Молитва

Был 1943 год. Шла война. В школу я еще не ходил. Мы едем в поезде. Отца и еще бригаду заводчан командировали во Владивосток. И отец и все из бригады «слесарей» были специалисты по дизелям. В разговорах взрослых это звучало, как «специалисты по подводным лодкам и сторожевым катерам».
Вагон поезда Москва – Владивосток. Ехали долго. Детская память многое сохранила от той поры.
На ночь я любил залезать на третью полку, а днем, устроившись на второй полке, смотреть в окно, но начинала болеть шея, и я спускался на нижнюю полку и слушал разговоры взрослых или тихонько уползал и навещал соседние купе и даже соседний вагон, пока мать не спохватывалась.
В соседнем купе сидела светлая женщина, она была в легком платье, она была актриса и говорила, что их руководитель запрещал им, тем, кто поет, грызть семечки, от семечек першит горло, и что курить лучше.
Рядом с нами ехала старушка. Маленькая, вся в черном, и лица не разглядеть. Почему-то я назвал ее «Гитлер». Мать на меня прикрикнула, а старушка не обиделась. Когда у меня заболел живот, она погладила мне живот своей рукой, и резь прошла.
Я помню, как мать мне читала про железного дровосека, а продолжения сказки не было, и как это было обидно.
Я помню мальчика, у которого украл деревянный пистолет. Подозрение пало на меня, но я уперся и не сознался, а потом выбросил этот пистолет в окно на ходу идущего поезда. И не тогда, и  потом так и не понял, зачем это сделал.
Как-то в поезде появились газеты. Газеты читали вслух, и потом обсуждали, как людей убивали в газовых камерах. Кто-то сказал, что знал случай: один человек после газовой камеры остался жив. Перед тем как потерять сознание, этот человек намочил платок и дышал через этот платок. Я спросил, где в газовой камере этот человек взял воду. Мне ответили, что у него был пузырек с водой. Но я заметил, что вопрос мой вызвал замешательство. Я часто замечал то, что не замечали, как мне казалось, взрослые: настроение других людей. Теперь я думаю, что такая способность выработалась у меня в результате того, что мать мне много читала, а я в это время о чем только ни думал и в то же время слушал то, что мне читали.
Уже потом, когда я учился в первом классе, у меня был друг (первый, настоящий друг! Генка Гришин). Мы с ним обсуждали «много всего». Обсуждали и этот когда-то заданный мной вопрос и пришли к выводу, что человек этот использовал собственную мочу.
Помнится, мой друг задал мне задачу, на которую я и теперь не смогу дать «однозначный» ответ. На базаре во Владивостоке продавали жвачки и еще петушки на палочке и много, чего другого. Жвачки варили из еловой смолы. Они  имели наибольший спрос. Одна жвачка стоила 85 коп., и полагалась сдача. И вот на Генку нашло. «Вот я не возьму у нее сдачу! Что она будет делать?!!».
Особое место в памяти от той дороги занимает участок пути, что проходил по берегу озера Байкал. Если смотреть из окна вагона, казалось, что поезд двигался по кромке воды. С другой стороны к рельсам подступала отвесная скала. Дорога, как змея, по камням ползла через бесконечное количество тоннелей и поворотов. Я, высунувшись в окно, мог наблюдать, как паровоз вползал в очередной тоннель и тоннель срезает дым из трубы паровоза, а в это время вагон, из окна которого я высовывался, заползал в тоннель, и я успел заметить, что хвостовые вагоны еще не вышли из тоннеля.
Не сразу я догадался, насколько прозрачна вода Байкала. Прибрежную гальку было видно далеко-далеко, и только потом я понял, что это не мелководье, а глубина, и глубина эта говорила о прозрачности воды.
Итак, поезд медленно продвигался вперед, а в вагоне пели. Пели и в соседнем вагоне. Говорили, что пели во всем составе. Пели «Славное море – священный Байкал...».
То была первая встреча с Байкалом. В дальнейшем мне пришлось много раз пересечь Россию с запада на восток и обратно.
Уже давно паровозы сменила «электротяга». Давно закрыли участок дороги вдоль берега Байкала, соединив напрямую Иркутск и Слюдянку. И теперь путешествующий видит из окна поезда маленький кусочек Славного моря.
Был у меня товарищ. У него на стене висела географическая карта, утыканная цветными булавками. Так он отмечал места, где побывал. Поглядев на эту карту, я про себя стал прикидывать – сколько раз я проезжал мимо Байкала. Выходило полторы «чертовы дюжины» раз (если считать туда и обратно), но такими достижениями старался я не козырять. Другой мой товарищ работал на Байкале! Я же один раз, когда поезд почему-то остановился, выскочил из вагона и умыл лицо водой из озера Байкал.
И все же мне приходилось рассказывать эту историю, и не раз. Я рассказывал и своим детям, когда они подрастали, и внукам, когда и они подрастали. И каждый раз мне казалось, что я чего-то не дорассказал. Дело в том, что тогда в вагоне люди пели «Славное море...», как то необычно, не так, как пели по радио, и не так, как пели за столом, когда выпьют. Я помнил – не так!
Когда исполняют «на радио», песня звучит пафосно, когда поют за столом, то как бы превозносят себя, в глубине скрывая жалость к себе. Как в первом, так и во втором случаях песня поется громко. Тогда, в вагоне, никто не старался перекрыть шум поезда.
Теперь за столом не поют. Теперь за столом обсуждают новости.
Отмечалось столетие со дня рождения Константина Симонова. Его стихи и песни звучали и в 1943 году, звучат и сегодня. По случаю юбилея много говорилось о значении творчества, о стихах. Это все в тех же словах говорилось и раньше. И вдруг прозвучало, что стихотворение «Жди меня…» по существу своему – «молитва»! И эта молитва, «миллионным тиражом, через газету…».
Стоп. Вот оно! Как солдатики встали в строй, выровнялись и замерли по команде «смирно». Тогда, в поезде, звучала молитва! Люди молились, отводя от себя беду. Потому-то так весело загудел и побежал паровозик, вырвавшись на степные просторы.