Меч Азраила

Ваню Малинина, более известного в городе под именем Ваня Франт, убили средь бела дня, возле собственного дома.

Он вышел из серебристого «вольво» — как всегда небрежно-элегантный, пахнущий французским одеколоном — и едва успел захлопнуть за собой дверцу, как к нему подскочили два молодца с рыбьими глазами и, выхватив из-под курток пистолеты, всадили каждый по две пули. Убийцы тут же нырнули в поджидавшую их машину и умчались, а Ваня остался на асфальте: с широко раскрытыми глазами и удивленным выражением лица.

В свои тридцать с небольшим лет Ваня много чего перепробовал: валил сибирский лес, ловил океанскую рыбу, гонял такси в большом городе, сопровождал грузы на железной дороге и даже разводил кроликов. Иногда у него случались немалые деньги, но они тут же таяли, словно айсберг, случайно занесенный течением в тропические воды, и в душе оставалась неутолимая тоска по иной, настоящей жизни, подсмотренной сквозь замочную скважину голливудского киноэкрана. И лишь три года назад, когда двоюродный брат Серж предложил принять участие в создании кооператива «Меркурий», Ванина душа встрепенулась, и внутренний голос сказал: «Вот и пришло твое время, Франт! Этот мир еще будет прекрасен».

Кооператив начинал с автосервиса, но очень скоро завел собственные швейные и обувные цеха, занялся посредничеством и торговлей. Многое зависело от личных контактов, и вот тут-то раскрылись таланты Вани Франта. Он мотался по стране, ловя конъюнктуру и соря деньгами, легко заводя друзей и еще легче — подруг, свежеиспеченный нувориш, счастливый советский бизнесмен в первом поколении. Он любил красивую одежду и красивых женщин, и никому не желал зла. Фирма шла на подъем, жизнь улыбалась, и вдруг — бац, бац! — четыре пули. За что?..
Хоронили Франта на старинном Монастырском кладбище.

Серж сидел в приземистом черном «мерседесе», рядом с водителем. «Мерседес» полз на самой низкой скорости, бампер в бампер с идущим впереди автобусом-катафалком, который вез в своем чреве лакированный гроб, срочно изготовленный по специальному заказу. За «мерседесом» следовала внушительная кавалькада — преимущественно из «тойот», «ниссанов», «мазд» и других иномарок. Все водители были в черных очках и черных перчатках, все дружно давили на клаксоны: разноголосый душераздирающий вой плыл над колонной, двигаясь вместе с ней в сторону кладбища. Прохожие на тротуарах испуганно замедляли шаг, встречные машины жались к обочине. Кладбище находилось в центре города, на бугристом, открытом всем ветрам холме. Когда-то там и в самом деле стоял кирпичный монастырь, населенный чернорясной бородатой братией, и по святым праздничным дням тянулись туда странники и богомольцы, а навстречу им струился, растекаясь над городом, золотой перезвон колоколов. Но в тридцать втором братию погрузили в бездонный трюм парохода и отправили в неизвестность, а в тридцать девятом и сам монастырь благополучно рванули как памятник религиозного культа. За десятки прошедших с тех пор лет город стиснул кладбище со всех сторон, и захоронения там практически прекратились. Исключения делали лишь для тузов. Например, в прошлом году похоронили секретаря обкома.
Серж не знал, кто и каким образом оформлял разрешение на захоронение секретаря обкома. Скорее всего, разрешения никто и не спрашивал. Просто приехал какой-нибудь чин с холеной мордой, прошелся по центральной, мемориальной части и оставил устное ЦУ. Первые на этом свете, партийные боссы не сомневались в своем праве первенствовать и на том. А вот кооператор Серж получил разрешение совершенно официально. Он пришел к директору в сопровождении трех накачанных амбалов и очень вежливо попросил. Тот подумал, подумал и подписал бумажку. Умные люди уже начали понимать, что наступают новые времена, что хозяевами жизни становятся вчерашние плебеи и что с ними лучше не ссориться. Ване уже безразлично, где лежать, но Сержу это не безразлично. Город должен запомнить похороны первого кооператора. А те, кто его убил, должны увидеть, что имеют дело не со слабаками...

Сын уборщицы и грузчика винно-водочного магазина, Серж рано окунулся в жестокую простоту человеческих отношений, рано узнал вкус крови на разбитых губах и притягательную власть улицы. Болезненно гордый от природы, он легко взрывался, едва лишь ему казалось, что кто-то покушается на его честь. Такая горячность привела его однажды в лагерь для малолеток, а потом и во взрослый — усиленного режима, и судьба его сложилась бы совершенно однозначно, если бы вскоре по вторичному выходу на свободу, он не познакомился с сероглазой Машей, которая, несмотря на свои юные восемнадцать лет, училась уже на втором курсе института торговли.

Отца у Маши не было, а мать-инвалид получала мизерную пенсию. Маша жила на стипендию, а одеваться ухитрялась на сорок рублей, которые зарабатывала мытьем полов. Каким-то внутренним чутьем Серж сразу и безошибочно понял, что смысл его жизни заключается в том, чтобы сделать эту девушку счастливой, и еще он сказал себе, что его дети не будут жить в такой убогости, в какой вырос он сам. Он запретил Маше мыть полы и устроился клепальщиком на котельный завод, где за адскую работу платили сносные деньги. Но, к сожалению, деньги не решали всех проблем. Во всяком случае, те деньги, которые Серж был в состоянии заработать. Главной проблемой была квартира. Своего жилья у завода не было, а исполкомовская очередь топталась на месте, как корова на болоте. Пока не было детей, можно было обходиться частными углами, но когда родилась первая дочь, Серж оставил завод и пошел слесарить в ЖЭУ: там платили унизительно мало — сто двадцать рублей в месяц, но зато сразу давали двухкомнатную квартиру, а через пять лет — и ордер на нее. Чтобы прокормить семью, ему приходилось сшибать шабашку, но он не допустил, чтобы Маша перешла на заочное, и день, когда она получила диплом, стал днем Великого Праздника, на который были приглашены все друзья.

Когда вышел закон о кооперации, Серж сразу понял: это — для него. Без образования, с тюремным прошлым, на что он мог рассчитывать в традиционной системе, на любом госпредприятии? На вечную и бесправную роль «гегемона», на рабскую зависимость от любого начальства, на нищенскую пенсию в конце пути? Кооператив сулил удивительное — независимость и уверенность в будущем, и Серж, давно грезивший стать хозяином собственной судьбы, одним из первых кинулся в неизведанную реку предпринимательства. Маша к тому времени родила вторую дочь, и для счастья своих девочек Серж был готов насквозь пропахать землю.
Сами похороны много времени не заняли. Люди «Меркурия» не умели произносить длинные и складные речи. Общее настроение выразил член правления Коля Бык, последний, кто видел покойного живым.

— Франт был такой пацан!.. Такой пацан!.. За ним никогда не ржавело! Последнюю рубашку мог с себя снять и отдать... Я бы тех сволочей, что его замочили, собственными руками задушил! — И он потряс над головой могучими кулаками.
Речей было мало, но было много рвущей душу музыки. Лучшие трубачи города честно отрабатывали уплаченные им деньги. У «Меркурия» все должно быть по высшему разряду.

Ванина мать плакала беспрестанно, то припадая мокрыми щеками к холодному лицу сына, то поднимая глаза к равнодушным небесам и вопрошая истошно: за что ей выпала такая кара, за какие смертные грехи?.. Ее поддерживали под руки две дочери, две полногрудые быстроглазые молодицы. Материнское горе — самое безысходное. Друзья помянут и займутся делом, сестры утешатся с мужьями, а ей сыночка не вернет никто.

Маши на кладбище не было. Сразу же после известия об убийстве Франта Серж отправил ее с детьми в дальнюю деревню, к родителям одного из надежных друзей. Началась война, и наиболее уязвимое место следовало прикрыть в первую очередь.
Но вот уже смолкла музыка, и застучали молотки. Прощай, Ваня! Прощай, братишка!..
Серж бросил в яму горсть каменистой земли, гулко ударившейся о крышку гроба, и отошел в сторону, уступая место парням с лопатами. Возле него сразу возник Толик Свербилов, губастый, большеухий малый, в руках у которого была объемистая сумка, наполненная бутылками с водкой и бутербродами.

— Выпей, шеф! — сказал он, протягивая Сержу граненый стакан. — Пусть Франту земля будет пухом.

Серж выпил, откусил бутерброд. Сухой, жесткий, как картон, сервелат с трудом прошел в горло. Толик достал из сумки еще несколько стаканов. Начали подходить люди.

— Кто за рулем, не увлекайтесь, — предупредил Серж. — Менты только и ждут, к чему бы прилупиться.

— Менты сегодня в штаны наложили! — хохотнул какой-то молодой из новеньких. — Ни один «луноход» на дорогу не вышел.

Серж посмотрел на него — коротко стриженного, налитого мышцами, одетого в «фирму» — и горько усмехнулся.

— Дай Бог, чтобы ты в штаны не наложил, когда тебя пристегнут наручниками к батарее и отметелят сапогами.
 
Парень сразу сник, а к Сержу, лавируя между людьми, пробрался невысокий человек в синей куртке с множеством молний и фасонистой «штатовской» кепочке с большим козырьком. Это был Мишаня Царев, который третий день кружил по городу, пытаясь напасть на след убийц. Он кивнул многозначительно Сержу и тут же повернул назад, к выходу с кладбища. Серж немедленно последовал за ним. Они остановились на просторной площадке возле могилы героев девятьсот пятого года.

— Узнал что-нибудь? — спросил Серж.

Вместо ответа Мишаня расстегнул одну из бесчисленных молний и достал из кармана сложенный вчетверо листок. Серж развернул и прочел:

«Серж! Ты оборзел и за это наказан. Если не хочешь повторения, готовь лимон сразу и двести штук каждый месяц. Срок — неделя. И не вздумай шустрить — закон тебе известен». Подписи не было.

— Откуда это? — спросил Серж.

— Какой-то рокер бросил в окно машины, когда я стоял на перекрестке, возле ломбарда. Красная «ява» без номера, черная куртка, на морде щиток — не разглядишь. Там была пробка, и он ушел, между машинами.

На скулах Сержа заиграли желваки.

— Это Бешеный Макс!.. За мужиков нас держат! Стричь хотят, как баранов!..

Рэкет процветал в городе уже больше года. Вначале это были разрозненные, соперничающие между собой группки молодых наглецов, вооруженных кастетами и нунчаками, безнаказанно обиравшие шашлычников и торговцев цветами. Потом, после нескольких междоусобных битв, они объединились под жесткой рукой матерого уголовника по фамилии Максимов и в короткое время обложили данью практически всех кооператоров и индивидуалов. Кое-кто пробовал найти защиту в милиции, но результатом он имел еще более жестокие налеты и увеличение дани. «Меркурий» держался лишь благодаря тому, что в нем подобралось много крепких парней, способных постоять за себя и за свои деньги. Но все до поры до времени.

— Об этом пока никому, — сказал Серж, убирая бумагу во внутренний карман пиджака.

 — После похорон поедем в «Салют». Там будут поминки, и там же соберем правление. Надо обсудить.

— Думаешь, придется платить? — мрачно спросил Мишаня. — Такие бабки!

— Я ничего не думаю! — нахмурился Серж. — Я сказал: надо обсудить.

«Салют» был самым шикарным рестораном города, не самым большим, но самым престижным. До революции он назывался «Континенталь», принадлежал купцу Савостееву, и на его обустройство было истрачено более семи миллионов золотых рублей. Каждый из пяти главных залов олицетворял одну из пяти частей света, мебель, посуда, украшения для их отделки доставлялись сюда морем и сушей с лучших фабрик и мастерских мира. Купец Савостеев жил не одним днем. Своим наследникам он хотел оставить не только деньги, но также имя и репутацию. Сегодня его наследники обитали не то в Канаде, не то в Австралии, посуда почти вся перебилась, мебель — чинена-перечинена, но вот — поди ж ты! — какой-то дух в этих залах еще остался. Именно сюда тянет уважающих себя деловых людей, в уют старинных гобеленов и мореного дуба, а не в зеркальные стены современных кабаков, похожих на типовые аэропорты.

По случаю поминок весь «Салют» был откуплен «Меркурием». Во избежание эксцессов на входе дежурили ребята с обрезами под оттопыренными пиджаками.
Правление собралось в укромном кабинете, отделанном в строгом европейском стиле: дубовый паркет, полированный стол, тяжелые стулья с высокими спинками, канделябры, мраморный камин. На столе, покрытом крахмальной скатертью, стояли закуски и пузатые графинчики с водкой. Обстановка как нельзя лучше соответствовала серьезности момента и значимости того решения, которое предстояло принять.

Кроме Сержа (и покойного Вани Франта) в правление входили Коля Бык, Мишаня Царев и Юрик Цыбульский — надежные ребята, поверившие в возможность выбиться из грязи в князи. Самым образованным из них был Юрик: он проучился три года на филологическом факультете университета и был отчислен за увлечение Ницше. Год назад в правление ввели экономиста — на правах советника. Его подыскивали тщательнее, чем подыскивают невесту для наследника знатного рода, и остановились в конце концов на молодом парне Саше Хмелько, который с отличием закончил Московский институт имени Плеханова и работал плановиком в городском управлении коммунального хозяйства. Голова у парня варила, с его приходом дела «Меркурия» пошли в гору. Его ценили, ему хорошо платили, но Серж не знал, как поведет он себя, если дело дойдет до драки.

Серж начал с того что предложил выпить за упокой Ваниной души, за его светлую память. Потом показал записку, подброшенную в машину Царева.

— Хрена им моржового, а не башли! — взревел Коля Бык и известным жестом продемонстрировал величину «моржового хрена» — по локоть. — Не для того мы горбатимся!

— Суки! — сверкнув фиксой, сказал Мишаня. — Я, грехом, думал, что Ваню шлепнули из-за какой-нибудь шалавы — была у него такая слабость, а они просто решили на нас страху нагнать. Надо сделать налет на этого Бешеного Макса и размазать его по стенке!

Юрий Цыбульский, чей предок очутился в Сибири за участие в Варшавском восстании, с чувством произнес:

— «Никогда в жизни не пресмыкался я пред сильными». Так говорил Заратустра, и так скажем мы. Мы ушли из одного рабства не для того, чтобы отдаваться в другое. И дело тут не в деньгах, дело в принципе.

— В деньгах тоже, — возразил Саша-экономист. — Миллион мы могли бы наскрести, но выплачивать двести тысяч ежемесячно — это крах. У нас не останется ни на развитие, ни на социальный фонд. Не будет ни детского сада, ни жилья...

Идея собственного детского сада возникла одновременно с возникновением «Меркурия». Серж и его друзья хотели видеть своих детей здоровыми и счастливыми, хотели дать им больше, чем получили когда-то сами. Уже готов был проект — с крытым бассейном, гимнастическим и музыкальным залами, уже подобран был участок в пригороде, в тихой санаторной зоне. Там же впоследствии собирались заложить и школу-пансионат. Планировалось и строительство жилых домов улучшенной планировки: в таких жили городские тузы и блатники.

— И еще я хотел бы кое-что уточнить, — продолжал Саша, кротко глядя сквозь тонкие стекла очков. — Насколько я понимаю, мы имеем дело с мафией. Сумеем ли мы размазать их по стенке?

— Мы создадим свою мафию! — жестко ответил Серж. — Я не любитель крови, но когда меня бьют, я всегда даю сдачи.

— Кто такой Бешеный Макс?

— Однажды мы с ним сидели в одной камере. Теперь он большой вор в законе!

— Бандюга и гоп-стопннк! — прорычал Бык. — Ему хоть за копейку человека шлепнуть, хоть за миллион — разницы нет.

— Сколько у него людей?

— Основнухи — человек тридцать, — ответил Мишаня. — Остальные — шпана пузатая.

— Тридцать вооруженных мафиози!.. — Хмелько скептически покривился. — Я восхищаюсь вашей отвагой, джентльмены! Похоронная контора будет иметь с вами хороший бизнес.

— Дело добровольное, — зло бросил Серж. — Ты можешь в нем и не участвовать. Можешь вообще выйти из игры.

— Это как же? — с иронией спросил Саша. — Может быть, дать объявление в газете: «А. Хмелько выходит из кооператива «Меркурий» и просит рэкетиров его не беспокоить»? Ну уж нет! Когда я к вам шел, я просчитывал и такой вариант. И я был бы последним подонком...

Сержу стало неловко: ни за что ни про что обидел парня.

— Ну ладно, Сань, извини! Просто во мне все кипит. У меня все время Ваня перед глазами... Да я бы три миллиона отдал, чтобы его воскресить!

Их диалог прервал Юрик.

— Панове! Давайте ближе к делу. Нам объявлена война, и если мы не хотим сдаваться, мы должны воевать. Франта не вернуть, но те, кто его убил, должны умереть.

— Именно так! — подтвердил Серж и оглядел собравшихся.
 
— Я готов задавить их своими руками! — в пятый раз за день сказал Коля Бык.

— Для этого их, как минимум, надо найти, — резонно заметил Саша Хмелько. — У нас мало времени.

— Да уж! — хмыкнул Юрик. — Они сейчас небось на такое дно легли — локатором не достанешь!

— Возможно, через пару дней я их запеленгую, — подумав, сказал Мишаня. — Есть один ход.

— А дальше? — не сбавляя критического тона, спросил Саша. — Допустим, мы их нашли. Как вы себе представляете реализацию ваших планов отмщения? Кто это сделает? Не Коля же, в самом деле!

— А почему нет? — обиделся Бык.

— Потому что в этом случае кооперативу придется оплачивать еще и твои похороны. Тут нужны профессионалы! Мафия в поддавки играть не будет.

Все замолчали, переваривая последнюю фразу. Итальянский фильм «Спрут» показывали по телевизору совсем недавно. Трупов там было предостаточно. Несмотря на профессионализм Каттани.

— У меня есть такой человек, — вдруг сказал Серж.


Просторный зал Дома народных собраний, где шестой день шло заседание сессии городского Совета, гудел, как высоковольтный столб в сырую погоду. Только что закончилось тайное голосование по выборам председателя. Счетная комиссия прямо за столом президиума, на глазах депутатов, подводила итоги.
Председательствующий, директор крупнейшего в городе завода, чтобы не терять зря времени, зачитывал запрос, поданный депутатом Ковальчуком, активистом местного Комитета гражданского действия. Запрос касался выставки японских товаров, которая проходила в городе в мае прошлого года. Доступ на выставку был очень ограничен (только по пригласительным билетам), а после ее окончания все экспонаты — телевизоры, холодильники, персональные компьютеры и прочий ажиотажный дефицит — были раскуплены неким таинственным кругом лиц, причем по весьма умеренным ценам.
Закончив чтение запроса, председательствующий посмотрел на Ковальчука, стоявшего у микрофона в боковом проходе, и с отеческой улыбкой спросил:

— Простите, товарищ, а в чем тут, собственно говоря, криминал? Насколько я знаю, все было законно и официально.

— А в моем запросе и нет ничего о криминале, — спокойно ответил Ковальчук, молодой, крепко сложенный брюнет с ранней залысиной на лбу. — Я хочу всего лишь гласности. Этого хотят мои избиратели. И если все было законно, то почему я почти год не могу получить никакой информации по этому вопросу?

Тут со своего места поднялся городской прокурор Фалдин, представительного вида блондин с породистыми темными бровями.

— Если позволите, я внесу... э-э... некоторую ясность. Действительно, Виктор Сергеевич не в первый раз поднимает этот вопрос. И похоже, что там действительно не всё так уж законно. Э-э... Месяц назад в прокуратуре заведено соответствующее дело и начато следствие...

— Фамилии вы можете назвать? — спросил Ковальчук.

— Пока не закончено следствие, я не имею права называть... э-э... какие бы то ни было фамилии. Может быть, эти люди ни в чем… э-э... не виновны.

— Очень остроумно! — усмехнулся Ковальчук. — Не удивлюсь, если следствие не закончится никогда...

Петр Алексеевич Ложечкин, сорокалетний крепыш с ухоженной каштановой шевелюрой и волевым подбородком (первый секретарь горкома партии), слушал эту перепалку вполуха, в подчеркнуто расслабленной позе, с безучастным выражением лица. «Далась Ковальчуку эта выставка! — мысленно говорил он себе. — Ну, купили люди то, чего нет в магазинах! Дефицита все равно на всех не хватит. Гласность — всего лишь новый опиум для народа, выход для эмоций. А победит в этой кутерьме не тот, кто громче кричит, а тот, у кого крепче нервы. Сегодня девиз дня: спокойствие и только спокойствие!»

Сидевшая рядом с ним светловолосая молодая женщина, медсестра по специальности, прикоснулась к его ладони и тихо охнула:

— Бог мой! Какая у вас рука холодная!

Он посмотрел на нее с вежливо-признательной, но сдержанной улыбкой.

— Все нормально, Любовь Андреевна! Главное, чтоб сердце было горячее.

Ложечкин уже почти всех депутатов знал по имени-отчеству, хотя в этом, демократическом созыве большинство людей было абсолютно новых, не встречавшихся ему ранее ни на собраниях хозяйственного актива, ни на партийных конференциях. Память у него была прекрасная, тренированная, имена и лица укладывались в ней с первого раза, словно в ячейки безотказной ЭВМ. Еще Карнеги заметил, что для любого человека приятнейшей в мире музыкой является звучание его собственного имени. Карнеги был тонким психологом, он знал, как завоевывать людские сердца.

— Волнуетесь? — сочувственно спросила женщина, и он понял, что она имела в виду итоги голосования, которые вот-вот должны были объявить.

— Не волнуются только покойники, — с шутливой суровостью ответил Ложечкин.

На пост председателя Совета претендовало трое: кандидат экономических наук Мартынов, прокурор Фалдин и секретарь одного из городских райкомов Гусаров. По прикидке Ложечкина, никто из них не имел реальных шансов на победу, во всяком случае, в первом туре.

Вчера вечером Ложечкину позвонил Пугин, первый секретарь обкома. Пугина уже избрали главой областного Совета, чем он был нескрываемо горд и что позволяло ему журить Ложечкина: не владеешь, мол, обстановкой, даже не выставил свою кандидатуру. Пугину легко журить, у него Совет ручной, послушный, большинство депутатов из районной глубинки, которая еще не раскачалась. А здесь, в городе, в «парламентарии» хлынул политизированный интеллигент, мнящий себя новым гегемоном, совестью нации. Эти демократы так взвинтили обстановку на сессии, что за неделю едва-едва удалось принять повестку дня и регламент. Они пришли бы в восторг, если бы первый секретарь выдвинул свою кандидатуру, и задробили бы ее с радостным визгом. Нет уж! Надо выждать, пока улягутся страсти.

Существовала и еще одна причина, по которой он не рвался в бой. Будучи профессиональным политиком, Ложечкин осознавал эфемерность лозунга «Вся власть Советам!» Ему было ясно, что реальная власть, скорее всего, окажется в руках председателя исполкома: там, где аппарат, информация и деньги. Поэтому Ложечкин больше примерялся к этой, вроде бы второстепенной должности, хотя и первую не сбрасывал со счетов.

Подсчеты голосов наконец-то закончились, и на трибуну вышел председатель счетной комиссии, молодой красавец с черными усами, гордым взглядом и аристократической фамилией Голицын, электромонтажник с судоремонтного завода.

— Голоса распределились следующим образом... — торжественным, щекочущим нервы тоном начал он. — Мартынов: за — тридцать три, против — сто тридцать...

«Ну вот, один уже отпал, — облегченно подумал Ложечкин, ничуть не меняясь в лице. — Его подвел чрезмерный радикализм. Точнее — чрезмерное желание выглядеть радикалом. Из партии он, например, вышел одним из первых в городе. Наш депутат хоть и зашевелился, но еще не дорос до столичных стандартов. И уж совсем мало кто понимает, что такие, как Мартынов, лишь хорохорятся, изображают из себя борцов-бессребреников, а потом все равно пойдут на поклон к сильному».

— ...Фалдин: за — пятьдесят семь, против — восемьдесят-шесть...

«И прокурора не избрали! Ну, его-то и не должны были избрать. Он ограничен, это видно невооруженным глазом. Но голосов он набрал больше, чем Мартынов. Люди напуганы всплеском преступности и наивно полагают, что прокурор защитит их лучше, если встанет во главе Совета».

— ...Гусаров!.. — все с той же театральной торжественностью продолжал председатель счетной комиссии, и Ложечкин непроизвольно напрягся. Кандидатура Гусарова была ему наиболее неприятна. По его мнению, Гусаров был типичным популистом, этаким Ельциным местного масштаба, сделавшим себе имя на демонстративной борьбе с обкомом под лозунгами «Демократической платформы». Не дай Бог, если он выйдет во второй тур!..

— ...за — сорок пять, против — девяносто восемь.

Увы! Произошло именно то, чего не хотелось Ложечкину. Гусаров обошел Мартынова и вышел во второй тур. А во втором туре к нему уйдет изрядная доля мартыновских голосов, в этом можно было не сомневаться.

...На пути в раздевалку к Ложечкину подкатился редактор городской газеты Птах: румяный, кругленький, пышущий неугасимым внутренним жаром.

— Ну что, Петр Алексеевич, завтра изберем Гусарова? — спросил он с ехидной улыбкой.

Не замедляя хода, Ложечкин пожал плечами:

— Почему обязательно Гусарова? Фалдин тоже сильная фигура.

 - Скажите кому-нибудь другому, — фыркнул Птах. — Фалдин не наберет голосов. Это ясно из элементарной арифметики.

 - За ночь арифметика может измениться.

 - Вряд ли она изменится сама. Надо что-то делать. Уверяю вас, демократы не будут сидеть сложа руки.

Ложечкин и сам понимал это. Демократам очень хотелось победить, очень хотелось избрать Гусарова. Хотя мало кто из них знал Гусарова достаточно хорошо. Дилетанты, они еще набьют себе шишек со своей эйфорической доверчивостью.

— Не мне вас учить, — промолвил первый секретарь с той же спокойной улыбкой, с какой полчаса назад шутил со светловолосой медсестрой. — Это ведь вы печатали на Гусарова компромат перед выборами! Если он станет председателем Совета, вы можете перестать быть редактором, не говоря уж о прочих мелочах. Так что у вас впереди целая ночь!

Демократично отстояв в гардеробе, он надел плащ и шляпу и вышел на улицу. Там было уже темно и по-апрельски зябко. В пятне света у входа кучковались депутаты: курили, спорили, размахивали руками. Чуть в сторонке высокий очкарик Гусаров терпеливо склонился к насупленному бородачу Мартынову и что-то ему втолковывал. Наверное, приносил искренние и глубокие извинения по поводу того, что он, а не Мартынов, вышел во второй тур, и убеждал в необходимости консолидации.
На Ложечкина никто не обратил внимания, и, бросив еще раз взгляд на долговязую фигуру Гусарова, он направился в сторону перекрестка, натужно мигающего желтым глазом светофора.

Его дом находился недалеко отсюда, в трех кварталах. Это было очень удобно — жить в центре города: на работу и с работы он ходил обычно пешком, и для здоровья полезно, и никто не упрекнет в злоупотреблении служебным транспортом. Пугина как-то спросили (в прошлом году, на встрече с рабочими): «Почему вы ездите на работу в машине? Ведь от вашего дома до обкома меньше одной трамвайной остановки!» — «Я пробовал ходить пешком,— ответил сей мудрый политик. — Так уже на второй день меня начали останавливать разные просители. А на третий день я добирался до работы целый час, на каждом шагу об людей спотыкался!»  Об людей он, понимаешь, спотыкался!..

На ходу обычно хорошо думалось, в ритм шагам рождались четкие, стройные мысли. Но сегодня ничего путного Ложечкину в голову не приходило. Первое лицо в партийной иерархии города, он сегодня как никогда ощутил, что власть, такая привычная и почти неограниченная, вдруг выскользнула из рук. Еще совсем недавно он мог решить любой вопрос хоть среди ночи, и решить так, как считал нужным. Достаточно было поднять телефонную трубку или, в крайнем случае, собрать бюро. Мужчины с орденскими планками, рыдали как дети, получая выговор с занесением, а уж угроза лишения партбилета была страшнее смерти. А сейчас?.. Сейчас хоть пленум собирай! Тот же Гусаров скорее выйдет из партии, чем снимет свою кандидатуру, и если Птаху действительно удастся что-то придумать, это будет фантастика.

Войдя во двор своего дома, Ложечкин едва не столкнулся с незнакомым мужчиной в черных очках и надвинутой на лоб тирольской шляпе.

— Извините, Петр Алексеевич, — сказал мужчина.— Я бы хотел с вами поговорить.

— Простите, но у меня нет времени, — уверенным тоном ответил Ложечкин и попытался обойти незнакомца. — Приходите завтра на сессию.

— Это очень срочный разговор, — возразил тот, загораживая дорогу.

Тут Ложечкин заметил в глубине двора приземистую машину иностранной марки, а возле своего подъезда — спортивного кроя фигуру. Оглянулся — еще одна фигура под аркой, через которую он только что прошел. В желудке заныло, и вспомнился пистолет, аккуратненький восьмизарядный ПСМ калибра 5,45, уютно лежащий в глубине служебного сейфа. Зачем он не лежит в заднем кармане?.. Впрочем, выстрелить в человека Ложечкин все равно бы не смог.

— Что вам от меня нужно? — спросил Ложечкин.

 - Ничего, — ответил мужчина. — Вам не надо нас бояться. Мы хотим вам помочь.

— Я и не боюсь, — сказал Ложечкин, с трудом удерживая предательскую дрожь в коленках. — И я не нуждаюсь в помощи.

— Нуждаетесь, мы знаем. Мы знаем, что вы хотите стать председателем городского Совета. Нас ваша кандидатура устраивает. Вы спокойный, разумный человек, с вами можно договориться. Вы не станете рубить сук, на котором сидите.

— Простите, а кто это «вы»? — спросил он, осмелев, так как понял, что бить и грабить его не собираются. — И почему вы уверены, что со мной можно договориться?

— Потому что мы знаем о вас кое-что. Например, как вы стали депутатом, несмотря на то, что на ваш избирательный участок пришло меньше половины избирателей. Или каким образом вы приобрели японский видеомагнитофон... Вы нормальный человек с нормальными человеческими слабостями.

«Уж не КГБ ли это? — вдруг подумал Ложечкин. — Откуда такая осведомленность? Да нет, люди из ГБ не стали бы устраивать спектакль в подворотне. Они просто пришли бы ко мне в кабинет. Значит, это мафия! Свято место пусто не бывает. Стоило партии чуть-чуть отойти от власти, и вот, пожалуйста, откуда что взялось! Однако на уголовника этот тип не похож, речь у него вполне интеллигентная».

 - Так что же вам все-таки нужно? — опять спросил он.
 - Нам — ничего, — мягко нажав на слово «нам», ответил человек в очках. — А вам нужно, чтобы Гусаров не стал председателем. И мы это сделаем. Завтра утром он снимет свою кандидатуру.

 -Там есть еще Фалдин, — возразил Ложечкин, невольно втягиваясь в игру.
 -Прокурора не изберут, вы знаете это отлично. Хотя нас устроил бы и прокурор. Но вы нас устраиваете больше. Вы умнее.
 --А если меня не изберут?
 -Если мы вам поможем, то изберут.
 -Вы так могущественны?
— Пока еще не очень, но кое-что уже в наших силах. Завтра вы убедитесь.

«А Птах будет уверен, что Гусарова убрал он, и раздуется от гордости, как футбольный мяч, — мысленно усмехнулся Ложечкин. — Мы там дебатируем, состязаемся в перетягивании каната, а в это время из подворотен выходит третья сила и все решает за нас».

— Так-так... — сказал он, стараясь придать голосу как можно более небрежный, независимый тон. — Значит, меня вы решили сделать председателем Совета... Ну, а кого вы сделаете председателем исполкома? Если, конечно, это не секрет.

— От вас не секрет. Скорее всего, это будет Толпышев. Вы с ним сработаетесь, не правда ли?

Толпышев?.. Эта информация заслуживала интереса. Толпышев был вторым секретарём горкома. В отличие от Ложечкина он имел большой производственный опыт и к тому же до прихода в горком два года проработал первым замом председателя горисполкома, то есть знал дело изнутри. Если он действительно выдвинет свою кандидатуру, то тягаться с ним будет бесполезно. Значит, надо вышибать Гусарова и становиться председателем Совета, других вариантов нет.

— Ну ладно, — нахмурился Ложечкин, пытаясь сохранить хоть видимость привычного достоинства. — Пошутили, и хватит. Дайте мне пройти!

— Теперь — пожалуйста! — усмехнулся незнакомец и сделал приглашающий жест рукой. — Спокойной ночи, Петр Алексеевич! Приятных сновидений.

Стараясь выдержать ровный, непринужденный шаг, Ложечкин дошел до своего подъезда. У входа никого не было. Он взялся за старинную чугунную ручку и, пересиливая вновь накатывающийся животный страх, открыл дверь. Подъезд тоже был пуст.
 
Ложечкин подошел к лифту и нажал кнопку. Кнопка оранжево мигнула, где-то наверху тихо взвыл мотор, зашелестела спускающаяся кабина. Секунды тянулись невероятно долго, и каждую секунду дверь подъезда могла открыться и кто-то мог войти. Очень хотелось оглянуться, аж всю спину свело, но Ложечкин опять пересилил себя. Кабина замерла, дверцы разъехались. Он вошел внутрь и нажал кнопку своего этажа. Дверцы съехались, пол под ногами дрогнул... И только тут Ложечкин почувствовал, что весь покрыт липким, холодным потом.



«Море. Лагуна. Дети танцуют ламбаду...»
Томные звуки шлягера тягуче плыли над пляжем, который был по-весеннему пуст и неуютен. Свежий бриз гнал на берег крутую холодную волну, трепал обрывки пожелтевших прошлогодних газет и выцветший флажок на мачте лодочной станции. Апрельское солнце висело высоко, но в этом году оно что-то никак не могло набрать силу, и по-настоящему тепло было только под высокой стеной лодочной станции, на маленьком пятачке, укрытом от ветра. Там стояли два деревянных решетчатых лежака. На одном лежал черноволосый человек в оранжевых плавках, на втором находились его одежда и никелированный стереофонический «Шарп»: именно он и был источником музыки.

Человек лежал лицом вниз, подложив руки под голову. Он был хорошо сложен. Рельеф прекрасно развитых мышц подчеркивался бронзой загара, а два коротких белесых шрама — под левой лопаткой и. чуть выше поясницы — свидетельствовали о том, что этот человек далеко не всю свою жизнь провел на пустынных пляжах.
Музыка кончилась. Не поднимая головы, человек протянул руку к магнитофону, щелкнул клавишами и, дождавшись, когда перемотается пленка, включил снова:

— «Море. Лагуна. Дети танцуют ламбаду...»

В дальнем конце пляжа, огороженного низким заборчиком, появились двое: светловолосый мужчина лет тридцати и кавказского типа юноша лет восемнадцати. Мужчина был одет в короткую куртку-варенку, юноша — в серый свитер и белую нейлоновую ветровку. Они шли размашистым шагом прямо к лодочной станции, к лежакам, виднеющимся у подветренной стены.

- Точно ли он здесь? — спросил на ходу мужчина.
- Должен быть, — пожал плечами юноша.— Маг слышите? Он тут уже неделю загорает. А по вечерам сидит в «Парусе». Там клипы прикольные и девочки на выбор. Там было бы лучше... Он не любит, когда к нему приходят... Да, это точно он!

 -Ничего, — уверенно возразил мужчина. — У меня к нему очень срочное дело. Ты мне здорово помог.

 -Вы его друг?

—  Я друг его друга.

Лодочная станция приближалась, звуки музыки делались все громче, фигура человека на лежаке рисовалась все отчетливее.
Когда до цели оставалось шагов десять, юноша вдруг взял своего спутника за локоть и остановился.

— Ближе я не пойду. И вам не советую.

Мужчина посмотрел на него с оттенком досады, но послушно остановился.

Человек на лежаке выключил «Шарп» и не спеша повернул голову.

— Ты умница, малыш,— сказал он, останавливая взгляд на юноше. — Я видел тебя в «Парусе»...

— Я Сандро, брат Гиви!

— Здравствуй, Сандро!

— Здравствуйте, батоно Ренат!

— Кто это с тобой?

— Вы ему нужны. Гиви просил отвести его к вам.

Черные, жесткие глаза замерли на мужчине.
— Здравствуй, Ренат! — широко улыбнувшись, сказал Юрик Цыбульский. — Меня прислал Серж, Серж Брагин. Мне нужно потолковать с тобой.

Ренат поднялся с лежака, посмотрел на него внимательно и кивнул:

— Подойди!

Юрик приблизился.

Ренат молниеносно взмахнул ногой, и Юрика словно кувалдой ударило в солнечное сплетение. Дыхание остановилось, в глазах померкло, тело сделалось невесомое...
Когда Юрик очнулся, Ренат сидел на лежаке и, спокойно глядя на него, курил сигарету. Сандро терпеливо стоял поодаль, с лицом вежливым и безучастным.

— Зачем ты так? — укоризненно спросил Юрик. — Я ведь от Сержа!

— Чтоб уважал! — улыбнувшись одними губами, ответил Ренат. — Познакомились — теперь можно и потолковать... Ступай, малыш! — кивнул он юноше. — Передай привет Гиви!

— До свидания, батоно! — Сандро почтительно склонил голову. — Не сердитесь на брата. Он не хотел вас тревожить, но этот человек очень просил.

— Я не сержусь. Иди! Этого человека прислал мой друг.

Сандро еще раз сказал: «До свидания!» — и, не взглянув на все еще лежавшего на песке Юрика, повернулся и быстро зашагал прочь.

— Можешь встать, — разрешил Ренат. — Как звать?

Юрик поднялся, отряхнул с брюк пыль. Каждое движение отдавалось тупой болью под ребрами.

— Юра, — сказал он. — Юрий Цыбульский.

— Ну, фамилия мне без надобности, — усмехнулся Ренат. — Ее для прокурора прибереги... — Он докурил сигарету и сильным щелчком послал окурок в пространство. — Как там Серж поживает? Что у него стряслось?.. Да ты садись, садись! Больше не трону. — Он кивком указал место, рядом с собой.

Юрик осторожно присел на край лежака. Такого «гостеприимства» он не ожидал: хорошо, если внутри ничего не отбито.

— У Сержа застрелили братишку, — сказал он. — Очень нужна твоя помощь.

 -Кто застрелил? — деловито спросил Ренат. — Менты? Фраера? Урки?

 -Рэкетиры. У нас кооператив, а Серж — председатель. Вот они и решили его пугнуть. Требуют миллион сразу и двести тысяч каждый месяц. Если через неделю не выложим, пришьют еще кого-нибудь. У Сержа две дочки...

 -Серьезные у вас дела, — задумчиво произнес Ренат и начал одеваться. — Расскажи-ка подробнее: кто убил, как и где.

Юрик рассказал все, что было известно. А известно, было не так уж много.

— Стрелков вы уже нашли? — спросил Ренат, затягивая ремень на брюках.

Юрик покачал головой.

-Пока нет. Но наши ребята землю роют, сегодня-завтра найдут.

-А времени, значит, осталось пять дней?

-Пока долетим, останется четыре.

Ренат сунул ноги в кроссовки, застегнул замки-липучки.

-Четыре дня?.. Ничего, нормально! Четыре дня — четыре трупа. Нормально!.. Приличная «пушка», надеюсь, у вас там найдется?

-Думаю, что найдется, — не совсем уверенно ответил Юрик.

 -Думаешь или найдется? — жестко переспросил Ренат. — Свою я в самолете не провезу.

 -Конечно, найдем, — поспешно поправился Юрик. — Не знаю, что ты понимаешь под приличной...

— Сейчас объясню. — Ренат посмотрел на него снисходительно. — Самое главное, чтоб «машинка» была пристреляна и не давала сбоев. Второе — калибр: чтоб дырку сделать серьезную. Третье — скорострельность... Из отечественных я предпочитаю «стечкина».

— А что это за система? — удивился Юрик: он считал себя знатоком оружия. — Я даже не слышал о таком.

— Это редкий пистолет. Калибр — 9 миллиметров, обойма — двадцать патронов. Бьет как одиночными, так и очередями. В общем, почти как маузер, только в два раза меньше.

— А что ты скажешь насчет «нагана»? — спросил Юрик. — Говорят, по безотказности ему нет равных.

— Говорят правильно, — усмехнулся Ренат, надевая серую, с крупной пластмассовой молнией куртку. — У него не бывает перекосов, потому как — барабан! Но барабан надо крутить курком, нет самовзвода, низкая скорострельность. Опять же перезаряжать вспотеешь: патрон за патроном... Нет, когда по тебе бьют из автоматов, «наган»— пустая игрушка! Лучше уж «макарыч». Еще понадобится кое-что по мелочи, но это мы там уже на месте обговорим... И еще для ясности... — Ренат, уже весь одетый, подхватил с лежака кассетник и строго посмотрел на Юрика. — Я работаю не за деньги, но деньги за работу беру. У меня такса: десять тысяч. Четыре человека — сорок тысяч.

— Такса разумная, — кивнул Юрик. — Я бы даже сказал — скромная. По нынешним временам сорок «штук» — не деньги.

— С меня хватит. Я же сказал: работаю не за деньги. Я сам решаю — подходит мне дело или нет. Я не наемник! Если решу, что нет, — не возьму и миллион
.
— Тоже разумно,— согласился Юрик. — Не в деньгах счастье! Но почему ты говоришь: четыре трупа? Три — я понимаю, это стрелки плюс Бешеный Макс. А кто четвертый?

— Как это кто? — Ренат посмотрел на него с недоумением, как на человека, не понимающего самых очевидных вещей. — А драйвер? Это у прокурора водила может сойти за свидетеля, а у меня, извини, счет другой! Были на деле втроем — все трое и отвечают!

— А ты круто-ой!—с уважением протянул Юрик.

 -Я киллер! — с достоинством ответил Ренат. — Я очищаю землю от накипи, восстанавливаю справедливость и наказываю зло. Нож не может быть тупым, иначе это не нож, а простой кусок железа. Пуля не может быть легкой: иначе это не пуля, а птичий помет. Киллер не может быть мягким, потому что он — и нож, и пуля!.. Однако хватит болтать! — Он взглянул на часы. — Когда самолет? Билеты готовы?

Самолет вылетал через четыре часа. Билеты купил Гиви.

— Какие деньги? О чем ты говоришь? — возмутился он, раздувая толстый живот, когда Юрик попытался с ним расплатиться. — Франт был золотой человек — мир его праху! Одной чачи мы с ним сколько выпили!.. И как у тех негодяев рука поднялась?.. На вот, передай Сержу! — Гиви сунул Юрику запечатанную пачку пятидесятирублевок. — Это от меня на поминки.

Летели без приключений. Ренат был неразговорчив, почти всю дорогу спал. Просыпался только тогда, когда стюардесса приносила еду. Однако даже во сне он не выглядел расслабленным, походил на сжатую, готовую к действию пружину.
«Да, нож должен быть острым, пуля должна быть тяжелой, — размышлял Юрик, глядя на чеканный профиль киллера. — В цельности этому парню не откажешь. У него есть своя философия, своя логика, свои принципы. И, наверное, он скорее умрет, чем от них отступит. Но где гарантия, что однажды он не ошибется, не перепутает добро и зло?..»

Из самолета они вышли порознь, чтобы Ренат до времени не засветился. Юрик сел в ожидавшую его машину и поехал к Сержу, Ренат же купил в киоске карту города и, не торгуясь, взял на площади перед аэропортом первого же «частника».

Было раннее утро. Солнце уже встало, но висело низко, и тени от деревьев и столбов мелькали, били по глазам. Ренат достал из сумки черные очки и надел их.

— Как тут у вас жизнь? — спросил он небрежно, не глядя на водителя.

Хозяин машины, кряжистый мужчина средних лет, с седым ежиком волос на круглой голове, откликнулся сразу, словно ожидал этого вопроса.

— Разве это жизнь! — ответил он с досадой. — Дороги разбиты, в магазинах ни черта нет, на базаре мясо — два «чирика»... Дочка замуж выходит, как свадьбу играть — ума не приложу!

— Ну-ну, не прибедняйся отец! — усмехнулся Ренат.— Тележка-то кормит. На приданое, небось, скопил?

Обладатель ежика осторожно покосился на пассажира. Кто его знает, что это за тип такой любознательный, да еще без багажа, с одной пижонской сумочкой. Может, какой-нибудь грабитель-гастролер.

— Э-э, этой тележке дай Бог себя прокормить! — со вздохом ответил он. — Бензин стоит почти как пиво, запчасти идут по пять номиналов, да и то не достанешь... Недавно на полчаса машину без присмотра оставил — переднее стекло как корова слизнула! Хорошо, было запасное. Так я теперь нарочно в нем трещин наделал, чтоб больше не зарились. — В правой части лобового стекла и в самом деле имелось несколько небольших, аккуратных трещин. — Опять же — налоги!..

— Ну а как рэкетиры, донимают? — все с той же небрежностью поинтересовался Ренат.

Водитель опять покосился: может, это из милиции или как раз по налоговой части?..

— Докатилась и до нас эта зараза... — осторожно начал он. — Сам я с ними не сталкивался, но платить приходится. У нас тут что-то вроде кооператива, так мы сбрасываемся... А куда денешься? Они ж приходят и бьют тебе стекла, фары, режут резину... Одному нашему и машину спалили! Лучше уж деньги отдать.

— Я слышал, у вас тут недавно одного кооператора застрелили, — вполне натурально зевнув, промолвил Ренат.

— Это которого на Монастырском кладбище хоронили? — оживился водитель, уже почти уверенный, что имеет дело не с грабителем.

— Не знаю, — пожал плечами Ренат. — Я краем уха слышал.

— Да он такой же кооператор, как я египетский фараон! — возмущенно воскликнул «адам козлевич» образца девяностого года. — Миллионами, говорят, ворочал. Откуда у честного кооператора миллионы? Это уже мафия, у них и законы мафиозные. Не поделили что-то, вот его и пришили. Как в Сицилии!.. Его хоронили знаешь как? Одних машин было штук пятьдесят — и все иномарки! Растянулись по городу и гудят!.. Причем все — в черных очках и в черных перчатках. Мафия!

«Узнаю Сержа! — с усмешкой подумал Ренат.— У него всегда была склонность к эффектам».

— Пижоны это, отец, а не мафия! Настоящая мафия сидит в кабинетах и правит такими дураками, как мы с тобой.

— Может, и так, — уклончиво согласился водитель. — С этой перестройкой ничего уже не разберешь... — И меняя тему, спросил: — В городе-то куда тебя везти?

— Потом скажу, — лениво ответил Ренат. — Сначала хочу покататься, посмотреть... Говорят, у вас город красивый. — Он достал из сумки карту, развернул и, заметив, что водитель опять насторожился, добавил: — Я журналист, спецкор.

— А, журналист! Тогда понятно! — облегченно просиял мужчина.

«Черта лысого тебе понятно, хрен с колесами!» — подумал Ренат и, откинувшись на высокую, мягкую спинку, прикрыл глаза.

Часа через два, изрядно покружив по городу и получив кое-какое представление о театре будущих действий, Ренат вышел на малолюдной улочке и позвонил Сержу из автомата.

— С прибытием! — обрадованно сказал Серж. — Сейчас к тебе подъедет «тойота-королла» и отвезет на «хату». Там обо всем поговорим.

Машина подъехала минут через десять: приземистая, спортивная, цвета морской волны.

— Мишаня!— представился водитель, юркий на вид мужичок в синей кепочке с золотым орлом и в джинсовой куртке с множеством молний.

Ренат молча сел в машину. «Тойота» бесшумно рванула с места и помчалась в сторону южного края города.

— Стрелков мы уже нашли, — сообщил Мишаня. Его задело, что друг Сержа держится с ним, как с простой «шестеркой», ему хотелось показать, что он в «Меркурии» тоже не на последних ролях и полностью в курсе событий. — Юрик сказал, что тебя еще и водила интересует...

— Это вас он должен интересовать, — невозмутимо ответил Ренат. — Ведь это в вашем парне дырок наделали.

«Тойота» въехала во двор панельного пятиэтажного дома и остановилась возле подъезда. Там уже стояли две машины: «мерседес» и «тойота-марк-II».

— Приехали! — сказал Мишаня. — Ребята уже здесь.

Ренат вышел и мрачно огляделся. Ничего подозрительного в глаза не бросилось.

«Серж определенно опупел! — подумал он раздраженно. — Из похорон цирк устроил, и сюда съехались, как на свадьбу!»

В квартире их ожидали Серж, Юрик и — Ренат едва не застонал, словно от приступа зубной боли, — еще один новый человек: широкоплечий здоровяк, отрекомендовавшийся мощным басом: «Коля Бык!» В большой комнате на столе стояли три бутылки водки и закуска: буженина, красная рыба, отварная картошка, соленые огурцы, парниковые помидоры, жареные куры.

Серж сердечно обнял друга.

— Рад тебя видеть, Ренат! Будь как дома. Паршивый у нас повод для встречи, лучше б его не было... Сколько лет мы не виделись?

 -Однако лет восемь, — прикинул Ренат. — Как один день. Но пить не буду, извини. Потом выпьем, после дела.

 -Ты все такой же строгий?
— Потому и жив. — Ренат поймал на себе изучающий взгляд Юрика и усмехнулся. Он знал многих людей, чья жизнь глупо укоротилась оттого, что они не вовремя позволяли себе расслабиться. Пуля быстра, она не прощает ошибок. — Послушай, Серж... — сказал он, опять глядя на того, по чьему зову пролетел через полстраны. — У меня к тебе пара слов, с глазу на глаз.

Все сразу насторожились. Коля Бык, резавший хлеб, так и замер с ножом в буханке.

— Здесь все свои, Ренат! — с улыбкой ответил Серж. — Это мои друзья, у меня нет от них секретов.

На скулах Рената заиграли желваки.

-У меня есть секреты, — сказал он.

Серж пожал плечами:

-Ну что ж! Давай выйдем.

Они вышли на кухню, и Серж плотно притворил дверь.

-В чем дело, Ренат? — спросил он с недоумением. — Зачем ребят обидел?

-Ты лучше скажи, какого дьявола вы все сюда приперлись? — понизив голос до свистящего шепота, вопросом на вопрос ответил Ренат. — Мне нужна чистая «хата», а не притон, куда съезжаются подозрительные мордовороты с чемоданами жратвы и водки. На хрена, например, здесь этот вышибала Коля Бык?

Серж смутился. Он уже отвык от жесткой бесцеремонности того мира, из которого вышел, того мира, где на улыбку отвечают ударом, а на искренность — подножкой, где недоверие — закон, а нож — лучший аргумент в споре.

-Извини, но я думал дать тебе Колю в охрану...

-В охрану!.. — усмехнулся Ренат. — За кого ты меня, принимаешь? Единственное, что мне требуется, это «пуш ка». Ну и, конечно, чтоб кто-то навел меня на клиентов.

— «Пушка» будет завтра. Честно говоря, я был уверен, что у тебя есть своя.

— У меня-то есть, — кивнул Ренат. — Но как бы я ее привез на самолете, с теперешним-то шмоном?.. И что за система?

— «Макаров», как ты сказал. Юрик завтра обеспечит. А Мишаня покажет тебе стрелков... Так что, как видишь, все люди здесь по делу. Не гоношись! Больше о тебе никто не знает.

-Куда уж больше! — покривился Ренат.— Ладно, замнем. Но завтра приготовь другую «хату». Не исключено, что мне вообще каждый день придется менять адрес. Боюсь, что дело будет жаркое, особенно, когда дойдет до пахана. Вы тоже ушами не хлопайте! Семью, надеюсь, ты спрятал?

 -Спрятал,— ответил Серж, и его сердце кольнула тревога. — Хотя, конечно, не на луну.

-Вот то-то! — назидательным тоном сказал Ренат. — Об этом думай, а о своей безопасности я сам позабочусь.

Когда они вернулись к столу, бутылок с водкой там уже не было. Но к еде никто не притрагивался — ждали.

 -Не обижайтесь, мужики! — миролюбиво сказал Ренат.— У нас с Сержем еще старые секреты. К сегодняшнему делу это не имеет отношения.

 -А мы ничо! — улыбнувшись за всех, пробасил Коля. — Садись к столу! С дороги-то небось проголодался?


...Оставшись один, Ренат запер дверь — там оказалось два накладных замка — и бегло осмотрел квартиру. Судя по многочисленным заморским сувенирам, таким как большой кокосовый орех, деревянная африканская маска, японская кукла и китайский веер, здесь жил человек, неоднократно бывавший за границей, скорее всего, моряк. Наверное, он и сейчас находился в очередном плавании, оставив ключи Сержу или кому-то из его приятелей.

«А вот и он!» — сказал себе Ренат, увидев за стеклом серванта цветную фотографию, на которой был запечатлен улыбающийся парень в пробковом «колониальном» шлеме и рубашке с коротким рукавом, стоящий на фоне индийского храма. И затаенная зависть вдруг кольнула сердце. Когда-то, давным-давно, в наивные детдомовские годы, Ренат тоже мечтал стать моряком, зачитывался замусоленными книжками о кокосовых островах и летучих рыбах, о прекрасных шоколадных мулатках...

Но звезды расположились иначе, выстроили иную схему: драки, колония, жестокий беспредел, в котором выживает сильнейший. Ренат выжил и стал киллером, исполнителем приговоров, жутким ангелом смерти. Его боялись, как язычники боятся грома, о нем рассказывали кровавые, легенды, он слыл неуязвимым и вездесущим. У него не было ни дома, ни семьи, ни постоянных привязанностей. Холодный супермен-одиночка, он не испытывал потребности быть любимым и без сожаления расставался с женщиной, как только она ему приедалась. На всей земле было лишь два-три человека, которых он мог назвать своими друзьями, но и тех он не видел годами, а увидев, не знал, о чем говорить. Он жил в другом измерении, за чертой, словно пришелец с другой планеты.

...Перед тем как лечь спать, Ренат тщательно, на все шпингалеты, закрыл балкон, еще раз проверил замки на входной двери и поставил в прихожей два стула — один на другой, — чтобы был шум, если кто-то попытается войти.
Спал он чутко и без сновидений, как зверь.



Ложечкина разбудил голос жены Альбины:
— Что-то ты, Петя, сегодня заспался. Я ухожу, завтрак на плите. Вставай, коммунизм проспишь!

Альбина работала в гидрометеорологическом техникуме, преподавала математику и физику, занятия у нее начинались в восемь утра. К партийной деятельности мужа она относилась иронически, и тем больше, чем выше он поднимался, резонно считая, что партсекретарь это не профессия, а чем выше поднимаешься, тем больнее падать. С ней можно было бы и согласиться, особенно теперь, когда вдруг отменили шестую статью Конституции, но как бы она, интересно, запела, если бы ее муж превратился в простого инженера, если бы их дом перенесся в какой-нибудь семьдесят-веселый микрорайон, между ТЭЦ и городской свалкой, если бы лечиться пришлось в занюханной районной больнице, где даже не знают, как выглядит одноразовый шприц, и где годами стоят в очереди на вставку вульгарных металлических зубов, если бы ее дочь училась не в престижной школе с англо-китайским уклоном, а в обычной двусменке, среди дебилов, наркоманов и начинающих сексуальных маньяков. Какая другая карьера, кроме партийной, обеспечила бы Ложечкину и его семье такое качество жизни? Статус первого секретаря горкома примерно соответствует статусу генерала или академика, но вы попробуйте станьте в сорок лет генералом или академиком! Нет уж! Если бы Ложечкину пришлось вновь выбирать жизненный путь, он сделал бы тот же выбор. А то, что сейчас приходится пересаживаться в другое кресло, это нормально. Коммунист должен быть гибким.

Ложечкин встал, сделал легкую разминку, потом с полчаса поработал на тренажере, принял ледяной душ, тщательно выбрил волевой подбородок.
Дочь была в школе, она ушла еще раньше Альбины. В пустой и просторной квартире, по которой можно было ездить на велосипеде, громко и мелодично тикали настенные часы. Вчерашнее приключение казалось дурным, неправдоподобным сном. За последний год многое изменилось в этом мире, многое перестало удивлять, но что «теневики» могут открыто прийти и предложить свои услуги первому секретарю горкома партии, — это уж было слишком. Этот деятель в тирольской шляпе держался так, словно уже не существует ни прокуратуры, ни КГБ, словно первый секретарь уже не в состоянии показать когти. Ничего ведь не стоит разыскать этого «конспиратора» и пришить ему статью, судья бы нашел — какую. Но, на его счастье, Ложечкин не станет делать такую глупость. Потому что понимает, что опора на КГБ и прокуратуру уже не перспективна: надежнее опереться как раз на «теневиков». Да и не так уж страшны эти самые «теневики». Это просто предприимчивые люди, которым бюрократическая система мешала реализовать свой потенциал, заставляла уходить в подполье. (Ты же и мешал, дорогой товарищ Ложечкин!) А теперь только они и способны подхватить рушащуюся экономику, не дать ей полностью развалиться. Не завтра, так послезавтра страна все равно перейдет к рынку, от этого уже никуда не деться, и тогда именно бывшие «теневики» станут самыми уважаемыми фигурами, именно в их руках окажется реальная власть, а вовсе не в руках Советов и прочих официозных органов. Поэтому надо быть реалистом и тихо радоваться, что именно на тебе остановили свой выбор эти деловые ребята.

Ложечкин плотно и с аппетитом позавтракал, просмотрел газеты и ровно без четверти десять вышел из дому. Рабочий день городского Совета начался прямо с голосования. В бюллетенях, заготовленных с вечера, по-прежнему значились две фамилии — Гусарова и Фалдина. Ложечкин, который уже почти убедил себя во всесилии своих новых покровителей, испытал глубокую досаду: Гусаров не снял свою кандидатуру! Неужели все так и пойдет прахом? Неужели этот выскочка и популист и впрямь станет городским головой?..

Птах подскочил к патрону с побитой улыбкой.

— Петр Алексеевич! Ей-богу, я не виноват. Я сделал все, что мог.

Первый секретарь повернул к нему непонимающее, надменное лицо.

 -О чем это вы, Валентин Юрьевич?

-Как о чем? — растерялся Птах. — О Гусарове. Я разговаривал с ним, вывалил ему такие компроматы!..

 -И совершенно напрасно. Гусаров — вполне достойный человек.

Сбитый с толку Птах заморгал глазами, а Ложечкин отошел к окну и, положив бюллетень на подоконник, аккуратно вычеркнул из него обоих «достойных» людей. «Что это за страна! — подумал он с невольным вздохом. — Даже мафию не могут толком организовать».

Когда председатель счетной комиссии, «гегемон» и красавец Голицын направился к трибуне, Ложечкин вдруг почувствовал, что руки опять становятся ледяными. Слава богу, медсестра Люба отсела сегодня подальше, и никто не мог догадаться, чего стоит ему внешнее спокойствие. Чуть повернув голову, Ложечкин нащупал глазом бледный профиль Гусарова. Тот сидел далеко, у самого края зала, и тоже выглядел спокойным. «Отважный парень! — с невольным уважением подумал Ложечкин. — Сидит себе и поплевывает и на Птаха-колобка и на мафиози в черных очках. Видать, и в самом деле нет за ним серьезных грехов, не на чем его зацепить. А может, просто пошел ва-банк? Я-то могу отсидеться в горкоме, партия не один день еще будет агонизировать, а уж Гусаров лишится должности на первой же конференции: обком не простит выпадов в свой адрес. Пост в Совете нужен Гусарову, как китайцу рис. Нынче в Совете — сто шестьдесят два депутата, значит, достаточно набрать восемьдесят два голоса...»

— ...Голоса распределились следующим образом... — звонко объявил Голицын. — Фалдин: за — пятьдесят четыре, против — девяносто четыре. Гусаров: за — восемьдесят один, против — шестьдесят семь. Таким образом, никто из претендентов на должность председателя городского Совета не избран!

Сразу несколько волн прокатилось по залу: удивления, досады, разочарования. Гусарову не хватило одного-единственного голоса! Одного-единственного!..
«Ну что ж! — удовлетворенно усмехнулся Ложечкин. — Значит, не судьба. Бодливой корове Бог рогов не дал. Хотя... Хотя еще ничего не потеряно, у Гусарова еще есть шансы. Согласно нашему регламенту, за который так долго и упорно бились демократы, при новых выборах могут выдвигаться старые кандидатуры. Принцип «табула раза». Можно не сомневаться, что именно это и произойдет».

Ложечкин не ошибся, произошло именно это. После получасового обмена мнениями сессия приняла решение: не откладывая в долгий ящик, опять запустить процедуру выбора председателя. Демократы, разумеется, выдвинули Гусарова; консерваторы, не мудрствуя лукаво, опять бросили в бой прокурора. Ситуация складывалась патовая, но «болото» могло качнуться и отдать один-два голоса в пользу сильнейшего: надо, мол, в конце концов кого-то избрать!

К Ложечкину подсел председатель народного контроля Полозов, седовласый ветеран партии, большой знаток закулисных игр.

— Петр Алексеевич! Я слышал, вы хотите и дти на исполком, но есть информация, что туда будут двигать Толпышева. У него больше шансов. Не подумайте, что я вас учу, но, пока не поздно, вам надо баллотироваться на председателя Совета.

Ложечкин с интересом посмотрел в лицо ветерана. «Вот как! У тебя тоже есть информация?..» Он всегда догадывался, что народный контроль повязан с организованной преступностью, но теперь убедился на факте. «Что же вы, голубчики, Гусарова не убрали? Тщательнее надо было работать, ребята, тщательнее!» Но сказать вслух он ничего не успел, потому что неожиданно для всех слово попросил Гусаров.

Быстрой, энергичной походкой он прошел на трибуну, поправил очки и сказал хорошо поставленным голосом:
 
— Уважаемые депутаты! Я благодарен тем, кто меня выдвигал, и тем, кто за меня голосовал. И я очень сожалею, что мне придется вас разочаровать...
В зале сделалось очень тихо, разом смолкли обычные посторонние шепотки и разговоры, все напряглись: что за сенсацию собирается выдать человек, которому остался один лишь шаг до председательского кресла?

— ...Дело в том, — продолжал Гусаров с ровностью хорошо заведенного механизма, — что мне только что передали записку следующего содержания: «Дорогой товарищ Гусаров! Нам стало известно, что твои сторонники вчера вечером обходили некоторых депутатов по домам и предлагали по сто рублей, если те проголосуют за тебя. Надо было предлагать больше. Если необходимо, мы готовы оказать тебе финансовую помощь. Доброжелатели».

Зал взорвался возмущенными голосами:

— Анонимка!

— Анонимки не рассматриваются!..
 
Гусаров поднял руку и, дождавшись, когда крики утихнут, сказал:
— Я не знаю, кто это написал, и не собираюсь доказывать, что я не верблюд. Я не желаю быть игрушкой в чьих-то политических играх и поэтому снимаю свою кандидатуру!

Зал оцепенел. Гусаров быстро спустился с трибуны и, ни на кого не глядя, вернулся на свое место. Руки Ложечкина стремительно теплели. «Потрясающий ход! — изумленно думал он. — Это даже лучше, чем если бы Гусаров снял свою кандидатуру еще утром. Теперь акции демократов полетят вниз со скоростью свиста».

— А вы знаете, Сергей Тимофеевич... — негромко промолвил Ложечкин, чуть подаваясь к внимательному уху председателя народного контроля. — Пожалуй, я соглашусь.

— Ну и слава Богу! — спокойно кивнул тот, как человек, заранее уверенный именно в таком ответе.

— Надеюсь, выдвигать будете не вы? — спросил Ложечкин.

— Разумеется. Вас выдвинет человек из демократов. Все будет в лучшем виде.
Полозов поднялся и не спеша направился к своему месту, утирая лицо большим носовым платком.

Минут сорок зал выплескивал свои эмоции, Демократы убеждали Гусарова не обращать внимания на анонимку и забрать самоотвод. Консерваторы говорили: «Нет дыма без огня!» — и призывали признать самоотвод. Один проницательный депутат заметил, что вся эта история выглядит так, как будто Гусаров сам придумал анонимку. Гусаров отмалчивался.

«Да, я был не прав! — самокритично сказал себе Ложечкин.— Наша мафия работает не хуже итальянской. И без капли крови».

Председательствующий позвонил в колокольчик.

— Товарищи, давайте подведем итог. Самоотвод сделан, и сколько бы мы по этому поводу ни дискутировали, результат не изменится. У нас есть кандидатура товарища Фалдина, и если не будет других предложений, я предлагаю приступить к изготовлению новых бюллетеней — и к голосованию.

И вот тут из первого ряда поднялся известный борец за экологию Пузырин. Известность он получил тем, что во время предвыборной кампании устроил голодовку на центральной площади и, щеголяя свежей щетиной, собирал подписи под требованием остановить строительство атомной электростанции, которое, на самом деле, уже и так остановили из-за обнаружившейся сейсмичности региона.
Голодовку он прекратил, как только стал депутатом, но реноме непримиримого борца за ним осталось.

-Уважаемые коллеги! — произнес Пузырин зычным, митинговым голосом. — Я тоже думаю, что не надо нам обсуждать и осуждать поступок депутата Гусарова. Он не новичок в политике и, наверное, серьезно все взвесил, прежде чем пойти на такой шаг. Сейчас нужно думать о другом: о том, что мы заседаем уже седьмой день и никак не можем избрать городского голову. А город, между тем, без власти! Председатель исполкома уволился, остальные работники не решают никаких вопросов, потому что не знают, останутся они на своих должностях или нет. Город завален мусором, растет преступность, пустеют магазины... Накопилась масса вопросов, по которым нужно принимать срочные меры, но это невозможно, пока у нас нет председателя. Ведь даже решения нашей сессии недействительны до тех пор, пока они не подписаны председателем Совета...

-Ближе к делу! — раздалось из зала. — У вас есть новая кандидатура?

-Да, у меня есть кандидатура. Вы знаете, я не сторонник коммунистических взглядов, по убеждениям я демократ, но я давно приглядываюсь к первому секретарю горкома партии Петру Алексеевичу Ложечкину, и у меня сформировалось ощущение, что он и есть тот человек, который нам нужен. Он хорошо знает город, имеет большой организаторский опыт и вместе с тем не бурбон, не бюрократ, скромный, демократичный в общении человек. Вот тут у нас есть представитель Комитета гражданского действия депутат Ковальчук... Он может подтвердить: еще год назад Ложечкин выделил этому Комитету комнату в здании горкома, за что, по моим сведениям, даже получил выговор... И между прочим, он — единственный функционер такого ранга, который не ездит на работу в казенном автомобиле и отказался от госдачи. Может быть, со временем мы вырастим из себя более подходящего человека, но на сегодняшний день я другого не вижу.

-Надо спросить Петра Алексеевича, — сказал председательствующий и тепло посмотрел на первого секретаря горкома.

-Да-да, пусть скажет! — выкрикнул кто-то из зала. — Вчера он уверял, что не будет баллотироваться.

Все посмотрели на Ложечкина. Он встал и подошел к микрофону.

— Я очень тронут, — сказал он серьезно и даже торжественно.— Спасибо!.. Я действительно неоднократно отказывался, так как считал, что секретарь горкома не имеет морального права претендовать на руководящую роль в Совете. Партия ведь и раньше имела все возможности руководить, но увы... Однако у партии были одни методы, у Совета будут другие. И если вы посчитаете, что мой опыт и мои знания будут вам полезны, я постараюсь оправдать ваше доверие.

Зал, еще не отошедший от шока, вызванного самоотводом Гусарова, слушал оцепенело и покорно. Психологическая усталость достигла апогея. Сейчас могли избрать кого угодно, и уж, конечно, умный, прогрессивный партсекретарь выглядел куда меньшим злом, чем недалекий и консервативный прокурор.

Больше для проформы, чем из желания утопить, новому претенденту задали несколько вопросов. На главный вопрос: «Будете ли вы совмещать должности?» — Ложечкин ответил отрицательно. И не только потому, что хотел произвести благоприятное впечатление. Он всем нутром чувствовал, что пора выскальзывать из рядов партийной номенклатуры и встраиваться в какие-то новые ряды, с новыми перспективами. Впрочем, в детали он не вдавался: жизнь в коридорах власти приучила его быть всегда начеку и не откровенничать даже с женой. Поинтересовались, конечно, и его программой. Тут Ложечкин мог выступить с блеском. В его активе имелась серьезная концепция развития города, разработанная по заданию горкома большой группой специалистов-ученых, и совсем недавно в газете была опубликована его статья «Не человек для города, а город для человека». Но он скромно попросил перенести этот вопрос на завтра, чтобы, как он сказал, «подготовиться и выступить по-человечески». Тем самым первый секретарь подчеркивал свое уважительное отношение к депутатам и еще раз напоминал, что до сего момента у него и в мыслях не было баллотироваться на пост председателя: даже речь не заготовил.
Его просьбу удовлетворили.

Сохраняя невозмутимость, Ложечкин вернулся на место. В душе его трубили трубы.



Ренат проснулся на рассвете. Открыл балкон, впустил свежий воздух.
За окном плыл туман. Где-то близко находилось море, кричали чайки, низким баском гудел невидимый кораблик, пахло чем-то пряным и веселым.
Ренат умылся, нашел в хозяйском шкафу какую-то тряпицу наподобие салфетки, расстелил ее на полу и, опустившись на колени, совершил салят ассубх — утренний намаз, как учил в детстве дедушка.

— Бисми-ллахи-р-рахмани-р-рахим!..
Во имя Аллаха милостивого, милосердного!
Хвала Аллаху, который миров Господин.
Милостивый, милосердный он один.
Дня страшного суда Властелин.
Тебе мы поклоняемся.
Помощь дается нам
Тобою одним.
Веди вас по пути тех, кто тобою водим,
По пути тех, на кого простерлась милость твоя,
На кого ты не гневаешься.
Кто не знает заблужденья кручин.


Дедушка говорил, что дорога в рай идет по мосту, тонкому, как волос, и острому, как меч Азраила, и пройти по нему сможет лишь тот, кто делает в день не меньше пяти намазов. Но Аллах милостив и милосерден, он не отвернется от своего раба, если тот совершает всего один намаз.
Потом он долго и тщательно делал китайскую гимнастику, разминал каждую мышцу, растягивал каждую связку...

Едва Ренат успел позавтракать (крепкий чай плюс остатки вчерашнего ужина), как приехали Юрик и Мишаня, привезли «макарыча» и полсотни патронов к нему.
Пистолет был не новый, с потертой рукояткой. Ренат проверил, как входит и выходит обойма, несколько раз передернул затвор.

— Надо его опробовать, — сказал он. — Есть тут поблизости подходящее место?

Друзья-кооператоры переглянулись.

— Наверное, лучше всего в каком-нибудь бункере, — сказал Юрик. — У нас тут, под городом, такие подземелья! Миномет можно испытывать: наверху ничего не услышат. От царя еще остались.

— Там темно, — возразил Мишаня.

-У меня в машине есть фонарь.

-Не при фонаре же он будет стрелять!

-Пусть Ренат сам скажет!

Ренат покачал головой.

-Нет! Темнота не годится. Может, в лесу где-нибудь?

Юрик задумался.

— Есть тут один заброшенный карьер... — неуверенно произнес он.— Но там надо осторожно, чтобы не нарваться на свидетелей.

— Ничего страшного! — сказал Мишаня. — Постоим на атасе. Мало ли в лесу бывает стрельбы!

— Ладно, — кивнул Ренат. — Поехали! Время не ждет.

В машине, по дороге к лесу, он спросил Мишачю:

— Как дела? Как чувствуют себя наши клиенты?

— Все под контролем, — с готовностью ответил тот. — Стрелков мои ребята пасут неотрывно. У одного кликуха Кислый, у другого — Цыпа. Кислый с утра обычно торчит на Торговой или на вокзале. С ним, наверное, проблем не возникнет...

— Наглые, однако, ребята! — вставил Юрик чуть ли не с восхищением. — Шлепнули человека и ходят как ни в чем не бывало!

— ...Цыпу достать труднее, — продолжал Мишаня.— Он в личной охране Макса. А как ты возьмешь самого Макса, я вообще не представляю.

— Что-нибудь придумаем, — усмехнулся Ренат. — А как с драйвером? Нашелся?
— Пока нет, — вздохнул Мишаня. — Ищем.

— Жаль! Времени у нас уже нет. Придется по ходу раскалывать самого Кислого. Там, на Торговой, есть куда завести?

Мишаня посмотрел непонимающе.

— Ну, подъезды какие-нибудь, дворы... Завалить его я и на улице могу, но тут потолковать придется.

— Дворов-то там сколько угодно. А чего он с тобой пойдет?

— Пойдет! — опять усмехнулся Ренат. — Знаю я этих жлобов. У меня к ним есть универсальная отмычка.

Юрик на мгновенье оторвал взгляд от дороги и обернулся к Ренату.

— Может, помочь тебе? Вдруг он пойдет не один.

— Ну и чем ты поможешь? — насмешливо спросил Ренат.— От пули задницей
прикроешь?.. Не волнуйся, все будет ништяк! Меня они и впятером не завалят. Если, конечно, ты мне «пушку» путевую подсунул.

— А если на твою стрельбу менты набегут? — спросил Мишаня.

— А что, неужели там бывают менты? — искренне удивился Ренат.

Мишаня подумал и отрицательно покачал головой.

— Нет. Пожалуй, что не бывают.

— Вот видишь! Там, где рэкетиры, легавых с огнем не найдешь. Все куплены!.. Лишь бы этот Кислый на месте оказался, да хорошо бы водилу прямо сегодня замести, пока у них шухер не поднялся. А потом, как-нибудь, и до Цыпы с Максом доберемся.

 
...Карьер был небольшой, оплывший, заросший травой. Когда-то в нем добывали щебень для городских строек, но почему-то бросили, не выработали до конца. Возможно, щебень оказался нехорош, а может, и по какой другой причине. Дорога к нему заросла травой, размылась дождями, и Юрику с трудом удалось провести по ней свое японское чудо.

Мишаня выскочил из машины первым и, углядев в бурой траве брошенную кем-то картонную коробку из-под дамских сапог (чего только не валяется в наших пригородных лесах!), радостно воскликнул:

— Ренат! Вот тебе и мишень!

— Годится, — одобрил Ренат, вылезая следом. — А теперь сбегай наверх и посмотри, чтоб с той стороны никто не приперся.

Мишаня шмыгнул в кусты, и вскоре его синяя курточка уже мелькала на полпути к вершине карьерной сопки.

Поблизости нашлось старое кострище. Ренат взял из него уголек и нарисовал на сапожной картонке перекрещенный круг. Картонку он укрепил камнями на склоне карьера и отошел на пятьдесят шагов.

«Макарыч» оказался вполне путевым. Курок у него был с небольшой задержкой, но зато бил он на загляденье — пуля в пулю. Ренат аккуратно собрал в карман стреляные гильзы, перезарядил обойму и кивнул подошедшему Юрику:

— Хочешь попробовать?

Юрик, конечно, не отказался. Он неплохо стрелял в армии, да и сейчас был своим человеком в спортивных тирах города.

Его пуля сделала дырку сантиметрах в пяти выше и правее центра круга.

— Неплохо! — похвалил Ренат. — А теперь смотри! Он подошел к коробке, вынул из кармана патрон и вставил его в отверстие, пробитое пулей Юрика. Затем вернулся на огневой рубеж, широко расставил ноги и, быстро подняв пистолет двумя руками на уровень плеч, почти не целясь, выстрелил. Раздался дуплет, картонка подпрыгнула. На месте патрона появилась рваная дыра.

— Силе-ен!—восхищенно произнес Юрик. — Тебя в кино можно показывать.
Ренат скромно улыбнулся и нагнулся, чтобы поднять две последние гильзы.
 
—Ты много человек убил? — спросил вдруг Юрик.

Ренат резко распрямился, лицо его сделалось жестким и нетерпимым.

— Без воли Аллаха даже лист не может упасть, не то что голова человека! Убивает не меч и не рука, держащая меч! Убивает тот, кто хозяин всему. — Он сунул пистолет за пояс и застегнул молнию куртки. — Ладно, поехали! Хватит болтать.

...Вдоль Торговой улицы стояли кооперативные киоски, тянулись вывески магазинчиков и маленьких кафе. Молодые бородатые художники демонстрировали свои непризнанные шедевры и тут же, по сходной цене, писали портреты; менестрели областного масштаба звенели струнами гитар; поэты из бывшего «андерграунда» декламировали бывшие запрещенные стихи; раскрашенные герлы профессионально качали бедрами под присмотром строгих, деловых мальчиков... Дома здесь были старые, дореволюционной постройки, почти каждый имел сводчатый въезд во двор. Все вместе взятое напоминало Арбат в миниатюре.

— Видишь того длинного возле ларька с порнухой? — спросил Мишаня, взглядом показывая, куда смотреть.

— Вижу, — кивнул Ренат. Парень стоял, прислонившись к углу киоска, в застекленных витринах которого даже издали хорошо рисовались пикантные красотки в смелых позах. Вид у него был самый бездельный, крепкие челюсти монотонно жевали резиновую жвачку, но цепкие глаза внимательно ощупывали всех подходящих и проходящих.

— Это и есть Кислый, — сказал Мишаня. — По моим данным, пушку он носит с собой.

— Больше она ему не понадобится, — заверил Ренат. — Теперь исчезни! Жди меня на соседней улице.

Дождавшись, когда Мишаня завернет за угол, Ренат смешался с уличными людьми и, сделав небольшой крюк, приблизился к Кислому с противоположной стороны.

— Слушай, мэн, — обратился он к нему негромко.— Я на мели. «Грины» не возьмешь?

Кислый повернул к нему голову, смерил взглядом, пристально глянул в нерусское загорелое лицо и лениво процедил:

— Вали отсюда!

— В натуре, — ничуть не смутясь, ответил Ренат и неторопливой походкой направился к ближайшей дворовой арке. Там было сумрачно, как в колодце, воняло мочой и нечистотами. Он остановился у выхода во двор и стал ждать.

Ждать пришлось недолго. Не прошло и минуты, как под аркой появился Кислый. Он настороженно подошел и спросил:

-Ты чего разорался на всю улицу?.. «Грины» с собой?

-С собой, — ответил Ренат.

-Сколько?

-Пятьсот.

-Покажи!

Ренат расстегнул до середины молнию, выхватил из-под куртки пистолет и с силой ткнул стволом в ребра, прямо напротив сердца.

— Привет от Франта, Кислый!.. Не дергайся! Кто был с тобой в паре?

Кислый ошарашенно моргал глазами и беззвучно разевал рот.
Левой рукой Ренат обшарил рэкетира, вытащил у него из-за спины плоский «ТТ» и опустил себе в карман брюк.

-Говори быстро! Ну!

-Ц-цыпа! — выдавил из себя Кислый. И поспешно добавил: — Это он убил! Я мимо стрелял!..

-Кто был за рулем? — Ренат еще сильнее нажал стволом на грудную клетку.
Хан!.. Ей-Богу, я мимо стрелял!..

-Где найти Хана?

-Пихтовая, десять, первый подъезд, второй этаж, налево. Баба там у него... Я не убивал!

Боковым зрением Ренат заметил, как под арку шагнула еще одна фигура.

-Кислый! Хрен ли ты здесь застрял? — спросил вошедший, не сразу адаптируясь в колодезном сумраке после улицы, залитой солнцем.

-Х-хара! — резко выкрикнул Ренат, чтобы заглушить звук выстрела, и нажал на курок. Кислого тряхнуло, он открыл рот, вытаращил глаза и, схватившись обеими руками за грудь, завалился на бок. Ренат тут же бросился навстречу второму рэкетиру и с ходу рубанул его левой ладонью по горлу. Тот беззвучно осел на землю. Ренат спрятал пистолет, застегнул куртку и вышел в уличную толпу.
Менестрели продолжали петь свои зонги, художники невозмутимо запечатлевали черты современников, сексапильные красотки продолжали свою охоту... На выстрел никто не обратил внимания: мало ли шума бывает в центре города?

Мишаня ждал на условленном месте.

— Все чисто, — сказал Ренат, отвечая на его вопросительный взгляд. — Где наш лимузин?

— За углом.

— Едем! Он выдал мне драйвера. Хан!.. Знаешь такого?

— Нет, — покачал головой Мишаня. — Этой шпаны сейчас полный город.

— Пихтовая, десять, — сказал Ренат. — Это далеко?

— Есть адрес? Отлично!.. Это на той стороне залива. Минут пятнадцать езды.

...Юрик вел машину молча. Он даже не поинтересовался, зачем нужно ехать на Пихтовую. Надо, значит, надо. Ренату виднее. Наверное, Кислого не оказалось на Торговой, и теперь придется его искать.
Улица была забита транспортом, да и пешеходы нахально лезли под колеса. Время было обеденное, народ бегал по магазинам, охотился за немудреным дефицитом. До Пихтовой проще и быстрее было добраться прямо через залив, морским трамвайчиком, но «тойоту» на трамвайчик не загонишь.

Ренат вспомнил о трофейном «ТТ», достал его из кармана и протянул Юрику
.
— Из этой «пушки» убили вашего кореша. Теперь счет один-один. Хочешь, подарю?

— Конечно. — Юрик снял руку с рулевого колеса и принял в ладонь оружие. — Я хочу сам убить Макса.

— Один баран вот так же хотел съесть волка, — усмехнулся Ренат. — Лучше бы тебе вообще никого не убивать. Нормальный человек не должен убивать.

— А ты?

— Я? Я ненормальный. Я киллер. — Ренат помрачнел, и дальше опять ехали молча.
Машина ползла едва не со скоростью пешехода, улица превратилась в длинную, томительную пробку. Прошли пятнадцать минут, обещанные Мишаней, прошло полчаса...

— Как бы этого Хана не успели предупредить, — забеспокоился Мишаня. — Вдруг у него есть телефон! Да и трамвайчик ходит.

Ренат отрицательно покачал головой.

— Про Хана мы толковали наедине. Потом подлетел еще один ухарь, так я его вырубил.

— Насмерть? — живо спросил Юрик.
— Зачем? Просто отключил на время. Там сейчас, конечно, шухер, но с Ханом вряд ли кто свяжет. Мало ли на кого этот Кислый мог нарваться! Может, из-за «пушки» убили.

Машину остановили, не доезжая квартала до Пихтовой.

— Я пойду с тобой? — предложил Юрик.

— Пойди, — подумав, согласился Ренат. — Постоишь па атасе. Только пистолет не бери. А то пальнешь с перепугу.

Дом был пятиэтажный, кирпичный, с маленькими балконами, хрущевской постройки.

— Пригляди за балконом, — сказал Ренат. — Второй этаж, может сигануть. А я пойду наведаюсь.

Он поднялся по неширокой, с выбитыми ступенями и выломанными перилами лестнице, подошел к двери, обитой черным дерматином. Дерматин в двух местах был порезан ножом и зашит серой суровой ниткой. Посреди двери, на уровне подбородка, виднелся глазок. Ренат сделал добродушное лицо и нажал кнопку звонка.
За дверью послышались шаги, зажегся свет, потом в глазке потемнело: кто-то всматривался в незнакомого гостя.

— Кто вам нужен? — раздался женский голос.

— Хан дома? — спросил Ренат.

— Зачем он вам?

— Меня Кислый послал. Да вы откройте! Через дверь разговаривать неудобно.

— Нет его! — резко ответила женщина. — Не знаю, когда будет.

— Жаль, — сказал Ренат. — У меня к нему дело выгодное. Очень выгодное!

Женщина помолчала, поколебалась.

— В «Нептуне» поищите, — сказала она наконец.— Он туда с утра собирался.

— А еще где он может быть?

— А я знаю? Спросите у Кислого! Я за ним по городу не бегаю.

— Может, я ему вечерком звякну? Какой у вас телефон?

— Нет у меня телефона.

— Ладно, спасибо! — кивнул Ренат, глядя в дверной глазок. — Извините за беспокойство.

Выйдя на улицу, он увидел Юрика, который сидел на бортике детской песочницы и ел глазами балкон второго

— Тебе бы еще ментовскую фуражку! — буркнул Ренат, проходя мимо. — Да не беги за мной — пойди в другую сторону. Помощничек!..

Из того, что у подруги Хана не было телефона, еще не следовало, что она не могла позвонить в «Нептун» от соседей или из автомата. Особенно, если заметит что-то подозрительное. Аллах милостив, но тот, кто искушает его, попадает в ад.
Через несколько минут все трое опять сидели в «тойоте». Выслушав Рената, Мишаня сокрушенно почесал под мышкой.

— Самое хреновое, что мы не знаем этого Хана в лицо, — сказал он. — Жаль, что ты не уговорил эту бабу поехать с нами.

— Она не открывала, — пояснил Ренат. — Да и не люблю я связываться с женщинами. В самый неподходящий момент закатит истерику — и пиши пропало... А что такое «Нептун»?

— Спортивный комплекс: с сауной и рестораном. Престижное место. Там бывают городские тузы, мафиози и такие вот «шестерки», вроде этого Хана.

— Макс там может быть?

— Может. Но если он сейчас там, тебе лучше не соваться. Он ходит с охраной. Изрешетят!

Ренат испытующе посмотрел на Мишаню и откинулся на спинку сиденья.

— Ладно, поехали! — сказал он.—Там посмотрим.

«Тойота» двинула в обратный путь. День был в разгаре, движение на улицах еще более усилилось.

— Проклятье! — в сердцах воскликнул Юрик, когда машина застряла в очередной пробке. — Еще ведь до революции собирались построить мост через залив. Так до сих пор и собираются!

— Ишь чего захотел! — усмехнулся Мишаня. — Держи варежку шире! Это тебе не Калифорния!

Ренат повернул голову:

— Калифорния — это где?

Мишаня посмотрел на него удивленно.

— Ты что, вправду не знаешь?.. В Америке! Там подвесной мост, на тросах, в Сан-Франциско... Надо же! — покрутил он головой. — Калифорнию не знает!

На бронзовых скулах Рената вспыхнуло пламя. Он взял двумя пальцами длинный козырек Мишаниной шапочки и резко натянул ему едва не на подбородок.
 
— Да, не знаю! Каждый чего-то не знает. Все знает только Аллах.

— Ты что?.. — Мишаня испуганно шарахнулся, и шапочка осталась в руке у Рената, обнаружив под собой абсолютно лысую, как коленка, голову. — Пошутить нельзя?

— Со мной нельзя, — сухо сказал Ренат. — Я не прощаю шуток.

Когда «тойота» добралась до центра города, Ренат достал из кармана карту и, развернув, кивнул Мишане:

— Покажи, где «Нептун»!

Мишаня посмотрел и ткнул пальцем в место на берегу моря:

— Вот здесь!

— А мы где?

Мишаня глянул за окно и еще раз ткнул пальцем. По карте было уже близко.

— Еще малость подъедем и встанем, — сказал Ренат. — Пойду пешком. «Пушку», пожалуй, оставлю... — Он вытащил из-под куртки пистолет и, поколебавшись, протянул Мишане: — Место людное! Тут лучше не шуметь.

— Рискуешь! — осторожно заметил Мишаня, боясь, как бы опять невзначай не обидеть киллера.

— Не впервой, — спокойно ответил тот. — Надо успеть, пока не расчухались. После второго трупа они, конечно, все поймут.

— А вдруг там будет и Макс? — подал голос Юрик.

— Вы мне его сначала покажите! — буркнул Ренат.— А потом я похожу за ним и подумаю. Внаглянку можно только на мелкую сошку идти, да и то неизвестно, что получится.

«Тойота» взбежала на взгорок, и за домами открылось море. Юрик сбросил газ и прижал машину к бровке.

— Здесь хороший подход, — сказал он. — Иди прямо вниз, а потом направо... А может, все-таки лучше вдвоем?

— Ага,— кивнул Ренат. — Только фуражку прихвати. Я и так удивляюсь, как это мы с вами целый день спокойно ездим, почему вас с Мишаней никто не пасет. Легко живут ваши мафиози! Забурели!..

Он вылез из машины, провел рукой по жестким курчавым волосам и уверенным шагом двинулся вниз, туда, где синело море.



Ложечкина избрали с первого захода, за него проголосовало восемьдесят семь человек. Себе в замы он предложил Фалдина и Мартынова. Прокурора, как он и ожидал, прокатили, а сияющий Мартынов под аплодисменты занял место за президиумовским столом.

Следующим вопросом было избрание председателя исполкома. На эту должность претендовало аж одиннадцать человек: три инженера, один доцент, двое рабочих, пенсионер, замдиректора мебельной фабрики, медсестра, домохозяйка и второй секретарь горкома партии. Демократия разгулялась!

В перерыве Толпышев подскочил к Ложечкину: как всегда, собранный, энергичный, подтянутый.

— Петр Алексеевич! Простите, что с вами не посоветовался. Но я сам все колебался, только вчера вечером окончательно решил.

— Не понимаю, за что вы просите прощения, — пожав плечами, ответил Ложечкин. — Я, например, тоже ни с кем не советовался, кроме жены. Надо привыкать к самостоятельности, к новому мышлению... Так что у меня к вам нет никаких претензий.

— Ну, слава Богу! — с облегчением улыбнулся второй секретарь. — Я бы очень хотел опять работать с вами вместе. Если, конечно, меня изберут.

— Будем надеяться, — невозмутимо кивнул Ложечкин. Он голосовать за Толпышева не собирался, но понимал, что его избрание неотвратимо, слишком явно было его преимущество перед другими претендентами. Так и получилось: в первом же туре Толпышев набрал сто два голоса и стал председателем горисполкома.
Под занавес Ложечкин предложил избрать заведующего орготделом Совета и выдвинул кандидатуру Морозова. Верховный Совет России только что упразднил комитеты народного контроля, и ветерана партии надо было трудоустроить (а себя обеспечить верным человеком). Прошло и это. Депутатам было уже все равно, кого и куда избрать, лишь бы побыстрее покончить с должностями и перейти к конкретным делам. Они еще не понимали, что сегодня был последний день их шумной и вольнолюбивой демократии.

Вечером Ложечкину позвонил Пугин.

— Молодец, Петр Алексеевич! Поздравляю! Надо бы встретиться, потолковать. Я сейчас пришлю за тобой машину.

— Прямо сейчас? — удивился Ложечкин. Он знал, что Пугин не любил заниматься делами на ночь глядя.

— Есть обстоятельства, нужно обсудить. Это касается одного из твоих депутатов.

— Что-то серьезное?

— По телефону я не могу сказать.

— Хорошо, — сказал Ложечкин, — буду. — И в трубке раздались короткие гудки.
Ложечкин опустил трубку на аппарат. На душе стало тревожно.

В городском Совете сто шестьдесят два депутата: кого из них имел в виду первый секретарь обкома? Уж не Ковальчука ли?.. Парень мертвой хваткой вцепился в дело о японской выставке, и это действует на нервы. Вот дожили! Предыдущий первый чуть ли не в открытую имел подпольный золотой прииск и ничего не боялся, а сейчас человек за свои кровные купил персональный компьютер и трясется, как будто украл. Кстати, зачем Пугину персональный компьютер? Разве что в шахматы играть... Шахматы были его слабостью. В студенческие годы он неплохо играл за сборную области, дошел до кандидата в мастера, а потом начались уже другие игры, по другим правилам, однако в шкафу кабинета у Пугина всегда хранилась доска с шахматами. Только кто же рискнет поставить мат первому секретарю? На это способен только компьютер.

-Ты бы хоть поужинал! — сказала Альбина, увидев, что муж, едва придя с заседания Совета, опять куда-то собирается.

-Пугин вызывает, — ответил Ложечкин, повязывая перед зеркалом только что снятый галстук. — Сейчас машина подъедет.

-Тебе еще не надоело? — усмехнулась жена. — Ты же решил уйти из горкома. Ну и послал бы его!

-Из горкома-то я уйду, — согласился муж. — Но Пугин еще и председатель облсовета, от него все равно не уйдешь.

-Обдурили вы народ с этими Советами, — с сарказмом заметила Альбина. — В Чехословакии коммунистов даже в дворники не берут, а вы опять председатели!

-Каждый народ заслуживает такие Советы, какие имеет, — философски возразил Ложечкин, застегивая пиджак с новеньким депутатским значком на лацкане.

В дверь позвонили. Это прибыл обкомовский водитель.

Через несколько минут черная «волга» с тремя нолями на номере уже мчалась по улицам вечернего города. Вопреки ожиданию, она везла Ложечкина не в обком и не к дому первого секретаря, а на его загородную дачу.

Дача была построена в конце пятидесятых годов, когда, освободившись от страха угодить во враги народа за «буржуазную нескромность», провинциальные партийные князьки бросились догонять столичных «вождей», кинулись возводить свои мурановы и гурзуфы. Это был солидный двухэтажный дом помещичьего типа, с массивными колоннами и широкой лестницей у входа, с нелепыми, совсем другого стиля, резными балконами, со скрипучим дубовым паркетом. Дом был окружен бездарно спланированным парком с серыми асфальтовыми дорожками, кафельным бассейном и однообразно-унылыми цветочными клумбами, за которыми ухаживали безымянные и молчаливые женщины из «Горзеленстроя». Имелся и участок земли, предназначенный для огородничества, с подведенным к нему водопроводом, и каждая очередная «первая леди» пыталась реализовать там свои аграрные таланты, но неизменно терпела поражение в конкурентной борьбе со специализированным хозяйством «Заря коммунизма», которое поставляло «слугам народа» витаминную продукцию круглогодично и практически даром.

Подъехав к воротам, водитель трижды мигнул фарами. В окне привратной сторожки мелькнуло лицо, увенчанное милицейской фуражкой, и через несколько секунд тяжелые стальные ворота бесшумно поплыли в сторону. «Волга» подрулила к дому. Ложечкин вышел. Его встретил человек в штатском.

— Добрый вечер! — приветливо поздоровался он. — Я вас провожу.

Хотя Ложечкин давно уже был не последним лицом в партийной иерархии области, он лишь дважды удостаивался чести быть приглашенным в сию резиденцию. Первый раз это случилось три года назад, когда в область приезжал глава правительства и предшественник Пугина устраивал по этому поводу пышный прием. Второй раз Ложечкин побывал здесь в прошлом году, вместе с Альбиной, когда Пугин отмечал свое пятидесятилетие. Охранник привел Ложечкина на второй этаж, в комнату, которая называлась кабинетом и имела большой кожаный диван, полированный письменный стол, несколько глубоких кресел, тигровую шкуру на полу и картину местного художника Шульгина на стене. Картина изображала красных конников, только что закончивших великий поход к берегам Тихого океана, и в отличие от всей остальной обстановки принадлежала лично Пугину: была подарена художником во время посещения его персональной выставки. Ну и конечно, там стояли застекленные книжные шкафы с многотомными собраниями сочинений классиков марксизма-ленинизма, с трудами экономистов и мемуарами маршалов. Впрочем, труды и мемуары были, как минимум, десятилетней давности.

Войдя в комнату, ярко освещенную люстрой из чешского хрусталя, Ложечкин понял, что разговор действительно предстоит серьезный. Кроме хозяина дачи в кабинете находились городской прокурор Фалдин, директор ГУМа Шимановская, начальник управления КГБ генерал Тарасов и редактор городской газеты Птах. Комплект что надо!

Ложечкин поздоровался со всеми за руку, хотя Фалдина и Птаха уже видел сегодня на сессии.

-Поздравляю с назначением! — дружелюбно улыбнулся генерал.

-С избранием, — поправил его Ложечкин.

— Как вам будет угодно, — лукаво согласился Тарасов. — Вам виднее.

— Петр Алексеевич у нас большой романтик! — снисходительно усмехнулась «королева торговли», и серьги в ее ушах, качнувшись, вспыхнули чистым бриллиантовым
светом.

Пугин, сидевший за столом, глянул строго. Глаза у него были того тусклого серого оттенка, который так и подмывало назвать оловянным; на рукопожатие он ответил едва-едва.

— Ну вот, теперь все в сборе, — сказал Пугин, когда Ложечкин опустился в единственное свободное кресло, между Птахом и Тарасовым. — Можно начинать. Валентин Юрьевич! — обратился он к редактору. — Повторите, пожалуйста, для товарищей то, что вы рассказали мне.

В отличие от своего предшественника, который всем нижестоящим тыкал, а в сердцах мог и матом обложить, Пугин был подчеркнуто вежлив, обращался всегда на «вы», но от его вежливости порой веяло мертвенным холодом.

Птах сделал значительное лицо и независимо посмотрел на «товарищей». Недаром говорят, что пресса — это четвертая власть. Сейчас он упивался мгновением власти.

— Сегодня на сессии, во время перерыва, ко мне подошел депутат нашего городского Совета Ковальчук... —: начал он и посмотрел на Ложечкина. «Так и есть! — еще более настораживаясь, подумал Ложечкин. — Интуиция меня не подвела».— Он сказал, что располагает некоторыми сведениями о японской выставке, и предложил опубликовать его материал. Я попросил у него текст, но он сказал, что может его только показать, а отдаст лишь в том случае, если я дам твердое обещание опубликовать...

— Ну и дали бы такое обещание! — пожав плечами, вставил генерал. — Тоже мне проблема!

— Простите, но я пока, ещё не служу по вашему ведомству и не пользуюсь вашими методами, — желчно ответил Птах. «Ого! Наш колобок совсем расходился! — удивился Ложечкин. — Даже медведя не боится. Перестройка на марше». Генерал сыто ухмыльнулся. Птах продолжал: — Я просмотрел текст. Там в основном, конечно, эмоции, но есть и нечто конкретное. Есть, например, некоторые цены — в сравнении с ценами комиссионного магазина. И самое интересное — несколько фамилий...

— Вы их не записали? — поинтересовался прокурор.

— Я их запомнил. Из присутствующих там фигурировала только фамилия... — Птах вопросительно посмотрел на первого секретаря обкома. Тот разрешающе кивнул, и Птах закончил: — Там фигурировала фамилия Виктора Яковлевича.
Тут уж все посмотрели на Пугина, словно он и в самом деле единственный из них сподобился приобрести импортный дефицит по сниженной цене. Пугин деланно потупился. «Что за цирк? — подумал Ложечкин. — Зачем ему понадобилось выставлять себя на посмешище?» Но председатель облсовета тут же поднял глаза, и они были по-прежнему оловянными.

— А есть ли у него какие-нибудь доказательства? — спросил Фалдин.

— Я задал Ковальчуку этот же самый вопрос, — с достоинством ответил редактор. — Он сказал, что есть. Мы договорились, что завтра он мне их представит, и тогда я решу, буду печатать или нет.

— А какие еще фамилии там фигурируют?

Птах посмотрел на прокурора иронически.

— Зачем это вам, Николай Владимирович? Вам и так известны все фамилии.

— Вот именно! — строго и не к месту сказал Пугин. — Кстати, Николай Владимирович, в каком состоянии дело о японской выставке? Не могла ли произойти утечка информации? Этот Ковальчук возглавляет так называемый Комитет гражданского действия. Не исключено, что и среди ваших сотрудников есть его скрытые сподвижники.
Фалдин выпрямился в кресле и с присущей ему показной обстоятельностью ответил:
— Дело о распродаже экспонатов японской выставки временно заморожено, так как следователи перегружены... э-э... более срочными делами, связанными с серьезными… э-э... социально опасными преступлениями. Все материалы хранятся в моем личном сейфе, так что какая-либо утечка исключена.
А как у вас, Татьяна Иосифовна? — Пугин вопросительно посмотрел на Шимановскую.— Ваши списки хранится в надежном месте?
Какие списки, Виктор Яковлевич? — «Королева» надменно подняла левую бровь. — Я никаких списков не веду! Зачем они мне?
«Так мы тебе и поверили, старая воровка! — мысленно усмехнулся Ложечкин. — Все мы у тебя на крючке!.. Тот, в черных очках, узнал ведь откуда-то про мой видюшник. Уж торгаши-то с теневиками — как брат с сестрой!»
— А что скажет госбезопасность? — Первый секретарь перевел взгляд на Тарасова.
Генерал улыбнулся добродушно-покровительственно: какими, мол, пустяками приходится ради вас заниматься.
— Госбезопасность выяснит источник информации, — произнес он весомо. — Но что вы будете делать с депутатом Ковальчуком?.. Ведь если Валентин Юрьевич не опубликует его статью, а он, естественно, этого не сделает, то наш правдоискатель найдет иной способ обнародовать свое открытие.
— Публиковать нельзя! — с апломбом заявил Фалдин. — Поскольку в прокуратуре заведено официальное дело.
Но дело вы заморозили! — ехидно возразил Птах; возразил просто так, чтобы подразнить прокурора.
Это не важно. Оно не прекращено.
Ковальчук скоро и об этом узнает!..
Замолчите! — раздался властный голос Шимановской. — Мы здесь не для того собрались, чтобы слушать ваш междусобойчик. Под удар поставлено первое лицо области! И это только начало! Если мы будем бездействовать, чернь доберется и до всех нас. Надо что-то придумать. Думайте! Вы же мужчины!
Скромничаете, Татьяна Иосифовна! — с улыбкой промолвил Ложечкин. — Такая женщина, как вы, любому мужчине даст сто очков.
А вы зря улыбаетесь, Петр Алексеевич! — обрезала его директор ГУМа. — С меня взятки гладки, я всего-навсего торговка, а вот вас ваши депутаты могут и попинать с вашего высокого кресла. Уж вам-то надо быть посерьезнее!
— Да, Петр Алексеевич, по-моему, Татьяна Иосифовна права, — опять вступил в разговор Пугин. — Откровенно говоря, меня больше всего беспокоит именно ваше положение. Мне, конечно, будет неприятна шумиха вокруг моего имени, но на моем положении это существенно не скажется: в областном Совете люди подобрались серьезные и трезвые, не поддающиеся на политические провокации. У вас же, насколько я знаю, ситуация очень неустойчивая. Сегодня вас избрали, а завтра... Если Ковальчуку попадет в руки информация о вашем видеомагнитофоне, вы можете потерять все.
— Я могу и вернуть этот чертов магнитофон! — возразил Ложечкин и с деланным безразличием пожал плечами, а сам подумал: «Какой же я идиот! Ведь хватило же у меня ума отказаться от госдачи, а тут позарился на дешевизну, Альбине хотел угодить...»
— Поздно! — безжалостным тоном произнес первый секретарь обкома. — В глазах демократов это послужит лишь прямым доказательством вашей вины.
— Что же я должен делать? — нервно спросил Ложечкин, даже не замечая, что разговор странным образом замкнулся именно на нем.
— Вы должны нейтрализовать Ковальчука.
— Я? Но почему именно я? И что значит нейтрализовать?
— Это значит сделать так, чтобы у него и у его соратников пропало желание заниматься выставкой. Пусть занимаются чем-нибудь конструктивным: экологией, памятниками старины... А почему именно вы?.. Во-первых, вы — самое заинтересованное лицо. Во-вторых, Ковальчук — ваш депутат, вам проще установить с ним контакт. И в-третьих, именно вы явились, так сказать, крестным отцом Комитета гражданского действия, пригрели его в стенах горкома, хотя я и был категорически против. Вам теперь и расхлебывать!
Ложечкин затравленно оглядел присутствующих, от его спокойствия не осталось и следа. На лицах «товарищей» не было и тени сочувствия, в глазах Птаха светилось даже злорадство. Не все, мол, коту масленица, теперь и попрыгай!
— Может, я ошибаюсь, но мне кажется, что эта задача больше подходит Василию Васильевичу, — сказал Ложечкин, глядя в оловянные глаза Пугина. — У его ведомства большой опыт, да и в Гражданском действии наверняка есть свои люди. А я не знаю, как это делается, могу все испортить...
Тарасов повернулся к нему с лучезарной улыбкой:
— Разумеется, вы ошибаетесь, дорогой Петр Алексеевич! У вас, как и у многих других, весьма устаревшее представление о работе органов. Бог с вами! Мы давно перестроились! А что касается опыта, то у вас в Совете тоже есть кадры, на которых можно опереться. Поговорите, например, с Сергеем Тимофеевичем Полозовым, бывшим председателем народного контроля.
Ложечкин опустил глаза, чтобы скрыть смятение, охватившее его. Круг замкнулся! КГБ в одной упряжке с мафией! И это у них называется «перестроились». Но что такое мафия в нашей стране? Мафия — это не просто организованная преступность. Это преступность, сплетенная с коррумпированным, подкупленным госаппаратом. Мы, здесь присутствующие, по сути и есть этот самый коррумпированный госаппарат, купленный не только японскими видеомагнитофонами и компьютерами, но и спецпитанием, спецлечением, спецотдыхом. Хотя почему купленный? Нас никто не покупал. Мы сами установили себе правила жизни— еще в семнадцатом году, когда победил наш клан, клан большевиков. Мы и есть мафия. Теневики — это новый клан, с которым мы вынуждены считаться, это фон сегодняшнего дня, временное отступление, вроде нэпа.
Последняя мысль, как ни странно, принесла ему некоторое успокоение. Наверное, сказалась партийная привычка гордиться своей близостью к «рулям» и «рычагам».
Его затянувшееся молчание было оценено как знак согласия.
— Вот и ладушки! — с неожиданной ласковостью промолвил Пугин, и даже глаза его посветлели, из оловянных сделались алюминиевыми. — Завтра Валентин Юрьевич возьмет у Ковальчука все материалы и пообещает их опубликовать... — Птах вздохнул с видом великого страдальца: подчиняюсь, мол, партийной дисциплине!.. — Но публиковать, конечно, не будет... Валентин Юрьевич, сколько времени вы сможете тянуть, не вызывая подозрений?
— Учитывая специфику материала, не более недели, — с готовностью ответил редактор.
Значит, у вас, любезный Петр Алексеевич, в распоряжении неделя. А то, что вы не знаете, как это делается... Вы профессиональный политик, будьте добры осваивать новые формы работы.
И лучше не затягивать! — многозначительно добавил Тарасов. — Ведь если Ковальчук добудет информацию по вашей персоне, он может ударить по вам и не обращаясь к прессе.
«В этом я не сомневаюсь, — окончательно успокаиваясь, подумал Ложечкин. — Так же, как и в том, что такую информацию ему могут подсунуть ваши люди. Но я постараюсь не доставить вам такого удовольствия».
— Хорошо! — сказал он твердо. — Я попробую. Хотя и не знаю, что у меня получится. Эти демократы очень крутые ребята, с ними нелегко найти общий язык. А с вами, Василий Васильевич, мне бы хотелось посоветоваться конфиденциально. Если вас не затруднит.
— Ради Бога! — радушно улыбнулся, поднимаясь с кресла, генерал КГБ. — Если желаете, я могу подвезти вас до дома. В машине и поговорим.
Остальные тоже поднялись.
— Может быть, кофейку? — вдруг спохватился хозяин кабинета. — Я сейчас распоряжусь...
— А вот это надо было раньше предложить! — язвительно заметила директор ГУМа. — Поздненько вы вспомнили, что ничто человеческое нам не чуждо. Так мы никогда не придем к гуманному социализму!
Пугин бесстрастно проглотил колкость «королевы торговли», но распоряжаться насчет кофе не стал. Возможно, он и не собирался этого делать.
Генерала ожидала черная «волга». Внешне она ничем не отличалась от подобных изделий Горьковского автозавода, однако, оказавшись внутри, Ложечкин подумал, что в этой машине можно опасаться, наверное, только прямого попадания артиллерийского снаряда. Массивные, тяжелые дверцы явно свидетельствовали о надежной бронированности всего салона, толстые зеленоватые стекла были, конечно, пуленепробиваемыми; рядом с водителем сидел широкоплечий охранник с автоматом Калашникова между колен.
Мотор заурчал — разумеется, это был особый, сверхмощный мотор, — и машина выехала через бесшумно открывшиеся ворота.
— Ну и о чем же вы хотели посоветоваться с заплечных дел мастером? — с мюллеровской иронией спросил Тарасов.
— Я ничего подобного не говорил, — поспешно возразил Ложечкин. — Я всего лишь сказал, что ваши люди лучше бы справились с этой проблемой.
— Да? И каким же образом?
— Я не знаю, — уклонился от ответа Ложечкин. — Но у вас ведь действительно большой опыт.
Генерал достал сигареты, зажигалку, закурил. Охранник включил кондиционер.
— Вы правы, — серьезно кивнул Тарасов. — У нашей организации есть определенный опыт, и мы могли бы без труда нейтрализовать этого вашего Ковальчука. Но сейчас не то время! Сейчас органы сами находятся в сложном положении, все кому не лень льют на нас грязь, называют палачами и жандармами. Конечно, во времена Ежова и Берии были определенные перегибы, но они ведь давно осуждены, жертвы реабилитированы. А сколько пострадало чекистов?.. Беда еще и в том, что в самих органах не стало единства. Вы же читаете газеты, знаете: то генерал какой-нибудь отставной выступит с разоблачениями, то полковник... У меня в управлении тоже есть такие инакомыслящие. Вот в этих ребятах... — он глазами показал на шофера и телохранителя — я уверен полностью, а что касается остальных... — Тарасов горько усмехнулся, и Ложечкину подумалось, что генерал вспомнил фиаско, которое он потерпел несколько месяцев назад, когда пытался выдвинуть свою кандидатуру в депутаты РСФСР от коллектива собственного управления. Сотрудники настояли на тайном голосовании и прокатили своего начальника.
Ко всему прочему, Ковальчук — неформал, и если тут обнаружится «рука КГБ», резонанс будет очень нежелательным, — добавил генерал. — Потому что в условиях плюрализма мы не должны заниматься политическим сыском...
Но вы им все равно занимаетесь? — не удержался Ложечкин.
Генерал посмотрел на него снисходительно и спокойно закончил:
— Лично я к выставке не имею никакого отношения, поэтому разбирайтесь с этим делом сами. А совет... Совет я вам уже дал: поговорите с Полозовым. Это очень опытный человек, у него большие связи.
«Да уж! Связи у него действительно большие, — мрачно подумал Ложечкин. — Сказав «а», придется говорить и «б»... Вот влип так влип! Моими руками Пугин хочет отвести от себя опасность, а в случае неудачи я же и стану козлом отпущения... А деваться-то мне и некуда. Если меня разжалуют из председателей, на светлом будущем можно ставить крест. Меня будут топтать и левые и правые, а наша партийная банда перекроет все краны. Только инженером я смогу куда-нибудь пойти, только рядовым инженером, на двести рублей. Позор, хоть стреляйся!»
А Полозов купил что-нибудь с этой выставки? — спросил он.
— Верный ход мыслей, — одобрительно улыбнулся Тарасов.— Купил! Норковую шубу для своей жены. За полторы тысячи. Все у вас получится, Петр Алексеевич! Зря вы прибедняетесь!..
Бронированная «волга» мчалась по ночному шоссе. Человек на переднем сиденье внимательно всматривался в налетающую темноту, любовно поглаживая вороненый ствол «калашникова».

На подходе к «Нептуну» Ренат придал себе беззаботно-независимый вид человека, которому некуда девать время и деньги.
На широкой асфальтированной площадке перед спорткомплексом стояло десятка полтора автомобилей: в основном это были иномарки, которых в этом портовом городе накопилось уже больше, чем отечественных машин. С площадки открывался чудный вид на залив, по которому скользили две яхточки, на теннисные корты, на пустынный песчаный пляж... Трое парней спортивного вида курили у бетонного парапета, о чем-то неторопливо беседуя.
Ренат подошел к ним.
— Который час, не скажете?
Парни осмотрели его с нагловатой ленцой. Один, с наколкой в виде чайки на правой руке, глянул на часы.
— Половина третьего.
— Я тут человека ищу... — Ренат сделал простодушно-глуповатое лицо. — Хан его звать. Не знаете?
Три пары глаз опять пробежались по его фигуре, на этот раз более пристально. По-видимому, ничего подозрительного не обнаружилось, потому что парень с наколкой ответил:
— Он в баре, на втором этаже.
— Спасибо! — сказал Ренат и направился к входу в ресторан.
— Кавказский барашек! — услышал он за спиной приглушенный говор.— Может, стриганем с него шерсть?..
«Стригани, стригани! — усмехнулся, не сбавляя шага, Ренат. — Давненько я не резвился... Но сначала дайте мне найти Хана. Сперва — дело, а уж потом удовольствие».
В баре было людно, играла громкая музыка. У стойки на высоком вращающемся стуле сидела крашеная девица в черных кружевных чулках. Рядом с ней, спиной к Ренату, стоял невысокий узкоплечий молодчик в черной кожаной куртке. В левой руке он держал рюмку, правой гладил девицу по бедру. Девица пьяно хохотала и сыпала ему на голову пепел от сигареты.
Ренат подошел и тронул парня за плечо.
— Эй, друг!
Тот обернулся. На Рената смотрело неулыбчивое азиатское лицо.
Что надо?
Мне Хан нужен.
Зачем?
Кислый прислал. Сказал, Хан «грины» берет. Я тут пролетом, срочно бабки нужны, а кроме Кислого, никого не знаю.
Парень оглянулся на бармена, который невозмутимо и меланхолично протирал фужеры, на публику, силившуюся перекричать друг друга в грохоте музыки. Потом спросил:
Что же он сам не взял?
Мне Хан нужен, — повторил Ренат, уже уверенный, что это он и есть.
— Ну, я Хан. Почему Кислый сам не мог взять «грины»?
— Давай выйдем, — предложил Ренат. — Не могу я в таком гвалте.
Хан поставил рюмку на стойку, хлопнул красотку по ляжке и пошел к выходу. Ренат помедлил, кося глазом — не двинется ли кто еще, — и последовал за ним.
Сколько у тебя? — спросил на лестнице Хан.
Пятьсот.
Беру по чирику.
Ты что, звезданулся? Дай хоть по полтора!
Тогда катись отсюда! Мне еще с Кислым придется делиться.
Ладно, — махнул рукой Ренат, — черт с тобой! Бабки очень нужны.
Внизу, в холле, Хан сказал:
— Жди здесь! Сейчас деньги принесу. ч
Ренат кивнул в сторону двери с надписью «М»:
— Я в сортире подожду.
Хан вышел на улицу. Ренат зашел в туалет. Там было бело, как в операционной, в высоких чешских писсуарах приветливо журчала вода, в крайней кабинке кто-то тужился на финском унитазе. Большое окно с матовыми стеклами горделиво сверкало новеньким никелем ручек. Но воняло все равно так же, как в обычном советском сортире.
Ренат проверил, открывается ли окно. Оно открывалось превосходно и выходило в хозяйственный двор. Там стоял продуктовый фургон, ресторанные рабочие споро таскали из него ящики и коробки. Увы, этот путь отпадал, придется уходить через двери.
Человек, сидевший в крайней кабинке, спустил воду и вышел. Хана все не было. «Небось сговаривается с теми вахлаками, решают, как ловчее остричь богатенького кавказского барашка, — усмехнулся Ренат. — Ну-ну!»
Наконец дверь открылась, и вошел Хан.
— Здесь кто-нибудь есть? — спросил он настороженно. Ренат отрицательно покачал головой.
Хан прислонился спиной к двери и сказал:
— Покажи мани!
Ренат схватил его левой рукой за плечо и швырнул в угол. В правой он уже держал рукоятку ножа, из которой мгновенно выскочило узкое, как змеиное жало, лезвие.
— Ты что? — испуганно вскрикнул Хан, сразу осознав бесполезность сопротивления. — Мало тебе по чирику? Ладно, дам по полтора! Сказал бы сразу, зачем драться?
— Я пришел не за деньгами, — сказал Ренат. — Я пришел за тобой. Ты был за рулем, когда убивали Франта...
— Я не убивал! — Хан упал на колени и, прижав руки к груди, заискивающе-жалобно посмотрел на Рената. — Это Цыпа с Кислым!.. Я сразу понял — ты мусульманин! И я мусульманин. Ради Аллаха, пощади! Рабом твоим буду!
— Все мы рабы Аллаха, — ответил Ренат. — Вспомни лучше какую-нибудь молитву, и пусть душа твоя попадет в рай. Азраила знаешь?
— Знаю! — вздрогнул рэкетир. — Ангел смерти!
— Вот я и есть Азраил, — сказал Ренат и воткнул лезвие ему в сердце. — Бисмиллах!..
Хан даже не вскрикнул. Смерть была мгновенной и почти безболезненной. Ренат оттащил его в дальнюю кабинку, посадил на унитаз и, вытащив из тела нож, обтер лезвие туалетной бумагой. Крови вытекло мало. Он бросил бумагу в соседний унитаз и спустил воду.
«Ну вот! — сказал себе Ренат, пряча нож в карман.— Теперь можно приступать ко второму действию».
Подойдя к двери и открыв ее, он, как и ожидал, увидел в холле давешнюю троицу. Увидев, сделал вид, что испугался, и, захлопнув дверь, отпрянул к стене. За дверью послышались шаги, после короткой заминки она распахнулась от удара ногой, и в туалет стремительно ворвались все трое приятелей Хана. «Какие смельчаки! — усмехнулся Ренат. — Семеро одного не боятся! Не бил их еще, видно, никто». И громко захлопнул дверь. Троица враз обернулась.
— Вы кого-то ищете? — поинтересовался Ренат. Один из парней покачал надетым на руку кастетом, другой звякнул кистенем — стальной цепочкой со свинцовым шариком на конце.
— Ну, ты! — сказал третий, с наколкой. — Где Хан?
— Во-он там! — Ренат пальцем показал в конец туалета. — По-моему у него запор.
Тот, который был с кастетом, метнулся к дальней кабинке и тут же отскочил с воплем:
— Падла! Хана замочил!
Чуть пригнувшись, он бросился к Ренату, на лету занося руку для сокрушительного удара. Ренат шагнул в сторону, тот с разбегу врезался в дверь, молниеносный «уракен» — удар тыльной частью кулака в висок — довершил дело.
Нападать одновременно вдвоем в узком проходе туалета было невозможно. Поэтому и вторая схватка протекала в виде поединка. Увернуться от бешено вращающегося кистеня было потруднее, чем от кастета. Ренат качнулся влево, качнулся вправо, отвлекая противника, как мангуст отвлекает кобру, затем резко нырнул вперед — вбок и хлестким ударом ноги — «мае гери» — нокаутировал нападавшего. Если он дрался всерьез, то второго удара ему, как правило, не требовалось.
Третий, уже уразумевший, что «кавказец» не так прост, как показалось вначале, вытащил из-под куртки обрез.
— Слушай, кафель попортишь! — насмешливо предупредил Ренат.
Раздался выстрел, но Ренат отпрянул в сторону на долю секунды раньше, чем сработал курок. Пуля взвизгнула рикошетом, отколов кусок кафельной плитки. Перезарядить оружие стрелок не успел. Через две секунды он стоял на коленях, головой в унитазе, с заломленной до боли рукой.
— Это тебе за «барашка!» — сказал Ренат. — Скажи спасибо, что я вас живыми оставляю. — Он отпустил руку рэкетира и сунул обрез себе за пазуху. — Да убери своих дружков! А то зайдет кто-нибудь: нехорошо!..
Тут и в самом деле вошел респектабельный деловой мужчина, в галстуке и с благородной сединой на висках.
— Что за народ! — брезгливо произнес он, перешагивая через лежавшего прямо у двери молодца и замечая второго у стены. — Нажрутся как свиньи!.. — И с достоинством скрылся в кабинке.
Ренат вышел на улицу. Как славно светило там солнце! Как дивно пахло морем и клейкой зеленью тополей. Каким прекрасным и кротким казался мир, и сколько в нем было крови, насилия и жестокости!.. «Аллах велик! — подумал Ренат. — Он сделал человека из простой глины. Но зачем он сделал его таким жадным?»

На полпути к машине он увидел Юрика, идущего ему навстречу. Тот тоже увидел его и остановился.
— Ну, наконец-то! — сказал Юрик, когда Ренат приблизился. — Я уж хотел пойти выяснить, все ли в порядке.
— Ты добрый парень! — Ренат похлопал его по плечу. — Спасибо! У меня всегда все в порядке.
В машине он отдал Мишане обрез и забрал назад свой «макаров».
— На сегодня подвигов хватит, — объявил он. — Везите меня на новую «хату» и сообщите Сержу: пусть подъедет. Надо прикинуть, как действовать дальше. Остались двое — Макс и Цыпа, но с ними возни будет больше всего.
Новой «хатой» оказался частный дом на краю города. Пожилая неразговорчивая хозяйка накрыла стол, выставила бутылку водки и ушла.
— Может, по маленькой все-таки трахнем? — спросил Мишаня, беря в руку запотевшую, из холодильника, бутылку. — Денек у нас сегодня удачный.
— Вы как хотите, — ответил Ренат, от души насыпая перца в густой мясной борщ. — А я не буду. Но лучше и вы не пейте. Сейчас голова должна быть ясна, как горный родник.
Минут через двадцать приехал Серж. Он сразу стал расспрашивать. Ренат отвечал в свойственной ему скупой манере, не вдаваясь в подробности. Например, о стычке в туалете сказал следующее:
— Хан был не один. Пришлось еще троих пощекотать.
В свою очередь его интересовало, как обстоят дела с Бешеным Максом, удалось ли на него выйти. Сержу похвастаться было нечем. Парни из «Меркурия» старательно паслись сегодня в тех местах, где имел обыкновение появляться глава рэкетиров, но либо тот все-таки осторожничал после убийства Франта, либо просто сработал закон подлости. Оставался шанс, что вечером он объявится в каком-нибудь из ресторанов, но после инцидента в «Нептуне» надежда на это была слабой.
— Ну что ж! — невозмутимо сказал Ренат.— Я подожду, у нас еще три дня. Но на вашем месте я бы еще раз приглядел за семьями. После сегодняшнего урла совсем озвереет.
— Это понятно, — кивнул Серж. — Мы уже приняли меры: семьи в надежных местах, под охраной. Знаем, с кем имеем дело.
Он чувствовал себя не в своей тарелке оттого, что дело, так хорошо начавшееся, грозило забуксовать по вине «Меркурия», то есть по его, Сержа, вине. Ренат свою работу исполнял блестяще, но Ренат профессионал, а что взять с дилетантов вроде Юрика и Коли Быка?.. Саша Хмелько был прав, когда говорил, что свою мафию за неделю не создашь. Слежкой тоже надо заниматься профессионально.
Разъехались порознь. Сначала уехал Серж, затем, минут через пятнадцать, Мишаня с Юриком. Ренат, по обыкновению, проверил запоры на дверях и окнах (ставни, к его удовлетворению, закрывались изнутри), тщательно вымыл и убрал посуду, потом включил телевизор.
Шла какая-то местная передача. Долговязый чернявый журналист брал интервью у городского прокурора, просил прокомментировать недавние похороны на Монастырском кладбище одного из «крестных отцов» местной мафии, известного под кличкой Франт...
«Ну-ка, ну-ка! — Ренат сделал звук погромче. — Неужели Сержева братишку эти олухи и впрямь считают за мафиози? Да еще за «крестного отца»!»
Прокурор, статный, бровастый блондин лет сорока, старательно подбирал округлые слова:
Насколько мне известно, похороны были проведены с полным соблюдением... э-э... социалистической законности, с официального разрешения дирекции кладбища. Единственное нарушение — подача длительных... э-э... звуковых сигналов. Но за этим должна следить Госавтоинспекция, а не прокуратура.
Может, оно и так, — не отступал журналист, — но многие горожане считают, и, по-моему, вполне справедливо, что обществу брошен вызов. Мафиози похоронен на самом престижном кладбище, там, где обычных смертных давно уже не хоронят, да еще и на мемориальном участке!
Насколько мне известно... э-э... захоронение произведено не на мемориальном участке, а в полуметре от него, так что формальных претензий предъявлять нельзя. Что же касается принадлежности покойного к так называемой мафии, то прокуратура такими сведениями... э-э... не располагает.
Но всему городу известно, что его убили прямо на улице, расстреляли из двух пистолетов. Это очень похоже на войну между кланами. Ведет ли прокуратура расследование?
— Прокуратура такого расследования не ведет, так как никто из родственников погибшего... э-э... не возбудил дела. Насчет пистолетов я ничего не знаю. По нашим данным, это обычное пьяное убийство.
«Занятный у них тут прокурор! — усмехнулся Ренат. — Дело об убийстве должно заводиться безо всяких родственников, как из пушки. Или он куплен с потрохами, или его хорошо пугнули: крутит задом, как змея на сковородке».
Он переключил программу.
По другому каналу показывали балет «Спартак». Гладиаторы и легионеры красиво танцевали, красиво рубились картонными мечами и красиво умирали. В реальности — две тысячи лет назад — все было, конечно, проще, грубее и безжалостнее. Миром тогда правили сила и смелость, раб мог стать императором, а император должен был с оружием в руках защищать свое право на власть. Ренату подумалось, что, живи он во времена Рима, он был бы там не последним человеком. А еще лучше было бы жить во времена великого пророка Мухаммеда и стать одним из его мухаджиров, воевать с неверными...
От голубых мечтаний его оторвал громкий стук в дверь. В руке Рената мгновенно оказался пистолет. Раздался голос Сержа:
— Ренат! Это я. Открой!
Ренат спрятал пистолет, выключил телевизор и открыл дверь. Серж влетел в дом.
— Что случилось? — спросил Ренат. — Нашли Макса?
— Если бы!.. Это он нас нашел! — с бессильной яростью выпалил Серж и, не находя себе места, два раза прошелся по комнате. — Парня нашего взяли, Сашу Хмелько, экономиста!..
— Замочили?
— Нет, взяли заложником. Только что позвонили мне и сказали...
— Что сказали?
— Они требуют два миллиона и... — Серж остановился и посмотрел в упор на Рената. — И киллера! Макс понял, с кем имеет дело.
Ренат опустился на диван и задумчиво поглядел в потолок.
— Уж не раскаиваешься ли ты, что вызвал меня? — поинтересовался он. — Обошелся бы одним миллионом.
— Ни за что! — скрипнул зубами Серж. — Зад им лизать не стану! В зоне не лизал: ты помнишь!
— Помню, — согласился Ренат. — Тебя чуть не кончили тогда, но опустить не смогли. Тогда я тебя и зауважал.
— Если с Саней что случится, не прощу себе! Моя вина! Все учел, а это упустил. Как я мог его без охраны оставить! Он у нас голован, интеллигент!..
— Успокойся, — сказал Ренат. — С таким же успехом они могли бы взять любого из ваших, голыми руками. У тебя хорошие ребята, но — лопухи... Но ты знаешь, это, пожалуй, хорошо, что они хотят получить меня.
Серж посмотрел на него недоуменно.
— В каком смысле?
— В буквальном. Это единственный способ добраться до Макса. Ты можешь с ними связаться?
— Не дури! — возмутился Серж. — Тебя я им не отдам. Надо думать, как Саню выручить, надо делать налет.
— Это ты не дури. Вы не можете даже найти этого Макса, где уж вам делать налет! Единственный шанс — обменять этого вашего экономиста на меня, а уж я как-нибудь вывернусь. Честно говоря, это даже интересно: такого у меня еще не было.
— А два миллиона? — поколебавшись, спросил Серж.
;— Скажи им, что не все сразу. Сначала — киллер в обмен на заложника, а потом — деньги. Их ведь еще собрать надо! Они согласятся. Им сейчас главное меня взять, а деньги они с вас взыщут. Только я им недешево дамся. Недешево!.. — Ренат достал пистолет и, подкинув так, что тот дважды перевернулся в воздухе, поймал точно за рукоятку.— Значит, так! Собирай ребят. Надо все прикинуть и взвесить...
— Тогда поедем ко мне, — сказал Серж. — Ребята уже там. Но ты подумай хорошенько! Макса не зря зовут Бешеным.

Первое заседание президиума городского Совета прошло сумбурно. Сначала председатели комиссий долго рядились, где кому сидеть, потом решали, давать ли право голоса заместителям, если соответствующий председатель отсутствует, и разрешать ли присутствовать на заседаниях рядовым депутатам. Ложечкии сознательно не вмешивался, демонстрируя свой демократизм, давая выйти парам.
Из конкретных вопросов рассмотрели только порядок празднования Первого мая и Дня Победы. Постановили: День Победы отметить как обычно, то есть утвердить план, представленный военной комендатурой, а первомайскую демонстрацию заменить маевками по районам и общегородским митингом на центральной площади. Это обойдется дешевле и будет более созвучно политическому моменту. Избиратели ждут от нового Совета смелых, нетрадиционных поступков, и они получат такой поступок.
После заседания, которое проходило на девятом этаже горисполкома, в так называемом Малом зале, Ложечкин спустился на пятый, в свой кабинет, и пригласил к себе Полозова.
Кабинет у Ложечкииа был небольшой, если не сказать маленький: раза в три меньше того, какой он имел в горкоме. Да и этот кабинет новоиспеченный «мэр» Толпышев выделил с большим скрипом, как от сердца оторвал, сразу дав понять, что не относится всерьез к должности председателя Совета. Ложечкин молча проглотил эту пилюлю, но дал себе слово, что непременно поставит на место своего бывшего подчиненного, кто бы там его ни поддерживал и ни двигал.
Полозов, войдя в кабинет, наметанным глазом огляделся и сказал:
— М-да, Петр Алексеевич! Это не Смольный.
— Ничего, Сергей Тимофеевич, — скромно улыбнулся Ложечкин. — Как-нибудь утрясется. Важна не форма, важно содержание.
— Но машина-то у вас будет? — поинтересовался бывший председатель народного контроля.
— Я пока этот вопрос не поднимал, но думаю, что это тоже необязательно. При необходимости всегда можно вызвать дежурную.
— Если ее как раз в этот момент не угонит какой-нибудь ушлый исполкомовец! — хмыкнул Полозов.
Председатель Совета пристально посмотрел на него и мягко спросил:
— Сергей Тимофеевич, сколько вы заплатили за норковую шубу?
— За какую шубу? — насторожился заворготделом.
— За шубу с японской выставки. — Ложечкин смотрел ласково, как удав на кролика.
— Зачем вы это спрашиваете, Петр Алексеевич? — поинтересовался Полозов после некоторой заминки, но вовсе не испуганно.
— Чтобы дать вам понять, что ничто тайное не избежит стать явным, — охотно ответил Ложечкин. — Не буду лукавить: я тоже кое-что приобрел с этой выставки и не вижу в этом преступления. Но есть люди, которые видят. Скажите, какого вы мнения о Ковальчуке?
— О Ковальчуке? — Полозов неопределенно пошевелил губами. — Трудно сказать. Он рядовой инженер, я раньше с ним не сталкивался, только вот здесь, в Совете. Но судя по всему, парень упрямый и настойчивый. Такой может и раскопать.
— Он уже раскопал. Мне достоверно известно, что Ковальчук располагает неким перечнем фамилий и намерен предать этот перечень гласности. — Лицо бывшего секретаря горкома привычно сделалось жестким, не терпящим возражений. — Ковальчука надо нейтрализовать.
Полозов глянул на шефа изучающе, потом достал платок, высморкался.
— Нельзя ли конкретно? Что значит нейтрализовать?
—; Ну... — Ложечкин сделал свободный, уходящий в никуда жест. — Надо сделать так, чтобы Ковальчук отказался от своего намерения. Я полагаю, вас не надо учить. Вы опытный человек, да и связи у вас немаленькие. Подумайте сами, кого подключить, кто сумеет оказать на Ковальчука нужное воздействие. Может быть — деньги, может быть — женщина, может быть — маленький шантаж. Как видите, я говорю открытым текстом. Это значит, что я вам полностью доверяю.
— И еще это значит, что дело очень горячее, — уточнил Полозов.
— Да, горячее! В том числе и для вас.
— Наверное, и срок какой-то есть?
— Неделя.
— Неделя — это, конечно, маловато! — вздохнул заворготделом. — Ну да ладно, обмозгуем. — Он поднялся со стула и еще раз оглядел кабинет городского головы. — Кондишен вам надо будет поставить, гардины на окне заменить... А вообще Толпышев, конечно, наглец!
— Ничего! — усмехнулся Ложечкин и смахнул со стола невидимую пылинку. — Пусть пока работает. А там будет видно.

Как и предсказывал Ренат, Бешеный Макс согласился повременить с уплатой денег при условии немедленной выдачи киллера в обмен на заложника-экономиста. Обмен должен был состояться на двадцать пятом километре загородного шоссе, где каменная стелла обозначала границу города. С каждой стороны могло приехать не более трех человек: на одной машине, без огнестрельного оружия. Киллер должен находиться в багажнике, завязанный в мешок.
Серж, Юрик и Коля Бык подъехали к стелле за пять минут до условленного времени: на сером «вольво 240», на том самом, выйдя из которого, Ваня Франт получил четыре пули. На площадке стояли оранжевый «жигуленок» и серая «волга» с латунными кольцами и пластмассовой куклой на капоте. Молодожены фотографировалась, шустрый дружка откупоривал бутылку шампанского... Мимо пролетали машины.
— А вдруг эти жмурики приедут без Сашки? — спросил Коля.
— Тогда я давлю на газ, и; — встреча на Эльбе не состоялась,— ответил Юрик, сидевший за рулем.
— А они нам вдогонку — тра-та-та!.. Это мы, как честные люди, приехали без оружия, а с бандюг чего взять?
— Не будут они здесь стрелять, — возразил Серж. — ГАИ рядом. Я специально это место выбрал.
Двое парней отделились от веселой свадебной компании и подошли к «вольво»: один с бутылкой шампанского, другой с парой фужеров.
— Мужики, а слабо вам выпить за здоровье молодых?
Вид у них был хорошо поддатый, балдежный. Серж открыл рот, чтобы вежливо их отшить, но шампанское и фужеры вдруг отлетели в сторону, и в руке одного появилась рубчатая граната-лимонка, в руке второго — револьвер.
— Вылазь! — гаркнул тот, что был с гранатой. — В куски разнесу!
Второй, с «пушкой», забежал слева и рванул на себя дверцу, но Юрик успел защелкнуть фиксатор замка. Ни о каком газе тут нельзя было и думать.
— Не дури! — сказал Серж, одним глазом глядя на гранату, другим на проносящиеся мимо машины. — Менты рядом, все равно не уйдете.
— Вылазь! — повторил «гренадер». — Или сами вытащим.
— Попробуй! — сказал Серж и кивнул Юрику: — Поехали! Один раз козе смерть.
Юрик протянул руку к рычагу скоростей. Бандит выдернул чеку и сунул гранату под нос Сержу.
— Ключ от багажника! Быстро!
Рука Юрика замерла. Все трое, сидящие в машине, словно загипнотизированные, смотрели на кулак, сжимающий лимонку.
— А х-хрена не х-хочешь? — прохрипел Серж, первым обретая дар слова. — Взрывай, сука!
Однако кулак не разжался. Его владелец тоже понимал, что устраивать фейерверк в пяти шагах от поста ГАИ небезопасно. Главное — взять киллера, а киллер — вот он, в багажнике. Он махнул свободной рукой, подзывая остальную «свадебную компанию». Банда подошла, за исключением «невесты», которая, сыграв свою роль, скрылись в «волге».
— Не выходят, б…ди!— пожаловался «гренадер». — И ключ от багажника не дают.
— Это вы б...ди, — уточнил Серж. — С вами договорились, как с людьми...
— Заткнись! — рявкнул, наклоняясь к окошку, «жених».— А то толкнем вашу тачку с обрыва, и вся любовь. Ломай багажник! — распорядился он. — Заберем киллера, И пусть сидят тут хоть до обалдения.
— Пся крев! — по-польски ругнулся Юрик и, вырвав из замка зажигания ключ, сунул его в карман. — Купили нас, как последних пижонов.
— Я ж говорил: нельзя верить этим подонкам! — вздохнул Коля. — Теперь и Сашка у них, и Рената сейчас загребут.
— Сволочи!— скрипнул зубами Серж. Лимонка с выдернутой чекой все торчала у него под носом.
«Волга» подъехала. Вскрыть багажник и перебросить мешок с беспомощным телом было делом минуты. Кулак с лимонкой исчез. Зато в окошко к Юрику сунулся «жених»:
— Ты! Ключи от машины!
— Кто-то из ваших уже взял, — спокойно соврал Юрик. «Жених» отскочил, и через несколько секунд «волга» заурчала и нырнула в поток машин, мчавшихся в сторону города. За ней последовал и «жигуленок».
Юрик воткнул ключ в замок и тоже швырнул машину на трассу.
— Гони! — яростно выдохнул Серж. — Садись им на хвост!
«Жигуленка» они настигли быстро, минуты через две. Тот, заметив погоню, начал мотаться по шоссе, сбивая скорость и не пропуская «вольво» к «волге». После нескольких попыток обойти верткий автомобильчик Юрик осерчал.
— Держись, мужики! — объявил он. — Сейчас я его долбану!
Чуть приотстав, он набрал скорость и, когда «жигуленок» вновь заслонил ему дорогу, ударил его в левый фонарь. Посыпались цветные брызги. «Жигуленок» крутнулся, стараясь удержаться на бешено несущейся под колеса асфальтной полосе, но стремительный «вольво» еще раз поддел его массивным бампером, как носорог поддевает незадачливого охотника, и оранжевый автомобильчик, неуклюже взлетев над белыми столбиками дорожного ограждения, кувыркнулся с откоса.
— Отыгралась бабка в зоски! — радостно подытожил Коля Бык.
Юрик гордо выпятил грудь.
— Еще Польска не згинела!
— К «волге» близко не подходи, — предупредил его Серж. — Как бы стрелять не начали. Нам главное — засечь, куда его повезут.
— Зря он все-таки «пушку» не взял, — сказал Юрик. — Туго ему придется.
— В мешке ее все равно бы прощупали, — возразил Серж. — Знать бы, что так получится, лучше бы сразу отдали тот миллион. Франта все равно не вернем, а теперь еще двоих потеряем. Черт бы побрал эти деньги!
— Не в деньгах дело! — мотнул головой Юрик. — Рената и Саню мы должны выручить хоть тресни!
— Само собой! — согласился Серж. — Но как мы сможем это сделать — ума не приложу!
Серая «волга», шедшая на четыре машины впереди, вдруг вильнула к обочине и резко затормозила. Юрик повторил маневр. «Волга» встала. Встал и Юрик. Из «волги» вышли двое: « жених» и «гренадер». В руке у «гренадера» был толстый железный прут. Они направились к «вольво».
— Юрча, раздави этих гадов! — взмолился Коля, весь подаваясь вперед в порыве нетерпения.
— Не выйдет! — покачал головой Юрик. — Отскочат.
Двое приблизились. «Гренадер» взмахнул прутом и ударил по лобовому стеклу. На Сержа и Юрика посыпался дробный град осколков. В тот же миг «жених» кошкой прыгнул на капот и вырвал ключ из замка зажигания. Серж и Коля выскочили из машины, готовые к рукопашному бою, но в руке «жениха» блеснул вороненый ствол.
— Назад! — скомандовал он. — Последний раз предупреждаю: — хотите жить — не рыпайтесь. Я весь Афган прошел. Мне таких, как вы, замочить — как два пальца обоссать!
— Стреляй, сука! — сказал Серж и шагнул к бандиту. Коля тут же рванул его за плечо.
— Сдурел? Он ведь и в самом деле пальнет!
— Ладно... — зло пробормотал Серж. — На этот раз ваша взяла. — Его карие глаза полыхали бешенством, сердце бухало колоколом. — Но ты передай Максу: мы еще встретимся!
— Макс в этом не сомневается! — усмехнулся «жених», засовывая наган за пояс. — Только ты сначала два «лимона» приготовь!
Рэкетиры сели в «волгу», она рванула вперед, унося в своем чреве Рената-киллера, бестрепетного ангела смерти, впервые, кажется, попавшего в безвыходный переплет. Но ведь он сам пошел на это, значит, он на что-то рассчитывал? На что?..
— Что будем делать? — спросил Юрик.
— Догонять! — ответил Серж и, подняв руку, шагнул к потоку машин. Одна, вторая, третья... Наконец какой-то светло-бежевый «ниссан» мигнул правым фонариком и притормозил.
— Друг, выручай! — кинулся к нему Серж. — Подбрось до города!
— Что-то с тачкой? — спросил водитель, молодой белобрысый парнишка в штурманской тужурке. Но Серж уже распахнул дверцу и, схватив его за руку, выдернул из кабины, как морковку из грядки, прямо в объятия Коли Быка. — Извини, друг, нам некогда! Тачку получишь возле вокзала. Юрка! — крикнул он, махнув рукой. — Погнали!.. Ты, Коля, останься.
— На рожон там не лезьте! — посоветовал Коля, легко удерживая дергающегося маремана. — В третий раз эти гады вас не отпустят.
Юрик занял место водителя, Серж сел рядом, и снова асфальтовая полоса бросилась им под колеса. Удастся ли догнать? А вдруг «волга» куда-нибудь свернула?.. Вон что-то серое мелькнуло впереди! Газу!.. Нет, не то. Вперед, вперед!.. Вот еще что-то серое... Опять не то. А это кто сваливает на боковую дорогу? Кажется, они. Точно! Еще бы чуть-чуть — и упустили...
Юрик вслед за «волгой» свернул на гравийку, сбегающую к заливу. Где-то внизу, за деревьями, мелькало серое пятно.
— Стой!— скомандовал Серж. — Дальше я ногами.
Юрик остановился. Серж выскочил из машины и побежал вниз.
Это был район так называемой санаторной зоны, славящейся своими пляжами и грязелечебницами. Кроме санаториев и пионерских лагерей там имелось много частных, домов и добротных дач, уютно разбросанных меж купами невырубленного леса и принадлежавших в основном городским тузам и блатникам. К одному из таких домов, окруженному новеньким высоким забором, и подкатила «волга» с латунными кольцами и пластмассовой куклой на капоте. Тяжелые створки ворот разошлись, пропуская ее внутрь двора, и вновь сошлись, отрезая от внешнего взора.
Серж огляделся и кинулся к ближайшему дереву. Это был жилистый дуб с мощными и густыми ветвями, и залезть на него не составило труда. Когда Серж взобрался на достаточную высоту, он успел увидеть, как мешок, извлеченный из багажника, заносят в дом. И еще он узнал человека, стоявшего на крыльце в хозяйской позе. Это был Бешеный Макс.
Прежде чем развязать мешок, Рената, действительно, общупали с ног до головы в поисках оружия. Но и после этого ему высвободили только голову, чтобы он мог видеть и говорить, но не владеть руками и ногами.
В большой комнате, отделанной с потугами на изыск, со стены скалила кривые клыки кабанья морда, на полу лежала оленья шкура, сверкал лаком и стеклом новенький югославский гарнитур, в углу, на тумбе, стоял японский телевизор «хитачи». Там даже имелся кирпичный камин, судя но всему, совсем недавно перестроенный из обычной печки. Однако пол был заплеван, а в камине валялись окурки и пустая бутылка. Урки оставались урками, хотя и пытались играть в европейских мафиози.
В кресле у камина сидел человек невзрачного телосложения, с низким лбом и выпирающим кадыком. Таких шибздиков можно хоть дюжину набрать в любой винно-водочной очереди. Но взгляд у этого человека был острый, сверлящий и выдавал натуру незаурядную, вспыльчивую и безжалостную. Судя по описанию Сержа, это и был Бешеный Макс. Справа и слева от него стояли два мордоворота с десантными автоматами на изготовку. Рукава защитных рубах у них были закатаны по локоть, ноги широко расставлены. Наверное, им очень нравилось изображать из себя суперменов, этаких Рэмбо из подворотни. За спиной у Рената стояли еще двое, которых он не мог толком разглядеть и которые держали в руках концы веревки, наброшенной на его шею. «Боятся! — мысленно усмехнулся Ренат. — Значит, уважают. Это хорошо!»
— Ну что? —сказал человек в кресле. — Давай знакомиться. Меня зовут Бешеный Макс.
— Теперь тебя будут звать Трусливый Макс, — ответил Ренат. — Под четырьмя-то стволами мог бы меня и развязать.
— Да, пожалуй, — криво усмехнулся Макс. — Эти парни были в Афгане! Дырок в тебе они сумеют наделать. Развяжите его!
Стоявшие за спиной Рената сбросили с него веревку, стащили мешок. Он оглянулся и узнал в одном из них парня с наколкой в виде чайки.
— А, старый знакомый! Я думал, ты все еще сидишь в том сортире.
— Сейчас ты у меня сядешь! — зло сказал бандит и ударил Рената в солнечное сплетение. Ренат притворно охнул и согнулся, схватившись руками за живот. Он мог держать и не такие удары, но сейчас надо было усыпить бдительность: пусть думают, что киллер не так уж и страшен, что он уязвим, как простой смертный. Второй удар пришелся по затылку. Ренат согнулся еще сильнее, но падать не стал, чтобы не пересолить.
— Боцман! — раздался окрик. — А ну кончай!
Боцман нехотя отошел, довольный собой. Ренат разогнулся и презрительно посмотрел на Макса.
— Показал бы я вам, если бы не автоматы!
Изображать полное смирение было рано.
Я думал, ты умный, — опять скривился в усмешке Макс. — А ты борзеешь, как фраер. Я ведь могу тебя пристрелить, удавить, забить до смерти. Я не поверю, если ты скажешь, что не боишься смерти. Смерти боятся все. Но я не буду тебя пугать, потому что уважаю. У меня нет к тебе претензий: ты — киллер, тебе все равно, кого убивать. Но те, на кого ты работал, тебя продали!..
И во сколько я тебе обошелся? — хмуро спросил Ренат.
Прямо скажем, недешево. В миллион.
Куркули! А я на них за сорок штук пахал!
Куркули, — согласился Макс. — За копейку готовы удавиться. Потому я и решил сделать им разборку. А они наняли тебя... Да, как тебя все-таки звать?
У меня есть разные имена. Ты зови меня Азраил. Так будет правильно.
— Слушай, Азраил... — Макс поднялся с кресла и подошел совсем близко. При желании Ренат мог бы убить его одним ударом по кадыку. Но потом бы последовал перекрестный автоматный огонь. — Слушай, Азраил! Ты не с теми людьми связался. Со мной ты станешь богатым, очень богатым!..
Ренат посмотрел на него как бы с сомнением, потом сказал:
— Это серьезный разговор! Тут слишком много народу.
Макс понимающе улыбнулся и кивнул двоим, стоявшим за спиной Рената:
— Идите, ребята, отдыхайте!
Боцман с напарником вышли из комнаты, «афганцы» остались.
— Ты все-таки не глуп, Азраил! — похвалил Макс. — Я думаю, мы договоримся. Чего ты хочешь?
— Ты оценил меня в миллион,— сказал Ренат. — Это хорошая цена. Я хочу его получить. Я хочу купить дом в Баку.
— Ты получишь миллион. Такой человек, как ты, достоин жить по-человечески.
— Еще хочу доллары, — продолжал Ренат. — Пятьдесят тысяч. Съездить хочу за границу, Калифорнию посмотреть.
— Будут и доллары, Азраил! — Макс прямо лучился от радости. — У тебя все будет, если ты будешь моим другом. Ты не думай, что у меня одни урки работают. У меня есть умные люди, с большими связями.
— Это меня не интересует, — равнодушно сказал Ренат.— Это твои дела. Я — киллер! Мое дело — убивать. Твое дело — платить... Миллион и пятьдесят тысяч долларов — такие условия мне подходят. Слушай!.. — Он переступил с ноги на ногу, как бы в нерешительности. — Пожрать бы чего-нибудь! Кишка на кишку протокол пишет. Эти козлы меня еще ночью сонного в мешок запихали... Но сначала — в сортир! А то вот-вот в штаны навалю.
— А ты юморной! — ухмыльнулся Макс. — Ладно. Цыпа, проводи Азраила! — Он сделал знак одному из автоматчиков.
«О! Вот и Цыпа нашелся! — сказал себе Ренат, скользнув взглядом по выпяченному подбородку «афганца».— Полный комплект! Конечно, уйти живым будет непросто, но Аллах милостив!»
Цыпа молча указал стволом на дверь, и Ренат молча шагнул. Он не стал возникать по поводу конвоя, казалось бы, не очень уместного после разговоров о дружбе. Он понимал: ему поверят только после первой крови. Ну что ж, за кровью дело не станет!
Туалет находился за домом, в глубине сада.
Цыпа шел сзади, в нескольких шагах: уверенный в себе профессионал, умеющий стрелять навскидку из любого положения, наученный убивать в далеких отрогах Гиндукуша. «Иди, иди, шурави! — мстительно думал Ренат.— Сейчас я устрою тебе газават!»
Оставшись один за дощатой дверью, он извлек из-под стельки правой кроссовки «перышко» — острое как бритва лезвие с тонкой ручкой — и спрятал его в узкий кармашек, специально вшитый в рукав рубахи. Цыпе оставалось жить считанные минуты: столько, сколько потребуется, чтобы дойти до крыльца.
Однако, выйдя из «скворечника», Ренат обнаружил, что его конвой увеличился: возле дома маячил второй «афганец». «Это не страшно! — сказал себе Ренат. — В дом они все равно войдут по одному. Или один из них подставит мне спину». Но оказалось, что паника вообще была ложной. Второй «афганец» вышел в сад вовсе не для того, чтобы подстраховать собрата по оружию. Просто ему тоже приспичило в сортир. Ну что ж! За беспечность придется платить.
Едва Ренат и шедший за ним Цыпа оказались на веранде, как Ренат резко обернулся, и тонкое «перышко», выпорхнув из его ладони, вонзилось в грудь рэкетира. Бисмиллах!..
Прежде чем Цыпа упал, Ренат подхватил автомат и толкнул ногой внутреннюю дверь, ведущую в коридор. За дверью никого не было. Ренат пробежал по коридору и с ходу вломился в комнату, где несколько минут назад стоял в мешке перед Бешеным Максом.
Макс и какой-то человек в черных очках разговаривали у окна. Красивая черноволосая девушка в зеленом платье накрывала на стол.
— Стоять! — закричал Ренат. — Не двигаться!
Девушка вскрикнула и уронила тарелку, мужчины замерли.
Ренат не стал ждать, когда Макс и его собеседник опомнятся, и, подскочив к ним, ударил человека в очках стволом автомата в ребра. Тот, схватившись за бок, упал, Ренат перевел ствол на Макса.
— Пушку! — потребовал он жестко. — Не люблю обшаривать трупы.
Макс вынул из-за левого борта пиджака скорострельную «беретту». Ренат взял пистолет и скомандовал: — В кресло!
Макс отошел к камину и сел в кресло. Ренат нагнулся к человеку, стонавшему на полу, и быстро обыскал: оружия у того не оказалось.
— Ну и козел же, ты! — зло сказал Макс. — Я с тобой по-человечески!.. Все равно отсюда не выйдешь. Тут десять стволов, не меньше.
— Посмотрим! — ответил Ренат, прислушиваясь к осторожным шагам в коридоре: дверь туда осталась открытой. — Два уже у меня. Телефон в доме есть?
За дверью мелькнула тень. Ренат дал короткую очередь. Оттуда ударила ответная. Пули скакнули по югославской стенке, посыпались стекла.
— Не стрелять! — завопил Макс. — Я здесь!
— Вот так-то лучше, — одобрительно кивнул Ренат и посмотрел на девушку, все еще стоявшую у стола. — Телефон, красавица, есть?
— Есть! — кивнула она. — В другой комнате. — Страх в ее глазах уже сменился кокетливым любопытством. Видать, стрельба была ей не в диковину.
— Эй, дядя, вставай! — Ренат пнул лежавшего, который уже перестал стонать и испуганно следил за происходящим. — Сходи за телефоном.
— Там провод короткий, — сказал Макс. — Не хватит.
— Пусть нарастят, с лампочек пообрывают.
Человек поднялся, неуверенно посмотрел на Макса, потом на Рената и бочком засеменил к выходу. Он не походил на уголовника, скорее всего был из теневиков.
— Не стреляйте! — вдогонку ему опять завопил Макс. — Купец идет!
— Ты, красавица, тоже иди! — кивнул Ренат девушке. — Тут сейчас будут мужские дела.
Девушка пожала плечиком, состроила глазки и пошла вслед за Купцом. У двери она обернулась.
— Может, я принесу вам поесть?
— Пошла, пошла! — замахал руками Макс. — Дура набитая!
Есть Ренату хотелось, но компания была неподходящая, да и рук с оружия нельзя было спускать.
— Спасибо! — улыбнулся он одними губами. — Мы с тобой потом пообедаем, в другом месте. Дверь за собой закрой!
Девушка вышла и закрыла дверь.
— Зачем тебе телефон? — поинтересовался Макс. — Уж не прокурору ли звонить собрался?
— В похоронную контору! Экономиста где держишь?
— Какого экономиста?
— Не лепи горбатого! Которого должен был на меня махнуть.
— Он далеко, не здесь.
— Скажи своим придуркам, чтобы поехали и отвезли парня на квартиру к Сержу. А я по телефону проверю.
В дверь постучали, и женский голос произнес:
— Я телефон принесла!
Ренат крикнул:
— Входи! — и на всякий случай отпрянул к стене. Девушка вошла и внесла телефонный аппарат.
— Поставь на стол!
Она поставила и пошла к выходу.
~— Подожди! — окликнул ее Ренат. — Как тебя звать?
— Тома.
— Макс, объясни Томе насчет экономиста!
Макс пожал плечами, но объяснил.
— Скажи им еще, что если через час парень не будет свободен, я прикончу Макса, а потом и всех остальных,— добавил Ренат и свирепо посмотрел на девушку. Лицо Томы опять стало испуганным.
— Да-да! — кивнула она. — Я сейчас! — И исчезла за дверью.
— Всех не прикончишь! — усмехнулся Макс. — Ты даже из комнаты не выйдешь. А на окнах решетки. Ты переоценил свои силы, киллер.
— Возможно, — ответил Ренат. — Но ты в любом случае умрешь раньше меня.
Он перенес аппарат в угол, откуда одновременно просматривались дверь и окна, поставил на телевизор и левой рукой снял трубку. Он не знал, где сейчас Серж и жив ли он. Но на телефоне должен был сидеть Мишаня: на всякий случай, для аварийной связи.
— Алло! — услышал он знакомый голос.
— Привет, — сказал Ренат. — Я у Макса. Слушай меня внимательно. Сейчас к тебе привезут Саню. Я позвоню через час и проверю. Если привезут раньше, позвони мне сам. Какой здесь номер? — спросил он у Макса. Макс сказал. — Девяносто шесть-ноль-полста четыре.
— Как ты там? — спросил Мишаня.
— Нормально.
— Выбраться сможешь?
— Не знаю. Через час будет видно. Макс у меня вроде заложника. Как там ребята? Целы?
— Целы. Мне звонил Серж. Они знают, где ты, им удалось проследить. Они попробуют тебя выручить.
— Лучше не надо, — поморщился Ренат. — Будет кровь. Я сам как-нибудь. Не с таких высот ныряли. Сейчас главное — Саню вытащить. Ну, пока! А то у меня тут Макс заскучал.
Он положил трубку и посмотрел на Макса. — Ну что, Максик? Жить-то ведь хочется?
— Жить и блоха хочет! — сглотнул Макс, и его кадык нервно дернулся. — Но я одного не пойму: хрен ли ты от миллиона отказался? Ты же киллер, наемник? Какая тебе разница, на кого работать?
— Да, я киллер, — согласился Ренат. — Но я не наемник. Я сам решаю, кто заслужил смерть, а кто нет.
— А с чего ты взял, что мои люди заслужили? Ты ведь их знать не знаешь!.. Тебя Серж купил за сорок штук — вот и все твое решение! Но разве сорок штук — это деньги для такого киллера? Тебе же нет равных! Со мной ты мог бы делать великие дела!..
— Засохни! — сказал Ренат. — Я корешей не продаю.
— Ну и дурак! В этом мире продается все. — Самообладание уже вернулось к Максу. — Вот скажи... Допустим, мы выпустим тебя. Где гарантия, что в натуре отвалишь?.. Ведь за одного ихнего ты кончил уже троих наших. Разве это справедливо?
— Справедлив один Аллах. Я тоже могу спросить: где гарантия, что ты отвяжешься от Сержа?
— Зуб даю: пальцем больше не трону! — со всей мыслимой искренностью воскликнул глава рэкетиров. — Мало ли других баранов! Кто ж знал, что он не с понта борзеет?.. Слушай, Азраил!.. А хочешь два миллиона?
— Я сказал — засохни! И вообще помолчи. Надоел ты мне. Думать мешаешь.
Макс замолчал, насупился. Ему тоже было над чем подумать. Перекупка киллера сорвалась: кто ж знал, что он окажется придурком, не понимающим цену деньгам? Но и выпускать его живым не годится. И не потому, что он ухлопал трех боевых парней (парней можно найти сколько угодно). Выпустить его — значит выпустить «Меркурий», значит спокойно смотреть, как вонючие лавочники гребут бабки, ни копья не отстегивая ворам. Это не по закону, этого никто не поймет. Любая сявка, не нюхавшая параши, скажет: «Если Макса не уважают мужики, то и мне уважать западло». Глазом не успеешь моргнуть, как из короля превратишься в крестовую девятку. Но, с другой стороны, как его остановишь, этого дьявола? У Цыпы; «афганца», автомат отнял!.. С двумя стволами он тут дел наделает!..
Ренат, между тем, не выпуская дверь из поля зрения, подошел к окну и осторожно выглянул сквозь решетку. Окно выходило в сад. Новый, еще не окрашенный забор находился недалеко, но был высок, и по его верху тянулись два ряда колючей проволоки. Ренат покачал решетку. Она держалась не очень надежно: пара минут работы ломиком — и выход был бы готом. Но ломика нет. А если бы и был, то пока перемахнешь через забор, в тебе сделают десять дырок. И не велика будет радость сознавать при этом, что Бешеный Макс умер раньше тебя. Нет, уходить надо через дверь и с живым Максом. Это единственный шанс.
Время тянулось медленно. В доме слышались какие-то звуки, шаги, негромкие голоса. Люди Макса тоже думали, прикидывали. И Макс и Ренат дорого бы дали, чтобы узнать их планы на ближайшее будущее.
Вдруг за дверью, в глубине коридора, раздался голос:
— Эй, киллер, не стреляй!.. Какие твои условия?
— Очень простые! — ответил Ренат. — Я жду еще...— он глянул на часы, — двадцать минут, потом беру за шкирку вашего Макса и выхожу из дома. Тачка должна стоять перед крыльцом с включенным мотором, ворота — открыты. Если увижу что-нибудь подозрительное, сразу стреляю. Можете быть спокойны — половину из вас я ухлопаю. И в первую очередь — Макса.
— Макс! — окликнул голос.— Ты жив там еще?
— Я в порядке! — поспешно отозвался Макс. — Это ты, Боцман?
— Я.
— Делайте все, как он сказал. Потом разберемся.
Боцман не ответил. В доме опять были слышны какие-то перемещения и приглушенные голоса. Прошло еще минут десять.
Зазвонил телефон. Ренат снял трубку.
— Слушаю!
— Ренат, это ты? — спросил Мишаня.
— Я. Как дела?
— Саша прибыл только что. Как у тебя?
— Вроде нормально. Сейчас буду прощаться с хозяевами. Очень гостеприимные люди!
Он оторвал трубку от аппарата и ударом о спинку стула разбил ее вдребезги. Затем подошел к вдруг побледневшему Максу и сказал ласково: — Вставай, дорогой! Нам пора.
— Мне и здесь хорошо, — вцепившись в подлокотники кресла, отвечал Макс. — Тебя и одного выпустят. Я скажу им!
— Пошли, пошли! Вдвоем веселее.
Макс нехотя поднялся. Сжав левой рукой его локоть, а в правой держа «беретту» (не слишком удобный в ближнем бою «Калашников» висел на шее), Ренат подвел свой живой щит к двери.
— Открывай, родимый!
Макс набрал в легкие воздуху, словно собираясь прыгать в омут, и закричал неожиданно противным фальцетом:
— Не стреляйте! Не стреляйте!..
В коридоре никого не было. Налево была одна дверь, направо — другая. Третья, в дальнем конце, выходила на веранду. За левой дверью послышалась какая-то возня: как будто там кто-то боролся. Ренат ударил дверь ногой, она легко распахнулась, и оттуда прямо на него чьи-то руки толкнули девушку в зеленом платье. Ренат левой рукой отшвырнул девушку в угол и всадил пулю в того, кто был за ней. Макс, чей локоть почувствовал заманчивую свободу, бросился в правую дверь. Ренат сделал ему подсечку, и он упал. В этот момент резко открылась дверь, ведущая на веранду, и оттуда ударила автоматная очередь. Ренат успел упасть на пол, и очередь прошла над ним. Он трижды выстрелил поверх лающих хвостатых вспышек. Наступила тишина. Только Тома всхлипывала где-то позади, то ли пуля задела, то ли просто от страха.
— Хреновый ты пахан, Макс! — укоризненно заметил Ренат. — Никакого авторитета. А корчишь из себя «крестного отца».
— Сволочи! — жалобно откликнулся бандит. — Ты же слышал, я кричал: не стреляйте!
— А что ж ты сам деранул?
— А что мне оставалось? Ты же сам сказал: если что меня первого ухлопаешь.
— Ладно, вставай! — сказал Ренат. — Пойдем дальше. Но если еще и машины нет, я тебя точно прикончу.
— Не пойду! Иди сам.
— Пойдешь! — Ренат поднялся и пнул Макса ногой. — Вставай! — Тот взвизгнул и еще теснее припал к полу. Ренат навел на него автомат. — Считаю до трех! Раз! Два!..
Макс начал подниматься. Ренат схватил его за шиворот и рывком придал ему вертикальное положение.
— Стоять!
Тут Тома подала голос из своего угла:
— Возьми меня! Я не хочу здесь... Я боюсь!
— Сиди, детка! — сердито бросил ей Ренат. — Я же говорил тебе: здесь мужские дела.
В доме по-прежнему было тихо. Ренат довел Макса до конца коридора. Там, в луже крови, лежал второй «афганец», сжимая в руках «Калашников». Ренат нагнулся, выщелкнул рожок с патронами, сунул себе за пояс.
На веранде было пусто, труп Цыпы куда-то унесли. Сквозь большое, во всю стену окно были видны закрытые ворота и закрытый гараж. Машины перед крыльцом не было.
— Ну вот и пришел твой конец, бывший Бешеный Макс! — криво усмехнувшись, сказал Ренат. — Видит Аллах, я хотел оставить тебя в живых.
Макс бухнулся на колени.
— Азраил! Я не виноват!..
В этот момент звякнуло стекло, и на веранду влетела, подпрыгнув и завертевшись на полу, рубчатая граната-лимонка. Ренат прыгнул к окну и, ломая плечами и автоматом остатки стекла, вывалился наружу. На веранде грохнул взрыв, раздался истошный вопль Макса, за утлом гаража метнулась фигура. Ренат в падении полоснул из автомата. Фигура исчезла. «Ах, шайтан! Промазал! — огорчился Ренат. — Сколько их здесь еще?..» Где-то за забором яростно залаяла собака. К ней тут же присоединились еще несколько.
До ворот было метров тридцать. Вскочить и добежать — это займет три-четыре секунды. Еще секунда потребуется на то, чтобы отвалить засов (благо замка на нем не виделось), еще две — чтобы отвести створку (она тяжелая, зараза!)... «А ведь я, пожалуй, приплыл! — вдруг подумал Ренат, и ему стало зябко. — На открытом месте меня ухлопают, как зайца. Ведь если Макс не врал, у них еще пять-шесть стволов... Бисми-ллахи-р-рахмани-р-р-рахим!..»
И тут он услышал за воротами шум приближающейся машины. Еще секунда — и тяжелый самосвал КРАЗ с разгону ударил в створки ворот. Ворота рухнули. Самосвал въехал по ним во двор и, яростно визжа тормозами, остановился в полуметре от крыльца. За рулем сидел Серж. Из правого окошка торчал Юрик с пистолетом в вытянутой руке.
Не теряя времени, Ренат вскочил, прыгнул на подножку и, обернувшись, сыпанул очередью по гаражу и потом — по окнам. Юрик тоже долбанул куда-то из своего «ТТ». Из-за гаража ударила ответная очередь. Ренат удивился (третий автомат!) и еще раз влепил туда. Серж дал задний ход, и самосвал выехал со двора.
— Ты ранен? — спросил Серж, торопливо разворачивая машину на узкой грунтовке. — Кровь на лице!
Ренат провел ладонью по щеке. И вправду кровь! То ли стеклом порезал, то ли пуля скользом прошла.
— Вовремя вы подскочили, — сказал он, передавая Юрику автомат. — Я уж думал: торчать мне там до приезда ментов. Все собаки в округе всполошились!
— А мы едем... Слышим: пальба! И сразу просекли, что надо переть напролом.
Юрик возбужденно и радостно похлопал рукой по кабине.
— На этом монстре как на танке! Ни хрена не страшно!
— Ты у меня вообще герой! — хмыкнул Ренат. — Кинули бы они гранатку, и хана вашему танку.

Человек, которого Бешеный Макс называл Купцом, а Ложечкин — просто человеком в черных очках, и которого мы для удобства будем именовать Иваном Ивановичем, весь остаток дня не мог прийти в себя. От удара стволом автомата у него на боку образовался багровый кровоподтек, очень болезненный и быстро увеличивающийся в размере. Никакие примочки и компрессы не помогали: наверное, было повреждено ребро. Жене и знакомому врачу-хирургу, вызванному по телефону, он сказал, что травму получил по собственному недосмотру при испытании новой карусели. Официально Иван Иванович работал директором детского парка, жил хлопотами об аттракционах, о компьютерных играх и школе верховой езды, о контракте с китайскими озеленителями.
Но была у него и другая жизнь: тайная, настоящая. Она проистекала непосредственно из первой, официальной, и была неотрывна от нее, как душа неотрывна от бренного тела, пока их не разведет непревзойденная разлучница-смерть. Ибо Иван Иванович давно уже понял, что честными путями в этой стране ходят одни недоумки и лодыри, что лишь включившись во всеохватный механизм круговой поруки, обильно смазываемый взятками и доходами подпольного бизнеса, можно получать фонды на дефицитные стройматериалы и сверхдефицитное оборудование, обезопасить себя от чрезмерной назойливости ОБХСС и в конечном счете обеспечить спокойную и безбедную старость. Он принял эту Систему, и Система приняла его, вписала в свою структуру сообразно его возможностям и способностям.
У Ивана Ивановича не было таланта финансового и промышленного воротилы, да и его детский парк не слишком подходил для делания или отмывания больших денег. Зато Иван Иванович был в меру солиден и интеллигентен, умел носить тирольскую шляпу с перышком и то же время, при необходимости, мог без особенных затруднений послать собеседника по матушке (работать ведь приходилось с разным контингентом). По всему этому ему была определена специфическая функция — функция посредника, человека, который сам решений не принимает, но передает их тем, кого они касаются. Причем, передает так, чтобы решение было исполнено непременно.
Надо сказать, что Иван Иванович был вполне доволен собой и тем местом, которое он занимал в структуре тайной власти. Потому что то, с чем он приходил к людям, как правило, вызывало у них сильные эмоции и результатом имело либо обогащение, либо разорение, а иногда — тюрьму или смерть. И хотя он был всего лишь посредником, всего лишь «почтальоном», многие рядовые члены Системы считали его лицом, приближенным к таинственным и страшным «крестным отцам», чьи решения не обсуждаются, и потому — боялись. Это не значит, что перед ним лебезили или падали в обморок (хотя случалось и такое). Просто к нему относились как к равному, воспринимали всерьез. Никому не приходило в голову от него отмахнуться, а если приходило — человек потом долго раскаивался.
В дом за высоким забором Ивана Ивановича привело очередное поручение. Нужно было ликвидировать человека по фамилии Ковальчук. Сделать это должен был Бешеный Макс (кто-то из его людей). В чем этот человек провинился, Иван Иванович не знал, да его это и не интересовало. Ему было лишь сказано, что Ковальчук — депутат городского Совета и его гибель должна максимально походить на несчастный случай или на естественную смерть.
Сроки были заданы жесткие, поэтому Иван Иванович нагрянул к Максу без предупреждения, в надежде сразу взять быка за рога. Макс похвастался, что обзавелся чудо-киллером, для которого не существует преград, но заломил дикую цену — сто «штук», то есть сто тысяч. Начали торговаться. Тут-то в комнату и ворвался чудо-киллер.
Иван Иванович никак не ожидал, что к нему самому может быть применено физическое насилие. И хорошо еще, что он отделался синяком: от того придурка с автоматом можно было схлопотать и пулю под лопатку. Впрочем, шальная пуля, выпущенная из «дружественного» оружия, тоже могла причинить немало неприятностей. Поэтому Иван Иванович предпочел за лучшее убраться из дома за высоким забором, едва лишь такая возможность ему представилась, а именно, когда киллер послал его за телефонным аппаратом. Он бросился в свою быструю «ладу» и умчался, резонно рассудив, что уголовники выяснят свои отношения и без его участия. О деталях побоища, которое произошло после его отъезда, и о страшной гибели Макса он узнал на следующий день от своего человека в городском угрозыске. Боль в боку сразу показалась ему приятной щекоткой. Он тут же поехал к Полозову в горсовет.
Полозов выслушал его хмуро, но без паники.
— Дела паршивые, — сказал бывший председатель народного контроля, — но не безнадежные. Как ты думаешь, в чем наша сила?
— Наверное, в Системе, — неуверенно предположил директор детского парка.
— Разумеется, — согласился Полозов. — Но в чем же сила Системы?
Иван Иванович пожал плечами. По правде говоря, ему было не до разговоров на отвлеченные темы: бок все-таки давал о себе знать.
— Сила Системы в том, что для нее не бывает безвыходных ситуаций, она не признает так называемых объективных обстоятельств. Поэтому — «умер Максим — ну и хрен с ним!». Свято место пусто не бывает. Эти головорезы быстренько определятся и выдвинут нового «короля», с которым мы и будем иметь дело.
— На это уйдет время, — с досадой возразил Иван Иванович. — А у нас сроки!
— И это не страшно, — спокойно отвечал ему Полозов. — Поскольку у нас сроки, то и меры нужно принимать срочные, только и всего! Ты сказал, что этот неотразимый киллер работал на кооператив «Меркурий»... Значит, надо пойти в «Меркурий» и договориться.
— В «Меркурий»? — удивился Иван Иванович. — Да я там никого не знаю! Что я скажу: «Простите! Кто у вас тут заказы на убийства принимает?»
— А вот в этом я тебе помогу! — дружески улыбнулся заворг горсовета. — Есть у меня там свой человек...

Прошло еще три дня. Ренат безвылазно жил в квартире Сержа, семья которого все еще находилась в деревне, и коротал время за книгами «Библиотеки приключений» и видеофильмами. Обычно, завершив очередную работу, он немедленно исчезал, но в этот раз решил отсидеться, опасаясь, что менты, взбудораженные серией убийств, встанут на уши и сделают засады в аэропорту и на вокзалах. А тут еще и царапина на щеке никак не заживала, привлекала внимание.
Удобно развалившись в кресле и потягивая датское баночное пиво, Ренат с увлечением читал не прочитанную в детстве «Одиссею капитана Блада». Зазвонил телефон.
— Это я, Мишаня... — услышал он в трубке. — У меня хреновые новости.
— Что, опять ваши «друзья»? Не угомонились?
— Это не для телефона. Сейчас разыщу Сержа, и мы к тебе прикатим.
Приехали они через полчаса. Вид у обоих был встревоженный.
— Ренат, тебе надо срочно уезжать, прямо сегодня, — без предисловий заявил Мишаня, выдув одним духом банку пива.
— Почему? Что случилось?
— Тебя выследили.
— Кто? Менты?
— Нет, — хмуро вмешался Серж. — Есть тут у нас одна организация «Гражданское действие». Они с коррупцией пытаются бороться, с мафией... У них есть свои сыскари... Каким-то образом они разнюхали о нашей войне с Максом. Нас они тоже считают за мафию. — О «Гражданском действии» он знал только со слов Мишани, но не верить старому корешу у него не было оснований.
— У меня в этом «Действии» свой человек, — торопливо пояснил Мишаня, который чувствовал себя не очень уютно под немигающим взглядом киллера. — Там есть некий Ковальчук. Он следил за людьми Макса и автоматически засек тебя. Ну и нас, конечно. Мы-то как-нибудь выкрутимся, а тебе надо смываться.
Ренат задумался. Но ненадолго. Задумываться надолго он не привык.
— Где я могу найти этого человека? — спросил он, решительно поднимаясь с кресла.
— Я против! — категорически возразил Серж. — Хватит с нас трупов. Так мы действительно превратимся в банду. Ты уезжай, а с Ковальчуком мы как-нибудь договоримся.
— Ну что ж! Значит, я буду искать его сам. Я наследил, я должен и подчистить.
— Я покажу! — поспешил заверить Мишаня. — Я точно знаю, где его можно найти: у них сегодня заседание. Только надо все сделать без шума. Это ведь не Кислый с Ханом, на которых ментам наплевать. Ковальчук депутат, следствие по нему закрутят всерьез. Надо сделать так, чтоб комар носа не подточил, чтоб волна не пошла.
Ренат посмотрел на него оценивающе. Мишанина суетливость никогда ему не нравилась.
Что можешь предложить?
Есть у меня одна штучка... — Мишаня достал из кармана небольшую пластмассовую коробочку, из которой извлек нечто, напоминающее толстую таблетку телесного цвета. — Это что-то вроде одноразового шприца... Прикрепляешь липкой лентой к ладони, хлопаешь человека по плечу, выскакивает иголочка — и через две минуты разрыв сердца. Абсолютно естественная смерть!
Ренат осторожно, двумя пальцами, взял «таблетку», повертел. На одной стороне, помеченной красной надписью «Тор», можно было различить крошечное отверстие для иглы.
Классная штука! Где взял?
Да так... Один черт привез из загранки. У нас тут чего только не привозят!
Я против! — повторил Серж. — Надо потолковать с этим Ковальчуком, объяснить ситуацию...
И всем вместе загреметь! — язвительно закончил Мишаня. — Мы-то с тобой просто сядем, а Ренату светит «вышка». Прокурору будет все равно, кого он убивал: мафиози или добропорядочных граждан. Его сейчас долбают за рост преступности, и он от души смастерит нам процесс века.
Ренат подошел к окну. Квартира находилась на девятом этаже, да и дом стоял высоко на горе, город был хорошо виден отсюда: красивый, не похожий на другие, чужой. Сколько их промелькнуло перед ним, сколько еще промелькнет? Сколько глаз молило его о пощаде, сколько еще будет молить?.. Аллах велик, он один знает истинные пути.
Хватит лить воду! — сказал он, оборачиваясь к стоявшим в молчаливом ожидании кооператорам. — Я здесь действительно засиделся... Как там обстановка в аэропорту?
Юрик звонил: вроде все чисто, шмона нет,— мрачно ответил Серж. Ему по-прежнему не нравилась такая концовка, но и с «вышкой» для Рената он не мог не считаться.
Сделай мне билет на ночной рейс и жди меня там. Пошли, Мишаня!
Мишаня радостно осклабился.
Заседание в Комитете гражданского действия в этот день затянулось. Там собрались представители новых партий: республиканской, демократической, социал-демократической, анархо-синдикалистской и зеленой. Они хотели выработать общую позицию по отношению к первомайскому митингу. Новые партии еще не были зарегистрированы и, разумеется, не имели своих помещений. У «Гражданского действия» была комната, и даже с телефоном, — в здании горкома КПСС. Комнату в свое время выделил Ложечкин (он тогда заигрывал с неформалами, стараясь их приручить), а новое партийное начальство еще не успело отобрать, хотя уже и сулилось.
Мнения были разные. Анархисты призывали бойкотировать митинг, как очередную попытку коммунистов удержать контроль над народом. Зеленые предлагали вместо митинга устроить субботник по закладке нового парка. Но, в конце концов, все сошлись на том, что не следует упускать впервые появившуюся возможность высказать свои взгляды с общегородской трибуны, тем более что выступления будут транслироваться по телевидению.
А дадут ли большевики нам выступить? — усомнился председатель социал-демократов.
Думаю, что дадут, — сказал Ковальчук. — Организацией митинга будет заниматься не горком КПСС, а президиум горсовета. Ложечкин, конечно, коммунист до мозга костей, но он человек умный и понимает, что сейчас выгодно слыть либералом.
Тут же было сочинено совместное обращение, которое Ковальчук взялся передать в президиум Совета. Начали расходиться.
Ковальчук снял с телефонного аппарата трубку и набрал номер Птаха.
Редакция, — услышал он в трубке.
— Мне Валентина Юрьевича.
Здравствуйте, Виктор Сергеевич! Не узнали — богатым буду, — дружелюбно ответила трубка. — Я вас слушаю!
— Здравствуйте! Это я вас слушаю. Как там моя статья? Будете публиковать? Завтра ровно неделя!
— Обязательно! Она уже в производстве. В завтрашний номер не успеем, но в послезавтрашний будет непременно. Но вы уж, пожалуйста, продержитесь: пока никому ничего. Нужен эффект бомбы!
— Я понимаю. Ну, пока! Встретимся завтра на президиуме.
— Всего доброго! — ответил Птах и первым положил трубку.
Ковальчук аккуратно собрал со стола бумаги, сложил их в папку, папку убрал в сейф. Там же, в сейфе, в другой папке, лежала копия статьи. Если через два дня Птах ее не опубликует, найдутся другие способы обнародования. Например, депутатский канал на телевидении. Да и с первомайской трибуны многое можно будет сказать об «отцах народа».
На улице уже смеркалось. Народ валил с работы: Кто в магазин, кто в кино, кто на троллейбус. Ковальчук направился к остановке.
— Виктор, привет! — услышал он радостный возглас, и на его локте повисла Люба Баранова, коллега по горсовету, детская медсестра. — Ой, у меня голова пухнет! У нас сейчас было заседание комиссии... Заслушивали начальника здравотдела. И вы знаете: половина «за», половина «против»! А я воздержалась. Я простая медсестра, человека первый раз вижу: как я могу судить?
Работая с детьми, Люба и сама была как ребенок, смотрела на мир доверчиво и открыто.
— Зря вы воздержались, — сказал Ковальчук. — Надо было голосовать против.
— Почему?
— Послезавтра узнаете. У меня статья выйдет.
Фамилия начальника здравотдела фигурировала в выставочном списке. Он приобрел трехкамерный холодильник. А все одноразовые шприцы отдал в обкомовскую больницу, где и сам лечится.
— Что за статья? — заинтересовалась Люба.
— Послезавтра узнаете, — повторил Ковальчук. Они уже пришли на остановку. Там колыхалась толпа. Вдруг кто-то хлопнул Ковальчука по плечу, и гортанный голос воскликнул:
— Андрюха! Сколько лет!
Ковальчук обернулся. На него, широко улыбаясь, смотрел незнакомец кавказской наружности. Улыбался он одним ртом, глаза были настороженные, холодные.
— Вы ошиблись, — сказал Ковальчук. — Я не Андрюха.
— Извините! — кивнул кавказец и исчез в толпе.
Ковальчук ощутил какое-то жжение в плече и непонятную слабость в ногах. Но тут подошел троллейбус, и толпа ринулась на штурм. Подсаживая Любу на ступеньку, Ковальчук почувствовал, как что-то острое пронзает ему левую сторону груди, отдаваясь в горле нестерпимой тошнотой. Он потерял сознание, но толпа, стиснув и не давая упасть, внесла его в троллейбус.
— Вы до какой едете? — с трудом оборачиваясь в тесноте, спросила Люба и, увидев его мертвенное лицо, вскрикнула:— Виктор! Что с вами?.. — И закричала на весь троллейбус:— Стойте! Человеку плохо!..
Ложечкин узнал о смерти Ковальчука на следующее утро: ему позвонил кто-то из «Гражданского действия», чтобы узнать, нельзя ли устроить панихиду в здании горсовета. Согласие он, конечно, дал, но тут же вызвал к себе Полозова.
— Сергей Тимофеевич, что это значит? — ледяным топом спросил он. — Я вам таких указаний не давал!
— Как это не давали? — возмутился заворг. — Вы же сказали: нейтрализовать любой ценой!
— Но не такой же!
— Другие меры не дали эффекта. Да что вы всполошились! Человек умер от инфаркта. Надорвался на службе народу. Счастливая смерть! Можно только позавидовать...
— Перестаньте паясничать! — взорвался председатель Совета, но тут же взял себя в руки и уже спокойно добавил:— Мне только что позвонили насчет гражданской панихиды в помещении горсовета. Проследите, чтобы все было организовано как надо. Все-таки он был нашим депутатом.
— Все будет в лучшем виде, — заверил Полозов. — Похороны устроим по высшему разряду!
Едва он покинул кабинет, Ложечкин позвонил Пугину.
— Виктор Яковлевич, вы уже в курсе?
— Насчет чего? — осторожно поинтересовался председатель облсовета.
— Ковальчук умер.
— Ковальчук? А кто это?
— Депутат городского Совета.
— Нет, не в курсе. Я вообще не знаю такого человека. Но вам, как председателю, выражаю свое соболезнование. У вас еще что-нибудь?
— Извините, — сухо ответил Ложечкин. — До свидания! — И положил трубку.
— Сволочи! — прошептал он, глядя перед собой невидящим взглядом. — Безжалостные сволочи!.. Так же и со мной когда-нибудь поступят и похороны устроят по высшему разряду. Или подставят, сделают мальчика для битья... Надо бежать, надо спасаться. Лучше жить на двести рублей, лучше питаться треской и картошкой и лечиться в районной больнице, чем каждый день дрожать и думать, что завтра станешь либо трупом, либо преступником. Нет, ребята, такие игры мне не подходят!
Он положил перед собой лист чистой бумаги и написал:
«Народным депутатам городского Совета от П. А. Ложечкина
Заявление
В связи с резким ухудшением здоровья прошу освободить меня от должности председателя Совета».
Написав заявление, он прочитал его и поморщился. Неубедительно! Вчера было нормальное здоровье, а сегодня вдруг резко ухудшилось: кто поверит?.. Для начала нужно лечь в больницу, а лучше — пару раз подряд. А за это время подыскать себе местечко в какой-нибудь совместной фирме. Не на двести же рублей, в самом деле, идти, с его-то организаторским опытом!.. И кроме того... (тут на лице бывшего секретаря горкома возникла мстительная усмешка). И кроме того, прежде чем уходить самому, надо «уйти» Толпышева, этого наглеца, забывшего субординацию, возомнившего себя единовластным «мэром». Именно в больнице, в спокойной обстановке, можно будет все это обдумать.
Ложечкин скомкал листок и сунул в карман. Потом набрал номер главврача обкомовского диспансера.
— Лев Аронович? Это Ложечкин говорит. Здравствуйте!.. Пришлите, пожалуйста, за мной машину. Что-то с сердцем плохо.

Самолет летел над огромной страной, над лесами, горами и городами, и ночь летела вместе с ним, бесшумно, взмахивая мягкими черными крыльями. Ренат смотрел в черный иллюминатор и видел за его толстым стеклом удивленные серые глаза.
— Вы ошиблись! — повторяли они. — Я не Андрюха, Вы ошиблись! .....
— Бисмиллахи-р-рахмани-р-рахим!..— шептал Ренат, но глаза не исчезали.


(Продолжение следует)