Обратная сторона топора. Роман. Часть 2. Глава 6

                Глава шестая. Выделения тела

      Следующие занятия Димон посвятил практике. Макс добился серьёзных успехов в преодолении креатофобии — вернее, как уточнил учитель, в управлении ею, поскольку окончательная победа недостижима и была бы даже вредна: придётся всё время думать, как бы не провалиться сквозь пол.
      Проникая сквозь оконные стёкла, после чего тело несколько секунд ныло, снедаемое фантазией об осколках выбитого стекла, — Макс парил над Ломоносовским проспектом на уровне десятого этажа. Учитель был рядом: два орла, гордо мыслилось Максу. Сердце замирало от высоты, но Димон заверял, что натурное сердце его зомби, мешком сидевшего в комнате на стуле, бьётся абсолютно ровно: все ощущения виртуального тела, в том числе и так называемые висцеральные, от внутренних органов, — фантомны и суть имитации в синсвязных скоплениях нейронов, разбросанных по нейросфере, а не в мозгу, хотя они всё равно все синсвязаны, так что в нейро, то бишь в нейросфере, всегда была и есть копия Максова мозга.
      — Когда ты подохнешь, — радовал объяснением учитель, — останется только копия в нейро, но ты этого поначалу даже и не поймёшь, как тот сексуально озабоченный мужик у Роберта Монро. Так что бояться нечего.
      Иногда орлы снижались, и Макс по требованию учителя должен был плевать на головы прохожих. Макс рос домашним, воспитанным мальчиком, и накопить виртуальную слюну для плевка было проблемой. Он покаялся Димону в своём излишне хорошем воспитании, но тот успокоил: дело не в этом.
      — Помнишь, как могучий маг дон Хенаро, прилетавший к Карлосу, как тебе теперь должно быть понятно, в виртуальном теле, демонстративно пытался поссать, но у него не получалось? Твой виртуальный организм есть комплекс ощущений, поддерживаемый креатофобией, то есть детектором ошибок. Это чистое нейро, имитация, и с какой бы стати имитатор стал копировать твою физиологию? Например, процессы в почках или выделение желудочного сока. Виртуальные почки и желудок у тебя есть, я могу их пощупать и даже выдернуть, чтобы получше разглядеть, но они не функционируют. В сенсо нет физиологии, как нет ни физики, ни химии.
      — Как же мне выполнить задание? — огорчился Макс.
      Вместо ответа Димон подал созданный тут же, в воздухе, стакан с виртуальной водой. Макс набрал полный рот и отменно плюнул на голову солидному гражданину в хорошем костюме, только что покинувшему припаркованную у тротуара новенькую машину. Вода очень натурально плюхнулась на лысину, расплескалась по плечам совершенно равнодушного к этому безобразию джентльмена и по пиджаку стекла на асфальт, оставшись на нём созвездием мелких поблёскивающих на солнце лужиц. Впитываться лужицы, похоже, не собирались.
      — Я понимаю! — радостным криком огласил Макс виртуальный воздух над Ломоносовским. — Натуральный асфальт не может впитать виртуальную воду! Эта вода — часть моего тела, верно? — Пришедшее озарение окрыляло. — И я даже могу, если потренируюсь, заставить её взлететь обратно и запихнуть в стакан, верно? И она даже будет по виду грязная, правда?
      — Нет, — сурово возразил наставник. — Это не твоя вода. Не ты её создал, и она — не твоё, а моё тело. Я мог бы заставить её закипеть у тебя во рту.
      — Ну ты садюга! — обиделся Макс.
      — Это называлось бы — жёсткий тренинг, — объяснил учитель. — А я с тобой занимаюсь, заметь, мягким. Я мог бы у тебя во рту внезапно создать ежа.
      Макс расплылся в улыбке, вспомнив любимый предмет — историю:
      — Как Никита Сергеевич Хрущёв в штанах у американцев? — Подумав, удивился: — Так почему же ты вот — можешь управлять моим комплексом ощущений, а я твоим — не могу? Опять свистишь, старшина?
      — Потому, рядовой Щебетан, что я тебе запретил. Я — мастер, а ты — креатофоб и долго ещё им останешься.
      Потом Макса осенил вопрос:
      — А что будет, если в сенсо создать ощущения, которые нельзя вытерпеть, вроде кипятка во рту?
      — Ты хочешь сказать, — уточнил Димон, уютно усаживаясь в воздухе в позу лотоса, — что бы ты почувствовал, оказавшись в сенсо в эпицентре ядерного взрыва?
      — Ну это вообще! — впечатлился Макс. — Такое и вообразить невозможно.
      — Почему? Давай-ка подумаем. Но подумаем не о себе, а о бедной-несчастной нейросфере или, шире, цитосфере, синсвязной общности всех живых клеток на Земле. Как они-то смоделируют такую запредельщину? В психоинформатике места, где гибнет всё живое, называют горячими точками, или зонами смерти. Чувствилища, датчики нейро и цито — это живые клетки, но в зонах смерти они погибают.
      — Значит, зоны смерти сенсо вообще не показывает? — предположил Макс.
      — Однако показывает, — покачал головой Димон. — Есть масса наблюдений. Давай сообразим, как это может быть. Горячих точек на планете было полно и до ядерных взрывов, а нейро-цито — не такая неженка, чтобы прятать как страус голову в песок: эволюция её долго и сурово воспитывала. Клетки, которые находились в зоне смерти, погибли, но синсвязи зоны с нейро-цито остались: ведь все эти зоны — на Земле, а она опутана синсвязями, погружена в рождающее синсвязи лоно живой материи, и потому зоны смерти, как и всё на этой планете, пронизаны синсвязями, и это — связи с нейро-цито. Но эволюция приучила нейро-цито регулировать эти связи так, чтобы по ним не передавались смертельные воздействия, запредельная энергия и тому подобные прелести. Сигнал, идущий по сети, ослабляется, модерируется, по-русски — умеряется. В науке это так и называют: модерация сенсо-сигнала по синсвязям. Нейро-цито подаёт на виртуал сенсо сигнал, приемлемый для всех существ — не только для каких-нибудь безумных одноклеточных, обитающих в гейзерах, на дне океана или в земных недрах. Сигнал доступен и для тех, у кого нежные нейроны, то есть для нас с тобой. Поэтому если в сенсо мы переместимся в зону смерти, условия в ней покажутся нам вовсе не такими смертоносными, каковы они в Натуре, а модерированными, приемлемыми для нашего восприятия. Свет будет не ослепляющим, звук — не оглушающим, давление — не сокрушающим, жар — не сжигающим, запах или вкус яда — не вгоняющим в кому, а просто очень противным. Между прочим, это относится даже к пламени газовой горелки или раскалённой докрасна железке: будет горячо, но терпимо. Вот что такое сенсо-модерация.
      Завершив свою поэму, Димон победоносно поглядел на ученика, растерянно болтавшегося перед ним в воздухе.
      — Давай-ка зайдём в квартиру, — предложил Димон. — Мне кажется, вон та ворона слишком пристально сюда смотрит. По-моему, любимая птица дона Хуана нас видит.
      — А может быть, это маг? — предположил Макс.
      — Не исключено.
      В комнате Макс вернулся к теме: его очень интересовало, что можно почувствовать внутри ядерного взрыва.
      — Не бывал, но пофантазирую, — сказал Димон. — Вообще-то, ладно, приоткрою тебе секрет: мне рассказывал мой, как я его тебе назвал, командир, а с ним делился один человек, который в такие места попадал, и неоднократно. Правда, не совсем человек, но это неважно. Так вот: внутри огненного шара очень яркий свет, будто смотришь на солнце, но оно со всех сторон, и жжёт как пар в баньке, если плеснёшь водички, и ещё отовсюду жмёт, особенно на уши, словно глубоко-глубоко нырнул. А в вакуумной стадии — наоборот, изнутри распирает, и тоже больше ушами ощущаешь. Как в скоростном подъёмнике. В общем, почти Натура, но в детском варианте. Ничего особенного. Об ощущениях в жерле вулкана, на морском дне и в нефтеносных пластах подумай сам. Кетаминщики Станислава Грофа любили бывать в подобных местах — помнишь такого чешско-американского гиганта психоделики с шизоидной улыбкой на широком славянском лице, угощавшего подопытных кетаминчиком и прочими сладостями?
      — Это всё понятно, — махнул рукой Макс. — А космос?
      — Что — космос?
      — В сенсории можно слетать в космос?
      — И на родную Землю со стороны взглянуть, как пели древние? Ты не любишь думать самостоятельно, молодой. Ну хорошо, давай вместе. Кто создаёт синсвязи? Нейро-цитосфера. Но её власть ограничена планетой: здесь она этими связями всё опутала и пронизала: поверхность, недра, океан, атмосферу. Чтобы возникли синсвязи, нужно органическое вещество, а ещё лучше — живые клетки с их невероятно сложным, неоднородным расположением атомов в гигантских молекулах. Где всё это в космосе, даже ближнем? В сенсосфере попасть туда просто невозможно: в этой виртуальной модели космоса нет.
      — Обидно, — огорчился Макс.
      — Но не всё так безнадёжно, — улыбнулся Димон. — Во-первых, синсвязь сохраняется с космонавтами даже на Луне. Правда, то, что они там ощущают, будет доступно тебе не в сенсо, а только если проникнешь в их мемории. Что называется, поглядишь их глазами. Во-вторых, синсвязи, если вдуматься, — жуткая вещь, страшная зараза. Возникнув, они могут поддерживать сами себя. Простая железка, соприкасаясь с органикой и тем более с живым веществом, через него устанавливает прямой контакт шут знает с какими объектами чёрт знает где на Земле. Они оказываются тут, как бы рядом с этой железкой, готовые действовать на неё напрямую, будто между ними нет огромных земных пространств, — а мы этого не видим! Получается: не верь глазам своим! И наша железка на самом деле попала в незримое окружение материальных частиц, расположенных невероятно сложно и неоднородно, потому что они образуют собой органику и, в частности, живую материю. А сложность и неоднородность порождает синсвязи, которые суть не что иное, как пробой пространства — вроде короткого замыкания. И железка уже не может от них отцепиться: синсвязи навязывают ей множество невидимых соседей, а эти соседи своей опять же сложностью и неоднородностью привлекают к себе издалека ещё каких-то друзей-соседей, и тайное окружение нашей железки становится всё сложнее, а синсвязи по этой причине — всё гуще. Круг замыкается. Ты, конечно, знаешь, что такое положительная обратная связь и как она важна для появления чего-то нового. Теперь подумай и скажи, что из этого следует для твоего любимого космоса.
      — А почему сложность и неоднородность порождает синсвязи? — спросил Макс.
      — Э-э, парень, это будь здоров какая физика, да и математика не слабее. Ты сейчас всё равно по-настоящему не поймёшь. Прими как факт.
      — Нет, а всё же? — настаивал Макс. — Объясни на моём уровне, можешь на дебильном. Педагог должен уметь.
      — На дебильном, говоришь? — Учитель задумался. — Ну смотри. Потом не жалуйся, что пришлось обратиться к психиатру. Дело вот в чём. Как ты думаешь, частицы — протоны, нейтроны, электроны, — они есть?
      — Вестимо. Как же им не быть?
      — А где они? Ты их видал? Вряд ли. Для тебя их как бы и нет. Как не было для наших предков, скромных скотоводов и пахарей. А для протонов нет тебя! У тебя свой мир, у них — свой. Что главное в твоём мире? Где в нём всё располагается? Правильно, в пространстве. А вот пространства-то у них и нет.
      — Как, вообще?
      — Вообще. Раньше это называли квантовой нелокальностью: частица чёрт её знает где — и здесь, и там. Но всё получается проще и логичнее, если допустить, что пространства для неё вообще нет. А что тут особенного? Европеец так привык к бирже, что удивляется народам, у которых её нет. Вот и пространство. Я думаю, физику Юрию Владимирову придти к этой идее в своё время помогла возникшая на закате века среди историков, в том числе историков науки, мода изучать и сравнивать ментальности разных времён и народов.
      — Так как же они без пространства? Они, вообще, где?
      — «Где» — твоё слово, не ихнее. Они все от начала времён свалены в одну кучу, страшно сказать: в одну точку — и непрерывно друг с дружкой взаимодействуют. И получается наш обычный мир — среднее арифметическое бешеного числа этих частиц и их взаимодействий. Такая осреднёнка нами и воспринимается как пространство с расположенными в нём вещами. Теперь вообрази, что в этом пространстве, в каком-то его месте, частицы вдруг — случайно! — стали взаимодействовать не так, как большинство. На соседей они начнут влиять уже по-новому: скучное, монотонное осреднение нарушится. Нарушится и скучная однородность пространства. Оно начнёт корёжиться, а кое-где совсем пропадёт. Это и есть синсвязи: патологическое состояние материи, когда микромир со своими нелепыми порядками прорывается тут и там в наш большой. А в какой материи патология проявится скорее всего? В той, которая в нашем обычном мире выглядит сложной и неоднородной, вычурной. То есть — в органической. А она когда-то давно взяла и усложнилась до материи ещё более вычурной: живой клетки. Возьми генетику. Когда-то думали, что геном — бесхитростный цифровой код в виде последовательности нуклеотидов из скудного набора этаких химических букв, составляющих как бы слова. Но оказалось, эти слова, то есть гены, активируются или отключаются не только молекулами-выключателями, но иногда всего лишь деформациями скрученной клубочком спиральной нити ДНК. Меняется расположение в пространстве гигантской молекулы — меняется и осреднёнка. Стало быть, меняются синсвязи, а с ними и молекулярные процессы. Вот такая гипотеза. Ты ещё здоров?
      — Да это же просто! — радостно воскликнул Макс. — Тут и понимать нечего. А отец говорил: физику Пегаса можно понять только к четвёртому курсу!
      — Отец прав, просто я талантливый педагог дебильного уровня. Да, так что там у нас насчёт космоса? Ты ускользнул от моего задания. Ну-ка давай, мысли! Разрешаю думать вслух.
      — Я думаю, — ощупью начал Макс, — космический корабль, раз все его детали сделаны на Земле, синсвязан с нейро-цито. Правильно? А раз ты говоришь, что синсвязи могут сами себя поддерживать, он и в космосе останется на привязи.
      — Останется, — согласился учитель. — И даже если беспилотный, и даже если далеко залетел. Туча земных частиц через синсвязи незримо к нему прилипла, и он остаётся как бы за Земле — или, наоборот, тянет всю Землю следом за собой! Представляешь, что будет потом?
      — Когда — потом?
      — Когда мы сделаем Теменос и сможем управлять осреднёнкой, то есть синсвязями. Ведь по синсвязям идёт не только информация, но и энергия, и вещество. И если мы научимся транспортировать, то бишь телепортировать, материальные объекты, мы же сможем десантировать тысячи людей вместе с техникой — на Луну, на Марс, на спутники Юпитера! А оттуда качать на Землю какую-нибудь редкую хреноидную руду и вообще всю таблицу Менделеева, которая там есть. Достаточно только доставить на планету зацепку, рыболовный крючок, материальный объект, синсвязанный с Землёй. Мы создадим в космосе заводы по сборке звездолётов и двинем куда-нибудь к альфе Центавра или к Сириусу. Пусть вначале это будет долго — но когда доберёмся, сразу пойдут десанты по каналам мгновенной синсвязи. Представляешь, что такое космическая синэкспансия?
      — Никита Сергеевич Хрущёв, — вспомнил Макс любимого исторического персонажа, — сказал: нынешнее поколение будет жить при коммунизме.
      — Нет, всё это очень и очень серьёзно, — возразил Димон. — Тебе, наверно, известно, что в межзвёздной среде полно ионов водорода, то бишь одиноких протонов. По сути, там не пустота, а самый настоящий газ, в котором можно двигаться серией мгновенных скачков через пробои пространства: от одного куска этой разреженной материи к другому. Скажу больше: управляя синсвязями, в принципе можно скакнуть к звёздам сразу, без звездолётов, без рыболовного крючка. Меняются условия осреднения — меняется и пространство. Можно рассчитать такую осреднёнку, чтобы от неё пространство локально скукожилось на твоём пути — вот тебе и короткий коридор к звёздам!
      — Слушай, — осенило Макса, — а какие-нибудь друзья из космоса не могут сделать такую же синэкспансию к нам?
      — Могут, — кивнул учитель. — Как любая цивилизация, которая доросла до Теменоса.
      — Так они уже наверняка здесь! — обрадовался Макс.
      — А ты их видал?
      — Пока нет.
      — Вот давай пока и не будем об этом, — нахмурился Димон. — Это супертема, и не впопыхах её обсуждать. Что там у тебя ещё?
      Макс мялся и креатофобски чесал в затылке:
      — Вот ты говоришь: в сенсо нет физиологии. А как же ты, помнится, на первом занятии влез мне в желудок и нащупал жратву?
      — Тут нет противоречия. Ты перед занятием наглотался каких-то там фаршированных перцев, и они овиртуалились так же, как твоя одежда. В сенсо внутренние органы воспроизводятся — как нутро всего вокруг: стен, межэтажных перекрытий, которые ощупывал изнутри ещё старина Монро. А также нутрянка компьютера, телевизора, дивана, твоего письменного стола, абсолютно все тексты книг и документов, что особенно любо шпионам, проникающим в секретные архивы. И когда ты выходишь из своего зомби в виртуальном теле, в нём тоже все органы на месте. И желудок, и жратва в нём. Но всё это муляжи: желудочный сок выделяется только у зомби, но не у виртуала, у которого перевариваться ничего не будет: полный желудок и ощущение сытости так и зафиксируются. Воспроизводятся облик и структура органов, но не физико-химические процессы: молекул-то нету! И всё это, и твой перец — части твоего виртуального тела, которым ты волен управлять, если не закоренелый креатофоб. Ты вообще можешь смешать всё у себя внутри и превратиться в мешок сенсоров, если не забыл, — сенсо-молекул, чувствилищ по всем пяти ощущениям.
      — А вспотеть я могу?
      — Объясняю. Потовыделение, то есть срабатывание потовых желёз, есть физиология, обусловленная химией: от жары — ацетилхолином, от страха — адреналином. А химии в сенсо нет.
      — А почему же сердце бьётся?
      — Потому что это привычный тебе креатофобский ритм. Сердце сокращается и гоняет по сосудам виртуальную кровь, а лёгкие расширяются и вбирают виртуальный воздух, но никакого кислорода в нём нет, а кровь — как бы жидкость с видом и запахом настоящей, но без кровяных шариков. И при желании ты можешь всё это в себе разрушить без всякого вредя для зомби.
      — А если бы я набрал слюней полон рот, — допытывался ученик, — а потом вышел в сенсо, я смог бы ими плюнуть?
      — Конечно. Это была бы часть твоего виртуального тела на момент выхода. Но новых слюней не образуется: это химия.
      — Значит, если я сяду на Пегаса с полным мочевым пузырём, я смогу в сенсо поссать?
      — Несомненно. Расслабь сфинктеры — и порядок. Однако новой порции мочи не жди: виртуальные почки — муляж натурных, никакой химии.
      — А почему же дон Хенаро в сенсо не мог поссать? — не унимался Макс.
      — Видишь ли, дон Хенаро был могучий маг, но не теоретик, и многие вещи делал хорошо, но не мог объяснить. Думаю, либо он перед визитом к Карлосу опорожнился, либо, сохранив внешний облик, так всё смешал у себя внутри, что не осталось ни почек, ни пузыря, ни мочи — одни сенсо-молекулы: чем же тут поссышь? А дон Хуан, если помнишь, желая напугать ученика, вообще превратился в плетёную корзинку — вроде как я давеча превратился в шляпу.
      — Значит, — озарило Макса, — если у меня перед выходом полная кишка говна…
      — Фу, какой ты, однако, порочный отрок! Да, и посрать сможешь, если поднатужишься, но нового говна уже не будет: пищеварения нет. Кстати, говно — тоже часть виртуального тела и состоит из сенсо-молекул — чувствилищ. Пахнет по-настоящему, хотя образ запаха можно убрать, а само говно превратить во что угодно и любого размера — даже в ароматную розу или в башню телевещания. Старик Ледбитер, помнится, сетовал, что свежие жмурики в Астрале, будучи ещё креатофобами, строят себе дома из виртуальных кирпичей, вырабатывая их поштучно, долго и упорно, а могли бы создать дворец по мановению руки! Вспомни того же дона Хенаро: он был мастер творить в сенсо грандиозные образы, но не визуальные, а звуковые и кинестетические. Когда он срал в кустах, Карлос слышал раскаты грома и ощущал сейсмические толчки — разумеется, виртуальные. Карлоса он при этом, разумеется, потехи ради вгонял в сенсо. Ты удовлетворён?
      — Почти.
      — Что-нибудь ещё?
      — А виртуальная сперма выделяется? Раз уж я такой порочный.
      — Нет. Она у тебя в яйцах, и чтобы подать её наверх, к выходу, нужно возбудиться. Возбудишься ты, конечно, запросто, и виртуальная кровь выдаст тебе эрекцию, а потом даже и кончишь — но это будет нейроимитация, а физиология подачи виртуальной спермы к выходу, ясное дело, не работает: она вне твоего сознания и вне твоих ощущений — потому не имитируется. Лично я не любитель, но наслышан: виртуалы могут трахаться несчётное число раз подряд — химия удовлетворения после оргазма у них отсутствует. Между прочим, по данным опросов, большинство привлекает в Пегасе именно это. Роберт Монро наблюдал в Астрале посмертия горы без устали совокупляющихся тел. Выходимцы из тела с давних пор отмечали у себя повышенную сексуальность, да и сам Тимоти Лири, великий вождь психоделической революции, настойчиво об этом писал.
      — Я читал одну его книжицу, — похвастался Макс. — Про семь контуров нервной системы. Он действительно считается большим учёным?
      — Конечно, — подтвердил Димон. — Надо быть большим учёным, чтобы совершить побег из американской тюрьмы, когда тебя упекли за пропаганду наркотиков.
      И задумчиво продолжал:
      — Дело здесь в том, что у людей, за редким исключением, кроме секса, нет в жизни другого настоящего интереса. Но в Натуре многих останавливают последствия или собственная непривлекательность, навязывая житие серое и безрадостное. В виртуале иначе. Ну, — вернулся он к теме, — мы все выделения перебрали?
      — Кажется, все, — подумав, ответил Макс. И вдруг встрепенулся: — Слушай, а если я совсем-совсем преодолею креатофобию, я смогу создать в сенсо говно, которого у меня при выходе из тела не было?
      — Конечно. Сколько угодно.