Про братьев-музыкантов и Радугу

Там, далеко-далеко, где океаны тихо шепчут на берег, где горы вздымаются такими высокими, что их вершины теряются в облаках, а солнце льет мягкий, золотистый свет, согревая каждую тропинку и каждый листок, расположен Радужный город. Здесь дома сияли разноцветными крышами, улочки были чистыми, а воздух наполнялся ароматом свежего хлеба, травяных чаев и смолы от деревянных мастерских. Горожане трудились с радостью: пекари месили тесто, чтобы оно пахло медом и корицей, кузнецы ковали мечи и плуги, мастера создавали чудеса из металла и дерева, а музыканты наполняли площадь мелодиями, которые заставляли сердце биться быстрее.
Город назывался Радужным не просто так. Над ним всегда сияла огромная, яркая радуга, переливавшаяся всеми цветами, словно небо само решило украсить жизнь жителей. Она была такой широкой, что, казалось, могла обхватить весь город, а лучи её мягко скользили по крышам, фонарям, цветам и мостовым. Каждый цвет радуги жил особым смыслом для горожан: оранжевый — кузнецов, любящих горячий металл; зеленый — фермеров, что выращивают сады и поля, наполняя город вкусом и ароматом; красный — врачей и аптекарей, заботящихся о здоровье людей; желтый — учителей, что дарят знания и уверенность; фиолетовый — защитников города, стоящих на страже, чтобы никому не удалось разрушить этот мир.
Но было бы счастье полным, если бы не злоба черного владыки Гистала. Он жил один в мрачном замке, затерянном среди пустынных песков и скал, где не росло ни одно дерево, где ветер завывал сквозь разрушенные башни, а ледяная мгла не отпускала никого. Его кожа была бледна, глаза сверлили словно черные угли, а голос звучал так, что ледяной холод пробирал до костей. Гистал ненавидел свет, радость и смех. Каждый луч солнца, каждый цвет радуги вызывали у него жгучую злость, и он мечтал покорить Радужный город.
Несколько раз он шел войной, но горожане всегда отражали его нападения. Тогда он понял: сила Радужного города в самой радуге. «Если я лишу город его Радуги, — думал Гистал, — люди потеряют надежду, веру и любовь, станут слабыми и легко сдадутся мне. Только как украсть Радугу?» Вспомнил он о трех своих слугах:
— Дракон, огромный, с чешуей цвета смолы и огненными глазами, который мог сжечь всё вокруг;
— Циклоп, с одним огромным глазом, способный увидеть скрытое и улавливать каждое движение;
— Джин из лампы, невидимый и быстрый, способный проникнуть куда угодно и управлять магией.
Он вызвал их к себе и повелел:
— Ступайте в Радужный город и украдите для меня Радугу!
— Слушаемся и повинуемся, — ответили они, и, без колебаний, направились к цели.
Дракон, размахивая мощными крыльями, поднял в воздух циклопа и джина. Джин выпустил густой волшебный газ, который опутал город, и все жители заснули на месте: пекари замерли с руками в муке, стражники — у башен, учителя — над книгами, бургомистр — за столом, мастера — у станков, матросы — на палубах кораблей. Время застыло, и город будто превратился в сказочную картину, где каждый элемент застыл в своем деле до следующего дня.
Дракон выдохнул ледяной огонь, и радуга в небе замерла, превратившись в хрустальный мост, неподвижный и холодный. Циклоп протянул свои длинные руки и аккуратно снял с неба сияющий свет, перелил его в сияющую лампу, а джин аккуратно закрыл крышку. Затем все трое вернулись в мрачный замок Гистала, и лампа, с запертой в ней Радугой, оказалась на месте трона владыки, который улыбнулся своей тёмной, хитрой улыбкой.
— О-о-о, — обрадовался владыка пустыни, вытягивая костлявые руки к сияющей добыче, — теперь Радуга принадлежит мне!
Он не собирался распускать её над своим безжизненным царством — еще чего! Разноцветный свет растопил бы мрак его пустыни, заставил бы расцвести сухие пески и превратить каменные поля в луга. Нет, хмурый и мрачный Гистал лишь довольно хмыкнул, положил Радугу в массивный железный сундук, окованный потемневшими цепями, и отнес его в глубины своего подвала. Подвал тот был холоден, сыр и полон эхom — стоило ступить, как шаги множились, будто сам мрак повторял их. В углу тлели три факела, но даже они казались черными от отчаяния. Гистал поставил сундук на каменный пьедестал и строго приказал:
— Дракон, ты охраняешь дверь. Циклоп, следи за тем, кто приблизится. Джин, окружи подвал чарами так, чтобы никто не нашел дороги сюда.
Дракон сел у входа, закрыл крыльями половину коридора и наполнял воздух запахом серы. Циклоп встал рядом, огромный глаз его был настороже, он видел малейшее движение даже в полной темноте. Джин же соткал вокруг подвала туман чар — так плотный, что любой, кто приблизился бы, просто заблудился бы среди стен и вышел обратно, думая, что попал не туда.
На следующий день жители Радужного города проснулись и сразу поняли, что мир изменился. Небо затянуло тяжелыми серыми тучами, солнце будто испугалось подняться, а самое страшное — над городом не сияла Радуга. Люди выбежали на улицы, переговаривались, тревожно озирались:
— Что случилось? Где наша Радуга? Почему так темно?
Но никто не мог ответить. И вскоре они заметили, что несчастье приходит одно за другим: цветы в садах опустили лепестки, деревья сбросили завязи, коровы стояли грустные и давали едва ли по капле молока. В кузницах плохо плавился металл, словно огонь потерял силу; на ткацких станках нити рвались; хлеб у пекарей не поднимался и выходил тяжелым, как камень. Музыканты обнаружили, что их инструменты рождают только грустные, плачущие мелодии. Дети и взрослые болели, кашляли, слабели.
Город словно выцветал без своего главного света, и многие начали думать, что пора покидать его.
Но тут на площадь вышел бургомистр — полный мужчина с аккуратной седой бородой, круглыми очками и глазами, в которых обычно сияла доброта, а теперь — тревога. Он носил длинный зеленовато-золотой кафтан, всегда пах свежими бумагами, чернилами и медовыми конфетами, которые любил раздавать детям.
— Люди Радужного города! — громко сказал он. — Не падайте духом! Радугу можно вернуть, и тот, кто это сделает, получит от меня достойную награду! Но главное — он вернёт нашему городу свет и радость.
Нашлось много смельчаков, ведь каждый хотел вернуть прежнюю жизнь. Но все понимали: дело не в награде, а в том, чтобы снова увидеть улыбки на лицах родных.
Среди тех, кто вызвался, были три брата-музыканта — Фолцайт, Цукунф и Штул. Старший, Фолцайт, с длинными волосами цвета засушенной травы, тихий и задумчивый, играл на флейте так, что птицы останавливались послушать. Средний, Цукунф, темноволосый, веселый, с острым взглядом, был мастером гитары: струны под его пальцами то смеялись, то рассказывали сказки. Младший, Штул, кругленький и всегда улыбающийся, любил свой барабан как друга — он мог выбивать ритмы, которые заставляли всех плясать. Люди уважали братьев за их музыку, которая украшала праздники, свадьбы и дни рождения.
— Негоже нам сидеть сложа руки, — сказали они. — Как мы будем открывать души людей музыкой, если сами живем под мрачным небом и грусть поселилась в сердцах?
Собрались они быстро: инструментов достаточно, больше у них ничего особенного и не было. Взяли немного еды, воды — и отправились в путь, по дороге, что шла через лес. Надеялись они, что кто-нибудь подскажет им, куда пропала Радуга.
Шли они день, два, неделю, месяц. Лес сменялся холмами, холмы — лугами, тропинки — каменными россыпями. И вот однажды, утомленные, они вышли на поляну, где стоял большой гладкий камень, обросший мхом и усыпанный блестящими каплями росы, хотя день давно стоял сухой и жаркий.
— Присядем тут, — сказал Фолцайт.
Они раскатали скатерть, нарезали хлеб, помидоры, огурцы, мясо, согрели чай. И только собрались было приступить к обеду, как услышали старческий, слабый голос:
— Ох, братья, не угостите ли бедную старушку?..
Подняли голову братья, а перед ними стоит старушка — маленькая, согнутая от времени, с лицом, изборожденным морщинами, словно каждая из них была прожитым годом мудрости. Глаза у неё, однако, сияли светло-голубым блеском — живым, внимательным, будто могли видеть насквозь не только людей, но и их мысли. На голове у неё была высокая остроконечная шляпа, украшенная выцветшими ленточками; на плечах висел старый серый платок, на поясе болтался потертый фартук с пятнами от трав и ягод. В одной руке она держала метлу — не для размахивания, а словно это был её посох.
Смотрела она пристально на каждого из братьев, будто разгадывала их судьбу.
Фолцайт поспешил встать и уступил ей место:
— Милости просим, уважаемая!
Штул придвинул к ней тарелку с хлебом, маслом и мясом:
— Попробуйте угощенье!
А Цукунф сказал:
— Чтобы вам, уважаемая, обедалось хорошо, сыграю вам на гитаре.
Старушка улыбнулась так тепло, что даже небо над поляной будто посветлело, и приняла приглашение. Она ела, пила ароматный чай, слушала гитарные мелодии — негромкие, но светлые. Когда же закончила трапезу, подняла глаза и спросила:
— А куда идёте вы, братья-музыканты?
— Мы ищем Радугу, — ответил Фолцайт и подробно рассказал, как кто-то похитил у города их символ и жизненную силу.
— Без Радуги нет счастья и жизни у нас, — добавил Цукунф.
— И пока не найдём — не вернёмся, — пояснил Штул.
Старушка задумалась, нахмурив брови, словно перелистывала в памяти древние события. Потом произнесла:
— Хорошо. Помогу я вам. Знаю, кто похитил вашу Радугу.
— Кто?! — воскликнули братья хором.
— Это сделал Гистал, владыка мрачной пустыни, — сказала старушка серьёзно. — Завидовал он вашему счастью. Хотел, чтобы вы жили так же мрачно, как он сам. Украли вашу Радугу три его слуги: дракон, циклоп и джин. Теперь они охраняют сундук, где лежит замороженная Радуга.
Братья испуганно переглянулись.
— Как же нам сразиться с ними? У нас ведь нет оружия! — сказал Цукунф.
— Неважно, — отважно заявил Штул. — Сломаются дубинки — будем драться руками! Дело наше правое, для людей стараемся!
Но старушка подняла руку:
— Вы музыканты. И ваше оружие — ваш талант.
Фолцайт нахмурился:
— Это как?
— У вас есть музыкальные инструменты. Они порой сильнее меча или копья, — сказала кудесница. — Сделаю я ваши инструменты волшебными.
Она подняла метлу, чертонула круг в воздухе. Ветер на поляне стих, листья замерли, а над инструментами братьев появилось мягкое сияние. Старушка произнесла заклинание — слова её были древние, похожие на шепот ветра и журчание ручья. Свет закружил флейту, гитару и барабан.
И вот:
— Флейта, когда заиграет Фолцайт, усыпит ваших врагов.
— Гитара, стоит Цукунфу тронуть струны, обратит врагов в камень.
— А барабан Штула уменьшит любого врага, стоит лишь ему отбить ритм!
Сияние стихло, инструменты тихонько звякнули и стали будто тяжелее и ярче.
— А если вы заиграете вместе, — добавила старушка, — то все ваши враги, помимо своей воли, пустятся в пляс и не смогут сопротивляться силе музыки!
Братья не знали, что сказать от удивления и благодарности.
— Спасибо, кудесница, — поклонился им Штул. — Век благодарны будем! Только… где живёт этот Гистал? Мы много прошли, а о нём не слыхали.
Тогда старушка вытянула руку, и вдруг — как будто из воздуха — появилась маленькая птичка. Она уселась ей на палец, трепеща крылышками, похожими на две мерцающие искорки.
Птичка была крошечной, с изумрудным перышком на груди и золотистой головкой. Когда она двигалась, воздух звенел, словно от маленьких колокольчиков.
— Это — колибри, волшебная птица, — сказала кудесница. — Она покажет вам путь. Из беды вытащит, если понадобится. Кормите её, берегите — и она сослужит вам добрую службу. Путь ваш будет трудным, полным ловушек, но лишь дружбой и отвагой одолеете вы препятствия.
Братья благодарили её снова, но старушка лишь улыбнулась, щёлкнула пальцем — и её фигура рассыпалась лёгким серебристым дымком, который развеялся в ветре, не оставив даже следа. Лишь тихий звон колокольчиков будто ещё звучал в воздухе.
— Чудеса… — произнёс Цукунф, прикоснувшись к камню, где она сидела.
— Может, нам приснилось всё? — спросил Штул, вертя головой.
— Словно и не было старушки, — сказал Фолцайт, протирая лоб.
Но тут колибри опустилась ему прямо на нос, смешно подпрыгнула и защебетала:
— Но я-то с вами!
— Ах, точно! — воскликнули братья. — Колибри осталась! Значит, всё было взаправду!
Дальше путь их вел через суровый дремучий лес. Деревья там стояли такие плотные, что солнечный свет почти не проникал сквозь ветви. Воздух был влажным, тяжелым, словно лес сам держал дыхание.
И тут, из тени, раздалось зловещее жужжание. На братьев налетели осы-трещётки — злые, ядовитые, с красными крыльями и жалами, которые могли убить человека одним уколом. Они летели стаей, как тёмная туча, готовая поглотить всё живое.
Фолцайт, не дожидаясь укусов, поднёс флейту к губам.
Его мелодия была тихой, но необычайно мягкой, словно ветер, укачивающий колосья. Нежные ноты разливались по лесу, как светлая дымка, и осы — одна за другой — начали падать на листья, словно заснули на лету.
Через минуту вся стая лежала на траве, мирно посапывая.
— Вот как музыка усыпляет зло, — сказал Фолцайт, и лес ответил ему лёгким шелестом, будто благодарил.
Но самый тяжёлый путь начинался в пустыне — где царствовал Гистал. Солнце там палило беспощадно, песок обжигал ноги, а ветер выл, словно был сам духом злой воли владыки.
И вдруг прямо из песка перед братьями поднялись воины-валуны: огромные каменные громилы, слипающиеся из пыли и глыб. Руки их были как скалы, глаза — как красные угли, а шаги — как землетрясение. Трое братьев дрогнули бы, если бы не Штул.
— Моя очередь! — крикнул младший, вскидывая барабан.
Он ударил по нему — раз, другой, третий! Грохот был похож на сердцебиение самой земли. Каменные воины сначала замедлили шаг, потом начали уменьшаться.
С каждым ударом барабана они становились всё меньше: были великаны — стали ростом с человека; Штул ударил снова — стали как дети; ещё удар — как собачки; последний — и рассыпались по песку маленькими камешками, безвредными, как игрушки.
Братья переглянулись, засмеялись облегчённо и перешагнули через каменную россыпь.
Колибри летела впереди них, её крылышки звенели, как серебряные стрелки часов, указывая путь. Наконец, она остановилась, и братья увидели впереди цитадель Гистала — высокую, мрачную, словно выросшую из самой тьмы.
На балконе стоял Гистал, холодный и жёсткий, как высохший корень. Его глаза горели злобой.
Увидев путников, он воскликнул:
— Ах, они хотят вернуть Радугу! Дракон!
Из темноты вырос огромный дракон: чешуя — как лёд, крылья — как снежные бури, дыхание — морозный огонь, превращающий всё живое в ледяные статуи.
— Уничтожь их! — приказал владыка.
— Будет исполнено, мой владыка! — прорычал дракон.
С новой силой расправив крылья, он ринулся на братьев. Ударил морозным пламенем — и те не успели даже достать инструменты.
Мгновение — и они превратились в ледяные фигуры. Лицо Фолцайта застыло в попытке достать флейту; руки Цукунфа — над гитарой; Штул даже поднять барабан не успел.
— Ха-ха-ха! — расхохотался дракон.
— Прекрасная работа! — похвалил Гистал, наблюдая сверху.
Но в этот момент мелкая колибри взмыла вверх. Она закружилась над замёрзшими братьями, крылья её двигались так быстро, что воздух вокруг них стал горячим, словно маленькое солнце. Зазвенел тёплый ветер, лёд стал таять, трескаться, стекать вниз водяными струйками.
Через мгновение братья вновь стояли живые, потрясённые, но целые. Они вдохнули полной грудью, словно возвращаясь из зимнего сна.
— Цукунф, теперь ты! — крикнул Фолцайт.
Средний брат схватил гитару, ударил по струнам — и звуки, сильные, острые, как молния, пронзили воздух.
Музыка его была каменной, непоколебимой, как вершины гор. Дракон взревел — движение парализовало его. Чешуя потрескалась, крылья застыли.
И вдруг тяжелое эхо грохнуло по пустыне — дракон стал превращаться в камень. Его глаза померкли, зубы окаменели, крылья застигло в полуразмахе.
Через секунду перед братьями стояла огромная каменная статуя дракона, навеки лишенная силы.
И двинулись герои дальше, к замку, чьи башни темнели над песками будто угрюмые пики застывших великанов. От каждого шага колибри вспархивала чуть выше, будто сама чувствовала, что путь вот-вот станет опаснее прежнего.
А Гистал, стоя на своем высоком балконе, заметил их приближение. Искажённое яростью лицо владыки дернулось, и он завопил так, что песчинки дрогнули на парапете:
— А-а-а-а! — топнул ногами, точно капризный ребёнок, которому испортили игру. — Циклоп! Ко мне!
Хлопнул в ладони, и пространство будто лопнуло — из завитков пыли и тени вырос циклоп: огромный, грузный, с грудью, похожей на скалу, и единственным глазищем посреди лба, светящимся зловещим синим огнём. От его дыхания воздух дрожал, а от голоса, прорезавшего пространство, вибрировал камень под ногами.
— Найди и убей тех троих, кто осмелился бросить мне вызов! — прошипел Гистал.
— Слушаюсь и повинуюсь, — рыкнул циклоп басом, от которого пространство словно сдвинулось. Развернулся и, тяжело припадая на огромные ноги, побежал на юг, туда, где приближались братья.
Бум! Бум! Бум! — каждый его шаг был подобен удару по гигантскому барабану, отчего в песке вздрагивали зыбкие дюны. Поднимались тучи пыли, трещал сухой кустарник. Братья замерли: перед ними надвигалась гора из мышц и каменной кожи, и глаз циклопа палил лазурным светом, склеивающим ноги, руки, мысли — будто синева держала их невидимыми цепями.
Он приблизился вплотную, протянул две лапищи, каждая величиной с деревенскую телегу, и мгновенно схватил братьев. Сжал так, что воздух вышибло, инструментов не достать, пальцем не двинуть.
Но колибри — та самая хрупкая, невесомая спасительница — ринулась вниз стрелой. Крохотным, но упорным клювом начала стучать по шершавой голове циклопа: тук-тук-тук! Стук звучал едва слышно, но для одноглазого громилы оказался мукой невыносимой. Он взревел, разжал кулаки, выпустив братьев, и принялся размахивать руками, пытаясь поймать крошку-птицу. То подпрыгнет, то нырнёт вниз, то скользнёт у самого уха — а циклоп всё мажет да вращает глазом, злится, сопит, но никак не доберётся до неё. Колибри крутилась вокруг великана, доводя его до исступления.
— Быстрее, брат! — крикнул Фолцайт, спотыкаясь о песок.
Штул уже успел схватить барабан. Поднял палочки и забарабанил изо всех сил:
— Там-тарарам! Там-тарарам! Там-тарарарам!
И с каждым ударом циклоп уменьшался — сначала будто подсел, потом стал ростом с телёнка, потом размером с собачку, потом с мышку, а затем — бац! — превратился в блохинку, прыгающую по песчинкам и бессильно пищащую.
Колибри опустилась легко, молниеносно — и одним движением склевала злосчастного маленького великана. Песок вздохнул, стих ветер — и братья поняли, что опасность миновала.
Так одолели они второго слугу Гистала.
Но радости их продлились недолго. Владыка пустыни содрогнулся от ярости; лицо его потемнело, губы скривились, а в глазах застыл холодный блеск. Он истошно позвал:
— Джин!
Перед ним взвилась струя пыли. Лампа, стоявшая у трона, засияла тусклым синим светом, крышка её дрогнула — и вылетел джин: высокий, худой, с кожей цвета темного олова, с оскаленными игольчатыми зубами. Он поправил свою вычурную чалму и, согнувшись, выслушал приказ.
— Сделай так, мой верный слуга, чтобы эти люди никогда не смогли добраться до замка! — голос Гистала выл, как песчаная буря. — И чтобы никто, никогда, не смел искать Радугу!
— Подчиняюсь твоей воле, владыка, — прохрипел джин.
Он вскочил на свой ковер-самолёт, развернул его резким движением — ткань заструилась будто живая — и взмыл в небо. Набрав высоту, выхватил из облаков один тяжёлый серый ком и начал сворачивать его, словно мокрое полотнище. Туча заворочалась, вытягиваясь в тягучий жгут цвета свинца. Джин размахнул им над пустыней…
И в следующее мгновение на землю рухнул ливень — не просто вода, а стена, поток, ударявший так, что песок моментально превращался в грязь. Ветер застонал, небо почернело, будто на землю упал огромный котёл со штормом. Вода хлестала братьев, сбивала их с ног, залила следы и тропу, смывала песчаные холмы, уничтожала ориентиры.
Пустыня, еще минуту назад сухая как печь, превратилась в бурлящее озеро, в котором тонули дюны, гнулись пальмы и ревел перепуганный ветер.
И в этом бушующем хаосе дрожал, но не сдавался светлый огонёк колибри, показывающий путь.
— Хо-хо-о! — раскатисто хохотал Гистал, глядя, как новая стихия, вызванная его слугой, переворачивает мир с ног на голову. — Умрите, чужаки! Пусть ваши тела станут обедом для моих рыб-акул!
Пустыня уже не существовала — её затёрла, смыла, затопила безбрежная вода. Между дюнами плыли водовороты, над песком проплывали серебристые рыбы, а вдали мелькали плавники, слишком острые, чтобы принадлежать добрым созданиям. Братья барахтались в бурлящей толще, захлёбывались, тонули — ещё миг, и ушла бы жизнь в бездну.
Но колибри вновь проявила свою невероятную отвагу. Мелькнула над волнами блестящая искра, распахнулось небо — и вот уже её маленький, но сильный клюв ухватил сразу троих за воротники. Лёгким, почти невозможным усилием она выдернула их из морской пучины, подняла ввысь над бушующими водами и перенесла прямо на ковёр-самолёт, где джин, довольно ухмыляясь, ещё скручивал тучу в мокрый жгут. Троица бухнулась в центр ковра, едва не перевернув того.
Фолцайт, едва отдышавшись, мгновенно выхватил флейту — да как заиграет! Звук тонкий, серебряный, будто морозный ветерок пробежал по струнам мира. Джин клюнул носом, зевнул, обмяк — и рухнул на ковре, свернувшись кольцом, как мешок с тряпьём. Вырвалась туча из его ладоней и, словно зверь на свободе, умчалась за край горизонта. А море, хлынувшее в пустыню, зашипело, зазвенело — и начало таять, испаряться, словно музыка вытягивала воду обратно в небо. В считанные мгновения бурлящая стихия исчезла, и снова раскрылась перед братьями сухая, обжигающая пустыня, и замок Гистала стоял посреди неё грозной чёрной громадой.
— Сбросим-ка джина, чтобы не мешал, — предложил Штул.
— Само собой, — кивнули остальные.
И братья дружно столкнули спящего волшебника с ковра. Полетел джин вниз, как мешок с мукой, ухнул в песок, провалился глубоко-глубоко… и лишь пятка торчала наружу, нелепо дрыгаясь, будто хотела выбраться. Чалма его отлетела в сторону и лежала поблизости, как забытый кем-то тюрбан.
Колибри подлетела к ковру, коснулась клювом лампы — и та треснула, расплавилась по краям и рассыпалась светлой золотистой пылью. Сила джина исчезла будто её и не было: ни магии, ни угрозы, один только торчащий в песке пяткастый сувенир.
А ковёр, освобождённый от чар, поднялся выше и выше, пока братья уже не летели над самым балконом, где Гистал топал ногами, грозил кулаками и шипел от злобы.
Братья выскочили на каменные перила. Гистал, кривя рот, скалился на них, как хищник.
— Что-то злой этот человек, — заметил Штул, щурясь.
— Надо ему настроение изменить, — фыркнул Цукунф.
Фолцайт усмехнулся:
— Может, сыграем? Пусть спляшет…
Эта мысль понравилась всем. Достали они свои инструменты — флейту, гитару и барабан — и как начали играть! Музыка пошла резвая, шальная, радостная — будто сама пляска ворвалась в стены замка.
Гистал попытался сопротивляться, но ноги его вдруг сами вздрогнули. Он переступил раз, другой… потом закружился, замолотил каблуками по плитам, закрутился всё быстрее и быстрее. Платье его развевалось, волосы липли к лицу, глаза слезились от усталости, руки дрожали. Но музыка не отпускала — братья играли, играли, играли! Гистал уже задыхался, мышцы скручивала болью, но остановиться он не мог ни на мгновение.
И наконец, обессилев, прохрипел:
— Ладно! Хорошо! Я выполню ваши требования… Верну Радугу! Только… перестаньте!
— Обещай, что больше никогда не станешь похищать её, — строго сказал Фолцайт.
— Обе-ща-ю… — выдохнул Гистал, едва не падая.
Музыка стихла. Братья опустили инструменты.
Покачиваясь, тяжело дыша, владыка повёл их вниз по каменным ступеням. В подвале пахло сыростью, мраком и древними секретами. Он указал на большую дверь с массивной скобой.
— Здесь ваша Радуга, — прохрипел он.
— Где? — спросил Цукунф, вглядываясь в тени.
— В сундуке, — подал голос Гистал, и глаза его вспыхнули зловещим блеском. Он подошёл к тяжелому сундуку, поднял крышку и показал внутрь. — Вон она… просто застыла! Полезайте, доставайте!
Братья, измученные дорогой и опасностями, не почувствовали подвоха. Поверили.
Прыгнули в сундук — разом, без сомнения.
И тут же — бац! Гистал резко захлопнул тяжёлую крышку. Замок щёлкнул, как зубы хищника.
Внутри братья забились, забарабанили кулаками, закричали, но крышка была крепка, будто отлита из ночного неба, и ни один удар не сделал даже царапины. Подвал огласили их голоса, но их никто не мог услышать — кроме злорадного Гистала, который мрачно усмехнулся.
И братья остались в темноте, в тесноте сундука, запертые без надежды выбраться… пока колибри не решит иначе.
— Останетесь здесь навеки! — торжествовал Гистал, спрятав ключ в карман халата и самодовольно хлопнув по боку. Он уже мечтал, как будет любоваться своим сокровищем без помех… и даже не заметил, что прямо над его макушкой, стремительной искрой, кружит колибри, будто маленькая молния из света.
Птица описала быстрый круг, прицелилась — и дзынь! клюнула владыку точно в лоб. Тот взвыл так, что стены подвала задрожали:
— О-о-о-о! Какой наглец посмел такое?!
Он, моргая и ругаясь, увидел перед собой колибри и кинулся за ней: размахивал руками, подпрыгивал, пытался схватить, но она лишь играючи ускользала, слегка задев его крылом. Гистал в ярости закрутился на месте, запутатался в собственном халате, наступил себе на подол, споткнулся о сундук и… шлёп! полетел носом вниз. Из кармана вылетел ключ, блеснул, звякнул о камень и покатился прямо под крылышко колибри.
Та тут же ухватила ключ, подлетела к замку и ловко, будто этим занималась всю жизнь, провернула его. Крышка сундука распахнулась — и из него, кашляя пылью и мраком, выскочили братья.
— Не простим тебе обмана, Гистал! — гневно воскликнул Цукунф.
И трое одновременно подняли свои волшебные инструменты. Зазвучала музыка — быстрая, весёлая, неудержимо плясовая. И, как только первые ноты достигли ушей владыки, тот снова начал вертеться волчком, подпрыгивать, размахивать руками и ногами, пытаясь остановиться, но не имея ни малейшего шанса.
Братья положили инструменты на сундук, и те — флейта, гитара, барабан — сами продолжили играть, будто живые. А сами музыканты наклонились над сундуком и достали Радугу — холодную, тяжёлую, словно вырезанную из прозрачного льда.
— Она же ледяная… — огорчённо пробормотал Штул.
— Как же её растопить… — почти всхлипнул Фолцайт.
Колибри вспорхнула рядом, мягко коснувшись крылами их щёк.
— Отнесите её домой, — сказала она своим звонким голоском. — Поднимите к небу, бросьте выше облаков. Солнце само растопит Радугу — и она снова засияет над вашим городом.
Послушались братья мудрой птицы. Не тратя ни секунды, поднялись наверх, оставив в подвале Гистала плясать до одурения — пусть сам решает свою судьбу. Им не было дела до его будущего: их ждала Родина.
Сели они на ковёр-самолёт, и тот помчался над пустыней, над лесами, над озёрами, до самого Радужного города.
Город встретил их мраком и тревогой. Над домами висели тяжёлые тучи, улицы были серы, в окнах — печаль. Но стоило братьям поднять Радугу к небу и бросить её вверх — как ледяная дуга вспыхнула, запылала, зазвенела тонким звоном и взлетела выше облаков. Солнце обрушило на неё своё тепло — и Радугу прорвало светом.
Сначала — слабый отблеск. Затем — мягкое сияние. Потом — яркий, насыщенный, живой поток цвета, который пронзил небо семью сияющими струями. Облака разошлись, будто раздвинутые доброй рукой, небо посветлело, а город озарился мягкими, тёплыми цветами.
И сразу же всё ожило. Пошли вкусные запахи свежевыпеченных булочек. В кузнице звенели молоты. Лошади цокали копытами, везя ребятишек и товары. На рынках зазывали продавцы, выкладывая горы фруктов, тканей, игрушек. Школы вновь открыли двери, и мудрые учителя учили детей музыке, ремёслам, наукам и доброте.
Город дышал. Город ожил. Город снова стал Радужным.
Бургомистр, в нарядном голубом камзоле, лично встретил спасителей. Он наградил братьев золотыми медалями с выгравированными нотами, а колибри — крошечным орденом, сделанным лучшими мастерами из серебра и изумрудов: маленький, но сияющий, как сама благодарность города.
И все жители долго аплодировали, махали руками, радовались возвращению света.
Так братья-музыканты и птичка-колибри вернули городу Радугу — и стали героями, о которых теперь рассказывают сказки по вечерам, у теплого очага, чтобы дети знали: доброта, дружба и музыка способны победить даже самые мрачные тени.
(9 декабря 2015 года, Элгг,
Переработано 25 ноября 2025 года,Винтертур)