Роман Узел Глава 13 Большой круг

       В станице, у старого клуба, выбеленного известью, меж низкорослых цветущих жердёл стояли легковые автомобили, автобус «ПАЗик» и две гнедые лошади под седлами. На фасаде здания, на красном транспаранте, было начертано белыми буквами «Слава Богу, что мы казаки!»

       Навстречу нашим путникам из парадного входа выбежал молодцеватый безусый казачок невысокого роста, в полевой форме защитного цвета, с большими губами, курносым носом, с огромными глазами под чёрными сросшимися бровями. Из-под фуражки грачиным крылом выбивался густой чуб.

       - Здгавствуйте, догогие гости! Пгахадите, - улыбался он во весь рот, показывая крупные белые зубы.
       - Ох, ё!!! – шарахнулся Лёха и шёпотом спросил у Кондрата, - он кто?
       - А! – раздосадованно выпалил напарник. - И эти тута!..

       Большой Круг был в разгаре. В зале клуба бушевали невообразимые шум и гвалт. Возбуждённые казаки старались перекричать друг друга и готовы были схватиться в споре за грудки. Отовсюду неслось:
       - А кого мы, казаки, выбираем атаманом? Он жа был коммунистом! Его партия      изничтожала нас.
       - Зато ноне он богатый предприниматель. Денушек подкинет… можа…
       - Они при любой власти в первых рядах!
       - Все мы были коммунисты али комсомольцы…
       - А я вот и комсомольцем не был. Тота жа!
       - Так тя и не приняли в комсомол, что ты сопли распускал да лодыря корчил.

       По краю сцены нервно расхаживал с нагайкой дежурный есаулец, он вёл собрание и пытался успокоить казаков. Но его мало кто слушал.
       - Братья-казаки, - призывал он, - сколь можно биться и делиться на красных и белых… не нагайкой же вас укрощать?..

       У кулис стоял молоденький батюшка с реденькой рыжей бородкой, в чёрной рясе и с крестом на животе. Он шептал молитвы и неустанно крестил многоголосый зал.

       На авансцене большим полукругом на стульях сидели члены Совета стариков. Опираясь на тросточку, поднялся старейшина, седой скукоженный старичок в парадной казачьей форме, с орденами и медалями Великой Отечественной войны.
       Казаки притихли. Кое-где слышались покашливания и скрип сбитых в ряд деревянных кресел.
       - Други-казаки, - заговорил старик неожиданно мощным басом,  расправляя плечи. - В наших сердцах не должно быть вражды. Наши прадеды добре служили Отечеству, их славу надо помнить и приумножать. Воспитывать из мальчишек настоящих мужчин, готовых с честью служить в армии, и приучать их уважительно относиться к старшим. Казацкому роду нет переводу. Что ж, не всем казакам в атаманах быть… И атаман, кем бы он ни был, лишь бы честно служил казачеству.
       В зале послышались одобрительные голоса: «Любо!»
       Есаулец поднял руку, показывая жестом: внимание.

       - Переходим к первой кандидатуре в атаманы – Фёдор Ядрец. Кто хотит гутарить?
         Между рядов пробирался Кондрат. Он ступил на приступки, оскользнулся, но        удержался. Жигануло острое словцо: «О, какой кендюх! На коня сядет – конь рухнет!» И по рядам волною всколыхнулся смех. Кондрат вышел на подмостки, снял фуражку.
       - Друзьяки! Я скажу: тюха - не могёт быть казаком. Надо дуться и ногти заламывать, чтоб нашу какенную страну не профукать! Вот берите пример с Лёхи Квача. Чудоковатый казак, но старается! И Ядрец, я скажу: не тюха… А что ж с того, что был коммунистом? Слыхал: у его пять магазинов, маслоцех, мельница, подпольный водочных цех и отвод от нефтепровода.  И я скажу: любой труд не постыден для казака!

       Ещё несколько казаков брали слово, шумели, спорили, ругались, смеялись.
       И вот вышел на «лобное место» Ядрец – крупный, высокий мужчина лет сорока пяти. Одет в костюм со стальным отливом, при галстуке, с аккуратной стрижкой, без усов. Обвёл спокойным, оценивающим взглядом зал, посмотрел на наручные часы. Заговорил на чисто русском языке. Чувствовалось, оратор ещё той, старой закалки.
        - Казачество – это не просто войсковое общество или какая-нибудь контора. Казачество – это сила, это страсть и лихость, заложенные в наших генах, это энергия, гуляющая пламенем в крови казака. И всё же я скажу так: гражданскую войну считать законченной. Будь ты красный, будь ты белый или какой другой масти, но надо держаться друг за друга. И как наши степные реки на юго-востоке: Маныч, Сал, Чепрак, Куберле несут свои воды в Дон, делая его полноводным, сильным, славным, так и все наши казачьи юрты Сальского округа должны объединиться и влиться во Всевеликое   Войско Донское. Будем беречь Сальскую степь – матушку нашу. - Ядрец перевел дыхание, ещё раз обвёл глазами казаков. Выдержал паузу. В зале стояла тишина. Продолжил. - Дорогие Сальцы!
Пробежал шепоток: «Сказал бы ишо: “Дорогие Шкварки!“»
         - Дорогие Донцы, - поправился Ядрец, прокашлявшись. - Казак скорей умрёт, чем с родной земли уйдёт!
         В зале в порыве истинных чувств, разнеслись торжествующие голоса, восторженно и песенно ликуя: «Любо! Любо! Любо, атаман!»

        Поднялся старейшина. Бережно держа на ладонях шашку, поднёс её избранному атаману.
       - Дар Войска Донского. Береги, атаман, казацкое оружье и без нужды не вынай!
       Ядрец с увлажнёнными глазами взял у старого казака шашку, обнажил слегка лезвие и прикоснулся сухими губами к сверкающей холодной стали. Поклонился казакам.
       Голоса одобрения и умиления вспорхнули и долго парили по залу.

       Вечер окутывал сумерками станицу. Закатное солнце обливало последними лучами верхушки тополей и акаций, крыши старых хат и современных теремов, плеснуло на оконные стёкла гудящего, словно  улей, клуба.
       На небольшой площади, перед зданием очага культуры, стоял казачий хор из десяти старушек, разнаряженных в атласные и парчовые сарафаны, в голубые и красные ленты. С кокошниками, вышитыми бисером и укрывающими седые пряди волос. Казачки кривили улыбками морщинистые лица, покачивали юбками, теребили в руках платочки, весело и бойко распевали:
                Красненьки девчонки рядятся в атлас,
                Сами круглолицы, поцалуйтя нас!
      Среди них сиротливо  стоял и притопывал ногою невзрачный дедок в казачьем         
наряде и, приоткрывая рот, делал вид, что подпевает.
       Рядом толпилась молодёжь, глазея на песенников. Парни одеты в куртки и джинсы, девушки – в распахнутые плащи и короткие юбки, обуты в сапоги на высоких каблуках. Курили, пили из бутылок пиво, хихикали, посмеивались.

       Распахнулась дверь клуба и казаки шумно вывалили на простор. С жаром продолжали спорить, петушиться и обсуждать нынешнюю жизнь.
       Вдруг народ стих, расступился. Спокойно и величаво, слегка улыбаясь, вышел из парадного крыльца видный и дородный Ядрец.
       Взметнулись звонкие голоса старушек-веселушек:
                А молодцам казакам не об чём тужить,
                С командиром-хватом любо нам служить.
                С командиром-молодцом равно с родненьким отцом!
                Ой-да, ой-да, ой-да,да!
       Неожиданно из пёстрого ряда перезрелых казачек вырвался скромно стоявший неказистый дедок. Он браво подмигнул старушкам, лихо подпрыгнул, притопнул, сбил фуражку набекрень, выкрикнул: «И-эх!» и пошёл выбрыкивать и елозить подошвами сапог по земле, выделывая ногами «кренделя» и поднимая пыль.
       Народ всколыхнулся, радостно загудел. Казаки по-доброму смеялись и посвистывали, хлопали в ладоши и расплывались в улыбках. Балагурили, отпускали шуточки, подзадоривая танцора:
       - Шкорбунец, гляди не рассыпся!               
       - Как бальзам на душу!
       - У наших ворот всегда хоровод!

       Долго бы ещё казаки потешались, да только «песни хоть тресни, а исть поднеси».
Ядрец ступил в круг, поднял руку:
       - Казаки, любо-дорого мне с вами. А теперь прошу к столу.
       Вдоль боковой стены клуба, где цветом бело-розовым пенились жердёлы, стоял длиннющий стол-топчан. На струганных досках тяжело громоздились три свиных копчёных окорока и вокруг каждого – малые кухонные ножички: чикай, казак, сколь душе угодно. На столовых разносах разлеглись пять жареных молодых поросят с глянцевой светло-коричневой корочкой и усыпанные мелко шинкованным репчатым луком. На белых фарфоровых блюдах почтенно высились шесть увесистых гусей, запечённых в духовках с подрумяненными бочками и обложенные красными мочёными яблоками – бери да разламывай, не тушуйся! Четыре жареных золотистых сазана, килограмма по три, словно только что выплеснулись из заводи на голубые тарелки с белою каёмкой. Поперёк стола – прогонистая отварная щука,  нашпигованная чесноком и украшенная колечками лимона. Отливали серебром и светились жиром вяленые лещи-чебаки, размером с большую сковороду – надрывай перо под брюшком, очищай кожуру с чешуёй да рви на  лоснящиеся куски. И не беда, что сладкий рыбий жир течёт по рукам: а на что казаку штаны с лампасами, головы чубатые да усы?.. В глубоких мисках отливала перламутром квашеная капуста, сдобренная пахучим подсолнечным маслом да луком и усыпанная сверху зелёным горошком. В графинах горело рубином зрелое домашнее вино, в трёхлитровых банках дышало янтарное пиво, а в изящных бутылках из прозрачного стекла, готовая утолить жажду, словно родниковая водица, манила к себе  водочка «Ядрец».

       Никто пока ещё не ел, не пил, а от изобилия снеди и аппетитных запахов предстоящего пира, уже хмелея, кружились головы казаков.
       - Добре, - слышалось отовсюду. - Добре.               
       Казаки подходили к столу, снимали свои форменные парадные и полевые фуражки, камуфляжные кепки, крестились, что-то шептали, похожее на краткие молитвы. Головные уборы развесили на растущих рядом кустах сирени, прикрыв,  распускающиеся крупные и дрожащие почки, ждущие весенней ласки.
       А один казачок с блаженным лицом уже опрокидывал пластмассовый стаканчик с водкой, придерживая свободной рукой фуражку. Ему сразу сделали замечание:
       - Али, ты нехристь? Голову опростать боишься?
       - А как же я найду свою в этой разномастной стайке?
       - Глупой, какая поновей, та и твоя, - смеялись казаки.

       Лавок не было, и народ, стоя, выпивал и закусывал. Говорили редко и вполголоса:
        - Эх, жаль, не слыхать звона рюмок, а то ба, кум, мы с тобою чокнулись.
        - А всё ишо впереди…
        Кондрат достал из внутреннего кармана кителя маленький стеклянный стаканчик. Лёха от удивления ахнул:
        - Шкалик?
        - Я таких  мер, дюже мелких, знать не знаю. Чекушка, поллитровка, четверть – да! А это – стопка! Посуда всегда при мне, как у солдата котелок и ложка. На атамана       надейся, а сам не плошай. Тута такая компания: не зевай!
       - Славный атаман: по весне таких гусей пожертвовал!
       - Своих, что ль?..

       К путникам из Степного подошёл Ядрец:
       - Благодарю, Кондрат, поддержал. Добрый казак! Вы вдвоём издалека, так что можете заночевать у меня... А как тебя кликать, малый? - обратился Ядрец к Лёхе.
       - Полчеловека… - хмыкнул Кондрат, поведя своей раздобревшей фигурой, и льстиво улыбнулся атаману. - Квач он.
       - Меня зовут Лёхой… Алексеем Семёновичем, а Квач – фамилия, - зарделся казак, но всё же  справился со смущением и, волнуясь, выговорил: - Вси вилики люды… люди… были небольшого роста. Взять хоть Пушкина, Лермонтова, Есенина или Ленина, Сталина, Наполеона…
       - Ты погляди на него: Наполе-о-о-н, - усмехнулся атаман. - Лёха, ты – хохол?
       - Не-не! Я просто с дороги плохо выгляжу…

       Зажгли электрические фонари. Свет шатром навис над пирующими, и было не понять есть ли на небе звёзды или нет? Да и не до звёзд нынче казакам. Произносили тосты торжественно и гордо за Отечество, за Славу казацкую, за родичей! Трепетали души людские, выступали на глазах слёзы. Пили и за атамана.
       - Атаман, как веник в бане – всем господин! - кричал Кондрат.
       Уже наливали в стаканчики по половинке.
       - Не, Лёха, я ж не пью.
       - Та ты что?!
       - Та-а-а…
       - О-о-о!
       - По по-половинке, дурень, не п-пю… П-полную лей! Полную!   
               
       Казаки трапезничали по-царски: разламывали птицу, рвали рыбу, вгрызались в мясные бока поросят, мяли капусту. Жевали, сопели, икали. И запивали пенным пивом, опрокидывая  трёхлитровые банки и обмакивая усы. Стол напоминал поле брани с разрушенными укреплениями.
       - Ах, какие деликате-е-сы!..
       - А какой пухкой хлебушко!
       - И капусточка хорошая закусочка: и поставить не стыдно, и съедят не обидно…

       Застолье в самом разгаре. Казаки гудели разнотонными голосами, напоминая    симфонический оркестр, настраивающий инструменты, где попискивали флейты, поскрипывали  виолончели, покашливал контрабас. В беседах делились на компашки по два-три человека. Каждый говорил о своих проблемах, радостях, не слушая другого. Главное, самому высказаться, выплеснуть наболевшее, облегчить душу.
       - Кум, Гриня, как дела? Всё хорошо?
       - Та не очень…
       - А что такое? Неужель наши в футбол продули?
       - Тёлочка приболела…
       - Я-то думал… Эй, Петро, что там с футболом?

       Из степи пробрался в станицу лёгкий порывистый ветерок, выпорхнул из-за угла клуба, вспугнул на сирени стайку фуражек, скользнул по столу, дунул холодком на пирующих. Казаки даже не поёжились. Не на тех он напал.
       - Наливай! Будя, будя… не пролей.               
       - Та я ж тебе.
       - А-а-а!
       - Худо ежели перельёшь, но ишо хужей, когда не дольёшь. Загво-о-здка…
       Толкнул один другого в бок:
       - А ты слыхал: разбился Васька Глод?
       - Насмерть? Та ты что? Этот что всё гремел у кузне? Не он? Другой? Ну, тогда и хрен с им…
       - Такая она, жизнь…
       - Эх, раньше было, не то что ныне. Наши деды-казаки богатели: в походы ходили за сарафанами…
       - Э, дурень, – за зипунами!
       - Та какая на хрен разница: грабить ходили.

       Пыхнули табачным сизым дымком на фонари, огляделись вокруг. Ночь чернее ворона. В окнах клуба разноцветной радугой мигают огни, гремит музыка: расслабляется молодёжь. На свету появились  пожилая казачка и молодайка с малым казачком. Стали подёргивать своих казаков за рукава, тащить от стола.

       Кондрат маслеными глазами пожирал  подошедших ещё двух расфуфыренных молодиц, рассматривающих афишу: «Сегодня эрот. ф-м “Эммануэль“. После вечерней дойки». И пришпиливающих ниже объявление на тетрадном листке: «Продам корову. Срочно и недорого». До слуха наших казаков долетел обрывок разговора молодиц:
       - Надёргаешься за дойки, а потом ишо мужа алкаша дёргай, - раздосадованно высказалась одна из них
       - Так фильм жа, Люсь, для того, чтоба наши муженьки были сразу готовы к бою. Вот нам, бабам, и облегчение, - успокоила подругу другая.

       Кондрат зарделся.
       - Лёха, а у тя нету идей?
       - Каких идей?
       - Да насчёт лебедей…
       - Та господь с тобой, господин есаул!               
       - Тогда плесни, да квакнем по фуфырику.

       Заклубился рваными клоками сырой туман, морося и оседая студёной влагой на струганые доски стола, на шевелюры и мундиры казаков, на фуражки, нахохлившиеся на сирени. Тлели фонари в тумане и табачном дыму. Расплывались в полумраке лица. Кто-то командовал напоследок:
       - На посошок!!! Стременную! Закурганную. За-б-бугорную…
       Тишина. Только на краю станицы побрёхивали изредка и лениво дворняги,                да в кустах орали одуревшие от весны коты. И вдруг:
       - Догогие мои, ви ни знаете Макагевича? Х-ха!
       - Вроде как жиды в станице, а?..
       - Пламенный им привет! Шоб они сгорели!
       - А цэ хто там каляка?
       - Хохлы...  едрит твою налево!..
       - Гдзе вы их видзите?
       - И москали тута? Тьфу на их!
       - Мать-перемать! Можа иде и турка затаился?!
       - Та что ты, кум, дивишься, погляди сколь «красных» вокруг!
       - У! Белогвардейские морды, мало вас били…               
       - Бывало и мы вам кровя пускали!
       Ай, да, казаки, забубённые головушки!..

       Атаман подошёл к Кондрату и Лёхе:
       - Пора. Едем со мной, - и достал мобильный телефон. - Это дежурная часть?
       Белый джип атамана вилюжил по закоулкам ночной станицы, распугивая котов и будоража дворовых собак.
       - А что ж теперича с казаками будет, а? - взволнованно проговорил Лёха, скромно сидевший в кресле роскошного автомобиля.
      - Да побузят слегка… А как иначе? Традиция...