Зовы просторов и голоса времён

О настоящем художнике слова писать и трудно, и легко. Легко — потому, что есть о чем писать, есть подлинный весомый повод, а трудно — потому что всё, что хотел, он уже сказал сам и наилучшим образом.
Александр Блок сетовал: поэт, называя всё по имени, «отнимает аромат у живого цветка». Но каково критику, литературоведу, которые вроде бы обирают уже обобранное?..
Или, может, они, напротив, заняты восстановлением, собиранием аромата бытия — возвращением искусства в жизнь? Ведь критик или литературовед — тот же читатель, словно воскрешающий развоплощённую, пребывающую лишь в слове действительность. В душе читателя она обретает новое существование, новую органичность. Преображая и преображаясь, становится целостным состоянием, в чём-то подобным, равнодушным тому, из которого рождались строки.
Неловкость в том, что это непосредственное и, может быть, самое драгоценное переживание творений искусства приходится вновь переводить в формулировки, облекать в слова. Такова уж доля толкователя – интерпретатора.
Особенно непросто говорить о писателе, уже состоявшемся, прочно занявшем своё заметное место в культуре и вместе с тем вызывающим жаркие, подчас ожесточенные споры, словно бы продолжающим свободно развиваться и за пределами биографической хронологии. Среди таких творческим явлений – Александр Солженицын. Не раз, кстати, бывавший и в самарском Поволжье, у отрогов седых Жигулей .
Его художественной философии присуще истолкование земли как одной из фундаментальных, основных бытийных стихий. Например, в рассказа"Захар-Калита"/1965/ пейзаж воссоздается прежде всего как изображение степи, степного простора. "Степной космос"членится, структурируется Солженицыным как Универсум, его составляющими предстают земля и порожденные ею типы человеческого поселения /деревни Казановка, Монастырщина, Куликовка и другие человеческие жилища / "покатый низенький сарайчик "на полдюжины овец", где ночуют герой-рассказчик и его спутники, копна, что служит пристанищем Захару Дмитричу - попечителю Куликова поля/,опосредованно восходящие к первобытному мифу и прямо – к возникшей из него земледельческой культуре. В пейзаже "степного космоса" из солженицынского произведения основная мифологема космогонического мифа, модель сущего – Мировое древо – воплощена в горизонтальной ипостаси как степной простор, сохраняющий открытость, незамкнутость в наполненности всеми вещами мира. Вертикальная же ипостась возникает лишь в придонских возвышенностях и древних курганах, так или иначе ограничивающих и охраняющих СТЕПЬ, в мемориале, который, кстати, воспринимается героем-рассказчиком не столько как рукотворное создание, сколько как порождение самого Духа степных просторов, и в таком своеобразном инварианте мифологемы Мирового древа, как трава. В структуре "степного космоса" из солженицынского рассказа трава не только функционирует как некая деталь добросовестного описания реального ландшафта, но и обретает статус мифологемы с оттенками символичности:
"Посевы оборвались, на высоте начался подлинный заповедник, кусок глухого пустопорожнего поля только что не в ковыле, а в жёстких травах - и лучше нельзя почтить этого древнего места: вдыхай дикий воздух, оглядывайся и видь!- как по восходу солнца сшибаются Телебейс Пересветом, как стяги стоят друг против друга, как монгольская конница спускает стрелы, трясёт копьями и с перекошенными лицами бросается топтать русскую пехоту, рвать русское ядро - и гонит нас назад, откуда мы пришли, туда, где молочная туча тумана встала от Непрядвы и Дона.
И мы ложимся, как скошенный хлеб. И гибнем под копытами*".
Обращает на себя внимания одна деталь-переход от зарослей ковыля к траве.
Такoe сопряжение степи, то есть безлесного, обнаженного, простора, с травой традиционно для отечественного словесного искусства /Лермонтов, Гоголь, Толстой, Чехов, Шолохов и другие/. Там она часто в разных аспектах символизирует человека, его плоть и душу, соединяет небесное и земное. А в рассказе А. Солженицына еще и входит в обрисовку степного пейзажа как арены для событий 14 века, за которой угадываются очертания безбрежного круга народной истории:
"Как мы и хотели, мы остались на Куликовом Поле одни. Стала ночь с полною луной. Башня памятника и церковь-крепость выставились черными заслонами против неё. Слабые дальние огоньки Куликовки и Ивановки заслеплялись луною. Не пролетел ни один самолет. Не проурчал ни один автомобильный мотор. Никакой отдалённый поезд не простучал ниоткуда. При луне уже видны были границы близких посевов. Эта земля, трава, эта луна и глушь были все те самые, что и в 1380 году. В заповеднике остановились века и, бредя по ночному Полю, всё можно было вызвать: и костры, и конские тёмные табуны, и услышать блоковских лебедей в стороне Непрядвы".
Эта метафизическая картина "степного космоса" образует и очень важный в художественном единстве солженицынского произведения временной масштаб – масштаб неменяющегося, неподвижного времени, прямо соотносящегося и с временными измерениями некоего идеала или мифа.
В солженицынском рассказе по-своему воплощена примечательная тенденция современной литературы - расширение временных координат, определяющих духовный опыт личности. К временам, прошедшему и настоящему, из которых черпается индивидуальный опыт, добавляется давно прошедшее. Актуализируется "большое время" / термин Михаила Бахтина /, то есть выход за пределы локального, и не только за счет аналогий, ассоциаций или же фантастических допущений, а за счет раздвижения протяженности обозреваемого исторического времени, утрачивающего четкие границы. Жизнь человека ставится в контекст истории, рода, страны, региона, многих стран. Значение приобретает историческая память, то есть личностная память о временах и событиях, выходящих за рамки одной человеческой жизни, память, передающаяся от поколения к поколению и живущая во многих и в каждом. Человек отображается во всей масштабности реального времени, но и время во всей своей масштабности отображается в человеке.
В рассказе «Захар – Калита» разграничение прошлого, настоящего и будущего достаточно внятно. Но оно и размывается, что свидетельствует об особом качестве сопряжения временного и вневременного.
В произведении Александра Солженицына обнаруживаем особый тип художественного времени, который условно можно назвать целостным. В нем происходит концентрация, сжатие конкретно-исторического времени, сопрягаемого с вечным. Конкретно-историческое время поднимается до вечного, вечное же конкретизируется. Создается ощущение единства времени едва ли не всей истории отечества, во всяком случае огромного её отрезка. Время целостное не идентично вечному, хотя в чем-то и схоже с ним. Вечное время не имеет направленного движения, не имеет границ. Оно неисторично, это вневременное время. Время целостное, в отличие от вечного, имеет начало, в нем в свернутом виде присутствует вся история, прожитая поколениями, оно находится перед альтернативой конца истории или же ее продолжения и обновления.
А фигура Захара Дмитриевича – Смотрителя Куликова Поля – глубоко связывает социально-исторический, личностно-психологический, философский и нравственно-эстетический аспекты времени с проблемой человеческой свободы, жизнетворчества и ответственности за судьбы Отчизны. История – это временной человеческий процесс, реальная протяженность живого человеческого времени, человече¬ский способ его существования. Отсюда – следующий неожиданный поворот сюжета: «… едва мы отделились от стенок сарайчика, чтобы сесть и ехать, – от одной из копён громко, сердито залаяла и побежала от нас волосатомордая сивая собака. Она побежала, а за нею развалилась и копна: разбуженный лаем, оттуда встал кто-то длинный, окликнул собаку и стал отряхиваться от соломы. И уже довольно было светло, чтоб мы узнали нашего Захара – Калиту, одетого ещё в какое-то пальтишко с короткими рукавами. Он ночевал в копне, в этом пронимающем холоде! Зачем? Какое беспокойство или какая привязанность могла его принудить? Сразу отпало всё то насмешливое или снисходительное, что мы думали с нём вчера. В это заморозное утро встающий из копны, он был уже не Смотритель, а как бы Дух этого Поля, стерегущий, не покидавший его никогда»
В этом смысле можно было бы сказать, что творить историю фактически означает «работать» свое время, ткать его пряжу. Историческое время реализуется через человека, его деятельность, его жизнетворчество. Усиление в нас чувства времени пропорционально возрастанию нашей независимости от слепых природных и социальных стихий, их осмыслению очеловечению, втягиванию,— фигурально выражаясь,— географии (пространства) в орбиту истории (времени), росту – в результате всего этого — ценности нашей жизни, жизнетворческого потенциала личности, ее свободы и ответственности, как это произошел с солженицынским Захаром.
Близко соприкоснувшись с первозданным естеством земли, герой-рассказчик и его спутники: сквозь причудливо переплетающиеся ощущения текущего сию секундного момента и временного абсолюта словно распознают некоторые приметы и контуры того самого целостного времени, властно вовлекающего в свои порой загадочно-непостижимые движения, в которых не малое место занимают и воинские деяния, совершенно несхожие между собой эпохи и фигуры. А через это, в свою очередь, они в какой-то мере прочувствовали и осмыслили и свою собственную Надежду или на исходную, или на идеальную стабильность жизни, какой бы ни казалась она неудовлетворенной и зыбкой. При этом писатель отнюдь не навязывает себя истории, но естественно во¬влечён в её ход, сознаёт это, знает этому цену. Историзм само¬ощущения органичен для него. Вместе с тем историческое чувство размыкает границы памяти, развивает глубокое дыхание, вселяет спокойствие, даже оптимизм — не примитивный, а подлинный.
Для А.Солженицын "степной космос" не только не отгорожен от России в радостях и муках многочисленных взлетов и падений, но и сам воплощает её. Попав на поле Куликово, где великая воинская слава неотделима от головоломных тайн и безответных покамест ответов*, солженицынские герои оказались на /а не у!/ дороге истории, зримо соединяющей устойчивость исконного природного круговорота бытия труженика на земле и стремительность порыва, динамику, подчас катастрофичность движения. Оживающая в степных просторах история выводит героев рассказа из тесных городских квартир в огромный мир, и этот мир становится теперь их Домом. Уходя из привычного быта в отождествлемые со степными просторами пределы большой истории, в степное бездорожье и разнотравье, в хлебные поля, разрубленные лезвиями дорог и покрытые стежками тропинок, странствуя на исторических перепутьях, в разных пространственно-временных измерениях, они осваивают и этот разрушающийся и становящийся мир как собственный"степной космос", как топос родной земли. В солженицынском рассказе Дом предстает как мир земли и мир земли предстает как Дом, через который прокатывается история, то разрушая, круша, то вновь воссоздавая его.
Это, говоря словами выдающегося мыслителя Мартина Хайдеггера, та "затворяющаяся почва-основа, на которой зиждется и покоится этот народ вместе со всем тем, чем он уже стал и что, он есть, хотя бы скрыто от самого себя. И это - его мир, правящий на основе сопряжённости здесь – бытия с несокрытостью бытия. А потому всё, что дано вместе с человеком и придано человеку, должно быть извлечено в набрасывании из затворенной почвы-земли и особо поставлено на эту почву-основу. И так, эта почва-основа впервые полагается как всё держащее на себе основание»3.
Писатель любит Родину— трепетно, искренне, без громких деклараций. Он любит историю Родины — не всё подряд, без разбора, но и не отворачиваясь — любовью зрячей. Он любит память. Это его символ веры. Может, это звучит странно, но он именно любит помнить. Образный строй рассказа, не только поэтичный, но ёмкий, содержательный. Здесь схвачен особый воздух памяти, особая её реальность — приглушённая, подёрнутая дымкой и в то же время пронизанная солнцем, просвеченная, просветлённая. Вместе с тем эмоциональная памятливость превращается в прозе Солженицына в память внутреннюю, которую B. Даль определил как «усвоение себе навсегда духовных и нравственных истин».
Помнить — и чтобы другие помнили. Тогда жизнь не будет сведена к тусклой рутине, к мещанской ограниченности. Ведь мещанин — не тот, кто зациклен на скупке ковров, хрусталя, а теперь и вилл за границей. Мещанин — тот, кто живёт закупорено, в духовной, точнее — бездуховной конуре (пусть — башне из слоновой кости, неважно), без памяти о прошлом, без мысли о будущем. О твоём прошлом и будущем, о прошлом и будущем твоих предков и потомков, твоего народа, твоего человечества. Для не мещанина нет чужого горя, чу¬жой истории, нет мёртвого былого и канувших бесследно дум, а есть живая духовность, «всемирная отзывчивость».
Александр Герцен говорил о временах, когда с таким жаром и отчаянием спорят по политическим пристрастиям, так всё  горячо и больно, что в чём-то не сходящиеся члены одной семьи подолгу не общаются». Впрочем, и совсем недавно нечто подобное происходило, затем выветрилось, но нет да нет напоминает о себе. Наивно, может быть, всё это было и тогда, и, теперь. Но не свидетельствует ли о том, что так называемые общие вопросы становись частными, личными, то есть делом души каждого мыслящего человека, окрашивают, а то и определяют его поведение, образ жизни?
Художественная философия А.Солженицына "вписывает" самые разные типы человеческих поселений, созданных земледельческой культурой и урбанистической цивилизацией, в природной космос России, где нет какого-то определенного, центра, жестко привязанного к городскому «полюсу»,откуда ведут пути-дороги во все концы, в "мир окрест". Культурно-цивилизационная оппозиция "Земля-Город" преосуществляется в триаду "Земля"-"Город"-"Россия", по-своему развивающую отдельные мотивы концепции соборности как некоторой общенациональной и, шире, общечеловеческой цельности.
При чтении рассказа «Захар – Калита» создается впечатление, что всё это обращено непосредственно к тебе. Обращено к нам, но звучит словно и из глубины нашей души, изнутри нас самих. Звучит как дума о самом заветном…
_______________________________________
 1939 году будущий писатель останавливался в Ставрополе /нынешний Тольятти/ и его окрестностях, путешествуя летом по Волге. В начале- 1950-х годов находился в Куйбышевском пересыльном пункте, позднее эпизод этот нашёл отражение, но второй части "Архипелага ГУЛАГ". А в сентябре 1994-го провёл несколько дней в Самарской области, выступил перед участниками научно-практической конференции по проблемам местного самоуправления, встретился со студентами и преподавателям педагогического университета, посетил Мемориал семьи Володичкиных, что в Кинельском районе… Дважды удалось побеседовать с замечательным писателем и автору этих строк; впечатления от личногообщения с ним требуют, конечно же, особого разговора.
Произведение Александра Солженицына цитируется по изданию: Собрание сочинений в девяти томах. Том I/ М.; «ТЕРРА», 1999.
Неслучайно историк Юрий Звягин выпустил ценную книгу под названием «Загадки поля Куликова».
 Хайдеггер. Работы и размышления разных лет. М., 1993. С. 105.