Прости меня, сынок

В основу рассказа легли реальные события. Моей бабушке, Настасье Ивановне Скляренко, посвящается.



Осень выдалась затяжная, неласковая. Днями с неба сыпалась противная морось, подхваченная ветром, она с остервенением швыряла холодную влагу в лицо всем, кто по какой-то причине оказывался в недосягаемости хоть какого-то крова над головой. Рваные облака опустились к самой земле, и чуть ли не задевая верхушек деревьев, неслись в неведанную даль, нагнетая на всё живое страх и уныние.

Возле своей хатки, на завалинке, сидела Настасья, опасливо вглядываясь в наступившую ночь, женщина молча плакала. Четверо младших детей давно спали, не было только Юрки.

"Ну где его черти носят, окаянного? Фашисты уж неделю, как зашли в село, а ему всё нипочём."

Материнское сердце рвалось на части, хотелось побежать сразу в нескольких направлениях, кричать и звать кровинку, может услышит? Но она не могла оставить мужа одного.

То, что захворал Антон - это одна беда, её волновало другое. Вернувшись с Первой мировой войны, фактически калекой после множества ранений, он всё равно упорно пытался и сейчас попасть на фронт, но добравшись до центра Кубани, города Краснодара, возвращался оттуда назад не солоно хлебавши. Четыре раза ездил и четыре раза его комиссовали, за непригодностью. Раздосадованный и злой мужчина завидовал всем, кто отправлялся на фронт, Настя подозревала, что он даже фашистам завидовал, потому что те воюют, а он сидит на печи. Всё своё недовольство он выплёскивал на жену, но несколько раз случалось, что и на немцев. Разговаривал с ними грубо, применяя матерные слова, и как-то его чуть не убили, уже ихний офицер наставлял на него пистолет, просто чистая случайность уберегла Антона от смерти, но он, упрямый, даже ухом не ведёт. Вот и нынче. Как можно такого оставить без пригляда? Вдруг, она за ворота, а немцы в хату, они же теперь везде хозяева, ну разве Антон промолчит? Снова что-либо вычудит и потом ей совсем не выжить с такой оравой.

Настасья зябко куталась в короткую плюшку, натаскивая её на колени, и по-бабьи перебирала в уме горькие думы. Не имеющая почти никакого образования, как и все селянки, но однако в наследие от предков каждая из них получила бесценные знания: о канувшей в Лету неспокойной жизни русских царей и княжичей. Молодая женщина вздохнула.

"О-хо-хо! И сколько же супостатов стремилось отнять нашу матушку-Русь, но всё тщетно, получали своё сполна и по заслугам. Теперь вот, фашисты. Неужели ещё не допоняли, что наш народ ни за что не сломить и не победить? Да они в первую же зиму вымерзли половина, обросли чирьями, как собака блохами, закутались в бабские шали, что только носы торчат, и с удовольствием бы повернули обратно, кабы приказ такой последовал. Вояки называется. Супротив мужика с вилами справиться не могут, да куда им с нами совладать? И думать не хочется, просто дело времени."

Но лишь бы быстрее всё закончилось. Нету радости и вдохновения, каждый прожитый день считался за год. Даже природа изменилась. Вон, вишенка стоит. Всегда по весне дарила счастье от красоты цвета и нежных зелёных листочков. Постоянно на ней собирались разные птицы и их гомон разносился далеко по всей округе. И сыч прилетал в ночное время. Как она боялась его, мол, явился беду накликать. Настя натянуто улыбнулась, теперь хотя бы он прилетел, чтобы напомнить о прежних беззаботных днях, наполненных запахом свободы, запахом продолжения бытия.

Легонько стукнулись друг о дружку доски ворот, Настя насторожилась. Она уже узнала в приближающемся силуэте десятилетнего сына и сразу сильно кольнуло сердце. Раньше Юрка мог ногой открывать калитку и его не заботило, какой после этого громкости она издаёт звук, а теперь и дети понимают, что лишнее себе позволить нельзя. Потому что сию минуту прибегут "серые мундиры" и начнут выяснять, по какой причине образовался создавшийся шум?

-   Юрка, ну где тебя носит? Или не знаешь, как матери и без того тяжело, ну что ты со мной делаешь, неслух?  -  громким шёпотом напала она на сына, но пацан прижался к материнской груди и доверительно сказал, тоже шёпотом.

-   Мамка, да ты не волнуйся, мы проулками да огородами шли. Ни один фриц нас не заметил.

-   Мы? Кто это мы?  -  и только сейчас женщина заметила, что к штакетнику кто-то жмётся, не решаясь подойти близко.

-   Кто это там, Юрка? кого ты привёл?

-   Ма, это Мишка, ну я тебе говорил про него, что дружу с ним. У Мишки всех родных фашисты расстреляли, потому что они евреи, а он чудом жив остался. Мы же на речке с ним были. Ма, можно Мишка у нас поживёт?

-   О Господи!  -  только и произнесла Настасья.

-   Ну, пожалуйста, ма!  -  Юрка заглядывал матери в лицо с такой мольбой в глазах, что Настя прослезилась, крепче прижимая к себе сына, а другой рукой поманила еврейского мальчика.

-   Ну иди сюда, чего же стоишь у ворот, зараз будем что-то думать. Попервах накормлю вас, либо голодные, как собачата?

Женщина поднялась и увлекла мальчишек за собой в сени, где стоял старый самодельный стол. Быстрым движением руки отдёрнула вылинявшую занавеску в кладовку и взяла с полки краюху чёрного хлеба. Разломив её пополам, протянула пацанятам, а сама, с хитрой улыбкой подошла к чугунку, стоявшему на окне, и вытащила из него два куриных яйца.

-   Мамка!  -  восхищённо воскликнул Юрка.  -  Да где ты раздобыла такое богатство?

-   Не я, папка. Больной ходил в хуторок, там и заработал. Там молодцы люди, умеют от немцев добро припрятать, не то, что мы. Всё напоказ выставили, так и последнего курчонка те ироды забрали, чтоб они подавились!
А ещё отец принёс целую сумку кукурузных початков. Завтра пировать будем, Юрка! Зерно смелем на рушалке, а я каши сварю. Тётя Нюра немного маслица дала растительного, оно прогорклое, но всё же сдоба.

Ребятня с жадностью накинулись на еду, но потом Юрка, вдруг замер.

-   Ма, а ты ела?  -  и потихоньку, двумя пальчиками, пододвинул к матери половинку яйца. Мишка последовал его примеру.

-   Да что вы, дети?!  -  Настя не справлялась с набежавшими слезами.  -  Конечно, я ела! Прямо, самое огромное яйцо. Да, правда.  -  и тут же поспешила зайти в хату, а пацаны не устояли перед соблазном, чтобы вновь не испытать во рту вкус самого вкусного в мире яйца и хлеба.

-   Переодевайся.  -  Настя принесла стопку вещей и положила перед Мишкой. Тот молча подчинился. А его одежду, вместе с шапочкой, женщина сгребла в охапку и направилась в огород, на ходу прихватывая лопату, подпирающую дверцу погреба. Дети последовали за нею.

-   Ма, а что ты собралась делать?  -  с любопытством спросил Юрка.

-   Барахло буду закапывать. Не понимаешь, что ли? Его же сразу распознают, коли он в своём останется. А так, вроде наш сын - где пятеро, там и шестеро.

-   Ма, напрасно всё. Они заставляют раздеваться и сразу узнают, что он не русский. Фрицы везде шныряют и ищут евреев.  -  как взрослый рассуждал сын.

-   О Господи, твоя воля! А что же нам делать?  -  Настя уселась на пенёк и отчаянно искала выход из создавшегося положения. То, что Мишку она не прогонит, это уже решено, но куда его спрятать? Ведь могут и ночью явиться!

-   Мишка, есть у нас место в погребе, за кадушкой. Там выемка в стене, оттого что кадушка не помещалась и загораживала весь проход, вот дядька Антон и выдолбил нишу. Спрячешься там, а я тебе одеяло туда скину. Не замёрзнешь?

-   Нет, тётечка Настасья, не замёрзну. Спасибо вам.

Всю ночь Настя не спала, всё прислушивалась к любому шороху. Как уснёшь, если в деревне не спокойно. Собаки лаяли, срываясь с цепи, тут же раздавались автоматные очереди, заставляя женщину вздрагивать и без конца креститься.
А на утро пришли они. С десяток автоматчиков, а с ними офицер, неплохо говорящий на русском.

-   Евреев не прячешь?  -  спросил он. Настя не посчитала нужным с ним объясняться, сурово сжав губы. Хоть что им ответь, всё равно будут шарить. Слава Богу, что Антона нету, ушёл по делам, а так бы точно горя не миновать. Разве бы он промолчал?

Несколько фрицев зашли в хату и тут же четверо детей с плачем выскочили на улицу к матери, Юрка стоял уже с нею. Младшие обхватили материнские ноги и с испугом выглядывали из-под её широкой длинной юбки.
Офицер дал команду на своём языке, чтобы один из солдат полез в погреб. В груди Насти всё сдавило и сделалось холодным, как лёд. Осознавала ли она на что идёт, привечая с вечера еврейского мальчика? Осознавала. Вот эти пятеро деток, что на её глазах тряслись от страха, сейчас будут расстреляны вместе с нею, если в погребе найдут спрятавшегося Мишу.
Настя перевела взгляд на Юрку.  -  "Бегите!"  -  говорили её глаза. Мальчик взял на руки самого младшего и понятливые ребятишки покорно отправились к воротам за старшим братом.

-   Стоять!  -  приказал фашист.  -  Никто никуда не уходит, пока не закончится проверка.

Женщина побледнела, готовая вот-вот рухнуть в обморок.
Но солдат спокойно вылез из подвала и что-то равнодушно доложил начальнику. В это время и из дома вышли остальные, тоже отчитались, и офицер резко махнул рукой, указывая им на выход, сам же подошёл к Насте вплотную и уставился на неё своими холодными пронизывающими глазами.

-   Повезло тебе, матка, на сей раз. А отчего это ты так изменилась в лице, когда мы подошли к подвалу?

-   Чувствую себя плохо, потому что. Я три дня не ела.  -  без запинки ответила женщина.

-   Юрка, а где же Миша, а, сынок?  -  растерянно спросила Настя, когда ушли немцы.  -   А ну, лезай туда и загляни за кадушку. Не может быть, чтобы не нашли, я слышала, как бочки переворачивались.  -  Она подскочила и стала у самой ямы, вглядываясь в темноту проёма.

-   Ма, его тут нету.  -  Юрка поднимался по лесенке обратно.

-   От горечко, куда же он подевался?

Как Настасья не наказывала Юрке, чтобы он и шагу со двора не сделал, но он всё равно утёк. Мальчик искал друга. И снова она сидела во дворе одна, заламывая себе руки и тихо подвывая, прося Бога, чтобы сын вернулся целым и невредимым. Юрка вскоре пришёл, весь поникший и заплаканный.

-   Ну что ты со мной делаешь, сын? Сколько будешь испытывать мои нервы и терпение? За что ты так со своей матерью? Чем я перед тобой провинилась?

-   Ма, я нашёл его...

-   Мёртвый?  -  боясь собственной догадки, спросила Настя.

Юрка кивнул и слёзы ручьём потекли по его лицу. Он их вытирал грязными кулачками, отчего лицо сделалось серым от размазанной пыли.
В эту минуту, пошатываясь, к ним зашла соседка Нюра.

-   Настенька, Пахомовых расстреляли и Казанцевых тоже. Всех.

-   И деток?  -  Настя едва удержалась на ногах.

-   Всех.  -  повторила Нюра.

-   А за что же это?

-   Они евреев земле предали, тех, что за деревней убили.

Настя, схватившись за сердце, выразительно посмотрела на Юрку.

-   Ма, я не пойду. Обещаю.

Потом они долго, обнявшись, сидели с сыном на завалинке, каждый думая о своём.

-   Он, наверное, ушёл, чтобы нас не расстреляли, да, мам?  -  нарушил тишину Юрка.

-   Не знаю, почему он так сделал. Это только ему одному ведомо. Но в любом случае, я помолюсь за него.

-   Мам, слышишь?  -  робко начал Юрка.  -  А ты хоть знаешь, что вчера подвиг совершила, когда Мишу приняла к нам?

-   Какой же это подвиг, если мальчонка за деревней валяется? Не уберегли мы его, но я сделала всё, что смогла.  -  она крепче прижала к себе родное тельце, зарываясь лицом в пахнущих костром, растрёпанных волосах.

-   Прости меня, сынок.