Крыса

Физичку звали Лия Павловна, и звонкое имя это словно в насмешку досталось кулемистой тетке, с виду напоминавшей чурбак для колки дров, обряженный в перекрученную юбку с отпоротым подолом, о которую она имела обыкновение вытирать испачканные мелом руки. На круглом лице с размазанным между щеками носом, сидели как изюмины в тесте, карие глазки. Черные с сильной проседью волосы, остриженные в кружок, открывали короткую шею, утопавшую в массивных плечах, густо запорошенных перхотью.

Крысиными в ней были разве что мелкие скребущие движения пальцев, натиравших шерстяным лоскутом эбонитовую палочку, да общая суетливая повадка нелюдимого норного зверя.
С брезгливым равнодушием и усталостью она лепила нам тройки, в глубине души презирая тех, кому не дано усвоить закон электромагнитной индукции. Потом, глядя поверх голов, отбарабанивала очередной параграф, и звонок с урока встречала с облегчением, едва ли не большим, чем наше.

Никем нелюбимая она платила миру угрюмой взаимностью, и в этом пугающем равновесии терпеливо дожидалась пенсии, которая была уж не за горами. Редкие страсти в ней возбуждали лишь сгоревшие из-за нашего баловства амперметры, да раскуроченные любознательными паршивцами лейденские банки.

Но все переменилось, когда в середине учебного года в школе появился новый преподаватель математики – Андрей Федорович. Болтали, что он перешел к нам из института, и, похоже, не врали. Всем ученикам пришлый математик уважительно говорил «вы», чем сразу пленил ранимые и тщеславные наши сердца.

Был он толков и краток, излагал по-человечески, и многолетний сумбур в наших умах сам собой улегся, уступив место порядку. Даже у меня, который год обреченно воевавшей с формулами, появились заслуженные четверки. Исправлять оценки Андрей Федорович разрешал всем. Хочешь пятерку – пожалуйста, приходи после уроков, пересдавай. Ходили все. Усердие наше объяснялось просто: новый учитель был красавчик – статный, с умным синим взглядом сквозь модные узкие очки и ах!.. с кудрявыми волосами.

Девчонки от него млели. Перед математикой, запершись в туалете, тайком подкрашивали ресницы, плюя в коробочку с «Ленинградской» тушью, и взбивали челки, скрывая вулканическую активность прыщей на лбу. На уроках ели его глазами, ловили рассеянную улыбку, и заливались счастливым румянцем, слыша свою фамилию – к доске шли, как на свидание.

Погруженные в сердечные трепыханья, мы не сразу заметили, что с физичкой творится неладное. Куда-то исчезли ее заношенные кофты, битые молью унтайки и сгармошенные чулки. Вместо них явились туфли на толстых каблуках и желтая водолазка-лапша, под которой обнаружился мощный как таран бюст, стиснутый тесным лифчиком. По школе быстрей заразы поползли слухи: физичка втюрилась в нашего Андрея Федоровича. Не поверить было нельзя.

В гулком полумраке школьных рекреаций грохот каблуков, как поступь Командора возвещал о ее приближении к кабинету математики, где мы прилежно корпели после уроков над своими ошибками.
– Атас! – выстреливал шепот с задней парты, где гнездились самые отчаянные девчонки, – Крыса мчится на крыльях любви!
Мы прыскали, не поднимая голов, боясь смутить нашего безмятежного идола.
В приоткрытую дверь заглядывала пегая голова:
– Андрей Федоры-ыч… – неуклюже кокетничая, тянула физичка.
Математик захлопывал очередную тетрадь и поднимался:
– Да-да, Лия Павловна, иду…
Приглушенный ропот недовольства и зависти искрой пробегал меж нас, когда они вместе удалялись обедать в школьную столовую.

Уязвленные такой конкуренцией, девчонки учредили за Крысой беспощадную слежку: подглядывали за ней всюду, караулили возле школы, на переменах слонялись возле учительской, слушая долетавшие оттуда разговоры. Все новые возмутительные подробности будоражили наши нестойкие умы. Девчонки исполнялись яду и негодования:
– Слышали? Физичка с математиком вдвоем ушли из школы после занятий!
– Что, прямо за ручки держались?!
– Нет, но он нес ее портфель!

Облезлый этот портфель, разбухший от наших контрольных, следовало бы понести хоть из сострадания, но девчонки были от него далеки.
– Она называет его Андрюшей!
– Бедный Андрей Федорович! А что он может сделать? Она же старая!
Я недоумевала. Зачем она так глупо себя ведет? Ведь над ней все насмехаются, неужели не видит?

Но нет, физичка не была слепа – бесившихся от ревности юниц, дерзивших ей на уроках, она уничтожала прицельным огнем у доски так, что придраться было к чему. И вообще теперь лютовала на уроках, как проклятия насылая на наши головы сонмы проверочных и лабораторных работ, а потом с мстительным удовлетворением выводила в журнале заслуженные неуды, делая вид, а может, и вправду не замечая гулявшего по рядам злобного шипения: «Уууу, Крыса…»

Весть о том, что в конце января Лия Павловна отметит двойной юбилей – собственный «полтинник» и четверть века педагогической деятельности, наш класс встретил потрясенным молчанием. Чествовать ветераншу собирались всей школой. Торжество выпадало на последнюю пятницу месяца. Близость даты опасно всколыхнула и без того уже сплоченные ряды ее ненавистников.

– А чо, поздравим! – глумливо выкрикнул кто-то. – Подарим ей… эээ…
Народ загалдел в сладостном предвкушении:
– Тапки, чтоб не гремела по школе своими копытами.
– Не, лучше набор трусов «Неделька» для устройства личной жизни.
– Нарисуем ей пенсионное удостоверение!
– А что если тараканов взять и в банку с чаем…
– Может, крысу… – предложил девчачий голос. Идею одобрили:
– Точняк! Крысу ей!
– Посадим в коробку из под торта, физичка откроет и…

Инфаркт ей обеспечен – это все знали. Мелких грызунов она боялась до смерти. Затея пахла нешуточным скандалом.
– Может не надо, ребя… – раздались осторожные голоса, тут же потонувшие в возмущенном гвалте.
Пацаны вызвались поймать подходящий экземпляр, девчонки спорили, чем перевязать коробку – шпагатом, чтоб было как в магазине или ленточкой?

В тот день я ушла домой в смятении. Задуманная гадость не давала покоя. Но что было делать? Отговаривать их? Так пробовали уже – бесполезно. Предупредить потихоньку физичку? Но это же будет донос! Или нет?.. Может вообще не надо вмешиваться?
Весь вечер я терзалась этими мыслями: как ни крути – выходило подло. В конце концов, надумала поговорить с математиком – а с кем еще-то? – остаться после всех и… Он хороший – все поймет.

В четверг после уроков я отправилась исправлять «тройбан» по алгебре. Народу было немного. Вот и ладно, обрадовалась я, эти быстро управятся. Но все пошло не так. Андрея Федоровича скоро куда-то вызвали, и он ушел. Народ доделывал заданное, клал тетрадки на стол учителю и расходился. Через час я осталась одна в пустом классе. Ждать было скучно, хотелось есть. Математик все не шел. Может он сегодня уже не вернется? Уныние сменилось раздражением: не до утра ж мне тут сидеть!

Бросив свою тетрадь сверху к остальным, я хотела уйти, но нечаянно задела стопку локтем – тетради веером разлетелись по полу. Собирая их, я увидела одинокий исписанный лист. Это что? Глаза сами побежали по строчкам...
Не я одна маялась за физичку! Кто-то пришел к тому же решению, но оказался умнее, изложив на бумаге все, что я собиралась сказать Андрею Федоровичу. Анонимно. Печатными буквами. Без имен и подробностей.
Сложив тетради, я сунула лист между ними, погасила свет и вышла из кабинета.

В пятницу физика у нас была первой. Еще из коридора я увидела нагло красовавшуюся на учительском столе коробку с надписью «Торт». Сердце упало. Класс был уже в сборе, там и сям вспыхивали нервные смешки, все к чему-то прислушивались – крыса сидела тихо, не шуршала. Озирались с тревогой, ждали физичку.

Она вошла сразу после звонка – нелепо нарядная и махнула нам рукой с обкусанным розовым маникюром: «Садитесь». Увидев «торт», уставилась на него, словно не веря, и вдруг смахнула набежавшую слезу: «Спасибо вам… ребятки мои».
Ошеломленная тишина повисла в классе: кто ж знал, что она так примет… Физичка смотрела на нас, моргая мокрыми ресницами. Кое-кто, не выдержав пытки, опустил глаза.

Внезапно дверь широко распахнулась, пропуская большой букет и плывущую над ним кудрявую макушку.
– Андрей Федорович! – все всполошились, загудели.
Я перевела дух. Математик улыбался. Он церемонно поздравил юбиляршу, вручил ей цветы, а потом повернулся к нам и произнес краткую, но удивительную речь:
– Пятнадцать лет назад, – сказал он, – я сидел во-он за той партой у окна. И физика была моей страстью, а Лия Павловна – тем педагогом, который во мне эту искру заронил.

Он был любимый ученик нашей физички. Выпускник физмата, кандидат наук, сам ставший преподавателем, но не забывший тех первых школьных уроков – он был ее гордостью, ее победой. И может быть, единственным оправданием долгим томительным годам, когда никто не хотел ее слушать.
– Спасибо, Андрюша, – растроганно бормотала юбилярша, размазывая по лицу помаду цвета бешеной морковки, – спасибо, мой мальчик…

– Вы позволите, Лия Павловна? – математик указал на злополучную коробку. – Я отнесу ее в учительскую.
Она кивнула. Андрей Федорович взял ее с осторожностью, на мгновение повернулся к нам – ожег взглядом и, ни слова не говоря, вышел вон.

Физичка, вздохнув, начала урок. Про крысу она так никогда и не узнала.
Я пробовала после дознаться, кто написал математику ту записку. Но и это навсегда осталось тайной.