Данный голос 5

                Весенний авитаминоз

– Появился, рада видеть. Здравствуй, смотри, больше недели минуло, время летит.
-- Да я боялся носа показать. Все-таки неприятно расстраивать  родственников. Я даже  в воскресенье хотел появиться   у вас за городом, даже в электричке туда – сюда  4 часа потерял. Но, столкнувшись с тобой у калитки, понял, что моя  Иячка не  в себе – меня даже  не узнала – решил  подождать, когда придешь в себя.
– Правда? Не узнала тебя у своего дома? Да, дела. Все весенний авитаминоз: сил – никаких, и головка слабенькая.  Люди радуются – Пасха, а я вот  бледная немощь.
– Да ты такая задорненькая в прошлый раз была.
  -У меня  все меняется в мгновение ока: «Перемещаюсь по вектору возраста – просто: и в двадцати, и в девяноста раз по сто в неделю гостьей. Но никогда заранее не знаю я времени перемещений. Вот почему разбиваемы планы мои  и решения». Сейчас я разговариваю из своего  безобразного «далека».
–  Иячка, это серьезно. Да, наше «дамское» нас не покидает. А туда же: «литература, жизненные принципы». Давай я тебя утешу и помогу.  Ты, наверное, хотела  подойти к  животрепещущей мысли  об эстетике сущего мира, включая собственное существо, как  его непосредственную корпускулу.
– Именно. Я тебе миллион раз произносила гордую фразу, рожденную в голове моей любимой тетушки сто лет назад: «Я  эстет, люблю все красивое!». Я ее преемница, и тоже эстет, который сходит с ума от несообразностей. А тут  миллион несообразностей на собственной физиономии. Правда, не кокетничаю. Ощущение, близкое к стыду за все некрасивое.
 По весне становлюсь совершенно больной от езды в общественном транспорте, когда наши милые, добрые, толстые, труднодышащие женщины переходят на специфический вид одежды.  Её притягательным центром  становятся, так называемые гольфики, и нечто интимно розово – голубенькое, открывающееся из под коротковато – мятых юбок, с обязательным шоковым эффектом от полоски голой синюшно-рыхлой ноги.
  – Да,  это больно.
– Да, дорогой. Особенно, если в моей голове давно уже взлелеяна мысль о необходимости коллективной «цвето-формной» гармонии. Чтобы глаз Всевышнего отдыхал при взгляде на городскую толпу, как если бы он смотрел нашими глазами на дивно подобранную клумбу. Мы рады не только каждому цветку, но и тому, как все гармонирует на такой клумбе. Поэтому мы можем порадовать Творца. Он сотворил нас голенькими – некие заготовочки для проекта «толпа». Каждая из  заготовочек, по правилам игры, должна себя  как можно более искусно нарядить – как каждый цветок красив в отдельности. Но сверхзадача и сверхответственность перед коллективным «я» – вписаться в общее, не вызывая диссонанса.
– Боже, как примитивно «проект толпа», лучше уж по Андрею Белому – людская многоножка в твоем эстетическом преобразовании.  А личность, а неисчерпаемость личности?
– Нет, мы сейчас говорим совсем о другом. О симпатичной, игровой стороне жизни, и не более того. Но у этой игры должны быть привлекательные правила, которые следует изучать на уроках художественного воспитания.
– Да, но я думаю, никакой игровой легкостью и не пахнет в самовосприятии своей формы любым индивидом, так сказать.
– В этом ты скучно прав. «Игра!». Если и игра, то только в жанре трагедии. В зале стоит стена плача, когда играют акт «стареющая женщина».
– Слушай, нельзя талдычить об одном и том же. Хотя постой  -позовем на помощь твоего приятеля Зигмунда. Он бы сразу за этим унюхал безумно завышенную самооценку. Слушай, мне начинает сдаваться, не примеряла ли ты на себя втихомолку роль красавицы?
– Ты шутишь! Миллион комплексов по поводу своей внешности. Вечная ладошка у рта, вечные сжатые пальцы  в кулачок с  сухой кожей.  Ноги, непонятно, какие. Правда, в юности не доходило до того, чтобы ходить в длинных юбках – было не модно. А потом, хотя бы этот  дефект с возрастом как-то рассосался. И для  своих 49-ти,  ноги  вполне спортивные.
– Старая кокетка. Слушай. Ты мне должна рассказать, как ты себя воспринимала в детстве-юности. Это же ключ к характеру и поступкам. Если ты была такая закомплексованная, значит, с тобой происходили какие-то страшные вещи, либо ты, действительно, просто кокетничаешь.
–  Здесь не кокетничаю,  хотя   о силе кокетства  представление имею.
– Рассказывай, немедленно!
– О страшном не сейчас. А вот о другом могу начать. Тем более, когда шла сюда, тоже думала об этом. И знаешь, интересное резюме у меня сложилось. Нет, красавицей я себя не считала (в таком постоянном, устойчивом определении). Но кокетливой, наверное, была всегда. Особенно, в самом раннем детстве. Не делай круглые глаза – и  потом, оставаясь такой, появились комплексы  по поводу своей внешности, естественно, ни с кем не обсуждаемые.  Любимая тетушка говорила, что кокетство мне очень шло. Были  выразительные, как говорили, но не крупные глаза. Кстати, я знала об этом очень рано. Поэтому с холодным расчетом думала о том, что буду выбирать себе в мужья обязательно большеглазого. Не для себя. Для будущего ребенка. Безмерное честолюбие  проявлялось в том, что я очень рано была озабочена тем, чтобы стать обладательницей самого красивого ребенка.
– Не получилось. При таком то большеглазом муже.
– В отношении глаз не получилось. Бог дал ему мои глаза. Среднеарифметический вариант коснулся только ротика сына. Классные у него губки.  Мои достаточно тонкие (что обнаружилось далеко не сразу, а к годам 35), были прекрасно дополнены массой – нет, не губ – губищ – моего мужа.
– Ладно, видели, не старайся. Ты,  Иячка, постарайся доползти до конца того, что сама назвала «резюме». Статей, что ли не писала?
– Каюсь, извини. Продолжаю. Вернее, заканчиваю. Красавицей я не была, но в нужное время, каким–то непостижимым образом, могла в нее превратиться (или за нее сойти). Причем, по словам очевидцев, красавицей, близкой к «ослепительной». Это было редко, да метко. Именно так я стала замужней  женщиной. Именно так я была принята на работу в это тепленькое заведение. Как я понимаю, впечатление от таких мигов бывало настолько сильным, что те,  кому удавалось это лицезреть, и далее продолжали видимо считать меня красивой. Видя перед собой мымру потом, они просто думали, что вот, сегодня, она выглядит неважно. Женскую часть, конечно, я провести никогда не могла. Но с другой стороны,  думаю, что товарки (мои милые и хорошие), просто, не обладают тем запальником, без которого моя тайная машина красоты не работает. Вот и все.
– Лихо. Позволь мне собственного мнения на этот счет, не высказывать. Но твой приятель Зигмунд, все-таки, наверное, был прав.


Гости из прошлого

первый


– Ой, здравствуй!
– Здравствуй, здравствуй, вот и я.
– Вижу, что ты, А.П. Кабинет свиданий какой-то здесь у меня получился: если не родственник, то друг старый является.  Какими судьбами?
– Да вот, думаю, восстановить историческую справедливость. Что ты там наплела своему родственнику вчера, дорогая девушка! Только себя послушай: «Так я стала замужней женщиной». Можно подумать, что ночей до 25 лет не спала – «никто замуж не берет». Вспомни, что в 19 вытворяла. – В игрушки играла. За стол садилась, чаи распивала с моей матушкой, ведя неторопливые рассуждения про свадьбы-женитьбы. Дело, вроде бы решенное. – Предложение тебе сделано, с родителями – говорено. Я, дурак, в самом деле, всему верил.
– Ну и я, когда такие разговоры с твоей матушкой вела, тоже, можно сказать, верила. Периодически в эту роль въезжала очень даже неплохо. И интересно было – в школьные драмкружки не ходила – свой домашний драмтеатр.
– Злодейка.
– Может быть. А может – что-то другое. Цепочка событий лет в 8-9.
– Ну, пусть будет по-твоему. У меня счет другой.
– О времени их начала, я думаю, мы с тобой сговоримся. Плюс-минус, несколько месяцев, там. Год – в крайнем случае.
 Я догадалась о твоем существовании, когда мне было лет 11-12. Тогда по вашей улице стала то ходить, а то не ходить. – По настроению. Но знала, что всегда этот дурак (прости, пожалуйста, но имя, то твое я узнала только года через 3-4, а так, в мысленной «табеле о рангах» ты был наречен именно таким образом). Так вот, этот тип, будет стоять на своей террасе, и через стекла смотреть на меня. Взгляд этот был  долгий, тяжелый, неприятный. Нет, конечно, было лестно, что  «дяденька» явно выделяет меня из других. А когда мы с моей подружкой, на праздник, встретили тебя где-то в центре, и ты тоже умудрился уставиться на меня, невзирая на ведомых тобою под ручки двух девиц, то это тотчас, стало понятным и моей подружке. Она, заметив, твой особенный  на меня взгляд, удивленно спросила: «Он, что, дурак!» «Дурак» – коротко согласилась я. «Он всегда так на меня смотрит. Уже 2  года.» «Чокнутый, что ли?» «Сама видишь.»
Ну, так вот. Прелюдия «нашего романа»  длилась безмолвно 4 года.
А потом были весна и лето между 9 и 10 классом. Наши все улицы сдружились необыкновенно. «Компаша» такая симпатичная получилась. – Пели песни, до полночи гоготали, непонятно над чем, мимолетно, или серьезно перевлюблялись  друг в дружку. И однажды в роще, где собирались, появился и ты. К моему удивлению, тебя все знали, встретили  по-доброму. Но ты появился королем – третьекурсник Бауманского! – «Так уж и быть, вас, салажат, своим присутствием осчастливлю».
– А что, нормальный парень, не урод.
– Нашел парня. – Дяденька, он дяденька и есть. Ты ведь, перед поступлением в Бауманский умудрился отходить 3 года  в передовиках производства.
– Это говоришь так потому, что на себя злишься. В тот вечер ты, отнюдь, не царицей, была. Сробела, глазки потупила.
– Правда, я была не в форме. И, кроме того, вроде бы ты должен быть смущен – в малолетку втюрился, а смутилась я. Ты же, действительно, блистал. Я тебя до этого какое-то время не видела, и поразилась произошедшей перемене: очистилась кожа, глаза  светились, красивые густенные волосы, красивый баритональный говорок. И главное, виду не показывает, что он, бывало, от меня глаз не отрывал. Король – да и все. Меня это задело. Я, явно, проигрывала.
– Да, уж, отыгралась после, голубушка.
– Отыгралась. Я на это много сил положила – и робела, и слова, сказанные тобой, в уме пережевывала – как это в следующий раз поскладнее тебе ответить. И постепенно, от превосходства не осталось и следа: я почувствовала себя победительницей еще до того, как ты свой знаменитый монолог про грибы начал.
– А я и сейчас могу повторить, что это сущее наваждение можно сравнить только с состоянием грибника после многих часов, проведенных в лесу. Уже дома, глаза только начинаешь закрывать, а самые удачливые места грибного похода снова и снова повторяются.
– Нашел же ты тогда время, чтобы мне все это сказать: 10 часов, вечерняя линейка в лагере закончилась, уже своих малышей, вроде бы спать уложила, правда, они еще, как муравьишки туда-сюда в туалет – из туалета бегают. Стою в своем закутке, расчесываю волосы, за мельтешней этой, наблюдаю. Вдруг, кто-то из малышей кричит, что ко мне из города приехали. Не поверила сначала, думала, другую вожатую зовут. Нет, меня. – Ты, собственной персоной пожаловал, и про эти грибы стал торопливо рассказывать. Рассказал. Я спрашиваю: «Ну и что?» «А то – отвечаешь ты, что твое лицо мне всюду мерещится. Больше не могу». В общем, красиво, А.П.!
– А про дальнейшее напишешь? Про те же грибы. Они повторялись в нашей с тобой жизни в самых симпатичных вариациях, еще миллион раз. Ну, хотя бы, как на нашу речку ездили, да по грибы ходили – бродили, а как остановимся, поцелуемся, потом нагнемся, и обязательно, тут же рядом хороший гриб найдем.
– Да, уж не все, пожалуй, наши  грибные походы были такими радостными. И сейчас, поеживаясь, вспоминаю идиотскую одну поездку. Заключительный, так сказать, период. С твоими  «набычиваниями». Нет, здесь больше о тебе писать не хочу.  Ну, может, если покажется необходимым углубиться                в историю    перехода …
– Перестань, в 19 лет девушки об этом  рассуждают более определенно, не трудись, подыскивая слова.
– Может, ты прав. Понимаешь ли,  все же себя  на изнанку выворачивать не очень удобно.
– Учись у молодых. У них  лихо получается.
– Может и поучусь. Если пойму, что действительно, без этого нельзя разговаривать о главном.
– Всегда ты меня, голубушка, умела заинтриговать. Что же ты, милая моя, считаешь главным?
– Ну, об этом потом.
– Как всегда, ты все оставляешь на потом.
– Оставляла. Сейчас учусь не оставлять.
– Вряд ли сейчас этому можно научиться. Ну да Бог с тобой. Мы не так часто встречались  за эти 25 лет с тобой, чтобы сейчас тратить время на выяснение твоих принципов. Сейчас мне это неинтересно. Я знаю про тебя то, что хочу знать, меня вполне устраивает простая фактология твоей жизни, случившаяся после меня. Но и сейчас больше всего меня волнует вопрос, а ты тогда чего все-таки хотела от меня?
– Сейчас я уже не могу всего вспомнить. Но всю жизнь помнила одно: я никогда не хотела за тебя замуж, потому что боялась застрять в этой провинциальной жизни, где ты будешь ходить в передовиках производства.
– Но, видимо, ты поняла это довольно рано, а почему еще 4 года все-таки никуда далеко от меня не убегала?
– Ну, думай так. Хотя и убегала и прибегала за эти 4 года много – много раз. И вовсе не всегда без волнения. С волнением и нежностью. И даже с прощальными стихами. Помнишь, когда уже были я (в первый раз) замужем, а ты женат.
– Стихи? Твои стихи мне? Не помню.
– Ну и ладно. Поверь, что такие стихи были – вариации на тему: «отчего же ты снишься, ну кто тебя просит…». Расчувствовалась… Тебе, очевидно, пора уходить? Ну, привет жене и сыну. Я его так никогда и не видела. По-прежнему, красавец, как говорят. А я всегда боялась, что от тебя родится некрасивый ребенок. Маленькая была, глупенькая.
Теперь, как понимаю, объявишься на Новый год? Твои телефонные поздравления также постоянны, как и наступления самих этих праздников.
– Нет,  пораньше. Мне особенно приятно слышать твой голос в твой день рожденья. Так что через три недели и поговорим.
– Ну, спасибо, тебе, человек – скала, А. П. …

Второй

– Вот тебе на! Только один посетитель ушел, как на пороге второй! Это приятно. Впервые за 4 года работы здесь могу сказать, у меня  приятный кабинет. А то сидишь в этой комнате с пустыми столами неделями, и слова не с кем сказать. Ты на Пасхальную неделю благое дело сделаешь – одичать мне не дашь. А, правда, какими судьбами? Вроде, когда с тобой последний раз по телефону разговаривали, я тебе адрес своей конторы не называла. Что ли проездом в этих местах?
– Да нет. Муниципальным транспортом. Машину продал – старенькая стала, а новую все выбираю, глаза разбегаются.
– Ну, ты у нас бизнесмен нынче.
– Да. Но в акулы бизнеса никак не выберусь.
– Я к тебе с нежностью – в любые времена, и каким бы зверем не вырядился.
– «С нежностью». Нежных ежиков почти не бывает. Ты у нас в те времена, можно сказать, официально титул ежика получила, и никакой нежности я от тебя, с роду, не видел. Только  иголки и иголочки. Да я, собственно, тоже от общества  «защиты справедливости». Как ни грустно это осознавать, но я тоже из числа отвергнутых тобой.
– Мой миленький дружочек! Я тебя никогда не отвергала. А предложений мне ты никаких не делал.
– А то ты не видела, что я в любую секунду был готов «как юный пионер». Мои часовые стояния у метро «Измайловская» зимой с цветами на морозе. Ждал, когда эта девушка будет возвращаться из института. Или…
– Ой, миленький, не надо. Ты ведь творец всяких рукотворных чудес и праздников. И в этой роли, ты в первую очередь, нравился сам себе. Нет, мне тоже ужасно нравилась эта твоя роль. И помнишь, это оказалось настолько заразительным, что быстренько образовалось сообщество чудотворцев, по крайней мере, из нас троих. Помнишь наши обалденные походы без нечего – без еды, без палаток. Кормились с осенних подмосковных огородов, сооружали шалаши.
– Нет, молоко мы честно выигрывали у местных. – В футбол нам равных не было.
– … И чудо  нам было даровано. Синее, синее небо, сквозь золотые кленовые ветки, золотой купол прелестной церковки, золотое жнивье. И протяженность этого чуда длиною в целое воскресенье. И в Москву еще возвращались по оранжевому закату. И еще Коломенское в предвечерье, в окне электрички бело-золотой картиной стояло.
Или наоборот – серое-серое небо, моросящий дождь, размокшие дороги, поздний октябрь. Вдруг, с какой-то опушки впереди виднеется пронзительно васильковое озеро. Поле, почему-то сплошь все усеянное молодыми крепенькими васильками. Рвем не просто охапками, а охапищами.  Везем их в серой электричке, и вечером с ними вваливаемся к кому-то на день рожденье.
А наши культ образовательные программы с прослушиванием классики, со всевозможными доставаниями билетов на премьеры. Здорово!
– Ага, здорово. А про то, как ты здорово меня мучила на моих же глазах, бессовестно кокетничая с другим.
– Ну, этот  другой  твоим самым тогда любимым другом был. Я так и не знаю истоков столь бурно возникшей с ним дружбы. Ведь в Карелию он с нами не ходил, и никаких разговоров о его существовании никто не вел. Потом  ты сам устроил очередное  чудодейство, разыскав меня в 61-й больнице поздно вечером, где мы проходили сестринскую практику после 3-его курса, и должны были оставаться на ночные дежурства. В длинный июньский вечер, вы, каким то образом, возникли в темном больничном коридоре, до смерти меня напугав.
– Тебе фантастически шло одеяние мед сестрички. В темноте глаза казались огромными, так что мой дорогой друг молниеносно в тебя влюбился.
– Ну, так кто виноват. А он был еще  и настойчив, этот студент физтеха.
И заразился  от тебя тем же чудотворением. Признаюсь, честно, его флюиды меня периодически пронзали. Но считалась, что наша дружба втроем – вещь незыблемая и святая. Вот. Интересная страница истории.
– Да и, к сожалению, все, что ты могла бы о ней рассказать, все разместится только здесь. Никаких  любовных продолжений.
– Я видела ваш дом, дивные рисунки вашего сына. У тебя все удалось. А для меня ты тем и хорош, что всегда все понимал без слов. Прощай и отзванивайся, а то мотнете из страны, и знать не буду.
– Все ты будешь знать, но, очевидно, позже. Найдем время в следующий раз, и поговорим еще кое о чем. Но я сентиментален, и потому хочу запомнить, что сегодня мы говорили о сумасшедшем времени моей прошлой любви.
– Не так говорили, как каждый вспоминал про себя. Я даже думаю, что пока я вспоминала про васильки, ты вспомнил ночь с печкой в карельской избушке, или блины, которые пекли на Чкаловской. И суть даже не в этих красивых эпизодиках. Это как музыка, которая не терпит программности. Это просто –  тепло и свет. И я говорю тебе спасибо…

Третий

– И тут, на волне экстаза воспоминаний явился и я…
– Ну, точно говорят – без троицы… Ужасно рада видеть тебя. Вот уж кого я не встречала все 25 лет. Ничего о тебе не знаю. Ничего. Ты исчез из моей жизни в очень определенный день, который, взяв в руки календарь за 70-ый, можно восстановить с точностью до дня недели.
– Это был четверг.
– Да, наверное. Мы вышли во двор, сказали друг другу «до свиданья», и ты исчез из моей жизни вот до этого дня.