Язык как ощущение

Ранее ощущения основывались на произносимом, теперь же они заменены бессловесным; мои ощущения перестали отображать всякое сцепление с речью, языком; они наличны без вспомогательных знаков, могущих описать таковые. Не успев даже выразить что-либо, я ощущаю непроизносимое, буквально осязаю границы, где начинается условность языка.
Примечательно, что при использовании мной языковых наборов, мне претит, что подобный этому набор может встречаться у "другого". Иными словами, логичен лишь мой язык, т.к. в нем помещено признание условности произносимого, но вместе с тем, при все прочности понятийного ряда, которым я пользуюсь, мои категории не имеют той "полнокровной" значимости, которая придается каким угодно категориям в языке, используемом "другими", пользующимися параллелями с "моим" языком. Мои ощущения не отражаются языковой практикой. Последние просто "озвучивают немотой" мою личность изнутри. Подробности ощущаемого оглашены в речь. И вместе с тем появляется сложность в уловлении момента, принимаемого за начало, точки, где мысль опережает произносимое и наоборот.
Когда я говорю, мой язык чрезвычайно доходчив и прозрачен для слушателя, но поскольку у нас нет договора о признании условности диалога, то он возможен не полностью, а порой и слишком категориально. Все чаще я сознаю предел языка, но несмотря на это, во мне все еще сильно желание буквально укрыться в нем. И когда я мыслю нечто "пустое", мне необходимо прибегнуть к категориям физического в языке, когда между тем, я хотел описывать воспринятое "пустое" как знаковую систему, способную спровоцировать само ощущение "пустотствования", прогала в структуре языка и выражаемого в нем.
Ведь именно посредством языка возможно обрушить рамки того, что представляло значимость. Сознание того, что речь в своей сущности скупа, а также сознание неспособности озвучивать ощущаемое только "своими" ощущениями языка - буквально лишает основания всего, установленного нами для "другого".
За неимением способности со стороны действительности вызывать мой языковой спектр, я вынужден обращаться лишь к своим представлениям, несмотря на опережение ощущений языком.
Условность языка не подразумевает вседозволенности, даже в условном определены правила произносимого. В языке возможно появление эйдоса, мы называем это поэзий. В этом случае язык полностью интроспективен.
Язык - загадочен, ибо зная его, я уже не могу вообразить иные языковые сложения, помимо данных мне. Но даже если я стану придумывать новую речь, во мне не исчезнет ощущения вымысла языка. Ибо наследованный (или имеющийся) набор ощущений сопряжен с категориями и понятиями самого языка, а с получением и последующим пониманием нового понятия, заучиванием нового параметра в языке в данности самих ощущений уже нет поля, дабы дальнейшие возникающие непроизвольно ощущения описывались новоприобретенным понятием.
Иными словами, ощущения в каком-то смысле строго определены имеющимся понятийным набором, добавление же в набор новых характеристик не создаст нового ощущения, подходившего бы под новый терминологический оборот.


29.05.15.