Верба

Мне снился сон. Ветки скреблись своими когтями о беспокойные стёкла, дул сильный ветер, пытался ворваться в тёплую квартиру. Стоял страшный свист. Было не понятно откуда он идёт : то ли это с улицы, из тёмных подвалов, то ли это из соседней комнаты бил тревогу чайник. Вся зелень с деревьев, казалось мне, стала прозрачной, бесцветной, а после и вовсе окрасилась в чёрный, мёртвый цвет. Мне снился сон о глубоко несчастных людях. Будто они звали меня на помощь, задыхались от слёз, рвались, бежали за глотком свежего, живого воздуха. Казалось, что я рвусь им на помощь, но что-то сдерживало меня, вязало по ногам, рукам и не давало сделать лишний шаг.

Я видела женщин: молодых, совсем юных, среднего возраста. Кто-то из них носил под сердцем ребёнка. Их лица были покрыты шрамами и глубокими, незаживающими царапинами и ссадинами. Они были забиты в угол зверством, чёрствостью. Они кричали мне, говорили что-то. Я так и не смогла разобрать, что они хотели мне донести, но боль на их лице была страшнее слов.

Я видела детей, глаза которых горели тысячами солнц. В них отражалось пожарище, в котором исчезало и превращалось в чёрные пепел всё святое и доброе, что успел дать им мир. Горели книги, фотографии, чья-то слава, нравственность, радость. Горела маленькая планета и юлила в районе сердце боль как оголённый нерв.

Я видела мужчин. В их груди горел серый фитиль. Воск капал, сползал на пол и застывал, образуя кресты. Нельзя было отмотать всё обратно, как кассету. Нельзя было что-то исправить. Я смотрела на мучения и вселенское горе и не могла ничем помочь.

И тут, среди этого сумасшествия и мрака появился младенец, который протянул мне свою светлую ладошку, в которой сияла хрупкая веточка вербы. Руки мои дрожали. Прошло несколько минут и младенец молвил: «Взгляни на этих людей. Твоя душа болит от их мук, а это значит, что твоя душа жива. Помни, что правду сжечь нельзя, она свята, как верба». Он тоскливо улыбнулся, коснулся моего лба и исчез.

Я проснулась в холодном поту. В окна бил свирепый, бесноватый ветер. Уснула я ближе к утру. Странные мысли навещали меня и не давали покоя. Мне было не по себе. Ближе к 19 вечера в комнате захрипел радиоприёмник. Диктор тяжёлым, строгим голосом молвил:

«2 мая, в Доме профсоюзов, в Одессе, заживо сожгли более 40 человек. Убийцы были вооружены бутылками с зажигательной смесью. Светлая память всем погибшим. Каратели будут наказаны».

Мне было душно. Я выбежала из квартиры. Я спустилась по лестнице и вышла из подъезда. Темнело. Где-то жужжал майский жук и пели птицы. Я подняла глаза и увидела старую вербу. Она распустилась красотой своих «сережек». Я смотрела на неё долго, пристально, приковано и тихо прошептала: «Правду не сжечь…не сжечь!»