Люди, которых нету
Ранним утром Лариса проснулась от хлопка входной двери – это Машка убежала куда-то по своим делам. После вчерашних гостей раскалывалась голова, и солнечные лучи, проникая в квартиру, были настоящей пыткой – Лариса пообещала себе больше никогда так не напиваться. Пройдя мимо отрывного календаря, она на секунду задумалась, – «Подожди, подожди!», – сказала она календарю, как будто смотря в него, и не веря. «Это же тот самый день», – молча произнесла она, – «Пятнадцать лет назад…». Нет, только не сегодня. Пусть завтра, послезавтра, через неделю – но не сегодня… Лариса подошла к шкафчику, и открыла его – на деревянной поверхности одиноко лежала денежная купюра, и немного медной мелочи. «Пятнадцать лет», – подумала Лариса, – «Надо пойти в магазин, и непременно взять хорошей водки. Или даже вискаря – в такой день нельзя пить, что попало. А там уж как-нибудь проживём…», – и, влезши в уличные тапочки, Лариса, зажав в кулаке деньги, выскользнула из подъезда в сторону магазина. Вернувшись же, она обнаружила, что дома до сих пор никого нет, достала из пакета увесистую коричневую бутыль, и помыла стакан, поставив его на подоконник. Сама же, придвинув к окну табурет, присела, налила в стакан мутной жидкости, и, облокотившись, стала смотреть куда-то в дали окна. Если бы можно было прочертить линию от этого взгляда, то показалось бы, что её глаза смотрят точно куда-то вдаль, через несколько одинаковых дворов, но что находилось там – было никому неизвестно. Да и какая разница – всё равно все дома в спальных районах одинаковые, и все квартиры одинаковые, построенные по типовому проекту. И поэтому совершенно неважно – куда именно смотреть. Лариса подняла стакан с коричневой жидкостью. «Иван Аркадьич», – сказала она укоризненно куда-то вдаль, за окно, – «Помнишь ли ты этот день? Сегодня пятнадцать лет, как ты не пришёл. Ты не пришёл на следующий день, хотя и обещал. Ты не пришёл через неделю. Ты не пришёл через год. Ты не пришёл даже через пять лет. И вот, сегодня – пятнадцать лет, как ты не приходишь. И в этот день…», – мысли Ларисы запутались, и она подумала, что не стоит говорить так долго и греть посуду, – «В общем, за тебя!». Где-то далеко повернулся ключ в замке, и раздались шаги в коридоре. Лариса почувствовала спиной, как открывается дверь её комнаты, и услышала шаги в направлении шкафа, и то, как открылась деревянная дверца. «Ой, сейчас что-то будет», – запричитала она, вжавшись в подоконник. «С**а», – пронёсся в воздухе голос, натянутый, как струна, – «На последние деньги». «Ты не могла купить бухло подешевле?», – раздалось откуда-то сзади, – «И теперь объясни, на что мы будем жить?». «Доча, как-нибудь», – тихо простонала Лариса, и мысленно обратилась в даль за окном, – «Иван Аркадьич, приди и спаси меня. Как бы хорошо было бы, если бы ты пришёл прямо сейчас», – но за окном дул только ветер, нагибая ветви. «Дай сюда!», – из-за спины протянулась настойчивая Машкина рука, и попыталась ухватить бутылку. «Не отдам!», – закричала Лариса, вцепившись в вискарь обеими руками, и, развернувшись, встала с табуретки. «Нет, отдашь!», – не отступала Машка, и Лариса вдруг отвесила ей оплеуху такой силы, что дочь отлетела к стене, ударившись головой – Лариса и сама не поняла, как так получилось. Машка сползла по стене, некрасиво изогнув руки и ноги, и как ребёнок, зашлась в рыданиях. «Мама», – спросила она сквозь слёзы, – «Ну почему? Зачем ты всё время пьёшь, пьёшь, и пьёшь? Почему сидишь дома, и не идёшь работать?», – и вдруг встала на ноги. Она подошла к матери, и стала гладить её по голове, – «Мама, ну давай вместе, если ты не можешь одна – мы вместе пойдём искать работу, только прямо завтра, потому что ничего никогда нельзя откладывать. Ты только сегодня больше не пей, а до завтра протрезвеешь – и сразу пойдём. Сейчас, подожди», – и Машка убежала куда-то. Вернулась с книжкой, на обложке которой был изображён хитрый индус в шапке, которую бабушки обычно вяжут своим внукам. Индус улыбался кривыми зубами, и поднимал вверх указательный палец. «Мама, смотри», – Машка открыла книгу где-то на середине, – «Тут всё написано, если хочешь измениться – нужно начинать меняться прямо сейчас», – и тоном учительским, странным от ребёнка, – «Поэтому, никогда ничего нельзя откладывать на потом». Лариса посмотрела на индуса в вязаной шапке, хитро улыбающегося с обложки, потом – за окно на улицу, по которой вот уже пятнадцать лет к ней не шёл Иван Аркадьич, потом опять на индуса – и поняла, что индус бесполезен. «Машка», – устало сказала она дочери, – «Тебе нужно – ты и работай. А мне никакие деньги не нужны. Хочешь денег – иди мыть машины. Замуж иди», – и Машка, разрыдавшись, выбежала из комнаты. Лариса же закрыла за ней дверь на маленький дверной засов, сто раз переломанный, и столько же раз установленный на место. Она села на табуретку, и налила виски в стакан, облокотившись о подоконник. За окном бушевал ветер ураганной силы, нагибая ветки деревьев. Лариса подумала о том, что мысли материальны, и, – чем чёрт не шутит, – представила себе, как где-то, через несколько кварталов от неё, одевается в собственной квартире Иван Аркадьич. Вот он выходит на улицу, потому что не может быть, чтобы он не пришёл и сегодня тоже, вот переходит через улицу на зелёный цвет светофора – мысленно Лариса вела Ивана Аркадьича, как заправский авиадиспетчер ведёт самолёт на посадку. Минут через десять в коридоре раздался звук дверного звонка. «Как же за****и эти твои алкаши!», – крикнула откуда-то Машка. Лариса же, допив оставшееся в стакане, пошла в коридор открывать. На лестничной площадке стоял, покачиваясь, Володька – сосед из второго подъезда. Он открыл рот, и начал говорить что-то длинное, но в его речи невозможно было разобрать ни единого слова, так, что вся тирада напоминала протяжное «Му-у-у-у». Увидев, что совершенно не понят, Володька замолчал, и хитро постукал ладонью по карману, в котором угадывалась стеклянная фляжка. «Проходи», – пригласила Лариса, и на миг засомневалась – а хорошо ли будет, если сегодня, сейчас, всё-таки придёт Иван Аркадьич, и увидит здесь пьяного Володьку – но быстро объяснила всё себе, найдя выход. «Ты знаешь», – обратилась она мысленно к Ивану Аркадьевичу, – «Это совсем другое». И правда – Володька всегда сидел на табуретке, и рассказывал что-то тягучее и бесконечное, в чём невозможно было разобрать ни единого слова – пока так на табуретке и не засыпал. Но на самом деле Лариса знала, о чём ведёт Володька свои неразборчивые рассказы – он говорил о жене, которая умерла год назад. Она даже хотела позвать Володьку к себе жить, потому что это великое благо – иметь рядом человека, который никогда ни о чём не спрашивает, а только говорит сам – да так, что ничего не понять, и потом засыпает на табуретке. «Нет, это решительно, абсолютно другое», – успокоила себя Лариса, и подумала о том, что Иван Аркадьевич, придя сегодня, обязательно её поймёт. «Это ещё б***ь кто?», – раздалось сзади, и из-под руки как-то незаметно выскочила в подъезд Машка. «Ты вообще кто, и зачем пришёл?», – заорала она на Володьку, и толкнула его так, что он и сел прямо на ступеньки, и остался сидеть, мыча что-то неразборчивое, но возмущённое и недовольное. Ларисе же захотелось спрятаться, она подумала о том, насколько это страшно – потерять жену и голос, а потом сидеть на ступеньках подъезда, будучи не в силах ничего сделать. «Не позорься», – зашипела она на Машку. «На себя посмотри», – парировала та, отчего на глаза Ларисы навернулись слёзы, – «Короче, либо я – либо вот этот», – указала дочь пальцем на Володьку, не прекращавшего мычать тягуче и неразборчиво. «Ну и п***уй!», – взмолилась Лариса, почувствовав невыносимую обиду, отчего Машка с книжкой побежала, быстро перебирая ногами, вниз по лестнице. Лариса же, оставив открытой входную дверь, прошла в свою комнату, обратно к подоконнику. «На себя посмотри», – подумала она, – «Почему нужно всегда бить по больному месту? Да, я уже не такая, как раньше. Но ведь и ты», – обратилась она в окно, - «Наверное, тоже изменился за эти пятнадцать лет. Но ты не подумай – я не теряла времени зря. Всё это время я провела с пользой», – Лариса подошла к шкафу, и начала рыться в бумагах, – «Посмотри, это моя дочь – а вот её похвальные грамоты, за каждый класс. А вот – за участие в олимпиадах. А знаешь почему?», – спросила она мысленно Иван Аркадьича, – «Я её по японской методике воспитывала – когда не ругаешь совершенно, а в детстве разрешаешь всё. Поэтому она такая умная. Да», – виновато сказала она, – «Иван Аркадьич, ты – строгий, ты придёшь и скажешь, что нельзя в сорокаградусный мороз выгонять ребёнка из дома, и мне станет стыдно. Но, поверь», – обратилась она к окну, – «Ничего страшного в этом на самом деле нет. Моя дочь очень общительная, у неё множество хороших друзей и подруг. И она вовсе не на улице, а уже у кого-нибудь в гостях, и скоро вернётся домой. Это у меня», – и Лариса постаралась, чтобы её мысль, пролетев над домами, звучала с максимальной нежностью, на которую вообще способны мысли, - «Есть только ты».
Свидетельство о публикации №215120801310