Красный карандаш

Мне было пять лет, когда в нашу деревню привезли кино.  Кино!  Весть об этом понеслась детскими босыми ногами от хаты к хате.  «Кино! Кино! – ребячьи голоса радостно взмывали над деревней, перелетая через речушку  Полевая плата в соседнюю деревню.  Управившись с вечерней дойкой, жители потянулись в клуб, где приезжий мужичок в городском костюме из простыни мастерил экран. Парни глубокомысленно курили у киноаппарата, отгоняя  через чур любопытных пацанят.  На лавке у печки девчата  манерно лузгали семечки и призывно хихикали, стреляя глазами в сторону парней.
Я сидела на коленях у отца, от которого пахло свежей глиной. У соседа дяди Мишаки мужики, а с ними и мой папка, перекладывали русскую печку, когда весело перекатилось по улице: «Кино! Кино приехало!»
Вначале приезжий мужичок что-то долго рассказывал, показывая на простыню, называя ее «Экран», чем веселил зрителей.  «Кино давай! – забасил кто-то нетерпеливый. Мужичок замолчал, достал из кармана очки и сосредоточенно их протер тряпочкой, потом махнул рукой и шагнул к киноаппарату, чем вызвал радостное оживление у зрителей. Погас свет, застрекотал аппарат, целясь в простыню. А потом…  Потом задвигались  на экране вначале какие-то тени, а потом люди. Я вцепилась в рубашку отца и от страха засунула нос к нему под мышку. Он ласково погладил меня по голове.
Люди на экране разговаривали, смеялись. Чудно! И тут зазвучала безумно красивая музыка и мужчина с женщиной стали танцевать! Не так, как плясали парни и девки на вечерках под гармошку, а по-другому…  Они плавно скользили  по  красивой горнице, рука женщины доверчиво лежала на плече мужчины, он бережно обнимал ее за талию, платье воздушно приподнималось, являя на свет туфельки на каблучках. Зрители замерли в недоверчивом восхищении: неужели живут где-то такие красивые люди?
Я во все глаза таращилась на экран. Сосед дядя Андрей за спиной пыхтел самокруткой. Дуняшка, его молодая жена, прикрыв рот ладошкой, не мигая смотрела перед собой. Парни и девчата изумленно смотрели на чужую красивую жизнь. «Гляди, как буржуи живут!» - Выдохнул то ли осуждающе, то ли завистливо Мишака.
Вдруг кино остановилось, и на фоне белого экрана обозначилась рослая фигура председателя колхоза. Он поднятой рукой погасил ропот односельчан. Подождал мгновение и сказал: «Война!»
Всю дорогу домой я на руках отца плакала и просила кино. Папа молчал, только бережно прижимал меня к себе.
Дома я бросилась к матери, но она пристально посмотрела на мужа и отстранила меня. Баба Мотя, мать отца, заплакала в голос и прижала меня к себе. Мама припала к отцу, плечи ее начали вздрагивать. Я вырвалась из объятий бабушки и выбежала на крыльцо. По деревне от избы к избе, перекликаясь и захлебываясь, стоял плач. Вот так война и красивый фильм слились для меня в одно целое.
Когда я закончила четвертый класс, к нам в деревню в новенький клуб привезли кино. Однорукий киномеханник с помощью добровольных помощников прилаживал бобину с пленкой к киноаппарату. На костылях тяжело прошагал одноногий дядя Андрей. Сзади тихо пристроилась молчаливая жена Дуняшка с Коленькой на руках. Когда уже зашелестели первые кадры, пришли Мишака с женой Шурой и ребятишками. На Шурочке был красивый платок, который из самой Германии на зависть всем деревенским бабам привез ее муж. Зрители: в основном женщины и дети, чинно уставились на экран.
Привезли тот же красивый фильм, двое кружились в танце, звучала легкая парящая музыка. Я молча глотала слезы, вспоминая отца,  как с войны пришел Мишака, вселяя слабую надежду, что за ним скоро придет и мой папка. Мишака степенно разговаривал с соседями на крыльце, потом резко шагнул навстречу одноногому Андрею и долго, обнимая, хлопал его по спине. Потом посмотрел на босоногих ребятишек, которые сбежались со всей деревни, взъерошил крайнему пацаненку выгоревшие на солнце волосы. Тот осмелел и потрогал блестящие награды на груди фронтовика. Мишака шагнул в хату, вынес большую коробку с цветными карандашами. Мне достался красный карандаш.
Размахивая бесценным подарком, я побежала домой. Мама посмотрела на карандаш и заплакала. Баба Мотя прижала фартук к лицу и отвернулась к печке. Маленький Миша осторожно потянул карандаш к себе. Ему было четыре года, и отца он видел только на фотокарточке, которую тот прислал в последнем письме с надписью: «Идем на Берлин. Война скоро закончится».
Пока я это вспоминала, кино докатилось до того момента, когда 22 июня 1941 года пришел председатель и остановил фильм. Зрители вколыхнулись и замерли. Четверо председательских ребятишек (в деревне из прозвали «предательскими») сидели на скамейке сбоку и внимательно смотрели на экран. Их отца, как врага народа, посадили уже после войны.
Веселый фильм благополучно докатился до конца. «Да, жизнь…», - констатировал Мишака, и все согласно загомонили, стали поправлять одежду и потянулись к выходу.
Из деревенских фронтовиков Мишака умер последним, когда у власти был Горбачев. Он лежал на печке высохший от болезни и молчаливый, когда к деревне подкатил милицейский «уазик». Свернув с трассы на деревенскую улицу, машина тут же застряла в глубокой луже. Молоденький участковый Серега первым шагнул в черную жижу и матюгнулся: «Перестройка, мать ети...!».
Приехали бороться с самогоноварением. Полилась щедро брага на грязную обочину дороги. Женщины горестно поджимали губы: «Чем теперь расплачиваться за привоз угля, починку крыши, за пахоту…».
Когда флягу с брагой милиционеры потащили из хаты Мишаки, тот потянулся с печки и прошелестел: «Ребята, оставьте. Это мне на похороны…»
Страж порядка даже не поднял головы от протокола, а Серега юрко зыркнул за печку и вытащил четверть самогона.
Так и шагали по грязной улице гуськом: впереди Серега с четвертью под мышкой, за ним тащили двое по ящику яблок, которые конфисковали заодно, «как ворованные из колхозного сада», хотя возле каждой хаты росли пяток яблонь.
Это рассказ я написала на основе воспоминаний моей мамы после того, как приехала из далекой Сибири навестить родные места и пришла на деревенское кладбище. Там мирно и понимающе смотрели с фотографий на  этот мир одноногий дед Андрей и бабушка Дуня, баба Шура и дедушка Мишака. Простые и земные люди, со светлыми высокими душами, которые умели терпеть и прощать. Мир вам, мои дорогие земляки. Светлая вам память.