Звёзды в мусорном пакете. Часть первая

ПРОЛОГ

 Он любил дождь. Любил, когда холодные капли стекали по вихрам на голове, лицу и веснушкам. Любил грозу, любил смотреть на молнии, которые разрывали небо на части. Любил солнце и сигаретный дым. Дальние дороги, уходящие в бесконечность. Любил огонь, и порой был слишком схож с ним. Любил оставаться один. Любил ночь и раннее утро и люто ненавидел день. Любил гитарные переборы. Любил уходить, не сказав ни слова, а после этого он любил обнаруживать себя за сотни миль от дома. Он любил поэзию. Кошек. Туман и росу. Любил птиц и мечтал о крыльях. Старые фильмы и музыку с пластинок. Любил молчание. Любил, когда фразы появляются именно в тех местах, для которых они были предназначены. Любил печаль и жил в мире со своей тоской. Любил кофе без сахара и печенье с шоколадной крошкой.


 Он никому об этом не говорил. За спиной его часто преследовал шёпот: "не от мира сего", хотя, кто знает, к какому миру принадлежали те люди. Он был умён, красив и статен, но что-то в нём заставляло обходить его стороной, отводить взгляд, и не дай Бог, кому-нибудь случалось посмотреть ему в глаза. Люди предпочитали не замечать его, точно также, как и отталкивали от себя всё необъяснимое. Он никогда не был против.


 Он всегда был один, наедине с самим собой. Его звали Бенджамин. Ему было 16.

ГЛАВА I

 Апрель в этом году выдался необычайно жарким, а для Денвера такая погода была слишком непривычной. Вся природа горела ярким пламенем, а жар исходил, казалось, отовсюду: серых домов и асфальта, людей, которые, несмотря на чистое небо, по привычке брали с собой зонты и недоверчиво слушали прогнозы погоды, блестящих автомобилей, температура в которых достигала своего предела.


 Огненная шевелюра юноши была всего лишь ещё одной щепкой в этом странном костре. Он сидел на земле у стен старшей школы и, не щурясь, смотрел прямо на солнце.
Была большая перемена, и почти все учащиеся старались хоть несколько минут провести на свежем воздухе. Ему нравилось наблюдать за всеми ними. Он был созерцателем и никогда не лез в центр событий. В его голове каждый раз складывались новые истории, где главными героями были люди, на которых наталкивался его взгляд. Он предпочитал сам придумывать жизнь каждого, чем просто спрашивать об этом.


 Рядом с ним громко смеялась группа подростков. Четыре парня, две девушки. На секунду он был уверен, что одну из них звали Кэтти, но быстро отбросил эту мысль. Короткая стрижка и тоннели в ушах. Она далеко не Кэтти. Кэт. Так было бы правильней.


 16. Ненавидит школу. Пятницы проводит в клубах, а по выходным ссорится с родителями. Четыре раза сбегала из дома. Пыталась покончить жизнь самоубийством. Неудачно. А может и наоборот?


 Он не осуждал и не оценивал. Кэт мало его беспокоила, как и остальные. Сколько раз она бросала своего парня и сколько раз они начинали всё сначала. Во сколько первый раз поцеловалась. Что сказали её родители, когда она первый раз вернулась домой под утро. Он просто плёл её жизненную линию, как паутину. Было много причин, почему ему так нравилось это делать. Это отвлекало от самого себя.


 Просто смотреть, как кто-то играет в фрисби. Краем уха слушать чужие истории, не вникая в их суть. Быть всеми и абсолютно никем. Растворяться в чужих образах, теряя свой. Быть мальчишкой со стопкой книг, на другом конце двора. Девчонкой, в голубом платье и её парнем, который с виду был не слишком хорош для неё.


 Все они стремительно входили в его жизнь, а уходили никогда не прощавшись. Это было похоже на пьесу, написанную совершено безумным человеком. Все роли были распределены задолго до их появлений перед зрительным залом. В тот день всё пошло не по сценарию, по крайне мере, он сам совсем не ожидал этого, а в его размеренной жизни редко происходили события, "выходившие за рамки".


 Тогда она всё ещё стояла за кулисами. Это был не тот зал, не тот акт и совсем не то действие. Не тот момент, не тот час и совсем не та жизнь. Текст она пока вовсе не собиралась читать, а лишь приценивалась к обстановке, прикидывая свои шансы на удачный финал и красивый хэппи-энд. До коллизии оставалось не меньше десяти часов.
Её волосы были цвета влажной хвои, и из-за них она становилась подобна нимфе. Она носила соломенную шляпу и шорты, футболки, которые были ей не по размеру, а улыбалась слишком часто и широко, чтобы быть счастливой на самом деле.


 Он наталкивался на неё уже третий раз, и в каждый из них она была с разными людьми, которые были слишком не похожи друг на друга, чтобы являться одной компанией. Она была со всеми и одновременно ни с кем. Она притягивала его, но каждый раз он старался как можно быстрее отвести глаза и сделать вид, что её вовсе там и не было. Он не знал почему, но ясно чувствовал, что не имеет права создавать её образ.


 Сейчас Бенджамин поймал на себе пристальный взгляд, и на долю секунды это вывело его из транса: до этого она его в упор не замечала, и даже, когда они столкнулись нос к носу в школьном коридоре, она прошла, будто сквозь него, как если бы он был призраком.


 Он сгорал от любопытства, но даже не стал задумываться о том, чтобы предпринять хоть что-то. Он точно знал, что встанет с этого места, только со звонком на урок, что придёт сюда на следующей перемене и, по возможности, просидит тут ещё целый час до окончания учебного дня. Он вернётся на следующий день, даже если небо разразится громом, а дождь будет лить, не переставая. Сядет прямо на мокрый асфальт и разрешит каплям захватить его тело. Всё это было глупо, но он выкладывал в эти минуты слишком много смысла, чтобы так просто их потерять.


 Двор медленно начинал пустеть, ученики разбредались по душным классам, обходя его стороной. Он остался там до окончания занятий, внеся небольшие изменения в свои планы. Никто его не гнал в школу, хотя учителя прекрасно знали, где он находится. Его давно списали со счетов, несмотря на то, что учился довольно неплохо. Он был достаточно умён, но на уроках отвечал неохотно, если и отвечал вообще. Он предпочитал молчать, и со временем все к этому привыкли. В классе он был скорее вместо мебели, и замечали его не чаще чем шкаф, да и то, только по крайней необходимости.


 Он редко что-то менял в своей жизни и старался, как можно дольше оттягивать момент возвращения домой. 15 минут на электричке, до пригорода, затем десять минут пешком. Слишком близко, чтобы он мог полюбить эту дорогу.
После школы, Бенджамин так и остался в Денвере, как и за день до этого, а впрочем, точно так же, как и месяц назад. Он любил этот город, прекрасно зная, насколько он бывает отвратен. Он нашёл нечто прекрасное в его уродстве и позволил этому проникнуть в своё сердце.


 Он бродил по улицам, идя без особой цели до тех пор, пока ледяной ветер не напомнил ему, что уже слишком поздно. Ночи оставались пока слишком холодными для обрезанных джинсов и майки. И опять тот же насущный вопрос: "А где я?"
Улица была пустынной, как и положено для полуночи. В это время дети уже спали, а подростки делали вид, что спят, строча длинные сообщения друг другу. Ночной город любил его, или ему хотелось так думать.


 Бенджамин пришёл в себя на мосту. С ним часто такое бывало, обычно он был слишком погружён в свои мысли, чтобы осознавать, где находится или отвечать за свои действия.


 Посреди автомагистрали с возможностью быть сбитым в любую секунду. Помедлив пару мгновений, пытаясь под покровом ночи лучше разглядеть, окружающую его обстановку, он понял, что находился не так уж далеко от вокзала. Куда бы он ни уходил, ноги всегда приводили его туда, куда надо. Сколько бы он не убегал, всегда возвращался домой. Временами он ненавидел эту амнезию, думая только о том, что у него беспощадно украли день жизни. Но сейчас он не замечал ничего вокруг: ни ледяного ветра, ни шума воды, ни крика водителя, чья машина на бешеной скорости промчалась в метре от него.


 Просто именно в этот момент она решила выйти на сцену.
Совсем одна и слишком беззащитна. Соломенная шляпа висела на спине, зелёные волосы заплетены в косу, а поверх футболки была накинута джинсовая рубашка, совсем не согревавшая её тонкое тело.


 Он будет проклинать этот день и этот миг. Будет проклинать себя за то, что не прошёл мимо.
- Ночью Денвер слишком опасен для девушки.
- Не слишком, если ты не спишь, и хоть как-то вооружён.
 

 Они поравнялись. Её лицо было освещено жёлтым светом фонаря. Как бы ни хотелось написать про тысячи звёзд, которые сияли в этот миг для них двоих, но всё это будет слишком большим обманом: в городе звёзды уже давно погибли.
 

 Он заметил, что в её руке зажат складной нож. Даже самая хрупкая роза имеет шипы.
- Тебе некуда идти?


 Она посмотрела ему в глаза пристально и насторожено, будто бы погружаясь на глубину или исследуя открытый космос его души. Он не мог прочитать какие-либо эмоции на её лице. Это был взгляд того, кто уже давно умер.
 

 Она обхватила себя руками от холода, укутавшись в рубашку. А он, дурак, даже не мог предложить ей куртку, чтобы согреться.
- Ты не хочешь пойти со мной?


 Её глаза изменились. Они убежали от него, вытолкнули из комнаты, выгнали на улицу. Бенджамин отвёл взгляд.
- Куда? - Голос хрипел и был надрывен. Вопрос был задан слишком безразличным тоном. Он не требовал ответ.
- Какая разница?


 Они шли в молчании до самого вокзала, так и не вернувшись на тротуар. Дорога была пуста, и город молчал вместе с ними. А может они просто отказывались его слышать.
Так близки и так далеки друг от друга. Бок о бок, и одновременно в разных городах, странах, планетах. Без него не было бы её, а она была создана этой вселенной для него. Ему так казалось.
- Ты можешь не волноваться по поводу билета, ночью обычно никто не спрашивает, - слишком глупые слова, но лучшего он не мог придумать. Ему хотелось чем-то заполнить образовавшуюся тишину.

 
 Но диалог так и не удалось начать, а девушка даже не повернула голову в его сторону. Она была болезненно бледна, но ему казалось, что её кожа напоминает лунное сияние. Большие глаза были наполнены безграничной печалью, и в их глубине будто бы каждую секунду сгорали тысячи и тысячи звёзд.
Вагон был пуст. Сев около окна, она устремила свой взгляд во тьму проносившегося мира.
 

 С его губ сорвалась совсем неуместная шутка. Кажется, сегодня он будет проклинать себя за каждую фразу.
- Кто-то умер?

 
 На секунду она ожила и направила на него прожигающий насквозь взгляд. Слишком много злобы и ярости.
- Да. Я.

 
 Больше он не услышал от неё ничего. Слишком хрупкая для этого города, худая и терявшаяся в большой для неё рубашке. Слишком чужая для этого мира.
 

 Он никогда не смог бы поверить в то, что она способна улыбаться, если бы не видел это собственными глазами. Но сейчас он не верил даже им.
 

 Сойти на нужной станции именно в тот миг, когда так хочется уехать, как можно дальше.
 

 Перрон встретил их печальной улыбкой. Ветер, вызванный уезжающим поездом, подхватил пряди, выбившиеся из её причёски. Она заговорила:
- Знаешь, насколько велика возможность стать жертвой уличного насилия у девушки, идущий в одиночестве по ночному городу? Учёные говорят, что порядка 90%. Уличные банды, наркоторговцы, да какого чёрта, любой желающий может сделать всё, что угодно. Тогда ответь мне на вопрос, - она подняла на него глаза цвета отчаяния. Они сплошь состояли из слёз. - Почему я всё ещё жива?



ГЛАВА II

 
 Нэнси. Элизабет. Карен. Анна. Джоди. Мария. Салли. Её звали Аделаида. По крайней мере, она ему так сказала.
 

 Он подобрал её с улицы, как маленького котёнка, который слишком рано превратился во взрослую кошку. Мокрый, худой до невозможности, но молчащий и бесстрашный. С острыми клыками и опасными когтями. Она пошла с ним, не задавая никаких вопросов. Это было очень рискованно с её стороны. Она это понимала. Уйти с незнакомцем во тьму. Уровень отчаяния беспощадно зашкаливал.
 

 В комнате были бледно-розовые обои. Не, кремовые, а такого цвета, какими обычно бывают лепестки пожухшей розы. В обрамлении серых разводов на стене висели часы. Они кричали. Тик-так. Тик-так. Хотелось попросить из заткнуться, но это было бесполезно. Они никогда не замолкали, насколько он знал. На грязных окнах когда-то белые кружевные занавески. Железная кровать, с розовым покрывалом, расшитым белыми цветами. В углу на тумбочке стоял телек, место которому в музее. Он не работал уже лет десять, но упорно соблюдал свой пост. На телеке керамический Иисус. Его разбивали несколько раз, и сейчас он держался только благодаря супер-клею или божьей воле. Нужное подчеркнуть. Над Иисусом деревянное распятие. И всё это покрыто толстым слоем пыли. Сюда не заходили.

- Доброе утро, - недоумение, удивление и печаль. Её заспанный голос был направлен в неизвестность. Она сказала это скорее для себя, чем для него.


 Бенджамин появился в её дверях порядка шести утра. Майское солнце уже пробивалось сквозь пыль, которая золотыми хлопьями летала по  комнате. Воздух был слишком спёрт, отчего он сразу закашлялся. От этого она и проснулась.


 Во сне она обхватила руками свои колени, будто бы желая спрятаться от всего мира на слишком большой кровати, которая была сравнима с безжизненной степью. Сейчас её глаза были открыты, но она продолжала лежать, в ожидание момента, когда он уйдёт.     Рюкзак лежал на полу рядом с ботинками. Рубашка служила одеялом. Зелёные волосы растрепались и рассыпались по подушке. Птица, запертая в клетку, но считающая себя свободной.


- Ванная по коридору направо, - он постоял в дверях около секунды и скрылся в глубинах дома.

***

 Дверь два раза громко скрипнула, пока он в темноте подбирал к ней ключ. Это было вчера. Хотя нет. Вполне возможно, что этого уже не было. Никто не знает, что было, а что так и растворилось во мраке той ночи. Лужайки, садовые гномы, велосипеды. Обычные атрибуты обычных домов. Только он для них был слишком необычен. Ночь в этом районе была холодной и неприветливой. Улицу освещали несколько фонарей. Свет в окнах погас несколько часов назад.


 Гостиная была синей из-за включённого телевизора. Когда они вошли, его отец смотрел телевизор. Какое-то телешоу. Слово, 5 букв, последние "ЕЦ". Он даже не повернул голову сторону своего сына. Просто не заметил или не хотел замечать. Бенджамин уже привык к такому обращению. Аделаиде было плевать.


 Он был всё ещё удивлён, почему она пошла с ним. Но молчал. Она сама расскажет, если захочет. Только ей не хотелось. Ближайшие несколько часов - это точно. 


 Дом был безумно захламлён, это было заметно даже в полутьме, которая сейчас царила в нём. В остальном он не отличался от подобных ему сородичей. Узкий коридор завершался лестницей, а за ней бескрайний просторы космоса. Глупо. За ней второй этаж. А в направление трёх часов от них гостиная и кухня. Это всё то, что она запомнила.

 Но было утро. А утром всё меняется.

 Умыться, почистить зубы пальцем вместо щётки. Попытка привести в порядок свои волосы и не забыть про главное: нацепить на лицо улыбку. Эта была отличная маска, которая позволяла нравится людям. В жизни нет ничего сложного: покажи миру свою фальшивую улыбку, и мир так же фальшиво улыбнётся тебе.

 Она спустилась на кухню. Помимо Бенджамина, там находился его отец. Мужчина средних лет, в рубашке и при галстуке, ловко сновал по кухне в поисках кофе.   Своего сына он всё так же в упор не замечал.


- Ты не за этим сюда пришла, - парень скривился, когда она, широко улыбающаяся, села напротив него с миской хлопьев. Пачка вместе с бутылкой молока стояла на кухонной столешнице недалеко от раковины. Мюсли с малиной. Довольно вкусно. В свежести молока девушка не была уверена.


 Ответила она почти сразу:
- Солнце не позволяет.
- Погода управляет твоей жизнью? - он удивленно вскинул брови. Правда заинтересованности в своём голосе не показал, надеясь, что девушка вскоре исчезнет из его жизни. Это ведь на одну ночь?
- Твоей тоже.


 Она взяла ложку и принялась за еду. В молчаливом существовании данного момента было нечто противоречивое. Они как будто знали друг друга сто лет или же встретились пару секунд назад абсолютными незнакомцами. В обоих заключениях была слишком большая доля правды.


 Кухня была на удивление чиста. Она ожидала увидеть горы немытой посуды, пепельницы, заполненные окурками, ряд бутылок у мусорки.
Но ничего. Кухня с обложки журнала. Не хватает, улыбающейся во все тридцать два, домохозяйки, с ребёнком на руках.
Парень встал и положил свою тарелку в мойку, рядом с которой сейчас стоял его отец. На его лице промелькнула тень подозрения, но морщины на лбу быстро разгладились, и он продолжил занятие. Сын для него был всего лишь невидимым призраком.


 Она нарушила молчание.
- В чьей комнате я спала?


 Бенджамин резко обернулся и задел локтем чашку , стоявшую на столешнице. Она с громким звоном разбилась. Никто не обратил внимания.


 Выражение его лица резко переменилось. Если за секунду до этого он казался совершенно непринуждённым, сейчас парень напрягся, его плечи дрогнули, а взгляд стремительно решил начать рассматривать пятна на скатерти. Совсем недалеко от черты.
- Можешь не говорить, если не хочешь. На твоём месте я бы промолчала.
- Да нет, всё в порядке, - он выдохнул, а его мысли вернулись на землю. - Это комната моей матери... Она умерла два года назад. Рак.
- Прости.
- Да нет, всё нормально. Не бери в голову.
- А это твой... отец?
- Угу. Уже целых шестнадцать лет. Он такой с тех самых пор. Он так с горем справляется. Предпочёл выкинуть меня из своей жизни.
Люди говорили, что я слишком похож на неё. Последний раз он, - Бенджамин кивнул головой в сторону мужчины, который предпринимал активные попытки вставить два ломтя хлеба в тостер. - говорил со мной около года назад. Тогда я разбил его машину. Да к чёрту. Он даже сейчас нас не слушает, и я сильно удивлюсь если он вообще нас слышит.

 
 Девушка молча встала и подошла к мужчине. Бенджамин хотел остановить её, но было уже поздно.
- Здравствуйте, я Элиссон. Мы с Бенджамином делаем проект по биологии. - её голос звучал уверенно и доброжелательно.

 Его отец даже не повернул голову в сторону Аделаиды. Выдержав паузу, она продолжила:
- Мои родители уехали на пару дней в Нью-Йорк, а я забыла ключи от дома. Вчера Бенджамин очень любезно разрешил мне переночевать у вас. - в ответ опять тишина.


Аделаида не выдержала и дотронулась до рукава рубашки мужчины.

Всё произошло слишком быстро и скомкано.

- Что ты здесь делаешь, девочка? - Он резко обернулся. На неё был направлен пустой, непонимающий взгляд. Его глаза были голубые. Слишком выцветшие, как стеклянные шарики. В этой толще воды, в самой глубине, проглядывал испуг. Они были беспомощны. Его лицо слишком неожиданно оказалось так близко с ней. Для этого ему пришлось прилично наклонится. Девушка увидела белые концы ресниц. Изо рта мужчины дурно пахло. Он схватил её за руку чуть выше локтя так, что кончики его пальцев побелели. - Тебе лучше уйти, иначе мне придётся вызвать полицию...


  Так же быстро Бенджамин оказался за её спиной. Оттолкнув рукой отца, так, что первому пришлось ослабить хватку, парень положил руку на  плечо девушки. Его голос звучал твёрдо.
- Пойдём.


 Её взгляд всё ещё был прикован к стеклянным глазам человека напротив неё. Быстрым шагом они вышли из дома.
На улице было холодно. Освещённая солнцем улица резко контрастировала с тёмной прихожей. Аделаида прикрыла глаза рукой. Он заметил шрам на внутренней стороне её ладони.


- Тебе ничего не надо забрать из дома? - Банджамин посмотрел на неё, затем кивнул в сторону двери. Девушка была напуганна и это было слишком заметно.
- Что это только что было? - её голос был резок.
- Рюкзак у тебя с собой?
- Что это было? - настойчивее.
- Прости, я не заметил взяла ли ты его или нет..
- Чёрт возьми, Бенджамин, мой рюкзак на твоём плече вместе с твоей сумкой. Ты захватил его у двери. Ты можешь мне нормально ответить, что только что произошло в твоём доме? - вырвавшись из под его руки, она встала перед ним, тем самым заставив остановиться. - Не уходи от ответа.


 Её глаза пылали яростью. Он любил огонь, любил его языки пламени, любил его жар. Но сейчас.... Он испугался того, чем горели эти слова. Он глубоко выдохнул - это означало поражение.
- Нельзя мешать человеку сходить с ума, - он сказал это тихо на выдохе. - Нельзя рушить его мир. Это может плохо кончиться.


 Она молчала. Через минуту ей пришлось отступить. "Проехали".


 Землю устилал утренний туман, освещённый лучами солнца. Слишком холодными, чтобы греть, но достаточно яркими, чтобы делать этот мир прекрасным. Посёлок медленно начинал просыпаться и оживать. Из дверей начали выходить представители клерков и офисного планктона. Они шли к своим машинам, проверяя время на часах. К полудню на улицы выбегут маленькие дети, к пяти подростки вернутся из школ. В девять зажгутся окна. Так каждый день. Время в этом месте было заморожено.


 Они шли к вокзалу. Вместе, но поодиночке. Он должен был извиниться перед ней за отца, за то, что не предупредил. Он хотел начать разговор, но не знал, что сказать. Ей это удавалось куда легче, чем ему. В общем, именно это и помогало ей выживать.


- Ты можешь называть меня Бен. - он постараться сказать это, как можно больше невзначай, будто бы он вовсе и не хотел с ней сейчас общаться.
- Никогда не сокращай своё имя, - её голос прозвучал радостно, и это заставило его опять удивиться такой скорой смене эмоций. - Бен - это лысеющий алкоголик, проводящий недели в баре. Бен - это накаченный верзила, слишком тупой, чтобы поступить в колледж. Ты - Бенджамин и никогда не сможешь стать Беном.


 Электричка, не смотря на время, не была забита до отказа. Они сели рядом со сморщенной старушкой, с которой у Аделаиды почти сразу завязалась беседа. Всё это было бы очень милым, если бы девушка не несла несусветную чушь.


 Кэсси. 16. Едет с братом в школу. А волосы.... Просто захотелось выделится из толпы. Милая улыбка, полная обаяния.


 По радио опять передавали погоду. На неделе 25 градусов и солнечно.


 На платформе она посмотрела на небо.
- Завтра будет дождь.


 Слишком много было смысла в этой фразе. Она раскладывалась двояко, и он никак не мог понять, что именно она имеет в виду. Зелёные глаза опять были где-то вдалеке. Сейчас они казались шарами из бутылочного стекла, зеленее чем трава и море.


 Он любил сравнивать. В мире всё слишком взаимосвязанно, чтобы упускать это из виду. Порой связь терялась в потоке неведомых лучей, но он быстро находил её вновь. Сейчас вокруг них плавились дома и машины, керамическое небо, было готово разбиться вдребезги, а сам Дали будто бы смеялся над ними. Люди представлялись пластиковыми фигурками, слишком яркими снаружи, и полыми внутри. Они, единственные и живые, вдвоём против всего мира. Отныне и навеки. Очень бы хотелось так сказать.
В школу они всё-таки опоздали. Их шаги гулко разнеслись по всему пустому холлу.


 Аделаида посмотрела на него.
- Пока, ещё увидимся, - блистающая улыбка идеальной девочки.
- Что у тебя?
- Не знаю, - она пожала плечами. - В зависимости от того, что будет за дверью.
Пойдя к ближайшему кабинету, она постучала.
- Войдите, - ей ответил трескучий женский голос.
- Здравствуйте, я Анита. Я совсем забыла, что нашему классу нужно приходить сегодня ко второму уроку. Можно я посижу у вас в кабинете?
 

 Голос что-то долго говорил, но Бенджамин не мог разобрать ни слова. Через минуту она скрылась за дверью.
 
 Он остался один. Он был одинок в том месте, где слишком много людей для одиночества. Как обычно. Снова.



ГЛАВА III



- Спокойной ночи.


 Дверь захлопнулась перед её носом. За ней пещера дракона, наполненная сокровищами, глубины чёрный дыры, где порог - всего лишь
горизонт событий. Она уже привыкла.  Смешно говорить о привычке, в тот момент, когда это происходит впервые, но ей казалось, что так было и будет всегда. Отныне и навеки.


***


 Он не ожидал увидеть её вновь. Она растворилась в толпе учащихся, так же легко, как если бы была сахаром, упавшим в чашку чая.
 
 Он лишь усмехнулся, а в усмешке быль только одно: она не вернётся.
 

 Однажды он читал про кита, голос которого был куда выше голосов своих сородичей. Кит был настолько одинок, что уже давно перестал предпринимать попытки кричать, зная, что всё равно никто не услышит. Бенджамин был этим китом, а мир вокруг него океаном.


 Ничего нового. Шесть уроков, которые он честно отсидел в классах. В некоторых слишком душно, в других слишком холодно из-за включённых вентиляторов. Оса в кабинете биологии. Новый учитель истории, которому весь класс порядка десяти минут объяснял, что нет, Бенджамин не будет отвечать на поставленный вопрос. Нет, не потому что он не знает, а потому что не хочет. Да, он может написать, но устно не будет. Нет, он не может сказать это сам.


 Слишком привычная процедура.


 Он был один. На задней парте в гордом одиночестве. Его не задирали. Его не гнобили. Это было странно, с учётом того, кем он являлся. А являлся он тем самым парнем, который в один прекрасный день приносит в школу пару обрезов и расстреливает своих одноклассников. Многим так казалось. Ему порой тоже.


 В его тетрадках не было ни одного конспекта. Иногда он не понимал, зачем носит с собой в школу целую стопку, если всё равно ничего не записывает. На полях расцветали лица и пейзажи. Кляксы и монстры. Писались стихи и истории. Рисовались комиксы. Обрывки мыслей вперемешку с цифрами. Ему было скучно до безумия. Хотелось встать и уйти. Но так было каждый день. А лимит подобных выпадов был уже исчерпан.


Раз в месяц к психологу: вперёд и с песней. Несколько минут объяснений и обещаний. Дежурная улыбка: "я нормальный"


 Однажды его заставили ходить на курсы терапии. В маленьком душном кабинете собралось шесть таких же неудачников, как он: толстая девочка, которую все дразнили, мальчик-ботаник с россыпью прыщей на лице, худая девчонка, страдающая то ли булимией, то ли анорексией, заикающейся парень, который не мог связно произнести ни одно предложение и ещё два ничем не примечательных персонажа. Как из подростковой мелодрамы. Хотя нет. Будь это фильм они бы все подружились, собрали рок группу и стали колесить по миру. Но это была жизнь: на второй день он принёс записку, написанную от лица отца, в которой говорилось, что он не сможет посещать курсы. Подделать подпись было пара пустяков.


 Перемены были слишком громкими. Шум ему априори не нравился, а количество людей выводило его из себя. Библиотека была закрыта, ремонт помещения или нечто подобное. Это особенно удручало. Признаться, он сам не знал, как выжил до конца этого дня. Гомон, смешки, крики. Ему так хотелось закрыть уши ладонями, сесть на пол и закричать. Он сходил с ума. Медленно, уверенно и уже очень давно.


 Он не выходил на школьный двор в этот день. Сегодня солнце его до ужаса раздражало и он мечтал о дожде и урагане. Это было бы правильно. Ему хотелось окоченеть от холода, но нещадные +30 преграждали все пути к подобному исходу. Интересно, что было бы, если бы он знал, что Аделаида чувствовала себя точно так же?


 В наушниках играл панк. Слишком назойливо, как ему казалось. Сейчас хотелось бы заткнуть этих орущих парней, и он мог бы легко и просто сделать это нажатием одной кнопки. Но ничего другого на этот день не было и быть не могло. Весь траур музыки сгорал от одного вида солнца. Ещё одна причина ненавидеть его сегодня.


Зелёные очки на половину лица. В школе. Что-то должно было скрывать весь этот белый свет от его глаз.


 Забавно. Он не знал почему это происходит с ним. Этот маскарад, карнавал или как ещё можно было назвать то, что связывало его руки. Хуже того, он не понимал почему ему так одиноко. Раньше он не чувствовал этого так остро. Может быть тоска передаётся воздушно-капельным путём?


 Нужен был заголовок к книге. "Бенджамин. Невинность. Периоды взросления". В его мире появилась пробоина, и он не имел ни малейшего понятия, что с ней делать.


 Кто-то стащил с него наушники.
- Sex Pistols? Серьёзно, Сидни?


Ворох зелёных волос и эта улыбка. Сейчас, вроде бы искренняя. Он не был уверен.
- Нашёл свою причину для революции? - Она обернулась и что-то прокричала группе ребят за спиной.
- Пока, Джо! До пятницы.


 Джо. На этот раз Джо.


 Они вышли из школы. Куда идти он не имел ни малейшего представления. Она тоже. От напряжения между ними мог бы работать весь Денвер около недели, а молчание с каждой секундой грозило достигнуть статуса "неловкое". Он откашлялся.
- Джо от Джоаны?


 Солнце нещадно припекало. Его волосы отливали медью. На шее забавные бусы, как у сёрферов из Калифорнии. Она в тех же шортах, в той же майке. Joy Division. Рубашка обвязана вокруг пояса. Слишком странно для большого города даже в такую погоду.
- Подожди секунду. - Она с серьёзным видом принялась рыться в рюкзаке. Выудив оттуда пару чёрных очков, которые превратили её в жука, неизвестного науке или же в женскую версию Джона Леннона, она непринужденно продолжила.
- Джо от Джонотана. Была такая чайка. Она могла улететь куда захочет, с той скоростью, которую хотела бы именно она, и никто не мог ей помешать. В меньшинстве своём чайки прекрасные создания.
- Все мы в меньшинстве своём прекрасные создания.
- Ты прав.


 Они так и шли, не обращая внимания на окружающий их мир. Куда их несли ноги, а остальное пусть останется в стороне.


 Он не мог определить куда она смотрела и о чём думала. Мысли до сих были скрыты от него толстой бетонной стеной. Она будто пыталась убежать от него, хотя сама только что вернулась. Он должен был что-то сказать. Хотя бы просто ради того, чтобы не молчать.
- Не люблю чаек. У них столько возможностей. Крылья за спиной, попутный ветер, а они тратят свою жизнь то, чтобы клянчить объедки у туристов.
- Ничего не напоминает?


 Они остановились одновременно. Он пытался разглядеть хоть что-то в этом лице, по крайней мере в той части, которую мог увидеть. Девочка-загадка. Без прошлого и без будущего. И подсказки она оставлять вовсе не собиралась.
- Ты когда-нибудь был на море? - голос дрожащий, опять на грани срыва.
- Когда мама была жива. Отец иногда возил нас туда.
- Какое оно?
- Знаешь... Оно бесконечное. Определённо жесткое. Непокорное. Слишком холодное, но свободное.


 Она продолжила идти, устремив взгляд себе под ноги, будто что-то потеряла, или же действительно решила пересчитать окурки у себя под ногами. Слишком далёкая. Будто он сказал что-то не то. Сфальшивил в трёх аккордах. Опять перепутал слова.
- Я никогда не видела моря. А у чаек есть возможность созерцать его каждый день.  Немного не честно, тебе не кажется?


 Он дотронулся до её плеча. Аккуратно, будто она была зверем, которого мог спугнуть даже лёгкий шорох.
- Хочешь, поедем жить на море? Будем гулять каждый день по пляжу. Снимем комнату у какой-нибудь старушки. Будем есть жаренную рыбу с картошкой. Слушать чаек. Смотреть на закаты. Если ты действительно этого хочешь, я тебя отвезу. Обещаю.


 Но, они уже были на море. Он слышал шум прибоя. Его волосы раскидывал холодный бриз. Воздух был пропитан солью. Под ногами был песок, который норовил пробраться в самые дальние складки одежды. Слишком холодно под палящим солнцем.
 

 Но это был центр Денвера. Небоскрёбы были скалами. Машины волнами, а люди - чайками. Это была их общая шизофрения.


 Ему в ответ обернулась эта неповторимая улыбка. Такая сияющая и радостная. Задорная и игривая. Она окрашивала черно-белый мир красками. Спасала умирающего, издавая боевой клич, прыгала с крыш и мостов. Жаль только, что была фальшивой.
- Обещай не обещать. - Она раскрыла руки так, будто бы хотела захватить весь мир, и, не отрывая взгляда от него, пошла спиной в толпу, которая образовалась перед входом в торговый центр - Так нам обоим будет проще. Вот ты меня бросишь, а я начну ныть: "ты же обещал" и прочее. А ты такой: "сама говорила, что любишь!". И что прикажешь с этим делать?Понять и простить? На таких условиях я не играю.


 Он рассмеялся. Не потому что должен был. Потому что ему хотелось почувствовать себя таким же, как она, хотя бы на несколько секунд. Пора было начать примерять маски.
- То есть ты запрещаешь мне обещать?
- Окончательно и бесповоротно. Начиная с этого момента, до скончания наших с тобой сроков. Отныне и навеки.
- Нельзя пообещать в последний раз? Заключённым перед смертной казнью дают выкурить последнюю сигарету.
- Ты уверен?
- Нет. Но очень хочется.
- Обещай в последний раз и клянись в том, что больше не будешь обещать.


 Гомон вокруг норовил заглушить его ответ. Шум смешивался, отливая красным и чёрным. Он клялся тихо, так, чтобы она смогла прочитать ответ только по его губам. Он бы развернулся и ушёл, если бы она переспросила.
- Обещаю, что в самом конце отвезу тебя на море.


 Неожиданно она остановилась так, что их тела соприкоснулись. Её взгляд медленно переместился с сердца на глаза, с чувств на душу.


 А потом лишь шёпотом.
- Ты обещаешь в такой степени, что готов поклясться кровью на заброшенном пустыре?
- Это звучит, как вызов.
- Обещания - это и есть вызов.


 Этот момент длился несколько секунд, но он знал, что будет помнить его вечность. Его вечность.


 Время будто замерло, стало липким и тягучем, как мёд. В этот момент не было ни города, ни океана. Всё вообще исчезло. Он не видел её глаз - только стёкла очков. В его зеркалах она видела только себя. Не самый лучший вариант заключения сделок, если обе стороны ждут честности друг от друга. Но другого у них не было.
Затем она резко развернулась и пошла дальше. Будто ничего не было. Ни ожиданий клятв на крови. Ни вчерашней ночи, ни сегодняшнего утра. Ни прошлого, ни будущего.  А потом так же легко, как она делала в этой жизни всё:
- Ты не голоден? Я знаю не далеко отсюда один китайский ресторанчик. Если я буду использовать весь свой талант, а ты останешься таким же обаяшкой, как и сейчас, возможно, нас даже бесплатно покормят.


 Он картинно закатил глаза.
- Эй, парень, я толком не ела три дня. Ты может и не догадываешься, но твои хлопья спасли меня от голодной смерти. А моё продолжение жизни нужно как-то отметить. Правда, это скорее печальное событие, чем радостное.
- Если печальное, то зачем праздновать?
- Не задавай глупых вопросов. На поминках тоже наливают всем желающим, но только если там ты выкинешь что-то подобное, вряд ли этому обрадуются.


И она звонко рассмеялась.


***


 Честно говоря, сейчас он слабо представлял, где они находились. Ловко маневрируя между людьми, стараясь не запутаться в сетке улиц Денвера, Аделаида вела его за собой. Она смеялась. Возможно даже была счастлива. Но этого не знала даже она.
- Мы пришли. Осталось только попасть внутрь.


 Красная вывеска с жёлтыми иероглифами. Толпа вокруг них была рекой. Они держались за руки, чтобы их не унесло течением.


 Это было довольно странно. Не самый многолюдный квартал, в не самом многолюдном городе. Будто бы кто-то сверху заплатил за массовку специально для них.

- Подожди секунду. - она сняла с плеч набитый вещами рюкзак. Коричневая кожа. Слишком длинные лямки. Через пару секунд оттуда появился на свет толстый блокнот. Девушка быстро начала его листать.
- Это было примерно шесть месяцев назад..... Точно помню.... Тут должна быть дата...... - почти все страницы были исписаны мелким, неразборчивым почерком. Книжка была довольно большой по формату, обложка толстой. Кое-где он видел обрывки вкладышей, рисунков, фотографий. Её пальцы остановились на картинки с логотипом какой-то рок-группы. Рядом был вклеен билет.
- Так. Фест в Сан-Франциско. Чао из Денвера. Ага - её взгляд блуждал по записям. - Всё отлично, пойдём. - опять улыбка.


 Когда они открыли дверь, над их головами тихо звякнул колокольчик. Фарфоровая кошка на окошке повара кивнула Бенджамину головой. Он кивнул ей в ответ.


 Маленькая комната вмещала в себя около восьми столиков и была набита до отказа. Он не мог разглядеть за людьми хоть какие-то детали интерьера. Слабо просвечивал рисунок китайской стены. Потолок был слишком высоким, и создавал ощущение колодца. На нём вперемешку с обычными светильниками висели китайские фонарики. Там же были единственные маленькие оконца, слабо пропускавшие свет. Стены были красными, но не был в этом уверен до конца. Воздух спёрт, и очень шумно. В Денвере не бывает тихих мест. Даже если это место пытается претворится другим городом или другой страной. Хотя в этом нет ничего странного. В Китае тоже не бывает тихих мест.


 Она подняла руку и громко крикнула, чтобы её заметили.
- Это ресторанчик тётушки Линь?


 Часть посетителей прекратила есть и повернула головы к входу. К ним протиснулась старая женщина в бордовом фартуке. Её чёрные волосы были стянуты в узел. У корней они были седыми. Лицо украшала сетка морщин, тем не менее она выглядела прекрасно для своего возраста.
- К сожалению, мы не сможем принять ваш заказ, в ресторане сейчас нет свободных мест.


 Аделаида ответила легко и уверенно:
- Мы к Чао.


 Женщина улыбнулась. Развернувшись она прошла к двери в стене напротив, которую Бенджамин сначала не заметил. Извинившись перед мужчиной, локоть которого задела при открытии, хозяйка ресторана прокричала в проём.
- Чао, это к тебе! Зеленоволосая девушка и высокий рыжий молодой человек!


 Её голос был на удивление высоким и пронзительным.
Через мгновение за дверным проёмом появилась невысокая девчонка. Одета она была по форме частных школ: плиссированная юбка, тёмно-синий полувер, с нашитым гербом, поверх белой рубашки. Чёрные волосы собраны в косу. Девушка громко прокричала.
- Мелани! Неужели ты пришла?


 Стараясь задеть как можно меньше людей, она подбежала к ним и бросилась на шею к Аделаиде. Девушка еле устояла на ногах, и сказать по правде, была не в восторге от столь бурного приветствия.
- Чао! Я скучала. Проездом оказалась в Денвере, решила заглянуть к тебе. А Юань сейчас дома?


 Девушка помрачнела, ослабила хватку и сменила тон, зачем-то понизив голос, несмотря на окружавший их шум.
- Он сейчас вместе с ребятами в туре. Старайся поменьше упоминать его. Родители до сих пор в бешенстве.
- Это довольно печально. Ну ладно. Зачем о грустном. В конце концов я пришла к тебе, а не к нему. Ты сама как? Поступила куда хотела?
- Экзамены в конце июня. Ещё куча времени для подготовки.


 Они начали обсуждать какой-то колледж для девочек. Он мало смыслил в этих вещах, а просвещать его никто не собирался.


- Может пойдём в мою комнату? - девушка смерила Бенджамина таким взглядом, будто только что его обнаружила и так и не могла прикинуть, как к нему относится.


 Она что-то шепнула на ухо Аделаиде. Девушки звонко рассмеялась. Вечер собирался протечь в таком странном и непонятном ему настроении.


 Комната Чао слишком отдавала духом десятилетней девочки. Розовый пушистый ковёр. Розовое покрывало. На стене часы с розовыми стрелками. И всё кислотного оттенка.


- Вы, наверное, оба голодны? Я сейчас сбегаю на кухню. Вернусь через пару минут. Не скучайте. - она широко улыбнулась и скрылась за дверью.


 Аделаида села на кровать, глубоко выдохнула и опустила голову, закрыв глаза.
- Просто молчи. Мне нужно передохнуть от человеческой речи. - она подняла ладонь, оставив её в положении "стоп".


 Бенджамин остался стоять переминаясь с ноги на ноги. Его забавляла её реакция. Правда, наблюдая подобную сцену, невольно задаешься вопросом, что произносят люди после того, как ты сам закрываешь за собой дверь.


 Через несколько секунд девушка открыла глаза.
- Теперь спрашивай. Я готова ответить на часть твоих вопросов.


 Минуту пораскинув мыслями, он задал один из самых банальных:
- Как вы познакомились?
- Фестиваль альтернативной рок музыки в сан Франциско. Начало декабря. Отличное место, но туда лучше без компании не соваться. Её брат Юань басист в небольшой группе. Мы с ним стояли в очереди за нашивками. Он разрешил мне пожить в их трейлере, а наличие младшей сестрёнки стало решающим фактором моего выбора. На тот момент у него были отвратительные отношения с семьёй, и как я поняла со слов чао, после того, как он вернул её с феста, они не слышали от него ни слова, да в общем и не особо жаждут, судя по всему. Они отказались от него и до сих пор возмущены. 
- За что? - Бенджамину показалось это странным. Его мать принимала творчество в любом вибк и на вряд ли была бы против если бы он стал музыкантом.
- Бенджамин. - Аделаида поднялась на локтях и посмотрела на него. - Когда тебе за 50 и единственное чего ты добился в жизнь - это забегаловка в Денвере, гордиться особо нечем. Перед соседями не похвастаешься, что твой сын-наркоман, сбежал из дома и колесит по миру с такими же отбросами, как и он сам. Дети всегда будут трофеями своих родителей. Чао хочет поступить в Гарвард, чтобы её мать потом за чашкой чая могла сказать: "А моя дочь поступила в Гарвард". Здорово, не правда ли?


 Она хотела продолжить, но дверь в комнату открылась, и внутрь вошла Чао с подносом.
- Никто не против лапшы с курицей и острым соусом?



***



 Они опять возвращались во тьме. В его голове ещё звучал этот тонкий голос, который без остановки щебетал что-то.
- Ты знаешь. Она ведь восхищается тобой.


 Он посмотрел на Аделаиду, которая опять предалась молчанию.
 

 Девушка вышла из транса и посмотрела на него непонимающим взглядом.
- Ты о ком?
- Ты поняла.


 Она нахмурилась. Остановившись на пару секунд, она нахмурилась, затем кивнула и продолжила идти
- Совсем зря.
- Почему ты сказала, что сегодня уезжаешь? Это же неправда.


 Она опять остановилась и глубоко вздохнула. Весь её вид показывал невероятную скуку, которая граничила с раздражением
- Бенджамин. Если бы я сказала ей, что остаюсь в Денвере, нам бы пришлось с ней встречаться ещё несколько раз. Мы бы сходили в кино, в парк, проводили бы у неё большую часть дня. Я к такому не готова. Ты, я думаю, тоже.
- Но ты же не можешь так просто использовать людей.


 И опять слишком безразлично.
- Почему нет?



ГЛАВА IV



- Пожалуйста... Не надо...



***


 Он резко нагнулся и поднял с пола поднос с двумя чашками.
- Прошу, аккуратнее, - Бенджамин пробормотал это себе под нос, будто бы не для неё, а для себя. Он не знал, как реагировать на её появление. Он должен был злиться или хотя бы испытывать лёгкое раздражение. Он её сюда не звал, а фраза: "прости, но я не могу спать в одной комнате с Иисусом" не вызывала у него особого доверия. Но всех этих чувств не было. Он был всего навсего растерян. Так уж получилось.


 Эта дверь-за-которую-нельзя-было-заходить будто бы вела в другой мир. Возможно кому-то он показался бы свалкой. Скорее всего они издали бы книгу, которая называлась никак иначе, как "Аделаида в стране мятых бумаг". Но для неё это была страна чудес, а сейчас она была непривычной версией Алисы.


 Весь пол был усеян листами и книгами. Старые издания хранились не на полках, коих собственно и не было, а строились стопками на полу. Мебели в комнате почти не было, только в углу, на небольшой горке из вещей и книг, лежало клетчатое покрывало, а под ним, судя по всему, была скрыта то ли кровать, то ли матрас, который занимал, приличную часть комнаты. Стены были отделаны деревом, покрытым белой краской. Карандашные наброски, державшиеся на кнопках, служили имитацией обоев. Новогодняя гирлянда на стенах освещала комнату тёплым медовым светом.  Недалеко от её ноги стояла пепельница, полная окурков. Бенджамин поднял её за секунду до того момента, когда она могла бы на неё наступить, и водрузил на поднос к чашкам.
- Прости, у меня беспорядок.. - он изо всех сил пытался подобрать слова, балансируя на одной ноге и высматривая глазами место, куда можно было бы поставить вторую.
- Ничего страшного, - она усмехнулась. - Сюда тоже никто не заходил около двух лет?


 За её глазами был скрыт неподдельный восторг.


- Только я, - он улыбнулся.



***



 На штаты опустилась ночь. Слишком резко и неожиданно, что было довольно странно. В конце апреля ночи выцветают, медленно и постепенно дневное небо разбавляется красками всей палитры от пурпурного до бледно голубого (не такого, каким оно бывает при свете яркого солнца. Это был совсем другой голубой). Слишком долго засиделись у той девчонки. Слишком долго бродили по пустынным улицам. Слишком долго глядели на окна небоскрёбов, сидя на центральной площади. Как они гаснут одно за другим. Затем на электричку и до дома. Хотя точно. У неё же не было дома.  Затем по дороге в компании с фонарями. Те улыбались им. Но они в ответ только молчали. Несколько фраз брошенных друг другу. Они не могли говорить о простых вещах, как это делают нормальные. Они не могли обсудить выход на экраны крутого боевика, который с нетерпением ждал весь мир. Новую девушку или парня знаменитого актёра. Проблемы дискриминации коренных американцев в США. Они не могли говорить о том, что казалось важным другим людям. Они не могли говорить о самих себе. Крайне неловко в подобные моменты звучала бы фраза: "Хэй, как ты написал ту контрольную, которую вам давали на прошлой неделе?". У них не было ничего общего, или они просто не могли отыскать его в толще чувств, ощущений и эмоций, которые переполняли каждого из них настолько, что о них оставалось только молчать, поскольку человечество ещё не придумало слов, способных описать подобное. Ночь рассыпалась синей пудрой над ними. Она окутывала их в свои объятья. Ночь была их приёмной матерью, и это была взаимовыгодная сделка.



***



 Она подошла почти вплотную к стене. Её зрачки расширились до предела. Лоб упирался в канцелярскую кнопку, которой был закреплён один из рисунков. Их было много. Около сотни. Одни завешивали другие, находили друг на друга, как слоёное тесто. Будто бы в один день Бенджамин решил убрать с пола все бумаги, и не смог сделать ничего лучшего, как перенести их все на стену. Здесь были обрывки слов, которые когда-то были важны для него. Её глаза сконцентрировались на одной фразе.  Она была небрежно написана маркером на обрывке листа плотной бумаги. "Выпусти меня отсюда".


 Но так было сначала, когда она разглядела этот клочок, стоя у окна, на противоположном конце комнаты. Она была небольшая: около трёх широких шагов от стены до окна и тех же трёх от двери до противоположной стены. Теперь же она подошла ближе, и будто бы пыталась разглядеть каждый миллиметр листка, всматриваясь в участки, которые маркер не затронул. Девушка закрыла глаза и вздохнула.


- У тебя было много свободного времени...
- Достаточно.
- Ты очень красиво рисуешь, - она сделала шаг спиной назад, чтобы ещё раз посмотреть на это сочетание стилей, материалов и жанров. Пара натюрмортов. Не постановочных. Стопки книг, несколько чашек с разных ракурсов. Слишком много портретов. Одиночество он компенсировал зарисовками на своих стенах. Эти люди были ему и семьёй, и друзьями. Иногда он придумывал о них истории. Он рисовал с нуля.  Перед ним был белый лист. Затем на нём появлялись глаза. Он никогда не знал, кто будет на этот раз. В его голове стоял призрачный образ, не говоривший ни слова ни об эмоциях, ни о чертах характера своего хозяина. Личность человека формировалась по ходу рисования. Бенджамин был всего лишь рабом бумаги.


 У тётушки Кэнован был высокий лоб и вечно вздернутые брови. Это была недалекая женщина, присутствовавшая на двух портретах, сделанных наспех углём. На обоих была удивлена до крайней степени. У неё был сын в Детройте. Он звонил ей по средам и воскресеньям. Довольно забавно, что в эти дни она частенько забывала заряжать свой телефон.


- Как ты можешь спать в комнате полной людей? - она наконец развернулась. Её взгляд был устремлён на то, как он разгребал завалы. Работа заключалась в переносе всех книг в несколько больших стопок, и то ли её голос звучал слишком тихо, то ли он был слишком увлечён своим занятием, что ей пришлось переспросить. Хотя всё это далеко граничит с правдой. Он был слишком взволнован. В его комнате находился посторонний. Первый раз за долгие годы.
- Все они слишком заняты собой, чтобы обращать на меня хоть какое-то внимание, - он ответил после секундного размышления, стряхивая крошки с тома Дюма.
- Никогда не думал привлечь чьё-то внимание?


Водрузив очередную стопку, он развернулся к ней лицом и вскинул брови. От света гирлянды его волосы куда сильнее отливали медью, чем днём. Веснушки образовывали созвездия. Он был неотъемлемой частью этого места. Комната Бенджамина уже не была комнатой Бенджамина без его присутствия.
- Одиночество недооценивают. Я хотя бы честен с окружающим миром.


Её лицо сковала гримаса секундного отвращения, а глаза опять вспыхнули огнём.
- Ты знаешь обо мне слишком мало, чтобы делать хоть какие-то выводы. В следующий раз думай.


 Он сделал вид, что не заметил её выпада.
Сев на матрас, выпущенный на свободу несколько минут назад, он удивлённо посмотрел на ещё одну полупустую чашку, стаявшую на полу, рядом с ним. Вопрос сколько их ещё будет оставался до сих пор открытым. Отхлебнув из неё холодного чая, Бенджамин продолжил:
- А мысли наоборот чересчур уж ценятся в обществе. Это вот совершенно зря. Они ещё пока никому ничего хорошего не принесли.
- А разве одно не следствие другого?
- Ты о мыслях или об одиночестве?


Оба улыбнулись.
- Садись, раз уж ты тут, - он похлопал по матрасу рядом с собой. Девушка опустилась рядом с ним и прислонилась спиной к стене, последовав его примеру.


 Парень достал из кармана помятую пачку и закурил. Комната наполнилась терпким дымом, который выписывая в воздухе пируэты, убегал в открытое настежь окно. Ночь была тихой и спокойной, какой ей и положено быть в пригородах.
 

 Он старался избегать её взгляда. Это бы их связало. Именно в этот момент, именно сейчас. Но он был не готов к этому, хотя прекрасно понимал, что избежать столкновения не получится, и в скором времени ему придётся это сделать.

- Дым похож на призраков... - её голос был задумчив, но при этом сух. Странное сочетание, будто бы она думала совершенно о другом, а этой фразой констатировала широко известный факт.


 Они сидели напротив пустой стены, вдоль которой строились стопки книг. Он стряхнул пепел прямо на пол.
- С каждой затяжки по умершей душе? Дым - освобождение от вечного скитания по земле?


 А затем пауза.
- Аделаида, ответь мне на вопрос, кто же ты такая? - нет он не смотрел на неё. Незачем.


 Девушка взяла сигарету из его пальцев. Затянувшись, она передала её обратно, а затем наиграно усмехнулась.
- Маньячка, путешествующая автостопом по Америке, и убивающая милых рыжих мальчиков.
- Таких, как я?
- Именно.


 Продолжение диалога не имело смысла.


 В её словах было несколько мешков сухой горчицы, будто она нагло обокрала бакалейную лавку. Голос дрожал, она была готова расплакаться. Но он знал, что она этого не сделает. Это было бы слишком глупо, по её мнению.
- Что это за бумаги, которые у тебя разбросаны по всей комнате? - она спешила переменить тему, пока их разговор не зашёл слишком далеко. Она могла сорваться и выложить всё. Ещё не время. Разговоры на подобную тему могли плохо для неё закончиться.
- Письма моей матери. Её рассказы. Она писала их для меня, когда я был ребёнком. А потом для себя, пока не узнала о диагнозе.

 
 После этого она подалась в религию, и ей стало не до этого, - он горько усмехнулся и покачал головой. - Люди часто готовы потерять себя, лишь бы попасть в рай. Там ещё целая гора, - парень кивнул на картонную коробку, стоявшую в углу комнаты, которую она сначала не заметила.
- Пытаюсь их разобрать - у моей матушки был чертовски не читаемый почерк.
- А зачем? - в её голосе читалось удивление.
- Я не знаю. Честно не знаю. Хочу чтобы она была рядом. Чтобы хоть кто-нибудь был рядом.
- Но она мертва, ты сам мне это сказал.
- У мёртвых быть рядом получается куда лучше чем у живых.


Помедлив, она тихо произнесла:
- Всё потому, что им бежать некуда.


 Он замолчал, обдумывая её слова. Его плечи были сгорбленны. Из окна сквозило, но холод был приятен. Он возвращал к реальности. А реальность была такова. Он затянулся последний раз и бросил окурок в пепельницу к его собратьям:
- Давай отпустим её?



***



 Ей абсолютно не нравилось всё то, что сейчас происходило. Было холодно. Чертовски холодно. Градусов десять, не больше. Они стояли на заднем дворе его дома, которому полагалось носить гордое звание "сад". Только садом он не являлся. Просто заросшая травой площадка, с несколькими деревьями на другом её конце.


 Они потратили совсем немного времени на сбор всех бумаг. Ящик заполнялся слишком быстро, у гор исписанных листов был только один пункт назначения. Он не скрывал. В топку. В её руках всё ещё была зажата огромная пачка, которая норовила разлететься во все стороны. Было бы красиво. Их бы подхватил ветер. Только сегодня его не было.


- Тебе вовсе необязательно это делать, - она повторила это уже в третий раз. Её голос нервно дрожал.


 В это время он всматривался в заросли травы, затем нагнулся и в его руках оказался обломок некогда длинной доски. Затем ещё два.
- Нет. Так больше нельзя. Ты меня прекрасно понимаешь. Я не верну её. Это не я решаю. Лучше всё сжечь. Она жила в своих рассказах и письмах. Но она умерла. С этим надо смириться. - Его ноги коснулись земли.
- Не поможешь?


 Она не была уверена, что это хорошая идея. Точнее ей было плевать на то, какая это идея. Пусть сжигает. Пусть хоть пожар устроит и спалит весь дом. А ещё лучше пол города. Да хоть весь Денвер, к чёрту. Только без неё. Она не сможет этого вытерпеть ещё раз. В огне не было ничего хорошего. Точнее он ей ничего хорошего не принёс. Шрам на ладони слишком сильно саднил в последнее время. Уже ведь полгода прошло. За что ей всё это? Но ответ она знала, а от этого становилось порой только хуже. Потому что она так решила. Это был её выбор.


 Не зная почему, она проследовала за ним к расчищенной площадке недалеко от забора, которую не заметила ранее. Под раскидистым деревом там  стояли несколько садовых стульев и стол.


 Он бросил не далеко от них в кучу старые доски.
- Отойди, пожалуйста, подальше.


 Он сказал это медленно и тихо, слишком усердствуя в борьбе с нарастающим внутри него волнением.


 Затем старая древесина полетела в щепки.


 Сначала он швырнул в старый дуб стул. Звук от удара был слишком громким, она закрыла уши, но ничего не изменилось. А потом он добавил желчи в свои действия, сделав их горькими и разрушительными.


 Её била дрожь от предстоящего ужаса. Почему она не могла ему признаться? Почему она должна молчать? Почему?


 Он складывал обломки в общую кучу. Со столом пришлось сложнее всего, но проливные дожди и палящее солнце помогли ему задолго до того, как он начал это торжество.


 Ей было страшно. Очень страшно. Она привыкла демонезировать огонь. Даже со спичками и зажигалками её била каждый раз лёгкая дрожь. Тем не менее, она этого не показывала. Сначала хотела бросить курить. Не получилось. Потом нашла в этом хоть какую-то выгоду. Некоторые люди для напоминания о своём прошлом носят чётки. Хотя с её стороны это было глупостью. Всё, что было при ней являлось напоминанием о её прошлом. Новую жизнь начать нельзя. Она не имела на это право. Она обещала.


 Бенджамин опрокинул коробку. Обрывки рукописей перьями посыпались на доски. К этому времени их глаза уже более или менее привыкли к полутьме. Двор был освещён только бледным светом луны, который позволял лишь разглядеть силуэты друг друга.


 Он протянул руку за её стопкой.
- Пожалуйста... Не надо...


 Он не расслышал её - слишком был опьянён предстоящем событием. Нет, он не был счастлив. Он и не мог быть. Но он был не растерян и уверен в своих действиях первый раз за несколько дней. Он старался поступить правильно.


 Это было так глупо с её стороны - на день решить, что он другой. Такой же, как все. Чёрт возьми. Почему всегда именно так? Люди слышат только то, что хотят услышать. Видят только то, что желают увидеть. Она бы убила его, если бы позже, пересказывая кому-то этот случай, он гиперболизировал её действия до описания "живого задора и безграничной поддержки" . Потому что не было никакой поддержки!  Был только страх, который он не смог увидеть. Или не захотел.


 Бенджамин наклонился и поднял один из листов. Должен был что-то сказать, но не знал, что. Поэтому предпочёл молчать. Всё уже было сказано. Достав зажигалку из кармана, он поджёг страницу. Язык пламени аккуратно захватил её в свои объятья. Он смотрел, как огонь поднимался всё ближе к его руке. Бумага чернела и морщилась. Жар подступал всё ближе и ближе. Наконец он не выдержал и разжал пальцы.


 Костёр вспыхнул мгновенно. Не было причин для иного исхода. Их обдало жаром. Они стояли слишком близко.


 Одновременно отступив на пару шагов, они застыли словно статуи - работы античных времён. Он обернулся.


 На её лице тени танцевали фламенко. Прекрасное зрелище.


 Но как бы ей не хотелось скрыть свои эмоции, он понял, что с ней что-то не так. Возможно, это не то, чего она хотела, но хоть что-то.


 Она заметила его взгляд и выдавила из себя улыбку. Голова кружилась, в глазах медленно темнело. Сделав пару шагов в его сторону, она как можно незаметнее взяла его за руку. Его брови нахмурились, получилось не совсем так, как она рассчитывала, и её пальцы слишком сильно сжали его ладонь. Он постарался сделать вид, что не заметил: потакание её лжи сейчас было куда уместнее лишних вопросов.


 Она старалась дышать глубже, убеждая себя, что всё отлично. Какая ирония. Она должна была быть сильной в этой роли. Только никак не получалось.


 Бумага уверенно чернела, будто бы отсчитывая человеческие года. Сморщивалась и покрывалась сегментами пятнами, а затем враз седела. Всё, что было в неё вложено медленно уходило в никуда. Наверное, в какой-нибудь загробный бумажный мир. Дым направлялся в небо, растворяясь во тьме.
- Тебе легче? - она уже могла оценить своё состояние, как нормальное. По её критериям, конечно.


 Парень задумался.
- Не знаю. Теперь как-то пусто. Но знаешь... Пусто не по-хорошему. Иногда бывает, что ты становишься пустым и открытым для чего-то нового.. А сейчас.. У меня чувство, что меня не опустошили, а просто разбили, а всё, что наполняло меня до этого, просто вытекло наружу.
- Прости.. Это была моя идея.
- Нет, нет. Не извиняйся. Когда-нибудь это надо было бы сделать. То, что вытекло из меня было не самой приятной на свете субстанцией. Чёрной и маслянистой. Лучше уж так.


 Он потянулся в карман за пачкой.


 Дым поднимался в воздух.


 Они просто стояли и смотрели на костёр. Она обхватила себя руками. Старая привычка, от который пора бы было избавиться.
- Как ты думаешь, где она сейчас? - он будто бы и не ждал ответа, но откашлявшись, она произнесла.
- Я не знаю твоей матери. Я вообще ничего о ней не знаю. Не то, какой она была, ни то какой-бы хотела стать. Но в любом случае, сейчас ей лучше чем тут. Я не верю ни в ад, ни рай. Ни один человек на Земле не заслужил того, чтобы его хоть кто-то мог судить.


 Он обдумывал её слова, наблюдая за хлопьями пепла, летевшими во всех стороны.
- Знаешь, она умерла намного раньше своей смерти. Прости за каламбур. Но всё, что с ней было.. Рак... Это изменило её. Нет, не то, что она перестала помогать мне с домашкой или пропадала в больнице на химии терапии. Я сейчас не об этом. Она была совсем другой. - он усмехнулся. - Когда-то в спальне висели картины, а не распятие.


 Костёр медленно догорал. Вот и всё. Так всё и должно было закончится. Она даже жалела, что это так быстро прекратилось. У этого момента была магия, охватившая их целиком и полностью. Возможно это их связало. Она не могла уверенно об этом сказать. Он не мог уверенно об этом сказать.


 Бумага сгорела без остатка.


 Головешки, продолжали тлеть, но не давали ни света, ни тепла. Снова стало темно и холодно.
- Уже слишком поздно. Пойдём в дом.



ГЛАВА V



 Скрип и резкий хлопок. Ночью следовало закрыть окно. А сейчас было утро. Если только оно было. Если только она была жива.


 Чувства, ощущения, эмоции врали. Врали дороги и города. Не думая ни о чём и подчиняясь собственному эгоизму, безудержно лгал ей весь мир. Всё, что происходило, казалось ей неправдоподобной историей. Весь этот год казался ей чем-то нереальным, каким-то ужасным сном. Она надеялась, что стоит закрыть глаза и всё станет на свои места. Она проснётся снова совершенно обычной девчонкой. С будущим, с уверенностью в завтрашнем дне.


 Какие забавные слова. Она готова была произносить их вслух тысячи раз, чтобы вспомнить истинное значение. Что-то наподобие: "завтра ты проснёшься в своей постели и уснёшь там же". "Вечером ты будешь таким же живым, как и утром".


 Это было мучительной пыткой. Всё это давно ушло, и она была собой только сейчас. То, что было ещё прошлым летом не имело ни малейшего к ней отношения. Так странно. Она не помнила имён своих друзей и соседей. Не так. Ей хотелось бы их не помнить, но она точно знала, что вспомнит всех поимённо, если окажется в старых декорациях. Только ей это не грозило. Она не имела права забывать, несмотря на то, что так желала этого.


 Самой страшной опасностью для неё сейчас являлся свет, проникавший сквозь окно и беспощадно возвращавший в этот мир. Она хотела жить. Безумно хотела жить. Но ещё больше ей хотелось, чтобы всё это закончилось.


 Перед её лицом на пол опустились две чашки. За ними последовала коробка хлопьев.
- С добрым утром. Если поторопимся успеем к третьему уроку.


 Она подняла глаза на Бенджамина, который выжидающе стоял около матраса. Он изо всех сил старался изобразить на лице беспечность, и получалось у него не так, чтобы очень.
 

 В комнате всё ещё стоял терпкий запах дыма. Он знал, что даже, когда они постирают одежду, а место вчерашнего коста зарастёт травой, он будет помнить о нём всегда и мысленно ощущать его до самой своей смерти. В его жизни тоже были вещи, которые он не имел права забывать.
- Я не твоя девушка, чтобы ты за мной ухаживал.


 Бенджамин улыбнулся и опустился на матрас рядом с ней.
- Можешь считать, что ты моя кошка. - парень протянул ей коробку, - молока нет, так что придётся есть так.


 Она резко села.
- Ты сейчас серьёзно? - её брови вскинулись вверх. Правой рукой она поправила волосы, которые рассыпались по лицу.
- Ты насчёт чего? - Бенджамин взял в руки чай. На указательном пальце красовался широкий ожог.
- Ты серьёзно собираешься идти в школу?
- В этом году выпускные экзамены.


Она закатила глаза.
- И что тебе это даст?
- Что даст?
- Сотня по всем предметам?
- Понятия не имею.


 Взяв свою чашку, она откинулась к стене.
- Бенджамин, - она растянула его имя, как клубничную жвачку. - Что ты будешь делать после школы? Пойдёшь в колледж? Получишь степень магистра? Будешь мыть полы в Старбаксе? Это бессмысленно. Ты можешь представить себя в белой рубашке и при галстуке? Сейчас у тебя всё нормально. Но что ты будешь делать дальше?


 Ветер трепал занавески на так и не закрытом окне. От её рубашки и волос пахло вчерашним костром. По крайней мере дым перебил все остальные запахи. Во многом она была права. Бенджамин не имел ни малейшего понятия, что делать дальше. Он предпочитал слоняться без дела по улицам в то время, как его сверстники коллекционировали буклеты известных университетов. Он даже не знал, что ему на самом деле нравится. В будущем он хотел быть никем для никого. Это был бы наилучший расклад.
- Я бы пошёл в армию. На передовую. Стал бы пушечным мясом. Умер в агонии от десятка пуль в моём теле.
- Это уже лучше, - на её лице проскочила улыбка. Взъерошенные волосы патлами спадали на плечи. Аделаида резко переменила тему. -
Нам надо достать денег. Какие есть предложения?


 Бенджамин рассмеялся.
- Это ты у нас должна знать, как "достать денег". Я не жил на улице дольше нескольких дней, да и это произошло по чистой случайности.
- Что ж... - она задумалась. - Для начала нам нужно выглядеть относительно прилично. Можно у тебя одолжить на день футболку? Я хожу в своей уже около месяца. Да и она сомнительного происхождения.
- Без проблем. - Парень кивнул в сторону кучи вещей в углу. - Там есть чистые.
- Отлично. - девушка отхлебнула из чашки и поставила её на пол. Затем, взяв ещё горсть хлопьев из коробки, попыталась встать. С третьей попытки ей удалось это сделать без какой-либо посторонней помощи, и она медленно пошла в угол комнаты, раскинув в стороны руки так, будто бы балансировала на канате. Оказавшись у кучи, она, недолго думая, достала первую попавшуюся майку.
- Мои пальцы делают сегодня отличный выбор, - её глаза пробежали по рисунку девчонки с обложки одного из первых альбомов Green Day.


Нисколько не смущаясь она повернулась спиной к Бенджамину и стянула с себя чёрную футболку, обнажив острые лопатки. Ему показалось, что по её телу можно изучать анатомию.
- Почему ты такая худая?


 Девушка повернула голову через плечо.
- Спроси, что-нибудь менее банальное. "Почему ты такая худая?" - это второй вопрос, который мне обычно задают, а у тебя он, к слову, стал первым. Ну а если тебе действительно так интересно, мой бестактный товарищ, то я долго болела. На моём месте от тебя бы остался один скелет.


 Майка доставала ей чуть ли не до колен. Кое-как подвернув подол, она заправила её в шорты, затем снова наклонилась к кучи и начала в ней рыться до тех пор пока не выудила оттуда какой-то предмет. Спустя минуту в лицо Бенджамина полетел красный галстук-бабочка. От неожиданности парень пролил на пол часть остывшего чая, но тем не менее, галстук поймал.
- Надень, мне кажется тебе пойдёт.


 Она развернулась. В руке в неё был зажат гриф гитары.
- Ещё вчера её приметила. У тебя есть расчёска или гребешок? Я не могу идти с такой головой.
- Разве для того, что ты задумала, нам не нужно выглядеть более жалкими? Измазаться в земле или одеться в трепьё?
 

 В ответ она фыркнула.
- Ты нас за кого принимаешь? Мы идём устраивать костюмированное представление, а не попрошайничать. Я надеюсь, что ты умеешь играть. Да, нам ещё нужна картонная табличка и маркер. И какой-нибудь плед с собой прихвати, я в ванную.


 Так и оставшись с гитарой в руках она удалилась. Поставив чашку на пол, Бенджамин подошёл к стопкам книг, одна из которых успешно обвалилась. Где-то за ними, в этом углу, должны были лежать листы бумаги вперемешку с картоном. Перегнувшись через импровизированную стену, он стал рыться в своих материалах для рисования. Найдя то, что нужно, парень постарался, как можно аккуратнее вылезти из завала, но, к сожалению, его попытка не увенчалась успехом, и книги вокруг него начали падать, как фишки домино, неловко задетые пальцем.


 На грохот из соседней комнаты прибежала Аделаида. Половина её волос стояла торчком, в другой же застрял гребень. Их состоянии было несколько хуже, чем они предполагали ранее.
- Бенджамин... Нельзя же быть таким растяпой... Это всё-таки книги.


 Потом её взгляд остановился на картонке с маркером в его руках.
- Отлично, я как раз придумала текст.


 Легко и грациозно перешагивая через книги, она буквально через секунду оказалось рядом с ним. Выхватив из его рук будущую табличку, она приложила её к стене. Зубами открыв маркер и оставив колпачок во рту, девушка начала выводить текст:
" Хочу перекрестить волосы в розовый. Нужны деньги на краску. Результат сможете увидеть в инстаграме в профиле @adel451"
- Ты думаешь, люди на это купятся?


 Она закрыла маркер. На указательном пальце правой руки осталось небольшое чёрное пятно.
- Дорогой, мои знакомые на кикстартере в подобных записях собирали по несколько штук. На что только не готовы пойти люди, у которых есть лишние десять баксов.
- Как будто у тебя есть инстаграм.
- Нет конечно. Социальные сети нужны либо слишком популярным людям, либо слишком одиноким, но бесконечно желающими попасть в первую группу. На вокзале я видела ребят с новенькими телефонами, купленными по дешевке у негров. У них не было еды, зато был пятый айфон.


 Она окинула его оценивающим взглядом.
- А бабочку ты всё-таки надень.
- Прям на голую шею? - его голос был слишком наполнен сарказмом.


 Она уже в который раз за это утро закатила глаза.
- Бенджамин. Костюмированное шоу, помни об этом.

 
 Аделаида взяла галстук из его рук. Он вздрогнул от того, какими холодными они были.
 

 Пальцы ловко расстегнули застёжку. Ей пришлось встать на цыпочки, чтобы достать до его шеи. От напряжения между ними мог бы работать маленький городок около года. Ему так казалось. Рот исказила усмешка.
- Мы сейчас похожи на супружескую пару, прожившую двадцать лет в браке.


 Её ответ не заставил ждать:
- Не думаю. В таком случае мы бы ссорились по каждому пустяку. Подожди немного, через два дня эта фраза снова станет актуальной.


 Момент был безнадёжно упущен.


 Она отошла на несколько шагов назад и начала кружиться по комнате, как маленький ребёнок, раскинув в стороны руки. Её волосы образовали зелёный вихрь, и если бы из её пальцев в разные стороны посыпались зелёные кленовые листья и белые цветы олеандра, он бы не удивился. Это бы многое объяснило.


 Не сдерживая улыбку, он попытался остановить её танец. Она обхватила его руки и повалилась на грудь, не сумев удержать равновесие. Ему казалось, что её тело ничего не весело, и в любую секунду могло бы просто раствориться в воздухе, как если бы она была призраком. Забавно. Ещё пару дней назад он сам считал себя им.  Она звонко смеялась, согнувшись при этом почти пополам. Край футболки выбился из шорт, а расчёска со стуком упала на пол.


 Ещё пытаясь восстановить дыхание, она произнесла:
- Пойдём, захвати только с собой чашку и плед. Я не хочу сидеть несколько часов на голом асфальте.



***



 Она буквально бежала впереди него, тараторив какую-то чушь. Кажется, это был инструктаж по игре на гитаре на улице. Он её не слушал. Погода была отличная, и керамический мир вокруг них, всё также раскалывался от сухого жара. Он громко смеялся, не придавая этому особого значения
- Да. Ещё самое главное. В любой момент будь готов бежать. Плед, возможно, придётся оставить, но гитару лучше взять с собой. В крайнем случае, её можно использовать в качестве холодного оружия.


 Он остановился и расстелил одеяло около сетки, отгораживающий перроны от города.  Она вся была увешана фотографиями и объявлениями, листовки находили одна на другую, и ему на секунду показалось, что он слышит ссору между ними, и их писклявые голоса заполонили его голову.


 Бросив взгляд на одну распечатку, Аделаида нахмурилась, сорвала её и, смяв в ком, кинула на рельсы через забор.
- Одна знакомая попросила делать так каждый раз, когда я увижу её на любой подобной "доске почёта".

 Неподалёку от них, на скамейке спало непонятное существо в разорванных тряпках, которые составляли его своеобразное одеяние.
- Мы точно никому не помешаем? - Бенджамину всё меньше и меньше нравилась их авантюра. Он только сейчас понял, что петь скорее всего придётся ему, а он не делал этого на людях уже около двух лет.
- Ты серьезно? Лучше скажи, знаешь, что будешь играть?
- Значит, всё-таки мне. - он обреченно вздохнул.
- Именно, не выдумывай, гитара-то твоя.


 Она наклонилась и поставила чашку на землю. Через секунду он услышал звон монет.
- У меня, очень удачно, завалялась пара центов. Ничего не будет добавить?

 
 Он отрицательно покачал головой. Опустившись на землю, парень заметил, что существо на скамейке вовсе не спало, а с интересом наблюдало за ними, приоткрыв один глаз.


 Аделаида уже сидела рядом с ним в позе лотоса, уперев руки в колени, и от нетерпения раскачивалась из стороны в сторону.
- Маэстро... туш!


 Ему хотелось встать и уйти. Сказать, что всё это глупости и он не будет этим заниматься. Но сейчас у него не оставалось выбора. Если бы он ушёл, ушла бы и она. А она была единственным человеком, который обратил на него внимание. Хотя слишком была велика вероятность того, что она сделала это только потому, что не знала правил игры. А по правилам она должна была пройти мимо, как это сделали бы остальные. Но теперь было слишком глупо рассуждать об обратном.


 Его пальцы легли на гриф. На свет выбежали два не замысловатых аккорда. Он откашлялся и запел.


 Слишком неуверенно. Мизинец сорвался со струны, и она ответила ему грубым дребезжанием. Он остановился.
- Первый раз всегда сложно. Потом будет легче.
- Нет, нет. Всё нормально.


 Он развернулся к ней лицом и заиграл снова. Уверенно и чисто. Голос лился, как вода, и он был открыт нараспашку. Он был разбившейся бутылкой, из которой быстрой струёй вытекало содержимое. Невидимые нити связали его со всем миром. Он пел для всего мира. Он пел для неё. Сейчас она была для него этим миром.


 Она казалась ему живой, в то время, как все вокруг, включая него были безнадёжно мертвы. Мир мёртвых на земле, а у них не Элизиум, не поля наказаний, а луга Асфоделий. Все люди были бледными разводами краски на измятом картоне. Ободранном, промокшем под дождём и затем высохшем под палящим солнцем. Все были поломаны и разрушены, у всех поголовно не доставало деталей. Игрушки, с оторванными головами, вырванными руками и облупившейся краской. Но она была целой. Она была яркой. Её глаза блестели, и казалось источали сияние, заливавшее окружающий мир, куда сильнее солнечного света. Они были наполнены жизнью, и зелены, как хвоя в лесу, как море в ясный день. Если он был человеком, если людьми были те, с кем он когда-либо был знаком, то она не принадлежала к ним. Она была другая.


 Не из этого места, и попавшая сюда только по чей-то большой ошибке.


 Он пел для неё. Она раскачивалась в такт. Ветер шуршал листовками аккомпанируя им. Редкий звон монет заменял барабаны. Странно, что он вообще был. Бенджамин не замечал людей. Не замечал домов. Всё слилось в одну общую массу, в бесконечный круговорот, смазанных неаккуратной рукой, красок. Когда он был с ней, они переносились в другой мир. Там они были одни. И только там он и был жив. Она делала его живым.


 Иногда его голос затихал. Иногда они смеялись. Иногда он касался её рук, когда передавал гитару, и начинала петь она.


 Он не мог различить в её музыке ни ритма, ни аккордов. Он не мог понять на каком языке она пела, хотя все слова были ему знакомы. Но не они были важны. Их смысл терялся, а искать его было совершенно пустым занятием. Она пела чувствами и эмоциями. Иногда её голос срывался, но это было только дополнением к песням. Если бы существовали на свете сирены, она была бы сиреной. И он был готов пожертвовать своей жизнью, чтобы услышать её пение. И плевать, если бы Одиссей потерял одного члена своей команды.


 Но всё прекратилось. Это было неожиданно. Она резко отложила гитару, её лицо нахмурилось, и на секунду, ему показалось, что солнце исчезло. На небе чёрными кляксами, будто бы расцвели тучи, чего, конечно же, не было. Если бы она могла управлять погодой, то весь мир бы затопило через неделю, от непрерывных дождей. Но она не могла. И на небе до сих пор, ярким диском, пылало солнце.


 Аделаида подбежала к человеку, который несколькими минутами ранее вышел из здания вокзала. Дотронувшись до его плеча, она отпрянула, как если бы оно было костром. Извинившись, она резко развернулась, и вернулась обратно к Бенджамину.
- Мне на секунду показалось, что это один мой знакомый, который должен мне денег. А они бы нам сейчас совсем не помешали.


 Он улыбнулся. Это не могло быть правдой. Она всегда говорила выдуманную версию, когда не хотела услышать вопроса. Она была такой, привыкшая уже заранее всё отрицать, и делавшая это без надобности.
Внутри это задело его. Задела её ложь, задело то, что в её глазах стояли слёзы, которые у неё совсем не получалось скрывать. Задел её смех, заменявший "всё в порядке".


 Он не сумел разглядеть толком того, к кому она с такой надеждой подбежала секунду назад. Он сожалел об этом, потому что сейчас она была для него разобранным пазлом, а человек, исчезнувший в буреломе домов, кусочком упавшим в тёмный угол, за диван. Вряд ли он когда-нибудь его нашёл.


 Ему пришлось снова начать играть.


 Мир остановился. Их мир остановился.


 Боб Дилан стал Бобом Диланом. Пальцы болели от непривычно долгой игры. В горле пересохло, а спина ныла от долгого сидения на одном месте. Тени стали длиннее. Но он отчаянно продолжал играть, хотя в душе даже не надеялся вернуть эти минуты.
Несмотря на неудачно выбранное время в чашке набралось приличное количество монет и несколько бумажек.


 Аделаида разговаривала с какой-то супружеской парой. Люди на подобие них "любили" её. Обоим было около пятидесяти лет. Мужчина был высок и подтянут. Брюки цвета хаки, хорошо отглаженная рубашка. Тёмные волосы с проседью. У женщины были белые короткие волосы, взбитые в высокую причёску. Она улыбалась, поджав губы. Бенджамин старался не слушать их диалог, но подозревал, что скорее всего он состоит из банальных вопросов и куда более банальных ответов, которые не содержали в себе ни грамма правды.


 Через несколько минут к нему подошёл мужчина, потрепал его по плечу и кинул в чашку скомканную бумажку. Левым глазом на Бенджамина поглядывал Франклин.


Дежурная улыбка Аделаиды померкла сразу же, как мужчина и женщина скрылись из пределов видимости. Она что-то сказала себе под нос, но он смог различить только пару непристойностей. Он прекратил петь.
- Мне кажется, эти люди были очень даже милы с нами.


 Первый раз за неделю подул холодный ветер. Взгляд Аделаиды следил за его направлением.
- Они просто радовались, что мы не их дети.



ГЛАВА VI



- Зачем нам три пачки салата?


 Аделаида хватала с полок овощи и фрукты с жадностью ребёнка, попавшего в магазин игрушек. Вот уже три минуты её тонкие пальцы останавливались на самых различных предметах, сжимались и опускали их железную тележку. Бенджамин наблюдал за ней со скрытым шоком, зная, что если скажет что-нибудь против, то в ответ ему выдадут огромную тираду, которая будет длиться неизвестное количество времени, и закончится обвинениями в сексизме, расизме и гомофобии, без точного аргументирования, зато с богатым ассортиментом пылких фраз, призывавших за равноправие полов и мир во всём мире. Днём она была куда разговорчивее чем ночью.


 Выждав несколько минут он терпеливо повторил вопрос, который прозвучал слишком громко в пустом магазине. От его гула звенело в ушах, и казалось побились все стёкла, а бутылка молока покрылась паутиной трещин.
- Зачем нам всё это?


 Одна её нога стояла на железной планке, другой она отталкивалась от пола, тем самым использовав тележку в качестве импровизированного самоката.


 Голова даже не повернулась в его сторону, застыв в направлении прилавков с бакалеей.
- Бенджамин, не будь скупердяем. Это стоит копейки, а с нами в этот долгий путь отправился дядюшка Франклин, - она аккуратно опустила на дно небольшую бутылку масла. - Мы можем устроить отличное пиршество, а я хоть на один вечер почувствую себя нормальным человеком.


 Её нога легко оттолкнулась от пола, но носок ботинка остался в миллиметре от земли, готовый в любой момент сыграть роль тормоза.


 Бенджамин прибавил шаг. Из порванного чехла гитары за его спиной жалобно торчал скомканный плед. Один его угол, собравшись в несколько складок изображал печальную гримасу и был гораздо эмоциональнее своего хозяина.


 Услышав ответ на вопрос, Бенджамин опять вернул своё лицо в состояние всеобщего безразличия. Очки-жуки висели на вороте растянутой майки. Левой рукой он придерживал лямку чехла.



***



 Наспех собрав все вещи, они отправились в супермаркет, находившийся буквально в пятидесяти метрах от них.


 Солнце безжалостно припекало, сообщая о начале мая. Через пару дней такая погода закончится так же резко, как и начиналась, ни оставив и следа от этой яркой роскоши. Все были уверены в этом. Все уже молили об этом, придерживаясь правил ужасной погоды: "слишком холодно" и "слишком жарко". По этому поводу синоптики недоуменно молчали, а город готовился во второй фразе наречие "слишком" заменять на слова по-крепче.


 Вокруг них царил ярко-жёлтый цвет. Цвет яичного желтка и кружки на прилавке супермаркета в отделе "скидки". Вдалеке, на асфальте, мерещились лужи и океаны, в которых дельфины выделывали тройное сальто, а киты обваливали на мир огромные фонтаны воды, а солнце грозило с треском сорваться с неба и под грозные звуки фанфар разбиться вдребезги.


 Двери магазина выдохнули на них ледяным кондиционированным воздухом. Белая плитка на полу и на стенах, пронзительный свет ламп невольно вызывали ассоциации с хирургическим отделением больницы. Его передёрнуло.


 Тем временем Аделаида пыталась разобраться в монетках на её ладони. Волосы, перекинутые через одно плечо, закрывали её лицо, словно ширма или занавес в театре.


 Обозначая неоспоримую победу, она зачерпнула свободной кистью большую прядь и откинула её с лица на затылок.


 В скором времени, в их распоряжении оказался личный транспорт, выраженный металической тележкой на четырёх колёсиках. Отличная замена лимузину на первое время.


 Её глаза блестели, и разбегались в разные стороны так, что найти их общую скорость было делом довольно хлопотным.


 В свете ярких ламп она казалась ему ненастоящей: волосы - синтетическим париком, большие глаза - акриловыми рисунками, а бледное лицо - керамической посмертной маской. Туловище ходило ходуном из-за непрочных шарниров, а на месте, где у людей было сердце, зияло чёрное отверстие, обрамлённое острыми краями отколотого пластика. Для полного эффекта не хватало заводного ключа из спины, но он не был окончательно уверен в его отсутствие.


 Он резко побледнел, на минуту мир в глазах пошёл кругом, а затем исчез вовсе. Это наваждение продолжалось всего несколько секунд, но этого было достаточно, чтобы Аделаида вопросительно повела бровью и не отводя взгляда кинула упаковку сливок в тележку.


 Молоко. Пачка обезжиренного творога. Десяток яиц. Список продуктов был слишком банален, чтобы быть действительным в их реальности. Это должны были быть травы, из которых можно было бы сварить приворотное зелье, воду превратить в золото или хотя бы спасти всех больных СПИДом. Правда, парой яблок рак не вылечишь. Это он знал точно.
- Всё в порядке?


 Она хотела оттолкнуться ногой от пола, но в этот момент парень схватился за ручку недалеко от её пальцев. Она резко наклонилась вперёд, сильно ударившись рёбрами.  Её лицо на мгновение скривилось от боли, но она сразу же постаралась скрыть это слишком натянутой улыбкой. Все тридцать два сияли, как у кинозвезды, что казалось особенно странным, с учётом её образа жизни.
- О боже, ты жива? - он окончательно пришёл в себя, и положил руку на её плечо. Она плотно обхватила своё тело чуть ниже груди, и, казалась, пыталась сдавить себя или, по крайней мере, переломить ровно по середине.


 Ладонью он упирался в острую плечевую кость, которая, казалось, торчала, пытаясь выбраться наружу и перестать быть частью её тела. Возможно, в критические моменты ей удавалось вытащить её, для того чтобы использовать в качестве заточки.


 Она выпрямилась. Боль действительно по-немного начинала отступать, освобождая место любопытству. На рёбрах скорее всего останется большой синяк, но этот вопрос уже давно перестал её волновать.
- Нужно приложить что-нибудь холодное, - в его голосе звучало волнение, а глаза уже бежали по залу в поисках возможного айсберга для подобных целей.
- Рук будет достаточно, - она усмехнулась. - Ничего страшного, не так уж и сильно я ударилась. Зато я могу сказать, что наши души окончательно синхронизировались, и теперь мы даже из реальности выпадаем одновременно. Поэтому лучше расскажи, что с тобой. Иначе моё любопытство испепелит меня не хуже самой сильной боли.


 Он посмотрел на неё, ища подтверждения её слов. Она выглядела так, будто бы ей действительно лучше, и он неуверенно начал.
- Не люблю магазины. Не люблю вообще общественные места. И не люблю лампы с белым светом. С ними мир кажется фальшивым. Точнее не так. Он кажется фальшивым для меня всегда, но с ним фальшь куда менее приятна, чем при других вариантах. В магазинах, школах и больницах живёт синтетический мир. Только пластик, пластик и пластик. Отвратительно. И иногда, когда всё это накатывает, я нахожусь на стадии "потеря сознания". Муляж из пенопласта, который заменяет мне мозг, не привык справляться с такими задачами.
- Если, что и кажется тут ненатуральным, так это твои волосы.


 Она поднялась на цыпочки и постаралась достать до его шевелюры. В такие моменты она действительно была ребёнком, которого почему-то оставили слишком надолго одного, и он пытался найти ласки у каждого встречного. Это так разительно отличалось от того, кем она была в прошлом, что она поражалась сама себе и, в тайне, мечтала об амнезии как о лёгком способе избежать повторения подобных пыток, которые давно стали частью её настоящего.


 Он засмеялся и попытался отвести её руку. Она обиженно толкнула тележку в направлении кассы.
- Ну а что с солнечными днями?


 Она даже не смотрела в его сторону, поэтому вопрос застал Бенджамина врасплох.
- В смысле?
- Ну, на что похож мир, когда на небе яркое солнце?


 Радужки устремились к уголкам глаз. Он задумался.
- На картонку. Помятую и порванную.
- А если дождь?
- Нуарный чёрно-белый фильм. Все герои настолько гротескны, а играют так погано, что честно говоря от этого иногда тошнит.
- Ммм. А зима?
- Стекло.
- Весна?
- Тряпичные куклы.


 В её взгляде читались и испуг, и восхищение. Она хотела задать ещё по крайней мере тысячу вопросов, но не могла подобрать нужных слов. Белый свет действительно убивал всё прекрасное, будто бы оставляя для них только короткие рубленные фразы и несколько дешёвых спец эффектов. Неожиданно для себя она перешла на шёпот, пряча истинные слова от ламп, желая передать их в целости и сохранности. Они были слишком скупыми и глупыми, но... они были, а сейчас ей и этого было достаточно.
- И это всё всегда в твоей голове? Каждую минуту ты находишься в фальшивой реальности, осознавая свою принадлежность к настоящему?


 В ответ он звонко рассмеялся.
- Мой разум разрывает на тысячи осколков, но затем лианы соседних планет сшивают его воедино. А я просто стою рядом и надеюсь, что следующий ядерный взрыв полностью уничтожит мою
черепную коробку, заставив весь этот маскарад прекратиться.


 И только подтверждая свою ненормальность, он потянулся за двумя шоколадными батончиками.


 Тряхнув головой, и не пропустив ни секунды его действий, Аделаида поморщилась.
- Как ты можешь это есть?


 В его руках зашуршала чёрная обёртка.
- А чем тебе "Марс" не угодил?


 Девушка покачала головой.
- Я как-то неделю питалась блоком, который удалось украсть из грузовика, в тот момент, когда все коробки из него заносили в продуктовый магазин. Сыпь потом около месяца проходила.


 Он пожал плечами, задаваясь вопросом сколько ещё подобных историй у неё за плечами, но она продолжила.
- Нет, всё таки в тёплой погоде есть масса своих плюсов. Особенно, когда ты относительно чист. В магазинах на тебя никто не смотрит, и это даёт отличную возможность почувствовать себя нормальным человеком. Нужно будет постирать чёрную майку, цвет не такой маркий. Белая уже через неделю будет выдавать меня с потрохами.
- Можешь взять какие-то мои вещи, когда будешь уходить.


 Её лицо опять превратилось в гримасу.
- Ближе к зиме обязательно заеду в Денвер за парочкой твоих свитеров, на случай если мне потребуются спальные мешки.
- Моё дело предложить.


 Они шли по отделу, в котором находилась кухонная утварь и бытовая техника.  Отдельный стенд был отведён под продукцию какой-то строительный фирмы, которая видимо спонсировала супермаркеты этой компании. Полки пестрили ярко жёлтыми наклейками "акция". Ему совсем не понравился взгляд, который она устремила на банки с синей и зелёной краской. Он говорил настолько много, что ему казалось, ещё несколько слов и его голова действительно взорвётся.


 Осматривая содержимое тележки она, судя по всему, пыталась прикинуть общую стоимость покупки, и, удовлетворившись ответом, оттолкнулась ногой от пола и быстро оказалась перед стендом.


 Сделав несколько больших шагов, он встал рядом с ней, и пытаясь восстановить дыхание, начал.
- Если это то, о чём я сейчас думаю, то нет. Нет и всё. Это ребячество.
- Откуда мне знать о чём ты сейчас думаешь? К сожалению, наша наука ещё не достигла тех высот, чтобы выводить мысли собеседника на его тело. Кстати, очень жаль. Было бы довольно удобно и решило много неурядиц.


 Она это говорила, наклонившись за синей краской. На ней пестрел маркер "скидка 70%"


 Повесив на руку четыре банки, две из которых были с изумрудно-зелёным, две другие с тёмно синим, и взяв в другую ведёрко с белилами, Аделаида, явно довольная собой, бросила ему через плечо:
- Лучше ответь, у тебя в комнате стены белые?


 Поняв, что любое сопротивление бесполезно, а все "заработанные" ими деньги лежат у неё в кармане, парень, закатил глаза.
- Да.
- Ну и славно.


 На кассе встал острый вопрос по поводу того, как они потащат домой все вещи. Набралось четыре полных бумажных пакета. Прижав два из них к груди одной рукой, к удивлению Бенджамина, Аделаида попросила междугороднюю марку.


 Отойдя в сторону, она поставила покупки на канистры с водой и достала из рюкзака толстую пачку пачку конвертов, перевязанную потрёпанной бичевкой. Несмотря на внушительный размер стопки, верёвка была явна велика, и несколько писем выпали из середины. Чертыхнувшись, Аделаида кое-как их засунула обратно, и взяла верхний конверт.
- Ты не постоишь тут с вещами, я сбегаю до почтового ящика. Он находится у дальнего выхода, - она сказала это, наклеивая марку, и, так и не услышав ответа, пошла в сторону дверей.


 Бенджамин аккуратно поставил свои пакеты. Помимо гитары за спиной, на его правой руке висели две банки с краской, из-за чего он напоминал вьючного осла с тремя баулами на спине. Ему было страшно представить, во что превратится его комната через несколько дней.


 За мыслями он не заметил, как она вернулась и с усмешкой на губах ждала, когда он обратит на неё внимание.


 Он резко повернул голову.
- Ты уже тут? Кому письма? Хогвартс проигнорировал тебя, и ты решила написать ему первой?


 Она фыркнула.
- Просто совы не могут найти меня из-за отсутствия точного адреса. Пойдём уже, умник.


 Она надела на руку два ведёрка и прижала пакеты к гуди, накрыв их сверху подбороком. Не получив ответа на очередной вопрос, Бенджамин разочарованно вздохнул и, собрав все вещи, медленно пошёл за ней к выходу.

***

- Кем ты была в прошлом?


 На столешнице перед ними лежала толстая поваренная книга с масляными пятнами на каждой странице. Её волосы были собраны в пучок, который с каждой секундой грозился развалиться. Яркие пряди рвались на волю из под туго затянутого шнурка, вытянутого из ботинка, а затылок был полон петухов. Руки были по локоть в муке и яичном желтке. Рядом стояла миска, наполненная непонятной жижей, которая ни капли не походила на очаровательную картинку французского соуса из книги. Он заметил, два красных ожога на её предплечье.
- Я же говорила, что нужно было просто пожарить мясо? С чего тебе вообще пришла в голову эта идея? Откуда у тебя вообще в комнате поваренная книга? - она встряхнула руками, подняв вокруг себя белую завесу. Правой рукой она убрала со лба волосы, оставив длинную полосу, рассекавшую голову на две части. - Ты парень, у тебя должны быть стопки комиксов или, хотя бы, завалы из рок атрибутики.


 Он улыбнулся.
- Ну, этого у меня тоже полно.


 Отказавшись от всякого варианта принятия участия в готовке, Бенджамин предпочёл ограничится предоставлением кулинарной книги.
- Как вообще так получилось, что все книги, которые когда-либо были в этом доме, находятся в твоей комнате?


 Он поморщился. Веснушки на его носу собрались в кучку.
- Это довольно неприятная история. С того периода у меня вообще нет никаких приятных воспоминаний. - он говорил медленно, вспоминая детали, которые он так усердно старался превратить в чужую историю, никаким образом не связанную с ним самим. - На самом деле, меня до сих пор пугает тот факт, что я не радовался ни одному их прорыву. Возможно, если бы всё было иначе, сейчас мне было бы проще.


 Она оторвалась от своего занятия, и непонимающе посмотрела на него.
- Когда в твоём доме рак, лекарства вступают в смертельную битву с обычными вещами. Сначала все книги исчезли с полок, переместившись в картонные коробки. Она была ещё жива. Они стояли в гостиной, в углу до сих пор видны их призраки. Они перестали ей нравиться. Сначала давили на неё, тогда ликвидации подверглась первая половина шкафа. Потом, ей начало казаться, что если она превратит спальню в келью, это её спасёт. Тогда, вместе с остатками библиотеки, ликвидации подверглись почти все вещи. А потом она.. Потом её не стало. На этот раз окончательно. Я не выходил из своей комнаты, отец предпринимал попытки меня вернуть, так до конца и не поняв, что утопающий на данный момент он. Это продолжалось несколько месяцев. Я вернулся  в школу. Вставал по утрам. Умывался. Писал контрольные. Дышал. Стал извращённым понятием достояния. "У него умерла мать". А в каждом слове облегчение от того, что это случилось не с ними. Потом меня перестали замечать. Однажды, когда я возвращался домой, на улице меня встретил отец. В его руках была картонная коробка. Одна из тех, что строились рядами в гостиной. Он был пуст. Вода из него выливалась давно, а сейчас стакан больше ничто не заполняло. Уже даже не наполовину. С тех пор он со мной не разговаривал. Наверное, это официально можно назвать кульминационным моментом в моей истории. Я побежал в комнату. Два раза споткнулся на лестнице. Не знаю, что ожидал там увидеть, но она была пуста. Ещё до моего прихода он вынес оттуда всю мебель. Теперь пришла очередь коробок. Не знаю, почему это произошло именно тогда. Не знаю, что спровоцировало его на это. Остаток дня я не помню, мне кажется, я просто перетаскивал то, что удалось спасти, пытался расставить стопками, как вчера вечером, - он усмехнулся своему же рассказу, оставив причину при себе, заранее зная, что никто не поймёт. - Я уснул прямо на полу, и ещё несколько дней не знал что делать дальше. Потом встал и пошёл в школу. Конец.


 Он заметил, в её взгляде недоверие, смешавшееся с ужасом. Она стояла, оперевшись на столешницу.
- Прости....
- Только не извиняйся. Пожалуйста, не надо. Не говори: "мне очень жаль" и тому подобное. Потому что это тебе на самом деле не жаль. Потому что это было давно. Это ужасно. Я знаю.


 Опустив голову, она закрыла глаза.
- Нет. Не в этом дело. Просто это убивает меня. Потому что после всего этого ты можешь дышать, а я нет.


 Он подошёл к ней и, приняв её позу, наклонился так, чтобы их глаза оказались на одном уровне.
- Чужие проблемы всегда кажутся в разы хуже собственных, - в ответ она покачала головой. - Может мясо действительно лучше просто пожарить?


 На её лице остановилась улыбка.
- Да, конечно. Накрой пока на стол... На четверых. - не смотря в его сторону, она опустила два куска мяса на сковородку. Масло зашкворчало, недовольное нарушением своего личного пространства. Угадав замешательство Бенджамина, она развернулась. - Идеальная жизнь, мой дорогой друг, не забывай об этом.


 Пожав плечами, парень послушно взял с полки четыре тарелки четыре комплекта столовых приборов.
- Отец, может вернуться в любой момент. Уже достаточно поздно. Он никогда так не задерживается.
- А из-за чего ты именно переживаешь?
- Я не знаю, если честно. Я боюсь как бы он окончательно не свихнулся. Когда он увидит дома всё это.... Я не
- Чёрт.


 Он резко обернулся, уронив одну вилку на пол. Ее лицо было перекошено, а левой кистью она отбивалась от невидимого врага.


 Поставив посуду на край стола, он буквально в два шага очутился за её спиной.  Масло на сковородке было довольно своей победой, а вдоль её указательного пальца левой руки тянулась ярко-красное пятно.
- Я просто забыла, что у этих сковородок на ручках частично отсутствует покрытие. В каком году вы их покупали? - она выплёвывала каждое слово, как плюются пистолеты выстрелами. Ей было действительно больно.


 Он взял её за запястье, и повёл к раковине. Открыв ледяную воду, он аккуратно опустил её руку под струю. Взгляд остановился на уродливом шраме, тянувшимся по верхней части внутренней стороны ладони. Его пальцы были тёплые, а подушечки покрывали твёрдые мозоли - подарки металических струн. Несмотря на то, что стороннему наблюдателю эти движения действительно могли показаться плавными, всё произошло слишком быстро.
- Зачем ты вообще схватила сковородку левой рукой?
- В правой была мокрая чашка.. Мне кажется, она разбилась.
- Думаю будет шрам, - он отряхивал руки, отходя обратно к плите.
- Бенджамин!


 Его рука застыла в сантиметре раскаленной ручки. Сняв с крючка сухое полотенце и обернув им кисть, он переставил сковородку на соседнюю камфорку и выключил газ.
- Стой пока так.


 С громким хрустом под его ногой рассыпались в пыль несколько обломков кружки. Не обращая на них никакого внимания, парень быстрым шагом направился в ванную, на второй этаж, перешагивая по три ступени. Резкий свет ослепил его, и он прищурился, стараясь не терять намеченный маршрут. Над раковиной была тумбочка с аптечкой, в которой точно должна была быть мазь от ожогов. В тот момент, когда он открывал белую дверцу, его глаза привлёк внимания кожаный рюкзак, стоявший под его ногами.  Её рюкзак. Соблазн был слишком велик.


 Расстегнув ремешки, он обнажил перед собой внутренности сумки. Вещи, вперемшку с проводами, не были чем-то из ряда вон выходящем. Приковывали внимания три книжных корешка. Первым являлся Чак Паланик в мягкой обложке, сплошь усеянный прожилками, которые вызывали неконтролируемое сравнение с венами. Другие два принадлежали обложкам блокнотов, практически идентичных, за исключением цвета: один из них был на несколько тонов светлее.


 Его выбор ни на чтобы не повлиял. Они оба породили бы только уйму вопрос, не дав ни одного ответа. Но попытаться стоило, и он, как пенсионер через два дома, верил в свой выигрыш в лотерее.


 Пальцы остановились на светлом картоне. Аккуратно достав дневник, он сел на край ванны. Однотонная обложка была усеяна россыпью чёрных отпечатков пальцев. Местами были видны серые пятна смазавшейся краски.


 Страницы раскрылись перед ним веером. Это было не то, чего он хотел ожидать. Это было куда-более странным, чем он мог предполагать заранее. И это действительно задавало только несколько мешков вопросов, не давая ответы на предыдущие.


 Страницы были чёрными. Наспех замазанные тушью, они представляли собой сборник фотографий, подвергшихся цензуре. Только под краской не было фотографий. В этом он был уверен.


 Пролистав весь блокнот от корки до корки, он недоумённо положил его себе на колени. Поставив несколько листов на просвет, Бенджамин увидел только вереницу слов, а вместе с ними и предложений, которые сливались в одну непрерывную цепочку так, будто были бы нанизаны на нить, а затем просто вшиты в бумагу швейной машинкой.
- Бенджамин? Ты всё ещё уверен в том, что справишься с этой миссией?


 Её пронзительный голос вывел его из транса. Быстро убрав в рюкзак дневник, он застегнул его, и постарался вернуть в прежнее положение.


 В момент его возвращения на кухню, в его руках находились бинты, вата и противоожеговая мазь.
 

 Она стояла у стола, раскладывая приборы. На четыре персоны, как и просила ранее его. Её руки были все ещё мокрыми, пятно, казалось, только больше разрослось, в трёх местах образовались небольшие волдыри.
- Тюбик было найти довольно трудно. Не пользовался с зимы.
 

 Его голос заставил её вздрогнуть, с точностью повторив его реакцию минутой ранее.
- Ты тут? Сейчас уже садимся.


 Он подошёл к ней.
- В любом случае ожог нужно обработать.


 Из-за холодный воды её пальцы были готовы покрыться ледяной коркой, вовсе не сверяясь с тем, что минус на минус дают плюс. Ногти были грязными, под отросшими концами виднелись тёмные пятна. Даже их руки были полностью противоположны.


 Затянув последний узел на бинте, он вопросительно посмотрел на неё. Аделаида будто бы спохватилась.
- Точно. Ода нормальности. Что же, - её брови опять встретились на переносице, но накричав друг на друга почти сразу, успели демонстративно удалиться. - Садись рядом со мной, у меня есть небольшое объявление.


 Он поступил так, как она сказала. Напротив них стояли две пустые тарелки.


 А дальше отрывисто.
- Мам, пап. Я хочу вас кое-с кем познакомить.
 Это Бенджамин.



ГЛАВА VII



 Дорога была нарисована масляными красками. Беспорядочные мазки формировали образ. Свет фонарей обращал его в жизнь.
- Ты знаешь... Этот цвет. Он прекрасен.


 Её пальцы были укутаны в длинные рукава серого свитера.Ноющая боль в руке не имела значения. Жёсткая шерсть колола кожу. Острые коленки были прижаты руками к груди. Голова тихо покоилась на боковом стекле.
- Фиолетовый - цвет свихнувшихся окончательно и бесповоротно.


 Слишком флегматично. Руки лежали на чёрной коже руля. Ободранная, поцарапанная и потёртая, она видела куда больше чем ей следовало.


 Он знал то, что будет произнесено в ответ. Нечто наподобие "а кто же по-твоему я?", "теперь ты всё обо мне знаешь". Она всегда смеётся над ним и над самой собой. Она всегда говорит только то, что не открывает ничего о ней, что может вызвать лёгкую улыбку, и только по горечи в голосе можно понять, что смех тут был совсем не к месту.


- Возможно, так оно и есть.


 Он покачал головой.
- Почему это считается красивым?
- Что красивым?
- Безумие.


 Взрыва не последовало. Жители Нагасаки шли на работу к 8:30.


 Она улыбнулась. Кажется. Ему хотелось это видеть, несмотря на то, что наклон головы подразумевал под собой слишком выраженную интимность этого действия. Будто бы он не имел права смотреть на её лицо, но смотрел, впитывая в себя каждую малейшую деталь, каждую черту характерную многим, но принадлежащую именно ей.  Дорога заняла второстепенное место.
- Так забавно. Меньше года назад я говорила тоже самое.
- Это инфантилизм.


 В темноте между радужкой и зрачком не было границы.
- А кто по-твоему я?


 Ему казалось, что она способна раствориться в воздухе. Она была.


 Диалог был рваным и больше походил на жёванную бумагу. В словах было слишком мало от смысла, ложь была пропитана правдой, а жизнь всё сильнее и сильнее наполнялась смертью. Дорога не имела конца, пункт назначения был утрачен, а карта разорвана в клочья и втоптана в землю.
- Кем ты была в прошлом?
- В пять лет меня забыли на кассе в супермаркете, - слишком наиграно и болезненно.


 Мир проносился вокруг со скоростью в несколько световых лет, но одновременно с этим ему удавалось стоять на одном месте. Её пальцы теребили повязку на руке. Она откинулась на спинку кресла. Свет фонаря упал на лицо. На виске виднелись несколько пятен, которых он раньше не замечал. Тишина была готова расстрелять их обоих.
- Он прекрасен. Нет, не так. Он прекрасен именно сейчас. Он прекрасен являясь именно самим собой. Фиолетовые футболки из сэконд хэнда отвратны. Фиолетовые закаты звучат слишком пошло и дёшево. Фиолетовые цветы на обложках блокнотов - увольте. Фиолетовые цветы на обложках садоводческих журналов - убейте. Но он.. Он воплощает собой истинную красоту.


 Её пальцы непроизвольно потянулись в поисках какой-либо станции на радио. Экран горел бледным зелёным светом, голоса сменялись и
перекрикивали друг друга.
- Асфальт серый, от этого никуда не убежишь.


 Острые кончики замерли над кнопкой переключения. Выждав момент они перебежали к колёсику управления звуком и отчаянно прокрутили в сторону увеличения громкости. Между ними разлилась спокойная мелодия. Запись была стара. Нечто из 80-х. Слишком известная в своё время, и всеми забытая теперь. Она была, как они. Только в их жизнях первый эпитет был бы ни к месту.


 Свет падал на её лицо, но глаза были скрыты тенью. Ночь опять перерисовала её черты, а бумага на которой она была изображена была уже слишком грязной от постоянной коррекции линий. Она улыбнулась.
- Вот видишь сколько у нас с ним общего.



***



 Конец света должен был наступить три года назад, но что-то пошло не так.


 Уже десять минут, как он занимался тем, что измерял шагами комнату. Рваные кеды оставляли за собой грязный след из земли, пыли и песка, накопившегося в разодранной подошве за долгое время. Они хотели превратить его дом в пустыню, чтобы название "долина
смерти" соответствовало действительности. Стрелки часов давно перевалили одиннадцать, но паника подступила только сейчас.


 Она сидела, положив руки на колени и опустив голову, стараясь не смотреть на его мелькающую фигуру. Метроном был изобретён по его подобию.


 Пальцы тонули в прядях, на одной кисти красовалась белая перчатка. Глаза были закрыты. Она выдохнула.
- Бенджамин.


 Он остановился. Лицо было растеряно. Слишком многое изменилось за эти несколько дней. Слишком многое она изменила в нём только своим присутствием. Она заставила его чувствовать. Это убивало его.
- Он никогда не задерживался так надолго. Десять - предел.


 Нагрудные карманы клетчатой рубашки расстегнуты. Все пуговицы отпущены на свободу. Под мягкой фланелью горбилась белая майка.
- Откуда ты это знаешь, если возвращаешься каждый день за полночь? - в её голосе чувствовалась усталость, а в вопросе было слишком мало от вопроса.


 Лицо отразилось в кривом зеркале.
- Ты действительно думаешь, что я стал бы уходить, если бы не знал, где он?


 Она встала. Шнурок перекочевал с головы на запястье. Тонкие пальцы напоминали паучьи лапы или нити самой паутины. Он не мог точно понять, чем именно она была. Жертвой или убийцей. Монстром под кроватью или сладко спящим ребёнком. Но он свято верил в её невиновность. Или просто хотел верить.


 Она вплотную подошла к нему, запрокинув голову. Волосы каскадом ниспадали на спину.
- Так поехали к нему на работу. Я не знаю, что ещё. Сегодня пятница, он может пойти в бар.
- Он не пьёт.
- Он может пойти туда смотреть футбольный матч с друзьями.
- У него нет друзей.


 От эмоций становилось плохо. Хуже того, что смутно он понимал, что она ни при чём. Она не особенная. Она не другая. Просто она заговорила с ним. Просто так получилось.


 Он был всего лишь часовым механизмом, который мог запустить, кто угодно. Только никто не хотел.


 Ему должно было быть всё равно. Потому что раньше всегда было всё равно. Потому что можно разучиться чувствовать, даже если пальцы будут ощущать каждую клавишу, а мелодия продолжать звучать в голове. Он не мог ощущать счастье, хотя знал, что порой оно переполняло его. Все мысли были покрыты тонкой плёнкой, которая не позволяла впитать в себя все краски. Но цвет медленно и уверенно набирал яркость, границы становились чётче, а звуки чище.
- У нас нет машины, а для электричек слишком поздно.
- Ты умеешь водить? Скажи "да"


 Он переступил с ноги на ногу. Пара шнурков была обмотана вокруг щиколоток. Один конец был оборван, его украшала бахрома из нитей. Кеды были действительно сильно истоптаны. В двух местах резина отошла, металлические кольца погнулись, а цвет вместо кроваво-красного представлял собой жалкое подобие того, кем был раньше, и был усеян чёрными пятнами. Логотип "конверс" стёрся и превратился в сплошную линию, мешанину цветов на белом фоне.


 Он покачал головой. Кадык на его шее заходил ходуном.
- Да. Не очень хорошо, но да.
- Так пошли возьмём первую попавшуюся машину и поедем. Это пригород. Тут не то, что на сигнализацию не ставят, но и двери порой не закрывают.


 Она отошла на пару шагов назад и, зачерпнула носком ботинка воздух. Чёрная кожа на мыске покрылась рубцами. Повернувшись вокруг себя на одной ноге, она постаралась поймать равновесие. Бенджамин отрешённо стоял в стороне, обдумывая идею, и совершенно не обращал на неё внимание.


 Его глаза резко сфокусировались. Он стремительно к ней подошёл и аккуратно взял за запястье.
- Мне кажется, я знаю, что делать.
- Ну и?

 Улыбка чеширского кота.
- Мы пойдём к моему отцу.



***



- Почему так холодно?


 Она дрожала. Она была непригодна для этой земли. С наступлением темноты она каждый раз заражалась одним и тем же вирусом. "Прошлое". Все поголовно больны. Все поголовно неизлечимы.
- Почему ты не сказала об этом раньше?


 Так забавно видеть эмоции на мраморе древне греческой статуи. Так забавно видеть жидкий фарфор, который в ответ сформировал подобие улыбке.
- Там на заднем сидении должен быть плед.


 Они вместе сбежали со своих постаментов и мчались со всех ног вперёд, чтобы никто не смог их вернуть на свои прежние места. Работа памятников спустя тысячи лет изрядно надоедает.


 Лобовое стекло было покрыто грязными пятнами. Сидения насквозь пропитаны дымом. Зеркало было покрыто разводами, на нём, ритмично раскачиваясь на ветру, висели чётки. Окно с его стороны было открыто.
- Всё в порядке, честно.


 Развернувшись и выгнув спину она потянулась за пледом. Даже такие незначительные движения были полны тонким духом грации. Она была домашней. Это было слишком заметно.
- Почему ты пошла со мной?


 Дорога была пуста. Машины встречались слишком редко, и ни одна не оглянулась, чтобы на них посмотреть. Они были невидимками, хотя порой ему казалось, что весь мир только и занят тем, что следит за ним, потешается и гомерически смеётся, жадно глотая воздух. Он не знал почему Эд так просто отдал ему машину. Возможно он тоже перешёл к тем людям, которым стало наплевать.


 Тётушка Эми. Дядюшка Мартин из Глазго. Вся родня его матери была с островов. Они скорбели, но были не слишком заинтересованы в жизни юного Бенджамина. Есть отец - значит не сирота. Не сирота - значит не жалко.


- Так куда лучше. - она обернула ноги в тёплую ткань.


 Он терпеливо повторил, хотя спрашивал, возможно, только потому что хотел отогнать от себя лишние мысли, а в действительности ему было плевать на её ответ. Она осталась. Почему, уже не имело никакого значения.


 Её глаза молчали и наблюдали за чёрным пейзажем. Сглотнув, она медленно произнесла.
- Бенджамин. Вопрос не в "почему я пошла?", а в "почему ты предложил?". Вопрос не в "почему я пошла?", а "почему я осталась?".
Пошёл бы любой. Я видела тебя несколько раз в школе. В том мире, к которому я
принадлежу, ты уже встал на роль троюродного дядюшки. Я должна была уйти на следующие утро. Я должна была добраться любым способом до Сиэтла. Но был ты, у которого мертво всё, чтобы он ни любил. Был кто-то ещё, кто подходил под это определение так же, как и я.
 

 И затем после долгой паузы.
- Ты к нему не принадлежишь.



***


 
- Как день в школе? Отлично. Выступали с докладами о благотворительных организациях сегодня. Мисс Трэтчер сказала, что наша с Алекс работа лучшая.
 А как дела у вас? Пап, у тебя же должна была состояться крупная встреча с представителем какой-то компании? Как всё прошло? Замечательно! О. Кем хочет стать Бен? Писателем. О ком будет писать? Дай-ка подумать. Неделю назад он хотел писать о приключениях морских котиков, но утром кардинально поменял тему. О ком же он будет писать теперь? Обо мне.



***



- Почему ты никогда не задаёшь вопросов?
- Почему ты задаёшь их так много?
 

 Они стояли на светофоре у въезда в город. Дома окружали их стражами, которые были готовы дать отпор в любой момент ради защиты короля. Глаза были в преддверии слепоты от ярких огней города.


 Тут всё было по-другому. Тут тьма отталкивала. Тут переулки хранили свои скелеты слишком тщательно, и у каждого наготове было несколько стволов, которые в любой момент могли оставить лишь красное месиво от того, кто посмел нарушить их покой.
- Возможно, потому что я боюсь тишины. Потому что в молчании скрыто слишком много слов, которые могут предложить тебе сбежать от меня, и я с каждой секундой убеждаюсь, что твой ответ всегда будет положительным. Даже не так. Твой ответ становится положительнее с каждой секундой настолько, насколько это возможно.


 Она ловила все несказанные слова. Как бабочек сачком. Как рыбок руками в воде.
- Спрашивай.


 Он прятал от неё правду, рассовывая каждую часть в самые немыслимые уголки планеты. Он прятал истину в куда более сохранные места чем за пазуха Иисуса. Проблема в том, что в реальности это была не просто не его работа. Это была её работа. Это была её правда.
- Ты боишься темноты?


 Они улыбнулись практически синхронно, и их улыбки были ярче света луны, света огней ночного города и намного ярче солнца и ядерного взрыва. Они улыбались друг другу, и это то, что возможно смогло бы изменить ход истории и ход времени. Это могло бы привести концовку к некому подобию "счастья". Но не привело, а самое главное, что они так и не узнали, об этом.
- Бояться темноты слишком глупо. Ночь разыгрывает перед нами театральное представление, с самыми потрясающими костюмами, которые когда-либо были в истории. Ну а темные углы... Ей же надо прятать куда-то свою истинную сущность до наступления утра.
- А монстры под кроватью?
- Они слишком ручные, чтобы напасть на кого-нибудь кроме меня.



***


 
- Бен?
- Да, Эд. Прости, что мне пришлось тебя беспокоить..
- А что это за милая девушка?
- Её зовут..
- Дженнифер.
- Дженнифер! Какое милое имя. Так Бен, ты что-то...
- Зовите его Бенджамин!
- Хотел?
- Да, прости, что так поздно пришлось тебя побеспокоить. Мне нужно съездить в Денвер, можно одолжить твою машину?
- Ты уверен, что сможешь доехать без проблем? В конце концов, ещё не достаточно поздно для электричек.
- Так просто будет быстрей. Всё будет отлично.
- Хорошо. Я сейчас схожу за ключами. Верни её не позже семи утра. Оставишь тогда ключи под зеркалом?
- Никаких проблем, честно.



***


 
- Почему ты не сказал ему про отца?


 Он уже открывал дверь. Она решила остаться в машине. На улице действительно было уже слишком холодно. Город прогонял их в тот час, а в эту секунду пытался показать насколько им тут не рады.


 Волосы были растрепанны, а глаза, поднятые вверх казались слишком большими, наивными и беспомощными. Он проклинал себя за то, что так и не запомнил их цвет, а ночь искажала всё, что только можно.


 Перед ней всё ещё стояло яркое пятно дверного проёма, высокий мужчина в грязной засаленной рубашке, лукавая улыбка на его губах, которая на деле лишь служила отличной маской для усталости и безразличия. Всё оказалось слишком просто и уже даже не существовало.


 К ним спиной повернулся большой синий медведь. Ещё одна драма, которую он сможет беспрепятственно пропустить. Его шерсть была мягкой, а сам зверь пушистым, несмотря на то, что был сделан из стали. Как бы не казалось это странным, но он выглядел куда более дружелюбным чем окружающие его острые клыки зданий, и стеклянный купол конференц зала, который напоминал просвечивающего насквозь паразита, органы которого так и наровят выпасть наружу.


 Он остановился и посмотрел на неё. Этого вопроса следовало ожидать. Всё снова шло по сценарию.
- Потому что я не могу больше говорить ему о нём.


 Дверь оставила за собой громкий хлопок.



ГЛАВА VIII



 Бог только начинал своё обучение в художественной школе, и именно поэтому вместо скалистых гор на горизонте красовались конусы из папье-маше.


 Они были довольно далеко от города. Около часа езды. На мир было вылито ведро синей краски, ночь накинула им на плечи шерстяное одеяло, россыпи домов остались далеко за их спинами, а фонари вымерли как вид. Фары освещали дорогу неправдоподобно ярким светом, луна вторила им, превращая всё действие в сцену глупой мелодрамы.



***



- Поехали куда угодно, только не домой


 Когда он вернулся она смотрела в окно. Её голос дрожал, она медленно выкидывала слова наружу как ненужный хлам. В дребезги разбивала их об асфальт. Единственное исключение составляло то, что они всё ещё были полны той яркости и безграничного пространства вселенной, которая однажды уже пленила его своим холодом. Они скрывали в себе галактики, астероиды и кометы. В них были звёзды. Звёзды в сточной канаве. Звёзды в мусорном пакете.


 Он знал насколько глупо было пытаться создать некое подобие диалога. В своём молчании она говорила сама с собой, и это его успокаивало. Гораздо хуже, когда все темы для подобных бесед заканчиваются. Ты молчишь и человек внутри тебя молчит, и вы молчите, отчаянно требуя окружающий мир замолчать вместе с вами, но он противится, орёт всё громче и громче во всю глотку, срывает голос и смеётся до потери пульса. И только тогда, вы начинаете медленно сходить с ума. Только тогда трясина безумия начинает захватывать вас в свое царство гнили и падали.


 Он не знал, что делать дальше, и единственным выходом действительно оставалось жать на газ, и ехать как можно дальше, не думая ни о прошлом, ни о будущем, ни о её глазах, ни о своём отце, ни о пункте назначения. Только дальше. Как можно дальше.


 Радио было выключено, их сопровождал шум дороги, треск чёток на зеркале заднего видения и тяжелое дыхание каждого из них в отдельности. Они должны были бежать, как Бони и Клайд. Потому что была ночь, потому что северный ветер звал их с собой, потому что они оба безумно боялись пуль, которыми была готова наградить их реальность. По несколько сотен на каждого. Чтобы по-честному. Чтобы наверняка.


 Он не умел читать мысли. Он спрашивал слишком много, но не получал никогда хотя бы наполовину честного ответа. Будто она предоставляла ему полную свободу выбора. "Вставь в бланк ответ, который хотел бы услышать и представь, что его говорю я. Остальное безразлично"


 Он думал о том, что она говорила в те моменты, когда была жива. О городах, о дорогах и небе, но всегда больше выделяя людей. О тех, кого знала недели. О тех, с кем ни разу не встретилась глазами. Они все были прекрасны по-своему. Все по-своему отвратительны.


 Она говорила о трёхлетних детях и о стариках. О тех, в кого влюблялась за несколько секунд или начинала ненавидеть за мгновения. О честных и лживых. О милосердных и жестоких. О тех, у кого в головах были миры, и о запертых в одной комнате. Они всегда были другими, но что-то делало их братьями-близнецами и напрочь лишало индивидуальности. Возможно это было всё человеческое, всё то, что они носили с собой с рождения. Хорошо, что этого было недостаточно, чтобы слить их воедино.


 Его окутывало это непонимание всего происходящего, которое он намеренно пытался сохранить при себе. Он находился в осознанном трансе, от которого знобило и бросало в жар в одно и то же время. Состояние, подобное анабиозу, он мог объяснить только тем, что ждал. Ждал её.
 

 В один момент что-то в её фигуре изменилось. Силуэт остался прежним, но теперь он отбрасывал от себя тень осознанности, понимания реальности и принятия факта собственного существования.


 Она встряхнула головой, рассыпав копну волос по лицу. Зачерпнув пряди и откинув их назад, она начала озираться по сторонам, делая вид, что только проснулась, хотя прекрасно знала, что он понимает, что это не так. От всех её движений разило театральностью, но она упорно ничего не меняла в своём поведении, зная, что на данный момент это может стоить ей рассудка.


 Она достала из кармана сотовый. Старая кнопочная модель, обшарпанная, с облупившейся краской на задней панели. Используя его в качестве фонарика, она осмотрела замок бардачка перед её коленями. На деле, действие ненужное, так как открыть его можно было с закрытыми глазами с первой попытки. Ей было безумно скучно.


 Он примерно представлял, что там должно было лежать. Старые газеты, брошюры, документы и письма - ненужный хлам.


 Её фигура сгорбилась, непослушные волосы вновь упали на лицо. Пальцы перебирали страницы  журналов, глаза быстро перебегали от заголовка к заголовку. В какой-то момент движение замедлилось, и вместо шелеста листов в воздухе повисло только тяжёлое дыхание.
Это явление стало привычным. Было довольно сложно не заметить, что многих тем она избегала, как огня. Аделаида была подобна чопорному семейству, которое просто не могло поднимать неудобные для него темы, а о сыне Майкле, бросившем колледж, не заговорило бы ни в коем случае, спрятав тайну его рождения от всего света.


 Скорее всего эта черта появилась не так давно. Она была умелой обманщицей, и они достаточно сблизились, чтобы он смог это понять, но эту сторону она прятала не слишком старательно, а менять не собиралась, либо потому что думала, что он не замечает (что было маловероятно, так как она была достаточно умна), либо потому что надеялась, что ему будет плевать. Ему не было.


 Спустя секунду она захлопнула ящик. Он повернул голову и увидел в её руках металлическую флягу.


 Её пальцы отвинтили крышку, она, не думая, сделала глубокий глоток. Зная Эда, Бенджамин предполагал, что там был коньяк, к тому же не слишком хороший. Её лицо сморщилось, но она не произнесла ни звука, зная, что он смотрит, и отчаянно игнорируя этот факт.


Крышка вернулась на своё место.
- Почему человеку нужен человек? Кто придумал эту глупую аксиому?


 Вопрос, скорее всего, был риторическим. Она даже не смотрела в его сторону, устремив пустой взгляд в темноту. Зрачки не фокусировались ни на чём конкретном. Он пытался правильно подобрать слова, но в голове была сплошная бессмыслица.


 По этой фразе можно было легко понять, что она могла увидеть. Какую-нибудь пару на обложке издания о семейной жизни. Влюблённые. Ещё одна вещь, которую Аделаида презирала всей душой, не скрывая этого.


 Она часто усмехалась и качала головой, когда видела парочки на улицах. Иногда шутила по поводу кого-нибудь. В любом случае, она всем своим видом пыталась доказать, что слово "любовь" обошло её стороной, и она последняя, кого оно коснётся даже если херувимы поголовно придут расстреливать всё население земного шара. Даже если она залпом выпьет бутыль приворотного зелья. Она не влюбится. Она не будет любить.


 Но всё это маски. Единственное, что отчётливо виднелось за всей этой мишурой, за всеми выпадами и шутками - этот тот факт, что на самом деле она кого-то любила. Очень сильно. И ещё то, что этот "кто-то" сделал ей больно. Очень больно. Как вариант. Он всё ещё не имел права строить линию её жизни.
- Человек, по своему существу создание социальное, - дорога пошла в гору, он миновал первый поворот налево.


 Кажется она усмехнулась. Он не мог утверждать это, но упорно верил в подобный расклад дел.
- Человеку это вовсе не мешает создавать вокруг себя паутину безумного одиночества, - почему эти слова теряли какой-либо смысл?


 Он запрокинул голову и громко рассмеялся. Это казалось совершенно диким. Моментом позже он думал о том, что она должна была испугаться, схватить его за руку, попросить следить за дорогой, спросить, что с ним творится. Но она молчала. А он смеялся.
- Одиночество - это нормальное состояние человека, - Бенджамин покачал головой. На его губах всё ещё дрожала улыбка. - Ты должен научиться жить со своим "я" в мире и согласии. Просто большинство выбирают более лёгкий путь. Они ищут себе людей, которые могут заглушить, убить это "я". Потому что "я" требует слишком много сил и времени. Потому что "я" знает слишком много.


 Следующий приступ закончился быстро. Успокоившись он тихо продолжил, будто бы для себя.
- Боже. Мы говорим о том, что человек не должен быть один. Мы говорим об этом. Те, которые были выброшены вон из любого вида социума, говорят об обществе, как о тройке таблеток аспирина или левой почке. Какая ужасная ирония.
- От чего же? - она всё также вертела в руках флягу, но теперь её взгляд был устремлён на него. - Я думаю общество меня бы приняло.
- Ты сама уходишь раньше любых слов об этом, - он говорил флегматично, голосом, будто бы ему было бы плевать на весь этот вопрос.

Фальшь практически не чувствовалась.
- Слов о чём?
- О принятии. Обряде посвящения, не знаю, как ещё можно это назвать, - он ударил ладонью по рулю. - Подпись официальных бумаг. "Принятие в общество". Распишитесь в нижнем правом углу.
- Я не ты, - слишком много неподдельного страха. Не липкого и тягучего. Сухого и колкого.
- Ты слишком я, - он посмотрел ей в глаза, в которых отражались блики света сотового. - Как не крути, Адель, мы с тобой в одной урне.


 Повисло молчание. Он вернул свой взгляд на изгибы дороги, которая уходила всё выше. Где-то недалеко от этого места должен был находиться закрытый на лето горно-лыжный курорт. Он осознал это только сейчас четвёртом или пятом повороте.


 Она следила за тьмой снаружи. Её рука непроизвольно потянулась к коробке передач, рядом с которой должна была валяться пачка сигарет. Не найдя её с первого раза, она чертыхнулась, и посветила телефоном в нужную сторону.


 Открыв окно и закурив, Аделаида молчала ещё пару минут. Она знала, что он прав, и боялась этого. Возможно сейчас они были разными. Их поведение отличалось, она больше играла, пытаясь создать себе новое "я", но он воплощал всё то, кем она была на самом деле, кем она была в прошлом, кого избегала в настоящем и с кем она была обречена в один момент столкнуться в будущем. Сколько усилий она прилагала, чтобы эпитет "ближайшем" стал невозможен.


 Фары осветили смотровую площадку рядом с дорогой в десяти метрах от них.
- Останови машину. Я хочу выйти.


 Он медленно послушался её слов, которые звучали скорее приказом, нежели просьбой. Она хотела добавить что-то ещё, но остановилась за секунду до того, как звуки обрели свободу. Голос был утрировано твёрд и груб. Это был не её голос, и он ей не шёл, как могло бы не идти платье или юбка. Она поняла это, и в какой-то мере это повлияло на завершение фразы.  Её взгляд сопроводил облако дыма, оставшееся далеко позади. Глаза поникли.


 Ночь встретила их холодным дуновением. Поначалу тишину нарушали только цикады. Потом дверь громко хлопнула.


 Её волосы были растрепанны, руки обхватывали рёбра. Она подошла к заграждению и молча смотрела на город.


 Денвер был прекрасен. Центр сверкал огнями, дороги неоновыми лентами уходили вдаль. Он был большим опустевшим муравейником, который торжественно окрестил их изгоями. Собственно говоря, только его. Она и Денвер были отвратительными знакомыми, чтобы он мог что-то против неё иметь.


 Он всё ещё стоял у машины в нескольких метрах от неё. Она кричала как можно громче, чтобы он не мог её не услышать.
- Меня зовут Аделаида!


 В её пальцах всё ещё оставалась фляга и она сделала глубокий глоток, так и оставив голову запрокинутой. В глаза ей бил белый свет фонаря, вокруг фигуры кружилась стая мотыльков.
- Почему не видно звёзд, Бенджамин? Почему небо чёрное и безжизненное? - она кричала, её голос отдавал истерикой и безумием, был на грани помешательства.


 Она раскинула руки и предоставила своему телу лететь несколько секунд вниз, предотвратив неизбежное столкновение с землёй за несколько мгновений до точки не возврата. Она громко и болезненно смеялась, согнувшись пополам, задыхаясь, и продолжая смеяться дальше. Это действие принадлежало ночи.  Оно передавалось воздушно-капельным путём, захватывая их обоих, словно вирус. Чтобы сказали психиатры, если бы узнали, что своих подопечных они должны держать в изоляторе, дабы позволить остальному миру находиться в здравом рассудке?


 Он подбежал к ней, громко захлопнув дверь. Он выкрикивал слова, не останавливаясь, не замолкая. Он боялся за неё.
- Вечером небо затянули тучи. Ветер поменялся. Говорят завтра будет дождь.


 Её тело было в его руках, и она билась, как птаха, пытаясь выбраться на волю.
- Неправда! - её руки оттолкнули его от себя. - Вечером небо выцветало, как и ему положено в городе, где порядка трёхсот солнечных дней в году. Не было никаких облаков!
- Это было вчера. Сегодня вечером было пасмурно. Мы возвращались домой, когда на небе появились первые тучи. Ты сказала, что они похожи на комья смятой бумаги, и добавила, что они наконец закроют солнце, которое ты так ненавидишь.


 Она резко остановилась. Смех прекратился, как будто изначально его и не было. Всё сменилось слишком быстро, как будто кто-то нажал на стоп или нечаянно сшиб проигрыватель со стола.
- Не было этого.
- Было.
- Нет.
- Мы были нагружены пакетами. У меня за спиной была гитара. Семилетний мальчик на велосипеде предложил нам свои услуги в качестве курьера. Ты дала ему 30 центов и сказала, что мы справимся сами.


 Она опять молчала.
- Адель... Аделаида. Всё в порядке?
 

 Девушка медленно опустилась на землю. Ему пришлось последовать её примеру, потому что он всё ещё не хотел выпускать её, как будто могло случится что-то бесконечно плохое, если бы она осталась сама по себе.
- Ничего.. Ничего абсолютно не в порядке, - она была готова расплакаться.
- Что такое?
- Почему это происходит?
- Происходит что?
- Время идёт.


 Где-то вдалеке от них проехала машина. Из окон громко орала музыка. Секунда этого ужаса снова сменилась гнетущей тишиной.
- Потому что так решили.
- Кто решил?


 Его хватка ослабла. Он пытался поймать какую-либо другую эмоцию кроме страха, но не мог. Кто решил? Он понятия не имел.
- Бог.
- Бога нет.
- Я знаю.
- Тогда кто.
- Понятия не имею.


 Она опустила голову и закрыла лицо ладонями. Рукава свитера обнажили её руки по локти, она снова раскрыла лицо, подтянула свитер и уткнулась в сжатые кулаки.
- Почему это происходит? Почему всё меняется так быстро? Почему завтра становится сегодня? Почему всё, что происходит сейчас становится историей?
- Я не знаю.
- Почему настоящего нет? Мы не живём в настоящем. Мы живём либо в прошлом, либо в будущем, которого даже не существует нигде помимо нашей головы. Но каждый раз, когда ты пытаешься поймать момент в настоящем он ускользает, и не даётся тебе в руки, и буквально через секунду снова становится прошлым. А если он очутился в прошлом, он стал историей. Почему наша жизнь - чёртов школьный учебник?


 Он действительно не знал, что сказать. Все слова, все мысли покинули его. Он мог только следить за тем, как она ритмично раскачивается из стороны в сторону, как китайский болванчик. Что он мог ей ответить? Что всё будет в порядке? Но она не об этом спрашивала. Она спрашивала почему. А почему он не знал.
- Прости... Пожалуйста.. Тебе не стоило этого видеть... Просто. Просто всё происходит слишком быстро. Всё слишком быстро меняется. Неделю назад я думала об этом дне. Точнее, я не знала каким он будет, но не об этом речь. Я думала о том будет ли он, и я точно помню как это происходило. Я ехала ночью одна в автобусе. Через два кресла от меня спала женщина прислонив голову к стеклу. И я помню, как этот момент был настоящим, а сейчас он... История и ничто больше. И этот момент станет историей. Он закончится мы встанем и уедем, а я уйду с дождём, и этот момент станет историей. И запишу об этом в дневнике. Но даже там он не будет настоящим.
- Давай представим, что мы поженимся через две недели.


 Он откинулся на спину и теперь лежал на бетоне, смотря на фонарь, свет которого  беспощадно бил в глаза.


 Она смотрела на него, не понимая ничего из того, что он говорил.
- Что?
- Не знаю. Нам под тридцатник. Солидный срок. Отличное время, чтобы остепениться, завести детей, купить дом и посадить дерево. Но давай начнём с собаки. У нас будет ретривер?
- О чём ты?
- Не знаю. Ты хочешь уйти с дождём, а я останусь один. И никого не будет. И вряд ли кто-нибудь появится. Давай у меня хотя бы будет воображаемый ретривер. Интересно, почему отец после смерти матери не купил мне собаку?
- Я не хочу ретривера.


 Он поднял голову и вопросительно посмотрел на неё.
- Не хочешь ретривера? Кого же ты хочешь?
- Борзую. Только белую с серыми пятнами.


 Он наклонил голову к левому плечу. Она рассмеялась.
- Ну, юная леди, это хотя бы не кошка.


 Он продолжил смотреть на неё, а затем похлопал ладонью, по бетону рядом с собой. Когда ответной реакцией послужило лишь отрицательное мотание головой он схватил её за руку и притянул к себе.
- Аделаида. Ночное небо сегодня безумно прекрасно. Ты успела загадать желание падающей звезде?
- Конечно. Я загадала, чтобы у нас было два сына. Близнецы.
- У нас будет дочка. Три.


 Он повернул голову и посмотрел на неё. Она смеялась. И в её смехе не было фальши. И сейчас вместе с ним она чувствовала себя живее всех живых. И он был жив вместе с ней. И она показалась ему самым красивым существом во вселенной.



ОСКОЛКИ



 Воздух был пресным, как суп, в который не положили ни грамма соли. Бледно-серый и выцветший, он заперся в своей комнате, в своём мире, повесив на дверь табличку "не входить". Впал в безграничную тоску, захлопнул дверь и отвернулся от всего света к стене, изучая пятна на обоях. Нет, не рыдал, но был очень близок к этому.


 В одиночку он справлялся отвратительно. Утро медленно перетекало в день, а беспорядок в его голове сбивал с толку и был в разы хуже хаоса, творившегося снаружи. Впрочем, никто не имел права сравнивать. Он не мог воспринимать происходящее. Потому что в его жизни не было места хаосу. В его жизни вообще ни для чего не было места.



***



 В пять тридцать она уснула. Перед этим они продолжали говорить о пустяках, о чём-то совершенно неважном, что никогда бы их не коснулось. А затем... Она уснула. На холодном бетоне, под пустым небом Колорадо. Вместо "спокойной ночи" - пауза и "пусть твои желания не дойдут до адресата".


 Она ненавидела их. Ненавидела в своей апатичной манере, той, в которой слышалось отвращение, которая совсем отличалась от тех показных выпадов ярости и презрения, в которых под прикрытым отторжением блистал бесконечный страх. Которым отражалась любовь. Которым отражался огонь. Тот самый страх, который он игнорировал также наиграно, как она его показывала. Их бы ни за что не взяли в театр.


 "За что же ты так с желаниями?"


 Они имеют привычку сбываться. Для неё этого объяснения было достаточно.


 Потом он отнёс её в машину. Нечто эфемерное и уязвимое, беззащитное и живое. Она могла отрицать это по всем позициям, но её сердце билось, лёгкие были полны кислорода, а по венам циркулировала кровь. Ему казалось, что она станет прахом в тот момент, когда взойдёт солнце, как это происходило с нимфами и эльфами. Этого не произошло.



***



 Дом был холодным и опустошённым. Все окна закрыты наглухо, но сквозняки всё равно бродили по комнатам бесполыми тенями и отблесками голосов. Откуда они взялись, он не имел понятия.  Он оставил её наверху, стараясь запомнить каждую черту её тела, на случай если больше её не увидит. Изгибы локтей и острые коленки. Высокий лоб. Впадину виска. Линии губ. Запомнить какой была на ощупь её кожа. Как рёбра впивались в его руки. Запомнить ощущение жёстких складок свитера на его пальцах и спутанные волосы, которые, как бы старательно она не собирала, в итоге всегда ниспадали на плечи и спину, а затем превращались в воронье гнездо. Она пахла мылом из его ванны. Она пахла сыростью и холодом. Она была осенью начале мая.



***



 Затворил дверь и отсчитал ступени на лестнице. Бежал вперёд только для того, чтобы бежать, чтобы продолжать жить, чтобы имитировать жизнь или хотя бы пытаться имитировать.




***




 Полицейский участок. Показания. Россыпь ненужных вопросов, ответы на которые состояли из "нет", "нет" и "не знаю". Белый свет, уничтожающий реальность. Люди. Телефоны. Машины за окном. Он впал в прострацию, на него смотрели как на первого подозреваемого, а Эд пытался связать обрывки слов в предложения, хотя мало знал что-либо о его теперешней жизни.  Перед ним не было мальчишки, которого он некогда учил водить, к которому приходил в школу, когда возникали проблемы, которого думал усыновить, но не смог, потому что ребёнок не может быть сиротой при живом отце. При нормальном здоровом отце, который три года исправно ходил на работу, платил по счетам, был здоров физически и морально с точки зрения окружающих. Бездетный вдовец, у которого жил ребёнок.


 Уже не ребёнок. Перед ним вообще никого не было, казалось, что влияние человека, сидящего на соседнем стуле, человека, которого он мог когда-то назвать своим сыном, подразумевая под этим именно то, что положено вкладывать в это слово, распространилось и на него, и он настолько часто отводил глаза, что на вряд ли смог бы повторить спустя какое-то время хоть что-то сказанное в это утро со стороны этого существа.


 Серые обшарпанные стены были в тон небу и плитке. Он считал трещины на полу, места облупившейся краски на стульях. Его тело тряслось от озноба, наступившего без видимых причин.


 Наверное, окружающие видели в нём наркомана, из-за дрожи в руках, худобы и бледной кожи. В этом он ошибался. Окружающие его просто не видели.


 Он стал частью этой обстановки, не смотря на весь контраст, возникавшей между ними. Он вылил на себя ведёрко серой краски, потому что он был не таким, как она, он не был хамелеоном, и он не мог стать частью окружающего мира, даже если бы очень захотел. Приходилось маскироваться грубо и неумело.


 Но всё это было непроизвольно, да и сравнения появились гораздо позже чем следовало. Тогда он не думал ни о чём. В какой-то момент прошедшей ночи эмоции достигли своего пика, а затем просто перестали существовать. Его отключили от сети, выдернули провод или перерезали на середине. Он мог только надеяться, что кого-то всё-таки ударило током.



***



 Потом он остался один, на этот раз не только в своей голове, но и в реальном мире. Закончилось всё то, что должно было когда-нибудь завершиться. На кухне царил беспорядок.  Стопки посуды в раковине, пара грязных мисок, лужица масла в сковородке и затвердевшая корка муки на столешнице. Он не знал, что будет делать дальше после такого чёткого "нет". Не было других вариантов кроме отказа, это было понятно ещё прошлой ночью. Но он не думал об этом. Он просто не думал о будущем, не осознавая настоящего. Эд предложил составить ему листовки, ему смутно казалось, что он ответил "да", хотя знал, что дома нет принтера.



***



 Он поднимался по лестнице, ощущая себя иначе. Старше, если образование внутренней пустоты можно назвать признаком взросления. Его мозг не думал об очередном "нет". Что если её не будет в комнате, когда он дойдёт до конца коридора? Что если она обнимет его и скажет, что ей пора идти?


 Он не думал о том, что снова потеряет. Он не думал о том, как снова придётся превратиться в призрака и стать ещё одним сквозняком. Отголоском эха. Он не думал о том, как несколько дней назад всё было "нормально", и как всё изменилось за столь короткий срок. Она ворвалась в его мир, разрушила до основания, превратила в развалины и руины, оставив его искалеченное "я" под обломками того, что некогда было целым, живым, разумным. Того, что носило имя Бенджамин.


 Он потерял чувства, предпочитая им органы чувств. Его взгляд не концентрировался ни на чём конкретном: он видел и рисунок дерева на ступенях, и узкий проход приближающегося коридора. И край отломившейся краски, и двери комнат по левую руку.


 Он чувствовал запах чая, запах бензина, исходящий от его одежды, запах холода и тумана, едкий запах Винстона, который курил Эд.


 В его пальцы впивались края металлического подноса. Его рубашка собралась в складки на локтях. Рваные джинсы монотонно трепались о кожу. Песок в кедах тёр ступни.


 Он был человеком в самом общем понимании этого слова. Произошёл от обезьяны или от Адама и Евы. Аделаида выбрала бы первый случай. Если бы второй был правдив, то в нём была бы частичка Бога, и у него с ней появилось бы хоть что-то общее, несмотря на то, что она так яростно противилась религии. Но и образ с подобием сложно назвать истинной частью.


 Его тело работало исправно, всё ещё представляя собой хорошо отточенный механизм, который не даёт сбоев. Тогда что с ним было не так?


 Во рту у него стоял кислый привкус, который смешивался со вкусом терпкого сигаретного дыма.


 Он слышал скрип половиц, плевки настенных часов. Биение своего сердца в висках, и тем не менее спокойное дыхание. Слышал присутствие постороннего в нескольких метрах от него. Слышал лёгкие шаги и слышал пустоту, которую они оставляли за собой.


 Она всё ещё была здесь. Она никуда не собиралась.


 Орган с аортой перестал быть только часами.



ГЛАВА IX



- Ты замечательно рисуешь.
- Ошибаешься. Рисую я более чем отвратно. Срисовываю вот действительно неплохо, даже спорить не буду.


 В окно медленно просачивалось эхо бледного дневного света.
 

 Всё было в точности, как он оставил этим утром, за исключением одного: деталей стало больше.


 Её взгляд оставался ещё некоторое время на большой голубой кляксе на стене. Она начала делать то, что хотела. В ногах лежал толстый фото альбом, порядком распотрошённый. Между некоторых страниц были импровизированные закладки, несколько карточек лежали поверх обложки. На верхней была изображена семья. Несколько до безобразия счастливых лиц. А на заднем фоне море. Яркое и безумно синее.


 Он стоял на пороге, постепенно возвращаясь в этот мир, и смотрел на эту маленькую деталь. Как странно. Казалось бы, совсем незначительный фрагмент, но этот обрывок воспоминаний туманил его голову, захватывая все мысли.
- Что было? Всё в порядке? - её взгляд казался действительно взволнованным, таким, будто ей было не "всё равно".
- Как рука? - повязка была свежей, из-под неё выглядывало красное пятно кожи.
- Бенджамин.


 На вопрос придётся отвечать:
- Я не знаю. Скорее всего нет, но я не уверен окончательно.


 Справа от неё стояли открытые банки с краской. Кисточку она заткнула за ухо, поэтому несколько струй стекали по её шее.
- Ты нашёл его?
- Нет, - он медлил, подбирая слова. Ему хотелось не поднимать эту тему, он не знал почему, и от этого ему становилось худо, - мы съездили с Эдом в полицейский участок... Эд - это.
- Да я помню. Мы брали у него машину. Он живёт через дом.
- Да. Я не знаю, что будет теперь. Честно. Они должны разослать информацию по штатам, потом позвонить если будет известно что-то новое, или же он сам вернётся, и всё будет по-старому.
- Всё не бывает по-старому.
- Да, всё не бывает.


 Он снова замолчал, потому что за утро совершенно забыл, что значит быть живым, что значит отвечать на вопросы о себе самом , на которые он точно также не знал ответа.
- Всё будет хорошо. Он вернётся.
- Он не вернётся.


 До произнесения этой фразы, он не мог ничего представить конкретного. Он вытравливал из своей головы мысль об отце, точно также, как когда-то поступили с ним. Поэтому он думал ни о чём, о ней, о фотографии, о кляксе на стене, не беря в голову нечто важное. Именно это и убивало его.
- Мне кажется... Я ещё не уверен вполне. Будто в то утро, когда ты взяла его за руку, он увидел не только тебя. Не ты стала причиной ледяного ступора в его глазах. Мне кажется, что тогда вместе с тобой он ощутил и моё присутствие.


 Возможно поэтому он замолчал. Поэтому не проснулся, когда я вдребезги разбивал садовую мебель. Не из-за того, что он пьёт снотворное перед тем, как лечь спать. А потому, что уже тогда его просто не было. Поэтому мы не нашли его в офисе. Он не ушёл раньше нас, или же охранник пропустил его выход. На самом-то деле, в тот момент он был уже слишком далеко.
Он прислонился к стене и засмеялся, опустив голову. Потому что всё было слишком просто. Потому что он не мог плакать в её присутствии, хотя ему безумно этого хотелось.


 Она долго молчала. Наверное не слишком, если сверяться с реальными временем. Но ему показалось, что этот момент длился ни одну вечность.
- Ты действительно в этом уверен?
- Конечно нет, - его голос всё ещё дрожал, а на лице застыл отголосок безумной гримасы. -  Но это легко проверить. Пойдём.


 Он вышел из комнаты в толстую трубу коридора, не оборачиваясь. Ей ничего не оставалось кроме того, как следовать за ним. Капли краски разлетались с кисточки во все стороны, оставляя за собой вереницу голубых следов. Его шаги были слишком большими: он знал, что ему нужно делать, знал, что он хочет увидеть и в результате увидит. Ей оставалось только следовать за ним, в ожидании триумфа.


 Под лестницей была кладовка, как и в тысяче других домов по всему свету. Белая дверь, которая не сразу бросается в глаза. Нужно было только повернуть латунную ручку. Но только, как это в действительности было сложно.
- Ты уверен, что этого хочешь?


 Она шептала, а он готов был кричать. Детали пазла складывались сами собой, он готов был пожертвовать чем угодно, чтобы остановить этот процесс.
- А что мне остаётся? Забыть о существовании этой комнаты? Как мы все тут делаем? Семейная, к чёрту, традиция. Если он действительно бежал, то всё будет слишком просто. Тут просто не будет чемодана, и всё. Надо будет потом проверить лекарства в ванной, он не мог без них уехать.
- А если всё будет на месте?
- Не будет.


 Он открыл дверь. Взял и открыл. Это было намного легче, чем он представлял секундой ранее.
Было темно. Он щелкал выключателем, который безнадёжно не хотел работать. То ли лампочка перегорела, то ли проблемы с проводкой.


 Затем комнату озарил тусклый свет экрана её мобильника.
- На месте?


 На полках были залежи вещей, будто бы всё, что хотели выкинуть или просто забыть в итоге перенесли сюда.


 Рядом с картонной коробкой из-под чайника зияла пустота. Слабо виднелись очертания пыльной границы, в центре которой лежало два конверта.


 Они были запечатаны, ему пришлось оторвать края, чтобы узнать, что внутри. Как он и предполагал. Слишком банально.


 Ему хотелось сойти на бестолковую брань, но внутри него что-то захлопнулось и не позволило крику вылезти наружу.
- К чёрту его, - голос был обессилен. Срок годности разочарования никогда не заканчивается.


 В обоих конвертах оказалось несколько пачек перевязанных резинками. Не пересчитывая, он зашвырнул их обратно. Она вздрогнула от звука гулкого удара.
- Просто к чёрту. Почему? Почему он настолько трус. Неужели это общая болезнь. В мире эпидемия, а он не придумал ничего лучше, как заразиться.
- Не говори так о нём.


 Её голос был слишком слабым даже для той гнетущей тишины, в которой находились они оба.
- И именно сейчас ты встала на его защиту, - он цинично усмехнулся.
- Я его понимаю. Только и всего. И в глубине души ты тоже его понимаешь, но упорно не хочешь этого признавать. Твой мир рушится, и что в этом такого. Ты думаешь, что особенный? Мой.... Мой давно разрушен.


 Она развернулась, оставив его одного. Одного в комнате позабытых вещей, где должно было хватит места для них обоих.



***



 Они не знали о чём им говорить. Уже было всё сказано, всё прошло, и даже обида и непонимание не смогли остаться вместе с ними.


 Она продолжила рисовать. Он не был против, потому что она медленно становилась частью всего этого, даже если внутри отторгала любой отголосок невидимой связи.


 Она хотела извиниться за то, что начала расписывать стену, не спросив его разрешения. За то, что спустилась в сад, вытащила из костра обугленную доску, растащила альбом на осколки в поисках моря и принялась рисовать. За то, что была слишком своевольна. За то, что разбила его мир.


 Слова оборвалась на первом слоге, потому что были слишком громкими для них обоих.
Они замкнулись в себе: она, стоя рядом с банками краски, он под сотней лиц со старым потрёпанным блокнотом.


 Он выудил его из кучи не разобранных вещей. Бумага отсырела и была покрыта тёмнымий разводами. Карандаш напоминал огрызок ветки. Он рисовал всё, что возникало в его голове, зачёркивая каждый набор глупых линий. Изредка возникали до боли знакомые образы. Тусклые глаза отца. Невнятная улыбка матери. Тогда он вырвал лист с корнем, мял его в шар и кидал как можно дальше, надеясь попасть в открытое окно. Комья долетали через раз.
День медленно исчерпывал себя. Её работа была на стадии завершения, и вода готова была вылиться на пол, затопив весь дом. Забавно. До этого она боялась пожара.


 Он встал и собрал мятые листы. Затем выкинул их в окно ко своим собратьям. Они должны были превратится в голубей и улететь, взмахнув крыльями. Этого не произошло.


 Тучи на небе образовывали рваные вихры. Похолодало.
- Отвратительная погода, ты так не считаешь?
- Нет, - её глаза потухли. - Солнце слишком обязывает. Убивает все эмоции, которые считает недостойными. Только вот, кто дал ему право становится таким жестоким диктатором?
- Да, возможно это так.
- Ты уверен, что мы будем говорить об этом?
- О чём?


 Он развернулся в её сторону. Она оторвалась от работы и бросила кисть на пол.
- О погоде.
- О чём же ещё нам говорить? Больше мне нечего сказать.
- Тогда молчи. Всегда молчи в такие моменты. Молчание намного выразительней диалога. В молчании нет места лжи, как и нет места правды, но оно всегда говорит именно то, что имеет ввиду.


 Она развернулась и потянула спину, как кошка, высоко раскинув руки.
- Поставь какую-нибудь песню, которая могла бы стать саундтреком к кинофильму о нас с тобой.
- Зачем?
- Мне тоже больше нечего сказать.


 Он подошёл к старому проигрывателю. В доме было полно касет, но магнитофон давно сломался. Он не часто о нём вспоминал, извлекая новое из пластинок по доллару. Да и как бы сейчас сказали? "На виниле музыка совсем другая"?


 Выбор был сделан. Мелодия была циклична. Он сел на матрас с альбомом в руках, а она потонула в круговороте эмоций.


 Она ломалась и разбивалась, превращая своими движениями шипящую запись в псалмы. Была пьяна обрывками, которые повторялись рефреном. Изгибалась зигзагами кардиограммы. Её ступни не касались земли, руки были подобны крыльям, а сама она олицетворяла горе, счастье и тоску. Бинт был имитацией поломанного крыла.Её кисти врезались в грудь, будто ножом рассекая диафрагму и выпуская на свободу литры желчи. Она спотыкалась и падала, глотала ртом воздух, затем снова вставала, превращаясь обратно и в Сциллу, и в Харибду.


 Он ловил каждое колебание ее тела, пытался запечатлеть на бумаге хотя бы секунду, но момент уходил, и он только сильнее черкал по набору ломаных линий.


 Музыка повторялась и повторялась. Накатывалась громом, и срывалась на шёпот, надрывный голос нёс ахинею, а она горела ярким пламенем, умирала и возрождалась.


 Как глупо. Он представлял, как они будут проводить летние дни в саду, как они будут собирать осенние листья и украшать дом на рождество. Как будут вместе, отныне и навеки, и она никуда не исчезнет. Возможно поженятся. Возможно состарятся вместе. Возможно будут лежать на кладбище на соседних местах.


 Он пытался прочувствовать настоящее, ликуя внутри себя, поскольку смог поймать этот момент. Не было прошлого. Не было будущего. Была только эта кричащая музыка. Была только её кричащая фигура. И было его молчание, сорвавшее свой голос.


 Затем всё резко сгинуло. Воцарилась тишина, по началу оглушающая, затем медленно освобождающая от своих тисков.


 Её глаза были закрыты. Руки дрожали от напряжения, на них она удерживалась от неизбежного падения. Половину лица закрывала копна волос. Она тяжело дышала, выдерживая в груди каждый вздох, как хорошее вино. Затем опустилась на пол и перевернулась на спину.
Ритуальный танец заканчивался жертвоприношением.
- Помнишь, ты говорил, что позавчера разбился. Всё, что накапливалось внутри тебя вылилось наружу тёмной липкой жидкостью. Как тебе удалось это сделать?
- А ты хочешь этого?
- Я хочу почувствовать что-то помимо ощущения тошноты, которая преследует меня уже очень давно. Мне хочется калечить себя, испытывать безграничную боль, потому что только она может перекрыть горький груз, который сдавливает мои рёбра и заставляет ныть кости, усиливаясь с каждым промахом.


 Её слова всегда были взвешены. Ответы на вопросы накапливались в глотке снежным комом, в ожидании своего часа. Она всегда знала, что сказать, будто говорила это уже тысячу раз, и если не кому-то отдельному, то самой себе - это точно.


 Он подошёл и посмотрел сверху вниз на рассыпанные по полу волосы. Медуза Горгона. После опустился на колени. Он хотел сказать, что его мир испортился, что он не знает, что делать дальше, что он хочет, чтобы она осталась с ним, хочет чтобы был кто-то с кем он не будет чувствовать себя лишним. Нет. Не лишним. Постороннем.


 Но он всё ещё не умел говорить о себе и своих чувствах. Он умел рассуждать о ком-то, мог сказать несколько верных фраз, задать подходящие слова, но он не мог сказать это так просто, как она: "Мне плохо". Он считал, что такова его природа, не задумываясь о том, что этому тоже надо учиться.


 Её глаза следили за тенями на потолке. Она подняла руку, указав на тёмный узор, открыла рот, готовясь что-то произнести, но промолчала, теряясь в выборе нужных фраз.
- Расскажи что-нибудь.
- Не знаю. Расскажи ты.
- Мне нечего сказать.
- Тогда придумай.


 Её глаза остыли.
- Не получится. Всё это плохо заканчивается. Моё воображение отказало, и всё тут. Не получается создавать. Только копировать.


 Его спина была сгорблена. Он безумно устал, а день не заканчивался, и он не мог понять, хорошо это или плохо.


 Мир за окном готовился погрузиться во мрак. Тёмные тучи были занавесом для света, и ночь наступала многим раньше положенного ей начала.
- Расскажи о городах.
- Многого тут не расскажешь.
- Всё равно расскажи.


 Она задумалась.
- Только не за "просто так".
- Что же ты хочешь взамен?
- Услышать о твоём отце. Ты говорил о своей матери, но не о нём. Так расскажи сейчас.


 Его пронзило током. Он выкидывал все мысли как можно дальше, а сейчас она просила вернуть их обратно. Ему до ужаса не хотелось лезть в мусорный бак своей памяти.
- Расскажи о том, что было в начале.


Она звонко рассмеялась, и ему показалось, что её глаза оттаяли, но когда, она замолчала он понял, как ошибался. Она смеялась, потому что больше уже ничего не оставалось.
- Бенджамин. Надеюсь, ты никогда не узнаешь, что было в начале.



***



 На кухонном столе лежали мёртвые рисунки. Они были слишком тяжёлыми, и один лист весил не меньше тонны. Движения танца и обнажённые кости. Слишком резкие, грузные. Ему хотелось законсервировать эти моменты, но всё выходило так, что в одиночестве они умирали, а когда были живы отталкивали от себя. Он всё равно не мог отвести взгляд.


 Вскипел чайник.


 Ему казалось, что нужно действовать. Нужно говорить что-то, делать что-то, поскольку всё собой не сложится в правильном порядке. Правильном для него.


 С другой стороны он понимал, что не будет способен изменить хоть что-то. По крайней мере на данный момент.


 Он начеркал карандашом свой телефонный номер на одном из листков. Затем отложил в сторону, но продолжил смотреть на ряд забившихся в угол цифр.


 Если он отдаст ей рисунок, она оставит его себе. Вложит в дневник и вряд ли отреагирует на номер в правом верхнем углу. Но она оставит его. Ей ведь так нравится коллекционировать липовых друзей.


 Он стал одним из участников этого глупого спектакля, разыгранного ею и написанного по её сценарию. Забавно, что он не знал, что она не больше чем артистка. Что у неё вовсе не главная роль, она вовсе не центральный персонаж. А сверяясь с подобной иерархией, его значение было разглядеть довольно сложно, и имело ли смысл?


 Он налил две чашки чая и вернулся обратно в комнату, оставив рисунки разбросанными на столе. Нос прошибло резким запахом краски.


 Комнату освещала гирлянда на стене. Ему бросились в глаза пятна краски на выключателе:.


 Сначала он не смог разглядеть её фигуру. Она вылезла в окно и сидела на крыше веранды, которая опоясывала дом.


 На улице стояла абсолютная тишина. Будто всё, что могло издать какой-либо звук расстреляли пулемётной дробью. Будто они находились в глазном яблоке тайфуна.


 Он вылез и опустился рядом с ней, оставив чашки на подоконнике. Холодный ветер провёл пальцами по его шеи.


 Она плакала, по крайней мере слабый свет, бликами отражался на её щеках. Сигаретный дым растворялся в воздухе. Он начал с банального.
- День сегодня действительно длинный.


 Она стряхнула с кончика пепел и тихо откашлялась.
- Прости, пожалуйста.
- За что?
- Ты знаешь.
- Нет.


 Она посмотрела в его сторону. Её глаза на самом деле были влажными, лицо в походило на посмертную маску.
- Прости за то, что всё испортила.
- В какой-то момент я бы сделал это сам.
- Не сделал бы.
- Мы будем обсуждать мои действия в период "если бы"?


 Шутка была неуместна, даже с учётом того, что она так и не звучала. Старая выработанная привычка. Когда страшно, кто-то матерится, как сапожник, а кто-то шутит. Самое печальное, что неизвестно, что из этого хуже.


 В её пальцах крутился маленький огонёк. Крошечный и с виду беззащитный шар. Его двуличие отталкивало.
- Почему мы находим красоту в уродстве, а всё заведомо ужасное пленяет нас не меньше изображений мадонн на полотнах старых мастеров?


 Она поднесла сигарету на уровень своих глаз, и развернулась в его сторону, чтобы было видно им обоим, то, что она хотела показать.
- Посмотри. Разве это не прекрасно? Перед тобой последний день Помпеи. Царство жара и пламени. Царство крика. Люди корчатся в агонии. Они пытаются спастись, но только никуда им не деться из этого ужаса. Рушатся здания и дома. Каждое окошко - костёр. Деревья - спички. Вакханалия смерти на кончике сигареты.


 Затем она замолчала поднесла тлеющий окурок к своему запястью. Один вдох, второй. Мучения детей Везувия завершились.


 В её движениях было нечто стеклянное. Она продолжала молчать, её лицо оставалось беспристрастным и даже в глазах стояла ледяная пустота. Боль была. Но слишком близкая, слишком родная.


 Его настигло оцепенение, и он следил за её движениями, но не знал, что делать. Его тело было сковано, голова пуста, а человеческий язык он напрочь забыл.


 Это продолжалось несколько секунд. Затем он сделал то, что должен был. События были слишком сумбурны, но они были. Лучше бы их не было.


 Он схватил её за руки, выбил из пальцев такой опасный огонёк и стряхнул пепел с места ожога. Она не шелохнулась, замерев в той же позе. Затем вспомнила, что всё ещё жива, наклонила голову, попыталась создать иллюзию волнения. Паршивая из неё была иллюзионистка.


 Она посмотрел на её фигуру, посмотрел на лицо, посмотрел на дорожки слез у переносицы и сделал то, чего делать был не должен.


 Её губы были солёные и горькие. Она ответила ему, но всё это было слишком неправильно и слишком желанно, чтобы продолжаться дольше нескольких мгновений.


 Её образ стал более печальным, а он внутри себя проклинал весь мир так громко, как только мог.
- Ты знаешь. День действительно длинный. Я, пожалуй, пойду спать. Ты не против если я переночую в комнате твоей матери? - и затем, после паузы, зачем-то добавив. - От запаха краски мне становится дурно.


 И она ушла, по привычке оставив его наедине со своими мыслями.


 Он думал о том, что завтра её уже не будет. Она встанет многим раньше него, если и ляжет вообще. Расчешет растрёпанные волосы. Соберёт свои вещи. Положит под дверь его комнаты сложенный свитер, и даже если и не сделает этого, он не будет зол на неё. Возможно оставит записку на столе, хотя на вряд ли. Её взгляд остановится на рисунке с номером. Она не сможет не понять, что это значит. Затем тихо пройдёт по коридору. Откроет дверь. После её шаги растворятся навеки. Её примет пустынная улица. Её примет её ливень.


 И он видел перед глазами эту картинку до малейших деталей и подробностей. Видел, как она старается быть бесшумной. Как зашнуровывает ботинки. Как поворачивает дверную ручку.


 И что самое худшее, наконец-то он был прав. Только кому нужна такая правда?




ОКОНЧАНИЕ ПЕРВОЙ ЧАСТИ



________________________________________________________



 P.S. На данный момент работа находится в процессе создания. В черновом варианте, который предоставлен выше, могут присутствовать грамматические ошибки, а также логические несоответствия. Некоторые фрагменты могут быть изменены, в связи с корректировкой сюжетной линии в целом.
 

 Вторая часть будет постепенно выкладываться в wattpad, в профиле @vladwires (https://www.wattpad.com/user/vladwires)


 Благодарю за прочтение.