Песнь вторая. Эписодий третий

Узкая тропа, выложенная свинцово-серым камнем с жирным металлическим блеском, вела меня сквозь туман вглубь окружавшей отель лесополосы. Я шел вперед, вдыхая пустой и ничем не пахнущий осенний воздух, и глазел вокруг, силясь рассмотреть странные хвойные деревья, которые теперь обступали меня со всех сторон.
С какого-то момента я начал понимать, что произрастало здесь сразу несколько видов растений. Самый распространенный из них составляли деревья, уже описанные мною ранее как конструкция из расположенных друг на друге пушистых треугольников разной площади. Каждый из треугольников представлял собой переплетение ветвей, по всему периметру которых торчали пушистые заостренные иглы. Кое-где проглядывали пурпурно-зеленые или – реже – золотисто-коричневые шишки. Держались треугольники на прямом, сероватом, местами – красновато-буром, пластинчатом стволе, который достигал в высоту м до 30. Эти деревья напоминали мне родные ели моего мира.
Другой весьма распространенный здесь вид был похож на лиственницу. Впрочем, на месте читателя я бы не слишком доверял моим попыткам найти какие-то соответствия между местными деревьями и нашими, ибо с определенного времени жизнь в городе и путешествия научили меня отличать классицизм от барокко, а вот умение распознавать пихты и лиственницы я за это время безвозвратно утратил, если у меня вообще когда-либо было такое умение. И все-таки я осмелюсь утверждать, что этот вид деревьев был местной разновидностью лиственницы – растением около 50 м в высоту с серебристо-белой корой, чья крона также образовывала по форме пирамиду, только более правильную, более однородную, представленную всего одним большим треугольником. Хвоинки на ветвях этого дерева располагались гребнем, были плоскими и чуть суженными у основания, шишки торчали вверх и имели бледно-зеленый цвет. Местами растение украшали гирлянды из зеленоватых и желто-красноватых сережек.
Третий вид, представленный деревьями с тонкими свисающими ветвями и сероватым стволом, я бы назвал пихтой. Местные пихты достигали в длину м 40.  Их мягкие иглы располагались пучками на коротких побегах, а зеленоватые, красные, серые или – изредка – серо-коричневые шишки имели цилиндрическую форму.
Произрастали здесь и сосны, вернее, вид хвойных, очень похожий на наши сосны. Эти растения имели сильно ветвящийся ствол и серовато-коричневую кору, заостренные иголки, желтовато-оранжевые и синевато-фиолетовые цветки, светлые или темно-бурые шишки.
Временами из тумана прорезались кустарники. Они были двух видов. Представители первого достигали в высоту 10 м, имели темно-серую кору, жесткие колючие иглы и светло-зеленые, а иногда иссиня-черные ягодообразные шишечки. Этот вид попадался чаще. Реже я встречал другой кустарник с красноватой, местами серо-коричневой корой, одиночными до 2-3 см хвоинками и крайне маленькими шишками.
Помимо кустарников имелись в этом лесу и лиственные деревья, которые я заприметил еще из окна. Они были представлены тремя видами. Во-первых, часто попадалось дерево, напоминающее нашу березу: м 20 в высоту, с белой, а книзу – черной трещиноватой корой и зубчатыми листьями в форме ромба.
Также встречалось чуть более высокое дерево со светло-серой корой и листьями сердцевидной формы с зубчатыми краями. Если я правильно представляю себе осину, то очень может быть, что это была местная разновидность осины.
И, наконец, третьим лиственным видом была вариация на тему клена, который любой дурак узнал бы в каком угодно мире по характерным пальчатым листьям с оттянуто-остроконечными лопастями и их зубцами с округлыми выемками. Его сетчатая кора была окрашена в серовато-бурые тона.
Обильная листва этих деревьев пестрила всеми оттенками, имеющимися в палитре осени: от палевого бледно-желтого до темно-бордового.
Деревьями флора данной местности не ограничивалась. Вместе с кустарниками они произрастали на почве, покрытой сизовато-зеленым с серебристым отблеском мхом. Сквозь мох и палую листву пробивались папоротниковидные растения с треугольными листьями, расположенными в два ряда на длинных черешках. Кое-где густой щетиной торчала трава с голым стеблем, имеющим листву только у основания. Иногда попадались белые цветки с густой пушистой головкой, расположенные одиночно на концах стеблей или собранные в зонтиковидные соцветия.
Надо сказать, что нижний ярус леса, представленный папоротниками, пушистыми цветами и щетинистой травой, являл собой разительный контраст лиственным деревьям. Если для последних давно уже настала полная и безоговорочная осень, в результате чего их листья окрасились в подобающие этому времени года тона, то внизу календарь как будто отставал месяца на три, и вся нижняя часть леса была, что называется, зеленее некуда. Правда, в какой-то момент мне показалось, что отдельные травы или цветки под моим взглядом очень быстро начинали желтеть, уподобляясь листве на деревьях, но, поскольку наблюдения приходилось делать по ходу, и речь шла лишь о нескольких отдельных растениях, а не обо всем нижнем ярусе, то это могло быть зрительным обманом, вызванным тем, что я не только вынужден был всматриваться в туман, но еще и часто переводил взгляд с одного предмета на другой, в результате чего цвета могли «напластовываться» друг на друга. С другой стороны – весьма странным казалось наличие у хвойных деревьев цветков и разный окрас и фактура их шишек. Из всего этого оставалось только заключить, что осень тут имеет свои особенности.
Чем дальше я шел по тропинке, углубляясь в странный лес, тем разнообразнее становилась растительность. Так на моем пути стали попадаться новые виды лиственных – прямоствольные деревья с зеленовато-серой, буроватой или черновато-бурой корой и удлиненными острыми листьями, которые образовывали подобие растопыренной пятерни. Другое дерево, все чаще попадавшееся мне на пути, отличалось округлой раскатистой кроной и сердцевидными листьями, похожими на одну из карточных мастей. С ветвей его свисали деревянистые шаровидные орешки.
Произрастали вдоль дороги и не отмеченные мною ранее виды кустарников. Особенно часто мне встречался кустарник, который почти стелился по земле. Растение это отнюдь не думало окрашивать в осенние цвета свои глянцевитые кожистые, удлиненно-овальные листья и потому выделялось на фоне желто-красной листвы яркой россыпью зеленых пятен. Иногда на этом кустарнике даже попадались розовые цветки, собранные в скромные зонтиковидные соцветия. Другой вид кустарника напоминал своими очертаниями чахоточную сирень, чьи листья имели какой-то ржавый оттенок.
Все разнообразнее и разнообразнее становился нижний ярус леса. К удивлению меня, то тут, то там, пробиваясь сквозь палую листву, торчали практически не тронутые осенью растения. Одно было похоже на тростник с широкими листьями, широким белым воротничком в виде язычка и одноцветковыми колосками; другое имело голые листья, пучками выходящие из земли, и оканчивалось одиночным белым цветком, который выглядел как плевок на все старания художницы-осени; третье – с шипами на стебле и листьями на длинных черешках – клонилось к земле под тяжестью округлых зеленых чешуйчатых шишек; четвертое напоминало зеленый вытянутый бокал для шампанского; а пятый вид, представленный волосатым растением с заостренными продолговатыми листьями, при ближайшем рассмотрении оказался самой обычной крапивой, только еще более пушистой.
Я шел бы и шел себе вперед, не думая ни о чем и внимательно рассматривая травы, кустарники и деревья, если бы по осеннему пустой воздух вдруг не наполнился каким-то спело-пряным, сладковатым фруктовым запахом. От этого запаха в мгновение ока со мной случилось нечто вроде обонятельного дежавю. Я уже чувствовал этот фруктовый запах ранее, он уже наполнял собой мои ноздри, эти ароматы уже кружились в своем вальсе ранее, и я узнавал его мелодию вплоть до отдельных нот. И точно – это был практически тот же самый запах, который встретил меня в номере отеля, только теперь он разливался по осеннему лесу и тянул меня прочь с  узкой тропинки, приглашая раздвинуть заросли похожего на сирень кустарника с ржавой листвой и окунуться в чащу. Я принял его приглашение.