Обратная сторона топора. Роман. Часть 2. Глава 1

Часть вторая. НАЗЛО ВРАГАМ



Огонь ленинизма наш путь освещает,
На штурм капитала весь мир поднимает!
Два класса столкнулись в последнем бою;
Наш лозунг — Всемирный Советский Союз.
Наш лозунг — Всемирный
Советский Союз!

       Илья Френкель. Коминтерн



                Глава первая. Адреса

      — Что за дедушка с внучкой? — вскричал Щебетан, снова становясь Димоном в клетчатой рубашке и спортивных штанах. — Хотя, вообще, я знаю, кто вы такие.
      — А кто они такие? — с тревогой спросил Макс. — Ты что-то о них знаешь?
      — А ты что, разве сам не знаешь?
      — Ну почему? Лёва Бургундский — журналист, Элис — из Голливуда.
      — Это они тебе сказали?
      — Нет, это я сам придумал. Сфантазировал.
      — У него богатая фантазия, — пояснил Бургундский. — Особенно сексуальная.
      — Вот что, ребята, — обратился Димон к гостям. — Отправляйтесь-ка домой, к Максу в меморию, не мешайте учебному процессу.
      — Мы пришли засвидетельствовать почтение мастеру, — обиделся Бургундский. — Если бы не мы, вы никогда бы не встретились.
      — Ладно заливать! — поморщился Димон. — Затеяна большая игра, знающие люди это знают. Вы тоже это знаете. Правда, никто не знает, чем она кончится.
      — Вот это верно! — каркнул Бургундский. — Даже стратеги.
      — Покажите ему фокус «шпион», — попросила Элис. — Мы похлопаем и уйдём, не будем мешать.
      — Чтобы не смущать высокого профессионала присутствием профессионалов ещё более высоких, — пояснил Бургундский.
      — Добро, — согласился Димон и растаял в воздухе.
      И тут же из воздуха зазвучал тошнотворный закадровый голос учебного фильма по гражданской обороне:
      — Вражеский разведчик, сделавшись невидимым, проник в сенсории на режимный объект, чтобы скопировать в свою меморию секретную документацию и чертежи секретного изделия. Но бдительной службой защиты они были заранее размещены в мемории Главного конструктора и надёжно заблокированы, а оригиналы в Натуре уничтожены. Несолоно хлебавши ушёл шпион! — злорадно закончил диктор, и Димон снова возник в пространстве под аплодисменты зрителей, которые, как и обещали, тут же исчезли.
      — Как ты это сделал? — спросил Макс.
      — Странный вопрос после всего сказанного. Я превратился в воздух — как до этого в твоего Щебетана.
      — Э-э, стой! Разве в сенсории есть воздух? Ты же сам говорил…
      — Я говорил, что в сенсории нет молекул воздуха. Но образ воздуха есть, потому что есть от него ощущения: визуальные — голубая даль, осязательные — ветер. И обонятельные, если ты возле помойки. А я выдал ещё и звуковые.
      Учитель придирчиво оглядел Макса с ног до головы, словно сомневаясь в его умственных способностях.
      — Какого чёрта у тебя Пегас на брюхе, креатофоб? Выбрось его подальше, можно за окошко. Пегас включён у твоего зомби, а тебе-то зачем?
      — Слушай, так кто они? — вспомнил Макс. — Мне всегда казалось, что я их просто выдумал.
      — Нет, ты тут ни при чём. Это водилы. По-русски говоря — драйверы. Они тебя водят, как джип, перехватывая друг у друга руль.
      — Вроде ангелов-хранителей?
      — Это они и есть, но термин устаревший. Они далеко не ангелы.
      — Да, — согласился Макс. — Особенно Бургундский.
      — Лучше бы спросил, не кто они, а кто ты.
      — Я знаю, — ответил Макс. — Я индиго.
      — Правильно, — кивнул Димон. — Я это понял, ещё когда клал тебя на пол в «стойле Пегаса». Потому что я сам такой. Большинство поздних индиго — тех, кто родился в нашем веке, — видит эту публику, драйверов, и может с ними общаться.
      — Мне много раз говорили, что я индиго, — сказал Макс. — У меня аура синяя. В детстве меня в лаборатории отца обследовали на Пегасе, входили в ауросферу и установили, что синяя. Я всегда думал, что это вроде вундеркинда.
      — Не совсем. На заре сапиенсов их было очень много, почти каждый мог общаться с духами — звериное свойство, важное для выживания первочеловеков. Но потом стало мешать, и соответствующие гены надолго вышли из игры. Но они остались. А сейчас, перед катастрофой, блокировку сняли, и индиго опять пошли косяком.
      — Перед какой ещё катастрофой? — Макс не любил мрачных пророчеств.
      — Мировой, — спокойно уточнил учитель. — Только давай не отвлекаться. Мы успеем это обсудить. Время ещё есть. Помнишь такую киноклассику: «На последнем берегу»? После ядерной войны на Австралию надвигается радиоактивное облако, от которого уже подох остальной мир. Но над улицей ветерок треплет перетяжку: «Время ещё есть». Чтобы граждане не слишком нервничали.
      — Откуда ты это всё знаешь? — прищурился Макс. — О какой-то большой игре, о драйверах, о катастрофе? Какие-то стратеги… Я нигде об этом не читал.
      — Знаю от одного человека.
      — Знающий человек! — усмехнулся Макс. — Твой гуру?
      — Мой командир. Я же сказал: не сейчас! Со временем ты всё узнаешь. И, думаю, пожалеешь об этом, — зло улыбнулся Димон. — Так на чём мы остановились, когда пришли эти твои?.. На адресах! Как я тебя нашёл.
      — Стой! Я что-то хотел тебя спросить… Да, вот! Сенсосфера отслеживает Натуру на всей земле, верно? А картинку показывает Нейросфера, синсвязанные нейроны всех живых существ, правильно? От них и информация. А кто же копирует Натуру в тех местах, где никого нет? Ну, то есть, ничего живого?
      — Во-первых, — сказал Димон, — таких мест нет. Везде есть хотя бы бактерии.
      — Э-э, у них же нет нейронов! Они одноклеточные и даже вообще прокариоты вшивые. Думаешь, я позабыл биологию?
      — А кто тебе сказал, что обычные клетки, не нейроны, соединённые синсвязями, не могут создать что-то вроде психики? В психоинформатике для неё даже название есть: цитопсихика — психика на базе обычных клеток, в отличие от нейропсихики, которая на нейронах. Между прочим, есть неплохая гипотеза, что основная работа нашего мозга идёт не в нейронах, а в астроцитах, которых в мозгу в десять раз больше, а нейроны — только для связи. Астроциты живут городками, островками, своей жизнью, и если пороговый потенциал не превышен, сигнал по нейронам не идёт, и мы, наше «я», о мыслях астроцитов в этих городишках ничего не знаем. Юнговское бессознательное, множественные сознания, эти его рыбы в толще океана, очень хорошо ложатся на астроцитную гипотезу. Но там ещё копать и копать. А вот твой отец, между прочим, занимается как раз цитопсихикой. Нейро — это Пегас, а цито — это Теменос, понял? Да ладно, не волнуйся: это уже не секрет. В журналах пишут. Только, думаю, ни фига не получится. Можно сто лет возиться.
      — А что во-вторых? — напомнил бдительный Макс.
      — А во-вторых, если бы в какой-то зоне не было даже бактерий — всё равно она погружена в нейросферу, вернее сказать, в цитосферу, и потому пронизана синсвязями. Так что репортаж идёт, и картинка такой зоны в сенсо будет в лучшем виде. Ясновидящие всегда гордились, что могут посещать места, где никого нет, чем и козыряли перед простыми, скромными телепатами.
      Димон присел на диван, разумеется, нисколько его не продавив, и очень натурально изобразил стариковское кряхтение:
      — Однако учитель маленько подустал, — сказал он, растирая поясницу. — Конечно, тоже креатофобия. Да нет, просто дела зовут: дед без меня забудет пообедать, зачитается какой-нибудь хренью вроде биографии Имре Надя. Он у меня великий геополитик, не может забыть мировую шахматную доску времён раннего детства. Не устаёт переигрывать проигранную нами партию. Никак не поймёт, как же так получилось, когда мы давили по всем фронтам.
      Макс знал уже от Димона, что тот живёт без родителей, со своим чудаковатым дедом, который вырастил его, подростка, когда умерла мать. Отец давным-давно жил в Питере с новой семьёй.
      — А ты всё же подумай сам, — напутствовал Димон, — как я тебя разыскал, в какой поисковой системе. Выскажешь гипотезы. В сенсо без меня пока не лезь.
      И по-английски, без прощаний, исчез.
      Макс отнёсся к заданию серьёзно, допоздна рыл в Интернете. И откопал в итоге две версии поисковика. Одна называлась «метрикой Файдыша», в честь Евгения Файдыша, академика, ещё лет тридцать назад издавшего книгу о геометрии мистических, точнее, психовиртуальных пространств. Расстояния в пространствах типа сенсо — иллюзия, понятно само собой. По Файдышу, здесь объекты тем ближе, чем у них больше сходства. И можно приближаться к искомому объекту, постепенно формируя у себя всё более похожий его образ. Какой в этом смысл, если перемещаться можно мгновенно, Макс не понял. Другой метод именно это и рекомендовал: воображение рисует образ чего-то сугубо индивидуального, неповторимого в объекте, пусть это даже одна какая-то его деталь, — и мы тут же у цели. Но гуру, разместившие в Интернете свои тексты, нарочно темнили, писали о каком-то неповторимом аромате объекта, который желательно ощутить сразу по нескольким сенсорным каналам. На пике маразма они доходили до того, что цвет можно понюхать, а звук попробовать на вкус. За разъяснениями, понятное дело, следовало обращаться к гуру лично за умеренную плату.
      Когда на следующем занятии Макс поделился с Димоном сомнительными находками, тот, против ожидания, похвалил, отметив, что молодой взял верный след: методов действительно два.
      — Но, главное, всегда помни, — наставлял Димон, — нейросфера, нейро — большой мозг, и в нём всё примерно как в нашем, который есть его крохотный кусочек. Возьмём узнавание. Допустим, я не помню, как по-английски будет «призрак». Но если в тексте мне встретится «гоуст», я тут же вспомню: призрак! И какое-то время уже не забуду. Вот так же и поиск по Файдышу: работает память узнавания, если я плохо помню то, что ищу. Если бы ты читал его книгу, ты бы сразу понял. Там у него классический пример из Роджера Желязны — был такой фантаст и притом авторитетный мистик. Герой хочет доехать на машине до родного Янтарного королевства, которое, судя по всему, виртуально и окружено несметным множеством того же сорта пространств, так что недолго и заплутать. Как же ему отыскать своё? Особенность в том, что в одном из миров его так звезданули по башке, что вышибли почти всю память, и родные свои места он помнит плохо, однако увидев — узнает. Он решает искать по пейзажу и выбирает метод последовательных приближений. Начинает с цвета неба. Колесит из пространства в пространство, пока не чувствует: вот оно, такое, как у нас. То есть — вспомнил и уже некоторое время не забудет. То, что он узнал родное небо, — сигнал для нейросферы: она это небо при дальнейших блужданиях героя менять уже не будет. Это и есть аналог в нейро нашего обычного узнавания. Герой приехал к нужному ему небу, и нейро слушается его воли. Дальше он начинает перебирать пространства с таким же цветом неба, но с разной формой холмов на горизонте. Какие у него в королевстве были холмы, он нарисовать не сможет, но увидев — узнает. И вот — натыкается: точно, такие! Потом он уже не будет менять ни холмы, ни небо — он их узнал и теперь помнит, — а станет подбирать деревья, пока не опознает похожие на свои. И так деталь за деталью, пространство за пространством, пока не совпадёт вся картинка: вот и приехали! Это и есть его королевство. Слегка похоже на детские кубики или паззлы: собери картинку! Вроде фоторобота преступника: узнай глаза из набора, потом нос, рот — а вот и вся рожа! В общем, метод неплохой, когда мозги слабоваты. Если же память цепкая — не важно: зрительная, слуховая, собачья на запахи, — а воображение послушное, гораздо лучше образ-код. Набираешь код — и сразу на месте. Образ-код — это адрес не только в сенсо, но и во всей громадной Креате, во всех её сферах и пространствах, и в твоей мемории в том числе.
      — Так это просто образ места, куда мне нужно? — предположил Макс.
      — Ну нет. Ты не такой гений, чтобы целиком его помнить. Это только матёрый шпион приучен запоминать в комнате всё что есть и как расставлено. Нет, тебе хватит и одной детали. Лишь бы в сенсо, то есть в её носителе нейро, возникла ассоциация.
      — А что такое ассоциация?
      — Да ты это знаешь. Ивана Петровича Павлова помнишь?
      — Петровича? Как сейчас, — подтвердил Макс.
      — Колокольчик динь-динь, а у бедненькой собачки желудочный сок из трубочки кап-кап — к вкусному обеду. Условный рефлекс. Образ динь-динь — образ обеда: ассоциация образов. Появился один — вспомнился другой. Я вот долго не мог запомнить, как по-английски произносится слово «литература», всё норовил по-обычному: «литэрэйча» — но это неправильно. И вдруг сообразил: дед во дворе общается со старым алкоголиком, которого все зовут Литрыч. И теперь я всегда его вспоминаю и произношу правильно: «литрыча». У меня в мозгу и, соответственно, в психике между алкоголиком Литрычем и литературой установилась ассоциативная связь.
      Вероятно, Димона так радовал этот Литрыч, что он сделал лирическое отступление, возможно, заочно продолжая какой-то спор со своим дедом:
      — Вообще, ты не замечал, как плодотворен английский язык на русской почве? Возьми словечко «гаджет» во множественном числе — как смачно звучит для русского уха! Произнеси несколько раз подряд, но вначале крякни, чтобы настроить глотку: «Гад-же-ты!» — и тогда поймёшь. А «юзер»? Так и видится тело, которое юзом волокут по асфальту. А «промоутер»? Нет лучше названия для матёрого прожигателя жизни за чужой счёт, способного промотать хоть миллион! Или, например, «шутер». Выглядывает из-за словечка шутник в колпаке с колокольчиком, весело убивающий всех вокруг. И даже простую букву «а» окликают по-дружески: «Эй!» А букву «и» все боятся: «Ай!» А возьми «кол-центр»: не то ли это место, в центре которого торчит великолепный фаллический кол? А приставочка «топ»? Так и хочется потопать и похлопать, как в детском садике! Не говорю о трогательно детских «би-би» и «пи-пи». Инглиш несёт в русский массу чудесных созвучий и сочных словечек, одно «вау» чего стоит! Оно не менее прекрасно, чем славный царь нашей словесности, восседающий на трёх своих буквах. Как всё это обогащает русский язык! Тургенев пришёл бы в восторг и создал о великом и могучем новое стихотворение в прозе.
      Несколько успокоившись, учитель вернулся к теме.
      — Ассоциации есть двух типов: по сходству и по другим причинам. В психоинформатике их называют — ассоциации по совпадению. На них сам язык стоит. Скажи «крокодил» — и увидишь про себя крокодила, а не слона и не школьную училку, хотя само слово на крокодила не похоже, разве что довольно длинное. И вот вопрос: в нейро, большом мозге, и в сенсо, большом мониторе, — есть ли что-нибудь похожее на наши ассоциации? Не может не быть! И оно есть. Ассоциации по сходству — это образ-код. Ассоциации по совпадению — любимое детище магов всех времён и народов, они их называют «символическими соответствиями». Эти соответствия они отыскивали столетиями в громадном количестве экспериментов.
      — Приведи пример для народа, — попросил Макс.
      Димон протянул руку, и в ней возникла толстая тетрадь с бабочкой на обложке. Он принялся её листать, отыскивая нужное место.
      — И что, ты смог свиртуалить целую тетрадь? — изумился Макс.
      — А что тут такого? Я же в Натуре лично делаю в неё выписки, они из моего монитора оседают в моей мемории — что стоит перебросить их в сенсо? Но у тебя так не получится: нужна жуткая дисциплина внимания.
      — А почему бы тебе не заиметь планшетник?
      — А смысл? Будет он работать в сенсо?
      — А будет?
      — Подумай сам.
      — Наверно, нет, — подумав, с грустью сказал Макс.
      — Почему?
      — Потому что в сенсо нет атомов и электронов. Нет физики, одни ощущения.
      — Правильно. Нет физических основ ни компа, ни телика. Работу натурных компа и телика ты из сенсо, конечно, отследишь, но в виртуале это будут просто коробки. Правда, ты можешь превратить их в мониторы, и если ты в режиме «полиреал» торчишь в двух-трёх местах, то можешь на них мониторить обстановку хоть на пляжах Египта, но это будут твои сугубо личные мониторы, а не комп с теликом. Да и зачем они тебе при живом Пегасе?
      — Логично, — одобрил Макс.
      — Не забыл, о чём спрашивал?
      — О тех ассоциациях, которые любят маги.
      — Ну так слушай. — Димон нашёл в тетради нужное место. — Карл Густав Юнг очень уважал И Цзын, китайскую Книгу Перемен, сам по ней гадал и опознал в ней древнее и очень серьёзное существо Креаты.  Для гадания там нарисованы гексаграммы, шесть отрезков прямой, один под другим. А состоят они из пары триграмм — это тройки тех же отрезков. С древних времён их применяли и обогащали новыми соответствиями китайские маги. И не только китайские: последней знаменитостью, кто с ними работал и открыл немало неизвестных ранее соответствий, был Алистер Кроули — помнишь такого, с почётным званием «самый ужасный человек двадцатого века»? Так что поиск шёл без малого пять тысяч лет. Отрезки триграмм называются «яо», они либо сплошные, либо с разрывом посредине. Сплошные — это «ян», мужские, а с дыркой — понятно, женские, «инь». Триграмм всего восемь — проверь сам, комбинаторику ты в школе уже проходил. Возьмём одну, крайнюю, с тремя дырками — три женских «яо». Называется Кунь. Вечная женственность, так радовавшая Владимира Соловьёва и прочих софиологов Серебряного века. У неё есть соответствия очевидные, вроде женских половых органов, то есть по сходству, и неочевидные — по совпадению. Если ты сосредоточишься на этой Кунь, она тебе наладит синсвязь через нейросферу с теми объектами, которым соответствует. И при желании и навыке ты сможешь на них воздействовать. Объекты эти очень общие, например, толпа людей, — но ведь у тебя и свои мозги есть, и ты можешь объект конкретизировать. Например, тебя волнует вполне определённая толпа: зловредные демонстранты в центре Москвы. Ты даёшь через Кунь мысленную команду — и толпа к чёрту разбегается: либо их что-то напугает, либо интерес вдруг пропал.
      — Психотроника! — восхитился Макс.
      — Психотроника — говно, — возразил учитель. — А вот тебе ещё соответствия Кунь, нетривиальные и которые попроще: части тела — живот, мизинец правой руки; в природе — облачная погода, чернозём, морское дно; звери — бык, муравей, кошка; растения — картошка, свёкла, цветы с луковицами, вроде тюльпанов и гладиолусов; а также кухня в доме и бережливость. Как видишь, тут и свойства характера, но они, понятное дело, имеют базу и в мозгу, и в нейро. Они тоже образы: Плюшкин у Гоголя — чем тебе не образ бережливости? А ещё — время, ведь разные периоды дня и года — это образы, пусть и расплывчатые: днём — предвечерье, в году — конец лета, и всё это Кунь. Чувствуешь: и там, и там — лёгкая грусть. И ещё луна и её фаза — новолуние. Из открытий позднейших магов соответствия Кунь — токарный станок, антиквариат, магический круг, колесо Фортуны, муладхара-чакра, а Кроули добавил к этому совсем уж удивительные: хрусталь, спирт и крокодил. Вот тебе и вечная женственность!
      — Как же они могли возникнуть, соответствия? — подумав, спросил Макс.
      — У нейросферы? Да как у тебя. Ты сидишь у стоматолога. А у него ёлочка стоит новогодняя в углу кабинета. После этого любая ёлочка вызовет у тебя трепет и перенесёт в зубоврачебное кресло.
      — А правда, что Кроули сотрудничал с Гитлером? — спросил Макс.
      — Думаю, враньё. Но с английской разведкой — факт. В преднацистской Германии он общался разве что с Эрнстом Тельманом, которого уговаривал перейти из коммунизма в телемизм и что это, мол, одно и то же. Телемизм — это делай что хочешь, по принципу Телемского аббатства в книжке Рабле. Правда, телемизм хорош в сенсо, а не в Натуре.
      Димон растворил в пространстве свою тетрадь и продолжал:
      — Но мы не маги, и для нас важны только образы-коды. Соответствия — это огонь по площадям, а образ-код — прицельный.
      — Почему же, ты говорил, маги их так любят?
      — Потому что это могучая опора. Нам она ни к чему: Пегас даёт устойчивую синсвязь со всем, что не защищено. О защите мы ещё поговорим, когда засядем в твоей мемории. А вот у магов надёжность связи всегда была проблемой. Без образа-кода им тоже не обойтись, но он сам по себе, без поддержки, обычно не срабатывает. Вот ты без Пегаса как ни воображай свою девушку — всё равно к ней не подлетишь, хоть ты и индиго. Но если ты нажмёшь все кнопки, вспомнишь все соответствия женственности, от чернозёма до крокодила, в круглом животе которого луна, проглоченная с неба в новолуние, — может быть, силы природы тебя поддержат и синсвяжут по древним каналам с твоей любимой, если у тебя её хороший образ.
      — Что значит — хороший? — пытливо спросил Макс.
      — Вопрос в яблочко. Хороший образ — это и есть образ-код. Образ-код не бывает плохим. Он или хороший, или это не образ-код, а твоя пустая фантазия. Технология включает два этапа: вообразить образ-код и дать волевую команду к перемещению — в духе пресловутого «намеревания» дона Хуана, о котором он, если помнишь, говорит на все лады, даже словечко выдумал: намеревать. Волевой этап поставлен самой природой, он — предохранитель, иначе бы тебя кидало по сенсории как мяч от любой фантазии.
      — Самой природой? — удивился Макс. — Природа что, заранее знала о Пегасе?
      — Она знала не о Пегасе, а о магах. Все живые существа в определённой степени и в определённых условиях — маги, причём с незапамятных времён. Постигнешь, когда будем говорить об Исполнительной Системе.
      — Ладно, поверим пока. Но ты, учитель, не ответил, какой образ хороший, а какой — плохой.
      — Я об этом и собираюсь толковать, — сказал Димон, уютно потирая ладони. Похоже, то была его излюбленная тема.