Морпеху Саше - посвящается

  Дворец Целиников... Тяжело, страшно к нему подходить... лично мне - страшно... я присяду лучше рядом, на лавочку, и буду наблюдать - кто придёт на сей раз... сейчас... не хочу сразу видеть - кто не придёт... скорее - не придёт...
- Дедушка, поздравляю вас! - я вздрогнул...
 "Она! Тот голос!" - метнулась у меня мысль.
- Дедушка, спасибо Вам! - услышал я, и посмотрел вверх.
 Передо мной стояла совсем молоденькая девушка, и протягивала мне букет цветов.
 Она улыбалась, на её груди блестел значок комсомольца, временами прикрываемый алым галстуком, развеваемый степным ветром.
- Спасибо, доченька... - сказал я, поникнув.
 Мне тяжело было принять от неё цветы, но принял и, резко встав - обнял её, и не сдержался - снова сказал:
- Спасибо, доченька...
- Дедушка... - сказала она, обнимая... - это Вам - спасибо...
 Девушка убежала поздравлять других ветеранов, и я подумал: разве я - дедушка, старик? Сорок лет - это разве старик? Но, вспомнив утреннюю "побривку", когда я смотрел на себя в зеркало - девушка всё же права: седые волосы, глубокие морщины... война, будь она неладна...
- Эй, ты чего там - замёрз, что-ли? - я почувствовал толчок в спину, и оглянулся... - Юлька-а-а! - закричал я, увидев нашу медсестру! - Юлька-а-а! Жива! - я схватил её, и поднял над асфальтом!

 Когда в Киркенесе наш десант был разбит, но я из группы остался один, взорвав фашистскую электростанцию с её охраной и обслугой - онемевший от мороза и влажного воздуха, по мокрому снегу полз к нашей линии фронта - это та самая маленькая Юлька-медсестра меня нашла, и вытащила к своим; выходила меня в землянке, оттуда - в госпиталь, и потом помогла мне, чтобы меня без правой ступни с протезом - отправили снова на фронт.

- Юлька, ты что-ли? - я не мог поверить!
- Да, я - и что? - сказала она, подбоченившись, - Я тебя и сейчас дотащу туда - куда скажешь, товарищ капитан-лейтенант - только уж тепло и снега нет! - она махнула рукой в сторону "Дворца Целинников".
 Девушка схватила меня, глядя на...
 Я улыбнулся...
- Я сам, сестрёнка... я сам... - и пошёл к нашим ребятам.
- Эй, ну что ты там куришь, не видишь - дети тут?! - Юлька была всё та же - распоряжалась: её большие и зелёные глаза сверкали, и рукой она показывала на малышей, пристроившихся рядом со своими дедами и отцами-ветеранами.
- Ну, ладно тебе - мы не ругаться пришли же... - миролюбиво сказал один из молодых, и таких же как я - седовласых ребят; затягиваясь папиросой - он увидел меня и, картинно разведя руки в сторны, широко улыбаясь - протянул: - Това-а-арищ майор, - и картинно встал по стойке "смирно"; это был Сашка, из Краснодара - после госпиталя нас развела судьба, и теперь вот он - нашёл меня, своего командира.
 Я махнул рукой:
- Вольно, дуралей... - мы крепко обнялись.
 И пошли у нас разговоры, сначала - за Победу, потом - где были, и где служили уже после войны. Помянули ребят, кто отдал жизнь... за Победу... сейчас уже всех не помню, но тогда было много акмолинцев - кто ушёл на фронт, но не вернулся. Мне не было жаль, нет...  Мне было горько. Горько, горько и больно за то - что наши ребята не вернулись с фронта. Они отдали свои жизни за мир, за Победу, за нашу - Родину... Это была горькая победа, зато главное - Победа.

 "Что со мной? Кто, где я, и как?" - старался думать я. Голова моя изнутри разрывалась от чего-то!
- Ты кто? - закричал я, когда увидел что-то, движущееся ко мне.
- Тихо, парень, тихо... - шептало это нечто - всё в моём взгляде расплывалось, и я не мог разглядеть ничего.
 Я едва увидел воронку, сполз вниз, и тут меня кто-то рванул за подмышки! "Спасение!" - мелькнула у меня мысль, или - плен. Мне всё равно сейчас - поровну.
- Суки, берите меня, бейте, рвите, жгите - ничего не скажу, твари! Ничего! - кричал я, потянувшись к гранате!
- Тихо, парень, тихо - нет тварей... - кто-то шептал, положив свою маленькую ладошку на мои пальцы, мягко заставив отпустить чеку.
 Это было сказано как-то по-матерински - тихо, тепло и спасительно... я теперь стал отталкиваться ногами от земли - стараясь хоть как-то помочь этому материнскому голосу, не обращая на страшную боль в ноге и груди. "Боль в груди? Пневмония, или осколок, пуля? Да ну её, надо - жить!" - кричало всё моё существо, - "Жить, чтобы - бить фашистов!"

- Э, товарищ уже - майор, ты что? - вывел меня из раздумий знакомый голос, когда мы и ещё несколько ветеранов - сели за стол во дворе дома Талгата; Юлька дёргала меня за рукав кителя, и глядя тем же бойким, задорным взглядом, большими и по-кошачьи зелёными глазами - пальцем снизу вверх привычно щёлкнула меня по носу, - ты чего задумался? - потом помолчала... - Победа же, двадцать лет уже, как! - снова дёрнула меня за рукав.
 И вот только сейчас я заметил: развороченная половина лица, с изуродованным глазом; а точнее - не было этого глаза, он просто был разбит, его не было.
- Кто?! - закричал я, схватив Юльку за рукав её кофты. - Кто, сука? Убью!
 Она хотела что-то сказать, но промолчала; я почувствовал, как кто-то крепко меня схватил за плечо.
- Мурманск, брат... Мурманск - это она тебя тогда из-под огня вытащила... уже - второй раз... - Талгат замолчал. - Мы, - парень машинально поправил ворот тельняшки, - её потом из плена вытащили, уже в Освенциме...
 Мужчины смотрели на меня, на неё, на то - как я её обнял, и - молчали... Юлька тоже молчала, прижавшись ко мне...
- Живой... - сказала она.
 Я крепко обнял молодую, красивую женщину:
- Юль, иди к нему - он же тебя любит... и ты его - тоже... иди к нему... - сказал я, глядя на стоящего в отдалении мужчину, задумчиво курящего.
 Парень, со сверкающей в свете уличного фонаря Звездой Героя на гимнастёрке - тихий и неприметный, неспешно подошёл, присел на скамейку, и отставил костыли; он был лыс и невысок, но решимость... во его взгляде, движениях и всём существе была решимость - он свою любовь не отдаст никому!
- Да - я её люблю, - спокойно сказал он, и я в его глазах увидел какой-то непонятный для меня блеск; тот блеск, готовый сокрушить всё - ради чего-то... чего-то - непонятного для меня, очень непонятного; но я понял, а может и чувствовал - Юлька в надёжных руках.
- Э, ну всё - хватит! - Юлька опять дёрнула меня за рукав, снова и как всегда - выводя из оцепенения, - что там мужики приуныли, давайте! - и она, глядя на Сергея - чокнулась, - за Победу!
 Вдруг она опустила рюмку и, уткнувшись в рукав кофты - заплакала.
 Мы стояли, не решаясь выпить.
- Ну, полно, полно - Победа же... - сказал Сергей, поглаживая свою женщину и потрепав по волосам.
- Мужики! - ревела Юлька, утирая свой единственный глаз, - давайте - за Победу! - встала она, и выпила.
- За Победу! - тихо подхватили мы, и тоже выпили.
 Я решил встать, но меня подхватил Талгат:
- Тащ майор...
- Отставить... я сам... - сложно опять было подниматься и перемещаться, как это было когда-то в первом госпитале - раненная нога в крайнее время стала всё чаще затекать, но я привык, - ребята, мне завтра на завод рано вставать - вы уж тут сами, без меня...
- Будет всё в ажуре, командир! - так же по привычке дёрнув ворот тельняшки - с улыбкой сказал Талгат.
- ...и давайте сами уже недолго, завтра всем вставать рано. Сашка - остаёшься у меня, в окно не греми - открыто будет.
- Бу сделано! - картинно козырнул Сашка и, конечно же - улыбаясь.
 "Как хорошо у нас дома - мирно и спокойно...", посмотрев на чистое звёздное небо - подумал я и, сунув единственную руку в карман шинели - пошёл в сторону своего дома.

Чайковский, 08.12.2015
Музыка: песни - "Эх, дороги", "Вставайте, люди русские!", "Прощание Славянки", "Вставай, страна огромная!".