Последняя мировая

Последняя мировая

Рассказ

Как оказалось потом, это был просто сон*. Хотя я не знаю, можно ли к подобному сну применить слово «просто». Ни до этого раза, ни потом не снились мне такие сны. И я даже иногда надеялся на то, что и не приснится мне больше ничего подобного. Никогда. Может быть, после того, как я расскажу его вам, вы меня поймёте.
Мне не снилось ничего особенного. Я видел, будто бы мы с женой (которой на самом деле нет), возвращались вечером из театра. Причём, хотя и не видел я во сне самого спектакля, но знал, что назывался он «Рядовые», и жене понравился гораздо больше, чем мне. И вот шли мы и шли по ве-черним улицам Луганска, вели разговор преимущественно по содержанию увиденного, и, в конце концов, я понял, что сходил сегодня в театр не зря.
Потом мы сели в автобус, приехали домой, вечерний чай... И вот уже снится мне, что мы ложим-ся спать (звучит-то как), и жена у меня, прямо перед тем, как выключить свет, спрашивает:
- Слушай, а представляешь, что бы с нами было, если бы мы завтра проснулись, и узнали, что идёт настоящая война?
   Я ей на это ответил, что, в общем, не знаю, и что хорошо, что этого не будет. Да и кто бы на нас стал нападать, кому мы нужны?.. Вот то-то же.
Выключила жена свет, прижалась к моему плечу, и так мы и заснули.
И в ту ночь мне ничего не снилось. Во сне-то.
А утром я сквозь сон чувствую, что кто-то меня за это самое плечо трясёт. Трясёт и трясёт. И приговаривает голосом жены:
- Проснись, ну проснись же ты!
Я глаза именно что продрал, гляжу – действительно она. А было воскресенье, выходной. На ра-боту, вроде бы, не надо, встреч мне никто не назначал. Спрашиваю:
- Что случилось?
А она мне:
- Серёжа, вставай! Война!
Я попытался сказать, что не настолько это смешно, чтобы вот так меня будить посреди раннего утра. А она мне:
- Господи, да какие шутки? Вставай! – и плачет.
Поняв, что дело серьёзное, я поднялся с постели и стал её успокаивать, говорить, что никакой войны нет, что это ей, наверное, приснилось... А она – ни в какую. Включи, говорит, телевизор, и сам посмотри.
Ну хорошо, говорю. Сейчас я включу телевизор, и если там не окажется никакой войны, то я... Мне даже немного весело сделалось.
Включил я телевизор. И что же? Вместо программы «Доброе утро», идущей всегда в это время, я увидел на экране слово, написанное большими чёрными буквами на белом фоне:

ВОЙНА

С меня аж сон слетел. Я машинально переключил на другой канал, но там было то же самое –

ВОЙНА

- Серёжа, мне страшно!
Я пощёлкал по всем каналам, но везде в то утро шла только одна передача, состоящая из одного слова.

ВОЙНА

Тьфу ты, думаю. На ум пришло слово, встреченное мной когда-то давным-давно: радиохулиган-ство. Какая ещё война? Если бы была война, то нас бы уже, наверное, не было в живых, или, по крайней мере, не было бы так тихо, как сейчас... Да, а что по этому поводу скажет радио? Я потя-нулся к приёмнику.
И тут, ещё не включив его, я подумал о том, что, если по телевизору идёт такая передача, то по радио я услышу... И после этого мне совсем расхотелось его включать. Я подошёл к окну и отдёр-нул штору.
Несмотря на середину лета, утро было совершенно зимним. То есть, пасмурным каким-то, и на вид очень холодным. Видно было, как ветви деревьев качаются под не таким уж и слабым ветром. Но главное было не в этом. Обычно переполненная транспортом улица, на которую выходили ок-на нашей квартиры, сейчас была совершенно пуста. На ней не было никого. Только вдалеке, как мне показалось, я разглядел нескольких человек, идущих поодиночке в разные стороны.
«Неужели и правда?.. Но с кем? Почему? Почему ничего не передают по телевизору (а может быть, о т т у д а уже просто не смогли ничего больше передавать, кроме того, что мы видим? Тогда понятно, отчего здесь так тихо – страна ведь большая, до нас ещё могло не докатиться...)? Чёрт, да что это я! Может, вовсе ничего нет, а я уже впадаю в панику! Может, так всё... Всё-таки включу радио...»
Включил.
Щёлк.
Щёлк.
Щёлк.
Что и требовалось доказать.
Я ущипнул себя в надежде проснуться. Но это был не сон. А о том, что это всё-таки был сон, я узнал потом, позже.
Будь у нас телефон, я бы кому-то позвонил. Но его не было. Всё обещали провести, да так и не провели...
Ну что же, если война, то, наверное, уже объявили  чрезвычайное положение – поэтому на ули-цах никого не видать. А ещё должны были объявить всеобщую мобилизацию. Всеобщую – значит, и для меня тоже, хотя в армии я не служил из-за своего фамильного плоскостопия. Сейчас я собе-русь и поеду в военкомат... Заодно узнаю у кого-нибудь, что происходит. Если кто-то знает.
- Значит так, Таня. Я сейчас пойду попробую узнать, что это всё значит. Ты не волнуйся, оста-вайся здесь. Дверь никому не открывай. Если придут из военкомата, скажи, что я уже ушёл...
- Сергей, не уходи, мне страшно!.. Тебя могут убить!
- Слушай, сейчас нельзя сидеть, сложа руки! Я буду осторожен... Можешь к соседям зайти, если совсем страшно станет. А я пойду. Надеюсь вернуться.
Я быстро оделся, неловко обнял жену на прощание и вышел. С собой я взял паспорт, какую-то справку неизвестно откуда (может, из того же военкомата?), и зачем-то трудовую книжку. Зачем – до сих пор не пойму.
Выйдя из квартиры, я столкнулся с соседкой.
- Ой, беда-то какая! Война! Война-а!..- запричитала она, увидев меня. – Что же это на свете дела-ется?!
- Бабушка Маша, успокойтесь... Вы не знаете, с кем война?
- Не знаю с кем, родненький! И никто, никто во всём городе не знает! Ой, беда! Дед мой ушёл, говорит, может, возьмут на фронт... Я, говорит, когда молодой был, врагов бил, и сейчас ещё по-бить смогу! Ох, чует моё сердце, убьют его!..
- Вернётся, вернётся ваш дед, вот увидите. Я тоже туда иду сейчас...
- Ой, возвращайся, родненький! Дай тебе Бог здоровья!
Она ещё что-то говорила мне вслед, но я уже не слышал её. Мои шаги звонко отдавались в стенах пустого подъезда.
Когда я вышел на улицу, там было всё так же тихо и пусто. Я немного постоял и пошёл к оста-новке трамвая, надеясь на то, что он всё-таки ходит. Ветер носил по пыльному тротуару рваную бумагу и целлофановые кульки. Небо было не по-летнему серым и каким-то давящим.
Со всех столбов, стоявших вдоль дороги, сверху донизу заклеенных  листами бумаги, на меня смотрело одно и то же слово:

ВОЙНА

Придя к остановке, я понял, что на трамвай можно не рассчитывать, хотя он был. И даже не один. Неподалёку от остановки, там, где в пути упиралась идущая вверх улица, стояли сцепленные друг с другом шесть трамваев. Баррикада, понял я.
 Рядом с трамваями лежал на земле мужчина в оранжевом жилете и смотрел вдаль, туда, откуда, наверное, скорее всего, должны были ударить. Оружия у мужчины не было, по крайней мере, я его не заметил.
Я подошёл к нему и спросил:
- Слушай, друг, с кем война? Ты не знаешь?
Сначала он никак не отреагировал на мои слова. Через какое-то время обернулся ко мне и шеп-нул, приложив к губам палец:
- Тсс! Тихо!
Наверное, неизвестный враг был уже совсем близко... Я не успел даже ещё что-либо подумать, как вдруг мужчина вскочил, резко обернулся ко мне (я аж отпрыгнул от неожиданности!) и заорал мне в лицо вперемешку с нецензурной бранью:
- А ты... ты чего здесь ходишь, я  тебя спрашиваю?.. Чего тебе здесь надо?! Да кто ты такой... чтобы мне вопросы задавать! А?! – на мгновение он замолчал, шумно переводя дыхание, а потом наклонил голову набок и сказал с издёвкой:
- Слу-ушай, а может быть ты – один из них?! А?! Ну скажи, что ты один из них! Так я быстро те-бя сейчас... куда следует! Там знаешь что с такими, как ты, делают?! Там тебя быстро!..
С его губ летела слюна. На миг он замолчал. Несколько секунд он просто стоял и смотрел на ме-ня. Никогда не забуду его взгляда...
И тут он снова уже совсем страшным голосом заорал:
- Убирайся отсюда! Быстро убирайся, кому говорят! Тебе что, жизнь надоела? Пошёл вон!..
Мне показалось, он заплакал.
Я не стал более испытывать его нервы, и отошёл от трамваев на значительное расстояние. Огля-нувшись, я увидел, что хозяин баррикады снова лёг на землю и смотрит в ту же самую сторону, куда смотрел до меня.
«Один из них, – думал я. – Интересно, из кого «из н и х»? Кто о н и такие?».
С такими мыслями я шёл к военкомату, который был не так уж и далеко от моего дома, хотя и не очень близко. Ветер, то утихавший, то снова расходившийся, подымал клубы пыли. Тяжёлые се-рые облака давили ещё сильнее, чем с утра. Было пусто. Несколько раз туда-сюда проехала одна и та же машина, непохожая на военную.
«Хоть бы кого из людей встретить, не говорю даже о знакомых. Хотя чем это поможет? Навер-ное, здесь и вправду никто ничего не знает... Даже тот, в жилете... Может быть, легче чуть-чуть стало бы, если бы встретил кого...».
И вдруг... Да, что ни говори, а такое бывает только во сне! Прямо навстречу мне (откуда взялся? Улица совсем пустая вроде была...) идёт старый друг моей туманной юности Витька Ярошенко, которого я уже лет десять, как не видел и вообще не знаю, что с ним сейчас... В другое время, на-верное, обнялись бы мы с ним на радостях, да и пошли бы в какой-нибудь бар пить какое-нибудь пиво, а сейчас ведь вроде - война... Обрадовались, конечно, встрече. Куда, говорит он, идёшь? Я ответил, что в военкомат. «О, так и я в военкомат! Пойдём вместе!». А потом подумал и спрашивает другим каким-то голосом, безнадёжным каким-то, что ли: «А ты... в какой военкомат?». Я говорю, что в наш, Жовтневый (он раньше жил совсем рядом со мной в Жовтневом районе), в какой же ещё... А он глаза опустил даже и совсем тихо: «Понятно... А я – в другой...». Я ему: «Что, в Ленинский, что ли? Так он совсем в другой стороне!». А он: «Да нет... там...», рукой махнул как-то непонятно, не знаю, мол, и пошёл, не попрощавшись даже... Мне прямо нехорошо как-то стало. Я ему вслед крикнул: «После войны встретимся!», он, наверное, и не услышал, мне так кажется. Я ещё чуть-чуть посмотрел ему вслед, и дальше пошёл. Потом ещё раз оглянулся – его уже не было... Опять странно – улица прямая, повернуть некуда, разве что зайти мог к кому-то, но к кому ему тут заходить... Короче, вообще ничего не понимаю.
Так я и шёл, думая, как это могло так получиться, и попутно размышляя, с кем же, в конце кон-цов, война. В итоге я пришёл к тому, что война, скорее всего, или с Америкой, или с Россией, что менее вероятно, хотя более объяснимо. После всего, что случилось в последние годы, от России можно было этого ожидать. Но если бы Россия на нас напала, то здесь, в Луганске, от которого до России рукой подать, не стояла бы сейчас такая тишина...
И правда, почему так тихо? Где все люди? За всё время, прошедшее с утра, я, кроме своей жены, встретил только соседку, бешеного трамвайщика, Витьку, невесть откуда взявшегося и так же не-известно куда девшегося, и всё. Ну, ещё видел кого-то вдалеке, хотя, возможно, те люди мне  про-сто привиделись, или я принял за людей что-то совсем не человеческое... Да, ещё машина! Вообще одна. Интересно, кто в ней сидел? Стёкла затонированные, ничего не видно. Хотя тому (или тем), кто сидел в машине, видно, наверное, всё было, лучше, чем мне сейчас. И, может быть, не только видно, но и ясно. А может, это вообще были о н и? И на номер я внимания не обратил...
И вот, помимо того, к чему я пришёл за это время, я пришёл к военкомату.
И был вообще поражён.
Я-то, идучи сюда, думал, что увижу под стенами нашего славного военкомата толпы народу всех возрастов, желающих как можно быстрее попасть на фронт, чтобы дать сокрушительный отпор внезапно напавшему врагу, не жалея своей жизни и так далее, а оказался здесь совсем один. Ворота с железными трезубцами, приваренными на месте давешних красных звёзд, были распахнуты, точнее, распахнута была только одна их створка. На второй висел замок. Закрытый. Я специально подёргал его в совершенном недоумении...
Ни людей, ни какой-либо техники во дворе военкомата не было. И я подумал, что ничего этого не было здесь уже давно. Зато здесь было очень чисто. Не было ни одного сигаретного окурка, хотя я был уверен, что здесь всегда смалили что есть сил. Создавалось впечатление, что кто-то специально подмёл военкоматовский двор перед моим приходом. Добро пожаловать в армию, сы-нок...
Двери в само здание военкомата тоже были распахнуты. За ними была темнота. Я немного по-топтался на пороге и вошёл внутрь.
Внутри, как и снаружи, было тихо, чисто и пусто. Сразу возле входа находилось окошко, похо-жее на вокзальную кассу. Когда я был здесь в последний раз – а это было очень давно – за этим окошком сидел какой-то усатый военный и что-то писал. Сейчас же военного не было, бумаг тоже, и только посередине стола лежали какие-то «корочки». Приглядевшись, я смог прочитать надпись: «Удостоверение».
Что, интересно, это всё значит? На то, чтобы военные скоропостижно уехали отсюда, похоже не было. И снова я подумал, что здесь давно уже никто не жил и не работал. Взять хотя бы слой пыли возле того же окошка. Ровный такой слой, густой, видать, долго не стирали...
И тут что-то насторожило мой слух. Наверное, это был первый звук в окружавшей меня тишине. Я был уверен, что что-то услышал. Или опять показалось?
Я прислушался. Звук повторился. Доносился он, по-моему, из дальнего конца коридора, идущего прямо от дверей, и напоминал... Я даже не могу сказать, что именно он напоминал, не могу найти какого-то сравнения. Главным в тот момент для меня было то, что он был, этот звук, а то, чем он был вызван, было уже менее важным. И это я как раз и хотел выяснить.
 Осторожно, боясь спугнуть его, что ли, я двинулся прямо по коридору. В коридор выходило не-сколько дверей, все они были закрыты. Дверью же коридор и заканчивался. И из-за этой двери пробивался свет...
Вот это уже совсем замечательно! Сначала – звук, теперь – свет ... Наверняка за этой дверью есть кто-то живой. И, может быть, не только живой, но и с в о й.
Я хотел постучать, но осёкся. Сначала нужно было посмотреть, что это за дверь. А вдруг... Да мало ли!
На двери была табличка, на которой был изображён силуэт солдата, отдающего честь. Что бы это могло означать? Подумав, что была-не была, я постучался в дверь, и услышал в ответ голос, несо-мненно, принадлежавший какому-то военному:
– Занято!
Однако... Вот, значит, что это за солдат... Глянув на дверь ещё раз, я увидел ниже таблички с сол-датом другую, висящую на каком-то шнурке. На табличке была надпись: «Занято». Я решил не беспокоить посетителя столь присутственного места, и вернулся к стеклянному окошку. Через не-которое время тишина военкомата была буквально разорвана звуком спускаемой воды. А через ещё более некоторое время дверь в конце коридора открылась, и я увидел высокий тёмный силуэт на фоне яркого света. Свет тут же погас.
Я стал ждать. Сейчас этот силуэт обретёт человеческий облик. Ну вот уже прямо сейчас этот за-гадочный военный выйдет прямо ко мне, и я смогу у него узнать обо всём, что меня так волнует (да и не одного меня, наверное) с самого сегодняшнего утра.
Однако ждать пришлось неожиданно долго. Постояв у окошка минут десять, я снова решил вой-ти во тьму коридора, но тут мне пришла в голову мысль, что делать этого лучше не стоит. А вдруг это никакой не военный, а самый, что ни есть, один из н и х?
Крикнуть, что ли? Представляю, какое здесь будет эхо!
Но кричать не пришлось. В темноте послышались шаги. Их звук отражался от стен коридора, де-лаясь от этого гораздо громче.
Я приготовился к встрече. Шаги звучали и звучали, а человек, издававший их, всё не появлялся. И вот, наконец, во тьме коридора вырисовалось какое-то пятно, которое, приближаясь ко мне, по-степенно превращалось в фигуру высокого мужчины в фуражке. На глазах у мужчины были чёр-ные очки.
Когда он вышел из темноты коридора полностью, я увидел, что это был старик. Лицо его было изрезано морщинами, губы плотно сжаты. Щёточкой свешивались густые чёрные усы. Очевидно, он имел высокий чин (хотя я и не разбираюсь в погонах, но большие золотые звёзды говорили са-ми за себя). На обеих сторонах кителя было прикреплено множество медалей, орденов, значков и колодок. Вдобавок ко всему, на левой петлице виднелся маленький сине-жёлтый флажок.
Старик немного постоял, поглядел по сторонам, словно восстанавливая зрение после долгой темноты. У меня было такое чувство, что меня он не увидел. И я решил заговорить с ним первым (а то он опять сейчас уйдёт в темноту, а мне туда заходить как-то боязно).
- Простите, я вас уже так долго здесь жду...
Лицо старика, до этого не имевшее совершенно никакого выражения, вдруг моментально изме-нилось. Всем телом он развернулся ко мне, и радостно воскликнул, раскинув руки в объятьях:
- Ах, это вы, дорогой Сергей Владимирович! Ну наконец-то! Это не вы нас, это мы вас здесь уже ждём-пождём, ждём-пождём, а вас всё нету и нету! Ну наконец-то мы вас дождались! Очень, очень рад!
Старик взволнованно улыбался. Все увиденные мною зубы в его рту были золотыми.
- Извините, а откуда вы меня знаете? – спросил я у старика.
- Военная тайна, военная тайна! – шутя ответил он мне.
- И всё же, откуда? – повторил я свой вопрос. В самом деле, откуда? Лично я его видел впервые.
- Я же сказал, военная тайна!!! – вдруг пронзительно рявкнул он, и лицо его снова изменилось. Теперь оно выражало какую-то непонятную мне злобу. Я подумал, не приходится ли он родствен-ником бешеному трамвайщику. Снова воцарилась тишина. И тут он совершенно спокойно спросил у меня:
- Ну, Сергей Владимирович, зачем пожаловали?
- Как это зачем? – возмутился я. – Если я всё правильно понял, идёт война. Во-первых, я хочу уз-нать, кто на нас напал, и, если в том есть необходимость, оказать врагу отпор! А во-вторых...
- Вы всё правильно поняли, рядовой Ясенев. – голос старика приобрёл казённое звучание. – Идёт война. Жестокая война. Кровопролитная война. Страшная война. До сих пор не было на Земле войн, подобных этой. И от исхода этой войны зависит не только наша с вами жизнь и жизнь наших родных и близких, но и...
Старик внезапно замолчал.
- Да с кем хоть война, вы мне можете сказать?!
- Ма-а-ал-чать!!! – старик буквально взорвался. – Это военная тайна! К старшему по званию об-ращаться строго в соответствии с уставом! Усёк?
- Да...
- Не «да»,  а «так точно». Хотя... вы в армии вообще служили?
- Никак нет! – ответил я по-армейски, что-то такое слышал в каком-то фильме. Я искренне пола-гал, что за то, что я не служил в армии, он меня сейчас растерзает. Но на удивление он спросил обыкновенным голосом, лишь с некоторой насмешкой:
- Плоскостопие?
- Оно самое...
- Ну, тогда ладно... Ты, сынок, не обижайся на меня, на старика, это всё мой возраст паскудный, я ведь ещё Третью Интернационалистическую помню... А за Отечественную Восемьдесят Девятого у меня даже Ираклиевский полумесяц пятой категории имеется, и не один! Вот какой я старый!
«Что он городит? – в смятении думал я. – Какая ещё Третья Интернационалистическая? Какой, к чёрту, Ираклиевский полумесяц? Что это вообще за сумасшедший дом такой вокруг?!»
- Я вот так вот могу нагрубить человеку, а потом – мучаюсь, - продолжал старик, – и ночей не сплю, всё думаю, как извиниться...
- А как вас звать, дедушка? – как можно ласковей спросил я. Может, действительно, старик про-сто не в себе, и ум за разум у него от старости зашёл? Хотя мне от этого не легче, а только страш-нее. Если он и впрямь сумасшедший, то что делает в военкомате?
Внезапно он опять преобразился. Теперь его лицо приняло устрашающе-суровый вид, а сам он   
подтянулся, приосанился. Мне даже жутко было смотреть на эти его превращения.
- Ты, наверное, думаешь, что я дурак? А я не дурак! Как меня зовут, это военная тайна! Вопросы есть?
Тут я не выдержал. Словно что-то вспыхнуло в моём измученном мозгу, а в следующее мгнове-ние мои руки прижимали горло старика к стене.
- Ты, старый хрен, надо мной, наверное, издеваешься! Рожи мне корчишь! Тут война идёт, никто даже не знает, с кем, а ты заладил – «Военная тайна! Военная тайна!». Да плевать я хотел на все твои военные тайны, чёрт тебя побери! Быстро рассказывай всё, что знаешь, а то придушу!
Я немного отпустил горло старика, который уже начинал задыхаться.
- Ты это... отпусти меня, а? – простонал старик. – Да я бы тебе всё рассказал, если бы сам знал хоть что-нибудь! Я ведь, как и ты, ни черта не знаю!
- Но скажи, меня-то ты откуда знаешь?
- Не скажу! – старик вдруг вывернулся из-под моей руки, отбежал на середину вестибюля, и вы-нул неизвестно откуда пистолет. – А теперь слушай меня внимательно (пистолет был направлен в мою сторону). Зовут меня старший генерал Охарин. Это военная тайна, но, так уж и быть, её я тебе раскрою. Больше, парень, ни о чём у меня не спрашивай. Поверь, сейчас не знать о том, что происходит – в твоих интересах. Это не твоего ума дело. И даже не моего. Все мы сейчас в таком ... (старик ругнулся), что даже я не знаю,  сможем ли мы из него выбраться с минимальными для себя последствиями... Да, ещё скажу тебе, что на тебя в этом всём возложена особая миссия.
- Какая ещё миссия? – спросил я у него машинально.
- Военная тайна, – усмехнулся он недобро. –  Сейчас поедешь со мной и сам всё увидишь. И, по-вторяю, ничего у меня не спрашивай! Ответ будет один и тот же, как то, что ты видел сегодня по своему телевизору, купленному в коммисионке в запрошлый год по завышенной цене!
«Господи, откуда он это знает!» – пронеслось у меня в голове. И я сказал:
- А можно мне у вас последний раз спросить?
- Ну, если последний, то спрашивай.
- Что из того, что может для меня хоть как-то разъяснить ситуацию, не является военной тайной?
- Всё военная тайна. Это тоже военная тайна, но я сегодня щедрый, твоё счастье. Я тебе и так уже разболтал столько, что в прежние времена меня бы за это уже четыре раза растворили  в концентрированной сульфатной кислоте. А теперь пойдём. Времени осталось совсем мало, надо успеть.
Мне ничего не оставалось, кроме как идти с ним. Посмотрим, что за миссия такая особая... Инте-ресно, почему она была возложена именно на меня? Я хотел спросить об этом у старшего генерала Охарина, но подумал, что лучше не спрашивать, а то ещё, чего доброго, пристрелит меня, и осо-бую миссию, от которой наверняка зависить исход этой завоеннотаенной войны, будет просто не-кому выполнять. А сам он этим заниматься наверняка не будет. Его дело – командовать.
Охарин повёл меня всё тем же тёмным коридором. Возле двери с солдатом мы остановились. Старик долго не мог попасть ключом в замочную скважину. После нескольких безуспешных попыток это ему всё же удалось. Мы вошли, и он же он зажёг свет. Вместо ожиданной уборной я увидел просторный кабинет с несколькими столами, диванами и картинами на стенах. На одном из столов стояла зелёная лампа на позолоченной массивной подставке.
- А... – только и сумел я произнести от удивления?
- А ты думал, что? – Охарин расхохотался.
- Разрешите спросить (опять из фильма)! – сказал я, и, не дожидаясь, пока он разрешит, в чём я сильно сомневался, продолжил. – Есть ли в здании кто-либо ещё, кроме нас с вами?
Вместо ставшей уже привычной «военной тайны», Охарин ответил простодушно:
- Да не волнуйся ты, нет здесь никого и быть не может! Пришлось тут одного в сортире замо-чить... такого же... Тоже спрашивал много! – он снова расхохотался, и я не понял, серьёзно ли он мне ответил, или пошутил. Однако его ответ показался мне достаточно правдоподобным.
- Ну, что, поглядел? – обратился ко мне старик. – Теперь пошли отсюда. Времени осталось со-всем мало, боюсь, уже не успеем...
Мы покинули загадочный кабинет (Охарин выключил свет и закрыл дверь) и вышли во двор. Небо было всё таким же, даже ещё сильней...
- Садитесь в машину, - сказал мне старший генерал, – время не ждёт.
 За углом действительно стояла машина, та самая, которую я видел сегодня, когда шёл сюда.
- Так это вы были...
- А ты думал, кто? – старик хлопнул меня по плечу. – Ну, садись же!
В машине было тепло. Охарин вставил в зажигание тот же ключ, которым до этого открывал и закрывал кабинет (вот здесь уже мне показаться не могло!), несколько раз повернул его, и машина завелась.
- Ну что, куда едем? – спросил он как-то странно, с ударением на слове «куда». Этот вопрос меня поразил, и я ответил то, что, на мой взгляд, было в данной ситуации наиболее логичным. Точнее, даже не ответил, а сам как бы спросил:
- На войну?
- Вы совершенно правы. Именно туда! Поехали!
  Он резко крутанул руль, машина с визгом развернулась. От неожиданности я сильно треснулся головой о стенку салона. Мы поехали.
Через какое-то время мы уже ехали по улице Ломоносова, направляясь в сторону восточных кварталов. Меня удивило то, что все светофоры, которые были у нас на пути, горели красным.
- А никто в нас не врежется? – спросил я у старика, который  вошёл в раж и разогнал машину до 95 километров в час. Я надеялся, что это всё-таки не составляет военную тайну.
- Да нет, разумеется, не составляет, – будто читая мои мысли, ответил Охарин. – А что же мне ещё делать, если они все красные? Ехать-то надо, ох, как надо... А вот вы, наверное, с утра ничего не ели, и сейчас хотите... это самое... покушать, не правда ли?
Действительно, за  всеми сегодняшними непонятностями я совершенно не заметил, как сильно проголодался. Обратив моё внимание на это обстоятельство, Охарин нажал какую-то кнопку на панели. К моим коленям откинулась крышка бардачка. Внутри него я обнаружил невероятных размеров чизбургер, приняв его вначале за гамбургер, так как ни то, ни другое не пробовал уже много лет по политическим причинам. Рядом с ним, что меня особенно удивило, стояла чашечка чего-то дымящегося. Я аккуратно достал её и отхлебнул глоток. Это был очень хорошо приготов-ленный кофе.
- Голодный солдат много не навоюет, – сказал Охарин. – Приятного аппетита.
Я поблагодарил его. После кофе и чизбургера по моему телу разливалась какая-то приятная теп-лота, абсолютно несовместимая с предстоящей войной. Захотелось спать. Но я понимал, что спать нельзя...
- А скоро приедем? – спросил я у старика.
- Скоро, сынок, скоро, уже сейчас приедем... Уже сейчас...
Я уже не мог сопротивляться желанию уснуть. Мои глаза слипались. Я подумал, что этот старик, наверное, один из н и х, и что в кофе было подмешано какое-то сонное зелье, но действовать сооб-разно этой мысли уже не мог. Я хотел ещё что-то сказать, но тут всё куда-то исчезло, и я провалил-ся в глубокий сон.
Когда я очнулся, машина стояла на месте. Охарина в ней не было. Я выскочил из неё, и увидел, что он привёз меня к какому-то полю, похожему на то, где мы когда-то встречали рассвет после выпускного вечера. Но это поле было каким-то серым и неприглядным. Ветер раскачивал какие-то неизвестные мне высокие травы.
Охарина я нашёл неподалёку от машины смотрящим в бинокль. Я услышал, как он произнёс: «Вот оттуда они и нападут». После этого он опустил бинокль и повернулся ко мне.
- А, проснулись, значит... Надо же, долго вы спали! Как это вам удалось уснуть во время такой страшной войны?
«Вот негодяй!» - подумал я. – «Сам усыпил, а теперь издевается».
Старик как-то странно оглянулся по сторонам и почти шёпотом сказал:
- А теперь слушай меня внимательно. Видишь это поле? Сейчас тебе нужно будет пойти по нему во-он в ту сторону. Ты меня понял? В этом заключается возложенная на тебя особая миссия, кото-рую я не побоюсь назвать великой...
- Значит, пойти в ту сторону? Только и всего?
- Да, только и всего. Ты, наверное, думаешь, что это чепуха какая-то, чушь, но это совсем не так. И ты сам это поймёшь.
- А можно мне задать вам ещё один вопрос? Очень важный. Если вы мне не ответите, то вам придётся идти в ту сторону самому. И не дай вам Бог ответить «Военная тайна!» - сказал я, потому что мне и впрямь это всё не нравилось.
- Ну хорошо, спрашивайте, - громким шёпотом в каком-то нетерпении сказал Охарин. И вдруг закричал на всё поле:
- Спрашивайте быстрее, чёрт бы вас побрал!..
- Слушайте. Вы – один из н и х?
- Не, парень, ты совсем... это самое... того! Куда смотрели те ослы, которые возложили на тебя эту миссию? Ну ты посмотри на меня, разве я похож на одного из н и х? То-то же! – ответил он, хотя похож был здорово.
- Хорошо, я пойду, хотя мне всё это кажется очень странным, - сказал я. – Только дайте мне ка-кое-нибудь оружие, и скажите, в кого я и в случае чего должен буду стрелять. Как я понимаю, вра-гов там – несметные полчища...
- Оружие вам никакое не полагается, - сказал Охарин, перейдя вдруг на «вы». – Стрелять вам то-же ни в кого не придётся, стреляют сейчас другие... Просто идите... Только вот ещё что... – голос Охарина стал каким-то сиплым и чуть задрожал.
- Что? Наверняка, опять военная тайна, да?!
- Я был бы рад, если бы это было так... Слушайте. Вам ни в коем случае нельзя оглядываться, по-няли? От этого зависит сейчас больше, чем от чего-то ещё. Тем более вам нельзя идти назад. Ни в коем случае! Идите только вперёд и смотрите прямо перед собой, идите и сами всё увидите, и поймёте, что вам делать... Ну, с Богом!
- К чёрту! – отрезал я, хотя так говорить полагалось после совершенно другого пожелания.
Я вгляделся в далёкий горизонт. В той стороне, куда мне предстояло идти, по-прежнему никого не было видно. Что ж, скоро увижу... Скоро я всё увижу... Даже интересно, никогда не воевавше-му-то...
Обернувшись в последний раз перед дорогой, я увидел, что Охарин стоит ко мне спиной, широко расставив ноги, одетые в военные брюки с лампасами. «Иди уже, иди!» - услышал я его голос. – «И помни, что я тебе сказал!»
Ну я и пошёл.
Совершенно без всякой дороги шёл я по высокой траве, раздвигая её коленями. Высохшие ме-тёлки скреблись о мои джинсы, которые я второпях одел перед уходом из дома. Господи, как же там сейчас Маша? Я же оставил её совсем одну! «Зайдёшь к соседям»... А если их сейчас уже нет в живых? А если...
Додумать эту страшную мысль мне не дал не менее страшный крик, несомненно, принадлежав-ший Охарину:
- Ййа - а - ссе - е - не - е - ев!!!
До сих пор не пойму, почему я тогда не оглянулся. В жизни на такой крик я оглянулся бы, даже если бы он был адресован совсем не мне, а здесь, видать, на меня подействовало что-то совсем другое... Может, этот крик меня испугал так сильно, что я не стал смотреть, в чём его причина? Не знаю. В любом случае, слова Охарина о том, что оборачиваться назад НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ нель-зя, я вспомнил уже после того, как не обернулся.
Я немного постоял на месте, восстанавливая нормальный ритм сердца, хотя нормальным он у меня не был, наверное, с самого утра. Крик не повторялся. Я снова пошёл через высокую сухую траву.
- Ясенев!!! Ясенев, на помощь!!! Враги!!! Ясенев, чтоб тебя, сюда, скорее!!!
Враги! Я чуть было не кинулся назад к Охарину, но успел сказать себе такое твёрдое «Нет», по-сле которого меня не обратило бы в бегство, наверное, даже целое войско.
«Нет» - мысленно сказал я Охарину. – «Мне нельзя».
Сам же сказал мне, чтобы я ни в коем случае не оглядывался!
- А-а-а-а!!! – снова разорвал окружающее меня пространство крик Охарина. Просто вот такой вот крик, как... Никогда ничего такого не слышал.
И стало очень тихо. Гораздо тише, чем когда я начинал свой великий путь, соответствующий возложенной на меня миссии. У меня возникла мысль, что это всё неспроста, и что старшего гене-рала, наверное, убили...
Ну что ж, война есть война...
Так или иначе, я шёл вперёд по серому высохшему полю неизвестной мне травы, слабо качаю-щейся под ветром, присутствие которого можно было лишь увидеть, опять же, по колыханию этой травы, но уж никак не почувствовать... И вдруг мне стало страшно.
Без особых каких-то причин, ни с того и ни с сего. Смертельный страх просто пронизал меня в мгновение ока (чьего, хотелось бы мне знать) каждую клетку моего тела. Стало учащённо биться сердце, задрожали руки, а ноги приготовились подкоситься.
В голове роились, словно пчёлы, тысячи, нет, даже миллионы мыслей, вызванных этим страхом. Где я? куда я иду? Зачем я иду? Я уже ничего не мог понять, мне казалось, что вот-вот я сойду с ума...
Внезапно мне вспомнился один эпизод из какой-то из моих позапрошлых жизней, которые были задолго до всего этого, где-то посередине всё той же туманной юности. Один раз ко мне в гости зашёл бывший одноклассник, возлюбленная которого училась в педуниверситете на кафедре био-логии. Мы разговорились, и тут он заметил ползущего по земле жука. Минуту спустя, после бегло-го осмотра (рассмотрения?) жук был помещён в спичечный коробок. Кажется, там ещё было не-сколько спичек. Я тогда спросил у приятеля, зачем он это сделал, жуку же в коробке плохо, на что получил весёлый ответ: «Ничего, скоро ему будет хорошо». Потом приятель объяснил мне, что Наде – так звали девушку – задали в университете собрать коллекцию насекомых, в создании ко-торой он решил ей помочь.
И я вот так иду по этому полю, и пытаюсь понять, есть ли какое-то сходство между мною и этим жуком в сложившейся ситуации, и не могу понять... С одной стороны, жук был в коробке, а я – в поле, могу идти, куда мне вздумается... Но это уже неправда. Получается, что у того жука было, всё же, больше свободы действий, ведь это как раз он мог двигаться по дну коробка произвольно, как ему вздумается, и мог даже залезать на стенки и потолок, а я могу двигаться только по прямой. Вперёд. И я по ней иду, по этой прямой, и пою всем известные по этому поводу строчки Андрея Макаревича... иду и иду, и уже мне...
И тут я заметил далеко-далеко впереди человека.
Я сначала подумал, что это мне так кажется, или что я принял за человека что-то совсем даже не человеческое, как сегодня утром (как же давно это было!). Но, приблизившись, я понял, что это действительно всё-таки был человек.
Более того, это был Охарин.
Только я решил крикнуть что-нибудь стоящему, как понял, что это он. Просто понял, и всё. Не разглядев ещё лица, погон и колодок – понял.
Охарин всё так же стоял, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Только теперь он был обращён лицом ко мне. И молчал.
«Как же это так?» - лихорадочно думал я. – «Неужели я каким-то образом, что называется, окру-тился, и пришёл обратно? Представляю, что мне сейчас скажет Охарин».
Как бы я хотел этого не знать!
Я несколько не так сказал, что Охарин на меня смотрел: глаза его были по-прежнему забраны тёмными очками.
Чёрт знает что! Идиотизм полнейший какой-то, всепроникающий, бред собачий от начала и до конца!
Последние шаги я прошёл с мыслью, остановиться мне, дойдя до Охарина, или идти дальше. И, не успел я ничего решить в этом вопросе, и даже закончить свой очередной шаг, как...
«- Ур-ра!!!».
Откуда-то сразу со всех сторон, из-за бескрайнего горизонта, с неба и из-под земли, спереди  и сзади и даже откуда-то изнутри донёсся многоголосый крик, который мог означать только одно...
 Сквозь крик этот, никогда мною ранее не слыханный, даже в фильмах о войне и на военных па-радах, слышались автоматные очереди и одиночные выстрелы, свист, разрывы и раскаты, и многое другое...
- Ур - ра!!!
Ещё секунду тому назад стоявший неподвижно и глядящий стёклами тёмных очков неизвестно куда Охарин бросился ко мне и сграбастал меня в объятья.
- Сергей Владимирович, дорогой, Победа! Победа! Мы победили!
А из-за горизонта уже неслись колонны танков, бронетранспортёров, ещё каких-то громадных машин с неизвестными мне названиями и простых грузовиков, и вся эта техника была заполнена счастливыми солдатами. Кто-то играл на гармони, хотя, быть может, то был аккордеон или баян, до сих пор их не различаю...
Охарин наконец-то отпустил меня и сказал:
- Ну что, Ясенев, домой?!
- Так точно, товарищ старший генерал Охарин! – выпалил я ему прямо в лицо.
- Ну так садитесь, садитесь, Сергей Владимирович! Сегодня моя машина – исключительно к Ва-шим услугам!
Что-то он утром у стен военкомата мне такого не говорил...
Я спросил у Охарина:
- А кофе у Вас осталось ещё?
- А как же! – ответил он, хотя я ожидал всё той же, давно хотя и не слыханной «военной тайны».
Я сел на переднее сиденье рядом с Охариным, и мы поехали. Нет, вернее сказать будет, полетели. Полетели, обгоняя колонну, конца и края которой не было. Я думал, как мы будем ехать по трассе, которая наверняка будет забита в обе полосы всем этим оружием.
Но машины нас специально пропускали что ли... Я очень удивился, увидев, что совсем рядом с асвальтом колонна остановилась, и солдаты, улыбаясь, машут нам руками, проезжайте, дескать...
На подъездах к городу (надо же, совсем не помню, с какой стороны это было) по обе стороны от дороги стояли люди, много людей. В руках у них были флаги, транспаранты и цветы, которыми был устлан весь наш путь. Люди ликовали. Никогда не видел в наших краях столько радостных лиц одновременно. Впрочем, и не одновременно тоже не видел.
Время от времени я поглядывал на сидящего слева от меня Охарина. Его лицо выражало какую-то спокойную удовлетворённость. Иногда мне казалось, что он даже улыбается...
А что творилось в городе! Нет, сейчас я даже не могу передать всей той радости, которой были полны его улицы! Повсюду, повсюду был какой-то огромный, всеобщий праздник. День Победы.
Охарин привёз меня на площадь Героев Великой Отечественной Войны. Там уже готовили праздничный концерт. Радостные рабочие устанавливали длинные ряды пластиковых стульев, развешивали флаги и фонари, сооружали сцену. Здание драмтеатра было закрыто огромным полотнищем, на котором были изображены цветы, россыпи салютов и яркое слово, написанное крупными буквами:

ПОБЕДА

Я вышел из машины Охарина, и сразу же почувствовал всю замечательность этого летнего дня, всю его красоту и какое-то совершенно непередаваемое великолепие. В ясном синем небе, по ко-торому пробегали белые облака, светило Солнце. Тянул лёгкий прохладный ветерок. Было светло. Где-то в стороне слышалась бравурная музыка. Играл духовой оркестр – я об этом догадывался, хотя самого оркестра увидеть не мог. В едином целом звучали фрагменты разных произведений.
«Как-то летом на рассвете
Заглянул в соседний сад...»
- Ну что, Сергей Владимирович, - прервал моё любование праздником Охарин. – Победа?
- Победа, товарищ старший генерал! – совершенно не сомневаясь в безусловной истинности ска-занного, отчеканил я.
- Вы блестяще справились с возложенной на вас боевой задачей, исполнив тем самым свой сы-новний долг перед государством и, не будет преувеличением сказать, перед всем человечеством! Спасибо Вам за Победу!
Охарин крепко стиснул мою руку и несколько раз её тряхнул.
Из-за спины Охарина вышел совсем молодой солдат в парадной форме. На боку у солдата красо-валась сабля в ножнах. В правой руке солдат держал широкий свиток.
Оркестр заиграл «День Победы».
Солдат развернул свиток, оказавшийся очень долгим, и звонким голосом прочитал:
- Приказом №325/Б Верховного Главнокомандующего Объединённой Группы Войск от двадцать девятого июля две тысячи четвёртого года за проявленные невыразимое мужество и беззаветный героизм при выполнении ответственного боевого задания Ясенев Сергей Владимирович награждается орденом...
Эх, забыл я название того ордена, забыл, и всё!.. Даже нехорошо как-то получается: наградили тебя, а ты не знаешь, как называется награда. Помню только, что название того ордена было какое-то заковыристое, со степенью в конце... Долго потом перебирал все известные мне названия орде-нов, даже в словаре смотрел, итак и не встретил ничего похожего. Надо же...
Орден был очень красивым. Я таких никогда не видел. Выглядел он как золотой крест (мальтий-ский, что ли, ну, в общем, ясно какой, таким всегда награждают), позади которого развевались два знамени – сине-жёлтое и какое-то ещё, кажется, просто синее. В центре креста летящий чёрный орёл, расправивший широкие крылья, нёс под собой красную звезду.
- Ну что, нравится? – спросил меня Охарин.
- Товарищ Охарин! – сказал я, улыбаясь. – Разрешите спросить, с кем же мы всё-таки воевали?
- Военная тайна! – усмехнулся Охарин и сел в машину на место, которое весь сегодняшний день занимал я. За руль сел солдат с саблей.
Машина завелась. Охарин махнул мне рукой и уехал куда-то в сторону горсовета. Я остался один.
Постояв так с минуту, я пошёл домой. Транспорта сегодня никакого не будет, это точно, думал я – кругом такие гуляния. Да, далековато идти отсюда, с площади, домой.
Я шёл через огромный, бескрайний праздник, сквозь толпы счастливых людей, но какой-то осо-бенной радости не чувствовал. Наверное, я очень сильно устал за сегодняшний бескорнечный день, престранно начавшийся и точно так же продолжающий заканчиваться. И по-прежнему мне было как-то не по себе от всего того, что я до сих пор так и не понял. Воистину, «военная тайна»...
И не успел я в который раз углубиться в размышления, как услышал окрик:
- Серёга!
Оглядываюсь – кто бы вы думали? Витька Ярошенко, идёт ко мне, руки раскинул, улыбка во всё лицо. В новой форме, как тот солдат, а на груди позвякивают три блестящих медали. Ну, тут радо-сти было...
- Как повоевал, рассказывай! – спрашивает он меня.
- Ну, - говорю, - так, ничего... Пришлось тут... это самое...
- Да знаю я всё, - говорит. – Мне товарищ старший генерал Охарин всё про тебя рассказывал!
- Так это ж, - говорю, - военная тайна!
А он мне:
- Была военная, а теперь – обыкновенная. Нам, солдатам, знать можно.
- А что он тебе ещё рассказывал?
Вот так всегда, все уже давным-давно всё знают, только я один...
- Ну, расскажу как-нибудь ещё... Сегодня ж праздник! Эх, жаль, закрыто всё, выходной, даже от-метить негде, но, я слышал, сегодня на площади вечером будет что-то потрясающее: полевая кух-ня, кулеш...
- Ты ещё скажи: «фронтовые сто грамм» - сыронизировал я.
- Ладно, в общем, пойду я, хорошо, что встретились, но – дела! Нужно ведь хозяйство восстанав-ливать, по новой поля засевать, города из руин возводить! Эх, и заживём теперь! Ну, бывай! – Витька быстро пожал мне руку и перешёл на другую сторону улицы. Я удивлённо посмотрел ему вслед. Интересно, это он всерьёз говорил, про поля засевать, или нет?
Вообще странное что-то.
Витька на ходу оглянулся и крикнул:
- Сегодня на площади концерт, не забудь!
И дальше пошёл, ускорив шаг.
Да, нужно будет придти сегодня на площадь, обязательно нужно будет. Может, будут брать ин-тервью у ветеранов, ну, так я им расскажу...
«Расскажите, как Вы воевали...»
Мне просто смешно стало.
И тут я наконец-то вспомнил про Таню, которую оставил утром дома и до сих пор не увидел. Что с ней? Ругая себя и всё на свете я пустился бежать к Советской, надеясь, что чем-нибудь удастся добраться домой скорее, чем ногами.
Но куда там! Улица Советская была полна людьми. Ясное дело, что для транспорта улицу пере-крыли. Над человеческим океаном колыхались знамёна, кто-то нёс какие-то эмблемы, гирлянды из цветов... Из динамиков слышался чей-то хрипловатый голос, принадлежавший, наверное, кому-то из городских правителей, поздравляющих сегодня население со светлым и замечательным празд-ником...
Окружённый со всех сторон людьми, я остановился. Надо было перевести дыхание.
- Пропустите, да пропустите же! – раздался где-то рядом громкий женский голос, такой знако-мый... Неужели...
- Таня! – закричал я. – Таня, я здесь!
И точно – прямо на меня, растолкав каких-то мужиков, выскочила моя Таня, вся красная... По её лицу текли слёзы. Через мгновение она уже висела на моей шее, прижавшись ко мне изо всех сил.
Мы стояли так очень долго, обтекаемые со всех сторон человеческим океаном. А над нами в яс-ном синем небе светило Солнце и пробегали белые облака...
А потом мы пошли домой. Шли медленно-медленно, улыбаясь и здороваясь со всеми встречны-ми, знакомыми и незнакомыми, и поздравляя их с Днём Победы. Несколько раз мы обходили ре-бят, рисующих мелом на асфальте слова «МИР», «ПОБЕДА», «УРА», и всякие разные картины...
Возле нашего дома на скамейке сидел высокий парень в плаще и тёмных очках, окружённый людьми. В руках у парня была гитара.
«А смерти нет! Она может быть там, где есть мир,
А на войне... А на войне, то есть там, где все мы,
Либо окоп, либо госпиталь, либо победа...»
Зайдя в квартиру, я сразу же включил телевизор. Я думал, что по всем каналам будут передавать слово «ПОБЕДА», но не угадал. Шла – везде – какая-то прямая трансляция почему-то из Канбер-ры, где, если я не ошибся, собралась внеочередная Генеральная Ассамблея ООН, на которой ре-шался вопрос о полном и окончательном запрещении производства, испытания, распространения и применения всех видов оружия и связанной с этим ликвидации вооружённых сил. У меня не было слов...
Пока я смотрел в телевизор, Таня накрыла праздничный стол. Я не стал прерывать трансляции, подошёл к столу и открыл шампанское. Точнее, я только начал, а открылось оно само, громко вы-стрелив пробкой в потолок.
- Салют наций! – сказал я.
- Серёжа, так это что, по всей Земле, что ли, во всём мире, да? – взволнованно спросила у меня Таня.
Я рассмеялся:
- Военная тайна!
И крепко обнял её.
Под звон хрустальных бокалов с шампанским вопрос об оружии был решён в пользу человечест-ва. После подписания Всеобщего Договора на главной трибуне стали выступать главы государств всего мира, поздравляя последний со столь историческим событием. Стоит сказать, что и наш гла-ва среди прочих смотрелся неподражаемо.
В тот вечер я смотрел телевизор до поздней ночи. О многом я думал тогда, и уже в который раз размышления мои были прерваны громом салюта, вспыхнувшего сразу над всем городом. Я вышел на балкон и долго глядел на невиданное диво, пылающее необыкновенными красками в ночном небе, которого, как такового, и не было, а был один громаднейший салют...
А потом, когда небо снова стало таким, каким ему положено быть ночью (хотя, кто знает, может быть, всякий раз, когда Солнце закатывается за горизонт, небо должно освещаться таким салю-том...), я лёг спать. Таня уснула уже давно, и я не стал её тревожить, что то чудо, которое я видел сегодня в ночном небе – далеко не последние из тех чудес, которые произойдут в ближайшие дни и потом... Эх, и заживём мы теперь! Эх, и заживём!
Так думал я, засыпая. И ещё думал, с кем же всё-таки была война, которая закончилась такой по-бедой, таким салютом? Ну, думаю, сегодня мне уже об этом никто не скажет, а завтра... Завтра я уж точно всё узнаю!
С тем я и заснул. И что уж мне там, во сне, снилось, не помню...
Утром, открыв глаза, я увидел над собой потолок. Потолок был белым. Какое-то время я смотрел на этом потолок, и мне было так радостно... Просто лежать и смотреть вот так, в потолок... Смотрю и думаю: интересно, Таня уже проснулась или ещё нет? Повернул голову набок и всё понял.
Какая Таня, какая Победа...
Я долго не мог встать с дивана. Я вспомнил свой сон, и мне было до ужаса грустно от того, что это был всего лишь сон... И всё же, хорошо, что я запомнил его почти полностью.
Лежу, вспоминаю, усмехаюсь так невесело, а потом думаю – дай, включу телевизор! Так, для смеха. Что уж они там показывают сейчас? Программа «Утро» уже закончилась, а после неё я все-гда уходил на работу, и предполагал, что дальше идут какие-то бесконечные сериалы...
Экран вспыхнул, и моя квартира заполнилась музыкой. Я сразу же понял, что «идёт». Эта музыка была мне знакома с детства. Ей заканчивался один мультфильм, в котором речь шла о Красной Шапочке. Сняли его, кажется, году так в девяносто шестом, ну и со всеми вытекающими... Хорошо, если кто-то из вас его видел, тогда вы поймёте.
Ну, в общем, стою я посреди квартиры, музыка звучит и слышится песня:
«Чтоб мир всегда был солнечным,
У всех одна мечта,
Мы снова повторяем –
Да здравствует доброта!
Да здравствует доброта!»
А потом – те же слова, но на английском, немецком и французском.
И – титры.

2005-2006