В день рождения поэта

               
                Александр Кибальник               
               
В день рождения поэта
                рассказ
 
           Поэт и писатель Ким Варгашин проснулся рано. Осторожно вылез из теплой постели, дабы не потревожить сладко спавшую жену Ларису, сходил в туалет, прошел на кухню. Сидел, курил, смотрел в окно - промозглое октябрьское утро, серый унылый пейзаж, торчит труба котельной напротив, на детской площадке пусто. Сыро, неуютно.
Из спальной раздался требовательно-писклявый голосок жены:
-  Ким, Ким! Ты где? Опять куришь, Ким?!
Писатель затушил «беломорину» о дно консервной банки и поспешил на зов.
- Да здесь я, Лара, здесь, - как можно ласковее сказал он, входя в спальню. - Спи, дорогая, спи…
-  Ким, - раздражаясь, говорила Лариса, - хватит курить! Неужели ты не понимаешь, что я не переношу табачный дым. Опять куришь?!
-  Да нет, Лара, не курю. Курю, но в форточку…
- Значит, куришь? Я запрещаю тебе это! Перестань курить. Ты же знаешь, что я не переношу дым. Ты моей смерти хочешь, да?!
«Ну завелась», - подумал писатель. Из-под одеяла высунула узкую мордочку собачонка Кнопка, зевнула и опять спрятала её под одеяло. Варгашин тихонько прикрыл дверь спальни и вернулся на кухню. «Какая противная бабенка.  И нюх какой у неё, прямо собачий».
Жена Лариса  - маленькая, миниатюрная, с острым чувствительным носиком. Она чем-то походила на Кнопку. Глаза у нее тоже как у Кнопки – круглые, большие и довольно красивые. Характер вот только… Капризная и довольно занудливая бабенка. Эта жена у него вторая, первая осталась в Сибири, в далекой Якутии. Писатель вздохнул: «Не везет ему с бабами в этой жизни».
Варгашин прислушался, - его Лариска-крыска, кажется, успокоилась. Такое имя придумал ей поэт Носиковский, довольно желчный и ехидный тип. Определение, по мнению Варгашина, неверное. Его Лариска походила больше на мышку, чем на крыску. Работала она технологом на маленьком заводике, тут перестройка, пришлось уволиться. Её дочка купила киоск, к делу приобщила и свою мать. В киоске работали посменно, подменяя друг друга. Доход, хоть и маленький, но был. У Варгашина же деньги, полученные за последнюю книгу, давно кончились, и жил он, считай, за счет жены. Работу не искал. Он работал над большим романом под рабочим названием «Полет стерха». (Стерх - редкий исчезающий вид белого журавля. Обитает на севере Сибири, на Ямале). Роман писался трудно. Варгашин хотел закончить его во что бы то ни стало, потому и терпел «фокусы» Лариски. Своего жилья у него не было, а квартира была её.
Варгашин еще посидел на кухне, посмотрел в окно – серое, неприглядное утро. А ведь день сегодня необычный - 3 октября, день рождения поэта Есенина, его любимого поэта. Варгашин поразмышлял над трагической судьбой поэта и снова пошел в спальню. Лариса тихо посапывала, свернувшись калачиком. За хозяином увязалась Кнопка, заскулила, запросилась на улицу.
Выгуляв собачонку, Варгашин снова уединился на кухне. День рождения поэта… Великого русского поэта. А радости почему-то нет…
Варгашин тихо, стараясь не шуметь, стал собираться. Он решил прогуляться в Союз писателей, к коллегам по творческому цеху. Ларису решил не брать с собой - соберутся поэты, начнется пьянка, шумные споры, кто поэт и не поэт, а она эти сборища терпеть не могла. Варгашин сам когда-то сильно пил, но благодаря её стараниям, завязал с этим делом. Писатель взял большой дипломат с блестящими желтыми замками, закрыл входную дверь и по гулким бетонным ступенькам спустился во двор.
Варгашин выглядит очень солидно со своим дипломатом, в котором умещается ровно дюжина бутылок. Он высокого роста, широк в плечах, крупная голова посажена на короткую мощную шею, лицо у него плоское, монголоидного типа; узкие глаза смотрят внимательно и умно; да еще эта солидная борода лопатой. Он чем-то похож на Солженицына, встречные люди обычно уважительно уступали ему дорогу. Писатель неторопливо шагал себе и шагал, размышляя о жизни.
Путь к писательству был труден – после армии работал слесарем, рабочим на стройке, грузчиком, заочно закончил пединститут, работал недолго в школе – преподавал русский язык и литературу. Потом ушел на вольные хлеба – писал стихи, рассказы, повести. В Сибири была издана его лирическая повесть «Конь на розовой траве», что принесло ему известность и немалый гонорар. Хорошо было писателям при Советской власти – напечатал книжку, получил сразу немалый гонорар и,  живи-не хочу, десяток лет. Но власть в стране поменялась, и изменилось отношение к писателям - денег на издание книг государство давать перестало, писатель должен был сам платить деньги или искать спонсоров, которых днем с огнем не сыскать; заводы в стране стояли, безработица, обвал рубля и так далее - все прелести капитализма. Многие писатели в такой обстановке растерялись: кто-то ударился в пьянку, кто-то ушел в бизнес, а кто-то пошел в простые дворники.  Варгашин никуда не пошел, он писал свой нескончаемый роман и терпел свою занудную Лариску.
По пути в Союз писателей Варгашин заглянул на китайский рынок «Европа-Азия». Товаров на рынке видимо-невидимо, в глазах пестрит от яркого шмотья. Писатель походил по узким лабиринтам, посмотрел товар, послушал  говор китайских торговцев - будто птички щебечут. Странно, но все китайцы казались ему на одно лицо, и все почему-то знали русское слово «Купи!».
-  Ху дзяо хо? - спросил писателя китаец, сладко улыбаясь. Он, видимо, в монгольских глазах Варгашина узрел что-то родное. Другой китаец что-то весело защебетал, поглядывая на писателя. «Ху дзяо хо», - повторил про себя дурацкую фразу писатель и поспешил к выходу, путаясь в лабиринтах рынка. «Вот и китайцы уже к нам залезли. Скоро наша земля будет называться Китайской народной республикой», - сердито подумал он.
Напротив китайского рынка православный храм Святой Троицы.  Варгашин зашел в храм, поставил свечку за упокой великомученика Сергея Есенина. Постоял, склонив голову, и вышел. Обратил внимание на то, что дома вокруг храма уляпаны большим количеством рекламы  с полуголыми красотками и всякой чепухой; церковь как маленький островок спасения от этой нечисти.
За мостом, у оперного театра, громадный щит, рекламирующий кока-колу: полуобнаженная красотка обнимала бутылку колы с надписью «Будешь?», как будто это была не бутылка, а темпераментный мачо; красотка озорно подмигивала одним глазом прохожим. Варгашин внимательно рассмотрел рекламу. В стоящем неподалеку патлатом парне он узнал Женьку Молоткова, безработного художника-оформителя.
-  Молотков, ты что ли?! – удивился писатель.
Парень просиял улыбкой: «Ким Макарович!» Варгашин перевел взгляд на красотку, пожевал губами, шутливо бросил оформителю:
-  Стал бы?
На плоскую шутку писателя Молотков ответил:
-  Эту мымру?  Да ни за что на свете!..
-  Почему это? Бабёнка аппетитная, - усмехнулся в бороду писатель. - А колу ты, Молотков, пробовал?
- Не-а, не хочу, - ответил  художник-оформитель. - Эту заморскую пакость я еще не пил!
-  Да, русский квас лучше, - согласился с Молотковым писатель. - Эх, Россия, Россия, несчастная страна. Превратили тебя в колонию… - завздыхал писатель. - На китайском рынке был, китаёзы  понаехали, мать их…
Перекидываясь  репликами,  двинулись  в  центр. Молотков уже более года пребывал в статусе безработного, жил на нищенскую пенсию матери, перебиваясь случайными заработками. Его оборонный завод имени Серго Орджоникидзе, где он работал оформителем, стал никому не нужен, цеха опустели, людей поувольняли или отправили в неоплачиваемые отпуска. Женька приспособился резать из дерева разные поделки: ложки, кухонные наборы, которые мать продавала соседям или торговала ими на улице. С завода в свое время Женька натаскал обрезков липовых досок (она особенно хороша для резьбы). Потом стал резать иконы, распятого на кресте Иисуса Христа, что пользовалось особым спросом. Эту мысль, резать иконы, кстати,  подал  ему  Варгашин. Молоткова тянуло к творческим людям, особенно поэтам, он хоть и невеликий художник, но кое-что петрил. А по молодости даже пытался писать стихи, но кто этим не баловался?
-  Чего невеселый? – поинтересовался Варгашин.
-  А чего веселиться?
-  Работу нашел?
-  Да где там…
-  Не пьешь?
-  Выпил бы, да денег нету! – встрепенулся, как воробей, Молотков.
-  Сегодня выпить надо, - рокотнул  писатель и спросил: - Сегодня какой день? Забыл что ли? Сегодня день рождения Сергея Есенина. - Варгашин осуждаюше покачал головой. - Эх, художник, художник…
Забыл об этом Женька Молотков. Совсем из головы выпало. Неделю назад писатель дал Женьке почитать книгу следователя и писателя Эдуарда Хлысталова об убийстве Есенина. Называлась она « Убийство поэта. 13 уголовных дел Сергея  Есенина». На мягкой обложке изображены какие-то  когтистые и хвостатые чудища с перепончатыми крыльями, поросшие шерстью и изрыгающие огонь. Всё горело и гибло под их натиском. Женька даже отксерил себе обложку на память. Эту небольшую книжицу он прочитал взахлеб и сделал для себя выписки. Жуть какая-то! Оказывается, Есенин не повесился, его убили, проломив голову, а потом веревку на шею набросили, сымитировав самоубийство. И следователь, полковник милиции Хлысталов, спустя годы всё это расследовал.
-  Прочитал книжку? – спросил Варгашин.
-  Прочитал.
-  Где она?
- При мне, - ответил Молотков и вынул из полиэтиленового пакета книгу.
Писатель Варгашин осмотрел книгу и засунул её себе в  дипломат, спросив:
-  Ну как?
-  Жуть какая-то. Неужели поэта убили?
-  Возможно. Сейчас гласность,  можно что угодно написать.
-  Ким, ну ты-то веришь в то, что написал полковник?
Варгашин задумался:
- Не знаю даже. Написано достоверно, автор же следователь, - осмотрев щуплую фигурку Молоткова, писатель рокочущим баском предложил: - Пошли в Союз. Председатель звонил. День рождения Сергея отметим.
Союз писателей - это две небольшие комнаты в самом центре города. Несколько комнат, принадлежавших ранее Союзу и Обществу книголюбов, было продано бывшим председателем Правления Зозулей некоей фирме. Был скандал. Было несколько судов, но помещение, как и деньги, вернуть не удалось. Сейчас там орудовали «новые русские» - продавали компакт- диски, видеокассеты с боевиками и порнухой.
Поступок Зозули очень возмутил членов Союза писателей, поэта Зозулю называли предателем и вором, а особо агрессивный из них, Суздальцев, напившись, набил бывшему председателю морду. Это не помешало Зозуле издать на уворованные деньги полное собрание своих бездарных сочинений в шести томах.
По пути в Союз зашли в магазинчик, где Варгашин купил на сэкономленные в тайне от жены деньги несколько бутылок водки. Он уложил их в свой объемистый дипломат, переложив  книжками, чтобы те не брякали.
«Рано пришли. Никого  нет в Союзе», - предположил Варгашин, останавливаясь перед обшарпанной дверью. Толкнул дверь, она оказалась незапертой. Зашли в помещение. В коридорчике-предбаннике несколько шумно беседующих поэтов. Пришедшего писателя встретили радостным гомоном: «Ким, здорово!», «Проходи давай!», «Давно что-то тебя не видно!»… Ехидный  поэт Носиковский, глянув на дипломат, спросил:
-  Водяры принес?
На что писатель спросил его, Носиковского:
-  А ты-то принес?
В «предбаннике» появился новый председатель Союза поэт Суздальцев. Ткнув рукой в Молоткова, поинтересовался:
-  Это кто с тобой?
-  Наш человек. Художник. Очень любит Есенина, - ответил Варгашин.
-  Если наш, то проходи. А если чужой, то извини-подвинься…
Суздальцев крепкий, лобастый, с большими залысинами. Раньше работал прорабом на стройке, но работу оставил, перебивался случайными заработками, так как зарплату в Союзе не платили. Здесь же крутилась его сожительница Любка Мартынюк, курносенькая шустрая девица, с мелкими кудерёшками на голове. Она тоже писала стихи и очень даже неплохие.
Публика собралась довольно шумная и разношерстная. Пришел военный журналист полковник Суслопаров, здоровый, представительный. Он всю жизнь проработал  спецкором в газете «Красная Звезда». Коммунист до мозга костей. Пришел со своей верной спутницей жизни, тоже коммунисткой. Недавно он закончил большую поэму «Иосиф Сталин», издал её на свои деньги тоненькой брошюркой, не стесняясь, ходил по электричкам и продавал. «Новинка! Редкая книга из рук автора! Недорого! Последний экземпляр!» - оповещал он пассажиров своим полковничьим зычным голосом. Брошюрку охотно покупали. Пришел башкир Мухарам Ахметгалеев, бывший военный летчик, воевавший в Афгане. Он работал где-то частным охранником, пил и потихоньку спивался. Пришел робкий и застенчивый поэт Саша Криницын, прозаик Черноземов, молчаливый мрачный человек, пишущий о деревне, о тяжелом послевоенном детстве. Самыми последними явились  молодые гривастые парни с гитарами, еще не члены союза.
Любка Мартынюк расставляла стаканы, тарелки на столах с простой закуской, которую принесли литераторы. Суслопаровы принесли с собой трехлитровую банку с малосольными огурцами. Полковник вынул банку из полиэтиленового пакета и с гордым видом поставил её на стол. Жена полковника достала из большой сумки два домашних пирога с картошкой и капустой, завернутых в полотенца. Башкир Ахметгалеев суетливо старался помочь женщинам найти ножик и разрезать пироги. Наконец Суздальцев пригласил всех сесть за столы. Когда успокоились, встал во главе стола и произнес речь.
-  Сегодня мы, поэты, радуемся. Почему? Да потому, что в этот хмурый октябрьский день, 3 октября 1895 года родился великий сын России – славянин,  русский поэт Сергей Есенин. Радуемся не только мы, русские поэты, но и все русские люди. Родился поэт в Рязанской губернии, в селе Константиново, в самом центре необъятной России. Родители хотели сделать из него сельского учителя и отдали в церковно-приходскую школу. Стихи поэт начал писать рано, с шести лет. Молодым уехал в Петербург. Первым из живых поэтов он увидел Блока, который очень тепло отнесся к талантливому крестьянскому парню. Есенин поступил в университет Шанявского, где проучился полтора года…  Спасибо вам, поэты и прозаики, что пришли в союз, несмотря на жизненные невзгоды, безденежье и так далее. Время сейчас смутное, такое же, когда жил и творил Есенин. Опять революция, опять бардак, опять русские убивают русских. История, как видим, повторяется…
Бывшему летчику Ахметгалееву не терпелось выпить. Он крикнул:
-  Гена, ты биографию поэта нам не рассказывай! Мы её отлично знаем, ты давай команду «наливать».
На Ахметгалеева зашикали.
- В России слово очень много значит. Поэт в России больше, чем поэт… В творчестве Сергея Есенина особенно ценно и дорого чувство Родины и России. Он сам об этом заявлял неоднократно: «Тема Родины и России – основная в моих стихах».

Если крикнет рать святая:
«Кинь ты, Русь, живи в раю!» -
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою»…

Стихи Есенина Суздальцев прочитал довольно громко и выразительно. Бывший  прораб как ни как, привык орать. Закончив речь, он обвел всех присутствующих горящим взором, а бывшему летчику сказал:
-  Мухарам, ты прав. Конечно, надо выпить. Давайте, друзья, наполним бокалы полней и выпьем, как заведено у нас на Руси!
Загремели стаканы. В них налили водки. Все поднялись со своих мест.
-  Выпьем за великого русского поэта. За Сергея Есенина!
Все стали чокаться и дружно выпили, даже женщины.
- За Сережу! За Есенина! – крикнул Ахметгалеев и выпил полный стакан.
- Вот это по-нашему, по-русски! - сказал Суздальцев, заедая водку хрустящим огурцом, принесенным Суслопаровым. - А сейчас я предоставляю слово известному прозаику и поэту Киму Варгашину.
Со своего места грузно поднялся Варгашин. Он солидно разгладил бороду. Говорил не спеша, степенно, взвешивая каждое слово.
- Знаете, друзья, у меня на душе, как говорил поэт, светло, и в то же время грустно. Нет среди нас поэта такого масштаба, с широкой русской душой, с таким пронзительным словом. Исповедальная, щемящая душу поэзия! Большое влияние на молодого поэта оказал, конечно, его друг, крестьянский поэт Николай Клюев. Жизнь Клюева тоже не из легких. Большевики травили его, как и Есенина… Стихи Есенина очень лиричны, песенны и живописны. Посмотрите, как он описывает природу, он рисует картинку, будто  живописец. Ты эту картинку видишь, неброскую русскую природу, чувствуешь её красоту. Стихи полны звуков, красок. Они переливаются всеми цветами радуги.  Особенно Есенин  любил синий цвет. Синь повсюду в его стихах… Голубая, синяя страна… И фамилия у поэта – Е-се-нин… - последние слова особенно понравились художнику Молоткову.  Варгашин  по памяти стал читать ранние стихи поэта:

Родился я с песнями в травном одеяле.
Зори меня вешние в радугу свивали…

 - Суздальцев правильно сказал о том, что Есенин очень любил свою землю, свой народ. Эта любовь и сделала его поэтом. Любовь к Родине, к людям, ко всему живому, к тому, что живет и растет на земле - коровам, цветам, травам. Не любящий никого, это не поэт. Сейчас поэзия и проза стали другими, из них ушла  любовь... Так, дешевое рифмотворчество, фиглярство… Время такое паршивое наступило, что ли… Сейчас стихами ни денег, ни уважения, тем более славы, не заработаешь…
Послышалась реплика Суслопарова:
-  Ким Макарович, - это неправда! Я пишу для народа, а не для себя! Не ради славы!
Варгашин  улыбнулся в бороду.
-  Ну я тоже пишу для народа. Вон Володя Черноземов, думаю, тоже для народа пишет. Только читают ли нас, вот в чем вопрос. - Он продолжил: -  Есенин - это русский гений, совесть русского народа. Народ ответил поэту своей любовью…
После выступления Варгашина снова чокались гранеными стаканами  и пили водку. Молодые стали читать свои стихи, на что председатель правления Суздальцев крикнул одному из них: «Брось свою дребедень. Давай Есенина! «Исповедь хулигана» прочитай!  Молодой  поэт тряхнул патлами.

Хулиган я, хулиган!
 От стихов дурак и пьян.
Но и все ж за эту прыть,
Чтобы сердцем не остыть,
За березовую Русь
С нелюбимой помирюсь!..

Ахметгалеев склонился к Варгашину:
- Ким, нам уже помирать скоро, а мы все чирикаем. Есенин всего-то тридцатник прожил, а сколько написал. Я тебе скажу как боевой летчик: «Поэзия – это дело молодых, когда энергия, когда кутак стоит. А если не стоит, то ты уже не поэт и ничего стоящего не напишешь». Писатель согласился с башкиром.
Любка Мартынюк заставила гривастого поэта с гитарой подыграть ей. Сама же запела про клен. Песню подхватили.

Клен ты мой опавший, клен заледенелый.
Что стоишь нагнувшись под метелью белой?..

- Да-а, - с горечью произнес Варгашин. - Очень грустная песня. Аж плакать хочется…
-  Ким, а ты говорил, что Есенин  поэт солнечный. Не прав ты. Очень даже грустный поэт, - заметил Носиковский.
Его поддержал Криницын:
-  Неприкаянный был, бедолага. Скитался по знакомым, по гостиницам.  Ни жилья, ни жены…  Как  у меня…
- Да, всё ходит рядом: и печаль, и радость, - завздыхал Варгашин. – Давайте помянем поэта. Чтоб Царствие небесное вечное ему было…
Со стула поднялся  коммунист Суслопаров.
- А я скажу вам, что Есенин  был не только крестьянским поэтом. Он настоящий большевик, ленинец.  В своих талантливых  стихах он бичевал буржуев и эксплуататоров трудового народа. В годы революции он всецело был на стороне большевиков.  Поэт был потрясен смертью пролетарского вождя. В 25-ом году он публикует поэму «Ленин» в сборнике «Русь советская». Вместе с Блоком, Маяковским, Горьким он зачинал великую советскую литературу.  Это факт, а факты вещь упрямая.
Желчный Носиковский ехидно бросил:
- Да он писал про вождя, чтобы его стихи печатали. В редакциях да издательствах евреи да большевики сидели!
Суслопаров  пропустил реплику мимо ушей. Он прочитал отрывок из есенинской поэмы:

Монархия! Зловещий смрад!
Веками шли пиры за пиром.
И продал власть аристократ
Промышленникам и банкирам.
Народ стонал, и в эту жуть
Страна ждала кого-нибудь…
И он…пришел!

- Как это современно звучит!.. - сказал Суслопаров. - Либералы и так называемые демократы, пришедшие к власти и развалившие мощное государство СССР, зовут нас на Запад. Это предатели, и зовут они нас не туда. Звать надо людей туда, где мы жили - в социализм! Звать туда,  где мы будем  все-таки жить, не смотря ни на что, -  в коммунизм!..
После пламенного выступления Суслопарова посыпались реплики: «Опять в светлое будущее, что ли? Ваш паровоз, Суслопаров, давно ушел!», «КПСС надо было Ельцину запретить!», «А я согласен с Виктором Михайловичем, - воры и мошенники у власти. Народ обокрали! Люди нищают, а воры всё богатеют!», «Верховный Совет расстреляли. Заводы и фабрики прихватизировали…».
- Верно говорите. Я лично против этой жульнической власти. Что касается евреев, то скажу вам честно, если б народ не захотел революции, то никакие бы евреи не помогли. Вместе с евреями мы построили самое справедливое государство в мире.  Развивали искусство, литературу…
 Суздальцев перебил его, фыркая от возмущения:
- Вам, коммунистам, нужен интернационализм и глобализм! А я не хочу быть американской шестеркой! Мне нужна свободная Россия, не зависимая ни от кого - ни от старухи Европы, ни от вшивой Америки! Я за отдельное мощное государство - шестую часть земли, с названьем кратким - Русь!..
Поэты одобрительно загалдели, а многие захлопали в ладоши. Но Суслопаров не сдавался. Повертев в руках стакан с водкой, предложил:
- Давайте, господа поэты, выпьем за вождя всех народов, генералиссимуса товарища Сталина. Это вам не фунт изюма. Я кое-что повидал на своем веку. Сталин бы навел порядок!
- Ну нет,  за этого козла я пить не буду! Сколько он кровушки народной пустил! – возмутился  мрачный Черноземов.
 - А я выпью! Молодец вождь! - сказал Ахметгалеев. - Он злейших врагов мусульман  и русских уничтожал - троцкистов. За Сталина! - башкир стукнул своим стаканом о стакан полковника. Они выпили, не обращая внимания на  несогласных.
Увидев это, в негодование пришел писатель Лужин. Его деда  расстреляли в 37-ом году. Он крикнул Суслопарову:
- Твои коммунисты и Есенина довели до самоубийства! Запрещали печатать его стихи. Травили, по психушкам  бегал от вас!..
- Лужин, ахинею не пори! - гаркнул башкир Ахметгалеев. - Есенина  убили иудеи - чекисты и гепеушники. Слишком много против власти выступал. Пьяные дебоши в кабаках устраивал, евреев ругал. Это я вам как монгол говорю, как потомок Чингисхана!..
Один из поэтов попытался урезонить башкира.
- Мухарам, да брось ты! Никто никого не убивал.  Евреи были его друзья. Ты что, не знаешь, что  жены поэта были еврейками, что Зинаида Райх, что Айседора Дункан? В Америку Сергея свозила. А любовница его, Надя Вольпин, тоже еврейкой была, сына ему родила. Так что не выступай против евреев.
- Я честный мусульманин, а евреи - это наши вечные враги!.. -  замахал рукой, будто саблей булатной, воинственный башкир. - Это они нынешнюю  перестройку-катастройку  устроили!.. Они!..
 Суздальцев, видя, что разговор набирает опасные обороты, стукнул кулаком по столу так, что подпрыгнули стаканы.
- Аметгалеев! Татаро-монгол! Не задевай национальности! И ни слова о политике! Говорим только о хорошем!
- Правильно, Геночка! - поддержала его Любка Мартынюк. - Поем песни! И  запела:

Отговорила роща золотая
Березовым, веселым языком,
И журавли, печально пролетая,
Уж не жалеют больше ни о ком…
 
Гривастые поэты стали подыгрывать ей на гитарах. Варгашин тихо подпевал, как и другие.

Не жаль мне лет, растраченных напрасно,
Не жаль души сиреневую цветь.
В саду горит костер рябины красной,
Но никого не может он согреть…

Варгашин расчувствовался. Вытирая глаза, проникновенно сказал:
 - Какие стихи. Какая песня! Всю душу переворачивает… Эх, гармошку бы сюда.  Сережа  Есенин любил на гармошке играть…
Кто-то крикнул:
-  Мужики, пей, гуляй! Есенин пил, и мы пить-гулять будем!..
-  Пить, господа, больше не будем! - заявил председатель Суздальцев. - «Не такой уж горький я пропойца, чтоб, тебя не видя, умереть».  Но, тем не менее, поэты скидывались еще не раз и посылали гонца в ближайший магазинчик. И снова пили. И снова говорили и спорили о поэтах, о есенинском «Стойле Пегаса», о футуристах, имажинистах…  Варгашин же помалкивал о  книге следователя  Хлысталова, лежавшей у него в дипломате, дабы не будоражить довольно пьяную компанию.
Писатель Егоров, с вислыми хохлацкими усами, затеял разговор о женщинах Есенина, на что томная и стареющая поэтесса Стародубова-Дембицкая заметила, что поэт никого не любил, а любимая его  -  Поэзия. Вновь разгорелся спор. Возбудился Криницын, стал с жаром ей возражать. Вспомнил  про Шаганэ: «Шаганэ ты моя, Шаганэ! Потому, что я с Севера, что ли,  я готов рассказать тебе поле, про волнистую рожь при луне. Шаганэ ты моя, Шаганэ!..»
 А Суздальцев, Варгашин и Любка Мартынюк пели песни на стихи поэта, к ним присоединились другие. Спели «Ты запой мне эту песню», «Душа грустит о небесах», «Вот уже вечер»…
 За окнами союза зажглись фонари. Пора по домам. Незаметно ушел Лужин. Да многие уже ушли. Суздальцев собрал бутылки с оставшейся водкой. Разлил ее по стаканам, разделив по-братски.
-  Ну, по последней!..
-  Последняя у попа жена, - очнулся задремавший было Ахметгалеев.  -По последней? Всё что ли вылакали?.. Я, Гена, пожалуй, останусь ночевать в Союзе. Самолету не взлететь, крылья того, тяжело…
А Суслопаров поднял высоко стакан и пропел на прощание: «И Ленин всегда молодой, и юный Октябрь впереди!..» - он выпил содержимое. Кто-то крикнул: «Да всё уже позади, полковник!» -  «Ошибаетесь, все еще впереди! - И тихо  своей жене: - Стадо, по-моему, напилось.  Пора отчаливать». – Он забрал пустую трехлитровую банку, в которой принес огурцы, затолкал ее в пакет.  Жена  подхватила сумку, в которой принесла пироги, и пара, простившись со всеми,  с величественным видом удалилась.
- Ну и нам пора, художник, - сказал Варгашин Молоткову. – Поздно уже. Можем не успеть на транспорт. -  Он хотел было помочь Суздальцеву убрать со столов, но тот отмахнулся: - Я с Любаней остаюсь ночевать в Союзе. Уберем. - На стульях спал напившийся в стельку поэт  Криницын. Пойти ему было некуда. Остался ночевать и наклюкавшийся бывший летчик Ахметгалеев.
Выходя из Союза писателей, Варгашин сказал художнику:
-  Хорошо посидели. Отметили, слава богу, день рождения поэта.
Пришли на остановку. На ней никого. «Надо бы остаться в Союзе. Но нельзя, дома Лариска. Визг подымет на весь квартал, если не явишься. Скандал устроит», - подумал Варгашин, вглядываясь в темень. Появились огни автомашины. Нет, это не троллейбус и не автобус. Взвизгнули тормоза. Подъехала милицейская машина. Из неё вылезли два здоровых милиционера. Подошли. Здоровущий, мордатый и похожий на шкаф, постукивая дубинкой по ладони, спросил довольно грубо:
-  Чего стоим?
- Да вот ждем троллейбус, -  Варгашин сообразил, что подъехала милиция.
Здоровый ментяра наставил дубинку на писателя, потянул воздух в широкие ноздри.
-  Пьяные?!
Варгашин, как можно вежливее, попытался пояснить:
-  Да вот немного  выпили. Сегодня ведь день рождения поэта Есенина. Отметили вот немного… Я писатель, а мой друг  художник…
-  Да мне по херу, чей день рождения и кто ты! В машину, я сказал!.. Быстро!
Второй расхохотался:
-  Все мы писатели и композиторы, когда напьемся!
 Варгашин соображал туго, да и после такого милицейского натиска как не подчиниться?  Художник  Молотков дернулся было в сторону, но был схвачен за шкирку и водворен на место. Он покорно последовал за писателем, боясь удара дубинкой. Омоновцы, а это были именно они, помогли залезть внутрь. Сопротивляться, впрочем, было бессмысленно.
Попетляв по закоулкам, милицейский газик привез задержанных к районному вытрезвителю. Распахнулась задняя дверца.
-  Вылезай! – голос зычный, требовательный.
Но писатель и художник вылезать не пожелали.
-  Вылезай, мать твою!..
Варгашин, решив, что их привезли в милицейское отделение, полез всё же из машины - авось разберутся. К нему протянулось несколько пар рук. Вытащили писателя, а за ним и художника.
-  Давай в вытрезвяк!
Только тут Варгашин врубился, что привезли их не в отделение, а в медвытрезвитель.  Он стал упираться.
- Ребята, да вы чего? Это какое-то недоразумение… Мы же не пьяные…
- Ага, трезвехоньки! Иди, иди, алкаш! Чего встал? Перебирай ножками, ножками!..
Варгашин был оскорблен до глубины души. Его, писателя, привезли в вытрезвяк. издеваются над  его человеческим достоинством да еще  хамят. Он опять стал объяснять что-то омоновцам. Мордоворот грозно спросил:
-  По мозгам хочешь получить, писатель?
Второй подскочил и давай заламывать Варгашину руки, но это ему не удавалось, - силен был писатель. На помощь кинулись санитары из вытрезвителя. Выхватили дипломат, завернули руки. Но Варгашин сумел вырваться и дать одному в челюсть. Это взбесило ментов. На Варгашина навалились кучей. Одному писатель дал головой в живот.
- Ах ты сука! Писатель хренов! - бугаистый мент сорвал дубинку с пояса и подскочил к Варгашину. - Ты еще на власть руку подымаешь?! Сейчас я тебя, ****ь, усмирю! - Он изловчился и со всего маху ударил писателя по голове. В голове у Варгашина помутилось, перед глазами поплыли разноцветные круги. Он постоял, постоял, смотря бессмысленным растерянным взглядом, и стал западать набок. Писателя подхватили за руки, за ноги, затащили в помещение и положили на пол.
- А ты чего стоишь? Рот раззявил! - заорал мент на художника. -Раздевайся и марш в палату! - Молотков не боец, да и здоровье слабое. Потому безропотно стал раздеваться.      
 Варгашин пролежал на полу недолго. Он очухался и вновь стал брыкаться. Два здоровых санитара с мордами уголовников сели на Варгашина, придавив ему руки к полу. Помощник дежурного, маленький толстый сержантик, закричал:
-  Где медик? Медика зовите!
- Да поставьте вы ему укольчик, чтоб не дергался! - не выдержал  и дежурный, белобрысый лейтенант.
Из небольшой фельдшерской наконец-то выскочил маленького росточку чернявый юркий медик. Подскочил к Варгашину, глянул в лицо.
-  Живой? – спросил кто-то.
-  Живой, падла, чего ему сделается! - усмехнулся мордатый омоновец, тот, что забирал Варгашина.
Юркий и чернявый фельдшер бросился в фельдшерскую, выскочил из неё со шприцем в руке. Варгашин же, собрав силы, опять начал брыкаться, пытаясь скинуть супостатов, но силы были явно не равны. Чернявый медик крутился вокруг, он никак не мог приспособиться поставить укол.
-  Да ставь ты ему  в задницу! - рявкнул один из милиционеров, пытаясь стянуть брюки с Варгашина.
 Наконец-то чернявый изловчился и всадил иглу в ягодицу - он ввел снотворное. Варгашин дернулся, заскрипел зубами и медленно-медленно стал погружаться в сон - тело обмякло, веки прикрылись. Подошел коротышка, помощник дежурного, вгляделся в лежащего писателя.
-  Не соскочит?..
- Ну что вы, товарищ сержант! Я ему тройную дозу засадил, - визгливым голоском схохотнул медик. – Спать будет крепко.
- А вдруг не проснется и помрет? – предположил помощник. Он насупил бровки и задумчиво почесал затылок.
-  Проснется. Такие не помирают. Здоровый бычара…
От стойки вновь закричал лейтенант:
-  Раздевайте же! Раздевайте! Чего ждете?! Чего он тут, лежать будет?!
С писателя стали стягивать порванный пиджак, штаны, рубаху. Он остался лежать в порванной майке и цветастых трусах – большой, как кит, спокойный и умиротворенный.
-  Тащите в палату!
Санитары взяли писателя за руки, за ноги и  потащили в палату. Один из них кинул:
 - Тяжелый писатель, падла! Целый центнер весит, если не больше!   Килограммов сто пятьдесят…
Его напарник весело заметил:
-  Ты-то, Ваня, не меньше будешь!..
Варгашина забросили на койку, на голый матрас без простыни. Рядом храпели два полуголых алкоголика. Несколько коек были пусты. Женька Молотков лежал в углу палаты, в полглаза наблюдая за происходящим. «Влипли так влипли, - думал с тоской Молотков. – И это в день рождения поэта…». Он долго не мог уснуть, ворочаясь с боку на бок, да еще этот храп мужиков. В голове крутилось: «Положите меня в рубашке под иконами умирать…»  А Варгашин спал мертвецким сном, тихо посапывая  и  по-детски  полуоткрыв рот.
Писателю снился сон.  Увидел себя юным мальцом, годик-два, не более, на солнечной поляне, среди цветущих разнотравий. Юное бессмысленное создание ползло себе и ползло среди благоуханных трав. Оно с любопытством озиралось вокруг – всё было ново и интересно. Вот яркокрылая бабочка промелькнула у самого носа и уселась на травинку, вот прогудел большой жук, у него четыре крыла: сверху толстые, коричневые, а снизу, как у стрекозки, прозрачные. А вот и сама стрекозка – легкокрылая, с большими прозрачными крылышками, порхает в лучах ласкового солнца… А вслед ему, любимому сыночку, бежала, как птица летела, встревоженная молодая мать с криком: «Ким, Ким!.. Кимушка!.. Ау, Кимушка!.. Где ты, родненький?! Куда подевался?..»  А потом Варгашин провалился в какую-то пустоту, темень… И долго летел вниз в этой черной непроглядной тьме…
Перед тем как закрыть вещи писателя в шкафчик,  сержантик обшарил карманы пиджака, но денег в них не нашел, нашел удостоверение в красных корочках. Он кинул его на стол дежурному. Тот прочитал вслух: «Варгашин Ким Макарович, член Союза писателей России».  Хмыкнул.
-  Ну чо, крупная рыбина попалась? - усмехнулся сержантик.
Ночью привезли еще одного пьяного буяна, бывшего воина-афганца. Афганец крыл ментов крутым матом, сопротивлялся и применял приемы рукопашного боя. Но и с афганцем справились. Ему «загнули салазки» и сделали «ласточку», связав  вверху руки и ноги резиновым жгутом и поместив на топчан. Он лежал на пузе в позе «ласточка», как на пьедестале, стонал и орал на весь вытрезвитель как недорезанный.
Женька Молотков слушал эти вопли, стоны, мат, и никак не мог заснуть. «Бог терпел и нам велел», - мысленно повторял он фразу, слышанную от  благоверной своей матушки. За ночь палата, где находились Варгашин и Молотков, заполнилась.
Утром начали будить задержанных, оформлять протоколы, звонить близким и родственникам. Афганец молчал, ему также поставили забойную дозу  успокоительного.
Первым вывели Молоткова, подвели к столу дежурного,  оформили протокол, хотя документов, подтверждающих личность, у Женьки не было. Записали с его слов.
- Платите, гражданин Молотков, штраф, или пятнадцать суток вам обеспечено, - сказал суровый лейтенант. Денег, конечно же, у Молоткова не было, и он опять подумал: «Влипли крепко». Он сел на сиденье у шкафа, где была одежда,  сидел там в своих черных трусах и  драных носках, покорный как овечка.
Потом санитары с трудом разбудили и вывели писателя Варгашина, тот еще толком не проснулся, непонимающе таращил налитые кровью глаза. Его посадили напротив дежурного.
-  Товарищ писатель, вы помните, что натворили вчера?
-  Смутно.
-  Вот видите – смутно. А вчера вас забрали пьяного на главной улице города, в центре, и привезли сюда, в медвытрезвитель. Здесь вы оказали сопротивление правоохранительным органам, а короче – устроили драку.
Варгашин начал врубаться. Он кое-что вспомнил и пробурчал:
- Что-то припоминаю. Но нас, по-моему, забрали не пьяных, а выпивших. Мы стояли на остановке, никому не мешали…
- Вы были пьяные, пусть вы и никому не мешали, как вы говорите. А находиться в нетрезвом состоянии на улицах запрещено. Неужели это вам не известно? Вы же культурный человек, писатель, - лейтенант осмотрел колючим взглядом сидящего перед ним Варгашина. – Законы надо соблюдать, товарищ писатель. Давайте сделаем так: платите штраф и можете быть свободным. Иначе вам грозит суровая статья: неподчинение власти и оскорбление сотрудников милиции  -  статья за хулиганство. И загремите вы под фанфары… Пятнадцать суток ареста и на принудительные работы…
-  Денег у меня нет, - вздохнув, тихо сказал Варгашин.
-  Нет с собой? Тогда звоните родным, жене…
Варгашин  тяжело задышал, насупился.
-  Звонить не буду.
- Тогда сядьте вон у шкафа, где ваша одежда, посидите и подумайте, - белобрысый лейтенант торопился, ему надо было очистить помещение – заступала новая смена.
Писатель сел на ящик шкафа возле Молоткова. Сидел в одних трусах, думал думку. Звонить жене Лариске? Да ни за что на свете. Она, наверное, уже обзвонила всех в поисках его, Варгашина. Но вряд ли она будет звонить, не в её это характере. А если узнает, что он попал в вытрезвитель, тогда дело совсем жвах…
Вытрезвитель опустел. Пересмена заканчивалась. Ушли последние клиенты. Остался, правда, воин-афганец, помещенный в отдельную камеру,  он все еще спал. Грузная поломойка делала уборку. Сидящие Варгашин и Молотков мешали ей возякать лентяйкой, она сердито зыркнула на них  -пришлось поднять ноги.
 «Что же делать? - мучительно думал писатель. Голова с похмелья работала плохо. -  Звонить председателю Суздальцеву? - И тут  он вспомнил - Катерина!»  Она может спасти. Душа отзывчивая и человечная. Надо звонить ей. Её телефон в записной книжке, а она в пиджаке, в шкафу. С Катериной Варгашин познакомился на Бажовском  фестивале, где собираются певцы, танцоры, поэты, одним словом, творческие люди. Она хорошо пела. Голос у нее звонкий и  громкий.
- Товарищ капитан, разрешите достать записную книжку, - обратился к дежурному Варгашин.
Шкаф открыли, писатель достал записную книжку, нашел телефон. Проверил он и кошелек, тот был пуст. У пиджака почти оторван рукав, рубаха вся в крови.
- Да вы проходите сюда, звоните с моего телефона, -  предложил дежурный и подвинул телефон.
 Писатель с волнением набрал номер. Слава богу, трубка ответила.
- Катя, Катерина, - глухим голосом сказал в трубку писатель, - это я, Ким. Ким Варгашин…  Ты помнишь меня?..
-  Конечно, помню! Ким, это ты?! – послышалось радостно в трубке.
- Катерина, мы тут с одним приятелем влипли в неприятную историю… Какую?.. - Варгашин замялся, собрался с духом и со страдальческой миной на лице выдавил: - Да попали мы  с ним в вытрезвитель…
В трубке раздался громкий смех:
-  Ким, ну с кем этого не бывает?! Подумаешь!..
Лейтенант понимающе улыбался, слушая разговор.
-  Так в чем дело-то, Ким? Почему замолчал?..
Варгашин, услышав жизнерадостный голос Катерины, воодушевился и сказал правду:
- Да понимаешь, Катерина, денег у нас с ним ни копейки. Штраф выписали, а у нас денег нет. Не выручишь, Катя?..
Трубка помолчала, потом раздалось:
-  Ким, конечно, выручу. Сколько денег-то брать? Где вы находитесь?
Лейтенант подсказал писателю адрес и как добраться.
Высокая, с румянцем на лице, Катерина не вошла, а ворвалась в вытрезвитель. Увидев мужчин, сидящих  в трусах у шкафов, прыснула со смеху:
-  Кимушка, что ж ты так?! Ой, батюшки,  и фингал под глазом!..
- Да вот так. Влипли, как говорится, - писатель застеснялся своего вида. Молотков тоже почувствовал себя неуютно от взглядов яркой женщины, он стыдливо прикрыл свои тощие коленки. Рассмотрев кровоподтеки и ссадины на лице  писателя, Катерина встревоженно спросила:
-  Ким, тебя били?
-  Да нет. Упал вчера.
-  Ким, не ври! Это менты. Я знаю, это звери. Они и убить могут.
-  Катя, да перестань. Никто  меня  не бил.
Женщина представить себе не могла, что писателя  могли избить как последнего бомжа или какого-то алкоголика. Она пристально посмотрела на Варгашина и решительно пошла к стойке дежурного.
-  Вы били писателя?! - гневно спросила она у белобрысого лейтенанта. - Писатель Варгашин добрейшей души человек. Он и мухи не обидит!
Милиционер оторвался от бумаг, поднял свои рыбьи глаза на Катерину.
- Женщина, вы сюда ругаться пришли или деньги платить? У нас конец смены. Вы платите или нет? А то ваш писатель еще долго будет сидеть.
-  Ничего, я до вас доберусь! Людей избиваете тут!..
-  Платить будете, гражданка, или нет?! - вышел из терпения лейтенант.
-  Буду!
-  Платить будете за одного или за двоих?
Катерина метнула взгляд на Молоткова: - За двоих!
Дежурный удовлетворенно хмыкнул, дернул головой и подал ей две квитанции с указанными суммами штрафа.
- Касса напротив! Заплатите, потом ко мне. Кстати, писателю поставили успокоительный укол. За это тоже надо заплатить.
- Ужас! Две с половиной тысячи! - возмутилась женщина. – Людей избивают, да еще за это деньги плати!
Когда Катерина заплатила деньги, дежурный по вытрезвителю сухо кинул:
- Можете одеваться!
Уборщица крюком открыла шкафы, сказав незлобиво: «Одевайтесь, голубчики».
У Молоткова в кармане были припрятаны деньги на автобус. Он обыскал все карманы, но денег не нашел.
- Козлы, всю мелочь выгребли. Менты позорные, - сказал он Варгашину.
-  Да Бог с ними! – махнул рукой писатель.
Писатель проверил свой громадный дипломат. Книжки вроде бы на месте. Только одной не было - об убийстве поэта. Он хотел было направиться к белобрысому лейтенанту выяснить,  куда же делась книжка, но тут услышал:
-  Варгашин, Ким Макарович, можно вас на минутку?
Писатель подошел к худощавому капитану, стоящему возле стойки. Это был начальник вытрезвителя. Тот с виноватым видом подал ему книжку Хлысталова.
-  Извините, мой работник взял у вас почитать.
«Понятно, шарились в дипломате», - подумал писатель и спросил хмуро:
-  Вы-то читали?
-  Извините, Ким Макарович, прочитал.
- Ваш брат, полковник милиции, написал, - сказал Варгашин, пряча книгу в дипломат. – Ну и как вам книга?
Капитан потер виски, сказал:
-  Трудно поверить. Неужели поэта убили?
«Хитрит мент», - подумал Варгашин и сказал: - Конечно, убили. Ваше НКВД его и убило. Мешал поэт властям. Вы нас вчера убивали  и ничего. Не извинились даже…
- Извините, товарищ Варгашин, но я вас не трогал. Мои работники тоже. Наше дело - обслужить клиентов, предоставить им ночлег. Это патруль, они собирают на улицах пьяных и привозят к нам.
-  Да не были мы пьяными!
Капитан внимательно посмотрел на Варгашина - лицо серое, под глазом кровоподтек. Он сочувственно спросил:
-  Товарищ писатель, как самочувствие? Голова не болит?
-  Да есть немного. Трещит, знаете ли…
- Подлечиться не желаете? Прошу вас, зайдемте ко мне, - капитан улыбнулся краешком рта и показал рукой на дверь своего кабинета.
- Да я не один, - Варгашин оглянулся на Молоткова и Катерину, стоявших у шкафов.
-  Ничего, ничего, пусть заходят тоже. Зовите друзей.
Вслед за Варгашиным в тесный кабинетик, больше похожий на бендюжку или кладовку, юркнул Молотков,  за ним вошла и Катерина.
Капитан открыл дверцу шкафа.
-  Что будете? Есть коньяк, водка, вино разных марок…
-  Лучше водки, - сказал Варгашин.
Начальник вытрезвителя достал водку и три граненых стакана. Он посмотрел на Катерину:
-  А дама будет?
Женщина рассмеялась:
-  Конечно буду!
Капитан, разлив водку, помалкивал. Он ждал, что скажет писатель. Тот долго и тяжело молчал. Наконец поднял стакан своей ручищей, обвел взглядом присутствующих.
- Мы ведь вчера в Союзе писателей день рождения Сергея Есенина отмечали. И прожил-то он всего-то тридцать годков. Давайте выпьем за поэта. Светлая ему память, - Варгашин, не стесняясь капитана милиции, перекрестился и выпил. За ним выпили и остальные.  Капитан тоже выпил. Катерина достала из своей большой хозяйственной сумки кулек с шоколадными конфетами и угостила мужчин.
-  Говорят, сильно пил поэт? – спросил капитан.
-  Да кто не пьет в России… Курочка и та пьет…
- Ну раз курочка пьет, то и нам полагается выпить, -  капитан вновь потянулся за бутылкой.
 А писателя Варгашина потянуло на рассуждения.
- Много пьет русский мужик, вот в чем дело. Это беда русского народа…
- Вы это верно заметили, товарищ писатель, - согласился с ним милиционер. – Много пьют. Нам здесь это хорошо видно. Каждый день не по одному десятку пьяных привозят. Приходишь домой к жене, - тут капитан взглянул на Катерину, - а  вместо неё, извините, чья-то пьяная рожа мерещится…  Да вы не расстраивайтесь, Ким Макарович, к нам разные люди попадают. Вот недавно попал профессор, личность довольно известная. Но шум замяли…
- Штраф-то хоть заплатил профессор? – спросила насмешливо Катерина.
-  Заплатил, - улыбнулся капитан.
- Да, несладкая у вас жизнь, - поддержал капитана  Варгашин. А Молотков подумал: «Да врет всё капитан, очень даже сладкая жизнь у ментов».
- Ох несладкая. Мы ведь, товарищ Варгашин, сейчас на самоокупаемости. Чем больше клиентов, тем больше зарплата, чем меньше, то и зарплата меньше, - капитан перешел на шепот - Скажу вам по секрету: скоро наш вытрезвитель закроют. Все вытрезвители в стране закроют, уже приказ по МВД есть. Будет у нас в России, как на Западе – ни одного вытрезвителя. И скоро наша милиция будет называться полицией. Вот так.
Варгашин, выслушав капитана, погладил себя по бороде и сердито сказал:
-  А я скажу вам, что это очередная глупость наших правителей. Как это закрыть вытрезвители?! А куда же пьяных девать? На улицах будут валяться, что ли?.. На Запад всё оглядываемся!..
-  Я тоже за то, чтобы не закрывать.
- Пусть дома пьют, а не болтаются по улицам, - насмешливо отозвалась Катерина. – У жены под юбкой пусть пьют.
-  Нет, Катя, ты не права. Надоел этот бардак. Пора наводить в стране порядок.
Начальник медвытрезвителя согласно закивал  головой - Да,  да. -  И предложил: - Ну давайте еще по маленькой. Вы, писатели и поэты, барометры нашей жизни…
- Хорошо выразились, товарищ капитан. А вы – санитары. Вы очищаете наши улицы и нашу жизнь от грязи.
Молоткову не понравилось сравнение милиционеров с санитарами.  «Ну какие они санитары? Бандюганы они». Он, как всегда, промолчал, но выпил первым. А Варгашин, выпив, сказал: «Где одна, там и другая». После выпитого он расчувствовался, вынул из дипломата несколько книжек и стал показывать  капитану. Капитан с умным видом принялся их рассматривать. Ему понравились сказки для детей в ярких обложках и с яркими рисунками.
-  На мою внучку похожа, - сказал он, разглядывая рисунок маленькой девочки, выполненный Молотковым.
-  Вот этот тип рисовал, - показал на Молоткова писатель.
-  Да? Так вы, товарищ, художник?
Молотков скромно промолчал. А начальник вытрезвителя снова потянулся за бутылкой.
- Это дело, товарищи, надо обмыть. Надо же, и писатель, и художник у нас в гостях. Нет, я вас так просто не отпущу!.. Выпьем за  людей искусства, то есть за вас. Люблю я творческих людей, знаете ли…
Ну как отказаться от такого предложения? Видно было, что капитан не врал, а говорил искренне. Выпив, Варгашин утер бороду и пробасил:
-  Как говорится, не пьем, а лечимся…
Милиционер полез в карман за деньгами, достал несколько сотенных купюр и, протянув их  писателю, несмело спросил:
- Товарищ писатель, а у вас книжку можно купить? У меня внучка маленькая, ей всего три годика. Но она уже знает все буквы и очень любит слушать сказки…
-  Ну что вы! Уберите деньги! – строго сказал Варгашин. – Я вам так книжку подарю. И никаких денег не нужно! А то обижусь, честное слово. Какую? – писатель придвинул к себе детскую книжку сказок под названием «Солнечным днем в зоопарке» с рисунками Молоткова. Он вынул из кармана ручку. - Внучку вашу как зовут?
-  Маша.
Варгашин стал подписывать книжку и чертыхнулся – ручка оказалась сломанной в драке. Он с сожалением посмотрел на неё.
-  Да не беспокойтесь, товарищ Варгашин, - капитан протянул ему свою ручку.
Варгашин размашисто написал на развороте, повторяя вслух: «Дорогой Машеньке на память от дяди Кима. Расти большой-пребольшой. Будь умной и хорошей девочкой. Слушайся маму, папу…» - писатель задумался, посмотрел на капитана.
-  И дедушку Юру, - подсказал начальник вытрезвителя.
«И дедушку Юру!» - дописал Варгашин и поставил жирный восклицательный знак. Он протянул ручку Молоткову: - И ты подпиши. Рисунки-то твои.
Молотков взял ручку и написал печатными буквами: «Молотков. Художник». Варгашин спросил: «И всё?» Тогда художник быстро нарисовал солнышко и маленькую девочку под его лучами.
- Огромное вам спасибо! - обрадовался начальник.
В кабинет несколько раз заглядывал дежурный. Заглянул вновь. Он явно хотел выпить.
-  Ну чего тебе?  Да заходи, не стесняйся!
Белобрысый лейтенант втиснулся в кабинет. Капитан протянул ему полный стакан водки.
-  На, тяпни. За поэта Сергея Есенина. У него вчера день рождения был.
-  Да знаю. По телеку передавали.
-  Ну вот и выпей за поэта.
Лейтенант оглядел всех своим стылым взглядом и заглотнул водку одним махом.
- Во дает! - сказала Катерина и засунула менту в рот шоколадную конфету.
 Дежурный вышел. За дверью послышалась  перепалка с санитаром: «Лейтенант, а с этой падлой, афганцем, чего делать? Один остался! Надоел как собака!..»  - «Выкидывайте его к чертовой матери!.. Никто за ним не придет и не заплатит ни копейки! Сколько раз говорил – не забирайте этого мудака!..»
А писатель, видимо, уже не питал большого зла к ментам и лично начальнику медвытрезвителя. Порывшись в дипломате, вынул книжку «Конь на розовой траве», очень лирическую и дорогую для него повесть. Он подписал её и вручил капитану.
-  А это вам. На память.
- Спасибо, Ким Макарович. А почему конь на розовой траве? Разве трава бывает розовой?
-  Всякая бывает, и розовая,  и красная, и даже серо-буро-малиновая…
Начальник вытрезвителя был очень доволен - и штраф заплачен и с интересными людьми познакомился. Он окинул взглядом невзрачного Молоткова, колоритного писателя и его подругу.
-  Ким Макарович, давайте еще по чуть-чуть. На посошок.
На посошок, так на посошок. Выпили на посошок.
-  Ну пошли, поэты и художники, ребята-алкоголики. Пора и по домам!  - решительно сказала Катерина. И капитану: - А вы, товарищ начальник, больше не бейте поэтов и писателей!
Начальник медвытрезвителя улыбнулся, пожал на прощанье всем руки и проводил до выхода.
- Ну, творческих успехов вам. А вы, Ким Макарович, больше не попадайте в вытрезвитель.
-  Да уж постараюсь!..
Вышли из помещения. Из подъехавшей милицейской машины менты выволакивали пьяного, тот матерился и не хотел вылезать. Его всё-таки вытащили из газика и пинками погнали в вытрезвитель.
- А вот и первый клиент. С утра, блин, уже налакался, - рассмеялась Катерина. - Ким, вас так же пинали?
-  Не ехидничай.
А Молотков пенял Варгашину:
- Зря ты, Ким Макарович, от денег мента отказался. Нам бы еще на пару пузырей хватило.
-  Тебе что, Молотков, не хватило, что ли? 
-  Еще книжки этому козлу подарил,  -  ворчливо бормотнул художник.
- Ничего, пусть читает. Пусть просвещается. А то от такой работы с ума можно сойти,  -  проходили как раз мимо пивнушки. Варгашин приостановился, глянул на подругу. - А может зайдем?
- А чего не зайти? Зайдем. Деньги у меня есть. Ким, а ты не скопытишься?
Дрожащая от холода собачонка скулила возле двери. Из пивнушки выкатилась пьяная компания. Один из мужиков заорал на собачонку:  «А ну пошла  вон отсюда!»
-  Кимушка, не надо больше пить, - одумалась Катерина, заглядывая писателю в глаза.  – Боюсь я за тебя, сопьешься. Был у меня муженек, ты же знаешь, алкаш из алкашей. Двоих состряпал и скрылся. И тебе не надо пить, Женечка.
Молоткову очень понравилось обращение к нему - «Женечка».  Никто его так не называл, и он проникся к женщине еще большей симпатией. Варгашин постоял в раздумье. А ведь права Катерина. Надо прекращать пьянку.
-  Пойдемте лучше в кофейню! Чаю или кофе выпьем.
Тут из пивнушки вышли покурить трое парней.  «Живописные ребята», - отметил про себя художник Молотков. Действительно, на одном яркая импортная рубаха - вечно-зеленые пальмы, синее море, белые чайки. У другого красный пуловер на голом теле с тяжелой желтой цепью, золотые фиксы на зубах.  Третий был в малиновом пиджаке. Он и обратился к Варгашину, заметив у того огромный фингал под глазом:
- Вы, господа, случайно, не оттуда? - и ткнул пальцем в сторону вытрезвителя. - А то милости прошу к нашему шалашу! -  Варгашин, да и Катерина поняла, что ребята блатные. Она решительно потянула писателя в сторону. - Нет, мы не оттуда! – новых приключений еще не хватало. Парень вынул из кармана красивую плоскую бутылку. Сердце у Молоткова екнуло.
- Угощаю! Армянский…
- Да мы не пьем! - сказала Катерина.
- Господа, по тридцать капель, не больше, - заверил обладатель малинового пиджака.
-  Здесь опасно. Рядом вытрезвяк, - сказал с золотыми фиксами.
-  Ну ладно, на пять минут, - сдалась Катерина.
Вошли в тесную пивнушку, встали у столика. « Банкуй! - сказал в малиновом пиджаке парню с фиксами. Тот  ловко разлил коньяк по пластмассовым стаканчикам. -  Вздрогнем!»
-  Ребята, а за что пьем? – спросил Варгашин.
-  Да ни за что. Просто так.
-  Нет, за ни за что  пить нельзя. Давайте выпьем за поэта  Есенина. У него вчера день рождения был, - пробасил Варгашин.
- Да?! Знаем такого поэта. Ты жива еще моя старушка? Жив и я, привет тебе, привет!..  Кенты, пьем за  поэта  Есенина! - блатной     в малиновом пиджаке поднял стаканчик. Выпили. Катерина пить не стала. Обладатель малинового пиджака, он, видимо, был за главного, спросил, цепко щурясь на Варгашина:
-  А вы, случаем, не поэт?
-  Поэт. Ким Варгашин.
-  Очень приятно. А я просто Колян. На зоне, товарищ Варгашин, очень уважают поэта Есенина. - блатной выкинул руку с растопыренными пальцами. - «Если не был  бы я поэтом, то, наверно, был мошенник и вор!..»
Катерина решительно потянула Кима к выходу.
-  Спасибо, ребята, за угощение. Но нам пора.
-  Я тоже уважаю поэтов. Сам писал стихи, когда на зоне срок мотал.  Послухайте…
-  Нет, нет, мы пошли, извините. Спасибо за компанию... Как-нибудь в другой раз…
-  Давайте еще по чуть-чуть, по семь капель. Не оставлять же зло. На ход ноги, для блеска глаз!   За поэтов, опять же, тяпнем!
-  Ну давайте. За поэтов!
Катерина увела все-таки Варгашина и Молоткова из пивнушки.
-  Ким, тебе не стыдно пить с уголовниками?
- Катя, я изучаю жизнь и людей. Я все-таки писатель. Это моя профессия.
Катерина звонко рассмеялась:
-  Ты лучше меня изучай, Ким! Ты очень хороший писатель, знаю. Но зачем тебе с уголовниками-то пить? Опять вляпаешься  в какую-нибудь историю!..
Права Катерина, заносит его иногда, Варгашина. Молотков же был очень доволен тем, что выпил на халяву, да еще армянского коньячку. Конечно, пора двигать по домам. Мать-старушка, поди, беспокоится, где её непутевый сынок болтается.
И троица двинулась по направлению к центру. Было прохладно. От дыхания шел пар. Лужи подстыли и хрустел ледок под ногами. Катерина взяла писателя под руку, чтобы тот, не дай бог, не подскользнулся и не упал. Молотков же тащился сзади и думал: «Хорошую бабу отхватил Ким».  И еще он подумал: «Если  прыщавый капитан не врет, то скоро вытрезвителей в России не будет. Пей, сколько хочешь, хоть запейся. И никто в вытрезвяк не заберет. Не жизнь, а лафа будет. Сплошной кайф».
На улицах прибавилось народу. Люди возвращались к своим домам-норам, усталые, серые, чтобы завтра опять вставать затемно, тащиться на какую-то там работу. Вышли на площадь Революции, на углу которой стоял за легким столиком под красным флагом  знакомый пенсионер. Он, несмотря на тяготы обрыдлой жизни, еще во что-то верил, и каждый день, в дождь, стужу ли, приходил на площадь продавать патриотические и коммунистические  газеты.  Варгашин купил у пенсионера несколько газет и насмешливо спросил:
-  Ну как, Сергей Антонович, наступит в России светлое будущее?
- Обязательно наступит, товарищ писатель! - бодро ответил пенсионер, дрожа от холода.
-  Ну, ну, - сказал Варгашин. - А вы знаете, Сергей Антонович, чей вчера был день рождения?  Какого поэта?..
- Как же, как же! Конечно знаю! - отозвался пенсионер, радостно улыбаясь. - Сергея Есенина, моего тезки! - пенсионер не забыл, что это он продал писателю крутую книгу об убийстве поэта. - Вот осталось всего две штуки. Влёт разбирают. - Пенсионер показал на прикрытые целлофаном книги. На целлофане блестели, как слезинки, капли дождя.
-  Сергей Антонович, я покупаю у вас книжки, - неожиданно заявила Катерина. Она вынула деньги из сумки и протянула их продавцу.
Пенсионер принял деньги, поднял вдруг руку и с выражением прочитал есенинское:

Он мощным словом
Повел нас всех к истокам новым.
Он нам сказал: «Чтоб кончить муки,
Берите все в рабочьи руки!..


-  Ну, ну. А вы молодцы, коммуно-фашисты, или как вас еще именуют - красно-коричневые! - пошутил Варгашин, усмехаясь в свою мохнатую бороду.
- Товарищ писатель, ну кто именует-то? Предатели, ельциноиды, американские агенты!..
Двинулись дальше, мимо Алого поля, памятника «Орленку», мимо Дворца пионеров, недавно переименованного во  Дворец творчества.
Писатель вдруг остановился. Он увидел, как навстречу ему шагал тот  самый омоновец, который забирал их в вытрезвитель, а потом зверски избивал дубинкой. Цербер шагал уверенно, с лицом, полным тупости и самодовольства - челюсть вперед, взгляд исподлобья. Спокойно так плыл, как айсберг в океане.
- Обождите! - кинул писатель своим спутникам. Он медвежьей походкой направился наперерез менту. Тот, увидев шедшего к нему писателя, зыркнул исподлобья глазами.  Он, видимо, узнал Варгашина, и рука его сама собой потянулась к дубинке-демократизатору.
Писатель Варгашин аккуратно поставил старый дипломат на тротуар и ударил неожиданно - коротко, снизу. Угадал под дых. Мент схватился за живот, но тут его припек страшный удар в челюсть. Омоновец зашатался, но устоял.
-  Это тебе от поэтов! - тихо, сквозь зубы, процедил Варгашин.
Омоновец тупо смотрел на писателя и хватал ртом воздух, как рыба. Он взмахнул было рукой, но Варгашин опередил его. Собрав все силы, ударил в третий раз.
-  А это тебе за Сережу Есенина! - Припечатал крепко. У омоновца помутнело в башке, поплыли оранжевые круги перед глазами. Он еще постоял, бестолково, как пьяный, загребая воздух руками, выпучив шары и разевая по-жабьи рот. Потом рухнул всей тяжестью на земь. Упал как мешок с дерьмом. Испуганные пешеходы, как мыши, кинулись в разные стороны, вскрикнула какая-то тетка.
А Варгашин, подхватив с земли свой дипломат, как ни в чем не бывало, спокойно пошагал дальше.
Ёлки-моталки!.. Такого Молотков никак не ожидал от писателя. «Вот тебе и Варгашин, вот тебе и Ким! Недаром его так назвали». Художник кинулся к менту -  а вдруг убил его писатель? Катерина же, придя в себя, с криком «Ким! Ким!..» бросилась вслед за писателем.
Верзила-мент, раскинув руки, неподвижно лежал на спине поперек тротуара. Увидев перед собой размытое лицо Женьки, заскрипел зубами и протянул было руку, чтобы схватить его. Но тот вовремя отскочил и рванул за Варгашиным и Катериной. «Жив ментяра! Надо срочно смываться. Если схапают - всё, хана! Умордуют!.. Уроют!..»
А Варгашин шел не оглядываясь, набычив голову - большой, мощный. Шел, помахивая  дипломатом. Катерина, задыхаясь, бежала следом, лавируя между идущими людьми. Она догнала писателя, пристроилась рядом, взяла его под руку.
А серая толпа текла навстречу. Люди и не подозревали о случившемся минуту назад. Догнав Варгашина и Катерину, Молотков пристроился сбоку. Катерина прижималась к писателю, заглядывала ему в лицо, что-то успокаивающе лопотала. Так и шли, рассекая молчаливую толпу. Толпа, удивительное дело, не сопротивлялась, расступалась, давая дорогу. Ни один человек не сделал им замечания. Серая, безликая масса… Текла себе и текла в сером тумане… «Вот течет она, серая людская масса, а спросить бы у людишек: кто родился в эти дни, вряд ли ответят. Толпа она и есть толпа. Напихали вон полные сумки жратвы и волокут в дом. Чего этим людишкам надо в жизни? Пожрать только  да посношаться», - с обидой на людей подумал художник. С резким воем сирен пронеслись навстречу милицейские машины. «Наверное за ментом.  Вызвали, видать»…
Уйдя на приличное расстояние от злополучного места, стали прощаться:
-  Ну давай лапу, друг Молотков!
 Простившись с художником, Варгашин с Катериной двинулись дальше, Молотков подумал:  «Ким пойдет к своей Лариске, Катерина -  к деткам. Ну а мне надо спешить к любимой матушке». Но художник ошибся, думая так. Никогда, ни за какие коврижки, Варгашин не пойдет к Лариске-крыске. Он будет жить с Катериной. Жить-то, правда, негде, та сама ютилась у тетки. Но ничего, как-нибудь всё образуется. Первое время, может, поживут у тетки, а там видно будет. Может квартиру снимут, или еще что-то придумают…
Пошел вдруг снег. Мягкие белые хлопья, кружась, падали на прохожих, на грязный асфальт, на деревья, кусты,  трамваи… Варгашин обнял Катерину своей огромной лапищей, она, счастливая, вся так и прильнула к его большому мощному телу. Художник Молотков  еще долго стоял и смотрел вслед писателю и его женщине.
А снег пошел всё гуще и гуще, бережно укрывая землю белым, чистым покрывалом…