно последняя в Ленинграде лошадь лежала в переулке. Я нашла ее не одна со мной была незнакомая, сильно состарившееся женщина лет сорока. Во всем ее бескровном лице горели только безумные то голода глаза. На седых волосах ее лежал засаленный пестрый платок. Мы принялись делить тушу. Внезапно меж нас разгорелся спор, я толкнула женщину. Она, как перышко упала на мостовую и ударилась головой о ее булыжники. Больше она никогда не встала. Я положила тушу лошади на санки, прикрыла какой-то тряпкой, но ее не хватало. Была видна голова. Тушу могли отобрать у такого хрупкого и нескладного подростка как я. Не долго думая я сдернула с головы женщины платок и укрыла им голову лошади. Теперь не было понятно, что я везу. Могли подумать, что это труп родственника. Никогда не забуду глаз убитой мною женщины. Они глядели куда-то в небо и источали такую жалость, будто говорили: «За что ты меня? Я ведь ничего не сделала…». Я скорее пошла оттуда прочь, еле волоча за собой санки. Лошади нам хватило на какое-то время. Ели мы мало, растягивая. Никогда я не чувствовала себя сытой.

Люди ели все: кошек, собак, крыс, даже собственных умерших родственников, маленьких детей. Войне не было конца. Блокаде тоже. Эта зима была черная. Черным был снег от бомб и взрывов, черными наши души, огрубевшие из-за войны и голода. Мы слушали радио, но ничего хорошего оно не говорило. Были взяты многие города нашей родины.

Группа армий «Север» наступала, обстреливая наш город. Они хотели превратить его в руины. Но наша Великая Красная Армия не давала им этого. Поэт-блокадник Юрий Воронов так писал о тех днях:

Когда снаряды каркали: «Ложись!»
И разрывались
Где-то за спиною,
Мы понимали:
Другая чья-то жизнь
Убита или ранена войною.

Когда среди разрушенных домов
Вдруг наши оставались невредимы,
Мы шли на помощь
Потерявшим кров
И презирали
Проходивших мимо…

Мне было уже 15. Мы все тогда взрослели быстро. Один директор завода жаловался, что его работница носит на работу куклу и играет с ней. Это даже не смешно, а как-то страшно осознавать, что у кого-то война забрала жизнь, а у нас детство, юность, взрослость. Это тоже много. Война оставила след в душе и судьбе людей, каждого гражданина нашей Родины.


В блокадных днях
Мы так и не узнали:
Меж юностью и детством
Где черта?
Нам в сорок третьем
Выдали медали,
И только в сорок пятом –
Паспорта.

И в этом нет беды
Но взрослым людям,
Уже прожившим многие года,
Вдруг страшно оттого,
Что мы не будем
Не старше, не взрослее,
Чем тогда.

Люди двигаются как черепахи, некоторые уже не встают с постели. Я почти не могу ходить. У меня постоянно тупо болит желудок. Мама еле работает.
Несмотря на войну и блокаду, в театре была поставлена драма Лермонтова «Маскарад». Дух людей пытались хоть как-то поднять.

Ленинградская симфония и трудный 43 год

Весной, прямо в городе мы сажали культуры, почти не требующие ухода: картофель, капусту, репу на Исаакиевской площади, Марсовом поле. Так прошел 42 год.
В большом зале Филармонии исполнялось 7 Ленинградская симфония Шостаковича. Композитор почти всю симфонию написал в блокадном Ленинграде. Посвятил ее городу и жителям. Час двадцать длилась она, и столько хлопали орудия, защищавшие Ленинград. Шостакович вспоминал: « Музыка неудержимо рвалась из меня. С болью и гордостью смотрел я на любимый город. А он стоял, опаленный пожарами, закаленный в боях, испытавший глубокие страдания войны и был еще более прекрасен в своем суровом величии. Как было не любить этот город…не поведать миру о его славе, о мужестве его защитников. Моим оружием стала музыка».

9 августа она зазвучала. Я слышала ее из репродуктора. Немцы молчали. Потом я узнала, что наши заставили их молчать артобстрелом. Я удивлялось, как музыка этого композитора совпала с мои чувствами, с тревогой за Родину…
Бомбежки не прекращались. Была зима 43. Голодная зима. Маму ранило осколком бомбы. Она лежит дома, я ухаживаю за ней. Дашь ей больше хлеба, заметит – ругается. Я стала хуже видеть. Люди, и мы с мамой не исключение, стали походить на скелеты обтянутые кожей. Мы с мамой вчера съели последнюю крысу. Это омерзительно. Что будет дальше, я не знаю. У меня нет сил думать, где достать еду. Больше думаю о маме, чем о себе. У меня больше нет никого кроме нее. У меня сильно выпадают волосы, крошатся зубы, ломаются ногти. Я похожа на Бабу-Ягу. Это я в зеркале заметила. Раньше была очень миленькой и мечтала о семейном счастье. Сейчас почти всех, кроме больных забрали на фронт. Мы не можем уехать из Ленинграда по «Дороге жизни». Маму лучше не трогать. Я разучилась плакать. У меня нет сил. Каждое движение дается с болью. Когда мама стала поправляться, я слегла. Нет сил даже открыть глаза. Я, наверное, скоро умру. Часто слышу в заунывном северном ветре погребальную песню. Буржуйку почти нечем топить. У матери нет сил пойти за дровами, или тряпками для топки. Я лежачая. Глаза слезятся, будто в них песка насыпали. Однако я все равно хочу жить.

Мы с трудом пережили 43-ый. Много людей умерло за этот год. Многих спасла «Дорога жизни». Моя бедная мама поседела за три дня, сидя у моей постели. Что я могу сделать для нее? Не умереть.

Конец блокады

Наступил 44. Сколько еще будет длиться эта война? Люди измученны, но не потеряли чувства уверенности в нашей победе. Наш народ велик. Он только истекает кровью, но не сдается, ни за что, никогда!

Моя мама умерла. Тихо, во сне. Наверно от голода.

В январе 44 блокада была снята. Мы радовались, как могли. Люди из городов, деревней, сел посылали в Ленинград письма с поздравлениями. Теперь я знала: враг уже почти разбит. Осталось совсем немного, и мы выгоним поганых фашистов с нашей земли!

Когда сняли блокаду, я уехала к своей тете в Калининград. Ленинград я оставила навсегда. Слишком много ужасных воспоминаний было в этом городе. Смерть бабушки, той женщины, взорванные на моих глазах люди, трупы, смерть мамы, голод. Ленинград стал для меня кровью и болью. Конечно, я так никогда и не смогла разлюбить этот город. Он был моим страшным и прекрасным воспоминанием. Я не могу объяснить этих чувств просто, чтобы было понятно. Ленинград это мой город, и город еще миллионов живущих там и погибших.

А в мае 45 прогремела Победа. Мы стали как сумасшедшие: плакали и смеялись одновременно,  обнимали совершенно незнакомых людей, кричали, поздравляли друг друга. Ни до, ни после мне не приходилось испытывать такой громадной и великой радости, видеть эту радость на лицах других. Дай Бог, чтобы никому не пришлось испытать больше этой радости, чтобы никогда больше не было войны.
Тетю, к которой я приехала, звали тетя Фрося. Она сильно болела. У нее был диабет. Она единственная, кто остался жив после войны из маминых родственников. Папа был из детдома. У мамы было три брата. Двое погибли, другой  пропал без вести, сестру расстреляли еще в 39 году, а  дедушка с бабушкой умерли задолго до начала войны. Я чувствовала, что тетя Фрося скоро тоже покинет меня. Так и случилось в начале 46 года.

Замужем за фашистом

Я встретила в Калининграде красивого и обаятельного парня Гошу. Он был финн. Голубоглазый брюнет. Меня смущало лишь то, что он не воевал. У него были залихватские гусарские усы, он немного говорил с акцентом, был очень добр и весел. Мне было уже 19 лет. Мы поженились, я переехала жить к нему. 2 месяца я была счастлива с ним. Но мне не давал покоя его личный шкаф. Он не разрешал мне открывать его, всегда запирал на ключ. Однажды, я смогла открыть его булавкой. Я была поражена. В шкафу висела потрепанная фашистская форма, в кармане я нашла удостоверение « Герхард Меерхаус, старший офицер» У меня все поплыло перед глазами. Значит, я вышла замуж за фашиста! За того, кто разорял нашу Родину, убивал моих родственников и друзей!

Плохо владея собой, я решила утопиться. Меня спасли. Гоша объяснил мне, что он тайно помогал русским, ему не нравилась политика Гитлера, его ищут в Германии, и на самом деле, он немец, а не финн. Я сказала, что сдам его властям. Гоша встал на колени, и умолял меня не делать этого. Я молча собрала вещи и уехала. Уехала в свой Ленинград, который думала, что оставила навсегда. С некоторого времени он манил меня к себе, слышался в каждом слове, снился по ночам.
Теперь тут все другое. Город восстанавливают по кусочкам. Гоша пишет мне каждый день. Потом его письма перестали приходить. Скорее всего, Герхарда расстреляли. Будь я с ним, меня бы тоже расстреляли.

Наш дом, где жили мы с мамой, снесли – он был сильно разрушен. Живу в коммуналке. Соседи хорошие, понимающие. Работаю на заводе.

Новый город – город герой

У города появилось новое дыхание. Теперь на улицах не так пустынно, ходят автомобили, трамваи. Люди не бояться выходить из домов, есть гуляющие.
Наш город – герой. Он выстоял против осады в 900 дней. Страшно даже представить, сколько дней мы жили в блокаде.… Уже 1949 год. Со дня Победы прошло четыре года. Ровно столько же длилось война, Великая Отечественная Война.

Мне 22 года. Я живу одна. Я опасаюсь, что меня могут убить,  ведь по закону я еще жена фашиста. Ко мне уже приходили какие-то люди, спрашивали насчет Герхарда. Я все им рассказала. Они записали и ушли. Бежать от этих людей было бессмысленно: они нашли меня бы везде. К тому же, я уже не могла уехать из Ленинграда. Это мой родной, любимый город. Здесь я выросла, пережила войну. С ним связаны теплые воспоминания детства и ужасы блокады. Уехать отсюда – значит забыть все и всех.

5 марта 1953 года умер Сталин. Это стало потрясением. Я с уважением относилась к человеку, который руководил страной в тяжелое время войны, потом выводил нас на курс мирной жизни, восстанавливал экономику.

В 1958 году руководителем страны стал Хрущев. Он занялся поднятием сельского хозяйства, в частности повальной посадкой кукурузы. Шло освоение целины. После отставки Хрущева руководителем страны стал Брежнев. Мне тогда было 37 лет.
Я смотрела на наш город, на нашу страну, и видела ее поднимающийся глыбой, великой державой, и верила, что люди никогда не забудут подвига наших людей в Великую Отечественную. Подвига моего города, Ленинграда, расскажут потомкам трагическую историю нашей блокады, научат любить и уважать всех людей живущих на Земле.

Маргарита Терентьева умерла в возрасте 59 лет 9 февраля 1985 года.

Рассказ не является документальным.

Были использованы:

Справочник школьника.
В. В. Михайлов «Ленинград».
Д. В. Павлов «Стойкость».
А. С. Никольский «Ленинградский альбом».
Третьякова «Дмитрий Шостакович».
Художественные произведения Быкова, Бондарева, Воронова.
Документальные фильмы «Два капитана», «Ленинград».



Посвящается все блокадникам живым и погибшим. Мы всегда помним о вас, о вашем бессмертном подвиге.